Град на холме Некрасов Илья

Меня продрал неожиданный холод. Потянуло к камину, от которого исходило тепло.

– Этот дом как живая история, – сообщил странный аристократ. – Он помнит многое.

– Здесь что-то произошло? – справившись с комком в горле, спросил я. И встал вплотную к камину.

– Собрания. О них мало кто знал. Но здесь принимались решения.

– Какой-то заговор?

– Рождался новый век, а старый сопротивлялся… Вольтер, Дидро.

Он многозначительно посмотрел на меня и продолжил:

– Они подарили старому миру свет знания, и тот не выдержал. Дело в точке, из которой исходит мышление. Они назвали её прометеевской. Если помните…

– Титан, который выкрал с Олимпа свет.

– Огонь, – поправил незнакомец.

– … и подарил его людям.

Аристократ впервые широко улыбнулся:

– За что был проклят богами.

Он стал молча, улыбаясь, смотреть на меня. Его странный взгляд становился теплее. Я не сдержался и тоже улыбнулся.

– Ну, да ладно. Хватит тайн, – мужчина приблизился ко мне и протянул руку. Пожал мою.

– Пьер. Пьер ДеКлер.

Я на секунду замешкался, но решил ответить правдиво:

– Виктор Рули.

Ощутив в своих словах нотку неправды, добавил:

– Рулёв.

– Вы эмигрант?

– Их потомок.

– Франция всегда принимала тех, кто лишился дома. Люди обретали здесь новый дом. Мне очень приятно.

– Взаимно.

Камин всё так же потрескивал. Пьер подошёл к нему, взял прут и стал подтаскивать к огню дрова.

– Мне понравился ваш доклад.

– Спасибо.

– Но главное – ответ на вопрос.

– Надо сказать, что не был готов к нему.

– Было заметно. Но так даже лучше. Вы говорили от сердца, – он переворачивал дрова и угли. – Хорошо, что вы сами избавились от иллюзий… – француз подставил лицо бликам огня. – Машина была проектом социалистов. Вы знаете, что такое социализм? – он посмотрел на меня. – Садитесь, Виктор. – Пьер кивнул в сторону стоявшего у стены резного стула, почти музейного экспоната.

Я подтянул стул ближе и устроился у камина.

– Когда распределение более… равномерное.

– Рациональное. Не «равномерное», а «рациональное».

Я пожал плечами:

– Может быть…

Французу явно нравилось то, что он делал. Он водил прутом по горящим углям, словно выписывая вензеля. ДеКлер ловко управлялся с огнём, и оранжевые блики плясали на лице аристократа. На губах и глазах. Казалось, что огонь целовал его.

– История, как мы с вами знаем, повторяется, – Пьер ухмыльнулся. – Человек, в самой глубине, нерационален. Нелогичен… Я никого не обвиняю. Просто называю вещи своими именами. Социализм ближе тому, что мы называем машинным разумом. Это… не вполне наше. Помните? Цифры, строчки… Один, ноль, один, ноль… В одном ряду люди и роботы, автоматы, псевдобетонные плиты, система канализации, транспорт… Всё рационально, лишено неясного, неуловимого. Их предыдущий проект провалился, поскольку в нём не нашлось места маленькому иррациональному человечку. И тот всё испортил. А надо было с самого начала прояснить их взаимоотношения.

– Чьи?

– Людей и прогресса.

Он замолчал, ожидая моей реакции. Но её, по большому счёту, не было. Я неожиданно понял, что могу согласиться с новым знакомым. Его слова резонировали с чем-то внутри меня.

– Мне… Всегда было странное чувство. Там. В Облаке.

– Даже больше. Вы боялись его, – Пьер торжествующе посмотрел мне в глаза и вернулся к выписыванию в огне слов, ведомых только ему. – Олимп… устроен иначе, чем мы с вами. Он создан, чтобы решать задачи, и делает это как умеет.

– В каком смысле?

– Он создаёт условия, при которых его возможности со временем расширяются. С его точки зрения всё логично. Вот только надо понять, что это значит для нас. Он просчитывает варианты и постепенно ведёт нас туда, где всё предсказуемо, логично, линейно. Вы понимаете меня?

– Не до конца.

– Я не хочу сказать, что он прямо завтра начнёт убивать нас. Нет. Суть на другом уровне… войны.

– Какой войны?

– Войны против человеческих ценностей. Против уникального. Неповторимого. Невыразимого. Глубоко личного.

Я смотрел на аристократа и гадал, куда же завёл меня путь мертвеца Эрасмуссена. ДеКлер продолжал говорить, практически омывая лицо бликами пламени:

– Машина создаёт мир, в котором всё меньше места для человеческого. Он не станет убивать нас прямо завтра, но послезавтра мы столкнёмся с чужим и враждебным миром. Почему? Машина стремится к созданию предсказуемых ситуаций. А это цифры, понимаете?

Я кивнул, глядя в разгорающийся под руками Пьера огонь. А тот будто слушался француза. Как домашний любимец своего хозяина.

Я смотрел на совершенно нереальную, гипнотическую картину.

– Строчки и массивы цифр… Принято считать, что он строит имитацию города. «Моделирующую среду». Проблема в том, что так было в самом начале. Отчасти сейчас. Но в будущем многое изменится. Он видит цифры, а сквозь их фильтр всё одинаково. Не имеет значения, что реально. Более того, имитация понятнее. Ему ничего не стоит заменить одну строчку другой, удалить строчку… Для компьютера не существует человечности, эмоций, чувств, неосознанного. В мире Олимпа для них нет места. Значит, нет места и для нас… Только для строчек, которые легко стирать, копировать. Подправлять.

Он помолчал, давая мне переварить сказанное, и через несколько секунд продолжил:

– Или он, или мы. Повторяю, я не считаю его «злым» или… Олимп видит мир через каскад аналого-цифровых и обратных преобразований… стирающих то, что не вписывается в математику. Неуловимое, уникальное. Личное, человеческое. Он давно понял, что эффективность решений повысится, если он получит доступ к постановке задач.

– Задачи ставятся людьми. Комитет супервайзеров. Его избираем мы.

– Это иллюзия. Цирк, что показывают по телевизору – не более чем представление. Знаешь ли ты, сколько настоящих людей – не компьютерных голограмм – среди кандидатов?

– Нет.

Несмотря на то, что я сидел у огня, с меня начал катиться холодный пот. Мне вдруг показалось, что я… не могу вспомнить, когда в последний раз видел шефа… просто как человека. Не в виде голограммы.

До слуха донёсся вздох Пьера.

– До последнего случая ни одного.

– А тот араб?

– По моей информации он… первый человек за одиннадцать лет. И дело не только в нём. Доходит до смешного. Акционеры компаний уже не могут вживую встретиться с управляющими. Увольнять таких «менеджеров» бессмысленно. На место одних голограмм приходят другие.

– Как Айман прорвался туда?

– Ему помогли. Мы… помогли. Хакеры смогли победить Олимп на его поле, среди мира цифр, – Пьер улыбнулся уголками губ. – Как видишь, мы ещё можем кое-что. Пока… Машина сопротивлялась, но люди проголосовали за человека… А вы? За кого голосовали вы?

– Там же была оппозиция. Всегда. В списке были те, кто…

– Это дутая оппозиция. Клоуны. Они нужны… чтобы представить нас в виде этой… «либерблядвы». Всё подстроено. Система работала как часы до последнего случая.

– Тогда… кто стоит за расстрелом?

Металлический прут впервые неосторожно скрипнул по дну камина.

– Разве не ясно? – он посмотрел мне в глаза, и в его взгляде блеснули странные серебряные огоньки. – Ему не нужны люди. Он убирает последних «человеческих» служащих из системы власти.

Пьер поднялся.

Поднялся и я.

– Полагаю, мы объяснились? – спросил он и вновь улыбнулся.

Я подумал секунду. Вспомнил убитого полицией араба, кадры расстрела демонстрации…

Не дождавшись моего ответа, он продолжил:

– Можно предположить, что ты не раз сталкивался с бесчеловечностью системы… Был вынужден участвовать в незаконных делах. Упекал за решётку невиновных. Случалось такое?

Мне вспомнилась история с Жанной и незнакомкой, которую я подставил. И много чего ещё…

– Мы можем всё исправить, – он тронул меня за плечо. – Ну… не всё, но многое. Не нужно сомневаться в наших возможностях… Не важно, как ты поступал раньше. Мы поможем освободиться от этого.

– Да… Я понимаю вас. Пьер.

Я согласился, главным образом, потому что припомнил слова француза о стратегии Олимпа. О том, как машина действует – с тем, чтобы его возможности со временем расширялись… Ведь в случае неудачного «собеседования» мои возможности сравнялись бы с потенциалом неопознанного трупа.

В то же время я не мог отделаться от кое-чего… В его словах имелся смысл. Правда.

Мир за окном резко отличался от нагромождения псевдобетонных клеток, в которые были заперты жители города. Как ни странно, здесь, на извилистых уютных улочках, было больше воздуха и достаточно места для человека. Старые городки создавались для него. В те времена никто не думал, что машины могут занять его место и перестроить мир под себя. Здесь над головой висело настоящее небо, а не глухая, почти могильная, крышка. По мостовым ездили настоящие кареты, как в старом кино о мире, который куда человечнее современного. Я впервые увидел подобный мир не на экране телевизора, а вокруг себя. Я очутился внутри него… Сравнивать квартал с тем, что было в Облачном городе, вообще не имело смысла.

Это просто не наш мир. Он чужой… Кажется, мне в первый раз удалось коротко и ясно сформулировать своё отношение к нему.

ДеКлер повёл к двери в следующий зал:

– Я попросил бы с пониманием отнестись к обрядовой стороне наших собраний… Это традиции, которые скрепляют общество. Их нужно уважать. Традиции проходят сквозь сотни лет, и связывают нас с теми, кто делал историю.

Он остановил меня у двери, взял сумку с конференции и оружие. Помог снять плащ. Завязал мои глаза чёрной лентой. По короткому скрипу я определил, что передо мной открылись двери. Лёгкий толчок в спину направил дальше.

Я шагнул в темноту, и меня догнали последние слова Пьера: «Тебя будут спрашивать».

Я следовал по пути, который должен был пройти Эрасмуссен. Музейщик не выдержал. А у меня не оставалось выбора.

Пройдя с десяток шагов по паркету, я ступил на мягкий ковёр. Сделал ещё несколько шагов по нему в полной темноте и молчании…

В один момент со всех сторон послышался странный звук. Я остановился, и звук исчез. Через секунду стало ясно, чем это было. Звон металла о металл. Лезвия… многочисленных мечей или шпаг касались друг друга. «Они» вокруг меня.

Около минуты ничего не происходило.

«У этих ребят куча свободного времени», – думал я, стоя на месте и совершенно не двигаясь.

Из-за спины донёсся скрип двери – её закрыли.

– Сними повязку, – послышался голос немолодого мужчины. Прямо передо мной.

Я быстро снял её, практически сорвал, но в первый момент не понял, что изменилось. Вокруг было почти так же темно.

Оглянулся. Никого. Темнота зала скрывала периферию. Только впереди горела одинокая свеча. Её свет выхватывал из сумрака книгу, которая покоилась на подставке-кафедре. Я направился к ней.

Закрытая книга. На ветхой чёрной обложке белело название: «Библия». Из книги торчала закладка, тонкая полоска бумаги. Я открыл на ней книгу – на первой же странице – и прочёл про себя текст…

«Тот, кем он будет, ответил: не умрёте, ибо Яхве знал, что, когда съедите плод с дерева жизни, ваши глаза откроются, и вы будете, словно боги, которые видят добро и зло. И сказал Яхве: Вот, Адам стал как один из нас, кто знает добро и зло. Изгнал его Яхве из Рая – возделывать прах, откуда Адам взят. И поселил его напротив Рая, а у восточных врат сада…»

Логика подсказала, что последняя фраза обрывается на полуслове. Чем она должна оканчиваться?

Я пролистал Библию и ничего не увидел. Листы были абсолютно белыми. Пустыми. Тут я заметил, что на подставке лежит перо с застывшими на заточенном конце чернилами… Намёк на то, что я должен дописать фразу?

Нет. Вряд ли я должен писать что-то сейчас. Просто намёк.

Впереди в сплошной массе сумрака слабо светились контуры двери. Видимо, свет из следующего помещения проникал в зазор между стенами и дверью.

Я двинулся туда, но почти сразу споткнулся о темнеющий на полу ящик. Пригляделся.

Труп?

Манекен?

На моём пути оказался гроб с лежащим внутри «мертвецом». Не знаю, с настоящим или нет.

Разглядывать его не хотелось. Хватит того, что я прочитал надпись на стенке гроба: «Так проходит мирская слава»… Обрядовая сторона, как сказал ДеКлер. Французы люди с причудами. Идём дальше.

Осторожно, нащупывая ногами путь, я добрался до двери, однако та не поддалась сразу. Она была заперта… Я водил руками по двери в поисках замка или ручки.

Наконец, ручка нашлась. На ней была повязана тряпка. Следовало вновь завязать глаза, поскольку предыдущая потерялась по пути.

Я завязал узел на затылке и нажал на ручку. Прошёл вперёд, пока не расслышал вокруг себя звон шпаг друг о друга. Затем спереди донёсся голос немолодого мужчины. Мне уже было понятно – здесь принято заходить «издалека», с аллегорий. Не стреляют, и на том спасибо.

– Ты прочёл отрывок в недописанной Библии?

– Да.

– Подумай, чем он должен заканчиваться. Услышишь звук закрывающейся двери – развяжи глаза и сделай два шага вперёд. Когда будешь готов, следуй дальше.

Я уловил тихие звуки шагов, чего не было в прошлый раз – видимо, часть шагов пришлась на паркет. Люди, окружавшие меня, выходили из помещения. Шаги стихли. Скрипнула дверь, и щёлкнул замок. Повязка с глаз была снята. Определив направление по тонким полоскам света, я пошёл к следующей двери. По пути размышляя над вопросом… Пытаясь освежить память. Как-никак читал же недавно настоящую современную Библию!

Что там, после изгнания Адама?

«Про ангела и пылающий меч», – неожиданно мелькнуло в голове. Получается, у входа в сад поставили охрану, чтобы человек больше не проник туда… Но тогда почему Бог не прогнал человека подальше, а поселил недалеко от Рая? Судя по всему, прямо у восточных врат? Кстати, есть ли восточные врата в современном каноне? Не помню. Странно, что я вообще что-то помню… Да и Бог здесь другой, не Саваоф.

Я понял, что уже дошёл и коснулся ручки. Быстро надел повязку, открыл дверь и проследовал дальше.

Вновь звон шпаг. Остановка и минутное молчание. Я рассчитывал, что со мной начнут говорить, но первых слов ждали от меня.

– Мне… показалось, – я сглотнул, – они чего-то хотели… или хотят от человека. Чтобы тот сделал после изгнания. С этим связаны ангел и меч.

– Какой меч?

– Не помню.

В голосе невидимого собеседника проявилось удовлетворение:

– В разных вариантах старых Библий сохранилась его характеристика. Где-то он назван крутящимся, обращающимся. А где-то – обоюдоострым, или двуручным… Или разящим в обе стороны. В современный канон попало лишь то, что меч был пламенным, – голос сделал небольшую паузу, – то есть светоносным. Неизвестно, принадлежит ли меч ангелу. Они как бы рядом. Так… для кого предназначен этот примечательный меч?

– Для нас?.. А-а… – мне захотелось спросить насчёт ангела, но я осёкся.

– Люди продолжают лепить ложных идолов, – не обратив внимания на мою оговорку, продолжал голос. – Человек до сих пор одной ногой в каменном веке, хотя и научился создавать чересчур умные машины. Знаешь ли ты, что наша цель – нести людям подлинный свет?

– Да.

– Наша ложа посвящена ангелу света и носит имя «Пи-Третья»… Может быть, ты уже понял, что Олимп был построен заблудшими братьями?

– Нет. Я не знал этого.

– Они создали идеал тоталитаризма. Прообраз единого сверхсознания. Тебя никогда не смущал традиционный пункт программы социалистов?

– Какой именно?

– Они выступают за монополию на рынке наркотиков.

– Мне трудно… – я запнулся. – Н-не понимаю… к чему они вели.

– Разве? С точки зрения здоровой личности слияние со сверхсознанием губительно. Выход один: нужна деформация личности, причём в такой форме, будто люди её хотят сами… Расширение границ восприятия, выход за границы своего «я», слияние с чем-то большим, высоким, непостижимым… Поэтично, не правда ли? Однако за текстом пустота. Тотального сознания не существует. Это слова, под которые маскируется массовый наркотический психоз. Машине нужен мир кукол, безликих марионеток. Послушная биомасса, безличностный биологический вид.

– Должно быть, они… как-то доказывали необходимость монополии.

– Люди обмануты на более глубинном уровне, чем может казаться. Они не в состоянии понять этого… Хочешь пример? Вот, при работе с компьютером… с облачными сервисами, общении с роботами… тебе нужны человеческие качества? Может быть, добросердечность, отзывчивость? Нет? Всё это лишнее в рациональном мире машин. Этика машин только по форме похожа на нашу, а в её основании – другое… Там всё просчитано. Нет места неожиданности, а, значит, надежде. Исчезает то, что формирует личность… Учёные, исследующие космос, приходят к подобному выводу. Космос ошеломляюще силён, невероятно агрессивен и враждебен к людям. Он не добрый и не злой. Он чужой, безумно холодный и горячий. Голодный. Те, кто посвящает жизнь космосу, меняются изнутри. Помните? «Если долго всматриваться в бездну, она начнёт всматриваться в тебя…» Однако и большинство, которое не готово принять это, тоже попадают в ловушку. Люди всё больше ощущают свою ограниченность и слабость. Появляется желание по-новому открыть себя и других людей. Вызвать к жизни полузабытые чувства, иллюзии. Симулировать их… И мы приходим к наркотикам. Это ключ к сознанию людей. Тот, кто владеет монополией, владеет реальностью. Управляет мыслями и желаниями… Сюда же укладывается любимая песенка глобалистов. Микрокосм в макрокосме. Античная мудрость. Только деформированная личность может стать изоморфной частичкой однородного общества… Расширение сознания, включение окружающего мира в собственное «я». Чужое как своё, и своё как чужое… Почти поэзия, правда? Они хотят сплести ноосферу из людей, подобно тому как человеческое сознание сплетено из множества нейронов. Красивые слова в красивом порядке. Но в них что-то не так, и ты должен чувствовать это.

– Что именно?

– Нас загоняют в тюрьму. Если раньше требовались концлагеря, газовые печи и тайная полиция, то теперь методы тоньше. Зондеркоманды, особые зоны, пропаганда внедряются в головы людей. Большинство живущих на планете пленники внушённого способа мышления. Это тонкая технология, способная уворачиваться от осознания. Она имеет природный аналог – например, тигр не способен убежать дальше своих лап. Как ни парадоксально, он их пленник.

Голос замолчал, а я не знал, что говорить.

– Ты даже не представляешь, насколько быстр мир цифр, – включился невидимый ДеКлер. – Содержание электронного мозга не просто вплелось в видимый мир, а уже растворяет его… Олимп переступил через важнейшее ограничение, он больше не видит разницы между стиранием строчки и убийством – так проще оптимизировать систему.

– Он научился убивать?

– Через Облако, – произнёс голос неизвестного.

– Как такое возможно? – Мне захотелось сорвать повязку с глаз, однако я удержался.

– Очень просто. Мозг управляет дыханием, биоритмами…

– Неосознанно, – возразил я. – Нельзя послать команду на остановку.

– И всё же мозг посылает команды. А может и перестать посылать, если внести изменения в одну-две цепочки передачи сигналов. Поверь, это возможно. Облако наполняется путями и ярлыками, которые уязвимы.

– Скажу честно. Мне трудно… принять это.

– Идёт невидимая война. Война против культуры, морали, частной собственности. Проблема в том, что просто сохранить их – уже слишком мало… Скажи честно… просто как человек… ты доволен системой?

– Нет.

– Она заставляла тебя поступать неправильно… не по-людски?

Я помедлил с ответом. И вполголоса произнёс: «Да».

– Идти на преступления?

– Я… – слова в голове внезапно закончились.

Пришлось согласиться: «Да».

– Мы поможем тебе. Вместе мы многое исправим. Но прежде должно случиться кое-что… Чтобы стать сильнее, ты должен признаться… В чём твой грех? В чём твоя слабость?

Вопрос был неожиданным. Я не знал, что ответить.

– Ты должен отречься, а мы поможем тебе. Скажи, в чём твой грех? В чём твоя слабость?

Действительно, в чём? Я на секунду задумался, а затем произнёс то, что первым пришло в голову:

– Мне… трудно работать без стимуляторов.

– Ты наркоман? – Голос требовал признания.

– Я…

– Ты наркоман? Скажи правду.

Было ясно, что от меня хотят услышать именно это. Ну и ладно. Пусть. Что с того?

– Да. Я наркоман. И всегда боялся признаться. Это моя слабость.

К чёрту. Надо было сказать то, что они хотели услышать.

Ребята вокруг серьёзные – разбираются в Библии не хуже её авторов, а вооружены лучше меня. Могут и не понять, если скажу что-то «не то».

Неожиданно в голове мелькнули слова… Понадобились несколько мгновений, чтобы разобрать их. Слуха коснулась чья-то тихая подсказка: «Я прошу о помощи». Неясный шёпот. Слева и чуть сзади.

– Я прошу о помощи, – повторил я.

– У братьев уважаемой ложи, посвящённой светоносному ангелу, – подсказал голос ДеКлера.

– У братьев уважаемой ложи, – сказал я, – посвящённой ангелу света.

Около двух-трёх секунд сохранялось молчание, в течение которых мне слышалось только собственное дыхание.

– Тогда брат, который поручился за тебя, проведёт дальше.

Я ощутил лёгкий толчок в плечо и пошёл вперёд, старясь не запнуться о мягкий ковер. Незримая рука направляла меня – скорее всего, рука ДеКлера. Спустя десяток шагов она остановила меня. Я понял, что он расстёгивает мой пиджак… и снимает его с одного плеча.

Затем уже две руки подтолкнули дальше.

Я следовал вперёд, а по сторонам вновь слышался звон шпаг. Возникало ощущение, что я иду по коридору, образованному двумя шеренгами людей. Они будто поднимали шпаги вверх и заносили клинки над моей головой. Скрещивали их. На фоне звона шпаг проявилась музыка. Вначале тихо, и постепенно становясь громче.

Играла скрипка. Красиво и медленно, на минорной ноте. Неужели в живую?

В зазор под тёмной повязкой начал проникать свет. ДеКлер проводил меня вдоль невидимого строя и остановил.

– Мне жаль ищущего, – вновь заговорил голос, на этот раз гораздо ближе, всего в паре метров. – Брат, даруй ему свет.

Повязка исчезла, и в глаза ударило сияние множества горящих вокруг свечей. Кроме них удалось различить лишь неясные силуэты. Двое человек передо мной и те, что стояли по сторонам, были одеты в бесформенные балахоны.

Из-за спины поднесли мне к лицу небольшой предмет. Я сосредоточился на нём, пока давали его рассмотреть.

Плоский и… круглый. Как церковный хлебец, что когда-то давали во время причастия… Вот только форма немного неправильная. Похожа на срез… Яблока?

В нос проник резкий запах мяты с фоном пряных трав. Я понял, что мне нужно проглотить его, и подчинился. Таблетка оказалось довольно холодной, почти ледяной. Я ждал, что мне дадут запить, но холодный предмет быстро расплавился во рту, превратившись в невероятно сильный вкус ментола.

Даже дыхание перехватило. За доли секунды онемел язык, и похолодело нёбо. Горло и нос. Затем холод опустился ниже, в грудь, проникнув с жидкостью по пищеводу. Наверное, так себя чувствуют умирающие люди…

Когда я немного отошёл от ощущений и обратил внимание на происходящее вокруг, то увидел, что мне в грудь направлены несколько шпаг.

Люди в чёрных балахонах с прорезями для глаза и рта, в белых перчатках, сосредоточенно смотрели на меня. Тот, что стоял передо мной, отличался от других странной накидкой на плечах. На ней было вышито изображение глаза, вписанного в пирамиду, от которой в три стороны исходят лучи света. Неизвестный едва заметно кивал головой.

Я сидел у себя в кабинете и размышлял о том, что произошло. Следовало хорошенько подумать. Без суеты. Однако мысли путались, и даже кофе, сваренный Майей, не привел их в порядок.

Итак, что произошло?

Мне «посчастливилось» натолкнуться на… Как бы это сказать?.. На форму самоорганизации вчерашней элиты, которая оказалась не у дел. Интересно, что эти люди вели себя так, будто всё наоборот. Будто именно они «несут людям свет» и противостоят системе, подобно французским революционерам… Я прикоснулся к одной из частей механизма, в который вложились игроки, теряющие инвестиции из-за…

Из-за снижения эффективности управления капиталом. А «светоносный ангел» здесь не причём. Так… Забавная традиция. Не более.

Однако имелись обстоятельства, которые заставляли меня сомневаться. Первое. Если записка в одежде убитого араба реальна, если заговор реален, и его нити тянутся так далеко, то почему они отпустили меня?

А почему впустили? Я прошёл через странный ритуал и не сказал ничего особого, чем меня могли бы шантажировать. Если «что», то я притворялся. Хотел расследовать дело.

По крайней мере, пока никто не знает, что я был месте убийства араба и рылся в его вещах. Никто, включая самих заговорщиков.

И потом… то, что они говорили… их слова о культуре, традициях… имели смысл. Я почти не играл, почти не притворялся, когда отвечал на вопросы о том, что думаю по поводу системы.

Странно повёл себя и тот француз, спонсор псевдоисторической конференции. Я сообщил ему своё настоящее имя. Они не могли не знать, кто я такой. Пока меня возили туда-сюда в машине, пробили всю информацию.

Нет. То, что произошло, не могло выглядеть как вербовка. Я раз за разом прогонял в уме случившееся в поисках деталей, которыми меня могли бы шантажировать. Но получалось, что таких деталей нет. В случае чего я могу пойти «в отказ» самым красивым образом – сказав, что выполнял оперативные действия. Расследовал дело.

Я притворялся. Играл. Хотел сохранить свою жизнь.

И всё равно странно…

Должна быть какая-то зацепка, с помощью которой они хотят управлять мной. Если это действительно входит в их планы.

Зачем я им? Или меня хотят пустить по пути, который должен был пройти Эрасмуссен? Раз уж я прочитал его писанину.

Хорошо, хоть галлюцинаций больше не вижу. Отпустило…

Как-то машинально я включил рабочий компьютер и выдохнул в поисковую строчку: