Бегство охотника Мартин Джордж
— От чего скрывался человек? — поинтересовался Маннек. Рамон вдруг ощутил себя немного неуютно — он не собирался рассказывать этой твари про европейца. Впрочем, какая теперь разница?
— Я убил кое-кого. Он был с женщиной и вел себя по отношению к ней плохо. Я был пьян, а он вел себя глупо и поднял шум. Он сказал какую-то гадость, я сказал какую-то гадость. Слово за слово… в общем, вышли в переулок, понимаешь? Потом оказалось, что он посол с Европы, а я сунул ему нож под ребро. Короче, я собирался смотаться оттуда на хрен. Найти какое-нибудь место, где бы меня никто не нашел, и отсидеться, пока шум не поутихнет. А вместо этого вас, pendejos, нашел.
— Ты убил человека одной с тобой расы?
— Типа того, — согласился Рамон. — Ну, хотя он был с Европы.
— Он ограничивал твою свободу?
— Нет. И жены моей не трахал, ничего такого. Дело не в этом.
— Тогда почему ты его убил?
— Так случилось, — сказал Рамон. — Ну, бывает. Вроде как несчастный случай. Мы оба были пьяны.
— Крепкие напитки, — кивнул инопланетянин. — Они снимают ограничения.
— Да.
— Ты убиваешь, чтобы быть свободным, и свобода приводит тебя к тому, что ты убиваешь, — заметил Маннек. — Этот цикл — ойбр.
— У него имеются свои отрицательные стороны, — согласился Рамон.
Что сказал тот cabron? Рамон попробовал вспомнить, как все это вышло. Должно быть, европеец сказал или сделал что-нибудь… или шутку отпустил неудачную. Все одно, они оказались в переулке. Это все вышло из-за женщины? Возможно, именно так. Он помнил переулок, нож, кровь, которая меняла цвет в свете вывески, но все остальное как-то выпало из памяти или расплывалось. Он не знал, что было тому причиной, тогдашнее его пьяное состояние или не до конца сформировавшийся, созданный инопланетянами мозг.
Почему ты его убил?
Хороший вопрос. Чем дальше, тем лучше этот вопрос ему казался.
На северном небосклоне сгущались тучи — белые, серые, желтые. На их фоне зелеными крапинами темнели зеленые шары — наполненные водородными выделениями растения, прозванные небесными лилиями. Они медленно, вальяжно поднимались на высоту, где их подхватывал ветер и начинал трепать как морские волны — медуз. Уже одно это служило безошибочной приметой наступающей погоды. В подбрюшье грозовой гряды Рамон уже видел вспышки молний, слишком далеких, чтобы слышать гром. Дождь прольется, но не здесь. Где бы сейчас ни находился тот, другой Рамон, по крайней мере ему не стоит опасаться промокнуть до нитки. Невесело, должно быть, приходится сейчас другому Рамону — раненому, одинокому, не подозревающему о том, что кто-то другой тоже знает об инопланетянах и пытается помочь ему выжить и остаться на свободе. Рамон представил себе своего двойника, скрывающегося под листвой, возможно, даже наблюдающего за их белым как кость ящиком, описывающим над лесом пологую дугу.
Напуган. Другой Рамон, наверное, напуган до смерти. И еще зол до чертиков. Напуган не только тем, что он обнаружил, и не только охотой, в которой ему выпала роль дичи, но еще и одиночеством. Есть ведь разница между добровольным одиночеством и вынужденной изоляцией. Пока у него был фургон с припасами, одиночество ему даже нравилось. Совсем другое дело — считать, что, кроме тебя, на север от Прыжка Скрипача нет ни одного человека, что ты не в состоянии позвать на помощь, что за тобой гонятся представители чужой цивилизации. Он попытался представить себя на месте своего двойника — что бы он чувствовал, о чем бы думал.
Больше всего ему хотелось бы убить этого pinche[13] инопланетянина. И он знал, что это именно так, потому что ему самому, сидевшему рядом с этим чудищем, больше всего хотелось именно этого. Рамон вздохнул. По крайней мере у того Рамона не торчит из шеи эта штуковина.
Маннек дернулся, и юйнеа внезапно застыла в воздухе. Рамон покосился на инопланетянина. Перья его возбужденно колыхались, как трава на ветру; руки, казалось, шевелились в предвкушении. В желудке у Рамона неприятно похолодело. Что-то случилось.
— Нашел что-нибудь? — спросил он.
— Человек был поблизости. Недавно. Ты был прав в своей интерпретации его течения. Ты удачный инструмент.
— Где он?
Маннек не ответил. Юйнеа начала медленно раскачиваться, словно подвешенная к небу длинным канатом. Рамон встал, и чешуйки пола больно впились в нежную кожу его ступней. Сердце его лихорадочно колотилось, хотя он не мог определить, от надежды или от страха. Сахаил дернулся раз и снова стих.
— Где он? — повторил Рамон, и на этот раз Маннек оглянулся на него.
— Он не присутствует, — пророкотал инопланетянин. — Интерпретируй вот это.
Юйнеа наклонилась и начала снижаться. Рамон пошатнулся и снова сел. Ковер леса разошелся, открыв длинную узкую поляну. Из травы торчали здоровенные плоские камни — гранит, судя по виду. И на краю одного из них что-то трепетало. Рамон прищурился, пытаясь разглядеть, что это. У края каменной плиты из земли торчала палка, к которой была привязана как знамя тряпка. Грязная, светлая с темными потеками. Его рубаха. Остаток рубахи, привязанный к палке уцелевшим рукавом.
— Каково значение этого предмета? — поинтересовался Маннек.
— Чтоб меня трахнули, если я знаю, — буркнул Рамон. — Может, флаг капитуляции? Может, он предлагает переговоры?
— Если он хочет обсудить что-либо, почему он отсутствует?
— Это вы ему палец отстрелили.
Маннек замолчал. Юйнеа медленно описывала круг. Рамон задумчиво прикусил губу. Странный флаг явно воткнули в землю с целью привлечь их внимание. И все же мысль о капитуляции плохо укладывалась в мозгу у Рамона. Рамон Эспехо так просто не сдался бы. Юйнеа подобралась к камню и принялась медленно-медленно опускаться. Рамон представил своего двойника в лесу — возможно, тот наблюдает за ними. Кстати, он положил в рюкзак бинокль, когда инопланетяне его обнаружили, или оставил его во взорванном фургоне? Нет, точно оставил. В рюкзаке не хватило бы места и для бинокля, и для взрывчатки.
Неуютное ощущение у Рамона сменилось паникой. Взрывчатка! Палка, воткнутая у края камня, передаст любую вибрацию гранитной плите. Никакой это не флаг. Это спусковой крючок.
— Стой! — заорал он, но опоздал на долю секунды. Юйнеа коснулась земли. Рамону показалось, что он успел увидеть, как дернулась палка — и тут же грянул взрыв.
Глава 11
Рамон пытался пошевелиться. В мозгу застряла занозой какая-то важная, очень важная мысль, но какая именно, вспомнить он не мог. Земля под ним казалась неустойчивой, ненадежной, будто он изрядно перебрал. Только дело было не в этом — все обстояло хуже, серьезнее. И он никак не мог вспомнить, в чем же дело.
Первым, что более или менее внятно различили его органы чувств, стала оболочка юйнеа. Нанизанные на струны чешуйки ее разлетелись и валялись на траве и каменной плите, словно раскиданные капризным ребенком бирюльки. От аппарата сохранилась только одна стена и часть другой, да и те сгорбились, как спина старика. В воздухе стояла вонь едкой гари — хорошо знакомый любому геологу запах взрывчатки. С противоположной стороны камня темнело пятно развороченной земли — не воронка, а именно пятно содранного грунта, усеянное каменными осколками. Значит, механически подумал Рамон, энергия кумулятивного заряда ушла не вниз, а наверх, в сторону тех, кто находился на земле. Он даже не знал наверняка, видел он это, или ему только почудилось: в самый момент взрыва чешуйки обшивки сдвинулись и сделались непрозрачными. Заслоняя его. Его — и другого, инопланетянина. Маннека.
Рамон сделал попытку сесть и отказался от этой затеи, без сил опустившись на землю. Ослабевшие руки отказывались его держать; из пореза на правой ноге, чуть выше колена, сочилась кровь. Он заставил себя перевернуться на живот. В голове начало проясняться, клочки воспоминаний последних минут соединялись в единую картину.
Этот ублюдок пытался убить их. Тот, другой Рамон, где бы он сейчас ни прятался, знал, что его преследуют, и подстроил западню с целью убить инопланетянина. Рамона захлестнула волна гнева, почти мгновенно сменившегося уважением и даже какой-то странной гордостью. Пусть инопланетяне знают: Рамон Эспехо — крутой ублюдок, и становиться у него на пути небезопасно. Он рассмеялся, охнул, спохватился и больно стукнул кулаком по земле в попытке сдержать довольную ухмылку. Получилось так себе. До него вдруг дошло, что он все равно смеется, но никто его за это не наказывает.
Сахаил все еще торчал из его шеи, только светлая плоть его потемнела, как синяк. Рамон поперхнулся. В первый раз за все это время он подумал о том, что случится, если эта тварь сдохнет, пока сахаил остается в нем.
— Эй, чудище! — окликнул он, и собственный голос показался ему странно низким, далеким. Должно быть, взрыв вырубил у него восприятие высоких частот, оставив только низкочастотный диапазон звуков. — Чудище! Ты в порядке?
Ответа не последовало. Рамону удалось наконец привести себя в сидячее положение, и, держась рукой за потемневший, израненный сахаил, он подобрался к массивной громаде инопланетянина. Маннек стоял, но поза его казалась болезненно-перекошенной, словно для равновесия ему недоставало площади опоры. Одна из его непривычно суставчатых рук повисла плетью. Левый глаз померк, сменил цвет с оранжевого на багрово-красный и распух, сделавшись раза в полтора больше обычного. Однако самые разительные перемены произошли с его кожей. Если прежде она была черной со змеившимися серебряными разводами, то теперь половина тела окрасилась в пепельно-серый цвет, и кожа, казалось, едва не лопалась как оболочка переваренной сардельки. Из хобота сочилась какая-то бледная жижа. Рамон не знал, что это, но в любом случае состояние инопланетянина оставляло желать лучшего.
— Чудище? — повторил Рамон.
— Тебе не удалось предугадать это, — произнес инопланетянин.
— Нет, блин, не удалось, — согласился Рамон.
— Твое предназначение состоит в отображении течения человека, — продолжал Маннек.
— Ну, я всего-то хороший инструмент, — буркнул Рамон и сплюнул на землю. — Я забыл про взрывчатку у этого ублюдка в рюкзаке. Ошибочка вышла.
— Какие у него еще приспособления?
Рамон пожал плечами, пытаясь вспомнить содержимое своего рюкзака.
— Немного еды… хотя скорее всего он ее всю уже съел. Аварийный передатчик-маяк, но малого радиуса действия. Он должен включать мощный передатчик в фургоне, а вы, мазафаки, об этом уже позаботились. Пистолет. У меня был пистолет.
— Это устройство, ускоряющее металлические поражающие предметы с помощью магнитных полей? — спросил Маннек. Голос его звучал ровнее, более механически, только Рамон не знал, приписывать ли это состоянию инопланетянина или его собственному слуху.
— Оно самое.
— Его у него забрали, — сообщил Маннек. — Именно в процессе этого человек лишился своего придатка.
— Вы вырвали пистолет вместе с пальцем? — не поверил своим ушам Рамон. — Ты хочешь сказать, pendejo проделал все это, оставшись без указательного пальца?
Маннек зажмурился; красный глаз при этом закрылся не до конца.
— Это существенно? — спросил Маннек.
— Нет. Просто типа впечатляет.
Инопланетянин издал негромкое сипение, которое Рамон при других обстоятельствах мог бы принять за смех. Однако сейчас он решил, что у чудища приступ удушья или чего-то в этом роде. Сочившаяся из хобота жижа на мгновение сделалась ярко-синей и тут же снова обесцветилась.
— Много ли еще подобных зарядов у человека в распоряжении? — спросил Маннек.
— Не знаю, — признался Рамон. — В рюкзаке у меня было четыре. Это обычная укладка. Один я использовал, когда обнаружил вас, ублюдков, значит, оставалось три, но я не знаю, использовал он здесь один или все оставшиеся.
— Это можно определить?
— Возможно, — кивнул Рамон. — Надо посмотреть. Только сначала надо что-нибудь сделать с моей левой ногой. И у тебя вид тоже дерьмовый.
— Ты определишь число использованных зарядов, — сказал Маннек. Голос его сделался напряженнее и звонче. Рамон решил, что это приходят в себя высокочастотные рецепторы в его ушах. — Ты сделаешь это немедленно.
— Идет, — буркнул Рамон. — Мне надо подойти и осмотреть воронку. Думаешь, эта гребаная штуковина вытянется настолько?
Мгновение инопланетянин оставался неподвижным, потом медленно двинулся через обломки летающего ящика к темневшему на земле шраму. Шагал он опасливо, как-то болезненно. До Рамона доносилось его сипящее дыхание. Его явно сильно ранило.
Воронка была широкая, но неглубокая. Рамон осмотрел край гранитной глыбы, затронутый взрывом. Если бы заряд закладывали так, чтобы энергия взрыва направлялась под камень, кумулятивная струя повредила бы плиту гораздо сильнее. Нет, другой Рамон нацелил струю вверх, в направлении того, кто привел заряд в действие. От ветки-флага осталось не больше пригоршни щепочек, годившихся разве что на зубочистки, да и те пришлось бы собирать по всей поляне. На мгновение Рамону представился хлопыш, донельзя удивленный столкновением с деревяшкой, но ему удалось подавить рвущийся наружу смешок.
Окажись повреждения камня сильнее, он бы лучше представил себе, как именно тот, другой Рамон устроил спусковое устройство. Вряд ли взрыватель сработал от прикосновения к палке: трепетавшая на ветру тряпка могла привести его в действие преждевременно. Впрочем, у него в голове возникло сразу три способа проделать это без особого труда и с одинаковой эффективностью.
Впрочем, конкретный способ значил не так и много. Гораздо важнее было то, что энергия взрыва направлялась вверх. Он обошел воронку по периметру, прихрамывая, потому что порез на ноге давал о себе знать. След на земле оказался не круглым, а скорее треугольным. Теперь он почти ясно видел, как тот, другой Рамон все проделал. Относительно неподвижный камень удерживал палку на месте, но стоило кому-то выдернуть палку из земли или хотя бы сорвать с нее тряпку, и заряд сработал. Его двойник не знал, с какого направления будут подходить его преследователи, поэтому расположил заряды так, чтобы радиус поражения вышел максимальным. Он сделал ставку на одну-единственную попытку — и в общем-то не прогадал.
Рамон пригнулся и еще раз провел пальцами по грязи — скорее из простого удовольствия коснуться свежей земли, нежели ради информации. От земли исходил сильный запах взрывчатки. Он попытался представить себе, что ощущал его двойник, расставляя эту западню. Радостное возбуждение или болезненное напряжение нервов? Или и то, и другое? Возясь с зарядами и взрывателями, прилаживая импровизированное спусковое устройство — и все с искалеченной правой рукой… И ведь получилось! Юйнеа подорвана, Маннек серьезно ранен. Что ж, счет по очкам сравнялся: удар за удар, летающий ящик за фургон. У Рамона даже сложилось граничащее с дурным предчувствием ощущение, что его прячущийся в деревьях двойник может и победить.
— Эй, чудище! — окликнул он. Стоявший у дальнего края воронки Маннек не двинулся с места. Его неподвижность, казавшаяся прежде зловещей, теперь представлялась Рамону всего лишь проявлением слабости, не более того. Хромая, Рамон подошел к нему. — Ты не умер? Ты меня слышишь?
— Я тебя слышу, — произнес Маннек.
— Я совершенно уверен, он израсходовал все три заряда. Ничего такого больше не повторится.
Маннек не ответил. Рамон сплюнул и почесался. Инопланетянин вздрогнул и опустил голову. Перья свисали с затылка бессильными побегами.
— Я не смог осуществить свой таткройд, — произнес инопланетянин. — Я поврежден. Мы вернемся к остальным и обсудим ситуацию.
— Но мы не можем так поступить! — вскинулся Рамон, живо представив себе жуткое убежище инопланетян в недрах горы. Он не мог — не мог, и все тут! — вернуться в эту пугающую черноту, чтобы провести там остаток жизни; погоня просто обязана была продолжаться, иначе у него не оставалось надежды на то, чтобы избавиться от этой торчащей из шеи штуковины. — Он наверняка где-то близко. У него ничего не осталось. Чем он может нам угрожать? Ножом и парой грязных штанов?
— Я ослаб, — сказал Маннек.
— Так и он тоже! Вы же ему палец на хрен отстрелили! Рана уже несколько дней как нагноилась! Он несколько дней в бегах. Он вот-вот лишится сил!
Маннек промолчал. Рамон продолжал попытки расшевелить его: разозлить, пробудить мстительность или верность долгу — что угодно, только бы это передалось тому по израненному сахаилу. Они не могли повернуть назад.
— Или твой гребаный таткройд заключается в том, чтобы поднять ручки и бежать к твоей гребаной мамочке, чтобы она утерла тебе нюни? Как последний трус? Так, да? Этот чувак до сих пор там, направляется к Прыжку Скрипача. Только мы знаем, куда он направляется. Мы еще можем догнать его. Если мы вернемся сейчас, это займет несколько дней. И тогда ему уже никак не помешаешь рассказать всем о вас!
Маннек снова не ответил, так что Рамон попробовал еще раз:
— Кстати, эта ловушка. Он снарядил ее совсем недавно. Иначе она сработала бы уже от какой-нибудь случайности. Нет, он где-то рядом. Возможно, даже схоронился где-то здесь и смотрел, как она сработает. А даже если и чуть дальше, если он наблюдал откуда-нибудь с дерева, все равно это совсем близко. Ты еще можешь догнать его.
Голова Маннека медленно поворачивалась из стороны в сторону, словно тот отрицательно мотал ею. Рамон вздрогнул от леденящего страха. Не может, не должно так все кончаться. Им надо следовать дальше, за вторым Рамоном. Просто необходимо. Должно же отыскаться что-нибудь — какой-то аргумент, способный заставить раненого инопланетянина продолжить погоню. Руки у Рамона дрожали, в голове роились мысли. Он с трудом сдерживал побуждение наброситься на эту тварь, пинать его, лягать, только бы он принял нужное решение. Он так и не решил, что сказать, но все же заговорил и удивился собственным словам:
— И что они о тебе подумают? Те, остальные, что сидят в горе, твои братья? Они знают, что ты здесь. Они знают, зачем ты здесь, и, ради бога, не говори мне, что они не восхищаются тобой за это. И ты хочешь с позором вернуться? Как они тогда на тебя посмотрят, а? Ладно. Хочешь знать, каково это, когда твои братья отворачиваются от тебя? Что ж, флаг тебе в руки. Пошли. Да идем же, сукин сын гребаный!
Рамон замахнулся ногой и лягнул инопланетянина туда, где у человека находилось бы колено. Удар вышел несильный, но жесткий — как если бы он лягнул дерево, обернутое слоем резины. Маннек никак не отреагировал.
— Так возвращайся же, зануда проклятая! — выкрикнул Рамон, ощущая, как кровь приливает у него к лицу от злости. — Поворачивай и топай домой, пусть все увидят, какое ты ничтожество. Что ты с ними не связан. Посмотрим, как тебе понравится, когда они и срать с тобой рядом не сядут. Или тогда уже пошли дальше и покончим с этой историей! У них кишка тонка сделать это! Так покажи им, что у тебя есть яйца! Что еще может случиться хуже этого? Этот полоумный крысеныш может нас убить. Ты этого боишься? Значит, возвращаться ни с чем лучше, чем погибнуть в бою? Возьми себя в руки! Будь мужчиной!
Инопланетянин склонил голову, перья у него на затылке слегка шевельнулись.
— Я должен отдохнуть, — негромко произнес он. — Однако ты прав. Отказаться от исполнения функции — ойбр. Исполнить таткройд — вот главная цель.
— Еще какая, мать твою, цель!
— На некоторое время я сосредоточусь на исправлении организма. Когда продолжение выполнения функции не будет угрожать дальнейшими повреждениями, мы найдем человека.
— Ладно, — с облегчением выдохнул Рамон. — Раз так, ладно. Хорошо еще, у тебя huevos[14] не самые маленькие. Выследим его пешком. Это мы уж как-нибудь осилим.
— Скажи, он тоже такой? — спросил инопланетянин.
— Какой?
— Ты плохо координируешь свои мысли, — сказал Маннек. — Твой таткройд плохо сфокусирован, и твоя природа склонна к ойбр. Ты сочетаешь тягу к убийству с волей, но не нитудои. Ты насквозь неправилен, и если бы ты был только что вылупившимся кии, тебя бы переработали в исходный материал. Ты стремишься обособиться и воссоединиться одновременно. Твое течение постоянно конфликтует само с собой, и разрушительность этого процесса мешает исполнению правильной функции, но одновременно и позволяет одолеть границы, которые в противном случае сдерживали бы тебя. Тот человек тоже таков, или же ты продолжаешь отклоняться от его течения?
Рамон заглянул в оставшийся неповрежденным глаз инопланетянина, пытаясь понять смысл сказанного. Течение и конфликт, насилие и ограничения. Страсть и бесстрастность. Или, возможно, он один сочетает в себе все это?
— Нет, чудище, — произнес он наконец. — Никакое это не отклонение. Я был таким всегда.
Глава 12
Примерно через час инопланетянин со вздохом, напоминавшим звук, с которым протягивают через узкое отверстие цепь, поднялся на ноги.
— Мы следуем дальше, — угрюмо объявил он и жестом велел Рамону идти первым.
Еще час с небольшим они медленно обходили поляну по периметру, прежде чем напали на след. Все это время Маннек медленно, но верно поспевал за Рамоном на сахаиле. Возможно, поиски отняли бы у них больше сил и времени, не знай Рамон всех штучек и фокусов, к которым прибегнул бы сам при необходимости запутать следы. Дважды им попадалось то, что на первый взгляд казалось ошибкой со стороны того, другого: отпечаток грязного ботинка на каменной поверхности, содранный грунт в месте, где тот мог бы поскользнуться при спуске. Рамон без особого труда распознал в них подвох.
Чем дальше, тем заметнее менялся окружавший их лес. Выше, у подножия гор он почти полностью состоял из ледокорней и других аналогов земных хвойных деревьев. По мере приближения к реке растительность становилась более причудливой. Раскидистые ивы-perdida с черными, напоминавшими оплывшие как воск женские тела стволами, высокие pescados blancos,[15] названные так за бледный окрас листвы и пахнущую морем смолу, полуподвижные колонии коралловых мхов с проглядывающими из-под ярко-зеленой плоти розовыми скелетиками… Усталость, боль в раненой ноге — все это унялось, стоило Рамону найти нужный ритм ходьбы. Он как будто знал, куда идти дальше, куда направляется другой Рамон. Он даже почти забыл о шагавшей за ним следом громаде Маннека; надо сказать, правда, что и тот шел аккуратно, выбирая путь, чтобы не зацепиться за что-нибудь сахаилом.
Из куста подал возмущенный, похожий по тембру на гобой голос потревоженный плосконог. Тонкие обглоданные кости куи-куи, бледные как чешуйки обшивки юйнеа, лежали в траве у подножия невысокого утеса. Тот, другой Рамон держался более или менее параллельно ручью, протекавшему мимо поляны, на которой тот устроил свою ловушку. Вода всегда является лучшим проводником, и хотя тропы вдоль ручья не обнаружилось, Рамон постоянно слышал близкое журчание потока. На него снизошло ощущение покоя, и он вдруг поймал себя на том, что улыбается. Солнце поднялось выше, воздух потеплел. Будь на Рамоне обычная рубаха, ему хотелось бы снять ее — не от жары, а просто ради удовольствия ощутить кожей свежий лесной воздух. Через некоторое время Маннек — что вообще-то было на него непохоже — скомандовал ему остановиться. Кожа инопланетянина сделалась пепельно-серой, и его едва не пошатывало.
— Мы отдохнем здесь, — заявил он. — Необходимо восстановить энергию.
— Только недолго, — согласился Рамон. — Нельзя дать ему оторваться от нас. Если он доберется до реки… что ж, если он доберется до реки, ему придется потратить какое-то время на строительство плота. И с раненой рукой это дастся ему не так просто, как могло бы. Но если он успеет спустить плот на воду, нам его уже не догнать. Не потеряй мы этот твой летающий ящик, мы могли бы просто отлететь ниже по течению и спокойно ждать его там.
— Это предложение лишено эффективности. Мы не можем сделать этого в силу имевших место событий. Твой язык нарушает логику времени. Мы должны отдохнуть здесь и сейчас.
Место выглядело неплохим. Ручей здесь разливался, образовав небольшое озерцо. Полуденное солнце серебрило своими лучами рябь на его поверхности. Невысокая серо-зеленая трава прямо приглашала присесть на нее или полежать. Когда Рамон откинулся на спину, от сломанных стебельков запахло базиликом, или мускатным орехом, или чем-то таким, для чего у него и названия не нашлось. Маннек проковылял к воде и, прежде чем закрыть глаза, оглянулся. Красный поврежденный глаз так и не закрывался до конца.
Не отрывая головы от земли, Рамон повернул ее набок — один глаз его оказался практически на уровне верха травяного ковра, что позволяло любоваться узорами, которые рисовал на траве и на водной глади ветер. Прошло несколько минут, прежде чем он заметил захоронение.
Оно находилось на самом краю поляны, у маленького водопадика в месте, где ручей вытекал из озерца. В этом месте клочок травы выступал чуть выше окружающего ковра. Длиной пятно было не больше Рамонова локтя, шириной — растопыренных пальцев одной ладони. Он встал и, натягивая сахаил, подошел к этому месту. Вблизи стало видно, что грунт аккуратно вырезали по периметру, сняли вместе с травой, вырыли ямку и снова накрыли ее грунтом. На мгновение Рамона охватило замешательство. Что такого мог задумать тот, другой Рамон? Если он закопал что-то в землю, значит, хотел спрятать. В рюкзаке у него ничего настолько ценного, чтобы сохранить, не находилось. Может, какие-нибудь записи? Информацию о пришельцах? Но кто ее здесь найдет?
Поколебавшись еще секунду-другую — а вдруг он все-таки забыл, сколько зарядов укладывал в рюкзак перед выходом, или, может, в той западне на поляне использовано только два? — Рамон сунул пальцы в мягкую землю и почти сразу же, на глубине не больше дюйма, нащупал плоть. Брезгливо отдернув руку, он увидел на подушечках пальцев кровь. Это оказался плоскомех — освежеванный, сырой и закопанный на такую глубину, что тот Рамон мог бы с тем же успехом оставить тушку на поверхности.
Рамон вгляделся в трупик и тут же вспомнил шкурки на опушке поляны у первого лагеря. Что бы ни делал тот чувак, в этом явно имелся смысл, и он задумал это давно, еще готовя ловушку. Поддев трупик валявшейся на земле веткой, Рамон осторожно приподнял его в воздух. Никакого приделанного к нему механизма — ни заостренных палок, ни ножа — не обнаружилось. Конечно, ничего не мешало тому, другому Рамону отравить мясо, однако вряд ли тот всерьез рассчитывал на то, что пришелец будет его есть. О чем все-таки думал тот человек — его, Рамона, второе «я»?
Рамон осторожно взял тушку за тонкие задние лапки, подошел к берегу и бросил в воду. Тушка камнем пошла ко дну. Маннек продолжал сидеть неподвижным изваянием, закрыв глаза. Мгновение Рамон колебался, не разбудить ли эту тварь, чтобы рассказать о своей находке — или же держать действия другого Рамона в тайне. Это странное жертвоприношение тревожило его, и первым его побуждением было рассказать инопланетянину все. Однако оно наверняка являлось частью плана его двойника — возможно, стоило придержать эту информацию, чтобы увеличить шансы того на победу.
Маннек открыл глаза.
— Сегодня я не могу идти дальше, — заявил он. Прозвучало это виновато, даже слегка пристыженно. — Я слишком слаб. Мне нужно накопить еще энергии.
— Идет, — согласился Рамон. Он испытывал почти жалость к своему спутнику. Насколько серьезно он ранен? Может, он умирает? — Все равно скоро стемнеет. Вполне можем встать на ночлег прямо здесь.
Остаток дня и всю ночь Маннек провел неподвижно. Рамон наломал жердей и веток для шалаша, и сахаил послушно растягивался, отпуская его на нужное расстояние. Когда стемнело, он разбудил-таки Маннека, чтобы зачерпнуть проточной воды из ручья, потом собрал в траве пару десятков сахарных жуков. Инопланетянин не задавал вопросов по поводу изменений в рационе, а он сам не рвался пичкать того информацией.
Когда от жуков остались лишь разноцветные панцири, Рамон разлегся на мягкой траве, глядя на усеянный звездами небосвод. Костерок, который он развел, чтобы подогреть воду и промыть ссадину на ноге, а потом запечь жуков, прогорел, оставив лишь кучку тлеющих угольков. При других обстоятельствах это был бы замечательный вечер. Где-то вдалеке подавал голос какой-то зверь, а может, птица или насекомое, вполне возможно, еще ни разу не попадавшееся на глаза человеку. Звук был высокий, певучий, и спустя несколько секунд на него откликнулось еще два таких же. Еще один образ всплыл в его памяти. Елена у себя дома. Точнее, одна из первых их ссор из-за его привычки спать не в фургоне, а на природе. Почему-то она не сомневалась в том, что его утащат и убьют ночные звери. Одного ее знакомого сожрали красножилетки, и она утверждала, что ее до сих пор мучают кошмары. Он к тому времени спал с ней уже месяц и не замечал никаких признаков этих кошмаров, но когда сказал ей об этом, она только распалилась еще сильнее.
Ссора закончилась тем, что она швырнула в него кухонный нож, а он закатил ей оплеуху. Потом они славно потрахались.
Высоко в небе прочертил светлую полосу по темно-синему бархату метеор. Сверху вниз на него смотрел Больной Гринго, а над самым горизонтом начал проявляться Каменный Великан.
Он знал, что у нее крыша не на месте. Елена принадлежала к той категории женщин, которые рано или поздно убивают себя, или любовника, или своих детей, и он любил ее не больше, чем она — его. Он это понимал вполне отчетливо, и это нисколько его не тревожило. Люди, решил он, сходятся не по любви или ненависти. Люди сходятся потому, что они подходят друг другу. Она — безбашенная сучка. Он — пьянчуга и убийца. Они друг друга стоили.
Вот разве что здесь он не пил. В поле он оставался трезвым как монах. Здесь он становился лучше. Глаза его начали слипаться, а мысли — путаться, когда инопланетянин дернулся, натянув сахаил. Рамон сел.
— Что там? — прошептал он.
— Что-то за нами следит, — произнес Маннек.
У Рамона по хребту пробежал холодок. В этих лесах водилось достаточно настоящих чудищ, вся информация о которых на Сан-Паулу ограничивалась неясными, а оттого более пугающими мифами о дуриках, людях-мотыльках и совсем уже неописуемых тварях. И, конечно, о призраках. Впрочем, призраки — это уже отдельная история; их здесь хватало в избытке, от призрака Пита-Урода, геолога, бродившего в поисках потерянной при взрыве головы, и до Черной Марии, являвшейся людям перед смертью. В Собачке, например, искренне верили в то, что именно на Сан-Паулу обретаются те, кто умер на Земле. Поэтому ночь здесь кишмя кишела призраками, слетавшимися как мотыльки на огонь — хотя сам-то он, разумеется, в такую ерунду не верил. Кто бы ни таился там, в темноте, этот кто-то скорее всего имел физическую природу.
При этой мысли страх Елены перед чупакабрами и красножилетками мгновенно передался Рамону. Он встал и перебрался поближе к инопланетянину. Закрыл глаза, отсчитал двадцать вдохов и выдохов и снова открыл. Теперь зрение его гораздо лучше адаптировалось к темноте, и он внимательно прошелся взглядом по опушке. Было слишком темно, чтобы отчетливо разглядеть что-нибудь, но краем глаза он уловил за деревьями какое-то движение.
— Вон, — прошептал он. — Чуть правее того дерева со светлой корой. В кустах.
Маннек сделал рукой какое-то замысловатое движение. Из кисти его вырвался луч света, и куст разом превратился в огненный шар. Рамон отпрянул назад.
— Пошли, — скомандовал Маннек и двинулся в том направлении. Рамон держался в паре шагов позади, разрываясь между любопытством, страхом перед тем, кто прятался в темноте, и просто потрясением. Он-то считал, что этот тип после гибели юйнеа остался безоружен… Такая ошибка могла бы стоить ему жизни, веди он себя чуть менее осторожно.
Наполовину обугленный, выгнувшийся в смертной судороге труп у корней дерева принадлежал jabali rojo,[16] этакому подобию кабана, где-то на полпути своей эволюции возжелавшего сделаться лисой. Изогнутые клыки по краям разинутой пасти подходили больше для того, чтобы производить впечатление на легковерных самок, нежели для нападения на людей или инопланетян.
— Ерунда, — сказал Рамон. — Он не представлял для нас никакой опасности.
— Это мог быть человек, — возразил Маннек. Что прозвучало в его голосе? Сожаление? Облегчение? Страх? Как знать…
Вернувшись в лагерь, Рамон улегся снова, но сон не шел к нему. В уме вертелись различные варианты развития событий — в свете того, что стало известно только теперь. Маннек все еще вооружен и опасен. У другого Рамона не осталось ни пистолета, ни зарядов. Он попытался представить себе, чем мог бы помочь другому себе — в противном случае шансы обрести свободу равнялись для него практически нулю.
А что потом?
Он поймал себя на том, что смотрит на Маннека, причудливый силуэт которого темнел на фоне холодных звезд каким-то невообразимым языческим идолом. Глаза наконец-то начали слипаться снова, и в этом полусонном состоянии до него вдруг дошло, что пришелец все время с начала их путешествия учился: узнал, как люди питаются, как испражняются, как спят. Рамон же не узнал о нем ровным счетом ничего. Со всеми своими хитростями, стратегиями и подковырками он знал об инопланетянине ненамного больше, чем в тот момент, когда очнулся в темноте.
Ему нужно учиться. Если он создан так, как сказало это чудище, значит, в некотором роде Рамон сам отчасти инопланетянин — продукт технологии пришельцев. Он новый человек. Значит, и учиться может по-новому. Ему необходимо понять пришельцев, понять, во что они верят, как мыслят. Грех не воспользоваться такой возможностью.
Сон обволакивал его, унося прочь сознание, но мысль о необходимости изучить пришельцев накрепко, занозой засела у него в голове. Сны касались его сознания, накатывая на него как волны на берег, и в конце концов Рамон перестал им сопротивляться. Странные они были, эти сны — Рамону Эспехо никогда прежде ничего такого не снилось. Впрочем, если подумать, он был не Рамон Эспехо.
Глава 13
Ему снилось, что он в реке. Он не испытывал потребности в дыхании, и перемещаться в воде оказалось не сложнее, чем думать. Лишенный веса, он скользил в потоке, как рыба, как сама вода. Сознание ощущало реку словно собственное тело. Он чувствовал сглаженные течением камни на дне, а ниже по руслу сдвиг, место, где берега закручивали поток то так, то этак. А еще дальше, за всем этим — море.
Море. Необъятное как ночное небо, но заполненное чем-то. Живой, осознающий себя и окружение поток скользил все дальше. Рамон нырнул вниз, он опускался все глубже, пока не оказался над самым узорчатым дном, а оно шевельнулось и уплыло — спина левиафана, размером не уступавшего городу, и все же ничтожно малого по сравнению с этой бесконечной бездной. А потом и он сделался бездной.
Рамону снилось течение. Лишенные смысла существительные обретали значение и снова забывались, оставшись позади. Ощущения, такие существенные, как любовь или сон, пронизывали его, не оставляя за собой ничего, кроме ужаса. Небо сделалось океаном, и поток заполнил собой все пространство между звездами. Он следовал этому течению сотни тысяч лет, он плыл среди звезд, беременный нерожденными еще поколениями, в поисках убежища, места, обещающего безопасность, где его не нашла бы погоня, где он смог бы укрыться и исполнить свое предназначение. И все это время за ним гнался кто-то неутомимый, неуловимый, кто-то черный и зловещий, и этот кто-то взывал к нему голосом, ужасным и одновременно манящим. Рамон пытался не слушать его, не позволять ему тащить себя обратно. Красота потока, его мощь, глубокое, беззвучное обещание — он пытался занять свой ум этим, не думая о преследователе, который тянулся к нему своими щупальцами, мертвыми и все же сочащимися кровью. Одни мысли об этой твари придавали ей сил; страх перед ней материализовывал ее.
А потом, все еще во сне, что-то схватило его. Могучий порыв швырнул его неизвестно куда — назад, в сумрачное адское место, откуда он пытался бежать.
Картина резко изменилась. В пепельно-сером небе над ним висело серое мертвое солнце. Это место было его домом, местом его рождения, его истоком — тем же, чем является ледник выбегающим из него рекам. Сердце его сжималось от ужаса; он знал, что сейчас произойдет — и не знал этого.
Его окружали чужие формы, почти родные ему — как после интимной близости. Огромное белое существо, что сидело в яме и наставляло его перед началом охоты. Маленькие голубоватые очертания яиц кии, из которых никому уже не суждено проклюнуться. Махадии с желтой каемкой и наполовину выросшие атаруи, с не распрямившимся еще хребтом. (Ни одного из этих слов Рамон прежде не слышал, но откуда-то их все-таки знал.) Все невообразимо юные, раздавленные, безжизненные. Он был Маннеком, афанаи своей когороты, и все эти мертвые, что терзали его, погибли по его просчету. Его таткройд остался неисполненным, и все эти прекрасные создания превратились в иллюзии из-за того, что ему не удалось вынести бремени истины.
С горечью, не уступавшей той, что испытывал когда-либо Рамон — сильнее, чем когда умерли его отец и мать на Земле, сильнее, чем ранила его первая, безответная любовь, — он начал пожирать мертвых, и с каждым принятым в себя трупом он делался все менее реальным, все более ойбр и грешным, все более проклятым.
Однако им не было конца. С каждым поглощенным им крошечным тельцем те убивали еще тысячу. Визжащая чернота, преследовавшая его в полете, начиналась здесь, словно он выпустил ее на волю из заточения и не мог теперь загнать обратно, оборачиваясь бесконечным кошмаром. Эти пожиратели, безразличные к течению, враги. Они видели огромные, похожие на валуны тела, слышали странные, трубные, возбужденные бойней голоса, видели едва вылупившихся малышей, сокрушаемых массивными машинами. В воздухе парили похожие на хищных птиц корабли.
Я знаю этот корабль, подумал Рамон. Только Рамон, не Маннек. Я летел на таком корабле.
С криком — и его криком, и Маннека — Рамон проснулся. Маннек склонился над ним, поднимая его своими длинными руками. Рамон так и не понял его выражения — то ли заботливости, то ли злости.
— Что ты натворил? — прошептал пришелец, разом сделавшись на порядок менее чужим… просто потерянным, перепуганным и одиноким.
— Да, гэссу, — пробормотал Рамон, почти не понимая, что говорит. — Противоречие первого порядка! Очень плохо.
— Тебе не полагалось использовать сахаил подобным образом, — сокрушенно произнес Маннек. — Тебе не полагалось пить из моего течения. Ты отдаляешься от человека. Это угрожает осуществлению нашей функции. Ты не будешь делать этого вновь, иначе я накажу тебя!
— Эй, — возмутился Рамон. Тряхнув головой, он немного пришел в себя. — Это ведь вы сунули мне в шею эту гребаную штуку! Я-то тут при чем?
Маннек поморгал своими странными оранжевыми глазами и как-то скис.
— Ты прав, — произнес он, помолчав минуту-другую. — Твой язык допускает ошибочные толкования, однако твое соучастие в моем течении не было намеренным. Недосмотр допустил я. Я нездоров и поврежден, иначе я не утратил бы контроля за сахаилом. Тем не менее это не снимает с меня вины.
Его голос удивил и даже озадачил Рамона. Оставаясь гулким, скорбным, он приобрел еще какие-то нотки: сожаление и страх, настолько явные, что Рамон не мог списать их на свое воображение. Он даже подумал, не пропускает ли сахаил еще каких-нибудь сигналов из мозга пришельца. Ощущение было как от общения с плачущим мужчиной. Он неловко пожал плечами.
— Да не бери ты в голову, — буркнул он. — Ты ведь это тоже не нарочно.
— Ты не должен больше отклоняться, — почти просительно произнес Маннек. — Твой разум извращен и неправилен. Таков, каким ему полагается быть. Ты должен перестать отклоняться от человека. Ты не будешь более интегрироваться со мной. Мы подождем еще здесь, а потом выследим его. Ты не должен более отклоняться.
— Ладно, не буду. Не переживай. Я все еще извращен и неправилен.
Маннек не ответил.
Ночь вокруг них постепенно вновь наполнялась звуками: звери и насекомые, напуганные их голосами, возвращались к своему обычному пению, ухаживанию и охоте. До Рамона вдруг дошло, что другой Рамон, если находится не слишком далеко, знает, что ему не удалось убить своих преследователей. Впрочем, для этого ему необходимо было находиться совсем близко, а сон Рамона и Маннека не тревожил никто, кроме jabali… противные сны не в счет. Другой Рамон не преминул бы воспользоваться шансом напасть на них во сне — наверняка не преминул бы, — значит, он все-таки не так близко. Он все еще таился где-то там, в лесу, и его еще предстояло искать. Однако теперь Рамон знал, что охота идет не только на него.
— Серебряные энии, — нерешительно произнес Рамон. — Здоровенные, похожие на валуны твари.
— Те-Кто-Пожирает-Малых, — подтвердил Маннек.
— Вот, значит, от кого вы скрываетесь.
— Лучше, чтобы это не воздействовало на твое функционирование, — заметил Маннек. — Это не должно наносить ущерб твоим действиям.
— Не отвлекаться, я понял. Но кто, как не я, объясняю тебе, что значит быть человеком. Так что поверь мне, если ты скажешь, это поможет.
— И без того имело место уже слишком много вовлечения… — начал было Маннек, но Рамон перебил его:
— Я уже узнал достаточно для того, чтобы только и делать, что задавать вопросы. Люди — они пытаются понять смысл вселенной. Они складывают про нее рассказы, а потом смотрят, угадали или ошибались. Это наше любимое занятие. Ну, например, я типа подумал, что в той гребаной горе есть что-то необычное — и ведь угадал, правда? Так что если ты мне расскажешь, я, может, и перестану мучиться любопытством. А если не расскажешь, мне ничего другого просто не останется.
Перья на голове у Маннека зашевелились — Рамон уже научился распознавать характер того или иного их расположения, и этот более всего соответствовал неохотному подчинению.
— Они пришли к нам, на планету, которая породила первых из нас. На протяжении многих поколений они казались сийянаэ; их функционирование протекало в берегах, сопоставимых с нашими. Мы не подозревали отклонения до тех пор…
— До тех пор, пока они не начали вас убивать, — произнес Рамон.
— Ихтаткройд проявлялся в сокрушении наших кладок. Из десяти миллиардов наших кии выжило не более сотни тысяч. Те-Кто-Пожирает-Малых исполняли с их телами ритуалы. Судя по всему, это доставляло им удовольствие. Мы не видели в этом функции. Для нашей функции необходимо, чтобы мы существовали, поэтому те, кто выжил, последовали руслам, не включавшим в себя этих пожирателей. Из шестисот судов, мы опасаемся, триста шестьдесят два не сумели изолировать себя от течения врага. Четыре прибыли сюда и обрели покой. Об остальных мы не можем говорить. Их функция вступила в фазу нитудои. Если это часть их таткройда, это станет ясно, когда мы воссоединимся. Если нет, иллюзия их существования будет отринута.
Рамон сидел на земле у ног Маннека. Когда он откинулся назад, крошечные листочки приятно щекотали ладони. Месиво из инопланетного мышления и терминологии переносилось гораздо легче, чем раньше, когда он не понимал этого совсем. Теперь, когда каждое понятие обретало смысл хотя бы наполовину, когда любое непереводимое слово казалось почти знакомым, это терзало сильнее головной боли.
— Они убьют вас, если найдут, — сказал Рамон. — Энии. Убьют всех.
— Это было бы логично, — согласился Маннек.
— Вы знаете, что они прилетают. Галеры. Прилетают с опережением графика.
— Это известно. Они не нуждаются в покое. Их течение… неодолимо.
— Значит, вот почему вам необходимо остановить того типа, Рамона. Другого Рамона. Если он доберется до Прыжка Скрипача, он расскажет всем о том, где вы прячетесь, и тогда энии… мать их! Эти pendejos припрутся сюда и вас слопают!
— Это было бы логично, — повторил Маннек.
Тысяча вопросов разом буравили мозг Рамона. Возможно ли такое, чтобы все людские колонии, спонсируемые эниями, на деле служили тайными миссиями, предназначенными для выявления поселений вроде того, где обретался Маннек? Не обратятся ли серебряные энии в один прекрасный день против людей, как поступили они с этими бедными сукиными детьми? И если убежище пришельцев обнаружат, не означает ли это, что колония на Сан-Паулу выполнила свою миссию — как это у них… исполнила свое предназначение — и если так, позволят ли энии ей существовать дальше? И что такого сделал с ним сахаил, что он способен так думать, так чувствовать? Где кончается Маннек и где начинается он, Рамон? Во всей этой катавасии он ухватился за один-единственный вопрос, словно от ответа на него зависело абсолютно все.
— Зачем они это делают? — спросил он. — Почему они обратились против вас?
— Природа их функции сложна. Их течение обладает неизвестными нам свойствами. Они были подобны нам до тех пор, пока не перестали. Мы надеялись, что ты откроешь нам это.
— Я? — поперхнулся Рамон. — Да я только сейчас вообще узнал, что все это случилось. Как я могу объяснить вам, о чем думают эти pendejos?
— Человек схож с ними, — объяснил Рамон. — Он соучаствует в их функции. Вы обладаете пониманием убийства и предназначения. Вы убиваете так, как убивают они. Понимание того, что побуждает вас к убийству, объяснит и их побуждения. Свободу, которые дают крепкие напитки.
— Мы не такие. Я не соучастник их гребаного холокоста! Я геолог. Я ищу минералы.
— Но ты убиваешь, — настаивал Маннек.
— Да, но…
— Ты убиваешь себе подобных. Ты убиваешь тех, кто функционирует подобно тебе.
— Это совсем другое дело, — возразил Рамон.
— В чем заключается это различие?
— Пьянство здесь ни при чем. Просто все зашло, возможно, слишком далеко. Ну, поцапались мы с этим парнем. Но я ведь не ел его гребаных детей!
— Если бы мы поняли природу пожирателей и выражение их таткройда, мы могли бы снова направить их поток по предыдущему руслу, — произнес Маннек, и Рамон услышал в его голосе отчаяние. — Было бы возможно найти новый способ исполнения их функции. Но я не могу найти убедительного повода.
Рамон вздохнул.
— Можешь и не пытаться, — буркнул он. — Только зазря свихнешься. Их понять невозможно. Они же, мать их, пришельцы.
Глава 14
Рамон даже удивился тому, что смог заснуть, — и еще больше удивился тому, что проснулся, прислонившись к Маннеку: тот стоически сидел, похоже, ни разу даже не пошевелившись.
Впрочем, за время, что оставалось до рассвета, в сны Рамона трижды вторгались воспоминания. Первое воскресило в памяти игру в карты на борту энианского корабля по пути с Земли. Паленки в тот день чувствовал себя хорошо — что в последнее время случалось все реже — и настоял на том, чтобы вся бригада собралась порезаться в покер. Рамон словно снова держал в руках истертые, засаленные карты. От массивных энианских тел исходил едкий, кислотный запах, к которому примешивалась постоянная вонь перегретой керамики, словно кто-то оставил на сильном огне пустой глиняный горшок. У Паленки на руках оказался фулл, зато у Рамона — стрит, он и выиграл. Ему запомнилось, как осветилось лицо у старикана при виде своих карт, и как разочарованно потускнело, когда Рамон открыл свои. Рамон даже пожалел, что не сбросил своих карт, не открывая.
Пожалуй, это воспоминание единственное имело хоть какое-то отношение к тому взаимодействию с сознанием пришельца. Остальные два показались ему совершено случайными: первое — о том, как он принимал душ перед тем, как отправиться в бордель в Мехико, а второе — как он ел речную рыбину, запеченную в перце, вскоре после его прилета на Сан-Паулу. Во всех трех случаях воспоминания отличались такой отчетливостью, словно он физически переносился в прошлое и оказывался там, а не здесь, на траве, рядом с инопланетным чудищем. Каждый раз он на секунду просыпался, видел сидевшего рядом с ним неподвижным изваянием Маннека и каким-то образом понимал: тот знает обо всем, что с ним происходит, но не может посоветовать ничего, что помогло бы легче воспринимать эти незваные вторжения прошлого. Впрочем, Рамон и не просил об этом. В конце концов, это его сознание возвращалось к тому состоянию, в котором ему полагалось находиться, только и всего. Впрочем, подумал он, интересно все-таки, сколько лет прошло с тех пор, как другой Рамон в последний раз вспоминал о той партии в покер.
Утроласточки уже завели свое негромкое утробное пение, а небо на востоке начало светлеть. Кто-то с испуганным писком бросился наутек, когда Рамон встал, чтобы напиться. Судя по всему, это был какой-то небольшой хищник, обгладывавший останки jabali rojo. В кронах деревьев порхали тенфины и вертиголовки, то и дело шумно ссорясь из-за еды или самок. В общем, все как всегда, нормальная лесная жизнь со своей дурацкой борьбой. Твари крупнее, кузнечики и плосконоги, явившись на водопой, подозрительно косились в его сторону, но пить продолжали. Из воды выпрыгнула и с плеском плюхнулась обратно рыбина. Глядя на все это, Рамон немного расслабился, забыв на время о том, кто он, чего от него требуют и насколько призрачны его надежды.
Потом он вернулся в лагерь — зажарить и съесть еще сахарных жуков, привычно продемонстрировать инопланетянину физиологические функции человеческого организма и приготовиться к продолжению охоты. Кожа Маннека оставалась еще серой, но разводы на ней уже начали проявляться. Держался тот по-прежнему, пригнувшись немного к земле, и двигался осторожно, болезненно. «Жаль, — подумал Рамон, — что он не в состоянии оценить, насколько серьезно ранен пришелец — если тот вот-вот отдаст концы, ему не обязательно было бы придумывать хитроумные планы бегства. С другой стороны, что случится, если он вдруг не сможет освободиться от сахаила после Маннековой смерти? Страшное дело — оставаться прикованным к разлагающемуся трупу пришельца до тех пор, пока сам не умрешь с голоду… Или хуже того, если смерть Маннека станет одновременно и его смертью — они ведь обмениваются физическими импульсами через сахаил». Он как-то не думал об этом прежде, и мысль об этом не слишком ободряла. Все же, представься такая возможность, он обязательно рискнет…
Когда рассвело окончательно, Рамон и Маннек, не сговариваясь, поднялись и отправились дальше, вниз по течению. Следы, оставленные другим Рамоном, уклонялись к северу, хотя Прыжок Скрипача находился далеко на юге. Возможно, тот рассчитывал запутать погоню, выбрав наименее вероятный путь. Или надеялся найтитам деревья, более подходящие для постройки плота. А может, замыслил что-то еще, до чего Рамон еще не додумался.
Они шли молча, только опавшие листья и хвоя похрустывали под ногами, да заунывно ухала вдалеке anaranjada,[17] щебетали плоскомехи, заливались на лужайках уксусные цикады. Мягкий, пористый помет куи-куи подсказал Рамону, что это похожее на антилопу животное пробегало здесь вчера, а может, даже всего несколько часов назад. «В здешних местах, должно быть, хорошо охотиться», — подумал он и тут же ощутил какое-то неуютное беспокойство, причину которого не сумел установить.
Рамон предполагал выйти к реке до темноты. Другой Рамон наверняка находился где-то совсем близко. По его прикидкам, на постройку более или менее пристойного плота у него уйдет дня три — при наличии инструментов: топора, веревок. Ну и конечно, всех пальцев. У другого Рамона в этом отношении положение хуже, однако…
Однако в его положении умнее всего было бы смастерить что-нибудь на скорую руку — только бы держалось на воде и не тонуло под его тяжестью, — и сплавиться на этом ниже по течению, а уже потом, оторвавшись от погони хоть на какое-то расстояние, достроить плот надежнее. Рискованно, конечно: с одной стороны, выигрыш во времени, с другой — пришлось бы доверить свою жизнь сооружению, готовому вот-вот развалиться под тобой. Рамон шагал молча, размышляя, насколько был бы готов рискнуть он сам в подобной ситуации. Только рывок впившейся в его шею плоти напомнил ему о Маннеке.
Инопланетянин остановился. Здоровый, оранжевый глаз его заметно потускнел; красный, опухший потемнел, как запекшаяся кровь. Кожа — уже не пепельная, но и не изукрашенная завитками, как прежде — приобрела текстуру акварельной бумаги, только угольно-серого цвета.