Планета Вода (сборник) Акунин Борис

– Конечно, знаю. И он знает, – кивнула она на Клочкова. – Неужто не рассказал?

Должно быть, в этот момент каменность сползла с фандоринского лица – Аннушкина злорадно ухмыльнулась.

– О! Поглядите на грозного следователя! Был на коне, а стал весь в …, – с явным удовольствием пририфмовала она грубое, совершенно недамское слово. – Ничего, мятый денди, умоетесь и отправитесь восвояси. Здешние Авгиевы конюшни и Геракл не вычистит. Где уж вам-то.

Эраст Петрович помолчал. Теперь уже он был на грани срыва, изнутри подкатывала ярость. Разумеется, докторша нарочно его провоцировала, и довольно успешно.

Таких женщин на Руси раньше, пожалуй, не водилось. Были нигилистки и самоотверженные земские работницы; среди тех и других встречались мужественные и даже мужеобразные, но подобных доктору Аннушкиной он еще не видывал. Она не пыталась изображать из себя мужчину, оставалась абсолютной, стопроцентной женщиной – и при этом в ней начисто отсутствовала женственность. Какая-то британская суфражистка – из тех, что жгут королевские портреты и приковывают себя к решетке Букингемского дворца. Милое русское имя никак не сочеталось с категорически нерусскими манерами. Невозможно было вообразить Руслана, который полюбил бы такую Людмилу. Посмотреть бы на господина Ольшевского, подумал Эраст Петрович. Должно быть, Клочков на его счет ошибается и это из героев герой.

– Что, не любите сильных женщин? – засмеялась докторша. Видимо, мина у Фандорина была вполне красноречивой. – А вы наплюйте на джентльменство. Выпустите внутреннего зверя. Порычите, оскальте зубы.

Совет неглуп, сказал себе Эраст Петрович. С женщинами, которые не желают вести себя по-женски, позволительно обращаться как с мужчинами. Во всяком случае, это будет приятно.

Он схватил провокаторшу за локти – так, что она вскрикнула – и прошелестел сдавленным от бешенства голосом:

– Немедленно… Сию секунду… Кто? Иначе арестую за укрывательство преступника и увезу.

Лицо Аннушкиной было совсем близко. Оно исказилось от боли, а в светлых глазах читался вызов, но страха не было – в первые мгновения. Однако, когда Фандорин дошипел свою угрозу до конца, что-то во взгляде дрогнуло.

Испугалась, что я ее отсюда увезу, сказал себе Эраст Петрович. И жених останется без помощи.

– Какой прилипчивый, – пробормотала Людмила Сократовна. – С прокурорским легче было. – Она покосилась на Клочкова, который наблюдал за битвой Ахилла с царицей амазонок, вжав голову в плечи. – Сунешь пузырек морфия – отвяжется. Что ж вы у него-то не спросите, кто игуменью ухайдакал?

Тут Сергей Тихонович и вовсе съежился, мертвенно побледнел, но Фандорин на уловку не поддался.

– Обязательно спрошу. Потом. Но сейчас я жду ответа от вас. Или отправить вас в г-губернию? Буксир, я думаю, еще не отошел.

– Пустите руки, отвечу… – Потерла локти, неохотно буркнула: – Кто-кто. Дикарь, разумеется. Кто ж еще? Шугай, лесной монстр. Третью неделю здесь крутится, не уходит. Он Февронью и замучил, яснее ясного. Но Шугай – саврасовская ищейка, ничего ему не будет. И вы ничего не сделаете.

– Это «охотник за головами», который отправлен за вашим ж-женихом? – вспомнил Фандорин рассказ Клочкова. – Он прибыл сюда за неделю до убийства и всё еще здесь?

Она кивнула.

– Где же?

– … его знает, – обыденно употребила Людмила Сократовна матерное слово – в устах интеллигентной женщины оно прозвучало так дико, что Эраст Петрович вздрогнул. – Его никогда не видно, если он не хочет. Наверное, сидит сейчас там где-нибудь, – докторша показала на недальнюю опушку леса, – и подсматривает за нами. Сначала-то он прямо ко мне явился, думал запугать. У меня кошка жила, Горгоша. Так питекантроп этот ее схватил, горло ножом перерезал и стал кровь пить. Думал, я от страха в обморок бухнусь, а очнусь – сразу ему Борю выдам. Ну, я сказала идиоту пару ласковых. С тех пор он больше не показывался. В засаде сидит. Вынюхивает.

Э, да она психическая, понял вдруг Эраст Петрович. Вот в чем дело. Кошка какая-то, сосущий кровь дикарь. Бред, болезненные фантазии.

– Что глазами хлопаете, господин з-заика? Боитесь с Хозяином связываться? Или не верите, что Шугай монашку прикончил? Он-он, больше некому. У него и иглы в мешочке.

– Какие иглы? Что она несет? – обернулся Фандорин к титулярному советнику, уверенный, что тот подмигнет или покрутит пальцем у виска.

Но Сергей Тихонович, глядя себе под ноги, сказал:

– Шугай – охотник за пушным зверем. Куницу, белку, соболя, бьет не из ружья, а из духовой трубки. Иглой в глаз, с фантастической точностью – чтобы не портить шкурку. Огнестрельного оружия он не признает. Ему ружья не нужно, он всегда может подкрасться незаметно…

Эраст Петрович спустился со ступенек, взял товарища прокурора под руку и повел прочь. Тот не сопротивлялся.

– Вот-вот, поболтайте между собой, следователи, – рассмеялась им вслед докторша. Развернулась, ушла в дом. Ей все-таки удалось отделаться от Фандорина, пускай временно.

– Значит, всё п-правда? И про Шугая, и про остальное? – свирепо спросил Эраст Петрович. Ему очень хотелось взять титулярного советника за ворот и как следует тряхнуть.

– Правда… Я не стал вам говорить про Шугая подробно, потому что… Я думал, что он, может быть, отсюда уже убрался и нам не придется иметь с ним дело… Это очень страшный человек. Даже не совсем человек. Или же какой-то особый биовид: homo silvanus – человек лесной… Аннушкина про кошку говорила, а вы, я видел, не поверили. Зря. Шугай в основном питается свежей кровью. Он отсиживает пожизненную каторгу за тройное убийство, какие-то внутриплеменные зытяцкие раздоры, у них не разберешь, они чужим не рассказывают… В первую же тюремную зиму потерял все зубы. Не может жевать. Он бы сдох в остроге, но тут назначили Саврасова, и тот определил Шугая в охотники за головами. За это Шугай верен ему, как собака. Живет он вольно, в лесу. Раз в несколько дней должен являться в острог и просто пройтись по камерам. Один его вид отбивает у заключенных охоту бежать…

– Вы струсили, – констатировал Эраст Петрович. – Вы всё время чего-то трусите. Шугая, Саврасова, жизни – всего. Но если вы решили отказаться от морфия, прятаться от реальности будет некуда. Кстати говоря, то, что она говорила про морфий, тоже правда? Что она откупилась от вас?

– Да… – Сергей Тихонович не смотрел в глаза. – Дважды. Сначала, когда я приезжал по делу о беглеце. Чтобы я уехал… И когда я явился расследовать убийство Февронии, тоже… Я говорил вам, я слякоть, конченый человек…

Послал Господь помощничка, мысленно вздохнул Фандорин. Однако вслух сказал то, что следовало сказать:

– Пока человек жив, он может изменить свою жизнь тысячью разных способов. Не нравится жить в Темнолесске? Уезжайте хоть в Америку, мир велик. Или попробуйте сделать жизнь Темнолесска лучше, ваша должность это позволяет. Или возьмите в приюте ребенка и дайте ему воспитание. Или напишите брошюру о том, как вы избавились от наркотической зависимости. А еще вы можете помочь мне в расследовании, черт бы вас побрал!

– Как? – встрепенулся Сергей Тихонович. – Если, несмотря на всё, вы готовы дать мне шанс… Клянусь, я… – Он задохнулся. – Я всё сделаю, только скажите!

– Вот и отлично. Попробуйте добыть мне этого хомо сильвануса. Сможете?

– Думаю, да… – Клочков поежился, но взял себя в руки. – Безусловно смогу, если он действительно все еще здесь. Найти его в лесу я, конечно, не найду, но это и не нужно. Он знает, кто я. Похожу по лесу, покричу, что меня прислал Хозяин – Шугай сам выйдет.

– Скажете, что меня тоже прислал Хозяин. И что я хочу просто поговорить. Я же тем временем пойду закончу разговор с милой б-барышней.

Кровососущий дикарь с иголками как кандидат в жестокие убийцы выглядел бы весьма аппетитно, если б не дефект, о который версия разбивалась вдребезги. Как охотник за головами мог попасть ночью на остров? Да и днем тоже? Вопрос.

А значит, не следовало отказываться и от других версий.

Эраст Петрович прошелся по двору, потом заглянул в больницу. Она была пуста.

Прекрасно оборудованный кабинет для приема больных, операционная, палаты с аккуратно застеленными кроватями – и ни души.

Поднялся на крыльцо флигеля, вошел без стука. Церемониться с госпожой Аннушкиной было бы лишней тратой времени.

Докторша протирала спиртом набор скальпелей, разложенных на столе. Настороженно подняла глаза, готовая к новой стычке. И сразу же атаковала:

– Я думала, вы кинетесь на поиски убийцы, а вы снова ко мне. Что, кишка тонка связываться с Шугаем?

– Где все больные? Почему пусто? – спросил Фандорин.

– Я теперь принимаю только амбулаторно. Монашки ходить перестали. В больнице работать некому. Ни фельдшерицы, ни сестер, ни санитарок. Из земства обещали прислать замену, но это когда еще будет. Поэтому всех лежачих отправила по домам.

Ты и сама, голубушка, собираешься отсюда уезжать, подумал Эраст Петрович, заметив в углу комнаты чемодан.

Подошел к окну, кивнул на двор:

– У вас тут конюшня, д-дровяной сарай, кладовая. Как вы справлялись с таким большим хозяйством, имея в подмогу всего нескольких монахинь?

– Всё делали мужья или родственники пациенток. Кто-то ухаживал за лошадьми, кто-то привозил дичь и рыбу, кто-то молоко и муку, кто-то доставлял дрова… У нас что, светский разговор? Следующий вопрос будет про п-погоду и п-природу? – снова передразнила она фандоринское заикание.

– Следующий вопрос будет вон про тот домик. Что за странное сооружение?

Эраст Петрович показал на низенькую постройку с покатой крышей и диковинными деревянными истуканами, врытыми в землю перед входом.

– У меня тут два морга. Обычный, для русских, и отдельный для зытячек. Бльшая часть пациенток из них. Если зытяк повез жену, дочь или мать в больницу, это почти всегда что-нибудь тяжелое. Лечить поздно, – равнодушно пожала плечами Аннушкина. – Часто нарочно привозят умирающих – чтоб не дома кончились. Зытяки только по названию числятся христианами, на самом деле они язычники. Мертвец у них в течение одной луны считается нечистым. К нему нельзя прикасаться, даже приближаться нельзя. Если кто умер в доме – беда. Надо дом сжечь и новый построить. Вот они и используют мою больницу в качестве мостика на тот свет. Бывает, конечно, что я даже очень тяжелых вытаскиваю. А не получилось – кладу туда, на ледник, под защиту истуканов, отлеживаться. Через месяц приезжают родственники, забирают. У меня там сейчас только две покойницы осталось. Умерли, когда больница еще работала: перетонит и рак желудка. Скоро их заберут, больше трех недель прошло. Еще Феврония над ними заупокой читала. А скоро и сама в морг прибыла. Разумеется, в русский – вон он, левее, с крестом.

– Где ее… похоронили? – спросил Эраст Петрович, отворачиваясь.

– Благочинный увез в Шишковское. Там в церковной ограде кладбище для духовных особ… – Людмила Сократовна впилась в Фандорина своим острым взглядом. – А вы что, были знакомы с Февроньей? У вас лицо меняется, когда речь заходит о ней. Вот, опять! – Она зло улыбнулась. – Знаете, я ее на дух не выносила. Фельдшерица она была превосходная, отдаю должное, но вся насквозь фальшивая. Ханжа. Из тех, кому нужно постоянно красоваться и чувствовать себя выше окружающих. Прямо сочилась вся елеем, и взгляд такой небесный-небесный. До того высоко себя несла – не удостаивала обижаться, что ей ни скажи. Посмотрит своими лампадками, скажет: «Это вас бес изнутри точит. Я за вас помолюсь». Бесила меня ужасно.

Нащупала уязвимую точку и сразу вгрызлась, подумал Эраст Петрович, и изобразил зевок, прикрыв рот ладонью.

– Нет, я ее не знал. Откуда?

Докторша немедленно предприняла атаку с другого фланга:

– Так что вы будете делать с Шугаем? Побоитесь связываться?

– Его разыскивает мой помощник, – ответил Фандорин, довольный, что зевок получился убедительным. – И, полагаю, найдет. Вы недооцениваете господина Клочкова.

– Если вы посмеете тронуть Шугая, живым вас Саврасов из Темнолесска не выпустит. Весной приезжал инспектор с ревизией, такой же отчаянный. Уехал в гробу. А в прошлом году…

– Да-да, мне рассказывали, – перебил Эраст Петрович. – Но господин Саврасов нездоров. У него прямо во время нашей б-беседы случился удар. Такое несчастье.

Аннушкина усмехнулась:

– Понятно…

– Что вам п-понятно?

– На одного хищника сыскался другой, покрупней. Тоже, поди, руку ему стиснули, как мне? Или что-нибудь похуже сделали?

Умна, подумал Фандорин. Пожалуй, пора заканчивать это фехтование на рапирах.

И сделал батман с точным туш:

– Вы навели мои подозрения на Шугая, потому что хотите от него избавиться. Не можете уехать отсюда с вашим женихом, пока охотник бродит поблизости. Однако Шугай не имел возможности попасть на остров в ночь убийства. А как насчет Ольшевского? Где вы его прячете? Может быть, вы попросили игуменью дать беглецу убежище на острове? Что-то очень уж яростно вы на нее нападаете. Будто след з-заметаете… Отведите меня к вашему жениху. Я должен с ним поговорить.

Реакция была предсказуемой. Усмешка моментально исчезла, ее сменила гримаса лютой ненависти, которая более робкого человека заставила бы сжаться, да и Эраст Петрович подобрался – не накинулась бы со скальпелем.

– Не был он на острове! Февронья мужчину ни за что туда не пустила бы! – прошипела Аннушкина. – Да, я его прячу! Жду, когда уберется Шугай. Потом увезу отсюда. Всё так. Но вас я к Боре и близко не подпущу.

– П-почему вы со мной так откровенны?

– Потому что вижу вас насквозь, до шелкового белья. Вы чистоплюй и никогда не унизитесь до доноса. Сдавать полиции революционеров для вас фи, не комильфо.

– Сдавать полиции, особенно темнолесской, вашего жениха я дейтвительно не собираюсь. Но поговорить со мной ему все-таки придется.

– Я не скажу вам, где он. Не тратьте время!

– Сударыня, я и так знаю, где прячется Ольшевский. Это же очевидно, – сказал Эраст Петрович. – В единственном месте, куда не сунется зытяк Шугай. Полагаю, что вон в том живописном сооружении ледник занимает не всё пространство? – показал он на домик с деревянными идолами. – Не хотите отвести меня к жениху – не нужно. Управлюсь сам.

Повернулся и вышел. Не успел дойти до середины двора, как сзади послышались быстрые шаги. Это догоняла Аннушкина, бледная, с горящими глазами.

– Вы не посмеете его тронуть! – крикнула она, пытаясь перекрыть дорогу. – Я не позволю!

Схватила за руку. Она сейчас была похожа на птицу, защищающую от кошки выпавшего из гнезда птенца.

Фандорин отодвинул Людмилу Сократовну, словно она была неодушевленным предметом, и зашагал дальше.

Внутри постройки было нечто вроде прихожей, откуда вело три двери. От центральной тянуло морозом – там несомненно находился ледник. Слева, вероятно, была кладовка или подсобка – снаружи висел замок. А вот от правой тянуло ароматом дорогого табака.

– Господин Ольшевский! – позвал Эраст Петрович и постучал в створку. – Я к вам!

Сзади скрипнула ступенька. Фандорин оглянулся – и едва успел увернуться от скальпеля, целившего ему прямо в горло. За первым ударом последовал второй, третий, четвертый. Ощеренное, искаженное яростью лицо докторши было ужасно, движения быстры и точны.

– Убью! Убью, …! – выкрикивала Аннушкина, присовокупляя короткие, совершенно непечатные словечки. И где она только их набралась? Не в Швейцарии же? – Здесь, …, в морге, ты и останешься!

Какая энергичная дама, думал Эраст Петрович, отступая. И очень утомительная.

Вот отступать стало некуда, и пришлось применить оглушающий удар в лоб. Людмила Сократовна уронила хирургический инструмент, отлетела к стене, сползла по ней и осталась сидеть, склонив голову на плечо.

Лишь когда в помещении стало тихо, дверь, в которую давеча постучал Фандорин, приотворилась. Выглянул щуплый молодой человек, удивительно похожий на горностая: длинное тело, короткие руки и ноги, треугольная головка с оттопыренными маленькими ушами и двухцветные волосы – сверху рыжие, а брови черные. Манера тоже была горностаевская – пугливая.

– Кто вы? – пискнул террорист жидким, дрожащим голосом. – Что вам нужно?

– Во-первых, не пугайтесь, – сказал ему Фандорин как можно миролюбивей. – Я не собираюсь вас арестовывать. В политику я не вмешиваюсь. Во-вторых, не волнуйтесь, с вашей невестой всё в порядке. Она просто п-перевозбудилась. Немного посидит и будет свежее прежнего.

Услышав, что арестовывать его не будут, молодой человек дрожать мгновенно перестал. А взволнованным по поводу невесты он не выглядел и раньше. Даже не посмотрел, что с ней.

– П-позволите?

Ольшевский посторонился, и Эраст Петрович вошел в маленькую комнатку с низким потолком.

Топчан, стол с остатками еды, полная окурков пепельница. И маленькое окно – пыльное, но с отличным обзором.

– Здесь, стало быть, три недели и сидите?

– Лучше, чем в карцере. Или в могиле, – ответил двухцветный, зорко оглядывая нежданного гостя. – Вы кто? Не похожи на полицейского.

– И тем не менее я расследую преступление. Но не ваш побег, а убийство игуменьи.

Ольшевский кивнул, уже совершенно успокоившись.

– Вот оно что. А я наблюдаю, как вы тут с этим хорьком прокурорским ходите, – он мотнул головой в сторону окошка, – и не возьму в толк: кто такой? Я-то вам зачем? Не думаете же вы, что это я курицу черноперую прикончил? Посмотрите на меня. Похож я на психа, который станет тыкать кого-то иголками? Вы ведь интеллигентный человек и не верите в страшных жидов, добывающих христианскую кровушку для мацы.

Сказано было с мягкой иронией и обаятельной улыбкой. Однако суетливый молодой человек сразу не понравился Фандорину – тем, что не проявил никакого участия по отношению к женщине, столь яростного его оберегавшей, а уж после «черноперой курицы» у господина Ольшевского и вовсе не осталось шансов вызвать у Эраста Петровича симпатию.

– Так б-безвылазно тут и сидите? Даже по ночам не выходите – размяться, п-прогуляться?

– Чтобы меня Шугай зацапал? – доверительно, как у своего, спросил Ольшевский. – Вы ведь, конечно, слышали про этого лесного Чингачгука? Нет уж, мерси за такие прогулки. Я лучше здесь посижу. Скальп целее будет.

– Но в окошко-то вы ведь смотрите, за неимением других развлечений. И многое видите. Ночь с двенадцатого на тринадцатое августа, когда произошло убийство, помните? Что-нибудь необычное з-заметили?

Беглый каторжник обрадовался вопросу.

– Простите, как ваше имя-отчество? А я Борис Ольшевский, просто Борис, очень приятно. Действительно приятно – давно не общался с культурными людьми. Знаете, Эраст Петрович, я здесь много думал об этом чудовищном злодеянии, ибо досуга у меня, как вы можете догадаться, более чем достаточно, и готов поделиться с вами своими умозаключениями. Ничего экстраординарного в ту ночь не было, я бы услышал – у меня на нервной почве очень чуткий сон. В отличие от Милочки я не верю в то, что убийство мог совершить Чингачгук. Во-первых, сложновато для дикаря. Во-вторых, как бы он, спрашивается, туда попал, на Парус?

Оратор гордо посмотрел на слушателя: оценил ли тот блестящую дедукцию.

– Кто же п-преступник, по-вашему?

– Не преступник, а преступница. Известно ли вам выражение «герметическая ситуация»? Я люблю читать зарубежные романы про сыщиков, это развивает интеллект. Когда в силу каких-то причин существует жестко ограниченный круг подозреваемых и никто иной совершить преступление не мог, это в криминалистике называется «герметическая ситуация», по имени древнего мага Гермеса Трисмегиста, который умел запечатывать стеклянный сосуд при помощи волшебного заклинания. Здесь именно такой случай. Игуменью мог прикончить лишь кто-то из обитательниц острова. Они там в своем монастыре запечатаны, как в колбе. Таким образом, подозреваемых только трое.

– Почему т-трое? Монахинь ведь четыре.

– Одна дежурила в больнице. Так заведено: кто-то из них всегда оставался на ночь.

А вот это было нечто новое. Фандорин, уже готовый к тому, что ничего кроме пустой, велеречивой болтовни не услышит, быстро спросил:

– К-кого именно не было в обители?

– Еввулы, иеромонахини. Отвратительная мымра, злющая и сварливая. Она даже на игуменью всё время порыкивала. Я их всех со своего наблюдательного пункта изучил. В принципе, убийство могла совершить каждая. Сейчас я вам их опишу. Во-первых, там есть жуткая древняя старуха, которая никогда не вылезает наружу. Чуть ли не сто лет ей. Ее я не видел, только слышал про нее. Кажется, бодрая – обшивает всю больницу, вяжет пуховые пледы, очень недурные – легкие и теплые. А чем шьют и вяжут? – Ольшевский важно поднял палец. – То-то.

– Зачем столетней даме д-драгоценное распятие? – пожал плечами Фандорин.

– В этом возрасте нередко впадают в маразм и совершают самые дикие поступки. Померещилось что-то бабе Яге, и давай иголками тыкать. Вполне возможная версия.

– Хорошо. Дальше.

– Запросто могла выкинуть такую штуку и идиотка.

– Кто?

– У них там идиотка живет. Монголоидный синдром, знаете? Поросячьи глазки, еле лепечет. Ничего не соображает. Кто кроме полоумной будет сотни раз тупо тыкать иголкой?

– Например, тот, кому очень хочется б-богатства.

– В самую точку попали! – восхитился Ольшевский. – Я сразу увидел, что имею дело с человеком острого ума. Про первые две версии я вам рассказал для полноты картины. Но лично я убежден, что убийство совершила девчонка-послушница Ия. По виду тихая такая мышка-незабудка, но в тихом омуте сами знаете кто водится. А уж в душе у юных девиц часто творится такое! Воображаю себя на месте этой Иечки. Мне восемнадцать, я заживо похоронен в монастырском склепе, а жизненный сок бродит, ужасно хочется всего-всего: свободы, удовольствий, праздника – а больше всего денег, которые всё это могут дать! – Глаза революционера засверкали. – И совсем рядом, в нескольких шагах, спрятано огромное богатство. Сто тысяч! Да на такие деньжищи можно… – Он задохнулся. – …Куда угодно, что угодно! Поневоле с ума сойдешь. Будь я Иечкой, всю голову себе сломал бы, как заполучить алмазное распятие. А вы нет? В восемнадцать-то лет? Только честно.

Эраст Петрович молчал, осмысливая услышанное.

– Вот и я о том же, – по-своему понял его молчание Ольшевский. – Главный закон бытия знаете какой? Удача приходит только к недостойным. Вроде этой дуры Февроньи. Подвалило ей счастье, а она и воспользоваться не сумела. Вот вы человек достойный, это невооруженным глазом видно. Скажите, вам хоть раз повезло в жизни? Лично мне – ни разу. Послушайте, Эраст Петрович. Я почему-то испытываю к вам инстинктивное доверие. Помогите мне выбраться отсюда! – Затворник умоляюще сложил руки. – Я с ума здесь сойду, в этом морге! Вытащите меня!

До чего несимпатичная парочка – что Людмила, что ее Руслан, подумал Фандорин. Женщина-удав, способная любить только кроликов, и мужчина-клещ, которому все равно к кому присосаться.

– Помогите себе сами, – сухо сказал Эраст Петрович. – Хоть раз в жизни. А еще лучше помогите вашей невесте. Она ведь так там и валяется. Побейте ее по щекам, дайте воды.

Во двор, где уже смеркалось, он вышел мрачный и озабоченный.

Древняя старуха, инвалидка с монголоидным синдромом и какая-то мышка-незабудка? Ничего себе герметический детектив.