Пусть льет Боулз Пол

20

Даер лежал на спине поперек сиденья на корме лодки, руки за головой, глядя на звезды, смутно жалея, что в то или иное время не научился ничему из астрономии. Гребная шлюпка, которую они взяли с собой, чтобы добираться до моторки и берега, неслась по темным волнам в нескольких футах за ними, привязанная истертым буксирным тросом, слишком коротким. Даер начал с того, что заспорил о тросе еще в Уэд-эль-Ихуде, когда они подскакивали в сотне футов от утесов или около того, стараясь связать вместе две посудины, но затем решил сберечь слова для чего-нибудь другого, поважнее. И в любом случае теперь, когда джилали оторвался от суши, он не обращал внимания на то, что ему говорят, чувствуя, без сомнения, что владеет непосредственной ситуацией и может себе позволить пренебрегать предложениями, которые высказывают две такие очевидные сухопутные крысы, как Тами и сумасшедший христианский господин с ним. Миг величайшей опасности от полиции миновал, когда джилали огибал волнолом, не успели остальные даже сесть в лодку. Теперь они отошли на добрые полторы мили от берега; маловероятно, что их заметили.

Время от времени моторка проходила по зыби, где более теплое средиземноморское течение не соглашалось с волнами, надвигавшимися с Атлантики. Барашки рассыпались и шипели в темноте у бортов, и лодка, вздымаясь, оставалась на миг в равновесии, содрогаясь, когда ее винт покидал воду, после чего снова ныряла вперед, как счастливый дельфин. Справа, вырезанные бритвой на фоне яркого неба, за ними высились черные горы Африки. «Этот паршивый мотор нам еще покажет», — думал Даер: бензиновый запах был слишком силен. Час назад самым главным было попасть на борт; теперь — сойти на берег. Когда ощутит под ногами почву Испанской зоны, предполагал он, ему станет известно, каким будет его следующий шаг; не было смысла планировать, пока не знаешь, каковы возможности. Он расслабил тело, как мог, без риска оказаться сброшенным на дно лодки.

— Покурим? — спросил Тами.

— Я же сказал, нет! — заорал Даер, в ярости садясь, маша руками. — Никаких сигарет, никаких спичек в лодке. Что с вами такое?

— Он хочет, — пояснил Тами, а джилали тем временем, сидевший на руле, чиркнул спичкой и попробовал прикрыть огонек от ветра. Попытка оказалась безуспешной, и Тами удалось его разубедить и следующую не зажигать.

— Скажите ему, что он чертов дурак, — крикнул Даер, надеясь тем самым перетянуть Тами на свою сторону. Но Тами ничего не ответил, остался сидеть, нахохлившись, на дне лодки у мотора.

О сне речи даже не было; он слишком для этого был настороже, но, лежа в состоянии навязанного бездействия, ни о чем в особенности не думая, он понял, что вступает в ту область своей памяти, которую, как он считал, утратил навсегда, пока не увидел снова. Началось с песни, возвращенной к нему, быть может, движением лодки, и только от песни той он был когда-либо по-настоящему счастлив. «Спи. Усни. Мой маленький дитенок. Мама тебя стукнет, коль не будешь спать. Баю-бай. Засыпай. Мамина детишка. Мамин алабамский негритенок». Слова там не могли быть такими, но именно их Даер теперь помнил. Он был укрыт лоскутным одеялом, надежно подоткнутым с обеих сторон, — пальцами он ощущал швы крестиком, где соединялись лоскуты, — а голова его лежала на стеганой подушке, которую ему сделала бабушка, мягче подушки он никогда не чувствовал. И, как небо, над ним распростерлась мать; не лицо ее, потому что в такие мгновения ему не хотелось видеть ее глаза, поскольку она была всего лишь человек, как любой другой, поэтому он держал глаза зажмуренными — так, чтобы она превратилась во что-то гораздо могущественнее. Если он их откроет, на него глянут ее глаза, а это повергало его в ужас. С закрытыми глазами же не было ничего, кроме его кровати и ее присутствия. Ее голос звучал сверху, и она была вокруг; так в мире не оставалось возможности для опасности.

«Как мне, к черту, пришло это в голову?» — не понимал он, садясь и глядя назад, не скрылись ли уже огни Танжера за мысом Малабата. Те по-прежнему были на месте, но черные драные скалы медленно вспарывали их, покрывая их тьмой пустынного побережья. На вершине утеса опять и опять вспыхивал маяк, автоматически, со временем становясь тем, чего уже не замечаешь. Он с досадой потер друг о друга пальцы: на них как-то налипла смола и не оттиралась.

А маленькая лодка все увереннее заходила в область затененной безопасности, дальше от огней и возможности обнаружения, и он поймал себя на том, что думает о воде как месте уединения. Казалось, лодка теперь шумит меньше. Ум его обратился к вопросу о том, что за человек сидит с ним рядом на дне, ничего не говоря. Он разговаривал с Тами, сидел и выпивал с ним, но все эти мгновения, что они провели в обществе друг друга, ему ни разу не приходило в голову спросить себя, что за мысли бродят за этими невыразительными чертами. Он посмотрел на Тами: его руки были сложены на туго подогнутых коленях, а голова, закинутая назад, опиралась на планширь. Казалось, он смотрит вверх, на небо, но Даер был уверен, что глаза его закрыты. Возможно, он даже спал. «Почему нет? — подумал он чуть огорченно. — Терять ему нечего. Он ничем не рискует. Для Тами легкие деньги — вероятно, легчайшие, что он когда-либо заработает своей лодчонкой. Ему наплевать, доберусь я туда или нет. Конечно, может спать. Надо было мне одному ехать». Так он безмолвно кипел, не понимая, что единственная причина, по которой ему не нравится этот гипотетический сон, — в том, что ему не с кем поговорить, ему более одиноко под этим зимним небом.

Стоя на носу, джилали запел — нелепую песню, которая, на слух Даера, звучала затянувшимся и настоятельным стоном. Шум, производимый ею, не имел никакого отношения ни к чему — ни к ночи, ни к лодке, ни к настроению Даера. Вдруг вся эта невероятная ситуация сверкнула перед ним до тошноты ясно, и он нервно хмыкнул. Мотыляет в ветхой старой лодке в три часа ночи по всему Гибралтарскому проливу с парочкой идиотов-варваров, по пути бог знает куда, с портфелем, набитым деньгами, — в этом никакого смысла. Иначе говоря, он не мог отыскать способа в это поверить. А поскольку Даер не мог в это поверить, он на самом деле в этом никак и не участвовал; тем самым его мог не очень глубоко заботить и какой бы то ни было исход, что предложила бы ситуация. То же самое ощущение невовлеченности, выключенности, нахождения не в реальности, а рядом с ней. Он встал и чуть не рухнул вперед на дно.

— Заткнись! — взревел он.

Джилали перестал петь и что-то вопросительно выкрикнул. Затем снова запел. Но, сев опять, Даер сообразил, что опасный момент миновал: видение бессмысленности его положения угасло, и он не мог в точности припомнить, почему оно казалось абсурдным. «Я сам хотел это сделать», — сказал себе он. То был его выбор. Он нес ответственность за тот факт, что в этот миг он — там, где был, и не мог быть нигде больше. В размышлениях о том, что он не мог бы делать ничего больше, только продолжать и смотреть, что произойдет, было даже некое свирепое наслаждение, а эта невозможность найти какое-то другое решение была прямым результатом его собственного решения. Даер принюхался к влажному воздуху и сказал себе, что он по крайней мере живет, что, какова бы ни была причина его сомнений мгновение назад, тот спазм, что сотряс его, был лишь сиюминутным возвращением его прежнего состояния ума, когда он был анонимен, был жертвой. Он сказал себе, хоть и не в стольких словах, что его новое и подлинное состояние таково, что позволяет ему легко поверить в реальность того, что воспринимают его чувства, — то есть принять участие в их существовании, поскольку вера есть участие. И теперь он рассчитывал вести процессию своей жизни, как локомотив ведет за собой поезд, а больше не быть беспомощным случайным предметом где-то посреди череды событий, притягиваемым то туда, то сюда, без всякой возможности или даже нужды знать направление, в котором движется.

Эти несомненности, о которых он размышлял, объясняют тот факт, что час или около того спустя, когда больше не мог переносить мысль о том, что Тами ни разу не сменил положения, Даер вскочил на ноги, перешагнул и легонько пнул его под ребра. Тами застонал и что-то пробормотал по-арабски.

— Что вы задумали? Спать и после можете.

Тами еще раз застонал, сказал:

— Вам чего?

Но слова заглушились упорным потоком выхлопов, издававшихся мотором. Даер нагнулся и заорал:

— Скоро светло будет, господи ты боже мой! Сядьте и глаз не спускайте. Мы, к черту, где?

Тами лениво показал на джилали:

— Он знает. Не беспокойтесь.

Но встал, перешел на нос и сел, а Даер опустился на корточки между мотором и планширем, более-менее там, где раньше сидел Тами. Здесь было теплее, не задувало ветром, но бензиновый запах был слишком силен. Он почувствовал острую пустоту в желудке; нельзя было сказать, голод это или тошнота, потому что пустота колебалась между этими двумя ощущениями. Через несколько минут он встал и неуверенно подошел к Тами. Джилали жестом показал, чтобы оба они ушли и сели на корме. Когда Даер возразил, потому что воздух у штурвала был свеж, Тами сказал:

— Слишком тяжело. Так она быстро не пойдет. — И они оба, спотыкаясь, ушли назад и сели там рядом на мокрые холщовые подушки.

Давно уже луна завалилась за гряду высящихся густых туч на западе. Сверху были звезды, а над головой небо постепенно приобретало бесцветный оттенок, вода, как дым, под ними таяла, вздымаясь, чтобы тут же слиться с бледным воздухом. Голова джилали в тюрбане стала резкой и черной против начинавшегося на востоке света.

— Вы уверены, что знаете, куда мы направляемся? — наконец сказал Даер.

Тами рассмеялся:

— Да. Уверен.

— Мне может, знаете, захотеться там на некоторое время остаться.

Мгновение Тами молчал.

— Можете остаться на всю жизнь, если хотите, — угрюмо сказал он, ясно давая понять, что мысль остаться его не привлекает вообще.

— А вы как? Каково это вам?

— Мне? Каково что?

— Остаться.

— Мне нужно вернуться с ним в Танжер. — Тами показал на джилали.

Даер яростно повернулся к нему лицом:

— Черта с два! Вы останетесь со мной. Как, по-вашему, я там сам по себе буду питаться?

Было еще недостаточно светло, чтобы видеть очертания лица Тами, но у Даера возникло ощущение, что он искренне удивился.

— Остаться с вами? — медленно повторил он. — Но на сколько? Остаться где? — Затем, с большей уверенностью: — Я так не могу. Мне нужно работать. Я потеряю деньги. Вы мне платите за лодку и чтоб я поехал с вами и показал вам дом, вот и все.

«Он знает, что у меня тут деньги, — свирепо подумал Даер. — Будь он проклят!»

— Считаете, я недостаточно вам даю? — Он услышал, как голос у него дрожит.

Тами был упрям.

— Вы сказали, только лодка. Если я не работаю — я теряю деньги. — Потом он жизнерадостно прибавил: — Вы думаете, я зачем купил эту лодку? Не зарабатывать деньги? Если я останусь с вами в Агле, я ничего не заработаю. Он отведет лодку в Танжер, в Танжере всё. Моя лодка, мой дом, моя семья. Я сижу в Агле и разговариваю с вами. Это очень хорошо, но я не зарабатываю денег.

Даер подумал: «Почему он не спросит, зачем я хочу там остаться? Потому что он знает. Простой обычный шантаж. Война нервов. Будь я проклят, если поддамся ему». Но, еще формируя в уме слова, он знал, что Тами говорит логично.

— Так чего вы от меня ждете? — медленно сказал он, пробираясь с осторожностью. — Платить вам столько же в день, чтоб вы остались?

Тами пожал плечами:

— Все равно без толку оставаться в Агле. Там нехорошо. Что вы там хотите делать? Там холодно и грязь везде. Мне нужно вернуться.

«Значит, придется сделать тебе предложение, — мрачно подумал Даер. — Чего ты у меня не спросишь, сколько у меня тут в портфеле?» Вслух он сказал:

— Ну хотя бы на несколько дней вы же можете остаться. Я прослежу, чтобы вы ничего на этом не потеряли.

Тами, похоже, удовлетворился. Но Даеру было не по себе. Невозможно было сказать, много ли он знает, даже сколько ему интересно знать, либо сформировать какое-либо представление о том, что он думает обо всем предприятии. Если б он только задал прямой вопрос, то, как он его формулирует, могло бы помочь определить, сколько он знает, и ответ мог бы вылепиться соответственно. Поскольку он ничего не сказал — оставался загадкой. В какой-то момент, когда они помолчали несколько минут, Даер вдруг сказал ему:

— О чем вы думаете?

И в белом свете зари гладкое лицо Тами выглядело по-детски невинным, когда он ответил:

— Я? Думаю? Зачем мне думать? Я счастлив. Мне не нужно думать.

Все равно Даеру его ответ показался хитрым и фальшивым, и он сказал себе: «Сволочь что-то замыслил, не одно, так другое».

С приходом дневного света воздух и вода успокоились. На испанской стороне пролива они увидели крупный сухогруз, медленно двигавшийся к западу, монументальный, невозмутимый. Ход моторки был так шумен и возбужден в движении, что казалось — сухогруз, должно быть, скользит вперед в абсолютной тишине. Даер беспокойно смотрел во все стороны, озирая африканское побережье с особым вниманием. Горы опрометью скатывались в море с пенным краем, но в нескольких местах, подумал он, можно различить небольшой отрезок песка в бухточке.

— На что похожа эта Испанская зона? — немного погодя спросил он.

Тами зевнул.

— Как все места. Как Америка.

Даер был нетерпелив.

— В каком это смысле, как Америка? Там в домах есть электрическое освещение? У них есть телефоны?

— У некоторых.

— Правда? — недоверчиво переспросил Даер.

В Танжере он невнятно слыхал, что Испанская зона — место примитивное, и он представлял ее себе как глухомань, чьи немногие обитатели живут в пещерах и разговаривают хрюками или на языке жестов.

— А в деревне? — не унимался он. — У них же там нет телефонов, правда?

Тами посмотрел на него, словно бы мягко удивившись его настойчивости в продолжении такого ребяческого разговора.

— Есть, конечно. Вы как думаете? Как правительство будет управлять без телефонов? Считаете, там — как в Сенегале? — Сенегал, по мысли Тами, был по-настоящему нецивилизованной страной.

— Чушь несете, — отрывисто сказал Даер. Он не желал такому верить.

Тем не менее еще тревожнее оглядел ближайшую береговую линию, говоря себе при этом, что беспокоиться глупо. Телефонные звонки могут начаться в течение дня; теперь они совершенно точно еще не начались. Кому там поднимать тревогу? Уилкокс не мог — по крайней мере, через полицию. Что же касается американского представительства, оно, вероятнее всего, несколько дней выждет, а потом спровоцирует поиски его, если вообще что-то станет делать. Как только решат, что он покинул Международную зону, представительство, по всей вероятности, отправит на полку все это дело Жувнон, дожидаясь вероятного возвращения, даже если допустить, что они ему звонили из-за этого. Так кому там беспокоиться? Очевидно, только Уилкоксу, но такому Уилкоксу, кто спутан своей неспособностью призвать официальную помощь. На миг вздохнув в уме с облегчением, он украдкой посмотрел на Тами, который глядел на него в упор, как человек, смотрящий фильм, как будто следил за всей панорамой мыслей, по мере того как они пробегали в уме Даера. «Перед ним даже думать нельзя», — сказал тот себе. Вот кого нужно опасаться, не Уилкокса или кого бы там Уилкокс ни нанял. Даер быстро посмотрел на него с вызовом. «В тебе дело», — заставил он сказать свои глаза, как бросил вызов. «Я слежу за тобой, — говорили они, как ему казалось. — Я просто хочу, чтоб ты это знал». Но Тами вернул его взгляд мягко, сморгнул, как кошка, поднял глаза к серому небу и удовлетворенно сказал:

— Дождя сегодня не будет.

Он ошибся; и получаса не прошло, из-за угла побережья со Средиземного моря налетел хлесткий ветер, мимо скалистых ляжек Джебель-Мусы, неся с собой мелкий холодный дождь.

Даер надел пальто, держа портфель на коленях, чтобы укрыть его от дождя. Тами съежился на носу рядом с джилали, который накрыл голову капюшоном своей джеллабы. Моторка начала описывать широкую кривую по волнам, вскоре развернувшись обратно, едва ли не в том же направлении, откуда пришла. Они находились с наветренной стороны длинного скалистого мыса, который тянулся в море от основания горы. Отвесные утесы возносились вверх и терялись в низко висевшей гряде туч. Никаких признаков других судов, но сквозь полог дождя невозможно было ничего разглядеть вдали. Даер сел ровно. Шум мотора теперь казался громче прежнего; в радиусе двух миль его наверняка услышит кто угодно. Он пожалел, что нет никакого способа выключить его и догрести до берега. Тами и джилали оживленно беседовали у штурвала. Дождь припустил сильнее, и время от времени ветер капризно сотрясал воздух. Даер немного посидел, глядя вниз на свое пальто, наблюдая, как в долинах габардина образуются ручейки. Вскоре лодка упокоилась на воде, что была глаже. Он предполагал, что они вошли в какую-то бухточку, но, когда поднял голову, виднелись по-прежнему лишь скалы справа. Теперь, когда они приблизились и он различал, как в них плещет и вихрится темная вода, он неприятно осознал их огромность и остроту. «Чем быстрее проскочим, тем лучше», — подумал он, радуясь, что не окликнул джилали и не устроил сцену насчет выключения мотора. Когда он бросил взгляд назад, у него возникло впечатление, что в любой момент из серости там вынырнет другая лодка и безмолвно их догонит. Что может случиться в результате, его не заботило; тревожила сама мысль о том, что за ними гонятся и ловят в бегах. Он сидел, изо всех сил вглядываясь дальше, чем можно было видеть, и чувствовал, что монотонный треск мотора — единственная тонкая веревка, которой его можно вытащить в безопасность. Но в любой миг она может порваться, и тогда останется лишь мягкий звук волн, касающихся лодки. Ощутив, как по его шее ползет холодная капля воды, он не был уверен, дождь это или пот. «С чего вдруг такое возбуждение?» — в отвращении спросил он себя.

Джилали быстро шагнул к мотору и выключил его; тот умер, задавленно чихнув, как будто завести его снова теперь уже будет нельзя никогда. Джилали вернулся к штурвалу, который держал Тами. Моторка по-прежнему скользила вперед. Даер встал.

— Приехали?

Ему никто не ответил. Затем джилали снова передвинулся на середину лодки и принялся отчаянно отгибать книзу тяжелый черный диск, который был маховым колесом. С каждым рывком раздавался новый чих, но мотор не заводился. Внутренне рассвирепев, Даер снова сел. Целых пять минут джилали не прекращал своих усилий, а лодка лениво дрейфовала к скалам. В конце мотор отозвался, джилали обрубил его до половины скорости, и они медленно тронулись вперед под дождем.

21

В бухточке был небольшой покатый пляж, окруженный кольцом огромных полуразвалившихся скал. Стены горы начинались сразу за ними, поднимались и исчезали в полном дождя небе. Они выпрыгнули из гребной шлюпки и миг постояли на пустой полоске песка не разговаривая. Моторка танцевала поблизости на глубине.

— Пошли, — сказал Даер. И это был опасный момент. — Скажите, что напишете ему, когда захотите, чтобы он приехал и забрал вас.

Тами и джилали пустились в долгую беседу, которая вскоре из дискуссии выродилась в спор. Пока Даер стоял и ждал, он увидел, что эти двое не приходят к пониманию, и стал нетерпелив.

— Уберите его отсюда, будьте добры! — крикнул он. — У вас есть его адрес?

— Минутку, — сказал Тами и возобновил ссору. Но, вспомнив о том, что он считал величайшей причудой Даера, — о его своеобразной неспособности ждать, пока все течет своим естественным путем, — он наконец повернулся и сказал: — Он хочет денег, — что, будучи правдой, отнюдь не было главной темой разговора.

Тами очень не хотелось, чтобы его лодка, за которую уже заплачено, возвращалась в Танжер в руках бывшего владельца, и он лихорадочно старался изобрести какую-то защитную меру, с которой был бы основательно уверен, что и джилали, и лодка не исчезнут.

— Сколько? — спросил Даер, суя руку под пальто в карман, меж тем держа портфель между колен. Воротник его промок; дождь тек по спине.

Тами договорился с джилали о цене в четыреста песет за его услуги; он намеревался сказать Даеру, что это восемьсот и уплатить джилали из них. Теперь, чувствуя, что все обращается против него со всех сторон, он воскликнул:

— Он хочет слишком много! В Драдебе он сказал семь пятьдесят. Теперь говорит — тысяча. — Затем, когда Даер вытащил из кармана купюру, он понял, что совершил роковую ошибку. — Не давайте ему! — умоляюще воскликнул он, вытягивая руку, словно чтобы прикрыть купюру от чужих глаз. — Он вор! Не давайте ему столько!

Даер грубо оттолкнул его в сторону.

— Не лезьте сюда, — сказал он. Он отдал тысячепесетовую банкноту ожидающему джилали. — Думаете, мне хочется стоять тут весь день? — Повернувшись к джилали, который стоял, держа купюру в руке, со смятенным видом, он требовательно спросил: — Вы довольны?

Тами, решившись не давать уйти никакой возможности, тут же перевел последнюю фразу на арабский как требование сдачи. Джилали медленно покачал головой, объявляя, что у него нету, и протянул купюру, чтобы Даер ее забрал.

— Говорит, мало, — сказал Тами. Но Даер отреагировал не так, как он надеялся.

— Он чертовски хорошо знает, что этого хватит, — пробормотал он, отворачиваясь. — У вас есть его адрес?

Тами стоял не двигаясь, терзаемый нерешительностью. И сделал совсем не то, что следовало. Он вытянул руку и попробовал выхватить банкноту из руки джилали. Последний же, решив, что христианский господин до крайности щедр, повел себя естественным манером, опрометью развернувшись и стремглав кинувшись к лодке, толкнул ее плыть перед собой и потом вскочил в нее. Тами заскакал у края воды в ярости, а тот с хохотом погреб от него прочь.

— Моя лодка! — завопил он, обернув умоляющее лицо к Даеру. — Видите, какой он грабитель! Он забирает мою лодку!

Даер посмотрел на него с неприязнью. «И сколько дней мне с этим мириться? — подумал он. — Парень даже не недоумок». Джилали греб все дальше, к моторке. Теперь он кричал разнообразные заверения и махал. Тами тряс кулаком и орал в ответ угрозы и проклятия рыдающим голосом, глядя, как удаляющийся джилали перебрался в моторку, привязал к корме гребную шлюпку и наконец сумел завести мотор. Затем, безутешный, он повернулся к Даеру:

— Нет его. Моей лодки нет. Ничего нет.

— Заткнитесь, — сказал Даер, не глядя на него.

Он чувствовал физическое отвращение, и ему хотелось уйти с пляжа как можно скорее, в особенности сейчас, когда вновь начался шум мотора.

Тами безразлично повел его вдоль пляжа к его западной оконечности, где они пошли среди высоких скал, стоявших торчком. Огибая основание горы, они следовали почти невидимой тропе наверх через огромную гряду красной земли, там и сям испещренную валунами. То был путь наверх, становившийся все круче. Дождь падал плотнее, более крупными каплями. Здесь не было ни деревьев, ни кустов, ни даже каких-то мелких растений. Утесы теперь громоздились по обе стороны, и тропа превратилась в овраг с потоком воды ржавого цвета, бежавшей против них. В какой-то момент Даер поскользнулся и упал на спину в грязь. Та чвакнула, когда Тами помог ему встать; он его не поблагодарил. Оба запыхались, слишком хмурым было настроение, чтобы разговаривать. Но никто и не ожидал, во всяком случае, что другой станет что-то говорить. Весь вопрос был в том, чтобы смотреть, куда, взбираясь, ставить ногу, не больше. Скальные стены по обеим сторонам были как шоры, не давали взгляду блуждать, а впереди — еще камни, еще грязь, и новые лужи, и ручейки красно-бурой воды. С наступлением утра небо темнело. Даер время от времени поглядывал на часы. «В половине десятого сяду, где б мы ни оказались», — думал он. Когда момент настал, однако, он немного подождал, пока не нашел удобный валун, только потом сел и закурил сигарету, которую, несмотря на все предосторожности, дождю удалось погасить после нескольких затяжек. Тами сделал вид, что не заметил его, и продолжал тащиться вперед. Даер позволил ему идти дальше, не окликал, чтобы он его подождал. У него осталось всего полпачки сигарет, а купить он забыл. «Сигарет больше не будет — и как долго?» Пейзаж его не удивлял; в точности такого он и ожидал, но отчего-то ему не удавалось вообразить, что может идти дождь, — мысленным взором он всегда видел это место продутым ветром, пустынным и пропеченным на ярком солнечном свету.

Та его одежда, которая еще не вымокла от дождя, промокла от пота, поскольку нескончаемый путь вверх был труден и ему было жарко. Но пальто снимать он не хотел, потому что под мышкой, под пальто держал портфель и был полон решимости там его и хранить, как можно дальше от дождя.

Он не переставал думать, что Тами, когда отойдет на расстояние, которое сочтет достойным, остановится и подождет его, но он ошибся в причине депрессии своего спутника, воображая, что та по преимуществу — в пику его поражению от рук джилали, хотя Тами поистине верил, что все потеряно, что душа его покуда лежит во тьме, без благословения Аллаха. Это значило, что все, связанное с путешествием, заранее обречено закончиться для него плохо. Он не сердился на Даера, которого считал простым посланником неудачи; его эмоция была более общей — унынием.

Тами не останавливался; он шел дальше, пока легкая перемена в направлении оврага не скрыла его от глаз Даера.

— Сукин сын! — крикнул Даер, внезапно вскочив, и побежал вверх по ущелью, по-прежнему держа в руке промокшую сигарету.

Когда он достиг места, где проход сворачивал, Тами был по-прежнему далеко впереди, машинально карабкался дальше, не поднимая головы. «Он хочет, чтоб я заорал ему, чтоб он остановился, — подумал Даер. — Да чтоб ему провалиться скорее».

Прошло еще полчаса, пока он не догнал спину Тами так, чтобы с ним можно было разговаривать, но не заговорил, довольствуясь тем, чтобы идти за ним в его темпе. Насколько он мог сказать, Тами так и не заметил его краткого исчезновения. Тами лез выше — и все.

Так они и продолжали. К полудню углубились в сушу, их уже не достигал звук или запах моря. Все равно Даер чувствовал, что, если б не мили дождливого воздуха у них за спиной, море лежало бы где-то под ними, видимое даже теперь. Небо тянулось серо и густо, дождь продолжал падать, ветер по-прежнему налетал с востока, а они медленно карабкались вверх, через обширный мир скал, воды и грязи.

Бутерброд с ветчиной, на такой мысли поймал себя Даер. Днем раньше он мог бы купить себе все, чего пожелает, пока ждал, чтобы зайти к Рамлалу. Вместо этого он пошел лежать на пляже. Пропеченный солнцем час или около того теперь казался невозможно далеким, мимолетная даль из сна либо воспоминание о том времени, когда он был другим человеком. Лишь когда размышлял, что никаким образом не мог бы купить тогда еды для этого похода, поскольку никак не подозревал, что в него отправится, тогда только он осознал, как поистине далек от него вчерашний день, насколько мир изменился с тех пор, как он зашел в душный кабинетик Шокрона и стал смотреть, как считаются деньги.

Внезапно проступив из дождя, направляясь к ним вниз по оврагу, появилась фигура. То был маленький серый ослик, шедший медленно, короба пусты, за шерсть на ногах и ушах цепляются капли дождя. Тами отступил в сторону, чтобы дать животному пройти, на лице — никакого удивления.

— Должно быть, мы уже близко, — сказал Даер. Он собирался помалкивать, пусть Тами сам нарушит молчание между ними, но заговорил, не подумав.

— Еще немного, — бесстрастно сказал Тами.

Из-за поворота выступил старик, одетый в драную шерсть, — он нес палку и то и дело гортанно покрикивал на осла впереди. «Еще немного», — подумал Даер, начиная чувствовать головокружение.

— Сколько? — требовательно спросил он.

Но Тами, со свойственными его роду неточными понятиями о пространстве и времени, сказать не мог. Вопрос для него ничего не значил.

— Немного, — ответил он.

Путь стал заметно круче; чтобы идти дальше, от них теперь требовались все внимание и силы, чтобы не соскользнуть обратно на каменной осыпи. Ветер поднялся и надувал вниз на их тропу, похоже, нескончаемую петлю туч из расщелин сверху. Наконец они оказались в самой гуще. Мир потемнел. «Это не смешно», — поймал себя на мысли Даер, а затем рассмеялся, поскольку нелепо же, что простая внезапная перемена в освещении так глубоко может повлиять на его настроение. «Нехватка пищи», — сказал он себе. Время от времени, карабкаясь наверх, он сталкивался с Тами намеренно. Если они слишком разойдутся — не смогут друг друга видеть.

— Надеюсь, у вас в этой вашей хижине будет что поесть, — сказал он.

— Не беспокойтесь. — Голос Тами звучал немного неприятно. — Сегодня вечером поедите. Я достану вам еды. Я вам ее принесу. Не волнуйтесь.

— Хотите сказать, что в доме нет пищи? Где же вы, к черту, собираетесь ее добывать?

— В доме нечего есть, потому что там давно никто не живет. Но недалеко есть дом родни моей жены. Я достану вам все, чего хотите. Они не станут об этом болтать. Они хорошие люди.

«Он думает, что будет держать меня взаперти, — сказал себе Даер. — Ну как подумал, так и раздумает». Затем, карабкаясь молча: «Но почему? Чего ради ему держать меня в тайне?» И поэтому вопрос еще раз свелся к своей основной форме: «Что он знает?» Он решился спросить у него сегодня вечером в упор, когда они будут спокойно сидеть лицом к лицу и он сможет наблюдать, какие перемены могут произойти с выражением лица Тами: «Что вы имели в виду, когда сказали, что родня вашей жены не станет болтать?»

По мере того как уклон увеличивался, восхождение их превратилось в изнурительные попытки не скатиться назад. Тяжелый туман был как дым, подгоняемый ветром; каждые несколько секунд они кратко являлись друг другу, и могла появиться даже боковая стена скалы. Затем вещество воздуха менялось вихрем, становилось белым и зримым и обертывало их лица и тела, вымарывая все. Они все шли и шли. Был день; Даеру казалось, что день уже длится вечно. Неожиданно чуть выше него Тами с удовлетворением крякнул, издал долгое:

— А-а-а! — Он сел. Даер еще миг покарабкался вперед и увидел его. Тот вытащил свою трубку для кифа и набивал ее из длинного кожаного моттоуи, развернутого на коленях. — Теперь легко, — сказал Тами, чуть передвинувшись по камню, чтобы дать место Даеру. — Теперь будем спускаться. Городок там. — Он показал прямо вниз. — Дом там. — Он показал немного вниз, но левее.