Дети войны. Народная книга памяти Коллектив авторов

Вместе с жёнами командира и комиссара нашей части мама договорилась о том, что эти две женщины пойдут к коменданту города. Дело в том, что они и мама знают его лично. Где-то встречались семьями. Комендант города может помочь нам найти выход из нашего положения.

Ещё женщины говорят, что от границы уже отъехали далеко. И стоит переждать где-нибудь под Смоленском. А женщина-шофер сказала, что её родная деревня Рузаевка в пятидесяти километрах от Смоленска. В этой деревне можно пожить. Люди там отзывчивые.

К вечеру вернулись посланцы от коменданта. Они сказали, что через три дня из Смоленска уходит поезд, в котором нам выделяется две или три теплушки. Ещё комендант сказал, что город каждый день бомбят немецкие самолёты. Поэтому нам здесь оставаться нельзя. Он предложил пожить эти дни в какой-нибудь пригородной деревне. Обещал за нами прислать посыльного. Договорились с ним, что мы едем в Рузаевку.

Жена комиссара нашей части тётя Хиля, жена командира и мама уговаривали командира части, в которой мы случайно оказались, оставить нам машины. Мол, пограничники приняли неравный бой с напавшими ночью немцами. Командование погранчасти отдало почти все грузовые машины своим семьям для того, чтобы спасти их от немцев. Маме дали приказ вывезти гражданское население в тыл. Документы оформлены правильно. Полуторки нам нужны для того, чтобы вернуться из деревни в Смоленск. После погрузки людей в вагоны машины могут быть в их распоряжении.

Но командир ничего не хочет слушать. Он сказал, что даёт нам сопровождающего, который приведёт из Рузаевки в Смоленск освободившиеся машины по законам военного времени.

Нам остаётся только подчиниться.

Как обычно, перед отправкой мама собрала шоферов. Поговорили и поехали. Перед нами двигается машина, в кабине которой едет сопровождающий.

Когда выехали из города, передняя машина съехала в сторону и остановилась. Мама спросила о причине остановки.

– Колесо прокололось. Вы езжайте. Заменю колесо и догоню. Помощь не нужна.

По дороге нас обогнала машина, за рулём которой сидела тётенька-водитель. Мы въехали в Рузаевку вторыми после её машины. На площади посреди села ни машины, ни людей с машины уже не было. Шофёр подошла к маме, что-то сказала и хлопнула по карману своего комбинезона.

Мама сказала, чтобы разгружались быстро. Местные люди разобрали нас по своим избам. Темнеет.

Потом я узнал, что женщина-шофёр спрятала сначала свою машину в какой-то сарай. Затем и остальные машины спрятала в разных местах. Она сказала маме, что все машины у неё в кармане. Без неё никто не заведёт ни одну машину.

Полуторка с сопровождающим пришла последней. Пассажиров развели по избам. На площади осталась одна машина с шофёром и мама. Приехавший командир спросил:

– Где остальные полуторки?

– Не знаю, – сказала мама.

– Вы за это пойдёте под трибунал! – пригрозил командир и уехал на этой машине.

Наша хозяйка предложила нам помыться. Бани у неё нет. Она сказала, что они моются в русской печке. Мама удивилась и согласилась.

После того как сварили еду в печи и нагрели воду, хозяйка выгребла жар. Немного погодя она сказала, что можно мыться.

Мы с мамой и тазиком залезли в саму печь. За нами закрыли зев печи. В уголке стоит фонарь «летучая мышь». Со всех сторон на нас идёт тепло. Сидим на скамеечках. Мама вымыла меня. Я вылез вытираться и одеваться. Я даже сажей не испачкался.

Мне приготовили постель на полатях. Чтобы попасть туда, нужно сначала залезть на русскую печь, потом перелезть на полати. Там моя постель. Сесть нельзя. Можно передвигаться ползком. А снизу – это потолок кухни.

Разбудило меня утром доброе потрескивание горящих дров в печи.

На третий день за нами никто не приехал.

Утром четвёртого дня мама отправилась в город.

Когда комендант увидел входящую в его кабинет маму, то удивлённо спросил:

По улице едет колонна грузовиков. В кузовах рядами сидят военные. Ремешки фуражек опущены, чтобы их не сдувало ветром. На одной из машин я вдруг увидел папу. Скорей всего, эта встреча – просто чудо, которое выпало на мою долю.

– Вы ещё здесь? Дня через три-четыре придётся сдавать город.

Потом отдал адъютанту распоряжение, чтобы завтра же для нас приготовили вагоны и чтобы был обеспечен наш отъезд по железной дороге.

В деревне мама сказала, что рано утром колонна машин повезёт людей в город. Пассажиры машины, которую у нас увезли, со слезами спрашивали, что же с ними будет? Мама сказала, что вернётся за ними сама. Люди успокоились.

Утром всё так и было.

В городе мы стоим на тротуаре главной улицы. По улице едет колонна грузовиков. В кузовах рядами сидят военные. Ремешки фуражек опущены, чтобы их не сдувало ветром. На одной из машин я вдруг увидел папу. Я закричал!

Потом папа сидел на нарах в теплушке и держал меня на коленях.

Скорей всего, эта встреча – просто чудо, которое выпало на мою долю.

В теплушке два этажа нар. Нары с двух сторон от дверей. Двери в середине вагона откатываются в сторону. Между нарами посредине вагона стоит буржуйка. Топят её дровами и углём.

Взрослые на станциях ходят за водой. На каждой станции стоит домик, из которого выходят две трубы с кранами. Около труб висят железные таблички с надписями: «Кипяток» и «Холодная вода». Около этих труб обычно стоят очереди.

Мама на станциях ходит к каким-то начальникам. Однажды она принесла на всех «рисовые карточки». Их выдают тем, кто едет по железной дороге. По этим карточкам на станциях дают продукты. На какой-то станции мама отоварила карточки концентратом каши. Этот оклеенный бумагой брикетик не рассыпался на крупу, когда его вытащили из упаковки. Готовится каша быстро. Мама сказала, что эту кашу на фабрике почти сварили.

Потом кто-то мне объяснил, что карточки эти назывались рейсовыми.

Наш поезд часто останавливается. То станция, то разъезд. Иногда пропускаем встречные поезда.

– На фронт едут, – вздыхая, говорят в вагоне.

Бывает, что наш поезд обгоняют другие поезда. Обидно почему-то.

Иногда наши вагоны отцепляют от состава и убирают в какой-нибудь тупик. Тогда мама вместе с тётей Хилей или с женой командира идут к диспетчеру. Если не удаётся выяснить срок нашей отправки дальше, то мама идёт к уполномоченному НКВД.

Дело в том, что пограничники подчиняются Наркомату внутренних дел СССР, или просто НКВД. Наркома зовут Лаврентий Павлович Берия. С раннего детства я знаю вождей по имени и отчеству.

Уполномоченному НКВД мама показывает какие-то документы и говорит, что везет секретную картотеку. Эти слова я тоже запомнил.

Обычно после таких переговоров нас цепляют к какому-нибудь проходящему товарному поезду. Поезда водят паровозы. От паровоза нельзя глаза отвести, когда он приближается. Это и резкие выбросы пара в трубу, и металлический слаженный стук, и переваливание с боку на бок, когда он с составом трогается с места. А гудки протяжные или короткие, а то какие-то тревожные. Или запах пара, дыма, разогретого железа – это ни с чем не спутать.

На какой-то станции диспетчер огорошил маму вопросом:

– А куда, собственно, вы едете?

Договорились, что едем в Свердловск.

– Вот и напишите на своих вагонах: «Свердловск», чтобы железнодорожники сразу знали ваш маршрут.

С тех пор на наших вагонах с двух сторон мелом написано название этого города.

В конце концов мы доехали до Свердловска. На платформе играет духовой оркестр. Мы готовимся выгружаться. Нас встречают какие-то начальники в штатском и военные. Мама, тётя Хиля и жена командира пошли к начальникам.

После разговора наши посланники вернулись.

Мама поговорила со всеми женщинами, и нас повезли дальше.

Оказывается, мы первыми из эвакуированных приехали в Свердловск. Но в ближайшее время сюда ожидается прибытие уже больших эшелонов с заводами. И нам посоветовали ехать в Ирбит. Город, конечно, меньше, чем Свердловск. Предполагается, что жизнь в Ирбите будет более дешёвой, да и с трудоустройством взрослых будет проще.

Вопросы жизнеустройства семей пограничников мама решает у начальника городского отделения НКВД Павла Южакова. Он по городу разъезжает на мотоцикле.

Нам дали комнату на первом этаже дома на улице Революции, 16. Мебель в комнате есть. Около двери стоит круглая печь.

Мама устроилась работать поваром в городской столовой. Я хожу в круглосуточный детский сад недалеко от дома.

Все семьи пограничников получили комнаты. Взрослые получили работу. Все дети устроены, кто в детские сады, кто в ясли, а старшие пошли в школу. Иногда мы заходим к нашим попутчикам в гости или по делам.

У нас в комнате висит чёрный круглый репродуктор. Почти каждый день диктор Юрий Левитан в передаче «От Советского Информбюро» говорит:

У нас в комнате висит чёрный круглый репродуктор. Почти каждый день диктор Юрий Левитан в передаче «От Советского Информбюро» говорит:

– Сегодня после тяжёлых кровопролитных боёв наши войска оставили город Н. Враг несёт большие потери.

– Сегодня после тяжёлых кровопролитных боёв наши войска оставили город Н. Враг несёт большие потери.

Взрослые молча слушают. Вздыхают. Иногда говорят, что там остались брат или сестра малолетняя с мамой.

Я хожу в круглосуточный детский сад. Это значит, что я остаюсь на ночь или меня могут вечером взять домой. Постоянно хочется есть.

Каждый вечер я хожу домой. Бабушка живёт с нами.

Печь в нашей комнате надо топить дровами. Брёвна лежат во дворе. Мама и бабушка пилят дрова длинной пилой. Как-то мама позвала меня попилить бревно. Я с радостью схватил правой рукой пилу и начал пилить. Но пила почему-то гнётся, спотыкается. Мама подсказывает мне, что надо делать, чтобы пила шла легко и пилила.

У бабушки Евдокии Степановны Близниченко три дочери и сын. Старшая тётя Аня, потом тётя Тоня, мама и дядя Боря. Он перед войной учился в Москве. На каникулы как-то приезжал к нам на границу. Во время войны он с семьёй живёт в Москве. У него сын Виталий. Мы с ним примерно одногодки. Его жену тоже зовут тётя Тоня. До замужества её фамилия была Маршуба.

Тётя Аня до войны работала в Киеве в Наркомате юстиции Украины. Когда началась война, её с сыном Валерием эвакуировали куда-то в Казахстан. Там тёте Ане тяжело.

Тётя Тоня с дочерью Женей, кажется, остались в Харькове в оккупации.

Во время войны просто купить билет и куда-то поехать без пропуска нельзя. Мама оформила тёте Ане пропуск для проезда в Ирбит. И она с Валерием приехали. Комнату им дали далековато от нас. Тётя Аня стала работать коммерческим директором спиртоводочного завода.

Бабушка не зря везла швейную машинку из Заславля. Валерию бабушка сшила матросский костюм. Мне она тоже что-то шила.

С приездом тёти Ани бабушка перебралась жить к ней.

Как-то вечером мы играли в детском саду на улице. Ребят забирают по домам. Пошёл и я по привычке. Наша комната заперта. Во дворе я поиграл с ребятами. Стемнело. Все разошлись по домам. А наша комната заперта. Хочется есть. И я пошёл к маме на работу. Мама кого-то предупредила и повела меня домой. Под ногами поскрипывает снег.

В нашей комнате холодно. Мама принялась растапливать печь. Большим кухонным ножом от полена откалывает длинную щепку. Горсть таких щепок взяла в руку, спичкой подожгла эти щепки снизу и аккуратно положила в печь. Потом сверху начала тихонько класть мелкие поленья. При этом приговаривает:

– Осина не горит без керосина.

Всё же дрова загорелись и в печи загудело. Мы поели и улеглись спать. Стало тепло.

А керосин мама наливает в керосиновую лампу и в примус. Когда его разжигают на кухне, у него появляется голубенькая чашечка огня. На примусе варят еду и ещё кипятят бельё. Когда примус горит, то он ровненько шумит. Если шум становится тише, то убывает и огонёк. Тогда мама накачивает примус насосиком. Наш примус всегда блестит. Это мама его начищает.

Вчера воспитательницы повели нашу группу в город. Мы идём мимо столовой, где работает мама. Я забежал туда. Хочется повидать её. Она печёт омлет из яичного порошка. Увидела меня и попросила подождать. А ребята уходят. Наконец мама сняла омлет со сковороды и дала кусок мне в руки. Я побежал догонять группу. А омлет горячий. Много в рот не возьмёшь.

Пришла почтальон и дала хозяйке письмо. Когда она письмо прочитала, то заплакала, закричала. Все сидят, смотрят на хозяйку, которая навзрыд заливается слезами и выкрикивает что-то. Мама взяла стакан. Налила в него воды. Набрала воду в рот и брызнула хозяйке в лицо. Так она брызгает бельё, когда гладит.

Хозяйка вздрогнула.

Замолчала.

Вкусно. А мама? Может быть, она мне свою порцию отдала? Скорее всего, так и есть.

Иногда мы с мамой заходим по делам к нашим пограничникам. А если кому-то приходят письма с фронта, то это как-то становится известно всем остальным.

Однажды мы и ещё две женщины зашли к кому-то из наших. Пришла почтальон и дала хозяйке письмо. Когда она письмо прочитала, то заплакала, закричала. Все сидят, смотрят на хозяйку, которая навзрыд заливается слезами и выкрикивает что-то. Мама взяла стакан. Налила в него воды. Набрала воду в рот и брызнула хозяйке в лицо. Так она брызгает бельё, когда гладит. Хозяйка вздрогнула. Замолчала. Посмотрела на нас. Тут все начали её успокаивать. Она что-то отвечала.

Когда мы шли домой, одна из тех тётенек сказала маме:

– Я сама испугалась, когда у неё началась истерика. Поняла, что пришла похоронка. Что делать с истерикой – не знала. Думала вызвать карету скорой помощи. А ты, Валя, сообразила и успокоила бедную.

– Зачем распотякивать, когда дело надо делать, – сказала мама.

Приснилось мне, что я снова сижу в теплушке на коленях у отца. Но голова его почему-то в грудной клетке. Он мне что-то говорит глухим, как из бочки, голосом. Когда я проснулся, то у меня было тяжело на душе. Маме я ничего не сказал. Ей ведь и без моих снов несладко.

Через какое-то время пришло сообщение о том, что в боях под Ельней Ворончихин Алексей Осипович пропал без вести.

Потом в Ирбит после ранения приехал сослуживец папы. Его семья приехала с нами из Заславля. Он рассказал маме, что в тех боях под Ельней они вместе с отцом вынуждены были взорвать склад с боеприпасами. Это было длинное строение, из которого не успели вывезти оружие. Была опасность того, что всё это достанется немцам. В середине склада они вдвоём сделали «адскую машину». Чтобы она взорвала всё, надо было дёрнуть за верёвку. Слышно было, что в дальнем конце дверь взломали и в склад вошли люди. Они переговаривались. Это были немцы. Папа сказал подчинённому напарнику, чтобы он уходил. Подчинённый ответил, что он останется и всё взорвёт. Тогда отец приказал уходить. Снова отказ. Тут папа выхватил пистолет и повторил приказ.

Далеко от склада убежать не удалось. Через какое-то время прогремел взрыв.

Папе было 33 года.

На меня мама стала получать пенсию 332 рубля.

Ещё мама работала в Севураллаге (так называли Североуральский лагерь) поваром. В лагере были заключённые. Там были преступники и люди, которые преступлений против людей не совершали.

Мы с бабушкой как-то пришли к маме на работу. Поговорили. Мама пошла на кухню. Ей навстречу вышел дяденька тоже в белом халате.

– Это твои? – спросил. – Надо им поесть дать с собой.

– Да у них и посуды нет.

– Посуду мы найдём.

Через какое-то время он вынес голубую кастрюлю с едой.

– Спасибо.

Голубая кастрюля долго ещё нам напоминала того доброго дяденьку.

Потом маму уговорили перейти работать в магазин продавцом. Магазин стоит на территории зоны. Мама ко всем заключённым относится одинаково по-доброму по своей привычке.

А в лагере, рассказывают, заключённые играют в карты. Бывает, тому, кто проиграл всё что мог, предлагают сыграть на какого-нибудь человека. Он называет человека, на которого играет. Если он выиграет, то ему отдают всё, что он проиграл. А ели проиграет, то он должен до конца этого дня зарезать того человека, которого проиграл. Иначе его самого зарежут.

Мама часто ходила по лагерю без охраны. Заключённые с ней здоровались.

Однажды, когда в магазине не было посетителей, кто-то открыл дверь и крикнул:

– Вас проиграли!

Время было к вечеру. Скоро надо было запирать магазин и идти по лагерю до КПП (контрольно-пропускной пункт), где были охранники.

Когда кто-то пришёл в магазин, мама попросила его сходить на КПП и сказать, чтобы пришёл начальник охраны. Замок ей не запереть.

Пришёл начальник.

– Что с замком?

Мама ему тихонько и сказала, что её проиграли.

Карнач (караульный начальник) повозился с замком. Запер магазин. Мама заметила, что за углом магазина кто-то прячется.

По дороге к выходу карнач рассказывает смешные истории. Мама и рассказчик смеются. Видят, что кто-то крадётся за ними.

Вдвоём с начальником охраны мама вышла с территории лагеря.

После этого в магазин мама больше не вернулась. Она снова стала работать на кухне.

Потом мама перешла работать в пищеблок воинской части шеф-поваром.

Оказалось, что этот пищеблок от нашего садика отделяет дощатый забор.

Как-то во время прогулки во дворе детсада я захотел увидеть маму. У забора одна доска отодвигается, и в эту дырку можно пролезть. Я и полез.

Около входа в пищеблок люди что-то сгружают с подводы и носят внутрь. Я подошёл к дверям. Какая-то женщина вышла из дверей и увидела меня.

– К кому ты идёшь? – спросила.

– К Ворончихиной Валентине Васильевне.

– Её сейчас нет. Пойдём.

Она взяла из ящика горсть сухофруктов, из которых варят компот, и пихнула мне в карман.

В детсаду я с удовольствием грызу эти сушёные груши, урюк, изюм и угощаю приятелей. Очень вкусно.

Потом мама больше не велела мне к ней заходить.

Однажды в детсаду нас вечером уложили спать. На улице идёт сильный ливень. Моя кровать стоит так, что я вижу дверь в спальню. Верхняя часть двери стеклянная. Вижу, появилась воспитательница, а за ней мама. Она с работы зашла взять меня домой. Значит, мы чего-нибудь поедим.

На маме надет серый длинный папин плащ. Мама сняла плащ, посадила меня на плечи. Сверху на меня уже надела плащ с капюшоном. Мы пошли под дождь.

Плаща хватило на двоих. Только мамины хромовые сапоги забрызганы.

Дома мама вспомнила, как её ещё девочкой водили в Москве к дяде. Его семья жила в Кремле, потому что он был член правительства. Мама сказала, что он был профессором слесарных наук. В коридоре им повстречался Сталин. Он спросил, к кому идёт девочка. Она ответила.

Когда гости от дяди уже собрались уходить, в дверь постучали. Вошёл дяденька, в руках которого была корзина с фруктами. Он сказал, что Иосиф Виссарионович прислал подарок девочке.

Однажды Южаков вызвал маму к себе и сказал, что у него появилась информация о том, что один командир сдался в плен и выдаёт немцам коммунистов и руководителей гражданского населения Заславля. Назвал фамилию. А его жена с детьми приехала с нами и живёт в Ирбите. Мама сказала, что эта женщина с двумя детьми крутится как белка в колесе. Она после работы кому-то стирает. А всё потому, что у неё маленькая пенсия на детей, из-за того что муж пропал без вести. Но эта женщина очень хороший человек. Если у неё сейчас отнять пенсию, то её положение станет совсем тяжёлым. Нельзя ли не давать ходу этой информации?

– А ты за неё ручаешься?

– Ручаюсь.

– Тогда попытаюсь придержать этот сигнал без развития, – сказал Южаков.

Потом он помолчал и сказал:

– Я тебя позвал вот по какому вопросу. Необходимо проверить работу пекарни. Поступили жалобы на то, что их выпечки не хватает, для того чтобы отоварить карточки прикреплённым людям. Пишут, что пекари воруют. Ты же знакома с тем, как должна происходить выпечка. Подбери себе двоих помощников, и сегодня же идите туда. Выпечка происходит ночью.

Мама с помощниками пришли. Проверили калькуляцию на закладку замеса. Взвесили все продукты, которые нужно закладывать. Проверили все окна и двери. Они заперты.

Всю ночь, пока шли замес теста и выпечка хлеба, никто из комиссии не спал. Когда вытащили из печей хлеб и приготовились взвешивать, мама отложила пять буханок хлеба в сторону и сказала:

– В вашей бригаде пять человек. Дома у вас наверняка дети. Вот каждой из вас по буханке хлеба. Если будете всё закладывать по норме, как сегодня, то выход хлеба будет полным. И каждая из вас будет с хлебом. Так что вам выгодно работать хорошо.

Потом взвесили оставшийся хлеб. Составили акт. Работницы со слезами на глазах благодарили маму и всех членов комиссии.

Южакову мама доложила, что реальный выход хлеба столько-то килограммов. А сколько человек фактически прикреплено к пекарне – надо проверить.

Дом, в котором мы живём в Ирбите, стоит на окраине. Дальше ещё три-четыре дома и начинается поле. А через поле идёт от Ирбита дорога вдаль. Иногда через весь город ведут строй новобранцев. Впереди идёт и играет духовой оркестр. Около строя вприпрыжку бегут пацаны. Идти под марш со скоростью строя мы не можем. По тротуарам идут женщины. Это в основном матери будущих солдат. Они провожают сыновей.

Рядом с оркестром останавливаются провожающие. Кто-то машет вслед уходящим парням. Кто-то крестит их. Но почему-то все плачут. Я считаю, что на войне этих парней ждут подвиги. Но слёзы женщин как-то заглушают мысли о подвигах. Когда я слышу марш «Прощание славянки», передо мной снова возникает картина проводов тех парней под плач матерей.

Около нашего дома оркестр выходит из строя, становится рядом с дорогой и играет. Мимо оркестра идёт строй. Он уходит от оркестра, от города. Уходит от провожающих на пустынную дорогу. Оркестр чаще других маршей играет «Прощание славянки».

Рядом с оркестром останавливаются провожающие. Кто-то машет вслед уходящим парням. Кто-то крестит их. Но почему-то все плачут. Я считаю, что на войне этих парней ждут подвиги. Но слёзы женщин как-то заглушают мысли о подвигах. Плач, причитания, вскрики женщин продолжаются ещё и после того, как оркестр, проводив последнего новобранца, замолкает и возвращается в город.

Когда я слышу марш «Прощание славянки», передо мной снова возникает картина проводов тех парней под плач матерей.

Отец мамы Близниченко Василий Емельянович был ударником в первом составе джаз-банда Леонида Утёсова. Потом работал проводником в поездах дальнего следования.

Дедушка ещё шил мужскую одежду. Шил он и пальто, и брюки. А потом утюжил готовое изделие. Оказывается, очень много зависит то того, как хорошо отглажено пальто, да и брюки тоже.

У дедушки был большой утюг. Дедушка открывал крышку утюга, брал на совок из печки угли и сыпал внутрь утюга. Расстилал на столе сшитую одежду, накрывал её тонкой тряпочкой, из стакана набирал в рот воды и брызгал на тряпочку. Перед глаженьем брал утюг и размахивал им, чтобы он лучше разогрелся. А потом уже гладил. Все шовчики переставали топорщиться, и одежда становилась гладенькой. А спинку и грудь дедушка утюжил на большой кукле без рук, которая стояла в углу комнаты. Пальто становилось уже не плоским, а объёмным, с выпуклой грудью и спиной.

С братьями и соседями составили мобильный оркестр. Играли на свадьбах, похоронах.

Ещё он изготавливал барабаны по заказам. Семью-то кормить надо.

Однажды Василий Емельянович пришёл в магазин купить шкуру для барабана. Молодой приказчик предложил и расхваливал не очень качественный товар. Дедушка отказался покупать. Вошёл хозяин магазина. Поздоровался тепло с посетителем. Спросил, о чем разговор. Приказчик доложил, что у него отказываются покупать классный товар. Хозяин заметил, что этому покупателю нужна только качественная шкура. И отвёл Василия Емельяновича туда, где было то, что ему нужно.

Довелось ему играть в Харьковском оперном театре ударником. Мама рассказывала, что была однажды в оркестровой яме. Шла какая-то опера. На сцене битва. Оркестранты «болели»:

– Васяка, давай. Так, так. Давай.

А ударник один работал на трёх литаврах, подстраивая их по ходу игры, на барабанах, тарелках.

Когда опустился занавес, и артисты выходили на поклоны, оркестранты поздравляли и благодарили своего ударника. Они-то знали, кто обеспечил успех этой сцены.

Мама присутствовала и на концерте, где исполнялась Вторая рапсодия Листа. Василий Емельянович снова был в ударе. Оказалось, что тогда мама в последний раз видела отца. Он остался в Харькове, когда туда пришли немцы. Во время оккупации Василий Емельянович пропал. Говорили, что он попал в облаву и после этого его больше никто не видел.

А мама долго ещё не могла без слёз слушать Вторую рапсодию Листа.

Вечером собрались в нашей комнате соседи. Играют в лото. Электрическая лампочка помигала и погасла. Мама зажгла семилинейную лампу со стеклом. Поиграли ещё. Кто-то возмутился тем, что опять свет погас. Надо, мол, идти галдеть на контору. И две самые расшумевшиеся женщины пошли-таки в жилконтору.

Вернулись они успокоенные и притихшие.

– В конторе есть кто-нибудь?

– Есть. Сидят бабоньки, такие затурканные, звонят куда-то. Ну я их напрямую в лоб и спросила, который час. Они ответили, что половина девятого. Мы сказали «спасибо» и пошли.

Так и «погалдели на контору». Все посмеялись.

По репродуктору поёт Клавдия Шульженко. Мама улыбнулась и сказала, что они вместе росли в одном дворе. У них была дружная компания. Мама вспомнила ещё Сеньку Когана. Когда он плясал или дурачился, то у него руки и ноги болтались, как на веревочках. Потом я слышал, как по репродуктору объявили какую-то музыку и её исполнителя на рояле Симона Когана. Оказывается – это и был тот Сенька, с которым мама росла в одном дворе.

Каждый день перед едой нам дают целую столовую ложку рыбьего жира. А запах такой, что хочется отвернуться. Но мама мне сказала, что в нём есть нужные растущему организму вещи. В других продуктах этих вещей нет. А мне надо расти. Значит, надо терпеть и глотать.

Когда я болел, то мне давали пить порошки. В детском саду болел в изоляторе. Скучно одному в комнате лежать. А когда болел дома, то бабушка принесла из аптеки «каплидатского» короля. Они очень вкусные.

А лекарство от разных болезней – это стрептоцид. Он бывает белый и красный. Когда соседка на кухне ошпарилась, то мама взяла таблетку белого стрептоцида, растолкла и посыпала больное место.

Красным стрептоцидом тётеньки красят волосы. Получается кирпично-рыжий цвет. Ещё тётеньки накручивают волосы на тряпочки, чтобы быть кудрявыми. А мама говорит, что она любит отечественную прическу. После мытья головы она расчесала волосы. Когда они подсохли, мама слегка тряхнула головой. Волосы легли красивой волной.

В пищеблоке мама работает сутками. После суток на выходной мама берёт меня из садика.

Как-то мама велела мне подмести пол. Я стараюсь делать всё как мама. Взял веник, связанный из прутьев кустов, которые растут через дорогу от нашего дома, и взялся за дело. Когда я закончил, мама посмотрела и сказала, что подметать и мыть пол надо не только в середине комнаты. Надо выметать сор из всех углов. Я снова взял веник и сделал как мама сказала. Сору получилось больше, чем в первый раз.

А мама в это время чистит ножи и вилки. Ей где-то удалось достать наждачную бумагу. Наши стальные ножи и вилки почему-то потемнели, хотя и чисто вымыты.

Когда мама почистила нож – он стал выглядеть нарядно. На лезвии над ручкой блестящая полоса шириной в палец. Всё лезвие блестит, но по-другому. Закруглённый конец лезвия тоже блестит, но уже в виде круга. Так красиво начищены ножи только у нас.

Перед стиркой мама бельё кипятит в баке на примусе.

Стирает мама в корыте на стиральной доске. Большой кусок мыла можно положить в углубление на этой доске. После стирки оставшейся водой, которую мама называет щёлоком, она моет пол. Мокрый пол она трёт веником, на который наступает ногой. Доски пола после мытья становятся белыми. А когда он высыхает – в доме особый запах чистоты.

Купает меня мама в том же корыте в комнате. Намыливает голову тем же мылом. А потом и всё остальное. Чистоту проверяет рукой – проведёт по волосам, если скрипят, то, значит, чисто. Ну а если нет – значит, перемывать.

Так же мама учит меня мыть посуду. Если скрипит – можно вытирать чистую тарелку.

Мама говорит, что спички очень дорогие. У неё для получения огня есть огниво. Это камень кремень, кресало и фитиль. Кресалом она бьёт сильно по кремню. Искры падают на фитиль, который тут же начинает дымиться. Мама его раздувает и прикладывает кусочек бумаги. Бумажка загорается, и мама поджигает горелку примуса.

Ещё мама часто вышивает. У неё в коробочке лежат цветные нитки мулине. В нашей комнате лежат на столе и на кровати дорожки с красиво вышитыми цветами. Мама вышивает гладью, ришелье. Крестиком вышивает соседка. Это проще. Но не так нарядно. Соседка гладью просто не умеет вышивать.

К нам часто приходят гости. Когда по двое, а когда по одному. Они обычно просят у мамы помощи или совета. И сегодня пришёл гость. Зовут его дядя Коля. Это старший сержант Николай Петрович Иванов. У него на гимнастёрке красная нашивка. Значит, на фронте он получил тяжёлое ранение.

У дяди Коли мама Дуся и сестра Сима в Ленинграде. А Ленинград окружен немцами. Про ленинградскую блокаду иногда говорят по радио. Хлеба по карточкам там дают по осьмушке в день. Мне рассказали, что это сто двадцать пять граммов, или одна восьмая килограмма. Нам на обед в детском саду дают, оказывается, столько же. Но нам ещё на завтрак дают хлеба и на ужин тоже. А в Ленинграде этот хлеб на целый день.

Ещё у дяди Коли два брата на фронте. Старшего зовут Михаилом, а младшего – Гошей. Дядя Коля часто вспоминает Гошу, который служит во флоте.

Дядя Коля хорошо рисует, хотя нигде этому не учился. На листе бумаги с развёрнутый тетрадный лист он перерисовал мамину фотографию чёрным карандашом. Мне интересно, как он ваткой растирает карандашные линии так, что их становится не видно. Видно только тёмное пятно, которое может быть тенью от головы или прядью волос.

Ворончихина Валентина Васильевна. Ирбит. 1942 г.

Этот портрет висит на стене нашей комнаты.

Замечаю, что мама худеет. Кому-то она сказала, что у неё болит желудок. Врач заметил, что может помочь родной климат. Но в Харькове сейчас немцы. А тут ещё и Южаков её к себе вызвал. Спросил о делах. Спросил, нравится ли ей хлопковое масло. Маме пришлось ему рассказать и про боли в желудке, и про то, что ей легче есть пищу сухой, чем с этим маслом. Даже от запаха хлопкового масла у неё начинаются спазмы желудка.

Южаков достал из стола бумагу, в которой было написано, что мама из пищеблока ворует хлопковое масло. Мама на это сказала, что по норме положено очень мало масла на человека. Если масла недодать, то это сразу вызовет недовольство обедающих. А маме в связи с болезнью желудка вообще никакого смысла нет брать это масло. Да она и не умеет воровать из пищеблока продукты. За всё время работы она ни разу себе такого не позволила.

Южаков разорвал эту бумагу и бросил в корзину для мусора.

После освобождения Харькова от немцев в 1943 году мы с мамой уехали из Ирбита на мамину родину. Во время войны уехать с Урала невозможно. А тут и Южаков погиб в автокатастрофе. Маме удалось всё же получить разрешение.

Мама сварила еду в какой-то узкой банке или кружке. Она умудрилась варить кашу в печке, которая отапливает вагон.

Наш вагон плацкартный с деревянными полками. Народу много. Мама сварила еду в какой-то узкой банке или кружке. Она умудрилась варить кашу в печке, которая отапливает вагон. Уголь в печь насыпают сверху в горловину. И он горит где-то внизу. Так больше никто не варит. Горячая пища маме нужна потому, что у неё обострение язвы желудка. Да и меня надо горячим кормить.

Когда мама забирала меня из детского сада в Ирбите, то мне вручили портфель. Это такая традиция детских садов города: всем выпускникам перед школой вручают портфели.

От вокзала в Харькове на Холодную гору мы идём пешком. Там живут мамины родственники или знакомые, которые нас приняли.

Мама относит узел шагов на 30 от кучи наших вещей. Потом возвращается за следующим багажом. Я от этой груды бегу к тому узлу и стою около него, пока мама носит все наши вещи. А у меня в руках чайник и мой портфель. Так мы и двигаемся от одной кучи наших вещей до другой. Многие дома города разрушены.

Мама хлопочет о том, чтобы нам дали жильё. У неё ничего не получается. После долгих хождений и стояний в очередях ей всё растолковали:

Мама написала в Москву наркому НКВД Лаврентию Павловичу Берия.

Когда ответ пришёл, маме выдали ордер на комнату и ордер на мебель.

– Ну и что из того, что родилась в Харькове? Подумаешь, была выдвиженкой на пост директора первой в городе фабрики-кухни на Теняковке в 18 лет. Но ведь потом вышла замуж за курсанта-пограничника и уехала с ним на границу. А квартира, в которой жила с родителями, занята посторонними людьми не самовольно. Они въехали туда по согласию с Антониной Васильевной Близниченко.

Её заявление есть в деле. Значит, ни вы, ни ваша мама, если вернётся в Харьков, претендовать на то жильё не можете.

Тогда мама написала в Москву наркому НКВД Лаврентию Павловичу Берия.

Когда ответ пришёл, маме выдали ордер на комнату и ордер на мебель. Наша комната на втором этаже флигеля во дворе дома номер 6 по Лопанскому переулку. Прямо из коридора вход к нам в комнату. Напротив двери окно во двор. Около окна стоит стол. У другой стены – кровать. А я сплю на диване, который стоит у стола. Диван чёрный кожаный, с полочкой и зеркалом наверху. За водой я хожу во двор. Там есть кран, к которому дворник присоединяет шланг для поливания двора и мостовой.

Лопанский переулок упирается в речку Лопань. А на большой соседней улице есть мост через речку. На эту улицу мы ходим через проходной двор. Туда же выходят люди после очередного сеанса из кинотеатра.

На набережной иногда тётенька продаёт мороженое в вафлях. В формочку кладёт вафельный кружок. Потом накладывает мороженое. Сверху снова кружок и всё это выдавливает из формочки. Стоит мороженое 10, 20 или 30 рублей, потому что у неё три разные по величине формочки.