Буддист-паломник у святынь Тибета Цыбиков Гомбожаб

Глава XIII. Монастырь Сэра

Обогнувши горный мыс, о котором упомянуто выше, дорога идет далее подле самых гор, пересекая по прямой линии лишь устья немногочисленных неглубоких падей. В таких падях располагаются поместья лиц, преимущественно духовных. Так, в первой пади, влево от дороги, стоит хороший дом с пристройками, принадлежавший бывшему прорицателю Найчун-чойчжона.

Во второй пади, уже более глубокой и широкой, расположено большое имение одного богатого перерожденца. В этом имении, называемом Новым монастырем (Гонба-сар), разведено много абрикосовых деревьев, наилучшие плоды которых управляющий имением ежегодно подносит далай-ламе, за что пользуется некоторыми льготами при аренде казенных земель. Направо, при самой дороге, находится имение прорицательницы Дамчжань, о которой я упоминал выше. Немного далее от этого имения на больших каменных глыбах высечены изображения разных божеств, преимущественно грозных, а также священные тексты и молитвы.

В последней пади налево от дороги, на значительной вышине, находится отшельническая келья сэраского перерожденца, называемая Бар-ритод (Келья срединной горы). Еще далее по правую руку от дороги и дом этого перерожденца. Должно сказать, что около всякого зажиточного дома постоянно ютятся дома и посторонних, не всегда особенно бедных. Поэтому упомянутые поместья, в особенности последнее, представляют целую деревню. Недалеко от него, в том месте, где дорога, направляющаяся к Сэра, отделяется от подошвы гор, видны два-три субургана, пришедшие в ветхость и полуразрушившиеся.

Вдоль всей дороги, по скалам, снует масса ящериц, быстро убегающих от людей. В этих же скалах, в глубине ущелий, в особенности там, где стоит Брайбун, водятся в изобилии большие скорпионы, коих тибетцы называют дигбра, или дигб(а)ра(н)цза, т. е. «мучительными червями с рогами». Эти скорпионы не любят холода, поэтому всегда прячутся под камни. Они кусаются, как говорят, очень больно, и если они захватят своими клешнями человеческое тело, то не нужно отдергивать силой, а лучше сверху налить растительного масла. Тогда дигбра околевает, и клешни сами по себе отпадают от тела человека. Мясо такого рака считается лекарственным средством и дается преимущественно при таких болезнях, которые происходят, по объяснению тибетской медицины, от общего понижения температуры организма.

Мясо ящерицы входит также в рецептуру этой медицины и служит элементом, сильно возбуждающим упавшую энергию. Ящерица считается очень неглупым животным. Ламаистские философы, в пример сравнения животных с людьми, говорят следующее. Ящерица находится во взаимной вражде со змеей. В открытой борьбе змея остается всегда победительницей, вследствие этого ящерица, выкопав себе проходную прямую нору, роет посредине отверстие прямо вверх. Когда змея в погоне за ящерицей вползает в нору, то последняя залезает в верхнее отверстие и, пропустив голову змеи вперед, сама оборачивается и перекусывает безнаказанно змею. Отсюда нравоучение. Если такое жалкое животное знает средство спасения своей жизни, то чем же лучше его человек, заботящийся только о благах этой земной (материальной) жизни, но не прилагающий старания к духовному совершенству.

Перед самым монастырем в дождливое время приходится переправляться через речку вброд, а в сухое время можно просто перешагнуть через нее.

Основателем монастыря Сэра считается Шакчжя-ешей, известный у своих почитателей под именем Чжямчэнь-чойрчжэ[83]. Он родился в 1354 г., в знатной семье, подле монастыря Цалгунтана. С малых лет он был посвящен в монахи и отличался мягким, кротким характером. Когда в Тибете прославился Цзонхава, Шакчжя-ешей поступил к нему в ученики и экономы. Из сильного благоговения перед великим реформатором он сделался послушным исполнителем его воли.

Китайский император Минской династии Юн-ло (1403–1425), услышав об удивительной славе Цзонхавы, послал к нему приглашение, не имевшее успеха. Тогда, по преданию, Юн-ло послал вторично послов к Цзонхаве с просьбой послать одного из учеников, по достоинствам равного ему. Вследствие этого Цзонхава назначил к отправлению Шакчжя-ешея и дал ему наставления, как поступать при дворе императора. Получив такую командировку, Шакчжя-ешей со своими учениками и послами императора отправился из Тибета в 1414 г., и свидание его с императором произошло в начале 1415 г. После сего император давал ему поручения по религиозным делам, по выполнении коих пожаловал ему грамоту и печать. Затем Шакчжя-ешей посетил монастырь У-тай-шань и в 1416 г. возвратился в Тибет с большим имуществом и ценными подарками, из числа коих драгоценные четки, как упомянуто выше, надел собственноручно на шею большой статуи Чжу в Лхасе.

В 1419 г. Цзонхава, во время своего пребывания в ритоде Сэра-чойден, предложил Шакчжя-ешею построить особый монастырь для изучения «тарни». Последний изъявил согласие и в том же году положил основание монастырю Сэра или, полнее, Сэра-тэг-чэн-лин, т. е. «Сэра – обиталище Великой колесницы, или Махаяны». О названии горы, у которой стоит монастырь, я наводил справки в тибетских книгах и везде находил только название Гжяб-ри, каковое слово есть имя нарицательное – «задняя гора», т. е. гора сзади монастыря. От одного монаха я слышал, что гора по левую руку (от зрителя на монастырь) называется Дуг-ри (Гора-зонт).

В Сэра Шакчжя-ешей пробыл до 1429 г., когда получил вторичное приглашение в Пекин от императора Сюань-дэ (1426–1436), внука Юн-ло. Отправляясь в Пекин, он поставил некоего Дарчжяй-санбо во главе монастыря.

Из этой поездки он уже не возвратился в Тибет и умер в 1435 г. в Пекине на 82-м году жизни. Перерожденцами его считаются нынешние Чжянчжа-хутухты, живущие преимущественно в Пекине, собственный монастырь коих Гон-лун находится в Северном Амдо.

Монастырь Сэра лежит верстах в четырех на север от Лхасы, у подошвы северных гор, почти на ровном месте. Постройки в нем не такие большие и не так стеснены, как в Брайбуне. В нем три золоченые крыши, и из Лхасы Сэра представляет довольно красивый вид.

Главнейшей святыней этого монастыря можно считать статую одиннадцатиликого Чжян-рай-сига (Авалокитешвары), про которую существует следующее предание.

В давнее время монахиня Балмо посетила местопребывание Чжямьяна (Манджушри) и, взяв у него сию статую, улетела. Затем прилетела с этой статуей в местность Пабон-ха, где спрятала ее в одной пещере. В то время, когда настоятелем Сэра был некто Чжялцань-санбо, один пастух, пася своих коз, заметил, что одна из них вошла в пещеру, и чтобы выгнать ее оттуда, он бросил камень, который ударился в пещере о какой-то звонкий предмет. Удивленный пастух заглянул в пещеру и заметил лежащую на спине статую. Удивление пастуха еще более увеличилось, когда он увидел подле нее лужу козьего молока и сама статуя заговорила человеческим голосом. Пораженный чудом пастух побежал к настоятелю Сэра Чжялцань-санбо, который тотчас пошел в указанную пещеру и перенес статую в свой монастырь, где она и находится в дацане Чжеба.

Этот Чжялцань-санбо считается перерожденцем упомянутой монахини Балмо и жил с 1402 по 1469 г.

С его времени в Сэра образовались четыре дацана: Верхний – Дод-ба, Нижний – Мад-ба, Бромдэн и Чжя. Затем дацаны Бромдэн и Чжя соединились с Верхним, который впоследствии был также закрыт, и воспоминанием о существовании его в настоящее время является лишь должность настоятеля, замещаемая и поныне. Но зато образовались два новых дацана – Чжеба, или Чжейба, и Агпа. Таким образом, в Сэра в настоящее время три дацана, из коих два богословских (цан-нид) и один (Агпа) тарнистический.

Дацан Нижний (тиб. – мад), или «основной», учрежден ламой Чжян-чуб-бумба, или Чжан-чуб-одсэр. Богословие изучается в нем по руководствам Даньба-дарчжяй, проще – Дандарба («распространитель учения»).

Дацан Чжеба Песчаный) основан ламой Лодой-риньчэн-сэнгэ, который более известен под именем Сэра-гун-чэнь («сэраский всезнающий»). Он, родом цзанец, сначала жил в Брайбуне, но вследствие вражды завистников ушел со своими приверженцами в Сэра и основал дацан Чжеба. Богословие изучается в нем по руководствам другого цзанца Чойчжи-чжялцаня, которого зовут чаще Сэра Чжя-бцун-ма. Он считается перерожденцем основателя Сэры Шакчжя-ешея. В числе его учеников были известные составители руководств богословия Соднам-дагпа и Чжямба-даший.

В этом дацане находится так называемый пурба, считающийся кладом волхва Дарчарвы и именующийся полнее Балчэнь-дорчжэ-шон-нуй-пурба, и статуя хранителя Дамдина (Хаягрива) с тремя лицами и шестью руками вместе с женским божеством. Эти предметы поклонения добыты основателем дацана Лодой-риньчэнь-сэнгэ.

Третий дацан – мистический – основан во время хана Лхавсана, потомка знаменитого Гуши-хана, в начале XVIII в.

Число монахов в Сэра – около 5000, из коих около 200 в Агпа, а остальные распределяются по дацанам Мад и Чжеба приблизительно как 2: 3.

Все духовенство, как и в двух вышеупомянутых монастырях, делится на общины – камцаны, коих в дацане Чжеба – 22, а в Мад – 14. Дацан Агпа не имеет своих дацанов, и духовенство его распределяется по общинам двух других дацанов.

Если Галдан знаменит своими чудесными реликвиями, а Брайбун – прорицателями, то Сэра славен своими ритодами, что в буквальном переводе значит «горная цепь», но понимается теперь, как уединенная келья лам-отшельников в горах. Ища удаления от мирской суеты, знаменитые аскеты ставили свои кельи на скалах высоких гор и там предавались созерцанию. Со временем усердие набожных почитателей стало накоплять в скромных кельях богатство и учеников. Обычай отыскивать перерожденца всякого выдающегося ламы обратил эти кельи во дворцы и поместья перерожденцев, каковыми и являются они в настоящее время.

Самым древним и самым известным ритодом считается «Пабон-ха», находящийся верстах в трех на северо-запад от Сэра и принадлежащий далай-ламе.

Здесь на природной скале стоит дворец далай-ламы, в котором чтится статуя Чжян-рай-сига. Предание говорит, что этот дворец-храм был построен ханом Срон-цзан-гамбо и имел 9 этажей, но известный гонитель буддизма, царь Лан-дарма разрушил верхние этажи, оставив только 2 нижних. Набожные приходят сюда для 3333 круговращений вокруг этого дворца, на это требуется от 10 до 15 дней самой усердной ходьбы. Вероятно, что число имеет какое-нибудь символическое значение. Здесь есть цокчэн-ский дуган и жилища здешних монахов, коих около 30 человек.

Саженях в 200–300 на восток находится большая каменная глыба, которая, по преданию, сама прилетела из Индии. На этом камне разрезают трупы для отдачи их на съедение грифам и ягнятникам. Так как этот камень считается священным, то всякий стремится быть разрезанным на нем, но такая завидная доля достается лишь более зажиточным, так как она сопряжена со значительными расходами как по перенесению трупа, так и по плате, вносимой в виде вознаграждения местным монахам за чтение похоронных молитв. Кроме того, верят, что если живой человек голый поваляется на этом выпачканном трупами камне, то его жизнь продлится. Мы слышали, что в год нашего пребывания сам далай-лама проделал эту неприятную, но полезную процедуру.

Второй знаменитый ритод, Сэра-чойден, стоит над монастырем Сэра на уступе северной горы. Он известен тем, что здесь часто живал Цзонха-ва и проповедовал свое учение. Тут до сих пор сохранился желтый домик позади дугана дацана Чжюд. В нем на стене находится рисованное изображение Цзонхавы с двумя его любимыми учениками.

Ритод, лежащий выше, ближе к вершине этой горы, называется Дуб-хан-ритод и принадлежит перерожденцу Дубхан-ринбочэ.

Затем за этой северной горой, при устье пади Го-лаского перевала, находится богатый ритод Пурбу-чжог, принадлежащий вышеупомянутым перерожденцам, именуемым Чжямба-ринбочэ. Теперь скажем, что здесь, между прочим, сохраняются типографские доски трех томов сочинения одного из прежних перерожденцев Агван-чжямба.

Верстах в трех на юго-запад от Сэра, на дороге, ведущей в Брайбун, находится упомянутый уже выше ритод Бари, принадлежащий перерожденцам Бари-дорчжэ-чан. Есть много и других ритодов, перечисление коих не представляет особого интереса, но скажем, что ритоды часто можно смешивать с женскими монастырями, кои строятся в большинстве случаев также на горах.

Первый раз в монастыре Сэра я был 21 января 1901 г. и останавливался у одного бурятского ламы, жившего в небольшом здании кампана Самло, которое находится почти на юго-восточном краю монастыря. Монах этот, молодой еще человек, был единственным бурятом, проживавшим в Сэра. Когда же года три тому назад он с одним своим товарищем, ныне возвратившимся на родину, поселился здесь, то брайбунский халхаский мицан возбудил против них обвинение, что они не имеют права поступать в Сэра. Однако эти молодые люди заявили протест, основываясь на том, что в их Цугольском дацане (Цугольский дацан находится в Западном Забайкалье) богословие проходится по толкованиям сэраского Чойчжи-чжял-цаня, а потому им удобнее учиться в дацане Чжеба в Сэра. Дело дошло до далай-ламы, который приказал издать постановление, что все буряты должны причисляться к Брайбуну или же к Галдану, только монахи, приезжающие из бурятского Цугольского дацана, могут при желании быть причисленными к монастырю Сэра.

22 января, по установившемуся обычаю зажиточных богомольцев делать угощение и раздачу монет в своей общине, я потратил на это около 22 ланов здешних монет. Халхаская община в Сэра, к которой причисляются и буряты, состояла в это время из 22 человек.

Второй раз я посетил этот монастырь 3 февраля, которое пришлось на 27-е число последней луны года. В этот именно день, один раз в год, бывает поклонение так называемой пурба, о которой упомянуто выше. Пурба представляет особого рода орудие, употребляемое при богослужениях заклинательного характера. Обыкновенно она делается из железа, меди и других металлов, а также и из дерева. По форме представляет трехгранное острие, длиною около 6 вершков, при стороне основания немного более одного вершка. К основанию приделывается та или иная ручка. Мне не пришлось видеть детально сэраскую знаменитую железную пурбу, так как она, считаясь большой святыней, понятно, не доступна для простых людей.

Говорят, что этой пурба однажды завладело верховное правление Тибета, видя в ней предмет поклонения многочисленных почитателей и, следовательно, дохода. Но при перенесении в Лхасу никто не мог удержать ее в своих руках: она выпадала. Тогда обратились к далай-ламе с просьбой объяснить это необычайное явление. Тот сказал, что эта пурба должна храниться в сэраском дацане Чжеба. Один раз в год хамбо этого дацана, в сопровождении свиты, в нарядных костюмах везет пурбу, отдельною лошадью, сначала в Поталу, где прикладывает ее к голове далай-ламы и его приближенных, а затем к знатным лицам в Лхасе. Во время этого хозяева Лхасы принимают хамбо с большим почетом, предлагают угощения и подносят денежные подарки.

После возвращения пурбы из Лхасы начинается поклонение простолюдинов. Для этого на крыльце дацана Чжеба, направо от двери, устраивается высокий трон для хамбо, на котором он сидит в облачении, одинаковом с далай-ламским, присваиваемом ему на один этот день. Облачение это, впрочем, мало чем отличается от хамбинского. Только более дорогая мантия и шапка цзонхавинского образца. Вокруг стоят приближенные. Гэской дацана и его помощники с палками, плетями и прутьями в руках следят за порядком, пропуская поклонников гуськом с правой стороны хамбо, который сидит, обратясь лицом на восток, держит пурбу, завернутую в тонкую желтую китайскую материю, и прикладывает к головам поклонников. Многие из них подносят хадаки, которые собирает один из прислужников.

На поклонение собралось народу очень много, большею частью светские жители Лхасы. Было также немало духовенства из других монастырей. Монахи Брайбуна, вследствие старинного антагонизма с сэраскими, приходят со своими учебными шапками, которые в толпе держат на плечах для того, чтобы их могли отличать распорядители порядка. Они издавна выхлопотали или, скорее, вытребовали себе право не получать ударов от этих распорядителей.

Поклонение окончилось около 3 часов дня, и в тот же день я возвратился из монастыря в Лхасу.

Других особых празднеств в Сэра, по-видимому, нет. Только в 5-й луне, когда туда приглашается прорицатель Карма-шяр для ниспускания чойчжона, стекается много народа из Лхасы и окрестностей, так как, как сказано выше, Карма-шяр очень почитается жителями Лхасы.

Из Сэра в Лхасу ведут несколько дорог. В дождливый период года пешеходы преимущественно избирают ту, которая выходит на главную дорогу (к Го-ласкому перевалу) у казармы китайского гарнизона, называемой Чжашитан. Выражение «Чжашитан» значит «равнина усмирения врагов». Происхождение этого названия приписывают тому случаю, когда в 1719 г. китайская армия, пришедшая для изгнания полчищ чжунгарского завоевателя Цэван-рабтана, достигла своей цели без всякого кровопролития, остановившись лагерем на этом месте, так как чжунгарское войско бежало.

Чжашитан отстоит от Лхасы верстах в трех и представляет жилища солдат, обнесенные глиняной стеной. Вне стены находится большой дом тибетского образца, где живут военачальники гарнизона. Здесь же, направо от лагеря, поставлена длинная стена из глины, которая служит заслоном при учебной стрельбе в цель.

Дорога от Чжашитана до Лхасы идет среди возделанных полей, по местности, которая в дождливый период года обращается в русло речки. В это время мосты или, скорее, помосты, устроенные через каналы, находятся среди воды, так что желающий воспользоваться ими пешеход должен пройти немалое расстояние по воде. В зимнее, более холодное, время в Тибете бывает сухой период года и вода не выходит из пределов этих мостов, так что пешеход может пройти все расстояние от Сэра до Лхасы, не снимая с ног своей обуви.

Глава XIV. Монастырь Даший-Лхунбо

Во время моего пребывания в Лхасе я сделал две экскурсии, одну – в главный город провинции Цзан, Шихацзэ, а другую – в древний город-монастырь Цзэтан, находящийся на реке Цзанбо-чу в южной части провинции Уй. Теперь последовательно опишу их.

30 сентября 1900 г. я в сопровождении одного бурятского ламы, служившего мне толмачом, выехал в главный город провинции Цзан, Шихацзэ. Дорога из Лхасы идет по правому берегу реки Уй. Верстах в 11–12 от Лхасы, там, где эта река близко подходит к правобережным горам, на скалистом горном носу в древности находился знаменитый замок Донхар, который до возвышения Поталы владычествовал над Лхасой и ее окрестностями. В настоящее время от него остались только развалины, изображенные на концовке этой главы. У подножия замка на скале высечено изображение будды Шакьямуни.

По западную сторону от этих развалин, на берегу реки, находится маленькая деревня, большинство жителей которой торгуют мясом на базаре монастыря Брайбун.

С этого места начинается широкая долина Додлун, которую монголы чаще зовут Ямбачжань, по названию одной из ее верхних падей – плодородной и населенной местности Центрального Тибета. На реке этой долины, называемой Додлун-чу, построен довольно большой каменный мост.

Путь чрезвычайно каменист, и мы после пятичасовой езды шагом остановились в местности Ньетан в доме тибетского крестьянина, которого рекомендовали мне знакомые в Лхасе. Рекомендация эта нам оказала ту услугу, что нас пустили в дом и приготовили нам чай и кушанье из наших продуктов, а ночью хозяин бесплатно прокараулил наших лошадей, привязав на длинных веревках на выжатой ниве. Местность Ньетан известна в истории тибетского буддизма своим монастырем, где знаменитый проповедник XI в. Чжово-балдан-адиша (994—1067)[85] прожил 9 лет. В настоящее время монастыря уже нет, а указывают в особом сумэ большой субурган, в котором, по уверению местных жителей, находится прах сего проповедника. В некотором отдалении от него находится сумэ с большой статуей Тары (по-тибетски – Дол-ма).

1 октября мы двинулись далее по тому же правому берегу Уй-чу. На этом пути река местами очень близко подходит к правобережным скалистым горам, потому приходится ехать по голым скалам и опасным обрывам. Ближе к устью долина расширяется, а река отходит к левобережным горам и там, соединившись с рекой берега Цзанбо-чу, уходит на юго-восток. У горного носа левого Цзанбо-чу находится замок Чу-шур-цзон. Пройдя далее по левому берегу реки Цзанбо, мы заночевали в деревне Чжала-са после 9,5-часового движения. Так как здесь мы не могли найти постоялого двора, то попросились в дом одного крестьянина и купили у него соломы для лошадей. Утром же уплатили за топливо один каган (3,5 коп.).

2-го числа тут же, против названной деревни, переправились на карбазах через реку Цзанбо-чу. У карбазов, по-тибетски – чуйшинда, в буквальном переводе – «водяной деревянный конь» (длина около 5 саженей ширина в кормовой части около 2 саж., а в носовой – около сажени, дно плоское, и животных ставят прямо на него), на носу – изображение лошадиной головы. Весел пять: 4 по бокам и 1 на корме. За перевоз мы уплатили по 0,5 монеты с лошади со всадником, после чего перевозчики просили «на водку» не менее настойчиво, чем в нашем отечестве.

Далее мы ехали по правому берегу реки Цзан и верст через пять вступили в правобережную ее падь (Ба-цза), оттуда поднялись на высокий перевал Ганба-ла, что значит перевал Нога. Кстати заметим, что тибетцы, по-видимому, любят давать перевалам названия частей тела. Так, существуют еще перевалы: на север от Лхасы – Го-ла (перевал Голова), еще далее – Чаг-ла (перевал Рука), на юг от Лхасы – Го-ган-ла (перевал Головы и Ноги). Поднимались на перевал с северной, сравнительно отлогой, стороны ровно 3 часа, и с вершины открылся вид на озеро Ямдок. Ночевали мы после 6,5-часовой езды в деревне Рамалун (Козье ущелье, или Козья долина), находящейся тут же под перевалом на берегу озера Ямдок-цо, или Яр-брог-мцо в литературе, в переводе значит «верхнее уединенное озеро», или «озеро верхних пастбищ».

Название, без сомнения, указывает на высокое местоположение озера, хотя бы над уровнем воды соседней Цзанбо-чу (Брамапутры). Затем, окрестные горы этого озера, в особенности те, которые заключены в кольцо его, покрыты травой и поныне служат скорее для пастбищ, чем для пашни. Округ этого озера с пастушеским населением, отделяющий две провинции, Уй и Цзан, являлся всегда особенно уединенным. В перечне округов Тибета писатели отмечают, как перечислено выше, таковых в Уе и Цзане по 6 и уже 13-м прибавляют округ Ямдока. Люди избегают употреблять воду из этого озера, говоря, что в нем погибло много непальцев во время войны с тибетцами, следовательно, вода осквернена, хотя она пресная.

3-го мы ехали по северному берегу озера, который очень пустынен, в неглубоких боковых падях видны были площадки, когда-то занятые пашнями. Ближе к северо-западному концу озера находится старинный замок Балдэй-цзон (что в живой речи звучит как Байдэ-цзон), около него обычная деревня с пашнями поблизости. Замок этот находится как раз между двумя провинциями: Уй и Цзан. Местность по северному берегу озера, являющаяся соединением двух провинций, служила, по-видимому, полем враждебных столкновений независимых удельных владельцев; здесь происходили сражения между чжунгарами и цзанцами, а также между непальцами и тибетцами[86]. На северо-западном краю озеро разветвляется на два рукава, из коих один направляется на юг, а другой – на северо-запад и выпускает из себя реку Рон, по которой и лежал наш дальнейший путь. После 8-часового движения в продолжение дня мы остановились на ночь в деревне Цзатан (Травянистая равнина). Тибетцы очень неохотно пускают к себе путников на ночлег, и лишь выгода продать соломы и получить за топливо заставляет отводить для них какой-нибудь навес или сарай по соседству с домашними животными.

4-го путь наш, шедший вниз по реке Рон, оказался чрезвычайно трудным по своей каменистости, крутым подъемам и спускам в овраги. Долина чрезвычайно узка и мало населена. Деревушки ютятся лишь при устьях боковых падей и на обрывистых берегах, где есть какая-нибудь возможность для хлебопашества. После шестичасовой езды от места ночлега мы пришли в деревню Чу-срин-ха, где много холодных и горячих минеральных ключей. Температура горячих ключей, по-видимому, чрезвычайно высока: я, по крайней мере, не мог долго продержать руки в воде, текущей по деревне из ключа. Сделав отсюда двухчасовой путь, остановились ночлегом в местечке Тамбэйса, как называли нам вообще эту местность.

5 октября нам встретился на пути ронский замок Ринь-бун-цзон (Замок кучи драгоценностей), игравший в истории уделов немалую роль. Далее, после 3,5-часовой езды, мы достигли небольшого монастыря ронского Чжямчэня, где главной святыней, как показывает название, является медная статуя Майтреи около 5 саж. вышины. Она изображает Майтрею в сидячем положении со сложенными под себя ногами в девятилетнем возрасте. Через 1,5 часа после выезда из монастыря мы прибыли к реке Цзан. Река в этих местах течет между высокими горами и имеет крутые обрывистые берега. Дорога часто поднимается на крутые скалы, когда они близко подходят к реке, не оставляя промежутка между собою и берегом реки для проезда. Говорят, что весьма труден и даже непроходим путь по берегам реки Цзан, ниже устья названного ущелья Рон. По нему с грехом пополам может пройти лишь пешеход или привычный порожний осел. После девятичасового пути за день остановились на ночлег в деревне Дагдуха.

6-го ехали по местам уже более удобным, так как долина реки Цзан расширяется, причем сама река течет многими руслами, разнося повсюду песок и ил. Песчаные берега долины, по-видимому, служат причиной малой населенности здешних мест. После 8,5-часового пути мы с трудом выпросили у одного хозяина дома в местности Кушарну позволение заночевать у него, но нас не впустили во внутренний двор, а отвели место под небольшим навесом за воротами.

7-го мы вышли очень рано и после семичасовой дороги достигли монастыря Даший-Лхунбо, где остановились в доме халхаского мицана и прожили до 20 октября.

Основателем монастыря Даший-Лхунбо был ученик и последователь Цзонхавы, Гэндунь-дуб, который считается, как известно, первым далай-ламой и жил с 1391 по 1475 гг. Он родился в цзанской деревне Гурмару, вблизи Сакьяского монастыря, от отца Гонбо-дорчжэ и матери Намчжид. По преданию, родители во время его младенчества были ограблены ворами и он вырос в бедности и прислуживал сначала у лам в монастыре Нартане. Вскоре он попал под покровительство настоятеля этого монастыря Дувба-шейраб, который посвятил его в убаши (по-тибетски – гэнен) и заставил учиться. 15-ти лет Гэндунь-дуб был посвящен в гэцулы, а 20-ти – в гэлоны.

На 24-м году своей жизни, т. е. в 1414 г., он отправился в Уй и в монастыре Даший-донха впервые встретился с Цзонхавой, который сразу же приблизил его к себе и не разлучался с ним до конца жизни. В то время он учился у Чжялцаба и хранителя винаи Дагба-чжялцан. После смерти Цзонхавы он учился и учил в разных местах и, пробыв в Уе всего 12 лет, он в 1426 г., как сказано выше, возвратился в Цзан вместе с Шейраб-сэнгэ. Здесь он всюду проповедовал «желтошапочное» учение и в 1447 г. нашей эры положил основание монастырю Даший-Лхунбо.

Основанный таким образом монастырь находится на южной стороне горного мыса при впадении в реку Цзанбо-чу правобережного притока, называемою Цзанбо-шяр, или Чжян-цзе-чу, который также называется Нянчу. Даший-Лхунбо имеет почти четырехугольную форму, и окружность его не более 2,5 версты. Удаленный от реки, он пользуется водой из колодцев. Когда подъезжаешь к монастырю, то первыми бросаются в глаза пять золотокровельных храмов, стоящих по одной линии с востока на запад. Они почти одной формы и содержат в себе субурганы пяти банчэн-ринбочэ (официально – банчэн-эрдэни).

Стены этих зданий сложены из каменных плит и окрашены в коричневый цвет, крыши в китайском стиле, из золоченых листов красной меди. Они строились в разное время с востока на запад, так что могила первого банчэня находится на восточном краю, а пятого – на западном. Заключенные в них субурганы почти одинаковой величины, но разной отделки; особенной роскошью выделяется субурган пятого банчэня Данбий-ванчуга, умершего или, вернее, убитого в цветущем возрасте.

Между усыпальницами первого и второго банчэней находится дворец сих перерожденцев. На восточных внешних воротах его висит обычная синяя доска, жалуемая маньчжурскими богдоханами высочайше утвержденным кумирням.

Дворец этот сами монахи зовут Гадам-побран. На восточной стороне, рядом с дворцом, находится здание цокчэнского дугана, главной святыней коего считается статуя Шакьямуни, вылитая еще при Гэндунь-дубе. На северо-восточном краю монастыря выдается громадная стена-щит, выстроенная с пустым пространством внутри, с окнами и дверью с боков. Эта стена предназначена для выставления на ней большого изображения будд в день годового праздника. Название ее на месте у меня не оказалось записанным. Waddell на с. 273 своего «The Buddhism of Tibet or Lamaism» дает по Турнеру[87] название «Go-ku-pea», или «Kiku Tamsa». Первое слово, вероятно, тибетское, гой-ку-пэб – «пришествие изображения на материи», а второе, кой-ку-тамса – «место для натягивания образа».

Монастырь этот, по образцу лхасских, делится на факультеты, из коих 3 богословских и 1 тарнистический.

Богословские дацаны суть:

1) Шяр-цзэ, первым хамбо которого был Шандон-димэд, изучает цан-нид по толкованиям сэраского Даньба-дарчжяй; 2) Чжил-хан, принявший за руководство толкования банчэня Шаньдибы-лодой-чжялцан; 3) Тойсам-лин, первым настоятелем которого называют Димэд-шенень, пользуется при изучении цан-нида толкованиями брайбунско-гоманского Агван-цзондуя и сэраского Чже-бцзун-ба; 4) тарнистический дацан называется Агпа и почти сходен с лхасскими дацанами Чжюд. Он был основан первым банчэнем Ловсан-чойчжи-чжялцанем, хотя и был задуман еще основателем монастыря Гэндунь-дубом в память своего учителя Шейраб-сэнгэ, специалиста по тантре и основателя дацанов Чжюд.

Духовных во всех дацанах насчитывается до четырех тысяч в следующем отношении: 700, 1000, 2000, 300 чел. Постоянно живущих монахов в Даший-Лхунбо едва ли более 2500.

Главой монастыря является перерожденец банчэн-эрдэни, который назначает по одному настоятелю в каждый дацан с пожизненною властью. Административно-судебная власть над всеми монахами поручается одному цокчэнскому гэбкою; хозяйственная часть монастыря находится в руках правителей дел банчэня.

Цан-нидское учение здесь не играет, по-видимому, такой важной роли, как в вышеупомянутых монастырях Сэ-нбра-гэ-сум, так как на занятия этим учением здесь собираются лишь однажды в день, и то на короткое время, тогда как «собраний» в цокчэне бывает по три ежедневно. Впрочем, должно заметить, что здешние богословские факультеты славятся изучением части богословия, касающейся логики. Единственная ученая степень, получаемая здесь за изучение цан-нида, называется качэнь, хотя банчэнь может дать и другие степени.

Диспуты по обрядности отличаются тем, что оба диспутанта стоят, надевши шапки, и заканчивают свои слова ударами в ладони, тогда как в Сэ-нбра-гэ-сум отвечающий постоянно сидит, надевши шапку, а задающий вопросы стоит без шапки.

По одежде здешние монахи отличаются от лхасских: сапогами, сходными с сапогами лхасских монахинь и женатых лам, и желтым цветом мантий (дагам).

Материальная обеспеченность монахов и не столь строгая дисциплина в монастыре едва ли не объясняются тем, что трудно было основать общину нового учения Цзонхавы среди народа, приверженного «красношапочникам», без некоторых уступок, а главное без обильной сравнительной выдачи содержания монахам. Здешний монах может небедно прожить на хлеб и деньги, выдаваемые из казны банчэня.

Почти в одной версте на северо-восток от монастыря, на отдельной горке, находится полуразрушенный старинный замок Шихацзон, или Ши-хацзэ, носящий еще название Сам-дуб-цэ, принадлежащий прежде светским правителям этой провинции. Говорят, что Цзанба, владелец этого замка, оказал упорное сопротивление Гуши-хану[88], которому стоило немало труда взять замок. В настоящее время в нем помещается канцелярия судилища местных светских жителей. Как повсюду в Тибете, у замка были, конечно, сгруппированы светские жители, строившие свои жилища у подножия скалы, на которой стоял замок (цзэ). Такие поселения называются «низом» (шод) замка. Шихацзэйский «низ» представляет в настоящее время значительный городок с жителями около 5 тысяч душ, состав которых таков же, как в Лхасе, разница только в том, что здесь больше земледельческого населения.

Между монастырем и шодом находится китайская крепость с небольшим гарнизоном, состоящим из китайцев, природных и рожденных от тибетянок. У основания западной стены крепости беднота вырыла себе в горе жилища-конуры.

Далее между крепостью и шодом находится торговая площадь (по-тибетски – том), где происходит ежедневный базар, продолжающийся часа три (от 9 до 12). Торговцы ежедневно выносят сюда товары из города и раскладывают их на земле, застлав ее предварительно подстилками; затем они сами садятся подле товаров и торговля начинается. Европейские товары те же, что и в Лхасе. Из местных произведений этот город славится своими металлическими изделиями, между которыми упомянем о подстаканниках с крышками, приготовляемых из белой меди, привозимой из Индии и отчасти из Китая, вошедших с недавнего прошлого в моду у тибетцев, а также о копьях около 4 аршин длины, состоящих из железного наконечника, длинного древка, обмотанного железной проволокой, и острия на нижнем конце для втыкания в землю. Их изготовляют самым первобытным ручным способом.

Копье среднего качества на месте стоит от 4 до 5 монет. Во время посещения базара мы заметили, что копья охотно покупаются пришельцами из окраинных кочевых племен Тибета. На рынке нас поразила масса нищих из преступников, приговоренных к вечным кандалам и колодкам. Они очень надоедают своим нахальным попрошайничеством и, как говорят, не отказываются воспользоваться удобным случаем для кражи и даже дневного грабежа. Такой порядок объясняют тем, что им не дают казенного содержания, а выпускают днем собирать милостыню и питаться ею; ночью их держат в заключении. Здесь в обращении те же монеты, что и в Лхасе.

К характеристике местного базара нелишне прибавить, что ежедневно на здешнем рынке я встречал одного идиота, мужчину лет 25, ходившего совершенно голым, держа в руке небольшой рожок. Буйств он никаких не производил, но занимался накладыванием песку в свой рожок. Про дальнейшие операции его с рожком я не осмеливаюсь здесь говорить… Характерно то, что вся публика, не исключая и женщин, не стеснялась смотреть и смеяться на его идиотские выходки, а напротив, ту или другую выдумку его старались объяснить предзнаменованием чего-либо нового, потому что этот идиот, по их понятиям, не простой человек, а какой-нибудь перерожденец. Смотря на этого идиота и слушая толки о нем, я невольно вспоминал юродивых нашего отечества и отношение к ним простого народа.

К востоку от шод, на самом берегу реки Цзанбо-шяр (вернее, Нянчу), находится один из загородных дворцов банчэней, окруженный обширным садом и домами для служащих. Внутри сада самые здания дворца окружены другой стеной, на главных воротах которой, обращенных к восточной реке, висит надпись на четырех языках: монгольском, китайском, тибетском и маньчжурском, имеющая на всех языках одинаковый смысл: «Всему покровительствующий храм»; на других, второстепенных, воротах – надпись уже на одном китайском языке, которую, пожалуй, можно перевести как «Законы (религии и мира) величественно согласны».

По-тибетски этот дворец называется просто Гун-чжоб-лин. Во дворе несколько зданий, в числе коих главное место занимает храм, название которого и вывешено на главных воротах; здесь банчэн дает аудиенции высшим представителям духовной и светской власти, а также принимает поклоняющихся богомольцев. Рядом с этим храмом находится дом, где банчэн проводит обыденную жизнь свою. В саду на цепи – молодой слон и два тибетских медведя, в конюшнях – любимые породистые лошади банчэня, вывезенные из Европы через Индию.

Дворец этот служит летним и осенним местопребыванием банчэня, зиму он проводит в монастыре, а весну – в другом загородном дворце, находящемся на юго-запад от монастыря на расстоянии почти одной с половиной версты. Мы ходили осматривать этот дворец, но ворота его были заперты, и мы не могли никого увидеть. Было лишь заметно, что дворец этот менее роскошен, чем упомянутый выше, восточный. На внешних воротах китайская надпись: «Весеннее поселение десяти степеней (бодисатв)». Я не уверен в правильности перевода, так как 2-й иероглиф на надписи испорчен временем. Тибетцы этот дворец называют Дэчэнь-побран – «великого спокойствия дворец». Мы, как простые богомольцы, конечно, не могли получить доступа для осмотра внутренности этих дворцов, а внешний вид их не представляет ничего замечательного и является лишь шаблонной архитектурой тибетских кумирен.

Одним из трех великих лам иерархии современного ламаистского мира, как известно, является хозяин монастыря Даший-Лхунбо, перерожденец банчэн-ринбочэ, коих монголы и официальный язык пекинского правительства зовут банчэн-эрдэни. Генеалогию или, точнее, поколения перерождений знаменитых лам ламаисты выводят от времен будды Шакьямуни, а ближайшим образом – от современников основателя ламаизма Цзонхавы. Так, говорят они, что банчэн-эрдэни был во времена Цзонхавы его учеником Хайдуб-гэлэг-балсаном; далай-лама – другим его учеником Гэндунь-дубом и, наконец, ургинский хутухта – Чжамьян-чойрчжэ-даший-балданем. Но, как известно, в первое время у последователей Цзонхавы не было в обычае отыскивать и воздавать почести перерожденцам. Культ их начался гораздо позднее, и, в частности, первым банчэнем считается лама Ловсан-Чойчжи-чжялцань, который родился в долине Рона в 1570 г. На 14-м году своей жизни он был посвящен в духовенство и на 30-м году избран в настоятели Даший-Лхунбоского монастыря.

В 1603 г., по прибытии из Монголии в Тибет четвертого далай-ламы Иондан-чжямцо и при принятии им обетов гэлона, Чойчжи-чжялцань был духовником его. Затем он сопровождал далай-ламу во время путешествий по Тибету, а в 1616 г. ему было суждено совершить погребальные обряды над прахом этого монгольского далай-ламы. В следующем году Чойчжи-чжялцань сделался настоятелем Сэра и Брайбуна, затем был духовником и учителем пятого, великого далай-ламы Агван-Ловсан-чжямцо. Учитель и ученик, как известно, составили тогда союз против светских правителей Тибета и призвали на них оружие монгольского завоевателя Гуши-хана. Подавив при помощи последнего своего противника Цзанба, Чойчжи-чжялцань возвратился в Даший-Лхунбо и сделался хозяином монастыря. Умер он в глубокой старости, на 93-м году жизни, в 1663 г., оставив 4 тома сочинений.

Имя второго банчэня было Ловсан-ешей. Он родился в 1664 г. и, согласно Waddell’ю, умер в 1737 или в 1739 г. и оставил после себя 3 тома сочинений.

Третий, знаменитый банчэн, современник императора Цянь-луна, родился в 1740 г. и назывался Балдан-ешей. Он был замечательно способный дипломат и писатель. В своих сочинениях (7 томов) он, между прочим, развил мысль, на которую намекали его предшественники, что банчэн будет 25-м ханом Ригдан-дагбо, который будет главенствовать над буддистами в так называемой «северной войне Шамбалы», в которой буддисты будут сражаться с иноверными (лало). Писатель конца XVIII столетия, не раз вышецитированный Лондол-лама, в своих сочинениях говорит, что в Шамбале в 1777 г. исполнилось царствованию 19-го хана Намнона («весьма давящий»), по исчислению астролога Пугба, 51 год, а по исчислениям Хайдуб-гэлэг-балсана (известный ученик Цзонхавы) и Будона (знаменитый ученый и писатель XIV в.) – 92 года. Каждый хан властвует там 100 лет.

После Намнона до 25-го хана должно пройти 5 столетий, в течение коих будут по порядку следующие 5 наследственных ханов: 1) Доббо-чэ («Великосильный»), 2) Магагба («Беспрепятственный, Неудержимый»), 3) Мии-сэнгэ («Людской лев)», 4) Ванчуг-чэнбо («Великий, Полновластный») и 5) Таий-намчжял («Бесконечно (вполне) победоносный»). Сыном последнего будет 25-й хан Шамбалы Ригдан-дагбо. Во время его царствования, по одним исчислениям, на 51 году, а по другим – на 8 году, т. е., по нашему летоисчислению, в 2335 г. по Р. X., произойдет война между буддистами и лало. Сначала будут побеждать лало, но конечная победа останется за Ригдан-дагбо, который лично примет участие в сражениях. Война Шамбалы – нечто похожее на приход еврейского Мессии и второе пришествие Христа у христиан.

Затем Балдан-ешей задумал приобрести почести от пекинского правительства, для чего сам стал просить аудиенции у Цянь-луна. При проезде в Пекин через Цайдам, Кукунор и Монголию он своею тактичностью и умением угодить всем обворожил и ламаистов, и магометан. Предания о нем еще свежи в этих местах. Наконец, в первой осенней луне 1780 г. он получил аудиенцию у императора, на которой выразил свои верноподданнические чувства в более рабской форме, чем того требовал церемониал двора. Здесь он получил почетный титул банчэн-эрдэни и был признан третьим перерожденцем банчэней. Однако ему не было суждено возвратиться с полученными почестями на родину, так как он умер в средней зимней луне того же года в Пекине, и в следующем году был отправлен в Тибет лишь его прах.

Четвертый банчэн, также известный своими многотомными сочинениями (8 томов), именовался Данбий-ньима («Солнце религии»). Он родился в 1781 г. и в 1784 г. был утвержден в звании банчэн-эрдэни. Умер он в 1854 г.

Пятый банчэн Данбий-ванчуг (1855–1881) был, по-видимому, человек очень своехарактерный и замечательно способный. Он, будучи по званию главой «желтошапочного» учения в этой стране, соседней с влиятельной «красношапочной» сектой сакья, не довольствовался своим учением и с увлечением занялся законоучениями названной секты. Эти свои занятия, на которые уже смотрели косо его окружающие, он довел до того, что открыто принял некоторые посвящения (наставления) от Сакья-пандиты. Это переполнило чашу терпения его приближенных, а также монахов монастыря Даший-Лхунбо. Последние подняли мятеж и смуты, сведения о которых дошли до лхасского правительства, которое потребовало от банчэня объяснений. Предводительницей недовольных была родная мать банчэня, женщина, умевшая, по-видимому, с большим искусством разжигать страсти, потому что банчэн однажды, как говорит предание, в досаде воскликнул: «Ах, как хорошо было бы иметь немую мать!»

Часть недовольных составила заговор против жизни банчэня, но исполнение их преступного замысла предупредила мать его, отравив своего сына. Он оставил после себя 2 тома сочинений.

Нынешний, шестой, перерожденец, родившийся в 1882 г., имеет полное имя Ловсан-тубдань-чойчжи-ньима-гэлэг-намчжял, или, как проще называют его, Гэлэг-намчжял. Родиной его была область Лхоха, т. е. южная часть провинции Уй. Говорят, что он родился от одной немой или косноязычной женщины, жившей прислугою в зажиточном доме.

Я представлялся ему или, вернее, получил от него благословение 11 октября. Еще ранее, 9-го числа, я внес в дворцовое казначейство банчэня 5 ланов местных монет. На другой день было сообщено, чтобы мы пришли во дворец Гун-чжоб-лин 11-го числа ранним утром,

В назначенный день в 8 часов утра я со спутником и другими монгольскими богомольцами был уже у дворца банчэня. Нам сообщили, что время поклонения еще не пришло, а потому придется немного подождать. Обычно скучное время ожидания я посвятил осмотру дворца и сада. На северо-восточной стороне дворца, за внутренней оградой, стоит небольшой домик, где, как объяснили мне, живет мать банчэня. Действительно, через некоторое время из этого дома вышла хорошо одетая женщина с прислугой. Она, смотря на нас, стоящих у внешних ворот дворца, о чем-то объяснялась с сопровождавшей ее женщиной посредством знаков пальцами и каких-то непонятных звуков, произносимых ею. Это была мать банчэня.

Наконец, около 11 часов, настало время поклонения. Нас впустили во внутренний двор, а затем ввели во дворец во второй этаж, прямо в зал для аудиенций. Когда мы вошли туда, банчэн сидел уже на своем высоком троне в полном облачении «желтошапочного» иерарха, т. е. в желтой мантии и желтой шапке цзонхавинского образца; по бокам, немного впереди трона, стояли двое лам-прислужников. Боковые стороны залы были полны сидящими высшими ламами и светскими чиновниками в желтых халатах. Банчэн выглядел почти отроком. Темноватое лицо его было широко в верхней части и очень узко в нижней.

Глаза не особенно большие, нос также, лоб широкий. Нас подвели прямо к трону. Я был, понятно, первым, и мне последовательно подавали мандал (символическое изображение всего мира), статуэтку Будды, книгу и, наконец, субурган. Я же подавал эти вещи банчэню. Он едва дотрагивался до них и ставил в сторону. Мои товарищи подходили с подношением только хадаков и получали благословение. После этого началось угощение чаем и рисом – точно так же, как описано выше при поклонении далай-ламе, только банчэн не осведомлялся о нашем благополучном прибытии.

После окончания чаепития мы сделали по три земных поклона и сели в ряд перед троном банчэня для выслушивания учения. Он прочитал нам по книжке очень бегло и громко сочинение третьего банчэня «ёй-монлам», что значит «Благопожелания Шамбалы». Оно содержит молитву банчэню, чтобы он, когда будет предводительствовать буддистами в священной войне Шамбалы с еретиками (лало), взял молящегося в число своих воинов. Лишь только он окончил чтение, нетерпеливые церемониймейстеры громко провозгласили «Уходите прочь!» и выпроводили нас, размахивая своими кнутами, производящими большую панику между богомольцами. Нам пришлось поспешно сбежать по той узкой лестнице, по которой несколько минут назад мы поднимались с некоторым почетом.

Глава XV. Из Даший-Лхунбо в Лхасу

По прибытии в Даший-Лхунбо мы продали наших лошадей, вследствие затруднительности приобретения корма и ухода за ними, да к тому же одна из них из-за каменного пути потеряла подковы и разбила ноги так сильно, что не годилась уже для езды до полного выздоровления. Когда же мы задумали посетить монастырь сакьяского пандиты, который во время Юаньской и Минской династий в Китае играл первенствующую духовную и светскую роль в Тибете, то никак не могли найти наемных подвод. Монастырь этот, по рассказам очевидцев, находится на расстоянии трехдневного пути на юго-запад от Шихацзэ. Пандиты наследственны: власть переходит от отца к сыну, так как высшие жрецы их секты женятся. Они считаются весьма искусными в подавлении несчастий, насылаемых злыми духами, а потому их иногда приглашают для совершения государственных гуримов даже в Лхасе.

На пути от Шихацзэ к Сакьяскому монастырю, вестах в 25 от первого, находится старинный монастырь Нартан, который славится типографскими досками двух больших сборников сочинений, известных под названиями Ганчжур и Данчжур[89]. Монастырь этот в настоящее время принадлежит банчэн-эрдэни, которые и распоряжаются его имуществом.

Пока мы тщетно разыскивали лошадей для поездки в вышеупомянутые монастыри, спутник мой начал хворать, и пришлось думать уже о возвращении в Лхасу, тем более что нам сообщили о запуганности жителей по пути туда, вследствие свирепствовавшей тогда по Тибету черной оспы.

Принужденный возвратиться в Лхасу, я хотел проехать по другому пути, который лежит южнее совершенного нами, но при таком решении пришлось потратить много труда, чтобы отыскать наемных лошадей, и лишь счастливая случайность – встреча с погонщиками, прибывшими в Шихацзэ, – дала нам возможность нанять двух лошадей до Чжян-цзэ по 10 монет за каждую, т. е. за плату, выше которой не могла идти даже жадность погонщиков. Мы наняли их без всяких разговоров и 20 октября оставили город Шихацзэ. Путь наш лежал вверх по той же реке, при устье которой стоит этот город. Довольно широкая долина реки весьма удобна для земледелия и потому достаточно населена. Верстах в 15 выше Шихацзэ, при устье левобережной пади, находится знаменитый в древности монастырь Шалу, в котором сохраняются, между прочим, типографские доски знаменитого писателя XIV в. Будон-тамчжад-чэнбы[90]. После 5,5-часового движения мы пришли в деревню Чурин (Длинная речка) и остановились на ночлег в доме наших возчиков, которые сопровождали нас пешими.

21 октября. На сегодняшнем пути видели вдали на правом берегу реки Нян-чу монастырь Гадан (?), который расположен очень красиво на отдельной горке.

Верстах в пяти выше его встретили замок Байна-цзон, который я снял издали. Придя поздним вечером, мы ночевали подле небольшого Сакьяского монастыря.

22-го поднялись и двинулись в путь в час ночи и к 7 утра пришли к каменному мосту через вышеупомянутую реку, устроенному подле монастыря Цэчэн. Еще через час достигли небольшого городка Чжян-цзэ. Так называется собственно замок, монастырь же носит имя Балхор-чойдэ.

Чжян-цзэ лежит на прямом пути от Лхасы в Индию и потому имеет довольно важное по торговле значение. Здесь, на высокой скалистой горке, стоит полуразрушенный замок старинных владельцев этой местности. Ныне же здание управления краем находится у южной подошвы скалы, там же – и квартиры гарнизонных солдат, кои собираются сюда через известные промежутки времени на смотры. Монастырь и город расположены на северо-западной стороне от замка. В замке я не был. Чучела диких яков и других зверей весьма обычны в преддвериях храмов, в особенности чойчжонов, богов-хранителей, так как эти божества, судя по изображениям, ездят на различнейших животных: яках, лошадях, мулах, свиньях, собаках, козлах, львах и т. п. Помещая у храмов чучела животных, ламаисты как бы подносят божествам подводы, на которых они в случае нужды могли бы ехать.

Собственно монастырь обнесен высокими стенами из необожженного кирпича. Внутри стен самою главною достопримечательностью, без сомнения, является большой белый субурган, называемый «многодверным» (Гоман), находящийся в центре монастырских зданий. Каждая сторона его у основания имеет длину 22 сажени. Нижняя часть состоит из пяти этажей, имеющих по 20 дверей, ведущих в отдельные комнаты с расставленными в них статуями, преимущественно гневных божеств. Затем внутренние деревянные лестницы ведут в верхнюю часть субургана, где находится весьма чтимая статуя Вачира-Дары.

Направо от субургана, если смотреть на него с юга, находится цокчэнский дуган, налево – кумирня Цзонхавы. Затем вокруг разбросаны отдельные дацаны, числом до 18. Говорят, что в этом монастыре одинаково терпимы все секты тибетского буддизма, как-то: сакья, гэ-луг-па, ньин-ма, кар-ма и др. Монахов здесь, по крайней мере во время нашего посещения, было очень немного, едва ли более 100 человек.

Тотчас по выходе из южных ворот монастыря начинается светский городок, который ничего особенного не представляет и к тому же очень невелик. У этих ворот ежедневно происходит рыночная торговля, где выставляются те же товары, что и в Лхасе и Шихацзэ, но Чжян-цзэ известен своими шерстяными и главным образом ковровыми изделиями. Ковры двух родов – тибетские и обыкновенные. Тибетский ковер приготовляется из одноцветной шерсти, выкрашенной в коричневый, желтый, синий и зеленый цвета, и ткется узкими полосами, соединяемыми между собою простым пришиванием одной полосы к другой; обыкновенными называют ковры из разноцветной шерсти с вытканными узорами. Они изготовляются по китайским образцам; притом они гораздо прочнее китайских, хотя уступают им по изяществу отделки. Все изделия приготовляются из чистой овечьей шерсти, и, по-видимому, тибетцы не знакомы с подмешиванием к шерсти других прядильных волокон и вообще фальсификацией.

Находясь на пути в Индию и на соединении дорог, идущих из двух главных городов провинций Центрального Тибета, Чжян-цзэ служит складочным пунктом товаров, идущих из Тибета в Индию и обратно.

Поэтому здесь можно встретить торговцев, не раз побывавших в Британской Индии. Так и нам пришлось познакомиться здесь с одним тибетцем, торгующим с Калькуттой лошадьми и яковыми хвостами. Он сообщал, что караваны доходят в 1 месяц до Дарджилинга, а оттуда по железной дороге в 1,5 суток до Калькутты[91] и что там много торговцев из Тибета. Караваны идут обыкновенно через тибетский Пари и бутанский Галинфу.

Шихацзэ и Чжян-цзэ, как известно, принадлежат провинции Цзан. Жители этой провинции отличаются от уйских только небольшой разницей в языке. Главное занятие жителей обеих провинций одинаково – земледелие, а также одинаково и то, что большая часть мужчин посвящена в духовное звание, но нам показалось, что процент духовных в Цзане меньше, чем в Уе. Как там, так и здесь одинаково управление и правосудие основаны в значительной степени на взяточничестве. Одинаково и то, что в полевых и городских работах главной рабочей силой являются женщины; они же занимаются и торговлей. Одинакова домашняя обстановка, одинакова семейная жизнь. Большинство женщин за недостатком постоянных мужей ведут самостоятельное хозяйство, причем допускают себе полную свободу поведения, и иметь детей от знакомых мужчин не считается стыдом перед светом, а является обыденным и желательным. Костюмы мужчин и женщин в обеих провинциях одинаковы, но здешние женщины отличаются от уйских своими головными уборами.

Головной убор цзанской женщины называется баго и состоит из ряда предметов:

1. Дуги из двух тонких, гибких деревянных прутьев длиной около одного аршина, обшитых вместе красной материей. Она прикрепляется к волосам двумя нижними концами около ушей, точь-в-точь как дуга нашей конской упряжки в миниатюре, и составляет, так сказать, постоянную, неснимаемую часть, так как снимается лишь при причесывании волос, что делается не особенно часто;

2. Длинного гибкого жгута, обшитого красным европейским сукном, во всю длину которого пришиты попеременно коралл (шюру) и бирюза (ю) Середина этого жгута кладется на темя, затем он огибает снизу концы дуги, и оба конца его или соединяются на затылке, или же порознь прикрепляются к верху дуги. Это – убор простого и бедного класса, у богатых же есть дополнительные украшения из следующих предметов:

3. Второго жгута, также с кораллами и бирюзой, но более крупными или с пришитыми жемчужными нитями. Этот жгут спереди кладется поверх первого, но около ушей переходит под низ его, а концы соединяются на затылке. В таком случае концы первого жгута непременно прикрепляются к дуге;

4. Третьего короткого негибкого жгута, к которому пришиваются особенно крупные «ю», заделанные в серебро, и кораллы. Один конец этого жгута прикрепляется к месту соединения концов второго жгута, а другой – к середине дуги;

5. Двух лент из ниток, нанизанных жемчугом, у богатых – настоящим, а у менее зажиточных – поддельным. Одни концы их прикрепляются спереди к середине второго жгута, затем, обогнув дуги с боков, привязываются другими концами к середине третьего, короткого жгута. Цзанские женщины не носят в ушах больших серег, как уйские, но только очень маленькие колечки или вовсе ничего не носят.

Пришлые камские женщины, служащие по большей части у китайцев наложницами или кухарками, носят одну косу, в которую вплетают черные нитки, доходящие до земли. В ушах они носят большие кольцеобразные серьги, на руках – серебряные или медные браслеты и кольца.

Спутник мой еще более расхворался, и потому нужно было поскорее доставить его в Лхасу, где у него были знакомые и сородичи, которые могли за ним ухаживать. За розысками наемных лошадей мы потеряли два дня, пока, наконец, не удалось найти три лошади с платой по 20 тибетских монет до Лхасы. На этих лошадях с двумя пешими ямщиками мы 2 ноября выехали из Чжян-цзэ.

Широкая долина реки, на которой стоит этот город, верстах в 15 выше его сильно суживается, и дорога идет по каменистому ущелью, часто пере ходя с одного берега реки на другой. После 11-часовой езды мы поздним вечером достигли места ночлега, назначенного нашими возчиками как раз там, где дорога меняет юго-восточное направление на восточное.

3 ноября двинулись в дальнейший путь в 3,5 часа ночи. На рассвете переваливали через хребет Кар-ла. Подъем и спуск очень пологи, хотя абсолютная высота этого перевала, по-видимому, довольно велика; на горах подле перевала лежала масса снега, часть которого, без сомнения, вечная. Спустившись с перевала, мы вступили в узкую, почти пустынную долину Нан-кар (не вернее ли На-ха – «падь диких коз», которых здесь очень много). Недалеко от вершины пади находится китайский станционный двор. К устью падь эта выходит широкой равниной и сливается с таковой же западного берега озера Ямдок. По выходе из пади дорога направляется на северо-восток и идет к замку Нан-кар-цзэ, миновав который, мы заночевали после 12 часов езды за день.

4-го, обогнув северо-западную оконечность озера и миновав Байдэ-цзон, мы пошли по знакомым уже местам, перевалили через Ганба-ла и ночевали после 13-часового пути на правом берегу Цзанбо-чу, на одном постоялом дворе.

5-го переправились на карбазах через Цзанбо-чу. Немного ниже места переправы прежде находился цепной мост для пешеходов, построенный, по преданию, Тантун-ханом (Тантун-чжялво). Легенда говорит, что этот хан был во чреве матери 60 лет и родился уже седым стариком. Для воздания благодарности матери, носившей его так долго, он построил много цепных мостов, из коих один находился здесь. В настоящее время видны только цепи, поддерживавшие его настилку. После 8-часового движения мы ночевали немного ниже Ньетана.

6 ноября, после 8,5 часа езды, прибыли в Лхасу.

Глава XVI. Поездка в Цзэтан и Самьяй

Для ознакомления с историческими местами Тибета я задумал посетить два древних монастыря: Цзэтан и Самьяй, находящиеся на реке Цзанбо-чу, ниже слияния ее с рекой Уй. Места, лежащие к востоку и югу от этого слияния, принято называть Лхоха. Туда ходят из Лхасы довольно часто местные лодки (кожаные), которыми я и воспользовался для путешествия. Лодки эти имеют остов из гнутых палок, на который натянуты сшитые вместе шкуры четырех яков. Швы замазываются изнутри пшеничной мукой, смешанной с кровью свиньи. Длина такой лодки бывает около 1,5 сажени, а ширина около 2,5 аршина в кормовой части, в носовой же немного уже. Багаж и пассажиры располагаются на дне в кормовой части, гребец, один на лодку, садится на носу и гребет двумя веслами, обратившись лицом к корме. Мы наняли места в одной из таких лодок за плату по 3 монеты с человека до Цзэтана. Я взял с собою двух спутников – переводчика и одного монгола для услуг в пути и несения багажа в обратный путь.

19 апреля 1901 г. мы сели в лодку против города Лхасы и поплыли вниз по Уй-чу/Лодка идет очень тихо, хотя трудолюбивый тибетец гребет непрерывно, затягивая заунывную песню. Идем, по-видимому, около 4 верст в час. Так как мы ехали все время, днем и ночью, останавливаясь лишь для выхода на берег для чаепития, обедов и других надобностей, гребец же греб неравномерно, не говоря уже о том, что он ночью спал, оставив лодку на произвол течения, то определить точно расстояния пути мне не удалось, хотя, впрочем, я не пытался этого сделать. Часто лодка садилась на мель, и тогда лодочник сам слезал в воду и сталкивал лодку с мели, причем в более трудных случаях моим спутникам приходилось тоже слезать в воду и помогать гребцу.

20 апреля, в 9,5 часа утра, после 18,5 часа плавания, от Лхасы, мы прибыли к замку Гон-гар-цзон, находящемуся на правом берегу реки Цзанбо, немного ниже соединения с ней Уя. Этот замок, с которым не следует смешивать Донхар-цзона, стоящего гораздо ближе к Лхасе, по-видимому, в старину представлял довольно красивое и большое строение на скалистом горном носу, но ныне подвергся участи большинства старинных замков Тибета и находится в полуразрушенном и заброшенном виде. Берега реки почти всюду песчаные, а потому редко населены, и селения находятся лишь в боковых падях. Река течет между гор, ближе к левобережным горам. Ночью мы прошли мимо монастыря Дорчжэ-дань, принадлежащего «красношапочной» секте ньин-ма, находящегося на левом берегу реки.

21-го прибыли после 25,5 часа плавания от Гон-гар-цзона к деревне, расположенной немного выше монастыря Самьяй.

22-го, после 9,5 часа плавания, прибыли, наконец, к городку-монастырю Цзэтану.

Городок Цзэтан расположен на правом берегу реки Цзанбо-чу верстах в трех от ее русла и на правом же берегу реки долины Ярлунг, у северной подошвы гор. Ярлунгская долина представляет одно из плодородных и густо населенных мест Южного Уя. Эти места, по преданию, были колыбелью тибетского государства, так как здесь был найден и возведен на престол первый тибетский царь Няти-цзаньбо. В настоящее время Лхоха известна только как местонахождение многих вотчин именитого тибетского родового дворянства. В частности, город Цзэтан, по преданию, древняя столица царей[92], ничего особенного не представляет. Он состоит из двух частей – монастыря и города, соединенных вместе. В монастырской части, расположенной выше на склоне горы, находится недавно заново отремонтированный цокчэнский дуган с надписью по-тибетски и по-китайски. Надпись эта на обоих языках имеет одинаковый смысл: «Вечно благоденствующий храм». Немного ниже его находится так называемый Чжэ-лха-хан, т. е. храм со статуей Цзонхавы.

Рынок не отличается особым оживлением, но зато довольно бойка торговля оптом на дому, так как Цзэтан славится выделкой тибетского трико (тэрма), известного под названием цзэтанского. Кроме того, он известен выделкой ламских учебных шапок и недорогих тибетских сукон. Все изделия отправляются в Лхасу, причем сукна вывозятся преимущественно некрашеными, и там непальские купцы окрашивают их в соответствующие цвета и выпускают в продажу.

Через Цзэтан идет дорога в город Цона-цзон, где в мае происходит ярмарка, на которую ездят торговцы из Лхасы. Оттуда привозят в Лхасу преимущественно деревянные изделия (чашки и ковши), а также индийскую чесучу (бурай). Возвращаются с ярмарки обыкновенно через месяц со дня выезда из Лхасы.

Костюмы лхохских жителей одинаковы с лхасскими, но только тамошние женщины не носят головного убора бачжу, заменяя его малоценной маленькой шапочкой круглой формы.

Под самым городом начинаются пашни. На них во время нашего посещения шел самый разгар посевов. Обработка земли ничем не отличается от китайской. По всем полям, как и повсюду в Тибете, проведены оросительные канавы.

25 апреля, не спавши спокойно три ночи, вследствие обилия клопов в отведенной нам комнате, мы отправились уже пешими обратно в Лхасу. Подошедши к реке, сели на деревянный карбаз и переправились на другой берег Цзанбо-чу, уплатив по кагану (3,5–4 коп.) с человека. Весь левый берег Цзанбо представляет сплошные песчаные валы, напоминающие алашанские и вообще гобийские пески. Идя по этим пескам вверх по реке, мы не могли дойти до Самьяй в этот день и принуждены были заночевать среди песков.

На этом безлюдном пути, как передавали нам, часто бывают грабежи и убийства, поэтому мы не разводили огня и легли голодными. Ветер, дувший тихо с вечера, ночью усилился, и мелкий песок проникал повсюду, но мы, утомленные ходьбой за минувший день, крепко заснули. Только утром пришлось откапывать вещи из-под песка и, подойдя к реке, долго промывать глаза, нос, уши и волосы.

26-го, после 3-часовой ходьбы, прибыли в монастырь Самьяй, который является первым по времени своего основания монастырем Тибета. По преданию, он основан в 811 г.[93] ханом Тисрон-дэвцзаном при помощи известного проповедника буддизма Падма-Самбавы, именуемого тибетцами чаще Ловбон-чэнь-бо, или Ловбон-Бадма-чжуннай. Монастырь находится верстах в пяти от русла реки, в нижней части левобережной ее пади, на западной стороне невысокой отдельной горки. Он окружен белой каменной круглой стеной, на которой расставлены маленькие, около 1,5 фута вышины, белые субурганы, так что, с некоторого отдаления, стена кажется зубчатой. Вовнутрь ведут с четырех сторон четверо ворот, причем главные, и вообще фасады главных зданий, обращены на восток. Главной достопримечательностью этого монастыря, без сомнения, должно признать, его цокчэнский дуган в 5 этажей. В архитектуре его, как говорят, тибетский стиль соединен с индийским.

В первом этаже находится статуя Чжово-Шакьямуни под хорошо отделанным балдахином-беседкой; второй этаж служит дворцом далай-ламы во время его временных пребываний; в третьем – статуя бодисатвы долгоденствия Аюши (по-тибетски – Амитаюс, или Цэбаг-мэд), в четвертом – будда будущего мира Майтрея (по-тибетски – Чжамба). Пятого этажа, собственно говоря, нет, а есть только одна комнатка под самой крышей, где указывают на красный деревянный столб, уверяя, что он из красного сандалового дерева (дерево жизни), но какой-то скептик сделал на нем поранение ножом, что обнаружило белый цвет дерева, только окрашенного красноватой краской. Набожные богомольцы прикладываются к этому столбу, уплачивая установленную плату в 1/3 монеты с человека. По четырем углам крыши возвышаются четырехугольные фбашенки.

Дуган этот окружен стеной-домом. Нижний этаж представляет открытый навес с глухой задней стеной, на которой нарисованы разные сцены из истории религии, а также святые. Над ним выстроен второй этаж, представляющий длинный дом со множеством дверей, ведущих в отдельные кельи, квартиры монахов, коих в этом монастыре едва ли более двухсот человек. На четырех углах этой кумирни, на расстоянии около 20 саженей от них, находятся четыре больших субургана разных форм и цветов: юго-восточный – белый, юго-западный – красный, северо-западный – зеленый, северо-восточный – темно-синий (черный). Затем по круговому пути внутри стен находится много небольших храмов с разными буддами и большими вращательными цилиндрами молитв. Все они отличаются хорошею отделкою и художественностью исполнения. Вообще этот монастырь, принадлежащий центральному правлению Тибета, содержится на счет казны далай-ламы, к тому же летом 1900 г. его посетил нынешний далай-лама, к приезду которого, понятно, все было отремонтировано и приведено в надлежащий порядок.

В северной части монастыря находится дуган чойчжона Цзэмо, в котором все перекладины под потолком сделаны из разного оружия: мечей, ружей и копий. Прорицатель этого чойчжона при спускании его не может, как говорят, терпеть присутствия монголов. Из этого можно заключить, что по крайней мере монахи монастыря Самьяй были враждебны к завоевателям-монголам, перед которыми все же пришлось сложить оружие. Но гнев чойчжона теперь обрушивается на их потомков, уже раболепных поклонников всех тибетских кумиров.

В монастырских стенах живут и светские жители, занимающиеся главным образом земледелием; пашни их начинаются у самых монастырских стен.

27-го мы отправились вверх по пади, в которой стоит Самьяй. Населенные места тянутся верст на 20; после этого падь сильно суживается, и начинается сначала отлогий подъем на высокий перевал Го-ган-ла, название которого в живой речи слышится как Гога-ла. Говорят, что высота этого перевала равняется сумме высот уже известных нам перевалов Го-ла и Ганба-ла, почему и название состоит из соединения названий этих перевалов. Мы за день не могли достигнуть вершины и заночевали под скалой в стороне от дороги. Должно сказать, что вся падь, в особенности в верхней части, заросла кустарником, между которым виден низенький березняк.

28-го утром начали подниматься вверх, и вскоре подъем сделался очень крутым. Вследствие большой высоты появилась одышка и приходилось отдыхать через каждые 15–20 шагов. Наконец, около полудня, поднялись на вершину перевала и застали там снег, лежавший густым слоем. Отсюда в ясную погоду, вероятно, открывается прекрасный вид вдаль, но, на наше несчастье, день был пасмурный и шел снег. К вечеру с трудом дотащили ноги до уже знакомого нам Дэчэн-цзона.

29-го наняли места в кожаной лодке за установленную таксу – 0,5 монеты с человека – и прибыли в Лхасу. Проходя по юго-западной стороне квартала Чжово-хана, я сначала узнал носом, а потом и глазами увидел, что идет прочистка засорившейся подземной трубы стока нечистот. По этому случаю мне сообщили, что такие трубы окружают весь квартал и они устроены будто бы не для удаления нечистот, а напротив, для их задержания. Это объясняется тем, что, по чьему-то старинному предсказанию, Чжу-ринбочэ будет похищен подземными драконами, а Чжу-рамочэ – взят на небо посредством огненной стихии.