Русский самурай. Книга 1. Становление Хлопецкий Анатолий

8. «…И да прозреют…»

(По рассказу митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла)

Итак, отец Николай, продолжая отправлять обязанности священника русской консульской церкви, тем временем обратил внимание на странное поведение самурая, который давал уроки фехтования пасынку консула Гошкевича, Владимиру. Не раз, сталкиваясь в приемной консульства с этим японцем – учителем, отец Николай ловил на себе его быстрый ненавидящий взгляд, острый, как лезвие самурайского меча. Только позднее отец Николай узнал, что самурай Савабэ, который так скромно, низко кланяясь, проскальзывает через приемную в фехтовальный зал, человек сложной биографии и нелегкой жизненной судьбы.

Он происходил из знатного, но обедневшего рода Кувазу с острова Сикоку. Как и всех мальчиков в самурайских семьях, его с детства учили хорошо владеть луком и копьем, мечом и боевыми искусствами. В сущности, долгое время благородный юноша был ронином – самураем без места службы – и зарабатывал на жизнь уроками фехтования, кочуя по разным городам и селениям Японии. Именно так, в странствиях, а не за книгами, он узнавал свою страну и свой народ.

Наконец судьба занесла его на самую северную окраину Японии, в Хакодате. Здесь приглянулась ему дочь жреца древней синтоистской кумирни Савабэ. Он женился, принял фамилию тестя, а после его смерти – жреческий сан, наследуемый в этой семье, и место служения.

Сам святитель Николай так рассказывал впоследствии о своем первом будущем прихожанине-японце: «Мирно и безмятежно жил Савабэ в язычестве. Будучи жрецом древнейшей в городе кумирни, он пользовался уважением народа, получая значительные доходы и зная только довольство и счастье. В семействе у него была прекрасная молодая жена, маленький сын и мать жены. Горд он был своим отечеством, верой своих предков, а потому презирал иностранцев, ненавидел их веру, о которой имел самые неосновательные понятия».

Эта ненависть и светилась в глазах Савабэ при встрече со священником.

Отец Николай первым прервал молчаливый обмен взглядами:

– За что ты меня ненавидишь? – прямо спросил он однажды. И получил не менее прямой ответ:

– За твою веру. Вы пришли сюда, чтобы погубить нашу страну.

Отец Николай укоризненно покачал головой:

– Да знаешь ли ты христианское учение?

– Не знаю.

– Так справедливо ли осуждать то, чего ты не знаешь? Позволь мне рассказать тебе о нашей вере.

Савабэ был справедливым и честным человеком, но он был уверен, что никто не может поколебать его в вере предков, и потому неохотно согласился:

– Ну, говори…

По воспоминаниям отца Николая, жрец сразу «вынул бумагу и кисть и стал записывать, что было говорено». Не один день продолжались эти нелегкие беседы миссионера со жрецом. «Речь на каждом слове прерывалась возражениями и объяснениями, но со дня на день возражений становилось меньше, и он тем усерднее продолжал ловить на бумагу каждую мысль и имя».

В это время отец Николай пишет митрополиту Петербургскому и Новгородскому Исидору: «Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. Если он не охладеет или не погибнет от смертной казни (за принятие христианства), то от него можно ждать многого».

Савабэ спорил и рассуждал, а в душе его между тем совершался невидимый поворот, и однажды он признался отцу Николаю, что проник под видом учителя фехтования в дом консула с тем, чтобы убить священника.

Отец Николай пишет директору Азиатского департамента Министерства иностранных дел Стремоухову: «Самурай Савабэ пришел меня убить. Только помощь Божия спасла меня от неминуемой смерти тем, что в душе Савабэ произошел неожиданный переворот».

Митрополиту Исидору отец Николай сообщает об этом так: «Какова была моя радость, когда я стал замечать, что слушатель с напряженным вниманием стал прислушиваться к изложению нового, неведомого ему учения и его дотоле горделивая мысль стала смиренно склоняться перед поражающей истиной. Видимо, сам Бог направил его мысли на истинный путь… Перед моими глазами совершился процесс рождения нового человека к новой жизни благодатию Божиею… Жрец с нетерпением ждет от меня крещения. Он хорошо образован, умен, красноречив и всей душой предан христианству. Единственная цель его жизни теперь – послужить отечеству в распространении христианства, и мне приходится постоянно останавливать его пробы из опасения, чтобы он не потерял голову прежде, чем успеет сделать что-либо для этой цели».

Окрестив наконец Савабэ, отец Николай дал ему христианское имя Павел – в честь святого апостола Павла, который до своего обращения в истинную веру также был ярым врагом христианства.

Первенец Японской православной церкви и впрямь горел желанием поведать и другим людям об открывшейся ему Святой Истине. Савабэ привлек к христианству своего друга – врача Сакаи Ацунори, получившего в крещении имя Иоанн. Это было непросто – новообращенному христианину еще недоставало доводов, чтобы убедить своего сильного в диалектике собеседника. Тогда он стал приглашать друга к отцу Николаю, и они вдвоем убедили Сакаи прислушаться к голосу истинной веры. Третьим христианином стал тоже врач – Урано, получивший христианское имя Иаков. И вскоре уже около двадцати жителей Хакодате, принявших святое крещение, стали посещать службы в консульской церкви.

До крещения Савабэ продолжал исполнять свои обязанности в кумирне, но теперь во время службы он клал на жертвенник Евангелие и читал его вместо языческих молитв, хотя в полагающиеся по обряду моменты по-прежнему бил в барабан.

Но после крещения он не стал скрывать своего обращения и отказался от жреческой должности. К нему отнеслись так, как во все времена относились к отступникам: его бывшие прихожане плевали ему вслед, вдогонку неслись оскорбления.

Не поняли его и в собственной семье: жена помешалась от горя и ужаса пред поступком мужа. В припадке безумия она подожгла свой дом, и легкая хижина из рисовой бумаги и соломы в одно мгновение стала горсткой пепла.

Пришли в действие и неумолимые тогдашние антихристианские законы: местные власти арестовали Павла Савабэ. Его бросили в подземную темницу. Савабэ мужественно терпел все страдания, ожидая смертной казни. Его духовному отцу оставалось только пламенно молить Господа о чуде.

Чудом стала отмена древнего декрета Тостики Хидеси новой правящей династией Мэйдзи. Савабэ освободили, но из тюрьмы он вышел отверженным нищим и полностью посвятил себя странничеству и проповеди христианства.

Жрецом в старой кумирне по наследственному праву семьи Савабэ стал восьмилетний сын Павла, который кормил этим себя и больную мать.

Первые христиане Японии шли к истинной вере через страдания, это было их борение – с древними традициями, с испытаниями и искушениями, с соблазнами, ради чистого света Истины Христовой.

Росло число новообращенных христиан, и отец Николай понял, что частных усилий и частной проповеди здесь уже недостаточно. В 1868 году он просит отпуск на родину, для ходатайства перед Святейшим Синодом об открытии Японской православной миссии и средствах на ее содержание, а также о присылке ему в помощь русских миссионеров.

Неспокойно было в оставляемой им Японии, и остров Хоккайдо, где находилось русское консульство, был, что называется, в центре событий: здесь базировался мятежный военно-морской флот, который оказывал вооруженное сопротивление правительству Мэйдзи. Шла междоусобная борьба среди княжеств северо-востока.

Но несмотря на внутреннюю смуту, консулы западных стран в Нагасаки и консул России в Хакодате заявили новому правительству протест против репрессий в отношении верующих христиан и потребовали свободы вероисповедания и проповеди для христианских миссионеров в Японии.

Снова предстоял иеромонаху Николаю уже знакомый, но оттого не более легкий и близкий путь через Сибирь в Петербург. Но это ехал уже другой человек. Неуемное молодое любопытство сменилось тихим умилением узнавания: вот она снова, до боли близкая сердцу Родина, Россия.

Золотая ранняя осень Сибири, ее могучие реки и древние выветренные отроги Урала. Конец жатвы в средней полосе – скирды и суслоны на колючей стерне. И снова Волга – матерь русских рек, красавица и труженица.

Благовест гордых белокаменных соборов и маленьких сельских церквушек на утренней заре. И люди – российские православные люди, призывающие помощь и благословение Божье всякому делу и помыслу, труду и хлебу, всем дням своим.

Каждая затерянная в лесах деревушка, заметная с тракта только шпилем своей колокольни, напоминала о родных смоленских местах. Он побывал там перед отъездом из России, чтобы повидаться со стариком-отцом, о котором непрестанно заботился, живя в Японии.

Чиновный Петербург, как и ожидалось, принял его чопорно и, хотя одобрил все начинания, но раскошелился не сразу. Вроде бы и запрашивались самые скромные суммы, но когда Святейший синод, признавая желательность организации миссии в Японии, запросил Министерство финансов, не возьмет ли оно на свой счет требуемые деньги, министерство согласилось на ассигнование только половины этих сумм. Другую половину было предложено взять на себя духовному ведомству.

Запрошено было и Министерство иностранных дел, которое одобрило открытие миссии и дало самый лестный отзыв деятельности иеромонаха Николая в качестве настоятеля консульской церкви в Хакодате.

Пока шли все эти переговоры и согласования, отец Николай отдыхал душою, бывая в стенах родной Петербургской духовной академии. Здесь были искренне рады своему питомцу, будучи уже наслышаны о его первых успехах на ниве миссионерства.

Как приятно было, пролетев в извозчичьих санках по заснеженным петербургским проспектам, снова оказаться в знакомом уютном кабинете ректора, ощутить его живой интерес к нынешней обстановке в Японии, ответить подробно на его вопросы о перспективах миссионерской деятельности в этой стране: «Я считаю, что при новом правительстве в Японии вероисповедание будет свободным. Думаю, что для распространения православия необходимо создание миссионерского общества». Ректор благожелательно выслушал, дал свое благословение, обещал всяческое содействие и поддержку.

Общими усилиями, с Божьей помощью 14 января 1870 года было вынесено решение об организации Российской духовной миссии в Японии. Отец Николай был возведен в сан архимандрита и назначен начальником миссии. Кроме него в Миссии предполагалось еще четыре штатных сотрудника: три иеромонаха и причетник.

Работа миссии устанавливалась в четырех городах: Нагасаки – колыбели христианства в Японии; Токио – восточной столице; Киото – традиционном центре Японии и Хакодате – резиденции российского консульства с церковью при нем.

Вернувшись в Японию, архимандрит Николай прежде всего озаботился положением дел у его новой паствы. А положение у японских первохристиан было сложным.

Если в России этого времени христианство было государственной религией и обычным семейным вероисповеданием, то в Японии оно было едва терпимо – прекратились гонения за веру, но еще не исчезло предубеждение вековой давности.

При своем первоначальном распространении христианские убеждения нередко разделяли семьи, построенные на основе незыблемой иерархии. Против новообращенного христианина могли восстать его дети, и наоборот – невестка, защищая свою новую веру, противоречила свекрови. Брат вставал на брата. Если болезненна любая перестройка, то ломка сознания, переоценка духовных ценностей были болезненны вдвойне.

Трудно, в муках рождался новый уклад семьи – с новыми нравственными и духовными устоями, новыми отношениями друг к другу и в то же время сохраняющий лучшие проявления национального духа.

Не лучше обстояло дело и с материальной стороны. Вернувшись из Петербурга, архимандрит Николай обнаружил, что его первый японский прихожанин Савабэ живет в тесной и темной кладовой близ кумирни. Несмотря на всю эту тесноту, у семейства Савабэ подолгу ютились еще до десяти единоверцев, едва размещаясь на ветхих татами. И все это были люди, не знавшие до того бедности, носители прежде знаменитых фамилий и высоких чинов. «Любовь к едва, в некоторых чертах, узнанному Христу заставила их терпеть все это», – замечает в одном из писем святой Николай.

Он убедительно и проникновенно просит помощи для бедствующего Савабэ:

«Я вижу, как он страдает за участь сына: исполненный ревности о Христе, напоминающей ревность апостола, высокое имя которого носит, посвятивший себя безраздельно на дело призыва ко Христу других людей, он на все время находит себя вынужденным родного сына своего оставить служителем языческих богов! Какая несообразность обстоятельств! Люди за свои полезные труды получают чины, кресты, деньги, почет! Бедный Савабэ трудится для Христа так, как редкий в мире трудится: он весь предан своему труду, весь в своем труде, и что его труды не суетны, свидетельствуют десятки привлеченных ими ко Христу. И что же он получает за свои труды? Тяжкое бремя скорбей, до того тяжкое, что редкий в мире не согнулся бы или не сломился бы под этой тяжестью.

Высочайшею наградой для себя он счел бы, если бы кто выкупил его сына у языческих богов и отдал ему для посвящения Христу. И какое утешение было бы бедному труженику, которого кроме других скорбей постоянно гнетет мысль, что, зовя других ко Христу, он оставляет родное детище вдали от Него дышать тлетворным воздухом кумирни».

Однако придя к своему духовному отцу после его приезда из Петербурга, Савабэ ни словом не обмолвился о своих нуждах и горестях. Его беспокоило другое:

– Мне кажется, владыка, что я должен рассказать вам о странном поведении моего друга – Иоанна Сакаи. В последнее время он старается заработать как можно больше денег своим врачеванием. Он очень этим озабочен и, по всему видно, не собирается ничем делиться со своими братьями во Христе. Мы все боимся, что он встал на путь греховного стяжательства.

Архимандрит Николай обещал поговорить с братом Сакаи. Тот явился по первому зову и, еще не дав произнести своему собеседнику ни одного слова, положил перед ним скопленные сто иен, попросив употребить их на дела Церкви. Оказывается, таким образом он желал принять участие в решении церковных нужд. Так разрешились сомнения Павла Савабэ.

Немалую заботу доставил своему пастырю и другой новообращенный христианин – Петр Томи. Однажды к святому Николаю явились его друзья с тревожным известием:

– Владыка, брат Петр Томи внезапно исчез куда-то. Никто не знает, куда он скрылся.

Жена Томи тоже не смогла ответить, куда девался ее муж, хотя на ее лице не было ни скорби, ни даже особой озабоченности. Все это показалось довольно странным. Десятидневные поиски не принесли никаких результатов.

На одиннадцатый день поздним вечером к святому Николаю постучали. На пороге стоял пропавший Петр Томи, которого сопровождал и поддерживал брат Павла Савабэ.

– Что с вами было?! – поразился архимандрит, увидев донельзя худого и изможденного японца. – На вас просто жалко смотреть.

Можно было предполагать самые страшные гонения и преследования, но действительность оказалась гораздо трогательнее в своей наивной простоте. Брат Петр укрылся в уединенном месте, дабы, проводя время в воздержании от сна и пищи, молить Господа о скорейшем просветлении своих братьев-язычников тем светом истины, которого он сам недавно сподобился.

«Услышав обо всем этом, я был очень изумлен столь трогательным проявлением горячей ревности по вере, – вспоминает владыка Николай. – Но все-таки я должен был заметить ему, что такое дело впредь нужно совершать согласно с установлениями Церкви, ибо иначе можно принести сильный вред своему здоровью».

Между тем Российская духовная миссия начала свою работу, и одним из первых начинаний архимандрита Николая было учреждение при миссии библиотеки – не только богословской, но и широко научной. Это было любимое детище владыки. Его неусыпными попечениями к концу его жизни здесь насчитывалось уже более двенадцати тысяч томов, главным образом русских, наряду с французскими, немецкими, английскими книгами. Кроме того, была богатая коллекция японских и китайских изданий.

Склоняясь над письменным столом, архимандрит Николай несколько дней размышлял об уставе нового учреждения. В «Положении для Российской духовной миссии в Японии», которое он разработал, говорилось: «Миссионеры кроме своих занятий обязаны уделять часы для поддержания и расширения своего образования… Чтение книг и трактатов богословского содержания необходимо для преуспеяния и разумения православного вероучения и для того, чтобы быть всегда готовым на разрешение вопросов, возражений и недоумений. Чтение научное также необходимо в стране, где на миссионеров будут смотреть не только как на представителей религии, но и как на представителей европейского образования».

Были и другие заботы: требовала капитального ремонта консульская церковь в Хакодате. Продолжала заботить полная лишений жизнь первых христиан-проповедников. Савабэ и Сакаи стали первыми проповедниками христианства в тех глубинных областях Японии, куда был пока еще закрыт доступ самому архимандриту Николаю как иностранцу. Но их семьи оставались неустроенными: самая страшная беда тогдашней Японии – пожар – посетила убогое жилище Савабэ при кумирне. И пошел Савабэ с семейством бродить из конца в конец города, ища крышу над головой. Погоня за дешевизной загнала его в предместье города, в пустой полуразрушенный дом, открытый всем страшным здесь осенним ветрам…

«Однако, – вспоминает отец Николай, – он никогда не оскудевал духом и, напротив, находил в себе достаточно бодрости и умения, чтобы кроме семейства поддерживать и утешениями, и даже материальной помощью множество своих друзей по сочувствию к христианской вере среди заключенных в крепости пленников (во время последней вспышки гонения на христиан и гражданских смут) или укрывать и пропитывать других, избежавших плена и тюрьмы».

И это тоже было свидетельством того, что Божья заповедь любви к ближнему дала крепкие животворные ростки в сердцах новых христиан.

Поистине, жили эти первые христиане-японцы по слову апостола Павла: «…кто отлучит нас от любви Божией: скорбь или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?»

Невольно приходила мне в голову мысль: почему же мы, кому не грозят (да по-настоящему не грозили и в недавние времена) гонения за веру, так нетверды в ней? Почему многие, если не большинство из нас, так охотно выбирали путь атеизма? Не потому ли, что на этом пути не мучило нас несоответствие окружающей жизни Заповедям Божьим, не страшила кара небесная за грехи? Да и само слово «грешно» стало вовсе малоупотребительным.

А, помнится, один из знакомых филологов как-то, восхищаясь точностью и тонкостью русского языка, говорил: «Знаете, отец Павел Флоренский, известный богослов, где-то писал, что слово “грех” приравнивается к слову “огрех”, то есть к ошибке, сделанной пахарем на пашне. Так что согрешить – значит ошибиться на ниве жизни, дать маху, пройти мимо той нормы бытия, которая дана нам Господом, свернуть с истинного своего пути, начертанного на земле Божественным Перстом. Грех – это распутство, то есть переход с истинной стези на неправильный путь, блуждание по неверным и грязным дорогам. Отсюда и слово “блуд”».

Вспоминая сейчас тот случайный разговор, я вдруг поразился: как мог я уже тогда не заметить, до чего четко прозвучало в нем слово: «Путь»! Я стал раздумывать, почему это сейчас так задело меня, и мудрое лицо Николая Васильевича Мурашова совершенно как наяву всплыло передо мной и зазвучал его голос: «Тядс. Ну навскидку еще?» И мой собственный ответ: «Дзюдо, айкидо…» А еще бусидо – путь самураев.

Нет, прав был старик – не случайное сходство, не причуды языка. Отразили два разных языка поиски людьми своей, единственно верной стези. Отсюда и «хождение путями своими», которое в жарких спорах отстаивал язычник Савабэ перед святым Николаем, и путь спасения, путь Господень, на который наставлял его святитель.

Я почувствовал настоятельную необходимость в самом ближайшем времени вернуться к прерванному разговору с Николаем Васильевичем – поделиться с ним своими «открытиями» и поскорее узнать, на каком же пути стал искать свою истину Кано Дзигоро – уважаемый мною основоположник дзюдо.

Такая возможность вскоре мне представилась: в телефонном разговоре Николай Васильевич уверил меня, что о его здоровье больше нет никакой надобности справляться – он совершенно здоров и готов в любое удобное время встретиться со мной, «чтобы поговорить о вещах, гораздо более интересных, чем простуда или грипп».

9. «Дзюдо – всеобъемлющий принцип урегулирования всех жизненных процессов»

(По рассказу Н. В. Мурашова)

Начав серьезно заниматься восточными единоборствами в школе Кито-рю, Дзигоро Кано понял, что занятия здесь базируются на философии и практике буддийской психотехники – дзен. Что же привлекало сэнсэев дзена в боевых искусствах? Восточные единоборства позволили им создать не пассивно-созерцательную, а активную школу йоги. То единство тела и духа, которого добивалась психотехника дзен, легче всего достигалось в боевых искусствах, где суровая дисциплина, совершенное владение телом и приемами борьбы были вопросами жизни и смерти.

Кроме того, сознание воина, находящегося в экстремальной обстановке, было особенно предрасположено к переходу в те состояния, к которым стремились последователи дзена: оно мобилизовало те возможности человека, о которых в обычной обстановке он у себя и не подозревал.

Эти измененные состояния воин был должен научиться распознавать, управлять своим сознанием и в итоге использовать эти навыки в борьбе.

– Твой дух должен становиться, как луна, – учил Кано сэнсэй Икубо Цунэтоси. – Твое сознание должно стать подобно лунному свету, равномерно озаряющему все вокруг. Твое сознание позволяет тебе воспринимать противника равномерно и целиком. Малейшая твоя нервозность и рассеянность – это облака, заслоняющие лунный свет и мешающие тебе воспринимать движения и намерения противника.

Кано послушно кивал, сидя в позе лотоса на татами. Он был способным учеником.

– Твой дух должен быть, как вода, – продолжал сэнсэй. – Твое сознание сейчас подобно гладкой поверхности спящей воды, которая дает неискаженное отражение. Оно не должно быть занято мыслями об атаке или защите. Они только помешают тебе оценить намерения противника, и тем самым он получит преимущество.

– Твой дух должен быть подобен натянутой тетиве лука – твое сознание должно быть свободным, но одновременно готовым к любой реакции, – заключал Икубо Цунэтоси. И Кано снова кивал головой. Эти двое отлично понимали друг друга.

– Наш старший сэнсэй Такуан в двух секретных трактатах оставил нам учение, которое называется «Сэйко» – действие в покое, – объяснял мастер Кано на следующем уроке. – Он учил, что свобода духа должна быть подобна отполированной поверхности зеркала или глади озера. Тогда ты будешь безошибочно отражать любое поползновение противника. Но дух твой должен быть сосредоточен, и тогда в решительный момент он подтолкнет тебя на неосознанное, но безошибочное действие.

Победа может быть достигнута в сочетании твердости духа и концентрации воли с естественной свободой движений. Внутренняя «пустота», рассеянное сознание, не сконцентрированное ни на чем, неколебимое спокойствие, предельное самообладание – вот залог успеха.

«Если противник обдумывает прием, – говорил сэнсэй Такуан, – он допускает краткий миг нерешительности и замешательства. Ты должен использовать эту паузу и перехватить инициативу первого удара».

– А если противник силен и ждет такой же ошибки от тебя? – негромко спросил Кано.

– Ты должен стоять на такой степени совершенства, чтобы позволить себе дождаться атаки и в тот же момент нанести ответный удар! Оттачивай мастерство в свободных схватках – во время них оба противника постоянно должны находиться начеку, быть готовы атаковать. Победит тот, кто проявит больше изобретательности в нападении и в защите. А для этого, помимо соображения, надо иметь и воображение.

Заканчивались занятия в до-дзе, начиналось обдумывание увиденного и услышанного. Послушный ученик превращался в придирчивого аналитика, чей ум был отточен университетскими занятиями.

Размышляя и сравнивая, Кано пришел к выводу, что разные виды восточной борьбы объединяет общий принцип гибкости, который предстал перед ним в образе бамбука. Бессознательно, естественно, как бамбук, мастер восстанавливает нарушаемое атакой равновесие.

В карате «бамбук» примет атаку тяжелого предмета, способного проломить бетонную стену, уступит, согнувшись, но затем выпрямится и поразит противника с удвоенной мощью, которая складывается из силы инерции атакующего и внутренней силы самого распрямляющегося «бамбука».

В айкидо это уже даже не бамбук, а перекати-поле, которое уносится ветром, опережая то, что рвется к нему. Мастер айкидо не разрушает инерцию атаки, а позволяет ей выйти из-под контроля до полного саморазрушения. Он не наказывает противника, а вынуждает его убедиться в собственной беспомощности.

Но больше всего Дзигоро Кано привлекал образ бамбука, с которого снег спадает из-за собственного веса. Негибкий дуб обязательно сломался бы под тяжестью снежной лавины. «Поддаться, чтобы победить», – так сформулировал Кано для себя девиз пути развития этого будущего единоборства. «Это будет “гибкий путь”», – решил он. Новый вид единоборства получил название «Путь мягкости, податливости, гибкости» – дзюдо.

Молодой мастер занимался не только теоретическими обоснованиями выбранного им борцовского метода. Многие его победы еще в период ученичества стали легендами и до сих пор передаются из уст в уста учениками Кодокана. Один из таких рассказов повествует о том, как среди борцов, тренировавшихся одновременно с Кано, выделялся силой и мощью некто Фукусима – торговец рыбой. Никто не мог найти к нему нужного подхода и уложить на татами. Все понемногу приходили к мысли, что человек такого роста и веса просто не имеет здесь соперников. Все – но не Кано.

Долго и тщательно присматривался он к рыбнику и однажды в самом конце тренировки, уважительно поклонившись Фукусиме, попросил провести с ним поединок. Тот охотно согласился, рассчитывая еще раз продемонстрировать окружающим свою непобедимость. Он вышел на татами и стал ждать атаки своего противника. Но Кано спокойно стоял на татами, ничего не предпринимая. Фукусима рассердился, он сделал шаг, другой и молниеносно захватил ворот кимоно соперника, намереваясь разделаться с ним.

Именно этого и ждал Кано: перехватив атакующую руку противника и развернувшись к нему на четверть оборота, он, сгибая ноги в коленях, второй рукой подтолкнул теряющего равновесие Фукусиму…

Изумленные зрители увидели, что непобедимый рыбник лежит на спине и, ошеломленный броском, даже не пытается подняться…

Через четыре года после того, как Дзигоро Кано вступил на путь единоборств, он в 1882 году открыл в Токио собственную спортивную школу – Кодокан. Прославленное впоследствии на весь мир учебное заведение вначале заняло четыре пустовавших помещения в храме Эйседзи. Теперь большую часть дня Кано проводил со своими учениками в храме: здесь протекала вся его жизнь – беседы, занятия, тренировки. Время, свободное от занятий дзюдо, было отдано шитью и ремонту борцовской одежды для себя и учеников, подготовке к преподаванию литературы в лицее, переводам с иностранных языков, гонорары за которые шли на оплату аренды зала…

Храм Эйседзи только год выдержал своих беспокойных арендаторов: его древние деревянные полы в самом прямом смысле не переносили мощных борцовских бросков – ломались стропила. Пришлось осваивать новое помещение, больше напоминавшее сарай, не спасавший от холода и сырости…

Первые годы становления дзюдо были заполнены упорным трудом, смелыми опытами и борьбой с конкурентами. Кроме того, было сделано главное – разработана не только практическая, но и философская основа нового кэмпо. О том, каким был путь к выработке этой теории, не скажешь лучше самого Дзигоро Кано:

«Я изучал искусство дзю-дзюцу у многих знаменитых мастеров позднего феодализма, которые были еще живы в пору моей юности. Их наставления обладали большой ценностью, так как являлись результатом глубоких исследований и долговременных опытов. Однако все эти наставления давались не в виде приложения к некоему всеобъемлющему принципу, но лишь как независимые изобретения отдельных специалистов. Обнаруживая различия в технике, я часто оказывался в затруднении, не зная, что здесь верно, а что нет и чему следовать предпочтительнее.

Такое положение привело меня к мысли о необходимости более тщательно изучить предмет. В результате я убедился, что, какова бы ни была цель, будь то нанесение удара в определенное место или проведение броска определенным способом, всегда должен существовать единый всеобъемлющий принцип, управляющий всей сферой. И этот принцип – оптимальное, наиболее эффективное использование духовной и физической энергии, направленное на достижение конкретной цели.

Сформулировав основополагающий принцип, я снова, под иным углом зрения, изучил разнообразные методы нападения и защиты, которые преподавались в то время и были в пределах моего досягания. Все их достоинства я сверял с данным принципом. Так я смог сохранить все те, что соответствовали данному принципу, и устранить те, что ему не соответствовали…»

Но Кано мог бы остаться только одним из сэнсэев восточных единоборств – пусть мастером, но одним из многих, если бы не замахнулся на большее. После нескольких лет проверки своей теории он пришел к смелому выводу: «Принцип максимально эффективного использования тела и духа является основополагающим принципом, который направляет всю технику дзюдо. Однако в нем заключено нечто большее.

Тот же принцип может быть применен для исправления дефектов и совершенствования человеческого тела, для того чтобы сделать человека сильным, здоровым и приносящим пользу обществу. Это составляет суть физического воспитания.

Данный принцип может быть использован и для улучшения питания, одежды, жилища, общественных отношений, способов делопроизводства, становясь таким образом школой жизни».

Правительству Мэйдзи – правительству перестройки доктор Кано предлагал универсальный инструмент обустройства буквально всех сторон общественной жизни: теорию, направленную на практическую деятельность. Теорию, которая обещает сделать эту деятельность максимально эффективной. Кто бы от такого отказался!

Но сначала надо было проверить эту теорию практикой хотя бы в той области, которой, собственно, и занимался доктор Кано. Тем более, что далеко не всем пришелся по душе такой высокий замах молодого сэнсэя.

Лидеры старых школ дзю-дзюцу называли Кано просто книжным червем, который вздумал отбивать хлеб у истинных мастеров воинских искусств. «В этом Кодокане нет ничего, кроме напыщенной схоластики и резонерства», – твердили они. Особенно озлобленно нападали на дзюдо мастера школы дзю-дзюцу Реи синто-рю. Не раз, открыв газету или свежий номер журнала, доктор Кано натыкался на разгромные статьи о дзюдо, написанные главой этой школы – Тоцуока Хикоскэ.

Начальнику управления имперской полиции просто надоело начинать каждое утро с докладов об очередной стычке питомцев Тоцуока Хикоскэ и учеников Кодокана. Кроме того, он никак не мог решить, по какой же системе готовить свои кадры. Наконец он топнул ногой и назначил в 1883 году проведение решающего матча между школами.

Власти постановили в конце концов упорядочить систему преподавания боевых искусств в стране и выбрать в качестве эталона единственную, наиболее эффективную школу. В случае поражения в матче Кодокану грозило закрытие. Надо было одержать чистую победу в большинстве схваток.

Только судья решал время поединка, но обычно он продолжался до тех пор, пока один из противников не падал от изнеможения или пока рефери не останавливал схватку, присуждая очевидную победу. Под угрозой было дело всей жизни доктора Кано.

Николай Васильевич прервал свой рассказ и полез за очередной книжкой с закладками.

– Знаете, под каким названием вошло это легендарное состязание в историю дзюдо? «Великое сражение Четырех Лордов Дзюдо Кодокан и мастеров Дзю-дзюцу».

– Сказано по-восточному цветисто, – заметил я. – И кто же были эти четыре великих лорда?

– Чтобы ответить на ваш вопрос, надо знать, кто были первые ученики доктора Кано. Свое первое До-дзе Фудзжимичо он открыл при храме Эйсе в Токио и назвал свою школу борьбы Кодоканом Дзюдо. Уже в июне 1882 года у него появился первый ученик. А в августе их было уже шестеро, и в это же время появился седьмой – пятнадцатилетний Сайго Сиро. Запомните это имя: именно он принес Кодокану его первую славу.

– Как я понимаю, это один из «великих лордов»? А остальные трое?

– Я пока назову только их имена: Томита Цунеджиро, Йокояма Сакуджиро и Ямасита Йошикадзу. И Сайго Сиро, конечно. По мнению доктора Кано, именно эти четверо наиболее соответствовали тому физическому и нравственному идеалу, к которому призывал сэнсэй. Это были сильные, честные и прямолинейные люди. Кано Дзигоро считал, что они – воплощение нового человека эпохи Мэйдзи, личности, которая была бы способна внести позитивный вклад в достижение блага своей нации и всего мира.

Но сначала требовалось доказать это старым мастерам дзю-дзюцу. А это было совсем непросто – ведь и в их искусство был вложен опыт боевых единоборств, который накапливался и оттачивался веками и не только на тренировочных татами, но и на полях сражений.

Старые мастера не скрывали, что считают Дзигоро Кано теоретиком и выскочкой, который кичится своей образованностью и ничего не понимает в борьбе.

10. Великая победа Кодокана

(По рассказу Н. В. Мурашова)

Доктор Кано был далеко не уверен в успехе. Впоследствии он вспоминал: «Тоцуока Хикосукэ считался сильнейшим мастером дзю-дзюцу конца Сегуната. После Хикосукэ школу возглавил его сын Эими, подготовивший многих выдающихся борцов… Действительно, со стороны Тоцуока были представлены очень сильные бойцы… К школе Тоцуока принадлежали лучшие мастера дзю-дзюцу той эпохи. А моим собственным учителям было в свое время нанесено тяжелейшее поражение, когда они выступили против мастеров дзю-дзюцу школы Тоцуока в Комушо До-дзе при Сегунате».

Выстоят ли лучшие ученики Кано против грозных воспитанников Тоцуока Эими? У Кано были сильные, выдающиеся мастера, но он выступил против самых сильных бойцов во всей Японии. В этой схватке ему предстояло не только победить, но и наглядно показать, на что способны дух и моральный облик дзюдо.

И вот наступил решающий день. В командных состязаниях должны были принять участие по пятнадцать мастеров от каждой школы. Красно-белые флаги колыхались на ветру над парком Шиба, где в помещении былого святилища проводились соревнования. Невозмутимо, наглухо скрыв все свои чувства, сидели друг против друга сэнсэи. Волновались зрители. Сосредоточенно ждали своей очереди выйти на татами мастера борьбы. Наконец прозвучал звонкий удар гонга. «Начало схваток!» – объявил судья.

Тревога доктора Кано оказалась необоснованной: школа Кодокан одержала убедительную победу, проиграв только две схватки из пятнадцати и окончив ничьей одну. Мастера дзюдо действительно показали, чего они стоят. Но в глазах зрителей, поклонников и знатоков единоборств авторитет школы зависел от исхода поединков ее сильнейших мастеров против сильнейших бойцов противника. Они, по обычаю, выступали последними.

С началом последних поединков в зале воцарилось гробовое молчание. На татами вышел Томита Цунеджиро и одержал верх в своей схватке. После него победил Ямасита Йошикадзу.

Однако Йоккояме Сакуджиро повезло меньше. Его противником оказался мастер Реи синто-рю Накамура Хансукэ. Он был ростом 176 см и весил 94 килограмма. Хансукэ считался сильнейшим человеком во всей Японии. О нем буквально ходили легенды.

Противники сражались отчаянно. Йокояма в схватке с этим человеком-горой напрягал каждый мускул своего тела. Без перевеса в чью-либо сторону бой длился пятьдесят пять минут. Наконец судьи остановили поединок и объявили ничью.

Йокояма поклонился своему могучему сопернику и сошел с татами. Это был лучший бой его жизни, но на душе у него было тяжело. Он знал, что в глазах знатоков дзю-дзюцу эта ничья была его поражением. Поединок должны были решить только поражение или победа. А так как Хансукэ был мощнее своего соперника и не знал поражений, ничью можно было истолковать в его пользу – он сохранял моральный перевес.

Теперь все зависело от исхода поединка Сайго Сиро.

«Последний бой! – объявил судья. – Представитель Дзюдо Кодокан Сайго Сиро встречается с представителем Тоцуока Йосин-рю Укиджи Энтаро!»

Укиджи Энтаро выглядел как мощный боец борьбы сумо рядом с невысоким Сайго. Зрители зашептались, сможет ли Сайго, несмотря на его знаменитую технику и скорость, противостоять такой грозной массе стальных мускулов?

И в самом деле – в начале поединка Сиро выглядел довольно вяло. Энтаро крепко захватил одежду Сиро и молниеносно провел бросок. Сиро подлетел вверх, и зрители привстали, ожидая услышать грохот падающего тела. Но этого не произошло: Сиро кувыркнулся в воздухе и приземлился на колени и предплечья. Зал ахнул от изумления. Укиджи рванулся вперед, чтобы довершить атаку, но внезапно его руки и отворот куртки попали в стальной захват Сиро. От былой вялости не осталось и следа: в глазах Сиро зажегся огонь ярости. Он лишил Укиджи баланса и провел необычный дугообразный бросок, оставаясь в его центре.

– «Горный вихрь»! – восхищенно вздохнули зрители: это был коронный «фирменный» прием Сайго Сиро, чем-то напоминавший бросок через бедро.

Громадный Укиджи Энтаро взлетел вверх и с грохотом упал на спину. И тут же оглушенный, травмированный, но переполненный гневом, он вскочил на ноги. Зрители были поражены: еще никто не вставал так быстро после «Горного вихря». На татами был сильный боец!

Но прежде чем Энтаро смог окончательно прийти в себя, Сайго бросился на него и еще одним сокрушительным броском снова уложил противника на татами.

На этот раз Энтаро не смог встать. Он тряс головой, вероятно, пытаясь отогнать пляшущие перед глазами звезды. Судья остановил поединок. Сайго принес окончательную победу молодому Кодокану.

Это был звездный час Кодокана, и, хотя в его истории было еще немало славных страниц, такого восхищения и такой всеобщей любви его последующим мастерам уже не доводилось на себе испытывать.

Вскоре дзюдо нашло применение в полиции и в армии, а через несколько лет вошло в программу средних и высших учебных заведений.

Доктор Кано вспоминал, что спустя много лет после этого знаменитого состязания произошел случай, глубоко его растрогавший. Было это в префектуре Чиба, куда сэнсэй приехал с несколькими учениками, чтобы продемонстрировать местному руководству педагогическую методику дзюдо. Инструктором полицейских сил по дзю-дзюцу был в этой префектуре Тоцуока Эими. Два состарившихся ветерана единоборств уважительно приветствовали друг друга и стали вместе смотреть схватку, в которой участвовал Сайго Сиро. И, вероятно, воскресив в памяти тот давний поединок Сайго Сиро со своим учеником, старый мастер Тоцуока Эими сказал своему былому противнику: «Я думаю, он великий человек».

«Услышав эти слова, – писал Кано, – я невероятно обрадовался. Когда я понял, что Тоцуока сказал это о Сайго, то не поверил своим ушам. Я никогда не упоминал об этом, но это одно из моих драгоценнейших воспоминаний».

Казалось бы, разработку комплекса приемов Кодокана можно было бы считать завершенной. Но еще долгие десятилетия доктор Кано работает над теорией дзюдо, особое внимание уделяя морально-этическим нормам воинских искусств. Ему хочется навсегда закрепить и оберечь высокие этические нормы дзюдо, спасти его от искажения недобросовестными или неумелыми борцами.

Так рождается устав школы Кодокан, под которым сто лет назад ученики расписывались кровью:

«Будучи принят в Кодокан, я не оставлю занятий без важной причины;

я не посрамлю своей школы;

без разрешения не стану рассказывать и показывать преподанных мне секретов мастерства;

без разрешения не стану обучать дзюдо;

вначале как ученик, затем как наставник всегда буду неотступно следовать правилам до-дзе».

Уже в самой жесткости этих правил ясно читалось стремление доктора Кано хотя бы на первых порах оградить молодое новое искусство от вульгаризации, сохранить его чистоту и определенную элитарность. А может быть, еще говорили в потомке самураев старые охранительные традиции его родины, которые только начинали претерпевать ломку.

Однако уже само огосударствление программ дзюдо делало многие положения этой клятвы нереальными: ведь учениками школ, где преподавалось дзюдо, могли быть и были уже в ту пору и иностранцы. Новое воинское искусство естественно преодолевало государственные границы и национальные ограничения.

Способствовал этому и сам Дзигоро Кано – в сентябре 1889 года он отправился в Европу, чтобы ознакомиться с принятой там системой физвоспитания и поделиться своими идеями относительно дзюдо.

Сначала выступления Кано и его учеников натолкнулись на холодное равнодушие публики, но Кано посетил Лион, Брюссель, Вену, Париж, Лондон, Стокгольм и Амстердам, и это европейское турне принесло свои плоды – начался обмен преподавателями и спортсменами, за рубежом стали открываться филиалы Кодокана.

Здесь я не удержался и прервал повествование Николая Васильевича:

– А как же быть с самым большим замахом Дзигоро Кано – с его претензиями на то, что он открыл прямо-таки всеобъемлющий жизненный принцип? Ведь пока речь идет только о воинском искусстве, которое внедряется государством в систему образования.

– То-то и оно, что внедряется в систему образования – значит, в процесс подготовки молодого поколения. А вы спрашивали себя, зачем это делается?

– Ну это же лежит на поверхности – чтобы получить здоровую и сильную молодежь. Ну и, наконец, после известной переподготовки занять всех тех, кто остался без меча и работы после падения знатных самурайских кланов, одновременно не допуская вульгаризации и разнобоя в преподавании воинских искусств…

– Это действительно – на поверхности. А если посмотреть шире – вернуть молодежь к тому лучшему, что не просто создавалось веками, но еще и отобрано, профильтровано, с точки зрения тогдашней ситуации. Дать молодежи опору на предков, одновременно не давая ей увязнуть снова в тине традиций. Что до элитарности, то она в этом случае уже проповедовалась не клановая, а фактически национальная. Вообще, скажу я вам, это путь скользкий, по лезвию меча. Эти мои опасения подтверждаются всей дальнейшей трансформацией Ямато дамасии – японского духа – вплоть до 1945 года.

Да, знаете ли вы, кстати, что известный у нас фильм знаменитого японского режиссера Куросавы «Гений дзюдо» посвящен именно рассказанной мной выше истории становления Кодокана?

– Фильм в самом деле замечательный, но вы не ответили на самый первый мой вопрос – как быть с якобы универсальностью принципа дзюдо?

– А этот принцип, в известном смысле, универсален без всяких «якобы». Вопрос в другом – Дзигоро Кано действительно открыл его или только применил, и каким предполагалось действие этого принципа. Впрочем, тогда слушайте дальше.

Хотел бы, между прочим, напомнить вам, что мастерам Кодокана на уровне черного пояса обязательно надо было знать способы оказания первой помощи при травмах. Основаны они были на теории и практике акупрессуры – техники воздействия на жизненно важные точки человеческого тела.

Ну а теперь все-таки по существу затронутого вами вопроса.

Дзигоро Кано был первым из тогдашних мастеров воинских единоборств в Японии, кто решил применять к своим дисциплинам понятие До – Путь, или кардинальный принцип – в противоположность прежнему дзюцу (искусство, мастерство, метод). И в данном случае новое – это просто хорошо забытое старое – ведь понятие «До» в смысле Высшего принципа. Пути следования, Стези испокон веков жило в китайской и японской религиозно-философской мысли. Вспомните хотя бы китайское «Дао». Этот термин использовался, например, мастерами всех видов китайских ушу.

Даже сам термин «дзюдо» не был изобретением доктора Кано: еще в эпоху сегуната Токугава так называла свой стиль одна из школ дзю-дзюцу – Дзикисин-рю. Именно для того, чтобы подчеркнуть отличие своей школы от предшественников, Дзигоро Кано назвал свою школу Кодокан – Клуб постижения Пути.

Кроме технических приемов борьбы в программу Кодокана входили комплексы для психической подготовки – ката. Каждый ученик Кодокана должен был безукоризненно знать их:

• комплекс для свободного спарринга;

• комплекс решимости;

• комплекс самозащиты Кодокана;

• комплекс мягкости; старинный комплекс;

• комплекс «пяти стихий»;