Бегство охотника Мартин Джордж
— Нам надо остановиться. — Пришелец покосился на Рамона, и перья на его голове пошевелились так, словно тот удивлен, хоть и устал. Они подошли к здоровенному пню огнедуба, кора которого с сухим треском осыпалась, стоило Маннеку к нему прислониться. Рамон пригнулся над звериной тропой, вглядываясь в чащу. Он поймал себя на том, что непроизвольно чешет подбородок: действительно, он как-то не привык обходиться так долго без бритья. Обыкновенно щетина его за такое время сделалась бы уже мягче. Теперь же вместо этого его шея и подбородок чуть опушились, словно у двенадцатилетнего юнца. Он распахнул рубаху и нашел шрам, оставленный крюком Мартина Касауса. Бледная полоска на коже сделалась шире, но все равно мало напоминала еще рваный, узловатый шрам, каким он был до того, как им занялись инопланетяне. Шрам от мачете у локтя и вовсе ощущался только по легкому отвердению под кожей. Впрочем, и этот шрам тоже рос. Рамон все больше походил на того, каким он себя помнил. Хорошо еще, у него росли-таки усы и борода — с этих pinche пришельцев сталось бы превратить его в женщину.
Все-таки я убью вас, ублюдков гребаных, за это, подумал Рамон. Впрочем, при том, что злость его никуда не делась, она казалась ему теперь какой-то далекой, отстраненной, словно он осознавал, что должен злиться, но умом, а не душой. Вроде их отношений с Еленой. Знакомых, но глухих, пустых каких-то эмоций.
— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил Рамон вслух. — Ну, когда все это кончится. Когда вы убьете этого чувака, что случится со мной?
— Твой таткройд будет завершен, — произнес Маннек.
— А что происходит с теми, чей таткройд завершен?
— Твой язык текуч. Завершить свой таткройд означает вернуться в течение.
— Не понимаю, что это значит, — буркнул Рамон.
— Исполнив свою функцию, мы вернемся в течение, — повторил тот.
И вдруг, с такой кристальной ясностью, что он даже подумал, не через сахаил ли это ему передалось, Рамон понял, что станет с ними: они оба умрут. Умрут, и их обоих поглотит «течение», что бы те под этим ни понимали. Стоит им исполнить свой таткройд, и их дальнейшее существование лишится смысла — словно у инструментов, которые выбрасывают по окончании работы.
Возможно, Маннек и мирился с подобной участью, а может, она даже прельщала его, но в том, что касалось лично Рамона, это лишний раз напоминало, что ему нужно бежать, и чем быстрее, тем лучше.
— Как скажешь, — устало выдохнул он. Странное дело, он обрадовался передышке больше, чем ожидал. Он и устал сильнее, чем ему полагалось бы. Впрочем, он почти весь вчерашний день провел в пути — это после того, как их едва не угробило при взрыве. И спал он плохо. И возможно, недомогание и тревога Маннека передавались ему каким-нибудь дурацким инопланетным способом по все еще багровевшей кровоподтеками кишке сахаила.
Мысль о связи между народом Маннека и эниями не давала ему покоя, но понять, чем именно, у него пока не получалось. Война, протянувшаяся от звезды к звезде, продолжавшаяся столетиями, если не тысячелетиями? Вендетта, повод к которой давно уже забылся, но орудием которой стала человеческая раса?
Значит, их использовали как гончих псов в охоте на демонов. Микеля Ибраима, Мартина Касауса, самого Рамона. Всех. С самого начала. Собак, которых послали в чащу, чтобы выгнать из нее Маннека и тех, кто с ним. Для Рамона это означало не меньшую перемену мировоззрения, чем потрясающий факт наличия у него двойника, но на сей раз никто не давил на него, чтобы он не отвлекался. Никто не мешал ему обдумать это так, как он считал нужным. Почти сразу же он пришел к выводу, что для скрывающегося от правосудия геолога-самоучки задача слишком сложна. От этого у него только разболелась голова. И тогда он попытался представить себе, чем сейчас занимается Елена. Время близилось к полудню, и… сколько там прошло дней с тех пор, как он выскользнул на рассвете из ее дома? Неделя? Больше? Он сбился со счета. Он никогда не отличался религиозностью. Воскресенье означало для него только то, что бары не работали. Но скорее всего сегодня будничный день… значит, она поднялась с рассветом, оделась и ушла не работу.
Он как-то отстраненно подумал о том, что ни разу не изменял Елене. Он убивал, он лгал, он крал. Он поколачивал Елену, а она — его, но когда они были вместе, он не шлялся по портовым шлюхам. Даже когда они ссорились, он ни разу не спутался с другой.
Во-первых, наверное, потому, что Елена убила бы его и любую женщину, с которой он спал бы. Ну и потом, перспектива поисков женщины, которая сочла бы его достойным хотя бы своего внимания, не то чтобы тела, приводила его в тоску — слишком много лет провел он в одиночестве, получая отказ за отказом. Однако помимо всего этого, Рамон к своему удивлению вдруг понял, что это просто не по-мужски. Трахать женщин, торгующих своим телом, — это да. Соблазнять девушку своего приятеля, уводить ее у него — это святое. Встречаться с нескольким женщинами — да, конечно, если ты такой везучий сукин сын, у которого хватает на это сил. Но обманывать женщину после того, как она стала твоей? Это не укладывалось в рамки. Даже если эта женщина — бешеный хорек в человеческом облике, вроде Елены. Даже если ты ее не любишь или даже недолюбливаешь, настоящий мужчина так не поступит.
Рамон коротко хохотнул. Черепашья голова Маннека повернулась в его сторону, но пороха на взбучку у пришельца явно не хватало.
— Похоже, у меня появляются моральные принципы, — объяснил Рамон. — Вот уж не ожидал.
— А этот звук? Он является отображением удивления?
— Угу, — кивнул Рамон. — Что-то вроде того.
— А какова причина размещения пищи на ветвях дерева? Разве не логичнее потребить ее?
Рамон удивленно нахмурился, и Маннек махнул рукой в направлении кроны дерева, под которым они сидели. Там, завернутая в листья так плотно, что сквозь них почти не просачивалась кровь, обнаружилась освежеванная тушка плоскомеха. Перекинув сахаил через плечо, Рамон вскарабкался на дерево осмотреть ее поближе. Она практически ничем не отличалась от той, что он обнаружил у озерка. Спрятанная, но спрятанная наспех. Он немного смутился тому факту, что не заметил ее сам. Хорошо всяким мелким хищникам и трупоедам — они очень скоро нашли бы тушку по запаху, как нашли они ту jabali rojo, которую убил Маннек. Двойник Рамона явно проворачивал какую-то хитрость. Вот только…
И тут — с ясностью, почти кристальной, как озарение — он понял. Он вспомнил Мартина Касауса — на заре их отношений, когда они еще дружили. И те пьяные истории, что тот рассказывал — например, как заманивать в яму чупакабру, используя в качестве приманки свежее мясо…
— Вот ведь чертов сукин сын! — выдохнул Рамон и осторожно, чтобы не запутаться в сахаиле, спрыгнул обратно на землю. — Этот pendejo, мать его растак, с ума сошел!
— Что означают твои слова? — удивился Маннек. — Подобное использование пищи — ойбр!
— Нет, это имеет смысл. Этот ублюдок заводит нас в места обитания чупакабр, а эти штуки предназначены для того, чтобы выманить чупакабру на нас.
— Чупакабру? Это опасно?
— Еще как, мать ее, опасно. Если она обнаружит его прежде, она его убьет.
— Это сорвет осуществление его функции, — заметил Маннек. — Его действия лишены смысла.
— Черта с два. Ему известно, что мы выжили при взрыве. Он нас видел, и ему известно, что мы достаточно близко и что у него нет времени строить плот. Он изможден, он ранен, и он понимает, что мы его схватим. Поэтому он пытается заманить нас и чупакабру в одно место в надежде на то, что она убьет нас прежде, чем убьет его. Риск совершенно безумный, но это лучше, чем сдаваться без боя. — Рамон восхищенно покачал головой. — Да, за крутым чуваком мы с тобой гонимся!
На мгновение Маннек в замешательстве нахохлился, потом до него, похоже, дошло, о чем говорил и что ощущал Рамон. Возможно, это сахаил помогал пришельцу лучше понять людскую извращенность.
— Мы найдем человека прежде, чем это случится, — произнес Маннек, поднимаясь на ноги.
— Уж лучше, мать твою, постараться, — кивнул Рамон.
Глава 15
Еще два дня Рамон и Маннек пробивались через лес — человек прокладывал путь, пришелец следовал за ним. Они задерживались, чтобы Рамон мог поесть, попить и облегчиться, но по-настоящему останавливались только на ночь. Второй Рамон тоже спешил, оборудуя стоянки кое-как: одну ночь он провел в дупле выгоревшей от удара молнии молочной сосны, другую — в наспех сложенном шалаше. Выложенные камнями кострища и капитальные, уютные шалаши прежних стоянок остались в прошлом — и Рамон хорошо понимал почему. Его двойник бежал, спасая жизнь. Они все, можно сказать, вышли на финишную прямую.
По дороге они обнаружили еще три тушки плоскомехов, и Рамон не сомневался, что еще больше их они не заметили. Для хищников Сан-Паулу тропа, по которой они шли, должно быть, просто источала запах крови. И все чаще на глаза Рамону попадались следы, оставленные чупакаброй: омерзительно пахнущий помет на тропе, шрамы от острых когтей на древесной коре, а один раз до них донесся далекий вопль, полный одиночества и жажды крови.
Маннек оставался отстраненным и сосредоточенным, но более доступным пониманию, чем поначалу. С каждым ночным привалом инопланетянин, похоже, набирался сил и лучше владел собой. Странные сны больше не тревожили Рамона, и вопросы таткройда, убийств, эний и геноцида всплывали в их разговорах не чаще, чем прежде, до взрыва. Воспоминания продолжали время от времени накатывать на Рамона — картины детства, какие-то заурядные моменты перелета на энианском корабле, первые дни на Сан-Паулу. Он обнаружил, что отделаться от них проще, если сосредоточиться на тропе.
Ближе к полудню третьего дня звериная тропа, по которой они шли, вывела их к реке. К великой Рио-Эмбудо. Река оказалась неожиданно широкой: то, что с воздуха виделось тоненькой ленточкой, превратилось в серо-ледяную гладь, за которой едва угадывался противоположный берег. Деревья подступали к самой реке, и корни их торчали в воде распухшими пальцами. На грязном берегу не сохранилось ни одного отпечатка человеческой ноги, но Рамон не сомневался, что его двойник уже был здесь и видел то же, что видит сейчас он. Вот только как давно? И куда он направился отсюда, чтобы строить хоть какой-то плот для бегства? Рамон глядел на переливающуюся солнечными бликами воду и пытался рассмотреть эту проблему с другой стороны. Попади он сам сюда — свободный, сумевший уйти от пришельца и избежать когтей чупакабры, — что бы стал делать он сам?
Задумчиво почесывая свою пушистую бородку, он повернул на юг и принялся пробираться вдоль кромки воды. Маннек беспрекословно следовал за ним; сахаил веревкой болтался между ними. Вода негромко плескалась о берег. При других обстоятельствах Рамон задержался бы — возможно, помочил бы босые ноги в речной воде, полюбовался бы окружающей красотой. Но сейчас в голове роилась сотня вопросов: успел ли его двойник соорудить подобие плота и отплыть на юг… что будет делать Маннек, если они найдут-таки другого Рамона… долго ли им еще идти по местам обитания чупакабры? Все эти мысли он держал при себе, стараясь сосредоточиться на том, куда поставить ногу, как обогнуть дерево, чтобы сахаил не зацепился за сук и не начал душить его.
Следов его двойника сделалось еще меньше: ни отпечатков ноги, ни обломанных веток, которые можно было бы однозначно приписать человеку. И дело не в том, что другой Рамон вел себя осторожнее — просто река привлекала к себе столько животных, что те затоптали любые следы пребывания человека. Здесь наверняка водилось еще больше куи-куи. Больше соляных крыс и alces negros.[18] На илистом берегу, по которому они шли, отпечатались крошечные копытца, огромные, мягкие лапы, птичьи треугольнички. Берега реки кишели жизнью. Черт, вся эта планета кишела жизнью. Они были всего лишь двумя пришельцами в чужом мире. Нет, тремя — если считать другого Рамона.
Река неспешно заворачивала на восток, открывая Рамону величественный вид на водную гладь и далекий лес на противоположном берегу, но скрывая от глаз то, что лежало у них на пути. Он задержался у упавшего ледокорня и сплюнул на землю. Маннек догнал его и остановился рядом.
— Человека здесь нет, — сказал Маннек. Должно быть, голос его разносился по воде с грохотом далекого обвала.
— Он здесь. Где-то недалеко.
— Он мог пойти по берегу в другую сторону, — заметил Маннек. — Если мы ищем не в той стороне, нам не удастся найти его.
— Но тогда он проплывет мимо нас, так? Потому я и держусь ближе к воде — чтобы увидеть его, если он проплывет мимо.
Инопланетянин промолчал.
— Ты об этом не подумал, — кивнул Рамон.
— Я неудачный инструмент для этой цели, — сказал Маннек. Перья у него на голове сложились в знак, более всего напоминающий отчаяние.
— Ты справляешься очень даже неплохо, — заверил его Рамон. — Но если мы не найдем этого pendejo до заката, у нас могут быть неприятности. У него может появиться шанс на…
Звук больше всего напоминал падение: короткий шелест листьев, легкий шепот встревоженного воздуха. Зверь выметнулся на них из деревьев почти совершенно бесшумно. Только когда Маннек повернулся в ее сторону, чупакабра оскалила зубы и завизжала.
Рамону приходилось видеть изображения чупакабр — раз он даже держал в руках чешуйчатый ремень, сделанный из кожи детеныша. Ничего из того, что он видел, не подготовило его к реальности — к зверю, стремительно надвигавшемуся на них. Ростом со взрослого мужчину, футов двенадцати длиной, с мощной, но не избыточной, не сковывающей движения мускулатурой. Почти человеческие пальцы завершались длинными черными когтями, и широкая пасть — с губами, обнажившими в злобном оскале ярко-красные десны — казалась слишком тесной для двойного ряда зубов. Глаза в отличие от той надувной твари на карнавале не горели, а зияли совершеннейшей чернотой. Омерзительная вонь — гнилого мяса, звериного мускуса, затхлой крови — волной опережала его. Маннек вскинул руку, и струя энергии ударила чупакабре в грудь. Визг сменил тональность, сделавшись выше, в воздухе запахло паленой шерстью и мясом, однако энергии выстрела не хватило, чтобы остановить зверя. Чупакабра сшиблась с пришельцем, и в первый раз за все время знакомства Маннек показался Рамону маленьким. Рамон инстинктивно, насколько пустил его сахаил, попятился в воду. Взгляд его оставался невольно прикован к клубку, в который сплелись эти двое. В голове сделалось пусто от страха, и он вдруг заметил, что, сам того не сознавая, захлебываясь, бормочет «Отче наш».
Сахаил передавал ему чувства Маннека, из последних сил схватившегося с чупакаброй. Черт, он ощущал их как свои собственные! Борьба вышла не настолько безнадежно неравной, какой была бы, окажись на месте Маннека землянин — чупакабра превосходила того силой и весом, но не так, чтобы не оставить Маннеку никаких шансов. Маннек и Рамон вскрикнули в унисон, когда зверь полоснул когтями по бедру пришельца. И тут длинным многосуставчатым рукам Маннека нашлось наконец достойное применение. Боевые вопли чупакабры сменились сначала тревожными, а потом и захлебывающимися, полными боли, когда Маннек стиснул ее в объятиях, лишая возможности дышать. До Рамона донесся треск ребер хищника, вопль захлебнулся, и на мгновение Рамон испытал прилив надежды на то, что они, возможно, и победят. Но почти сразу же чупакабра извернулась, размахивая лапами. Острый коготь вонзился Маннеку в раненый глаз, и невыносимая боль, передавшись по сахаилу, почти ослепила Рамона. Они с пришельцем снова вскрикнули в унисон. Чупакабра оттолкнулась от Маннека и приземлилась на все четыре лапы, мгновенно изготовившись к новому броску. Рамон ощутил растерянность Маннека как свою собственную. Чупакабра прыгнула, и Маннек выстрелил еще раз. Разряд энергии прошел по касательной, и чупакабра, врезавшись в Маннека, опрокинула его на спину. Теперь уже чупакабра сдавливала инопланетянина передними лапами, одновременно полосуя ему живот и ноги когтями задних. Рамон визжал от боли, схватившись обеими руками за сахаил, словно мог оторвать эту связывавшую их с Маннеком чертову пуповину.
И к своему изумлению, Рамон почувствовал, что тот подается — словно какие-то металлические побеги выдернулись из его костей, из нервов. Боль, передававшаяся ему Маннеком, ослабла, а вместе с ней пропало и ощущение двойного сознания. С противным хлюпающим звуком сахаил отделился от него и, разом сделавшись похожим на змею, нацелился на чупакабру. Сыпавшие искрами оголенные концы проводов на конце сахаила обожгли ее — зверь снова завизжал от боли, но Маннек слабел на глазах, и ничто из того, что произошло за последние две или три секунды, похоже, не ослабило яростного натиска зверя. Стоявший по колено в воде Рамон наклонился было поискать хоть каких-то камней, чтобы швырнуть в зверя, и сразу же опомнился. Он свободен… но стоит чупакабре разделаться с Маннеком — и следующим пунктом меню станет он. Самое время делать ноги. Он набрал в грудь побольше воздуха и нырнул, загребая как мог сильнее, чтобы его гребки, складываясь с течением, унесли его дальше, дальше от этого места.
Шум поединка стих, стоило воде захлестнуть уши. Под сияющей поверхностью воды плавали ярко-зеленые рыбы, явно безразличные к творившемуся на берегу шквалу насилия. Длинные золотые ленты водорослей поднимались со дна и отклонялись течением, словно показывая подводному путнику дорогу к морю. Рамон старательно оплывал их стороной: золотые пряди могли жалить не слабее самых опасных медуз. Вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, он увидел, что одолел не меньше сотни метров, а завывание чупакабры стихает за спиной. Он набрал в легкие новую порцию воздуха и снова нырнул.
Первым его побуждением было плыть к противоположному берегу, однако не прошло и нескольких секунд, как он отказался от этой мысли. Вода оказалась ненамного теплее льдинок, что плавали на ее поверхности, и даже избыток адреналина в крови мало спасал от переохлаждения. Попытка пересечь реку вплавь стала бы самоубийством. Рамон повернул к ближнему берегу и, колотя руками по воде, понял, что положение у него довольно-таки аховое. Течение несло его за поворот реки, но оно же относило его от берега быстрее, чем подгребал к нему он сам. Он снова вынырнул и закачался на поверхности, как пробка. Шума поединка он больше не слышал. Или бой завершился, или он отплыл на расстояние, с которого просто уже ничего не слышно. А может, он сам заглушал все своим бултыханием. Он повернул голову, выморгал воду из глаз и поискал взглядом берег. Сердце его тревожно дернулось.
Ну же, Рамон, встряхнул он себя. Ты крутой pendejo. Ты же выберешься.
Он повернул к берегу и принялся грести под прямым углом к течению. Речная растительность на дне указывала ему дорогу, и он из последних сил толкал себя к относительно безопасной суше. Руки и ноги кололо от холода, а вскоре они и вовсе онемели. Виски сводило болью. Лицо и грудь словно принадлежали кому-то другому или превратились в резиновые, но он упрямо продолжал грести. Он не мог погибнуть здесь вот так. Он не мог не добраться до берега. В конце концов, таков его чертов таткройд, чтоб его…
Он сосредоточился на своих движениях — свести ноги вместе, выбросить руки вперед… пальцы растопырить, руки назад, ноги под себя… Время утратило смысл. Возможно, он плыл так три минуты, а может, час или всю жизнь. Смертельный холод медленно, но неотвратимо вонзался в его тело. Он сделал неверный гребок руками: ему отчаянно мешало искушение сделать хоть коротенькую передышку.
Он уже покойник. Единственное, что заставляло его еще трепыхаться, — это его чертово упрямство, а Рамон Эспехо всегда был чертовски упрям. Даже когда его едва хватало на то, чтобы держаться на поверхности, он выдернул-таки рот из воды и глотнул воздуха. Потом еще раз. И еще. Сознание начало затуманиваться, и ему вспомнился сон, в котором он был рекой, частью потока. Может, если подумать, это не так и плохо. Только вздохнуть еще раз, чтобы обдумать это как следует. И еще раз…
Его спасла отмель. Река в этом месте делалась шире, поэтому у восточного берега мелела. Из песка усами какой-то чудовищной твари торчали коряги-топляки. Рамон нашел древнее бревно, торчавшее под углом из воды. Он забрался на черную скользкую поверхность и обнимал бревно, как возлюбленную. Он слишком замерз, чтобы дрожать. Это никуда не годилось. Ему необходимо было выбраться из воды. Вода продолжала плескать по ногам, которые окоченели уже совершенно. Рамон прикусил губу до крови, и боль немного прояснила голову. Ему необходимо выбраться на берег. Выбраться, просохнуть и надеяться на то, что солнце как-нибудь да согреет его. Коряг из воды торчало в достатке, так что он вполне мог бы перемещаться от одной опоры к другой; казалось, все, что плыло сверху по течению, застряло именно здесь. Он боялся того, что оступится или поскользнется, упадет, и у него не хватит пороха подняться из воды. Значит, надо перемещаться как можно осторожнее.
Сделав глубокий вдох, Рамон оторвался от своей почерневшей деревянной возлюбленной и проковылял к небольшому завалу из стеблей тростника, словно связанных ивовыми прутьями и полосами коры. От них к небольшому камню. От него к еще одному скользкому от тины бревну. А потом вода доходила ему всего до лодыжек. Рамон медленно выбрался на сушу. Со слабой усмешкой он рухнул на землю и выблевал, как ему показалось, с десяток литров речной воды. Его инопланетная одежда промокла насквозь и весила больше тонны, башмаки слетели с ног еще где-то в реке. Распухшими как сардельки пальцами он стянул с себя одежду и опрокинулся навзничь. Последней осознанной мыслью его было повернуться так, чтобы солнце грело как можно большую часть его тела.
Его сморил не сон, но и не смерть, потому что через некоторое время сознание вернулось, и он с усилием сел. Солнце переместилось на треть пути к восточному горизонту. Зубы стучали как плохо настроенная подъемная туба. Руки и ноги посинели, но не почернели. Инопланетный халат, который он успел кое-как расправить на песке, просох и даже согрелся на солнце. Охая, Рамон натянул его и уселся, охватив руками колени, смеясь и плача одновременно. Шея в том месте, куда совсем недавно крепился сахаил, казалась неестественно горячей, однако кожа осталась гладкой как у младенца. Рамон ощупывал шею пальцами, с трудом, но начиная верить в то, что у него получилось. Он свободен. Он оглядывался по сторонам, словно видел эту реку, этот мир в первый раз. У него получилось!
До него не доходило, что бесформенная груда ветвей на отмели выглядит как-то странно, до тех пор пока он не услышал за спиной резкий вздох и, повернувшись, не увидел совершенно сюрреалистического, но при этом знакомого зрелища. Другой Рамон стоял у кромки деревьев. Стоял с голой грудью, в оборванных до состояния неряшливых шорт штанах. Всклокоченные волосы казались черной копной. На правой кисти виднелась почерневшая от запекшейся крови повязка; в левой он сжимал свой старый полевой нож. Рюкзак висел обеими лямками на загорелом плече. Ну конечно. Он построил плот — не сам же по себе этот тростник обмотался полосами коры. А теперь течение реки и жестокая ирония богов свели обоих Рамонов в одной точке, в один момент времени — здесь, на этой песчаной косе.
Он медленно, стараясь не пугать своего двойника, поднялся на ноги. С перехваченным от волнения и страха горлом он приветственно поднял руку. Его двойник, недобро глядя на него, отступил на шаг.
— Мать твою растак, ты кто? — спросил мужчина.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 16
Мысли в голове у Рамона как-то запаздывали. Ему нужно было ответить, но ни одна из фраз, просившихся ему на язык, не казалась ему единственно верной. Я Рамон Эспехо… или: я это ты… или: с какой это стати мне говорить тебе, кто я, а, pendejo? Он понимал, что стоит как дурак, открывая и закрывая рот, и видел, как нескрываемое потрясение сменяется в глазах его двойника чем-то другим, значительно более опасным. Пальцы того крепче сжали рукоять ножа.
— Пришельцы! — выпалил Рамон. — Там гребаные пришельцы! Они захватили меня в плен! Помогите мне!
Он не ошибся в выборе слов. Напряжение двойника немного спало. Голова его повернулась, и он смотрел на Рамона изучающим взглядом, с явным недоверием, но уже не на грани открытого насилия. Рамон медленно, стараясь не делать ничего такого, что могло бы испугать того, другого, двинулся в его сторону.
Теперь он смог рассмотреть его ближе. Странное это было ощущение. В конце концов, что бы там ни говорила ему память, на деле он до сих пор ни разу в жизни не встречал ни одного человека! Вид его двойник имел донельзя грязный и неухоженный — короткая щетина, появлявшаяся порой на его подбородке, превратилась в побитую молью бороду. Черные глаза излучали настороженность. Правую руку тот замотал окровавленной тряпкой, и Рамон сообразил, что эта потемневшая от запекшейся крови кукла скрывает отсутствующий палец — тот самый (при мысли об этом он испытал тошнотворную слабость), из которого родился он.
Однако имелось во внешности другого Рамона и что-то неправильное. Он ожидал, что увидит свое отражение, но это оказалось совсем не так. Лицо, которое он привык видеть в зеркале, отличалось от этого. Это напоминало скорее лицезрение себя на старой видеозаписи. «Возможно, — подумал он, — его черты не настолько правильны и симметричны, как ему хотелось бы». Голос тоже отличался от того, который он полагал своим: выше и чуть завывающий. Такой, каким он слыхал себя в записи, — он терпеть не мог свой записанный голос. Заросший подбородок другого Рамона воинственно вздернулся вверх.
Каким он выглядел в глазах своего двойника? Волосы получше. Меньше морщин на коже. Никаких шрамов, зато небольшие бакенбарды. Наверное, со стороны он выглядит моложе. И если другой Рамон не ощущает того, что видит он сам, у него нет повода подозревать его в том, что сделали с ним пришельцы. Рамон обладал одним несомненным преимуществом: он знал, что произошло, кто он, а также все, что было известно другому. Зато тому не пришлось только что тонуть. И у него был нож.
— Пожалуйста, — произнес Рамон, отчаянно подбирая слова убедительнее. — Мне нужно вернуться в Прыжок Скрипача. У вас есть фургон?
— А что, похоже, будто у меня есть гребаный фургон? — отозвался другой, разводя руки в стороны наподобие распятого Христа. — Я от этих гребаных тварей уже неделю убегаю. Как это вышло, что ты смылся от них именно здесь и сейчас?
Хороший вопрос. Они находились далеко от убежища пришельцев, и совпадение действительно не могло не насторожить. Рамон облизнул губы.
— Они меня в первый раз из своей пещеры вывели, — ответил Рамон, стараясь придерживаться, насколько это возможно, правды. — Они держали меня в резервуаре. Внутри горы на север отсюда. Сказали, что они охотятся за кем-то. Думаю, они меня использовали. Изучали, что я могу есть и все такое. Я думаю, им про нас почти ничего не известно. В смысле, про людей.
Двойник обдумал это. Рамон старался не коситься на нож. Лучше, чтобы оба они думали о нем как можно меньше. Он услышал собственный голос, высокий, срывающийся. Явно испуганный.
— Я пытался сопротивляться, но они прицепили ко мне такую штуку… К шее. Вот сюда, можете пощупать. Стоило мне попытаться сделать что-то, они меня через нее глушили. Я несколько дней шел. Прошу вас, вы же не бросите меня здесь?
— Я не собираюсь бросать тебя здесь, — буркнул другой. В голосе звучала откровенная брезгливость. Брезгливость и, возможно, ощущение собственного превосходства. — Я тоже от них убегаю. Они взорвали мой фургон, но я подготовил им несколько подарков. Я их, сук, как следует оттрахал.
— Так это вы? — воскликнул Рамон, пытаясь изобразить как можно более искреннее восхищение. — Это вы взорвали юйнеа?
— Чего?
Еще один такой ляп — и кранты, напомнил себе Рамон. Следи за своим языком, cabron. По крайней мере до того, как нож окажется у тебя.
— Такая летающая штука вроде ящика. Они так ее называют.
— А-а, — кивнул другой. — Угу. Ну да, я. Я и тебя видел. Я наблюдал.
— Значит, вы видели и штуку, которую они сунули мне в шею.
Двойник хоть и неохотно, но признал, что рассказ Рамона имеет под собой основания. По позе его Рамон понял, что по крайней мере сейчас убивать его не будут.
— Как ты сбежал? — спросил двойник.
— Пришельца убила чупакабра. Как гром среди ясного неба нам на голову свалилась. Поводок отцепился, пока они дрались, вот я и убежал.
Двойник улыбнулся сам себе. Рамон решил, что лучше будет не показывать ему, что он разгадал его затею с плоскомехами. Пусть тот Рамон думает, что он один такой умный, а остальные дураки.
— Как, кстати, тебя зовут? — спросил тот.
— Дэвид, — назвал Рамон первое пришедшее на ум имя. — Дэвид Пенаско. Я живу в Амадоре. Работаю в банке «Юнион-Траст». Поехал отдохнуть на природе — с месяц назад. Они захватили меня, пока я спал.
— Что, у «Юнион-Траста» есть отделение в Амадоре? — удивился двойник.
— Угу, — кивнул Рамон. Он не знал, так ли это, и не знал, не всплывет ли у него в памяти чего-нибудь такого, что порвало бы эту легенду в клочки. Ему ничего не оставалось, кроме как врать на голубом глазу и надеяться, что пронесет. — Полгода как открыли.
— Вот сукин сын, — сказал двойник. — Ладно, тогда давай пошевеливай задницей, Дэвид. Нам надо здорово поработать, если мы хотим выбраться отсюда. Плот у меня готов хорошо если на треть. Если нас теперь будет двое, тебе придется попотеть. Может, потом расскажешь мне, что тебе известно об этих pinche мазафаках.
Двойник повернулся и двинулся обратно в лес.
Рамон последовал за ним.
Поляна оказалась метрах в двадцати от берега, и двойник не позаботился ни об укрытии, ни о каменном кострище. Собственно, это место и не предназначалось для обитания — это была строительная площадка. Четыре связки похожих на бамбук тростниковых стеблей лежали, скрепленные полосами коры ледокорня, и солнце играло на их блестящей, будто лакированной поверхности. Поплавки, сообразил Рамон. Связанные лозой и гибкими ветками, достаточно тонкими, чтобы срезать их зазубренной кромкой ножа, они будут держаться на плаву. Но, конечно, герметичности ожидать не придется: вода будет всю дорогу плескать по их пяткам и ягодицам, если только они не соорудят какого-нибудь более или менее плотного настила. Да и сам тростник мог бы быть подлиннее и крепче связан… Для сумасшедшего pendejo с раненой рукой, за которым гонятся выходцы из самой преисподней, проделанная работа, конечно, впечатляющая, но до Прыжка Скрипача этот плот не донесет и одного человека, не то что двоих.
— Ну? — спросил двойник.
— Я просто смотрел, — встрепенулся Рамон. — Тростника нужно побольше. Хотите, чтобы я нарубил? Только покажите, где вы его…
Нельзя сказать, чтобы это предложение привело двойника в восторг. Рамон примерно представлял себе ход мыслей у того в голове. Рамон — или Дэвид, как он представился — мог бы орудовать быстрее, чем он с раненой рукой, но для этого ему пришлось бы дать нож.
— Это я сам сделаю, — буркнул тот, мотнув головой в сторону, противоположную реке. — Лучше поищи веток, из которых мы смогли бы сделать настил. И еды. Возвращайся до заката. Попробуем спустить эту гребаную штуковину на воду завтра утром.
— Ага, хорошо, — кивнул Рамон.
Двойник сплюнул, повернулся и зашагал прочь, оставив его одного. Рамон почесал локоть в том месте, где уже начал проявляться шрам, и тоже двинулся в тень под деревьями. До него дошло, что он так и не спросил, как того зовут. Ну, собственно, ему-то этого и не требовалось: он это и так знал. Другое дело, его все больше тревожило то, что другому Рамону такое отсутствие любопытства покажется странным. Поосторожнее надо.
Остаток дня он провел, стаскивая на поляну упавшие ветки и листву ледокорня, а также составляя легенду, которую мог бы рассказать двойнику. На несколько минут он прервался, чтобы взломать панцири нескольких сахарных жуков и подкрепиться сырым мясом. Без температурной обработки оно было солоноватым, склизким и явно неприятным на вкус. Ни на что другое, впрочем, времени все равно не оставалось. Он старался не думать о том, что произошло дальше между Маннеком и чупакаброй, кто из них проиграл, а кто продолжает охоту на него где-то в этой зелени. Что бы там ни вышло, это не отменяло необходимости того, чем он занимался, потому и тратить время в поисках ответа на этот вопрос он не мог.
К закату они с двойником собрали еще шесть связок-поплавков и почти треть веток, необходимых для настила плота. Похоже, двойник остался доволен набранной Рамоном грудой листвы ледокорня, хотя вслух он одобрения своего не высказал. Рамон сварил пару дюжин сахарных жуков, а его двойник изжарил дракончика — небольшую птицеподобную ящерицу, обитавшую на нижних ветвях деревьев. В процессе готовки дракончик не очень приятным образом извивался, словно плоть его продолжала еще жить несмотря на то, что оба мозга ему уже отсекли.
Они немного поговорили, и на этот раз Рамон не забыл поинтересоваться, как зовут его собеседника и откуда он. Потом они обсудили планы на следующий день — как снести ветки и вязанки к воде для окончательной сборки, и сколько их им еще предстоит заготовить, и хватит ли им коры на то, чтобы все это связать.
— Ты уже занимался этим прежде, — заметил двойник, и Рамон ощутил легкий укол тревоги. Возможно, он показывает себя слишком опытным для такой ситуации.
— Ну, я люблю пожить на природе. Когда получается. По большей-то части работа у меня сидячая, — ответил Рамон, стараясь казаться польщенным. — Ну, в банке — сами понимаете. Зато платят пристойно.
— Геологией не занимался?
— Нет, — мотнул головой Рамон. — Просто так — выбраться в глушь, посидеть у костра. Отдохнуть. Ну, сами понимаете. Побыть некоторое время одному.
Выражение лица у двойника немного смягчилось, как Рамон и ожидал. Ему даже сделалось немного совестно за то, что он играет подобным образом на чувствах собеседника.
— А вы? — поинтересовался Рамон, и двойник пожал плечами.
— Я все больше в поле, — сказал он. — В городе долго торчать мне смысла нет. Жить можно, если ведешь дело по уму. В удачный сезон доход в шесть, а то и в семь тысяч читов.
Он изрядно преувеличивал. Рамон никогда не зарабатывал больше четырех тысяч — даже в самые удачные времена. Чаще выходило около двух с полтиной, а случалось, ему и тысячи не удавалось заработать. Темные глаза двойника внимательно следили за его реакцией, так что он покачал головой, изображая восхищение.
— Но это же здорово, — произнес Рамон-Дэвид.
— И не так уж и трудно, если знать, что делать, — заметил Рамон-первый, успокаиваясь.
— А что у вас с рукой? — поинтересовался Дэвид.
— Гребаные пришельцы, — буркнул тот и принялся разматывать пропитавшуюся кровью повязку. — Я в них стрелял, и у меня пистолет разорвало. Руку, мать ее, здорово покорежило.
Рамон придвинулся ближе. Свет костра не давал разглядеть точно, где кончалась поврежденная плоть и начинались просто отсветы огня на коже. В целом кожа на кисти двойника напоминала забытый на ночь на кухне фарш для начинки такос. На месте указательного пальца торчал неровный обрубок, обожженный до неузнаваемости.
— Вы его прижгли огнем, — выдохнул Рамон. Ему сразу вспомнился тот, первый лагерь, где он нашел свой портсигар, а Маннек открыл тайну его происхождения. Теперь стало ясно, почему двойник пробыл там так долго. Отходил от курса лечения.
— Угу, — подтвердил тот, и хотя голос его оставался равнодушным, Рамон понимал, что тот гордится собой. — Раскалил нож на огне и прижег. Пришлось. А то кровь хлестала как из свиньи. Ну, пришлось кость еще чуток укоротить.
Рамон с трудом удержался от улыбки. Все-таки они оба — крутые ублюдки, он и его двойник. Он даже немного гордился собой, словно это он проделал все это.
— Жар сильный? — спросил он.
— То сильнее, то слабее, — признался тот. — Однако рука не немеет и не воспаляется. Похоже, обошлось без заражения крови. А не сделал бы этого — издох бы уже где-нибудь в лесу, так ведь? А теперь расскажи мне, как это ты угодил к пришельцам.
Рамон не зря полдня обдумывал легенду. Чуть меньше месяца назад он один отправился на север. Его подруга Кармина его бросила, и ему хотелось побыть немного одному, подальше от нее и сочувствующих, а может, иронизирующих друзей. Он увидел летающий ящик, попытался выяснить, что это такое, но вместо этого пришельцы сами поймали его и напичкали какой-то своей дрянью. Его держали в каком-то резервуаре, а потом достали оттуда и приказали отправиться на охоту. История не слишком сложная, чтобы забыть детали, и не слишком уж далекая от истины, чтобы его поймали на подтасовке. Может, другой Рамон даже посочувствует ему. Он рассказал про взрыв, разрушивший юйнеа, про марш-бросок, про нападение чупакабры и свой побег. Он притворился пораженным, когда двойник объяснил ему свою затею с тушками плоскомехов. Правда, самонадеянная вера того в собственную ловкость начинала понемногу раздражать. Двойник неодобрительно хмурился, даже тогда, когда Рамон не кивал или не издавал одобрительных звуков в нужный момент.
Вся эта история с начала до конца была обманом, и ничем больше. Но, похоже, это срабатывало. Когда Рамон-второй вешал Рамону-первому на уши лапшу насчет того, как ему хотелось побыть вдали от цивилизации и как сочувствие друзей может ранить больше издевок, двойник кивал, словно поддакивал собственным мыслям. А когда рассказ закончился, он не стал комментировать. Рамон и не ждал комментариев. Мужчины так не поступают.
— Спим по очереди? — предложил двойник.
— Конечно, — согласился Рамон. — Так, конечно, лучше будет. Я подежурю первым, я не устал.
Он, разумеется, лгал. Он здорово наломался за день, но и повалялся без сознания, выбравшись на берег, а это вполне могло сойти за сон. У другого Рамона не было и этого. И потом, разве это не естественно для банкира из Амадоры — отблагодарить своего спасителя хотя бы таким образом?
Двойник хмыкнул и протянул ему нож. Рамон даже поколебался немного, прежде чем его взять. Чуть липнущая к пальцам кожаная оплетка рукояти, идеально сбалансированный вес. Нож был привычным и все же не совсем таким, каким он его помнил. Потребовалась секунда, а то и две, чтобы до него дошло: изменился не нож, изменилось его тело. Он ни разу не держал его рукой, лишенной привычных мозолей. Двойник истолковал его замешательство неверно.
— Немного, — произнес тот. — Но ничего другого у нас нет. С чупакаброй или красножилеткой таким не справиться, но…
— Ладно, хорошо, что это есть, — возразил Рамон. — Спасибо.
Двойник хмыкнул, улегся и повернулся спиной к костру. Рамон снова покрутил нож в руке, заново привыкая к его весу. Как-то очень уж спокойно его невероятные спутники — что люди, что пришельцы — вручали ему ножи. Ну ладно Маннек — пришелец знал, что это ему ничем не грозит. Человек же делал это, исходя из уверенности в том, что Рамон — союзник. Он и сам бы наступил на те же грабли. Наверняка.
Рамон смотрел в темноту, стараясь, чтобы глаза не привыкали к неяркому свету костра, и прикидывал возможные варианты действий. По крайней мере на текущий момент двойник принял его. Однако путь до Прыжка Скрипача неблизкий, и — если то, о чем говорил Маннек, правда — Рамону предстоит за это время измениться, стать гораздо более похожим на того, каким он был в момент встречи с пришельцами. Но даже если бы этого и не случилось, Рамон все равно плохо представлял себе, что он будет делать, когда они вернутся в колонию. Маловероятно, чтобы судья признал его подлинным, законным Рамоном Эспехо. И энии тоже запросто могут решить, что он должен умереть вместе с народом Маннека. В общем, как ни крути, если два Рамона выйдут из лесов вдвоем, ничего хорошего не выйдет.
Умнее всего с его стороны было бы убить чувака. Нож у него, двойник храпит и к тому же ранен. Полоснуть по шее — вот и ответ проблеме. Он отправится на юг, продолжит свою жизнь как ни в чем не бывало, а костей второго Рамона никто и никогда не сыщет. Надо было поступить именно так.
И все же он не мог сделать этого.
При каких условиях вы убиваете? Этот вопрос Маннека занозой сидел у него в мозгу. И чем дольше Рамон размышлял над ним, коротая часы ночного дежурства, тем слабее и слабее представлял себе ответ на этот вопрос.
С рассветом они продолжили строительство плота. Рамон заново увязал охапки полых стеблей: двумя руками он сделал это надежнее, чем удавалось его двойнику. Они прикинули, сколько веток им нужно еще для завершения работы. Обсуждение вышло недолгим: Рамон и двойник подходили к решению проблемы одинаково, и выводы делали тоже одинаковые. Единственное существенное различие между ними заключалось в том, что двойник отказывался уступить ему большую часть работы. Несмотря на то, что мужчина со здоровыми руками явно мог взять на себя и большую ношу, двойник решительно не пускал банкира-белоручку из Амадоры на свое место, и Рамон слишком хорошо понимал его побуждения, чтобы спорить на этот счет.
К полудню они заготовили достаточно материалов, чтобы начать сборку плота. Из двух срезанных веток и лиан ярко-синего плюща Рамон соорудил примитивную волокушу, и с ее помощью перетащил заготовленные вязанки к реке. Против этого двойник возражать не стал, а сам в несколько заходов носил полосы коры и листву ледокорня. Рамон решил, что тот просто устал.
Песчаная коса оказалась меньше, чем запомнилась ему со вчерашнего дня, однако деревянного хлама на ней не убавилось. Не посоветовавшись с идущим за ним следом двойником, он отволок свой груз чуть ниже по течению. Небольшой тихий залив, отделенный косой от русла реки, показался ему удачным местом для того, чтобы опробовать плот на плаву, прежде чем довериться течению.
Рамон бросил волокушу и опустился на песок у воды. На гладкой поверхности он видел отражения: себя самого и стоявшего за его спиной двойника. Двое мужчин — похожих, но не совсем: подраставшая бородка Рамона казалась мягче и легче. Волосы тоже свисали ближе к голове, из-за чего пропорции лица воспринимались по-другому. Все же они вполне могли сойти за братьев. Он-то знал, куда смотреть. Например, родинки на щеке и шее у двойника откликались крошечными пятнышками светлой кожи у него. Шрам на животе побаливал.
— Неплохо, — заметил двойник и задумчиво сплюнул в воду. Пошедшие по поверхности круги смешали отражения. Плот получался большой. Более низкая, чем на Земле, сила притяжения Сан-Паулу отражалась, помимо прочего, на ускоренном росте деревьев, и вместо того чтобы тратить время и пилить стволы пополам, они использовали их целиком. Не роскошь, конечно, но места на двоих должно было хватить с избытком. — Пожалуй, какое-нибудь укрытие на него стоит соорудить.
— Вроде хижины? — спросил Рамон, глядя на разбросанные перед ним деревянные обломки.
— Шалаш. Чтобы спать в нем, от дождя укрыться. И если дерева хватит, очаг тоже можно устроить. Выложить дно листьями, потом насыпать слой песка почище — и сможем греться даже на воде.
Рамон хмуро покосился на него, потом посмотрел вверх по течению — туда, где сразились Маннек и чупакабра. Он попробовал прикинуть, долго ли пробыл в воде, как далеко уплыл. Трудно сказать. Ему казалось, что это длилось долго, и расстояние он одолел большое. Но он находился на волосок от смерти, так что полностью своим ощущениям он не доверял.
— Давайте займемся этим ниже по течению, — сказал он. — Хочу быстрее убраться с этого места.
— Дрейфишь? — осклабился двойник. Голос его звучал издевательски, и Рамона на мгновение захлестнули злость и обида. Впрочем, он понимал, что и тот кипит от досады и злости, жажды подраться, почувствовать себя лучше, причинив кому-то другому боль — те же чувства, что распирали грудь ему самому. Черт, надо вести себя осторожнее, иначе все кончится дракой, которой ни тот ни другой не могли себе позволить.
— Боюсь ли я напороться на разъяренную чупакабру, вооруженный ножиком и палкой? — переспросил он. — Любой, кто этого не боится, болван или псих.
Лицо двойника на мгновение застыло от оскорбления, но он небрежно передернул плечами.
— Нас двое, — буркнул он, отворачиваясь от Рамона. — Прорвемся.
— Возможно, — сказал Рамон, спуская тому откровенную ложь. Шансов одолеть чупакабру у них было не больше, чем, хлопая руками, долететь до Прыжка Скрипача. Однако если бы он зацепился за это, избежать драки они бы скорее всего не смогли. — Я другое думаю: что, если победил пришелец?
— Чупакабру-то? — недоверчиво хмыкнул двойник. Ну да, одно дело бравировать тем, что они как-нибудь да одолеют зверя, и совсем другое — напрячь воображение хотя бы настолько, чтобы при том же раскладе шансов допустить вероятность победы Маннека. Впрочем, виду Рамон постарался не подавать.
— Когда я оттуда смывался, исход был еще не ясен, — объяснил он. — У пришельца имелось что-то вроде пистолета, и он попал в чупакабру минимум два раза. Может, это ее ослабило. Не мог же я ждать, чем все это кончится, правда? Я просто хочу сказать, что, если пришелец все-таки жив еще и если этот его пистолет все еще при нем, нам лучше не ждать, пока он нас догонит.
— Ладно, — кивнул тот. — Если так тебе спокойнее, сплавимся по реке день-другой, а навес и очаг можем соорудить и потом. Заодно проверим связки, крепко ли держатся.
Опять подначка. Чувак намекал на то, что одной рукой стягивает связки крепче, чем Рамон — двумя здоровыми.
Прежде Рамон обязательно клюнул бы на эту наживку — оскорбился бы, может, полез бы в драку. Но не теперь. Ладно, pendejo, подумал Рамон. Копай под меня, сколько душе угодно. Я-то знаю, как тебе самому страшно.
— Хороший план, — только и сказал он вслух.
Укладка веток настила и крепление их к связкам стволов заняли у них довольно много времени, но усилий особых не требовали. Рамон вдруг обнаружил, что втянулся в ритм: уложить ветку на место, привязать ее полосой коры с одной стороны, потом с другой, потом посередине — с пересекающей ее под прямым углом предыдущей веткой. Раз, два, три, четыре, а потом все сначала. Работа поглотила его целиком, заворожив своей нехитрой монотонностью. Руки и ноги его, не защищенные мозолями, довольно скоро покрылись пузырями. Он игнорировал боль — она просто входила в стандартный набор. Если тот, другой, мог отсечь себе мешавшийся осколок кости, то и Рамон уж как-нибудь стерпит пару мозолей на ладонях.
Двойник старался не отставать, но искалеченная рука заметно ему мешала. Рамон почти физически ощущал раздражение, нараставшее в том, по мере того как он пытался не уступить ни в чем какому-то pinche банкиру. Когда солнце начало уже сползать к верхушкам деревьев на противоположном берегу, Рамон не без некоторого даже злорадства заметил, что повязка на руке у того сделалась ярче от свежей крови. Наконец они уложили на ветки слой кожистых ледокорневых листьев — стопроцентной гидроизоляции это, конечно, не давало, но по крайней мере позволяло им не опасаться то и дело промочить задницу. Нельзя сказать, чтобы плот впечатлял совершенством конструкции или исполнения. Руля не было вовсе, только импровизированное рулевое весло на корме. В длину он имел метра два с половиной — в качестве ковра для борцовского поединка в самый раз, но для долгого путешествия тесновато. Однако от него требовалось всего лишь оставаться на плаву достаточно долго, чтобы река донесла их до Прыжка Скрипача. И когда они спустили наконец плот на воду в заливе и забрались на него, он сразу показался им крепким и надежным.
— Не так уж и плохо, Дэвид, мать твою, — заметил двойник. — Ну и как тебе мужская работа, а?
— Справились как надо, — кивнул Рамон. — Так вы хотите убраться отсюда?
И едва он успел произнести эти слова, как до них донесся звук — далекий, клокочущий вопль чупакабры. Судя по звуку, ей было больно. В животе у Рамона все сжалось, да и двойник заметно побледнел.
— Да, — буркнул тот. — Пожалуй, можно и отплывать.
Толкаясь шестом от дна, Рамон вывел плот из залива, на середину реки, где течение было быстрее. Двойник съежился на краю плота, вглядываясь в берег за кормой. Ни зверь, ни Маннек из леса не показались, да и вопль больше не повторялся. Рамон перебрался на корму и начал править веслом. Ощущение того, что они едва ушли от опасности, не покидало его. Еще одна ночь на берегу закончилась бы для них очень и очень плохо. А может, и всего один час. Им здорово повезло, что его двойник так старался не отставать. И повезло, что Рамон так и не смог убить его ночью. Один он ни за что бы не успел достроить плот вовремя.
Однако вопль хищника — пусть даже полный боли — наполнил его какой-то странной грустью. Если чупакабра жива, значит, Маннек мертв. Афанаи своей когорты погиб, пытаясь спасти свой народ от того насилия, что преследовало их через звезды и столетия. И от существа, которое расстроило таткройд Маннека, — маленькой обезьяны-выскочки из мексиканского захолустья, которая напоролась на убежище, спасаясь от правосудия — и которая даже представления не имела о том, каковы могут быть последствия этой находки. По крайней мере Маннек погиб сражаясь. Достойная смерть, пусть даже он и не помог этим своему народу. «Странное дело, — подумал он с удивлением и даже беспокойством, — теперь, когда плен позади, когда он вырвался на свободу, он почти скучал по Маннеку». И несмотря на всю боль, что тот причинил ему, несмотря на ненависть, которую порой испытывал к пришельцу, Рамон не мог не ощущать горечи и сожаления при мысли о его жуткой смерти.
— И все-таки лучше уж ты, а не я, чудище, — чуть слышно пробормотал Рамон. — Лучше ты, а не я.
Глава 17
Первая ночь оказалась самой тяжелой. Угрожать им могли только невидимые в воде бревна и коряги, водные хищники вроде проклятых мормонов или carracao… ну, и еще холод. Мотора у них не было, так что столкновение с камнями и корягами не грозило особенными повреждениями — если, конечно, те не застряли в дне. Большинство водных хищников обитало южнее. Оставался холод.
Стоило солнцу скользнуть за деревья на западе, как река словно бы разом высосала из воздуха все тепло. Инопланетный халат грел неплохо, но на то, чтобы прикрыть одновременно руки и ноги, его не хватало. Двойник же пожертвовал рукава и нижнюю часть штанин на повязки и силки, поэтому они решили, что на ночь тот укроется одеждой пришельцев. Рамон-первый свернулся калачиком на листьях, закутался в халат, но все равно дрожал.
На этот раз о дежурстве по очереди никто даже не заикался. Слишком ярко светила почти полная луна, слишком пронизывал тело холод, чтобы хотя бы пытаться уснуть. Рамон обдумал мысль насчет остановки на ночлег на берегу, но озвучивать ее не стал. Двойник наверняка воспринял бы это как слабость, да и сам он ни за что на свете не предложил бы такого. И потом Рамон понимал, что обоим не терпится унести ноги — как угодно, только подальше от чупакабры. Хорошо бы километров этак на пятьдесят, вот только как их отмерять? К утру, пожалуй, можно будет попробовать пристать к берегу. Пожалуй, лучше к западному — для спокойствия.
— Эй, Дэвид, — окликнул его двойник.
Рамон заморгал и пришел в себя; он и не заметил, что начинал задремывать.
— Ну? — отозвался он и кашлянул. Он очень надеялся, что не простудится. Если повезет, конечно.
— Ты в Диеготауне не бывал? — спросил тот.
Рамон тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться, и посмотрел на спутника. Тот сидел, прижав колени к груди. В свете луны морщины на лице казались глубже, а может, это он так хмурился. Вид он имел одновременно беспощадный и до ужаса несчастный, но при всем этом ясно было, что он некоторое время уже наблюдал за Рамоном.
— Ну, был несколько раз, — ответил Рамон. — А что?
— Кажется, я видел тебя где-то прежде. Чем ты занимался в Диеготауне?
— По большей части бизнесом, — хмыкнул Рамон. — Вы, возможно, встречали меня где-нибудь в районе губернаторского дворца. Вы ведь туда ходите? — Он прекрасно знал, что не ходил, поэтому неопределенный жест плечами не стал для него неожиданностью. Рамон даже испытал острый соблазн повторить этот жест, настолько привыкло его тело к этому движению. — Ну, и в бар один местный заходил несколько раз, — продолжал он, еще не зная, куда вырулит его легенда. — «Эль рей». У самой реки. Бывали там?
— Нет, — хрипло отозвался двойник. — Даже не слыхал о таком.
— Ясно, — кивнул Рамон. — Может, я название неверно запомнил. Там такие полы деревянные. А парня, который там заправляет, зовут Мигель… или Мико… как-то так. Помню, меня тошнило в переулке за баром. Там еще огни такие мигающие, вот они и запомнились.
— Не, такого места не знаю. Может, ты спутал с каким-нибудь другим городом?
Произнесено это было тоном, не оставлявшим сомнения в том, что разговор завершен. Впрочем, на случай, если Рамон не понял намека, двойник повернулся к нему спиной. Рамон позволил себе улыбнуться и пожать плечами. То, что двойник солгал, его не удивило. Встреть он сам в глуши незнакомого человека, тоже остерегался бы говорить на эту тему. Так что для прекращения беседы она подходила идеально.
И все же легкое сожаление он испытывал. Мысли его все время обращались к тому, что предшествовало драке — так язык то и дело непроизвольно ощупывает то место, где находился вырванный зуб. Само убийство он видел словно со стороны, происходящим на экране. Но как получилось, что события зашли так далеко? Он помнил музыкальный автомат. Рядом с европейцем была женщина с волосами, уложенными так, чтобы она казалась азиаткой. Он понимал, что женщина здесь не потому, что знакома с этим типом, и не потому, что он ей нравился — просто в силу работы или вроде того. Правда, он вдумывался в то, откуда знал это. Ему запомнился ее смех — отрывистый, чуть натянутый, даже испуганный.
Как бы он объяснил Маннеку, что смех — это не только тогда, когда смешно? Пришелец не смог бы понять, как это так: чтобы то, что делают люди, когда им смешно, отображало еще и страх. Призыв на помощь.
Рамон пытался не упустить эту мысль, вытянуть за нее как за ниточку что-то более осязаемое, но она все-таки ускользала. Только его двойник знал это, а его Рамон не мог спросить.
Они не разговаривали больше до самого рассвета. Рамон и его двойник согласились, что плот лучше подогнать к противоположному, западному берегу и вести вдоль него до тех пор, пока не увидят подходящих зарослей тростника. Для очага требовалось что-то достаточно плотное, чтобы удержать слой песка — только так огонь не прожег бы самого плота. Однако шалаш проще было сделать из тростника. И, судя по звездам, южнее хороших зарослей тростника им могло больше и не встретиться.
Хорошее место они нашли уже ближе к полудню, и Рамон аккуратно подвел плот к самому берегу. Плот ткнулся в песок с толчком, от которого двойник чуть покачнулся, но конструкция выдержала. Рамон проверил на всякий случай узлы, однако слабых не обнаружил.
Остаток утра двойник рубил камыш, а Рамон тем временем искал чего поесть. С пистолетом это, конечно, получилось бы у него проще, но нескольких сахарных жуков он все-таки нашел, а еще ему удалось отловить троих жирных, цвета грязи созданий, выглядевших незаконнорожденными отпрысками краба и угря. Он представления не имел, кто это, но законы эволюции гласят, что ядовитые твари в большинстве своем имеют яркую окраску, поэтому эти крабоугри выглядели скорее съедобными. И потом он всегда мог скормить их на пробу двойнику и посмотреть на результат.
Когда Рамон-второй вернулся на берег, первый сидел на земле, низко опустив голову. На лезвии ножа застывали капли тростникового сока, похожего на кровь. Груда тростника на земле оказалась меньше, чем Рамон ожидал. Рамон кашлянул достаточно громко, чтобы звук донесся до двойника над водой, и тот поднял голову. На мгновение брови его тревожно сдвинулись, потом он кивнул в знак приветствия.
— Эй, — произнес Рамон. — Я тут добыл каких-то тварей. Возможно, они сойдут в еду. Видели таких прежде?
Взгляд двойника с некоторым усилием сфокусировался на крабоугрях.
— Нет, — сказал тот. — Но они мертвы. Значит, давай их приготовим, а?
— Идет, — кивнул Рамон. — Вы в порядке, дружище? Вид у вас утомленный.
— Недосып, — сплюнул двойник. — А до того несколько дней бежал без оглядки, имея только то, что на мне. А до того эти засранцы мне палец оторвали.
— Может, устроить дневку? — предложил Рамон, бросив мертвых тварей и протягивая руку за ножом. — Отдохнуть, там, набраться сил.
— Хрен-два, — буркнул двойник. Взгляд его переместился на протянутую руку Рамона.
— Не могу же я их гребаными ногтями потрошить, — объяснил Рамон.
Двойник пожал плечами, подбросил нож в воздух, поймал его за лезвие и протянул Рамону рукоятью вперед. Ему, конечно, здорово досталось, спора нет, но реакция у Рамонова двойника по-прежнему была на уровне.
Потроха у крабоугрей оказались довольно нехитрыми. Рамон вычистил все, что не напоминало мышцы — теоретически ядовитые железы и прочие несъедобные органы реже всего расположены в мышечных тканях. Потом нанизал их на прут и поджарил на огне — они пахли жареной говядиной и горячей глиной. Сахарных жуков он сварил в походной кружке из рюкзака. Двойник сидел на берегу, уставившись в воду пустым взглядом. Рамон все-таки решил попробовать крабоугрей первым. Он отрезал ломтик, положил его на язык, едва не поперхнулся и выбросил крабоугрей вместе с прутиками в реку.
— Сахарные жуки, — сказал он. — У нас еще есть сахарные жуки.
Читать бесплатно другие книги:
![Обман [Bubble]](/book/mini/37850.jpg)
