Великая и Малая Россия. Труды и дни фельдмаршала Румянцев-Задунайский Петр

В следующий день, то есть 16 июня, перешел с армиею вперед девять верст и стал лагерем в виду неприятеля, постановив на завтра атаковать оного, для чего и велел перед армией маршировать со своим корпусом генералу-поручику князю Репнину и занять пред высотами одно место, которое закрывало его от глаз неприятельских, а генералу-квартирмейстеру Боуру стоять неподвижно тот день в своем лагере.

Неприятель, увидев движение армии и лагерь, спустился кучами со своего лагеря на низшую гору и во весь день примечания свои на нас обращал издали.

По учиненному расположению к атаке в наступившую ночь, пошел я с армией в правую сторону занять высоты и подал сигнал на рассвете тремя ракетами генералу-квартирмейстеру Боуру, что я уже обнял оные, почему он со своим корпусом, который сверх прежнего числа на настоящий случай подкрепил я еще двумя батальонами пехоты, долженствовал идти вперед и занять дефилеи, на которых неприятельские пикеты поставлены были, и всходить потом прямо к турецкому ретраншементу.

А в сие время генералу-поручику князю Репнину своим корпусом атаковать неприятеля в левое его крыло, а генерал-майору и кавалеру Потемкину, накануне того приготовившему себя к переправе через Прут, перейдя сию реку, своим деташементом ударить неприятелю в тыл. По усмотрению сигнала тотчас пошел генерал-квартирмейстер Боур на вышину со своим корпусом, и лишь только приказал сделать батарею впереди из пушек и единорогов для прикрытия войск, туда всходивших, то неприятель и стал отступать и мешаться в своем лагере, делая виды движения то на армию, подвигающуюся вперед в помощь действиям атакующих корпусов, то на корпус князя Репнина, заходящий ему в тыл.

Напоследок, ужаснувшись со всех сторон веденных на него движений, сорвал свой лагерь и обратился в бег, и хотя генерал-квартирмейстер Боур с великой поспешностью взошел на гору к ретраншементу с двумя гренадерскими ротами графа Воронцова, но ничего не в состоянии был предпринять с таким числом, хотя задние неприятельского корпуса еще переходили дефилею, однако же с прикрытием великим, принуждая часто к ретираде на них тогда посланные наши легкие войска; а всему корпусу его взойти на весьма утесистую гору требовалось времени при всей охоте и усердии, с коими напрягали войска к тому все свои силы.

Я, увидев наглую ретираду неприятеля, обратил на него тотчас от армии всю тяжелую кавалерию под предводительством генерала-поручика и кавалера графа Салтыкова; а между тем генерал-поручик князь Репнин, познавая, что ни положение места весьма гористого, ни легкость неприятеля ретирующегося не дозволяли ему охватить его своей пехотой, приказал генерал-майорам графу и кавалеру Подгоричани и Текели его атаковать и преследовать, кои с полками гусарскими: Сербским, Ахтырским и Харьковским не замедлившись то и учинили.

При первой атаке помянутый генерал-поручик сам был свидетелем, сколь храбро опрокинули неприятеля наши гусары и за ним шли вдогонку, а в подкрепление туда же скакал со всей кавалерией генерал-поручик граф Салтыков. Неприятеля скорую ретираду увидев из-за Прута, генерал-майор и кавалер Потемкин поспешил переправить своих егерей и легкие войска, с которыми он шел к оному на поиск.

Его узрев в небольшом числе и близко себя, неприятель отделил своей конницы до двух тысяч и атаковал с великим устремлением сей деташемент, однако же подполковник и ордена Святого Георгия кавалер Фабрициан, установив при егерях батарею, производимой из пушек стрельбой не только обратил назад неприятеля, но и подкрепил тем гусар корпуса князя Репнина. Причем отбито у неприятеля войсками помянутого генерал-майора Потемкина одно знамя.

Вся наша кавалерия при сем случае весьма хорошо свое дело исполняла и преследовала верст до двадцати неприятеля, чрезмерно напрягаясь достигнуть его; но он по легкости своей от времени далее ускакивал. Гнаться за ним более усталость лошадей не позволила, как происходило сие в день чрезмерно жаркий.

А притом неприятель, убравшись на гору, из устроенных там батарей стал по нашим стрелять, ибо заблаговременно он из лагеря свою артиллерию и обозы отправил, которые с пехотой и успели взойти на высоты под прикрытием многочисленной конницы. С пехотой генерал-поручик князь Репнин преследовал неприятеля верст шесть. А генерал-квартирмейстер Боур более десяти в наилучшем порядке.

Неприятельский урон, по засвидетельствованию генерала-майора и кавалера графа Подгоричани, сочтен до 400 человек в убитых, между коими равную участь имел ханский сын Дели Султан Керим, который, в глубоком яру с сотней выборных турок и татар охвачен будучи, не сдался в плен на предложение ему, деланное от графа Подгоричани, но принудил как себя, так и всю его отчаянную партию перестрелять. С нашей стороны об убитых и раненых подношу ведомость. В плен взяты Агмет-ага Селим-агаси, то есть чиновник из ближайших наперсников Абазы-паши, да ханский секретарь, один турок и один татарин.

Сей неприятельский корпус, по показанию пленных, состоял в 22 тысяч турок и до 50 тысяч татар, под командой Абазы-паши и хана крымского, о чем, так как и о прочих обстоятельствах, присоединяю допрос, взятый от первого из пленных.

Овладев неприятельским лагерем, получили мы одну медную пушку.

Не могу я промолчать перед вашим императорским величеством засвидетельствованной хвалы от частных командиров [командиров частей]– генералам-майорам графу Подгоричани, Потемкину и Текели, полковникам гусарским Чорбе, Сатыну, подполковникам Елчанинову, Пищевичу, Фабрициану, майорам Вуичу, Мисюреву и Зоричу, капитанам Гангеблову, Чалиновичу, Бантышу, Требинскому и Пулевичу, поручикам Шутовичу, Вукотичу, получившему рану, Косавчичу и Кольбеку, что они, имев случай перед другими ближайший, храбро поступали против неприятеля. В преследовании неприятеля при кавалерии всегда находился волонтер лейб-гвардии конного полку ротмистр князь Мещерский, а при гусарах Измайловского – поручик Потемкин.

Долг же мой и собственное испытание обязывает меня, всемилостивейшая государыня, донести справедливость, что, начав от дивизионных командиров, даже до солдат, все были преисполнены мужества и выказали знаки своей нетерпеливости разить неприятеля. Порядок, в коем с разных сторон шли войска атаковать неприятеля, близки будучи друг другу в подкрепление, нанес бы ужас и больше счет разумеющему, нежели наш неприятель, ибо пространность, нами объемлемая, увеличивала в глазах неприятеля число наших сил до ста пятидесяти тысяч.

Генерал-квартирмейстер Боур подаваемыми советами и неусыпными трудами во всякой возлагаемой на него от меня должности столько отличает себя в усердии и ревности к службе вашего императорского величества, что самая истина внушает мне смелость всеподданнейше рекомендовать его в высочайшую милость вашего императорского величества, как искусного, храброго и предприимчивого генерала.

Все чужестранные и наши волонтеры, находящиеся при армии вашего императорского величества, при описываемом действии отвечали своему званию весьма усердно.

Я умедлил до сего дня донесением моим всеподданнейшим о сем происшествии, покудова мог отобрать подлежащие рапорты и изготовить подносимые при сем планы к высочайшему усмотрению вашего императорского величества неприятельского лагеря и наших против оного движений.

А при том я спешил устроить прежде меры по первым рапортам к достижению неприятеля, который первого дня остановился было за 30 верст перед армией на высотах, не разбив своего лагеря, но последующие рапорты от посланных партий до сего дня удостоверяют, что по обеим сторонам Прута не могут его открыть далее уже сорока верст, а следы только видят удаления его к Дунаю, рассыпавшегося врознь на части.

Секретарь ханский и другие пленные разноречат в своих показаниях с сим турком в рассуждении защиты крепости Бендер. Они уверяют, что там весьма мало турецких войск и одни только жители остаются – и якобы совсем не приготовляются к сильному отпору против наших войск; а при убеждении их к согласному показанию каждый говорит, что признается в том поистине, что, он будучи в своем месте, слышал. В том однако же согласны, что там есть зараза. Я об одном и другом показании уведомил генерала графа Панина, предводителя 2-й вашего императорского величества армии.

Вашего императорского величества всеподданнейший раб

граф Петр Румянцев

7 июля 1770 г., из неприятельского лагеря в ставке крымского хана

В сей день, то есть 7 июля, достигнувши неприятеля за речкой Ларгой на высотах, примыкающих к левому берегу Прута, одержала армия вашего императорского величества величайшую над ним победу. Было тут турок и татар премногочисленно, а командовали ими сам хан крымский и паши: Абаза, Измаил и Абды. Последний присоединился к ним с правого берегу Прута со своим лучшим войском в пятнадцати тысячах, и так считалась вся их армия до восьмидесяти тысяч.

Неприятель с таковыми великими силами имел лагерь на превысокой и неприступной горе с обширным ретраншементом, и его канонада командовала всею окрестностью. Но чего не может преодолеть воинство, усердствующее к славе своей монархини! Мы, несмотря на все сии выгодные позиции, на рассвете с разных сторон поведши атаку, выбили штурмом неприятеля из всего его лагеря, поражая сопротивляющихся и беря одно за другим укрепления, коих было в оном четыре.

Хотя неприятель сильным огнем из своей артиллерии и мелкого ружья, продолжая более четырех часов, устремлялся давать отпор, но ни сила орудий, ни персональная его храбрость, которой в сем случае надлежит отдать справедливость, не постояли против превосходного мужества наших солдат, которые сколь скоро коснулись поверхности горы, то и сделались мы победителями, а неприятель с превеликим уроном в наглый обратился бег.

Не только место лагеря, что под нашею теперь пятой, но и всеми пушками, коих с первого взгляду считаем до тридцати, артиллерийскими запасами, палатками, разной провизией, посудой, скотом и каков только был багаж, мы в свою корысть завладели.

Я осмеливаюсь ваше императорское величество удостоверить, что еще таким ударом не был от наших войск рассыпан неприятель и никогда в таком порядке и предприятии не действовал наш фронт, как при сей счастливой атаке. Чужестранные волонтеры и все, что теперь вообще служат, дадут по мне в сем свидетельство.

Я поспешаю поднести всеподданнейшее сие уведомление с подполковником фон Каульбарсом, который, участником будучи в сем действии, в состоянии найдет себя предварительное сделать вашему императорскому величеству представление о подробностях оного и коего, как храброго, усердного и испытанного в том офицера, имею препоручить в высочайшую милость вашего императорского величества.

О числе пленных, трофеев, убитых и происхождении всего дела вслед за сим обстоятельнейшую буду иметь честь учинить реляцию.

Потеря наша в людях при сем важнейшем деле есть весьма мала.

При отправлении сего из ставки великолепной хана крымского, благодарные мольбы Богу, благодеявшему нам, приносит торжествующая вашего величества армия.

Я есьм с глубочайшим благоговением вашего императорского величества всеподданнейший раб

граф Петр Румянцев

7 июля. В свою пору, назначенную в диспозиции, оба корпуса, как князя Репнина, так и Боура, перешли на высоты за Ларгу, а в 12-м часу ночи его сиятельство пошел туда же и с армией тремя колоннами. Особливое рачение и искусство и при сем случае к удовольствию главнокомандующего показал генерал-квартирмейстер Боур учреждением дорог и мостов на переправе столь порядочных, что самый мрак ночи не мог нимало помешать и остановить наше движение в которой-либо части. Но прежде зари могла подняться армия на высоты за Ларгой, куда передовые корпуса уже взошли, и построить свой фронт прежде совершенного еще рассвету.

Татарские пикеты, согнанные движением корпуса Боура, возвестили в неприятельском лагере шествие на них наших войск; потом сперва в их лагере показывались огонь и дым превеликий от зажигания пороха, что за сигнал они имеют тревоги; потом стал крик и обыкновенное метанье во все стороны от сна воспрянувших второпях людей. Первое, к чему они прибегли, было открытие сильной из своих батарей по нас канонады.

Не дав неприятелю опомниться, тотчас приказал его сиятельству генералу-поручику и кавалеру князю Репнину и генералу-квартирмейстеру Боуру с их впереди стоявшими корпусами начинать атаку на неприятельский лагерь с правой его стороны, а сам между тем, построив армию в каре, поспешал также приступать к неприятельскому ретраншементу. Как уже наши корпусы, супротивным огнем досягая неприятеля, приблизились к его ретраншементу, то все татары, которых был лагерь с правого фланга, первые выбежали и повели свое движение на левый фланг идущей армии, пробираясь туда лощиной, тут случившейся.

Таково стремление тотчас учинил бесплодным его сиятельство главнокомандующий, повелев генерал-поручику и кавалеру графу Брюсу от его 3-й дивизии командировать одну бригаду пехоты в лощину, который, употребив к тому генерал-майора Римского-Корсакова с полками пехотными Санкт-Петербургским и Апшеронским и батареей большой артиллерии под командою майора Внукова, первыми выстрелами отбил и обратил в бег от той стороны неприятеля.

В сие время главнокомандующий в прикрытие веденной атаки обоими корпусами, несмотря на сильную неприятельскую стрельбу по себе из пушек, приказал артиллерии генерал-майору Мелиссино с его бригадою выдвинуться вперед и бомбардировать неприятельский ретраншемент; скоро он сие исполнил, скоро и привел в молчание неприятельскую с сей стороны стоявшую батарею весьма прицельными своими выстрелами, чем и споспешествовался вход нашим корпусам в неприятельский лагерь.

Лишь только наши корпусы начали пробиваться в лагерь неприятельский с правой стороны и уже пушечными выстрелами ознаменовал и свой приступ и на левый фланг генерал-поручик Племянников, то его сиятельство, препоручив вести далее построенную им армию в порядок бою генерал-аншефу и кавалеру Олицу, а левую сторону предохранять генералу-поручику графу Брюсу, сам поскакал к корпусам, атакующим неприятельский лагерь.

Он присутствовал, как наши гренадеры со всех сторон отверзли своею храброю рукою вход в неприятельской лагерь и овладели его ретраншементом и пушками; и потом с довольством видел, как неприятель, ужаснувшийся, что сопротивления их, чинимые в защищение своего лагеря из артиллерии и ручного оружия, нимало не остановили наших войск, но паче отмщение и бодрость в них вливали, коль они не шли, да бежали, не теряя притом строя, на крутую гору и в мгновение ока коснулись холмов, – бросив весь свой лагерь, устремился в наглый бег.

Генерал-поручик и кавалер Племянников весьма заблаговременно подоспел со своим корпусом к левому флангу неприятельскому, где было его лагеря четвертое отделение и укреплением превосходило все три первые, примыкающие к оному с правой стороны. Шанцы, батареи и глубокие рвы проход к оному заграждали, как и самая утесистая гора, на которой сии укрепления были построены. Помянутый генерал-поручик разделил свой корпус на два каре, из которых первому сам был предводитель, имев тут зависимых от него командиров: генерал-майора Гротенгельма и бригадира Гудовича.

Другой, поручив в команду генерал-майору и кавалеру Замятину, преодолел все трудности и под выстрелами своих батарей, снося таковые ж на себя из лагеря неприятельского, овладел его сим лагерем, отразивши многократные неприятельские нападки на фронт при восхождении на холм и уже будучи во внутрь ретраншемента, ибо турки в сем месте толь долго противились, что еще огонь не преставал в той части, как уже сряду, один по другом, другими корпусами заняты были три первые отделенные их лагеря.

Ради яснейшего истолкования всех подробностей сей атаки прилагается тут план[80], изображающий неприятельское положение, и наши все действия, и как который корпус прошел в неприятельский лагерь. А затем осталось только сказать, что, начав сражение с 4-го часа поутру, свершилась полная наша победа в 12 часов пополудни, когда уже его сиятельство, познавши, что бегущего неприятеля по выбитии из лагеря не было способу пехоте настигнуть, которая подвигом преследования усугубила свое утомление, что понесла, вздираясь на гору во время атаки и маршем ночным, приказал остановиться и, подъезжая ко всякому частному командиру, благодарил ему за его усердие и храбрость, равно и всем подчиненным за их труды, споспешествовавшие сей победе.

Часть кавалерии, что была при сих трех корпусах, немного дела имела, поелику она позади пехоты следовала, а покудова пехота собою очистила неприятельской лагерь, то уже убрался неприятель на расстояние, что его достигнуть оная не могла, и только задних неприятельских успела перерубить, а вся тяжелая конница, от армии отделившись, в левую сторону гналась за татарами, туда сначала склонившимися, и поспешить не в состоянии уже была к преследованию перед пехотой бегущего неприятеля. В рассуждении сего весьма прискорбным себя выказал его сиятельство главнокомандующий, когда его повеления, многократно посланные к командиру генерал-поручику и кавалеру графу Салтыкову, чтобы он в правую сторону обратился, не дошли к нему ко времени и остались бесплодны.

Свершивши победу, его сиятельство возвратился в лагерь неприятельский, и прежде всего принесено всевышнему Богу благодарственное моление с пушечною пальбой за его покровительство правоверному воинству российскому; потом отправлен из самой ставки хана крымского с краткой реляцией ко двору ее императорского величества о сем счастливом происшествии курьером подполковник Карл фон Каульбарс.

Того же дня солдатам всех трех корпусов, генералов Племянникова, князя Репнина и Боура, его сиятельство главнокомандующий приказал выдать из чрезвычайной суммы на каждый по тысяче рублей в награждение, что сие воинство, проходя наполненные корыстью [имуществом] неприятельские лагеря, не прикоснулись ни к какой вещи, но, повинуясь воле своих предводителей, старались прежде гнать неприятеля. Учинил также его сиятельство засвидетельствование своего удовольства в отданном приказе в армию всем чинам, храбростью и усердием споспешествовавшим поражению неприятеля…

20 июля. 20-го числа перед вечером показались великочисленные движения из неприятельского лагеря к нашей стороне. Его сиятельство главнокомандующий, став на возвышенном месте, примечания свои делал на неприятеля, что он далее воспримет. Долго казалось, что турки идут к нам, но напоследок стало открываться, что они остановились похожим образом, как бы занимая себе лагерь.

Тут его сиятельство главнокомандующий, смотрев в зрительную трубку и обернувшись к присутствовавшим генералам, сказал: «Если турки осмелятся и одну в сем месте разбить свою палатку, то я их в сию ж ночь пойду атаковать». Вскоре после сего изречения увидели мы, что турки стали разбивать свой лагерь, занявши место по левую сторону устья реки Кагула не далее семи верст от нашего положения.

Главнокомандующий предузнал в ту же минуту, что приближение сие учинил неприятель, желая нас атаковать спереди, тогда как хан крымский, не меньше же в силах, обложит весь армии нашей тыл с равным устремлением; а пленные подтвердили, что с тем визирь и хан приготовились уже к завтрашнему дню.

Всяк представить легко себе может, в каком критическом положении была по сим обстоятельствам армия: пропитание войску давали последние уже крохи, визирь с сто пятьюдесятью тысячами был в лице [перед нами], а хан со ста тысячами облегал уже тыл и все провиантские транспорты. Великого духа надобно было, чтобы изойти только из сих трудностей; но оный мы нашли в своем предводителе, который умел самую опасность обратить в величайшую славу.

Хотя для подкрепления провиантских обозов столь знатная часть пехоты и кавалерии, как выше изображено, была определена, чем и оскудевалась в числе армия; ибо за всеми раскомандированиями под ружьем людей могло быть и находилось не более семнадцати тысяч; но, дознавши его сиятельство не раз в сие лето мужество предводительствуемых им войск, решился расторгнуть приготовленные на нас сети упредительной со своей стороны атакой неприятельской великочисленной армии.

Вследствие того ночью против 21 июля учредил он к атаке неприятеля весть свои войска следующим порядком: каждой дивизии составить свое каре, имея из передней и задней линии особливую колонну, а артиллерию в середине оных; корпусу генерал-квартирмейстера Боура делать авангард правого крыла, а корпусу генерала-поручика князя Репнина – авангард же левого крыла; полкам кавалерийским его высочества наследнику и Нижегородскому быть между каре князя Репнина и 3-й дивизии; прочим, под командой генерала-поручика и кавалера графа Салтыкова, – между 1-й и 3-й дивизиями; шести эскадронам карабинерным, под предводительством генерал-майора князя Долгорукова, и Ахтырскому гусарскому полку – между 1-й и 2-й дивизиями; Сербскому же гусарскому между 2-й дивизией и корпусом генерал-квартирмейстера Боура маршировать; корпусу генерала-квартирмейстера Боура идти по высотам, ведущим к неприятельскому левому флангу, и атаковать оный, а за оным идти до дороги Траяновой 2-й дивизии генерала-поручика и кавалера Племянникова, принять оттуда влево и атаковать параллельно с оным также неприятельский левый фланг; 1-й и 3-й дивизиям и корпусу князя Репнина маршировать по трем гребням, ведущим на неприятельский левый же фланг и центр, предположенный за предмет нашей атаки.

Сим образом в час пополуночи выступили все войска из своего лагеря, отправив все обозы в построенный позади оного вагенбург, и продолжали поход к неприятельскому лагерю, в котором по фальшивой тревоге минут несколько слышен был сильный оружейной огонь и канонада и несколько лошадей в сбруе к нам прибегали, с коего времени, как после мы сведали, турки уже не спали, но все приготовлялись к бою по внутреннему побуждению, ожидая нас к себе, хотя того еще не видели. Все пять частей построились в порядок бою и в оном на рассвете приблизились к Траяновой дороге.

Коль только оную перешли, то неприятель, обозревши на себя наше наступление, оказал нам все свои силы на высотах, окружавших его лагерь, и встретил многочисленною конницей, которой мы конца не видели. Жестокой с нашей стороны канонадой, а наипаче скорострельным огнем из главной батареи, которой распоряжался генерал-майор Мелиссино, скоро приведен был в замешательство неприятель в его лагере, и те притом, которые в лице у нас были. Но в то же самое время воспользовался неприятель глубокою лощиною, которая между гребнем, где первая дивизия проходила, и другим, где вел свое каре генерал-поручик граф Брюс, была, и пробежал по оной даже в тыл нам, снося по себе наижесточайшие выстрелы пушечные и оружейные, коими его старались сдержать обе дивизии.

Сквозь густоту дыма, от стрельбы происходившей во всех фазах сего каре, его сиятельство главнокомандующий генерал, приметя, что неприятель, как в той лощине, так и за Траяновою дорогою задерживаясь, довольно мог вредить наш фронт, немедленно приказал маршировать вперед и из каре отделить резервы пехоты и охотников с пушками и наступательно вести их на неприятеля, где он кучами держался, сказав между тем и всему каре принимать влево, чтобы конницу турецкую, забежавшую по той лощине, отрезать.

Сей маневр столько устрашил неприятеля, что оный под конец, боясь быть отрезанным от своего лагеря, обратился во всю лошадиную прыть с криком к оному, провождаем будучи от нас наижесточайшею пушечной стрельбой, которая порывала в густых толпах великим числом всадников, отчего вострепетала и вся прочая турецкая конница, нападавшая со всех сторон на каре Племянникова, графа Брюса, князя Репнина и Боура, и пустилась назад, примером отраженной от каре генерала-аншефа Олица. Так, сломив первое стремление на себя неприятельское, быв в огне непрерывном с пятого часа утра по восьмой, очистили мы себе путь и удвоили свои шаги к неприятельскому лагерю, в котором еще видели, что пехота и конница смелость имеют нас к себе дожидаться.

Не прежде, как в меру против нашего движения, открыл неприятель большие свои батареи, действия которых напряжены были наипаче на то каре, где главнокомандующий находился, и по правую сторону идущее генерала-поручика Племянникова. Мы усугубили в примечании того стрельбу и поспешали достигнуть к ретраншементу, который, сверх чаяния своего, увидели в одну ночь обширно сделанным стройным глубоким рвом и последний наполненный их янычарами. Его сиятельство под сильными ядрами неприятельской артиллерии, которые нередко попадали в лошадей, с ним ездивших, чрез все время разъезжал перед каре Олица, ободряя примером собственным к неустрашимости следовавших за ним.

Как уже действием превосходным нашей артиллерии брали мы верх над неприятельской многочисленной, осыпавшей нас ядрами и картечью, без большого однако же вреда, и их батареи приводили в молчание. В то самое время тысяч до десяти или более янычар, выйдя из своего ретраншемента, неприметно опустились в лощину, примыкавшую к их левому флангу, близ которой шел с своим каре генерал-поручик Племянников, и только что уже его части доходило простереть руки на овладение ретраншементом, как те янычаре, внезапно выскочив из лощины с саблями в руках, обыкновенною своею толпою ударили на правый того каре [фас] и в самой угол оного, который составляли пехотные Астраханский и Первомосковский полки.

Едва первый плутонг Астраханского полка мог выстрелить, то янычары, смяв его, одни ворвались внутрь каре, а другие вдоль пошли по правом фасе и силой своей превосходной замешали те полки и другие того каре, то есть Муромский, четвертый гренадерский и Бутырской, и пригнали к каре генерала-аншефа Олица, к которому перед фронтом сквозь их промчалась с великою яростью янычаров толпа и их знаменосцы.

В сем случае его сиятельство главнокомандующий показал опыты наиощутительнейшие своей храбрости и беспримерной твердости и удостоверил, что может сделать в самой опасности присутствие предводителя, любимого и почитаемого воинством. Увидев своих бегство, сказал он принцу Брауншвейгскому, с ним вместе ездившему: «Теперь настало наше дело», и с сим словом, презрев грозную опасность, бросился к бегущим, кои уже перемешались с лютыми янычарами, под саблей сих последних.

Одними словами: «Ребята, стой» – мог он сдержать своих ретирующихся и возобновить к отражению неприятеля, велев притом ударить наижесточайше из своих батарей по янычарам, которые без того меньше минуты могли бы уже коснуться каре генерала Олица. Первой гренадерской полк, внимая его повелению и предводительству, весьма храбро ударил на все стремление неприятельское и оное сокрушил бодрым духом и отважною рукою, к чему споспешником ему был командир оного бригадир Озеров.

Их штыки и пушки, тут случившиеся, в один момент все дело решили, и с удивительною скоростью и послушанием построенное опять каре генерала-поручика Племянникова, воскликнув единодушным гласом: «Виват Екатерина!», шло вперед. Тут послал его сиятельство на сию дерзкую пехоту свою тяжелую кавалерию, с которою с одной стороны генерал-поручик граф Салтыков, с другой – генерал-майор князь Долгоруков, пробившись, ее посекли и силою вообще огненного и белого [холодного] оружия великую часть янычар положили на месте, а остальных погнали и в ретраншемент потом вошли.

Как оба первых каре, так к тому времени приспели туда же вступить с своими частями – с правого фланга генерал-поручик граф Брюс, а с левого – генерал-квартирмейстер Боур, производя, покудова держался неприятель, пушечную по нем пальбу. Визирь, увидев в сем случае лучших своих янычар, составляющих первую стену, падших, на всю мочь побежал из лагеря со всеми войсками; а при вступлении главнокомандующего, отделенный от корпуса генерал-квартирмейстера Боура, подполковник граф Воронцов с своим батальоном, с левой стороны взойдя в неприятельский ретраншемент, сопротивляющихся в нем янычар истребил, заняв в той части батареи и несколько отбив у турок знамен.

Генерал-поручик князь Репнин со своим корпусом в продолжение сего захватывал, сколь возможно было, обращенного в бег неприятеля, заходя взад его лагеря и провождав пушечною пальбой, отчего неприятель, видя свой великий урон, бросил весь обоз и побежал толпами во все ноги к стороне Дуная, где было до трехсот судов больших, которые послужили к его переправе, но не безбедственной; а затем завладели войска турецким полным лагерем, получили в добычу всю артиллерию в числе ста сорока хороших орудий на лафетах и со всеми к тому артиллерийскими запасами и великим багажом.

31 июля 1770 г., лагерь при устье р. Кагул

Сим обстоятельнейшим донесением имею честь дополнить предыдущие мои и всеподданнейшие уведомления вашему императорскому величеству от 21, 24 и 27 июля, сколькими победами над неприятелем турком и верховным их визирем Халил-беем прославил Всевышний благословенное оружие вашего императорского величества на береге Дунайском и перед оным.

Разбивши при реке Ларге 7-го числа сего месяца хана крымского Каплан-Гирея и трех турецких пашей – Абазу, Абди и Измаила, шел я с армией за сим бегущим неприятелем, стараясь его достигнуть новым поражением; но оного нигде мы не видели остановившегося, доколь не пришла армия на реку Сальчу, а передовые корпусы генерал-поручика и кавалера князя Репнина и генерал-квартирмейстера Боура – к реке Кагул.

Тут я намерен был его атаковать 13-го числа и на тот конец, оставив все свои обозы в вагенбурге, пошел с одним только войском прямо на него, но, получив известие от генерала-квартирмейстера Боура, что неприятель отдалился назад более двадцати верст, взял было лагерь и послал за своим обозом; в самую однако же ту минуту подоспел от генерала-поручика и кавалера князя Репнина рапорт, что неприятель на него наступает, и, увидев при том пушечные выстрелы, я поднял лагерь и поспешил навстречу сему неприятелю, в больших силах идущему, которой, видно, для обозрения нашей позиции подходил и скоро ретировался.

Чрезвычайный дождь с вихрем и громом, ослабление людей и лошадей, кои во весь тот день ни пили, ни ели, принудили меня занять лагерь чем ближе, тем лучше; и находился он расстоянием от корпусов князя Репнина и Боура, верстах в десяти при Сальче. В пребывании в оном 14 июля явился нам на две части разделенный неприятель: татары с своим ханом при Сальпусском озере, турки подле озера же, Кагул называемого.

Татары в тот день и на завтра продвигались по реке Сальче вверх, так что я приметить мог их умысел к нападению на идущий позади армии подвижной магазин с месячным провиантом. Своей тогдашней позицией, возбраняя им на то покуситься, намерен был я в сем месте дождаться сего транспорта и, запасшись пропитанием, идти потом на неприятеля, до коего в обе стороны верст более двадцати исчисляли.

В полдень 16-го числа в турецком лагере при Кагуле произошла пушечная пальба, выстрелов до пятидесяти. Оную приняли мы, судя обычай турецкий, за салютацию новоприбывшему к ним войску; что и в самом деле было, как приметил тогда же генерал-квартирмейстер Боур при сей стрельбе весьма распространившийся неприятельский лагерь, почему и не оставалось сомнения, яко визирь со всеми своими силами от Исакчи, где быть его сказывали, соединился с войском, от нас прогнанным, а последование и открыло, коль заключения наши были в том справедливы.

Внимая усилию неприятельскому на правой стороне, против коего помянутые корпусы князя Репнина и Боура стояли, положил я на завтра перейти с армией восемь верст и вместе с оными взять лагерь против местечка Грезены, так как и весь транспорт провиантский провождать к реке Кагулу, послав в тот же день для обеспечения оного от реки Сальчи, куда клонилось стремление татар, деташемент под командой полковника князя Волконского, состоящий из двух карабинерных Сибирского и Тверского полков и двух же батальонов егерей подполковника и кавалера Фабрициана и майора Кинлоха.

По вышеописанному предположению, как армия от реки Сальчи отступила вправо в соединение с своими корпусами, то татары тотчас поспешили обратиться через ту реку против наших провиантских обозов в чаянии воспользоваться истреблением оных; но предводитель помянутого деташемента, на заслону оных посланного, князь Волконский, весьма храбрый отпор сделал семи тысячам татар, на его нападавшим, которые, между им и транспортом став, стремились его атаковать.

Он, невзирая на превосходные неприятельские силы, сквозь всю сию толпу мужественно с кавалерией и пехотой огнестрельным и белым оружием пробился и оградил своей защитой не только идущий провиант, но тогда же супротивным ударом рассыпал нападавших татар с уроном их многим, а свой только имея в раненых семи карабинерах да восьми егерях. Отражение сие однако же не обуздало татар, которые еще большими толпами от Сальпусского озера пустились в левую нашу сторону через реку Сальчу, напрягаясь всяческим образом отрезать наше пропитание.

Упреждая в том склонение неприятеля, я того ж числа, то есть 17-го, командировал от армии генерал-майоров и кавалеров Глебова с пятью полками тяжелой кавалерии, графа Подгоричани с гусарскими Венгерским, Ахтырским и Острогожским полками, Потемкина с четырьмя батальонами гренадер, да бригадира Гудовича с пикетами в числе двух тысяч человек, чтобы под защитой сего корпуса пройтить всему провиантскому транспорту к армии, которого я полагал дождаться в сем лагере, не имев больше уже с собою пропитания в сухарях, как со всею нуждой по 21-е число июля.

Все сии команды, по рачению вышеупомянутых предводителей оными, заблаговременно успели соединиться с собою и опровергнуть стремление татарских орд. А между тем 18-го и 19-го числа турки под прикрытием своих наглых наездников рекогносцировали наш лагерь, подъезжая сколько можно поближе, потеряв в оба сии дни пятнадцать отлично храбрых своих всадников, которых наши казаки в шармицелях сразили.

Напоследок к вечеру 20-го числа увидели мы великочисленные движения из неприятельского лагеря к своей стороне и обозрели вскоре, что неприятель стал разбивать свой лагерь и расположился по левую сторону устья реки Кагула, не далее семи верст от нашего положения. Я проникнул, что приближение сие чинил неприятель, желая нас атаковать спереди, тогда как хан крымский, не меньший в силах, хочет обложить весь мой тыл с равным устремлением; а пленные подтвердили, что с тем визирь и хан приготовились уже к завтраш– нему дню.

Хотя для прикрытия провиантских обозов столь знатная часть пехоты и кавалерии, как выше я изобразил, была отделена, чем и оскудевалась в числе армия, ибо за всеми раскомандированиями под ружьем людей могло быть и находилось не более семнадцати тысяч, но, узнав не раз в сие лето, что может мужество войск, коими счастье имею командовать, решился я расторгнуть приготовленные на нас сети упредительной со своей стороны атакой неприятельской великочисленной армии.

Вследствие того ночью против 21 июля учредил я к атаке неприятеля весть свои войска следующим порядком: каждой дивизии составить свое каре, имея из передней и задней линии особливую колонну, а артиллерию в середине оных. Корпусу генерал-квартирмейстера и кавалера Боура делать авангард правого крыла, а корпусу генерал-поручика и кавалера князя Репнина – авангард же левого крыла.

Полкам кавалерийским его высочества наследника и Нижегородскому быть между каре князя Репнина и 3-й дивизии, прочим команды генерал-поручика и кавалера графа Салтыкова – между 1-й и 3-й дивизиями, шести эскадронам карабинерным под предводительством генерал-майора князя Долгорукова и Ахтырскому гусарскому полку – между 1-й и 2-й дивизиями, Сербскому же гусарскому между 2-й дивизией и корпусом генерал-квартирмейстера Боура маршировать.

Корпусу генерал-квартирмейстера Боура идти по высотам, ведущим к неприятельскому левому флангу, и атаковать оный, а за оным идти до дороги Траяновой 2-й дивизии генерал-поручика и кавалера Племянникова, принять оттуда влево и атаковать параллельно с оным также неприятельский левый фланг. 1-й и 3-й дивизиям и корпусу князя Репнина маршировать по трем гребням, ведущим на неприятельский левый же фланг и центр, предположенные за предмет нашей атаки.

Сим образом в час пополуночи выступили все войска из своего лагеря, отправив свои обозы в построенный позади оного вагенбург, и продолжали поход к неприятельскому лагерю, в котором, по ложной тревоге, минут несколько слышен был сильный оружейный огонь и канонада и несколько лошадей в сбруе к нам прибегали. Все пять частей построились в порядок к бою и в оном на рассвете приблизились мы к Траяновой дороге.

Коль только оную перешли, то неприятель, обозревши на себя наше наступление, оказал нам все свои силы на высотах, окружавших его лагерь, и встретил многочисленной конницей, которой мы конца не видели. Я началом своей канонады, а наипаче скорострельным огнем из главной батареи, которой распоряжался артиллерии генерал-майор Мелиссино, скоро привел в замешательство неприятеля в его лагере и тех при том, которые в лице у нас были, но в то же самое время воспользовался неприятель глубокою лощиной, которая между гребнем, где 1-я дивизия проходила, и другим, где вел свое каре генерал-поручик и кавалер граф Брюс, была, и пробежал по оной даже в тыл нам, снося по себе наижесточайшие выстрелы пушечные и оружейные, коими его старались сдержать обе дивизии.

Сквозь густоту дыма, от стрельбы, происходившей во всех фасах сего каре, равно и неприятельской по нам, я, приметя, что неприятель, как в той лощине, так и за Трояновой дорогой задерживаясь, довольно мог вредить наш фронт, немедленно приказал маршировать вперед и из каре отделить резервы пехоты и охотников с пушками и наступно вести их на неприятеля, где он кучами держался, сказав между тем и всему каре принимать влево, чтобы конницу турецкую, забежавшую по той лощине, отрезать.

Сей маневр настолько устрашил неприятеля, что оный, под конец боясь быть отрезан от своего лагеря, обратился во всю лошадиную прыть с криком к оному, провождаем будучи от нас наижесточайшей пушечной стрельбой, которая порывала в густых толпах великим числом всадников, отчего вострепетала и вся прочая турецкая конница, нападавшая со всех сторон на каре Племянникова, графа Брюса, князя Репнина и Боура, и пустилась назад примером отраженной от каре генерал-аншефа Олица.

Так, сломив первое стремление на себя неприятельское, быв в огне непрерывном с пятого часа утра по восьмой, очистили мы себе путь и удвоили свои шаги к неприятельскому лагерю, в котором еще видели, что пехота и конница смелость имеет нас к себе дожидаться. Не прежде, как в меру против нашего движения, открыл неприятель большие свои батареи, действия которых напряжены были наипаче на то каре, где я находился, и по правую сторону идущее генерал-поручика Племянникова.

Мы усугубили в примечании того стрельбу и поспешали достигнуть к ретраншементу, который, сверх чаяния своего, увидели в одну ночь обширно сделанным стройными глубокими рвами и последние – наполненные их янычарами. Как уже действием превосходным нашей артиллерии брали мы верх над неприятельской многочисленной, осыпавшей нас ядрами и картечью, без большого однако же вреда, и их батареи приводили в молчание; в то самое время тысяч до десяти или более янычар, выйдя с своего ретраншемента, неприметно опустились в лощину, примыкавшую к их левому флангу, близ которой шел со своим каре генерал-поручик Племянников, и только что уже его части доходило простерти руки на овладение ретраншементом, как те янычаре, внезапно выскочив с лощины с саблями в руках, обыкновенной толпой ударили на правый того каре фас и в самый угол оного, который составляли пехотные Астраханский и Первомосковский полки.

Едва первый плутонг Астраханского полка мог выстрелить, то янычары, смяв его, одни ворвались внутрь каре, а другие вдоль пошли по правому фасу и силой своей превосходной замешали те полки и другие того каре и пригнали к каре генерала-аншефа Олица, к которому перед фронтом сквозь их промчалась с великой яростью янычар толпа и их знаменосцы.

В сем случае я счастье имел одним словом: «Стой!» – сдержать своих ретирующихся и взбодрить к отражению неприятеля, ударив притом наижесточайше из своих батарей по янычарам, которые без того меньше минуты могли бы уже коснуться моего каре, где 1-й гренадерский полк, внимая моему повелению, весьма храбро ударил на все стремление неприятельское и оное сокрушил бодрым духом и отважной рукой, к чему споспешником ему был командир оного бригадир Озеров.

Их штыки и пушки, тут случившиеся, в один момент все дело решили, и с удивительной скоростью и послушанием построенное опять каре генерал-поручика Племянникова, воскликнув единодушным гласом: «Виват Екатерина!», шло вперед. Тут послал я на сию дерзкую пехоту свою тяжелую кавалерию, с которой с одной стороны генерал-поручик и кавалер граф Салтыков, с другой – генерал-майор князь Долгоруков пробившись, ее посекли и силой вообще огненного и белого оружия великую часть янычар положили на месте, а остальных погнали; и в ретраншемент потом вошли как оба первых каре, так к тому времени приспели туда же вступить со своими частями с правого фланга генерал-поручик граф Брюс, а с левого – генерал-квартирмейстер Боур, производя, покуда держался неприятель, пушечную по нем пальбу.

Визирь, увидев в сем случае лучших своих янычар, составляющих первую стену, падших, на всю мочь побежал из лагеря со всеми войсками; а при вступлении моем отделенный от корпуса генерал-квартирмейстера Боура подполковник граф Воронцов со своим батальоном с левой стороны взошел в неприятельский ретраншемент и сопротивляющихся в нем янычар истребил, заняв в той части батареи и несколько отбив у турок знамен.

Генерал-поручик князь Репнин со своим корпусом в продолжение сего захватывал, сколь возможно было, обращенного в бег неприятеля, заходя в тыл его лагерю и провождав пушечной пальбой, отчего неприятель, видя свой великий урон, бросил весь обоз и побежал толпами во все ноги к стороне Дуная, где было до трехсот судов больших, которые послужили к его переправе, но не безбедственной; а затем завладели войска вашего величества турецким полным лагерем, получили в добычу всю артиллерию числом сто сорок хороших орудий на лафетах и со всеми к тому артиллерийскими запасами и великим багажом, о чем изъясню я ниже.

Посреди сего изобильного лагеря, пройдя в порядке, преследовали неприятеля верст до четырех, а далее идти за ним усталость солдат не позволила, поелику вели мы беспрерывный и жестокий бой с начала пятого до половины десятого часа поутру, в который свершили уже нашу победу, а в кавалерии, за отделением ее к прикрытию запасного магазина, имели мы недостаток.

По отдохновении немногом, велел я генералу-квартирмейстеру Боуру со своим корпусом идти вслед за неприятелем, запасшись пропитанием, найденным в его лагере, который в тот день и подвинулся вперед, а я с армией, расположившись на сем месте, первое имел попечение о снабжении солдат пищей; а на другой день, по совершении литургии, воздав Богу, помощнику нашему, благодарное молебствие, торжествовала армия вашего императорского величества свою победу с пушечным и троекратным ружейным беглым огнем.

А на вечер, сведав, что неприятеля некоторая часть, отделясь от Дуная, бежит за Елпусское озеро, обратил я туда бригадира и кавалера Игельстрёма с деташементом, который в ту ночь успел занять мост, отбил у неприятеля что мог застать из обозов, одну пушку и несколько человек взял в плен, уведомляя меня, что часть великая неприятельского войска, перешедши Елпуг, пошла к Измаилу. Я, получив сей рапорт, ночью того дня поспешил отправить генерала-поручика и кавалера князя Репнина с его корпусом к Измаилу, чтобы, разбив неприятеля, занять сей город, в котором он по прогнании неприятеля 26-го числа и утвердился, как я о том уже имел честь донести с последним моим курьером вашему императорскому величеству, и готовлю вслед за сим к отправлению обстоятельнейшую реляцию, со сколькими наибольшими успехами князь Репнин произвел сию экспедицию.

А между тем 23-го числа генерал-квартирмейстер Боур пришел к Дунаю против Исакчи, где не было мосту, а посредством множества судов с некоторой частью войск переправился уже визирь на тот берег; еще однако же и на сем берегу была часть неприятеля, как и все обозы, потому реченный генерал, встревожив, во-первых, легкими своими войсками захваченного неприятеля, послал потом переводчика, требуя сдачи и обещая им за то пощады живота.

Визирь, увидев сюда приход наших войск, подослал из того берега фрегат о нескольких пушках, с которых стрелять начали по нашему корпусу и множеству судов во спасение оставшимся; но супротивным действием своей артиллерии не допустил до исполнения сие предприятие помянутый генерал-квартирмейстер, и войска, найденные более тысячи, в виду визиря и всех своих собратий, с воплем взирающих с той стороны на их участь, положили свое оружие и предались в наши руки. Последний парк артиллерии, при береге найденный, в двадцати шести орудиях, тут же взят.

О небольшом числе убитых и раненых с нашей стороны в сие жестокое сражение подношу ведомость[81]. О неприятельском же уроне могу сказать, что оный по крайней мере до двадцати тысяч должно разуметь, хотя пленные и из-за Дуная пришедшие уверяют заподлинно, что турки чувствуют оный в сорока тысячах, наипаче своей пехоты, кроме погибших в лагере, ретраншементе и перед оным, где их по исчислению погребено тысяч до трех; по пути, где нас атаковала конница, и вдоль за лагерем верст по крайней мере на семь кучами еще лежат побитые тела в превосходнейшем перед сказанным числе, коим счету не делано.

Остаток древних янычар и спагов, таковыми казавшихся по виду и летам своим, которые всю свою опрометчивость истощили над нашим фронтом, тут совершенно погиб, как и тех, кои твердо держались в ретраншементе, не ушла ни одна нога; но сего не довольно, по показанию самих пленных – великая часть их войск, избегнув наших рук, потопилась еще в Дунае, когда визирь, прибежав в торопливости к оным и в страхе, угнетая и рубя дружка дружку бегущие войска, одни садились на суда, другие хватались за канаты и доски, погружая самые судна неумеренною тягостью ко дну вместе с собой. Словом, гибель тут была туркам наивеличайшая, что доказывают всплывающие великим числом ныне на поверхность воды утопшие тела.

В трофеи на месте баталии, и при береге дунайском, и при Измаиле получено: знамен – пятьдесят шесть, бунчуков – два, дервишских знаков – два, литавр – четыре, щит – один, разных калибров артиллерии – двести три орудия, о коих, как и снарядах, впредь буду иметь честь поднести специальную ведоость. Плену по сей день имеем более двух тысяч военных людей, но оный на всякий день приводимыми не перестает умножаться. Между пленными, взятыми на Дунае, до двадцати чинов есть из посредственных начальников, но в Измаиле, где также плен велик, попались познатнее сих.

Прочей добычи, как-то: палаток, лошадей, верблюдов, разного скоту, провизии, экипажу, фур с пропитанием, никоим образом нельзя сделать сметы; всего того набираются многие тысячи; итак, за верно сие только донесть могу, что визирь и турки ничего из вышеописанного не перевезли с собою через Дунай, а все, что имела их армия, на сем береге осталось, следовательно, по многочислию разбитой армии легко судить всякому, сколь великую в том потерю неприятель несет и сколь достаточна есть корысть наша…

Осталось мне за сим справедливость отдать перед вашим императорским величеством, во-первых, командующим дивизиями и корпусами генерал-аншефу и кавалеру Олицу, генерал-поручикам Племянникову, графу Брюсу, графу Салтыкову, князю Репнину и генерал-квартирмейстеру Боуру, что они собою пример давали своим подчиненным мужества и усердия в происходившем деле, и всяк из них к победе неприятеля споспешествовал своим предводительством и порядком веденных войск; так как генерал-майору князю Долгорукову, который персонально при атаке неприятельской пехоты, как оная устремилась на каре генерала-поручика Племянникова, врубившись пред своими эскадронами в кучу неприятеля и окружен от него будучи, собственною рукою поражал супротивных; полковникам: Энгельгарду, Панину и князю Прозоровскому, которые с своими полками, между каре атаковав многократно неприятельскую конницу и насквозь пробиваясь через густую их толпу, опрокидывали оную со вредом.

Генералы – инженерный Голенищев-Кутузов, артиллерии Унгерн, дежурный Ступишин, – находясь всегда при мне, по мере своих сил усердно вспомогали в самом огне мне своим примечанием в потребных случаях с отличной твёрдостью духа, а последний и удержанием повсюду порядка. По справедливости я также должен засвидетельствовать и о подвигах отделенных на сие время от армии генерал-майоров и кавалеров Глебова, графа Подгоричани, Потемкина и бригадира Гудовича, которые со вверенными им войсками сохранили целость пропитания нашего и нападки хана крымского со всей ордой в ничто обратили.

Его светлость принц Брауншвейгский впереди всегда находился во время жестокого сражения и презирал всю опасность, оказывая добрую свою волю к пользе нашей, в чем его примеру подражали и прочие чужестранные, при армии вашего императорского величества пребывающие волонтеры; равно и все наши на сем сражении с похвальною охотою при всяком их употреблении поступали, из коих: подполковник князь Долгоруков, лейб-гвардии конного полка ротмистр князь Мещерский и Семеновского капитан-поручик Волков при мне находились и были посылаемы, как и обер-кригскомиссар князь Щербатов, которой по доброй своей воле в каждом случае отличал себя отвагой.

Инженерный подполковник Фалкиншид и при сем случае, будучи при мне, доказывал отменное усердие повсюду поспешным исполнением моих повелений. Прочие же все чины армии вашего императорского величества не требуют моей хвалы. Дела их, когда они величайшие силы неприятеля сокрушили столь малым своим числом, наилучшим суть доводом, как они храбры, и сколь усердны к повелениям своей монархини, и сколько сим подвигом учиняют себя достойными высочайшего вашего императорского величества и материнского к ним покровительства. К их славе я присоединю ту только истину, что я прошел все пространство степей до берегов Дунайских перед неприятелем, не делая нигде полевых укреплений, а поставляя одно мужество и добрую волю их во всяком месте за непреоборимую стену.

Визирь, по известиям, остатки разбитых своих войск, коим удалось переправиться через Дунай, держит при Исакче, стараясь всяким образом не допустить в Царьград [Стамбул] предварительно прямой ведомости о своем состоянии.

Есть слух также, якобы сам хан крымский поскакал к султану, дабы приготовить его к известию о пагубе, которую претерпела его армия.

В сем состояли успехи победы армии вашего императорского величества над визирем и войсками его предводительства, а сверх сего описания к усмотрению всех подробностей имею честь при сем поднести обстоятельные планы[82], изображающие наши действия и неприятельское положение.

Вашего императорского величества всеподданнейший раб

граф Петр Румянцев

2 августа 1770 г., лагерь при устье р. Кагул

По уведомлениям от генерала-поручика и кавалера князя Репнина, я теперь имею честь донести всеподданнейше вашему императорскому величеству обо всех обстоятельствах экспедиции, им произведенной на город Измаил, дополняя вкратце о том учиненное мной представление от 27-го прошедшего июля через сержанта лейб-гвардии Семеновского полка князя Долгорукова.

Сей генерал-поручик, пришедши к Измаилу со своим корпусом 26 июля, как известие мы имели, что великая часть пехоты и конницы от Дуная против Исакчи, где визирь ускорил перебираться на другой берег, к сему городу отделилась, в соответствие данному от меня повелению предпринял атаковать городской вал и разделял к достижению того свою пехоту на четыре части. В первой с правой стороны были четыре батальона гренадер и четыре орудия полевой артиллерии под командой генерал-майора и кавалера Потемкина. Вторую составляли два батальона егерей под командой подполковника и кавалера Фабрициана.

В третьей части находились полки: Кабардинский, Санкт-Петербургский, батальон Киевский и четыре орудия полевой артиллерии, коими предводительствовал бригадир и кавалер барон Игельстрём. А четвертую часть крайней с левой стороны делали два батальона гренадер и два орудия полевой артиллерии под командой бригадира Ржевского. Конница же вся была построена в средине между пехоты.

Коль скоро неприятель увидел в таком порядке марширующий корпус, то с великою поспешностью стал из своего лагеря, стоявшего под городом, тоже из города и из-за валу выбираться в правую свою сторону, отделяясь от города. А число оного составило конечно тысяч более двадцати, почему и князь Репнин, оставив следовать к городу, оборотил свой фронт к неприятелю и прямо на него пошел. Но оный, уклоняясь от дела, зачал ретироваться в две разные стороны.

Некоторые кучи пошли вниз по Дунаю, а другие отделились в их правую сторону. Затем пошел первых преследовать генерал-майор Потемкин, к которому предводитель корпуса в прибавок отрядил Ахтырский гусарский полк; а для преследования вторых спешил бригадир Ржевский в подкрепление посланных туда казацкого полка полковника Иловайского, Венгерского гусарского и двух эскадронов карабинер, под командой майора Ладыжинского. Прочие же две пехотные части бригадира и кавалера барона Игельстрёма, подполковника и кавалера Фабрициана держал князь Репнин в середине так, чтобы они в случае нужды могли на обе стороны обратиться, отделив между тем Острогожский гусарский полк назад к городу для примечания и отражения всего, что бы оттоль ни показалось.

Вышеописанным образом был неприятель везде преследован, и, наконец, свою ретираду в совершенный бег обратил; но и в сем случае, как донские казаки Иловайского, так полки гусарские Ахтырский и Венгерский, то же и карабинеры, достигая оного, великое число турок срубили и взяли в плен. Свое преследование помянутый генерал-поручик простирал от города верст шесть, и, видя уже конец дня, послал для занятия оного генерал-майора Потемкина, дав ему два батальона егерей и один гренадер, маршируя вслед за ним со всею пехотою.

Притом же, исполняя мое повеление, послал одного из пленных в город сказать, чтобы все сдались, коль желают пощады, и хотя из-за вала уже было начали на подходящие войска стрелять, но, получив посланного с вышеупомянутым объявлением, тотчас запершиеся сдались; после чего беспрепятственно вошли наши войска в самые уже сумерки в город, то ж вал и на нем стоящую артиллерию заняли. А неприятель преклонил свое бегство к стороне Килии, за коим далее не было возможности гнаться за усталью людей и изнурением лошадей, оттого более, что поход сей делал корпус в сильную дождливую погоду, форсируя столько, что для подпряжки под артиллерию лошадей доходило спешивать казаков.

Неприятеля в преследовании побито более тысячи, а в полон взято военных девятьсот семьдесят два человека…

2 августа 1770 г., Санкт-Петербург

Граф Петр Александрович, вчерашний вечер получила я через мною тот же час пожалованного генерала-майора и кавалера Святого Георгия третьего класса Озерова, хотя неожиданное, но весьма приятное известие о славной вам, всему воинству российскому победе при речке Кагуле над армией вероломного султана, под предводительством самого визиря. За первый долг я почла приносить всемогущему Богу за бесчисленные его к нам милости и щедроты коленопреклоненное благодарение, что сего утра со всем народом при пушечной пальбе в церкви Казанской исполнено было, и весь город зело обрадован.

Потом, возвратясь во дворец, сев за столом и вспомнив подающего нам причины радости и веселия своим искусством, усердием и разумом, при пушечной пальбе пила я здоровье господина фельдмаршала графа Румянцева, с которым вам, новопожалованным и весьма вами заслуженным чином вас поздравляю, и должна вам засвидетельствовать, что у меня за столом не было человека, который бы не был тронут до слез от удовольствия, видя, что я справедливость показала их достойному согражданину.

Несравненной армии моей успехи и победы, кто с стольким удовольствием видеть может, как я; но как велика радость моя, сие легче чувствовать можно, нежели описать. Одним словом, от малого до великого могут быть уверены о моей к ним милости, благоволении и благодарении, что прошу им сказать.

Благодарю я вас и за то, что вы то самым делом исполняете, что про римлян говорят, и не спрашиваете – многочислен ли неприятель, но – где он. Я уверена, что вы не оставите мне тех назвать, кои себя отличили, дабы я могла им воздать справедливость. Графа Воронцова и господина Елчанинова по вашему представлению пожаловала полковниками. В прочем остаюсь как и всегда к вам доброжелательна

Екатерина

23 августа 1770 г., лагерь при озере Елпуг

По восьмидневной жестокой обороне против атакующего корпуса под предводительством генерала-поручика князя Репнина, крепость Килия покорилась победоносному оружию вашего императорского величества на капитуляцию, которую с позволения моего князь Репнин учинил с тамошним гарнизоном, в сих кондициях, чтобы всех вооруженных турок, коих было там для обороны тысяч до четырех, с их имением выпустить из крепости и перевезти через Дунай в местечко Тулчу; артиллерию же и все военные и съестные припасы оставят они нам.

По заключении сей капитуляции в 21-й день сего августа, князь Репнин получил от крепости ключи и обнял своими войсками стены, ворота, артиллерию, военные припасы и место, где лежит провиант; и с лишком уже сто лодок турок отправил в Тулчу. Прочие же того города жители, армяне и жиды, коим дана совершенная воля или выезжать, или оставаться, все не выбираются, да и сами турки, купеческий промысл производившие, ищут позволения пребыть там с нашими войсками…

27 сентября 1770 г., лагерь при озере Елпуг

Государыня всемилостивейшая!

Крепость Аккерман по сопротивлении десятидневном против корпуса, атаковавшего оную, который к тому отряжен был от армии, мне вверенной, под командой бригадира и кавалера барона Игельстрёма, сего 25 сентября победоносному оружию вашего императорского величества покорилась на таковых же кондициях, каковым прежде повинулся гарнизон Килийский…

28 января 1771 г., Яссы

Трудно предузнавать и верные вывести заключения о будущих действиях такого неприятеля, коего доселе все бывшие являли одну предприимчивость без расположения примечательного.

Судя однако же по образу военных правил о намерениях своего противника, и если теперь турки не понесут перемены в своих предприятиях по случаям, могущим произойти от внешних или внутренних дел, то по локальному положению в трояком виде воображению моему приходят их будущие действия, а именно: или они восхотят покуситься посредством Черного моря, высадив на наш берег свою пехоту и переправясь с конницей через Дунай, на левой стороне Прута отбирать крепости, у них завоеванные – Аккерман, Килию и Бендеры, чтобы тем и диверсию сделать предприятиям 2-й нашей армии; или силы свои обратят к стороне Валахии, где река Дунай уже и переход через оную на обоих берегах удобнее, чтобы сей край, как довольно еще обитаемый и имеющий в себе выгоды перед другими здешними местами, впадением [вторжением] опустошить и затруднить наши действия, не меньше и пресекать сообщение с народами нам единоверными, о которых готовности и усердии к свержению с себя магометанского ига не могут турки не думать; или же, напротив того, положат на том едином свое намерение, чтобы только оборонительную вести войну, защищая супротивный берег Дуная.

Вопреки сим намерениям вообще, дабы показать существительные виды повсеместного на своем береге сопротивления, доколе в состоянии будем твердым образом перенести оружие за Дунай, предполагается:

1. Корпусу, правое крыло армии составляющему, быть в Валахии на Дунае и Олте или за Олтою по предусмотрению возможности.

2. Среднему, или кор-де-арме, [быть] при Максимианах, где через Серет надежный мост иметь можно по слитии вод с пристойным обережением; а другой, преодолевая все трудности, сделать через Прут при Водянах или ниже оных, чтобы на всякий случай обе сии стороны быть могли в обозрении, не меньше и корпусы за Серетом и Прутом завременно подкреплятся.

Относительно к сему пункту, для приготовлений всего потребного, уже посланы офицеры, коим приказано изготовить довольное число фашин, чтобы помощью сего груза утвердить путь на берегах речных, широких и болотистых.

3. Корпус, левое крыло армии составляющий, возьмет свою позицию в вершине Елпуга, объемля своим бдением весь берег дунайский между Прутом и Черным морем.

4. Все те места, где большими судами приставать можно, укреплением в оных отделенными от корпусов надежными постами из пехоты с артиллерией достаточной обережены; и в резерве часть кавалерии, так как для патрулей по берегам легкие войска иметь будут; ради же скорейшего оповещения о неприятельском сближении и в каком числе судов, построятся маяки.

5. Магазины, превосходя все трудности подвозом из Польши, учредятся для действующего корпуса в Валахии и на случай перехода армии через Серет, в Фокшанах; а на таков же и для действующего корпуса в Бессарабии в Фалче, для крепостей: главной в Бендерах, откуда Аккерман, Килия и Измаил снабжаться будут.

6. Охранение заводимых магазинов в том краю, так как и крепости Бендерской от стороны Очаковской, полагая, что 2-я армия там действия свои иметь будет, предоставляется оной.

7. Для удержания возмутителей польских, в содействие с корпусом генерала-поручика Веймарна, и на обеспечение магазинов, в Польше заводимых, расположатся деташементы по местам, где больше предусмотрится надобность; а до времени в удобных, где прошлого года они сколь в малом числе ни были, находили себя в состоянии и оберегать магазины и уичтожать замыслы возмутителей польских с авантажами.

Разделение армий на части, так, как выше изъясняю, располагаю я по настоящим токмо видам, зная, что визирь имеет свою квартиру в Бабадах и там же помещаются теперь и его войска. Число же полков для предположенных действий определить дело будет той поры, когда точно и в которую сторону откроются склонения неприятельские, ибо, смотря по супротивному усилию и на нашей стороне, одна часть другую подкреплять будет в том или другом краю.

К удержанию неприятеля от переправы на сей берег, взяты будут удобвероятные способы, оказывающие виды намерения нашего также перенести оружие на его берег, дабы сим обстоятельством не только преклонить его важнейшее внимание, но и разделить силы для стражи против многих мест.

Напоследок, как польза требует, дабы во всех частях военные действия сопрягались по общей связи между собой согласием и помогающим одни другим взаимством, то в сем только пункте коснусь я моим мнением ко 2-й армии. Ей должно заблаговременно принять свое движение за реку Днепр, во избежание тех трудностей, которые причинили прошлого года промедление великое походу оной при разлитии сей реки. Также по видам своих операций надобно и сей армии положения действующего до той поры не оставлять, пока не достигнет оружие в полном совершенстве своих успехов, из случаев полезных, могущих открыться.

Граф Петр Румянцев

3 марта 1771 г., Яссы

Государыня всемилостивейшая!

Вслед за моим донесением, по словесному токмо известию, о действии, предпринятом от генерал-аншефа и кавалера Олица на крепость Журжу, имею теперь я счастье, всемилостивейшая государыня, представить вашему императорскому величеству в подлиннике его рапорты с обстоятельным описанием знаменитой победы, которую сей генерал с своим корпусом одержал над неприятельскими войсками, защищавшими ту крепость, поразив их и внутрь стен, и с тем в полном торжестве овладел оною…

11 марта 1771 г.

Граф Петр Александрович, российская есть пословица: «На Бога надейся, да сам не оплошай». Сия пословица заставляет мне ныне писать к вам, в рассуждении наших обстоятельств. Весьма, конечно, желателен мир, но, не видя сему желанию начала, не то чтобы конец, нужно, несомненно, думать о будущем. В том разуме отправлены к вам морские офицеры для измерения рек и осмотра лесов, но то и другое бесконечно будет, если вы да я не примемся прямо за дело построения судов – и какие суда строить, в том большая нужда есть ли.

В 1772 году поспешит смелым предприятием конец бед рода человеческого, и для того прошу вас приказать наискорее сделать какое ни на есть положение: чего строить, где, кем и из чего; одним словом, разбудите нерасторопность господ морских и дайте жизни и живности сему предприятию, дабы время не ушло понапрасну и через то мы бы не были принуждены нести еще несколько лет тягостное бремя военного пламени. В прочем остаюсь как всегда к вам доброжелательна

Екатерина

15 марта 1771 г., Яссы

Государыня всемилостивейшая!

Ни единого способа из глаз не выпуская, каковыми только споспешествоваться может польза тех видов, что от вашего императорского величества открыты мне о будущей 1772 года кампании, стараюсь я, прежде всего, сколько от меня зависит, всевозможные находить средства к построению в сих местах судов. Споспешество, что я к тому могу от себя приложить, есть не больше как одно рачение мое, а в прочем, что касается до созидания судов, их родов и употребления, я, не будучи в сей науке отнюдь ни практиком, ниже зная первые правила теории, не осмелюсь распоряжаться тем, хотя того от меня требуется; а слагаю то на лучшее знание морской службы присланного ко мне капитана Нагаткина.

Морского департамента есть делом определить количество, образ и производство строения здесь флотилий и уравновесить качество оного против действий предполагаемых. А долг мой есть донести вашему императорскому величеству, что если оную приготовлять для искания поверхности [преимущества] на воде над силами неприятельскими, то надобно уважить известное здесь состояние оных. Река Дунай, по производившемуся через оную торг с Царьградом и другими местами, носила на себе ежегодно более тысячи судов купеческих.

Мы видели сами на оной и те и военные суда, а все оные остаются безвредно в руках турок. Несколько, что нам достались, служат в доказательство, что и купеческие их суда имеют артиллерию и способность быть обращены к военному вооружению. Соразмерной сему пропорции создать нам тут ополчение в один год, дабы и войско в сорока тысячах посадить, и пропитание также на воде обеспечить, – дело будет превосходящее возможность, умалчивая обо всех припасах для строения судов, которых здесь отнюдь достать нельзя, и кои по весу и ценам своим в велико станут, когда необходимо из наших границ доставлять оные сюда должно.

Но если однако же и неудобность одолевать надобно, то заблаговременно нужно, чтобы сюда прислать потребное число всех чинов, знающих морскую службу и строительство флота не меньше, и определить снабжение всеми к тому потребами, ибо из здешних жителей совершенно знающие сему делу не находятся. Бедствия военные, а заразительная болезнь и того боле, здешний край подвергли во многих местах опустошению в людях.

Когда генерал-фельдцейхмейстер и кавалер граф Орлов предполагал в своих мнениях об отделении корпуса на будущую 1772 года кампанию за Дунай в сорока тысячах, чтобы, дойдя до Варны, оттуда ему водным путем идти на атаку Царьграда, тогда еще армия вашего императорского величества, мне вверенная, не приобрела всех пространных завоеваний, что теперь имеет на береге дунайском, да и за первое правило поставлял он, предопределяя сию экспедицию, дабы прежде армию, к таковым операциям готовящуюся, сколько можно усиливать как числом, так и способностью.

Но прибавок ныне войск, назначенных в сию армию, состоит весь из шести пехотных полков, коего числа недостанет и для гарнизонов, коими должно мне снабдить завоеванные крепости в такую пропорцию, чтобы они собою могли, по крайней мере, воспротивиться на первый случай неприятельским покушениям. Я не возьму смелости делать тут объяснения о войне наступательной и оборонительной. Ваше императорское величество пресовершенно знать соизволите свойства различные одной перед другой.

Полководец, ведущий свои действия по правилам первой, в предмете имеет один главный пункт, и к оному течет со всем устремлением, поелику одолением оного опровергает все другие от того зависящие. Но в оборонительной войне нельзя взять предмет такого равновесия, ибо тут на все части потребны и силы и внимание по подвержению оных попыткам неприятельским.

Сие есть мое настоящее положение, и когда я соразмеряю число моих сил с великим пространством объятой земли, которую защитить должно во облагонадеживание повсеместно жителей, уповающих на щит оружия вашего императорского величества, когда полагаю потребную стражу и ополчение для завоеванных крепостей, кои ежели тем не обеспечить, то разве разорить, иначе же бы достались они в пользу неприятелю.

Когда убыль по естественным причинам, ежегодно бываемая в армии в людях, хотя бы Бог сохранил от прикосновения заразы, приносит довольное оскудение, то и не осмелюсь мнить за возможное, чтобы после наступающей кампании быть в состоянии здешней армии отделить в сорока или тридцати тысячах корпус за Дунай на овладение Царьградом.

Такое число отделивши, что может остаться на здешней стороне, в удержание сильнейшей защиты и соощения с оным? Для такого действия я могу сказать: от шести полков прибывших армия не получит усилия [усиления], но надобно разве удвоить ее против нынешнего числа.

Заботит меня положение крепости Очаковской, если против оной для стражи не будет оставлен деташемент при обращении 2-й армии к Крыму. Гарнизон в сей крепости, конечно, усилят турки и для диверсии той армии, равно и мне, могут производить покушения по крайней мере в обеспокоение нам при наших упражнениях впереди.

Всеподданнейше прошу, всемилостивейшая государыня, сим моим слабым мнениям определить точность и преподать высочайшее руководство.

Вашего императорского величества всеподданнейший раб

граф Петр Румянцев

21 апреля 1771 г., Яссы

Государыня всемилостивейшая!

Нынешний священный день рождения вашего императорского величества в сугубом торжестве провождает армия, мне вверенная, празднуя по полученному накануне сего уведомлению от генерал-майора и кавалера фон Вейсмана об одержанной лично им предводительствуемым деташементом мужественной победе за рекой Дунаем и в самом уже городе Исакче над неприятельским корпусом, в шести тысячах бывшем.

Кроме, что взят был сей город с опровержением столького числа войск и артиллерии в 51 орудие, еще к вящему знаменованию силы и храбрости оружия российского сколько помянутый генерал отбил тут у неприятеля на батареях пушек, знамен, судов, коим образом истребил тамошний магазин, флотилию и великие лесные приготовления для моста, о том и для подробного усмотрения всего производства столь храброго предприятия имею честь в оригинале поднести при сем его ко мне рапорт, через подполковника датчанина фон Блихера, который участвовал в сей экспедиции и заслужил отличное одобрение своим подвигам от реченного предводителя.

Сей новый и отважный поиск на Исакчу определил я свершить, дабы неприятеля понудить сильнее на разделение сил его, которые он наиболее устремляет, как все известия от времени достовернее подтверждают, в верх Дуная. Чтобы также противные виды дать ему чувствовать о моем состоянии, нежели ему оное по настоящему не лучшему положению знать доходит, а не менее того, дабы и в войска неприятельские, которые собою не познали наших в прошедшую кампанию успехов, и вновь ныне собираются, поселить в начале страх отважным делом…

18 мая 1771 г., Яссы

Ведано всем, что при самом принятии мной команды над армией, перед выступлением в кампанию, и по возвращении на винтер-квартиры, чрез циркулярные мои ордеры сделаны от меня пристойные напоминания в согласие военного устава всем в войске находящимся о добром поведении, прилежности к должности и о охранении себя от всего того, что сего устава артикулы наистрожайше делать запрещают.

И особливо рекомендовано, чтобы с покорившимися державе ее императорского величества новыми подданными Молдавского и Валашского княжеств обывателями, обходясь ласково, приобретали себе любовь и доверенность. Не обыкновенно и не надобно в войске благоучрежденном повторять повелений, а взыскивать исполнение; но как не послужили на желаемой конец все сии мероприятия, но, напротив, оказались, к сожалению, в небрежении оных не одни нижние чины но не достойные быть в чинах обер-офицерских, кои должны были примером для подчиненных своих служить, и в делах не между посредственными преступлениями считаемых, то есть: в похищении государевой казны, им в сбережение вверенной, употреблении не позволенным образом заготовленного в магазинах провианта в собственную себе корысть, разорении обывателей собиранием без потребы подвод, принуждении их через разные притеснения к побегам, а потом продаже оставшегося их скота посторонним людям в свою корысть, в насилии над женщинами, бое мужей оных и других граждан и поселян и под разными видами, через добронравие их и незнание языка, присвоении над ними и их умением власти, в неуважении даваемых сальвогвардий и в побегах.

Должность, обязывающая меня, не предполагает мне, как и выше сказал, подтверждать, но ускромлять в самом начале таковы и сим подобные беспорядки, бесславие войску и вред службе наносящие; и потому я приказал обличенных явно лишить вечно всех чинов и имение их обратить к награждению казенного и народного убытка, а над другими содержать военный суд, совсем после сего не надеясь иметь прискорбность, чтобы не только в офицерах, но ниже в рядовых подобное видеть, но что все прочие похвально служащие в войске, воззрев с омерзением на столь недостойные поступки, потщатся, мне в том прямо подражать.

И для сохранения собственной и всего войска славы подчиненных своих от всех случаев, приводящих и честь, и жизнь в опасность, удалять добрым присмотром, советами и увещаниями, а таковых, в коих они не подействуют, нижних чинов начальникам по мере каждого власти укрощать наказаниями, а об офицерах, коль скоро явятся в таковых беспорядках, нимало не щадя [постараются] представлять к моему рассмотрению.

Румянцев

22 мая 1771 г.

Служба меня отзывает для предстоящих военных действий, а должность предполагает заботиться, чтобы все дела, к высоким интересам ее императорского величества касающиеся, скорое и сходное с настоящими обстоятельствами течение имели и внутренняя безопасность и добрый порядок в княжестве Молдавском наблюдаемы были; я, вам оставляя управление во оном, а команду над всеми войсками, в нем находящимися, по доброй надежде на ваше искусство и прозорливость, не считаю надобным говорить о многих подробностях, до внутренних распоряжений и должной воинской осторожности касающихся, а хочу только подать вам мое мнение в главнейших пунктах, а именно:

1. Гарнизон здешний расположить в лагере или в замке, где дровами снабжать обыватели, чаю, не откажутся, но ежели бы паче ожидания почли они то в тягость или же в замке и поместить бы неудобно было, в таком случае, не рассеивая по разным местам, расположить по квартирам близ замка и на всякой случай и время не излишнюю, но надобную и пристойную в благоучрежденной команде осторожность хранить. Особливо, что до караулов при магазинах, которые, как в прежнем ордере моем под № 150 от 19-го сего точно сказано, не иметь между строения, чтобы не только обречь сим от нечаянных иногда от огня случаев, но и никто к оным, кроме определенных чинов, и близко пущаемы не были.

2. Предупреждая всякие вредные следствия, прикажите комендантам наблюдать всегда наиточнейшую городскую полицию, и особливо в пункте заразительной болезни к должной осторожности присовокупить всегдашнюю внутри города чистоту; назначьте для приезжающих из Польши и других заграничных мест купцов, жидов и христиан особые в одном угле квартиры и особой рынок для их торга, осведомляясь прежде въезда их в город, откуда они приехали, за каким торгом или делом и надолго ли, а во время их пребывания наведываться коменданту об их состоянии, образе жизни, упражнениях и отбытии из города, определив для сего тайно присмотрщиков надежных несколько человек из здешних жителей с довольным денежным награждением.

Одним словом, учредите все сие таким образом, чтобы обо всех приезжающих и отъезжающих из города и об их здесь поведении вы и комендант известны были, и установите также часы, в которые ночью все вольные дома и лавки заперты быть должны. Но при всех сих однако же полицейских учреждениях надлежит смотреть, чтоб оные не обратились кому-либо в тягость и притеснение, но сами бы обыватели познали, что все то собственной их ради пользы и безопасности устраивается.

3. По приложенной у сего копией моему предложению, днному Дивану согласно возложенной на вас должности, наблюдать и настоять, чтобы оное исполняемо было во всей его силе, и надзирать над здешними правителями и чиновниками и от каждого по его знанию взыскивать, чтобы всем озлобленным и в обидах жалобы приносящим правосудное удовольствие без волокит доставляемо было и все управляющие старались бы о сохранении в народе доброго порядка и спокойствия, а не удручали бы оного какими-либо насилиями; равномерно и в сборе доходов и управлении казны поступали бы без отягощения жителей и злоупотреблений по предписанным правилам, представляя о противном ко мне со всеми обстоятельствами.

4. И хотя от преданности и усердия всех великих чинов и обывателей княжества Молдавского надеюсь, что они, ощутивши к ним всевысочайшую ее императорского величества милость и видя мое о благосостоянии их попечение, всемерно будут способствовать в высоких интересах ее величества и поступать каждый по долгу своему; но ежели бы паче чаяния нашлись такие, коли в нужных и скорого отправления требующих делах явились медленны, упорны и явно недоброжелательны, или, следуя примерам варварским, угнетать стали бессильных и неповинных, или входить в какое-либо непозволенное сообщение с неприятелем, рассевать в народе зловредные разглашения, то за непослушание и худые поступки исправников и всех других нижних земских чинов отрешать, предавать суду и меня о том тотчас уведомлять, а явившихся в подозрении в запрещенной переписке, разглашениях и тому подобном, заблаговременно брать под караул, от общества удалять и, сделав им надлежащие вопросы, представлять ко мне, не различая особ.

5. Приложено наблюдать, чтобы сближающиеся к трансильванской и венгерской границам воинские наши команды никогда и ни под каким предлогом к оным не прикасались и с обывателями, соседственными Молдавии, сохранено бы было мирное дружеское и сколь можно снисходительное обхождение без малейших знаков как от воинских чинов, так и от землян здешних вражды и несогласия. И, наконец,

6. Как расположенные внутрь здешней земли войска содержать в строгой и должной воинской дисциплине, так и проходящие к армии команды воздерживать от всяких непристойных поступков с обывателями, охраняя последних по всей возможности от всяких обид, притеснений и наглостей со стороны воинских чинов; а сих, кои бы явились в таковых и подобных беспорядках, равно под командою вашей состоящих, как и проходящих к армии, по мере власти чина вашего наказывая или задерживая под караулом, рапортовать мне, а о изъятых из оной подробные [рапорты] с описаниями их вины представлять немедленно ко мне.

Граф Румянцев

6 июня 1771 г.

…Между тем князь Репнин сколько ни спешил на помощь Журжи, сведав напоследок, что неприятель ее атакует, и пришел к оной в четвертый марш от Турны, сделав с лишком 120 верст, но уже нашел ее в руках неприятельских, ибо за несколько часов перед его приходом в 29-й день мая гарнизон наш сдался на капитуляцию, выговорив себе, чтобы при всей верхней и нижней амуниции, со всеми военными частями из города выступить и беспрепятственный иметь путь до Бухареста.

Не зная еще о сем несчастии и приходя к сей крепости, помянутый генерал-поручик встречен был неприятельской конницей, которую атаковал и принудил под город бежать; взяв же в то сражение одного пленного, от него сведал как вышеописанное, так и то, что неприятель имеет с лишком двенадцать тысяч пехоты в городе и ретраншементе. Сие самое еще ему подтвердил из нашего гарнизона офицер, которого неприятель к нему, князю, выслал для объявления ему договора, учиненного гарнизоном.

Тогда генерал-поручик князь Репнин, не в силах такое знатное число войск в укреплениях атаковать, принужден отступить к реке Аргису, пославши повеление и генералу-майору Потемкину следовать с корпусом за сию же реку и заслонить своею позицией город Бухарест, против дороги, что от Журжи лежит к оному. 1-го числа сего месяца неприятель прислал к князю Репнину весь бывший гарнизон в Журже, в препровождении турецкого конвоя. Под раненых и под разные гарнизонные экипажи неприятель дал свои подводы, которые ему и возвращены.

Сие прискорбное приключение, и первое от начала моего командования, не может меня не трогать наичувствительнее, всемилостивейшая государыня, и потому наиболее, что произвели оное не силы и не предприимчивость неприятеля, но трудность и упадок духа бесприкладные [беспримерные] тамошнего нашего коменданта майора Гензеля и бывших с ним в крепости офицеров.

Крепость Журжевская, по осмотру генерала-квартирмейстера Боура и самого генерала-поручика князя Репнина, как особливо первый, возвратясь из Валахии, меня уверял, столько была в хорошем укреплении и снабжена довольно военными и съестными припасами, что отнюдь опасности не было потерять ее так, как по малодушию гарнизона случилось оную невероятным образом утратить.

Генерал-поручик князь Репнин объясняет, что оборона от нашего гарнизона столь слабая происходила, какой уже хуже представить себе не можно. Крепостные строения все целы, да и разбить их нечем было неприятелю, ибо он с собою не имел удобных к тому орудий. Комендант убоялся неприятельской батареи о двух пушках со столь превосходным количеством у себя артиллерии, и за превысокими каменными стенами, имея еще действительно под ружьем, как его рапорты гласят, в той крепости, кроме убитых и раненых, пятьсот сорок шесть пехоты да казаков девяносто девять человек.

Я подношу тут рапорт коменданта Гензеля и мнение, поданное от субалтерн-офицеров, и журнал подробный, что там происходило. Всяк усмотреть может из собственных их описаний, что страх недостойный сие бесславие произвел, что тут самый слабый поиск на крепость делан от неприятеля, и что оную защищали совершенные трусы, а не победители россияне.

Я приказал помянутого коменданта и всех офицеров того гарнизона, яко заслуживших смертную казнь, заковав в железа, отправить в крепость Хотинскую и содержать их там на хлебе и воде; ибо, после обличения вины в собственных их показаниях, не о чем уже над ними боле военным судом следовать. Постыдная боязнь о собственном своем животе владела ими больше славы и присяги в том, чтобы не щадить крови своей для пользы службы и высочайших интересов вашего императорского величества.

Всемилостивейшая государыня! Теперь от власти вашего императорского величества зависит конечный жребий сих узников. Я осмеливаюсь представить мое мнение, чтобы их без пощады и в образец военной строгости наказать, дабы их позорная казнь так ужасала все войско, как ныне отвратительно для всех их недостойное деяние; ибо нет возможности тут ничего удержать, когда уже и крепость на три или четыре дни на ее собственную оборону оставить не можно.

Я дерзаю сказать, что смерть, кровь и раны столь многих храбрых людей, двукратным оборением неприятеля приобретших нам сию крепость, сами вопиют о наказании сих извергов, которые плоды их мужественных подвигов вотще опровергнули.

К стыду преступников заключу я сие донесением вчера полученного мною рапорта от коменданта браиловского Борзова, что 3-го сего месяца неприятель на утренней заре, переплывши Дунай из города Гирсова числом боле двух тысяч человек, атаковал наш пост при устье Яломицы, под командой пехотного Бутырского полка секунд-майора Таубе; и хотя, окружив тут бывший редут, более шести часов турки со всею наглостью стремились штурмовать, но храбростью помянутого майора и его подчиненных не только отбиты, да еще и совершенно побеждены, ибо полегло их убитыми на месте более двухсот человек, шестнадцать в плен взято и два знамя, и великое число поглотила река бросающихся в робости на лодки…

24 июля 1771 г.

Граф Петр Александрович, усердный адмирал Поллис, которого имя пишется Кновлес, услышав от меня, что у вас есть уже столько судов, что вы намереваетесь в Черное море поднять российского флага и послали требовать от вице-адмирала Синявина сигналы для узнании его в море, мне подал приложенную бумагу, которая содержит, по его мнению, лучшей способ, как сделать брандеры. Сей искусный и предприимчивый старик сам хотел скакать к Дунаю, но я его удержала, дабы имя его не сделало омбраж[83] рановременно. Я обещала ему послать к вам сию его мысль, а вы ее употребите по вашему рассуждению.

Адмирал сей ныне имеет всю интендантскую часть флота нашего и, чаю, что от него немалая будет службе польза, ибо, чаю, что он из первых в свете механиков и сам 53 года на море служил отлично. Взятие гавани последовало в последней войне по его проекту. Венский двор недоволен нашими мирными пропозициями, но, чаю, сбавит спеси, ибо прусский король пишет, что, драв крепко Кауницу за уши, все будет по-нашему, к чему, чаю, и он будет искренно вспомоществовать; и вероятно, что турки одни будут в дезавантажи, что мир столь неспешно идет, но они пеняй сами на себя. В прочем остаюсь как всегда к вам доброжелательна

Екатерина

24 августа 1771 г.

Граф Петр Александрович, в удачных предприятиях я вас поздравляла, ныне, в неудачном случае, когда генерал-поручик Эссен не успел взять Журжу, но сам с большой потерей остался, я вам также скажу свое мнение. Я о том хотя весьма сожалею, но что же делать, где вода была, опять быть может. Бог много милует нас, но иногда и наказует, дабы мы не возгордились; но как мы в счастье не были горды, то надеюсь, что и единую неудачу снесем с бодрым духом. Я надежна, что вы не оставите оное поправить, где случай будет; более всего мне прискорбно – великая потеря храбрых людей. Еще не одна баталия во всей войне столько людей не стоила; стараться буду оную потерю наградить и привести армии в наипочтительнейшее состояние, нежели еще была. В прочем пребываю к вам с всегдашней доверенностью и с непременным доброжелательством к вам добросклонна

Екатерина

22 октября 1771 г., лагерь при Фальдештах

Всемилостивейшая государыня!

В моем всеподданнейшем, отправленном через генерала-квартирмейстера Боура, донесении я осмелился [сообщить] вашему императорскому величеству, сколь естественные преграды, предстоявшие действиям войск, мне вверенных, в нынешнюю кампанию угнетали дух общий. При окончании оной предполагал я обратить действия всей армии на прогнание неприятеля, утверждающегося по супротивному берегу дунайскому, согласившись с тем на предприятия корпуса, в Валахии находящегося, который должен был тогда же наступать на все силы сераскира паши Мусун-углу, стоящего при Журже, и сим образом вообще отдалить нанесение беспокойств от неприятеля во время пребывания войск в зимних квартирах.

В сем намерении посылал я генерала-квартирмейстера Боура осмотреть способность переправы от Браилова к Мачину, но он ни тут, ни от своего посту к Гирсову не нашел к тому удобности, без подвержения всех наших польз опасной отваге; а между тем неприятель сильным своим стремлением от Журжи к городу Бухаресту упредил наше на его в той стороне предвзятое.

По поводу сего последнего обстоятельства, я тем скорее должен был исполнить мои намерения в перенесении оружия с левого краю на супротивный берег и велел потому от Измаила переправляться за Дунай с войском генералу-майору Вейсману, а от Браилова приступить к Мачину, где Абды-паша со знатным корпусом держался, генерал-майору Милорадовичу, как и имел я уже честь о приготовлении сих поисков представить вашему императорскому величеству.

Всевышний, ниспославший мне от своей благодати сии мысли на пользу службы, благословил исполнение оных таковыми знаменитыми успехами, что поутру 20-го числа октября генерал-майор и кавалер фон Вейсман за Дунаем рассыпал неприятельский корпус при Тульче, овладел сим городом и замком, взял турецкий лагерь со всей в большом числе артиллерией, и в ту же ночь пошел к Бабаде атаковать там стоящего верховного визиря.

Того же дня на рассвете генерал-майор Милорадович своими, сперва легкими действиями, служившими к обращению на себя внимания, одержал верх над неприятелем при городе Мачине, а 21-го числа, переправившись с корпусом на супротивный берег, атаковал неприятеля в его Мачинском лагере и, выгнав оного, овладел городом, знатным числом пушек и всем тут бывшим военным снаряжением.

Во время, как таковы получаю я уведомления из-за Дуная, прибыл ко мне и третий курьер сего же дня – капитан Швайковский из Валахии от генерала-поручика фон Эссена – со словесным объявлением, что он приблизившегося неприятеля к Бухаресту в великих силах атаковал, разбил и гонит бегущего губительным преследованием, получив в добычу лагерь, обоз и артиллерию неприятельские.

Я спешу токмо сим из кратких рапортов всеподданнейшее учинить вашему императорскому величеству предварение о таковых веселящих нас приобретениях, а дождавшись обстоятельных донесений о каждом деле, не умедлю повергнуть оные к освященным стопам вашего императорского величества, к коим с глубочайшим благоговением и здесь припадает вашего императорского величества всеподданнейший раб

граф Петр Румянцев

8 ноября 1771 г., Яссы

…Я во все сие время, стараясь усыплять его [неприятеля] видами со своей стороны оборонительного положения, не преставал мыслить о возвращении крепости Журжевской в свои руки; и, видя уже время удобное приступить к тому, чтобы однако же не подать неприятелю, еще стоящему при оной неподвижно, подозрения, велел я в октябре месяце всякой части войск готовиться ко вступлению в зимние квартиры, предполагая, что сии известия примут турки к совершенному своему успокоению, а через то будет нам легче над ними не чаемые совершить предприятия на обеих сторонах Дуная, которые расположены были мною для сих именно польз, чтобы, сбив неприятельские твердые посты по берегу, почить войскам спокойно от тревог во всю зиму.

И когда от перенесения нашей ноги за Дунай в нижней части, где и я с остатком армий, что при себе имею, уже наготове держал переправу при Браилове, встревожен был бы неприятель и в Валахии, то надлежало тогда оного атаковать генералу-поручику Эссену при крепости Журже и поступать всячески на завладение оной. Сему генералу я уже и велел быть готовым на поиск на лагерь паши Мусун-углу, коего часть, как выходцы уверяли, выходила вон из выстрелов крепостных…

С 9-го числа октября сераскир паша Мусун-углу многочисленного своего войска открыл движение от Журжи к городу Бухаресту, думая найти наши войска отходящими в квартиры; или, может быть, как выше сказано, размеряя свои шаги с действиями ему известных в Польше и Литве предприятий, дожидался лучших ведомостей, следовательно, и способности овладеть реченным городом, к чему напрягаемо было все их стремление.

…Я, положась на диспозицию генерала-поручика фон Эссена, приказал, чтобы неприятеля, идущего от Журжи, который от дня в день наглее наступал в числе пятидесяти тысяч пехоты и конницы, пропустив беспрепятственно через реки Аргис и Бабар, дать ему баталию, наждавшись его к Бухаресту, по той необходимости, что между упомянутых рек отнюдь нет места, выгодного к бою, а все положение наполнено лесом и трудными дефилеями, которые при разбитии неприятеля, если будут в его тылу, делали бы ему неизбежную гибель…

10 ноября 1771 г.

При ордере моем о расположении войск на квартиры в приложенном расписании, ваше превосходительство найдете, которая дивизия и корпус на какую где надобность располагаются и что всякой оберегать и защищать предложено, и все то, что до генерального надлежит, а сей только к сведению вашему подлежащий содержит в себе все то, что до обвещательных и в подкрепление их и на переправах учреждаемых постов беспрерывного сообщения, заблаговременного уведомления меня и прикосновенных [смежных] к вам корпусов и на случай со оными.

Содействия ваше превосходительство, регулируясь по одному, предпишите токмо к частным и на постах определенным командирам то только, что точно до его посту и до связи его с прикосновенными принадлежит, храня все прочее в вышнем секрете, а именно:

1. Посты по Днестру, Дунаю и Олте обвещательные и им в подкрепление и для содержания беспрерывного между одной и другой дивизиями и корпусами сообщения – учредить господам командующим корпусами, по положению места, заняв дистанции от последних 2-й армии через Днестр до устья реки Прута и от Рени к Фалчам, а от Бендер и к Яссам. От 3-й дивизии, в Галаце, через Серет и до устья реки Яломицы и от Галаца к Фалчам, от корпуса между Серета и Рымника располагаемого, от Яломицы по Дунаю и Олте от 2-й дивизии; а где все сии посты и каким числом заняты будут, мне рапортовать с приложением карт.

А к прикосновенным дивизиям и корпусам дать знать о тех только, кои к ним примыкают. И при всяком посте поставить по три маяка, дабы через зажжение их можно было судить не только о движении неприятельском, но и о числе его, в каком он где идет; например, от 50 до 100 человек – через один маяк, от 100 до 500 – через два, а выше 1000 – через три.