Предательство по любви Перри Энн

Глава 8

15 июня, за неделю до начала суда, газетчики вновь вспомнили об убийстве генерала Карлайона. Они строили предположения, охотились за свидетелями, выпытывали у всех подряд подробности… Таддеуш Карлайон был героем, и обстоятельства его смерти вызывали глубочайшее потрясение у читающей публики.

Эстер опять пригласили в Карлайон-хаус, но не потому, что за последнее время она успела стать другом этой семьи. Просто семейство желало знать, что из себя представляет Оливер Рэтбоун и как он собирается защищать Александру. В конце концов, это ведь она, мисс Лэттерли, рекомендовала им адвоката.

Женщина согласилась с неохотой. Самое большое, что она могла сделать, – это сообщить Карлайонам о репутации Рэтбоуна и о его прошлых делах, но это мог сделать и Певерелл. Хотя, с другой стороны, Эстер надеялась, что в застольной беседе всплывет какая-нибудь мелочь, которая поможет Оливеру все-таки выяснить подлинные мотивы преступления.

– Я хотел бы узнать больше об этом Рэтбоуне, – мрачно произнес Рэндольф, устремив взгляд на дальний конец стола, где сидела гостья. – Кто он такой? Откуда взялся?

– Какая разница, папа? – заморгав, спросила Эдит. – Он лучший адвокат. Если кто-нибудь и может помочь Александре, так это он.

– Помочь Александре! – Лицо главы семейства было гневным, а брови – насуплены. – Дорогая моя девочка, Александра убила твоего брата, потому что вбила себе в голову безумную мысль, будто он был ей неверен. Да хоть бы было и так – она должна была не подавать виду, как и следует настоящей леди. Но мы все знаем, что он хранил ей верность. – Голос полковника звучал глухо от горя. – Нет ничего страшнее на свете, чем ревнивая женщина. Эта пагубная слабость толкнула ее на убийство одного из самых замечательных мужчин нашего времени!

– И мы хотим знать, – тихо добавила Фелиция, – каким образом ее собираются защищать. – Она повернулась к Эстер. – Вы с ним близки, мисс Лэттерли. – Тут пожилая леди уловила быстрый взгляд Дамарис и неохотно поправилась: – Прошу прощения. «Близки» – не совсем удачное слово. Я не так выразилась. – Фелиция моргнула, ее широко раскрытые глаза смотрели пристально и холодно. – Вы достаточно знакомы с этим человеком, чтобы описать его нам. Можете вы поручиться за его… моральные принципы? Уверены ли вы в том, что он не попытается бросить тень на память нашего сына, стараясь во что бы то ни стало защитить его жену?

Эстер несколько опешила. Она ожидала иных вопросов, но родителей Таддеуша тоже можно было понять. Их действительно это волновало.

– Я не знаю, как он собирается строить защиту, миссис Карлайон, – хмуро ответила она. – Он нанят не нами, а самой Александрой. Но, думаю, не в его интересах бросить в адрес генерала хотя бы одно не подкрепленное доказательствами обвинение, – добавила она. – Это немедленно настроит суд против обвиняемой. Да к тому же это будет просто бесполезно! Окажись даже генерал человеком грубым и порочным, все равно, если он не угрожал в тот момент жизни своей жены, она не имела права убивать его.

Фелиция откинулась на спинку стула, и лицо ее стало спокойнее.

– Вот и славно. Я надеюсь на благоразумие мистера Рэтбоуна. Он должен указать на ее безумие и просить у суда снисхождения. – Она с трудом сглотнула и, чуть приподняв подбородок, уставилась широко раскрытыми голубыми глазами куда-то в пространство. – Таддеуш был замечательным человеком, джентльменом во всех смыслах. – В голосе ее чувствовалось волнение. – Он никогда не поднимал на нее руку, хотя подчас она этого и заслуживала. А Александра была легкомысленной, взбалмошной; она не понимала, что он обязан в интересах своей карьеры отправиться на службу за границу и сражаться там во славу отечества и королевы.

– Мы постоянно получаем письма с соболезнованиями, – вздохнул Рэндольф. – Сегодня утром принесли письмо от сержанта, который служил в Индии под его началом. Честный, простой парень – он был потрясен. Пишет, что Таддеуш – лучший из офицеров, с кем ему приходилось служить. Упоминает его храбрость, умение зажечь людей… – Он вдруг заморгал, и голова его ушла в плечи. – Пишет, что однажды, когда они были окружены бандой завывающих, точно черти, дикарей и считали, что им всем конец, Таддеуш один поддерживал в них боевой дух и убеждал принять геройскую смерть за Британию и королеву. – Полковник снова тяжело вздохнул.

Певерелл печально улыбался. У Эдит вытянулось лицо – то ли от горя, то ли от неловкости.

– Это должно вас утешать, – в наступившей тишине сказала Эстер. – Вы теперь знаете, как его обожали солдаты.

– Мы знали это и раньше, – глядя мимо нее, отрезала Фелиция. – Все обожали Таддеуша. Это был прирожденный лидер. Офицеры считали его героем, солдаты были готовы последовать за ним куда угодно. У него был дар командовать. – Она наконец-то обратила взор на гостью. – Мой сын знал, как воспитать в людях преданность. Он наказывал за трусость и бесчестие и поощрял храбрость и верность долгу. Он не притеснял подчиненных и карал лишь тогда, когда был уверен, что человек действительно виновен. У него была строгая дисциплина, и все-таки люди его любили.

– На то она и армия, – добавил Рэндольф, воззрившись на мисс Лэттерли. – Представляете, что стало бы с армией без дисциплины? Она бы развалилась под огнем противника. Каждый сам за себя… Ужасно! Не по-британски! Солдат должен подчиняться командиру беспрекословно!

– Да, я знаю, – не подумав, отозвалась Эстер. – Хотя иногда это приводит к блестящим победам, а иногда – к страшным несчастьям.

Лицо ее пожилого собеседника потемнело.

– Что, черт возьми, вы имеете в виду, юная леди? Что вы вообще об этом знаете? Возмутительная дерзость! Я был под Ватерлоо! Мы сражались против императора Франции и победили!

– Да, полковник Карлайон. – Женщина бестрепетно встретила его взгляд. Ей было жаль старика, но она все-таки гнула свою линию. – Кампании, в которых вы участвовали, – украшение британской истории. Но времена изменились. А некоторые из наших командиров – нет. Они применяли в Крыму прежнюю тактику – и, как правило, неудачно. Слепое подчинение солдата командиру ведет к успеху лишь тогда, когда командир хорошо понимает ситуацию и действительно талантлив.

– Таддеуш был блестящим командиром, – холодно заметила Фелиция. – Он никогда не проигрывал крупных сражений и не терял зря людей.

– Истинно так, – поддакнул ее муж, устраиваясь в кресле поглубже. На него напала икота.

– Мы все знаем, что он был очень хорошим солдатом, папа, – тихо сказала Эдит. – И я рада, что люди, которыми он командовал, так хорошо о нем отзываются. Просто удивительно, как им восхищались!

– Не просто восхищались, – быстро поправила ее мать. – Его любили.

– Некрологи были безукоризненны, – вставил Эрскин. – Не многие люди удостаиваются слов, исполненных такого уважения.

– Меня пугает только, что несчастье так далеко зашло, – сказала Фелиция с таким выражением, словно вот-вот сморгнет слезу.

– Не понимаю, о чем ты. – Дамарис бросила недоуменный взгляд на мать. – Как далеко?

– До суда, конечно. – Миссис Карлайон поморщилась, точно от боли. – Этого нельзя было допускать. – Она повернулась к Певереллу. – И виноват в этом ты. Я рассчитывала, что ты займешься делом сам и не допустишь, чтобы обстоятельства гибели Таддеуша и безумие Александры стали предметом газетных сплетен и грязных домыслов. Как юрист, ты должен был сделать это ради блага и спокойствия всей семьи.

– Но это нечестно, – немедленно вступилась за мужа ее старшая дочь. Глаза ее засверкали, а щеки разгорелись. – Будучи юристом, Пев не имеет права обходить законы. Не представляю, как бы он мог иначе замять это дело.

– Я полагала, он настоит на том, чтобы Александру признали сумасшедшей и не способной отвечать за свои поступки, – резко ответила Фелиция. – Вместо этого вы подыскали адвоката, который, возможно, вывернет наизнанку жизнь нашей семьи перед публикой, и все это лишь ради того, чтобы узнать и так хорошо всем известное: Александра убила Таддеуша. Видит бог, она сама не отрицает этого!

Кассиан сидел бледный, глядя на бабушку во все глаза.

– Почему? – раздался вдруг среди полной тишины его тихий голос.

Эстер и Фелиция одновременно повернулись к нему и заговорили.

– Мы не знаем, – сказала мисс Лэттерли.

– Потому что она больна, – отрезала пожилая леди. – Бывают болезни тела, а бывает болезнь души. Твоя мама больна душевно, поэтому и совершила такую страшную вещь. Тебе лучше не думать об этом. – Она протянула руку – погладить мальчика, но внезапно передумала. – Конечно, тебе сейчас тяжело, но ты тоже Карлайон и обязан быть мужественным. Думай лучше о своем отце, об этом замечательном человеке; вспомни, как он гордился тобой. Становись взрослым и старайся во всем походить на него. – Голос ее прервался, но она справилась с собой, как всегда не выказав душевной боли. – У тебя получится. И мы тебе в этом поможем – дедушка, я и твои тети.

Кассиан не ответил, но повернулся и бросил быстрый угрюмый взгляд на деда. Затем он нерешительно улыбнулся с полными слез глазами. Все поспешно потупились, опасаясь встретиться с ним взглядом.

– Его не вызовут в суд? – тревожно спросила Дамарис.

– Конечно, нет! – Сама мысль об этом показалась ее матери нелепой. – Да и что в этом толку?

Миссис Эрскин вопросительно посмотрела на Певерелла.

– Не знаю, – ответил тот. – Очень сомнительно.

Фелиция воззрилась на зятя.

– Так сделай что-нибудь, чтобы его точно не вызвали! Предотврати это. Ему же всего восемь лет!

– Я не могу этому воспрепятствовать, матушка, – терпеливо объяснил юрист. – Если обвинение или защита пожелают вызвать его как свидетеля, то окончательное решение останется за судьей. Если он посчитает, что Кассиан способен давать показания, мальчика вызовут непременно.

– Поэтому тебе и не следовало доводить дело до суда, – в ярости ответила миссис Карлайон. – Александра призналась. Для чего еще понадобился этот публичный процесс? Ее повесят в любом случае. – Она уставилась на другой конец стола, где сидела ее дочь. – И не смей так на меня смотреть, Дамарис! Мальчик рано или поздно все узнает. Может, это даже лучше, что мы не лжем ему. Но если бы Певерелл своевременно позаботился, чтобы ее отправили в Бедлам[1], проблемы бы вообще не возникло.

– Как бы он это сделал? – спросила миссис Эрскин. – Он же не доктор.

– А по-моему, она не сумасшедшая, – вмешалась Эдит.

– Замолчи, – оборвала ее мать. – Твоего мнения никто не спрашивал. С чего бы нормальной женщине убивать мужа?

– Не знаю, – согласилась миссис Собелл. – Но она имеет право на защиту в суде. И Певерелл, и все мы обязаны подумать…

– Думай лучше о своем брате, – угрюмо сказала Фелиция. – И о добром имени всей семьи. Я понимаю, что ты была совсем мала, когда он покинул дом и ушел в армию, и все-таки ты его знала. Знала, каким храбрым и честным человеком он был. – Голос ее впервые дрогнул. – Разве ты не любила его? Разве память о нем не дорога тебе? Где твои чувства, девочка?!

Ее младшая дочь густо покраснела и бросила через стол несчастный взгляд.

– Я не могу помочь Таддеушу, мама.

– Ты не можешь помочь и Александре, – добавила Фелиция.

– Мы все знаем, что Таддеуш был хорошим человеком, – попыталась примирить их Дамарис. – Конечно, Эдит тоже это знает. Просто из-за разницы в возрасте она мало с ним общалась. Для нее это был юноша в военном мундире, которым все почему-то гордились. Но мне-то известно, что подчас он мог быть добрым и отзывчивым. И хотя он поддерживал среди солдат строжайшую дисциплину, вне службы ему удавалось проявить себя и с другой стороны. Таддеуш был… – Внезапно замолчав, миссис Эрскин закусила губу. Выражение лица ее было страдальческим, и она избегала взгляда Певерелла.

– Мы знаем, что ты высоко ценишь память о своем брате, – негромко произнесла миссис Карлайон. – Но мне кажется, ты сказала уже достаточно. Мы не будем вдаваться в подробности, не так ли?

Рэндольф выглядел сконфуженным. Он собирался что-то сказать, но передумал. Все равно его никто не слушал.

Эдит тревожно смотрела то на мать, то на Дамарис. Певерелл, казалось, хотел обратиться к жене, но та его не замечала.

А Фелиция и Дамарис сверлили друг друга взглядом. Затем губы старой леди скривились в скупой улыбке. Лицо же ее дочери, до этого несколько изумленное, внезапно исказилось. И Эстер готова была поклясться, что причиной тому был страх.

– Разумеется, – протянула миссис Эрскин, по-прежнему глядя на мать. – Я не собиралась вдаваться в подробности. Просто вспомнила, что Таддеуш мог быть очень отзывчивым… когда надо…

– Вот и держала бы свои воспоминания при себе, – отчеканила Фелиция. – Как бы то ни было, предлагаю считать тему закрытой. Мы все высоко оценили твою любовь к покойному брату.

– Не понимаю, о чем идет речь, – хмуро буркнул полковник.

– Об отзывчивости, – терпеливо пояснила ему жена. – Дамарис сказала, что Таддеуш подчас бывал отзывчивым. – Лицо ее снова стало непроницаемым. – Что ж, в человеке важны достоинства разного масштаба.

– Конечно, – пробормотал ее несколько озадаченный супруг. Он смутно подозревал, что его дурачат. – Никто это и не отрицает.

Фелиция не стала растолковывать главе семьи суть размолвки с дочерью и снова повернулась к Эстер:

– Мисс Лэттерли, как уже выразился мой муж, ревность – мерзкое и непростительное чувство, губительное для мужчин и тем более для женщин. Каким же образом намерен защищать Александру ваш мистер Рэтбоун? Надеюсь, он не будет настолько безрассуден, чтобы утверждать, будто она вовсе этого не делала?

– Это было бы бесполезно, – ответила женщина, чувствуя на себе опасливый, почти враждебный взгляд Кассиана. – Она призналась, и спорить тут не о чем. Защита может лишь сослаться на какие-либо смягчающие обстоятельства.

– В самом деле? – Пожилая дама подняла брови. – И что же этот мистер Рэтбоун считает смягчающими обстоятельствами?

– Я не знаю. – Уверенность Эстер таяла на глазах. – Да, собственно, я и не имею права это знать, миссис Карлайон. Я имею отношение к этой трагедии только как подруга Эдит и, надеюсь, также и ваша. Имя мистера Рэтбоуна я упомянула еще до того, как виновность Александры была доказана. Однако и после этого я бы непременно сообщила о нем, поскольку даже убийце нельзя отказать в праве на защиту.

– Стоит ли подогревать в ней напрасные надежды? – кисло заметила Фелиция. – Это жестоко, мисс Лэттерли, затягивать страдания несчастной, выставляя ее на потеху толпе.

Гостья вспыхнула и не нашлась с ответом.

На помощь ей пришел Певерелл:

– Если так рассуждать, матушка, то обвиняемых следует вешать быстро и без суда. Боюсь, однако, что сами они с этим не согласились бы.

– Откуда ты знаешь? – возразила его теща. – Возможно, Александра и согласилась бы. Но ты своим вмешательством лишил ее такой возможности.

– Мы предоставили ей адвоката, – ответил Эрскин. – Она была вольна отказаться, но не сделала этого.

– И зря. Тогда дело, по крайней мере, не дошло бы до открытого процесса. Теперь же нам всем остается лишь явиться в суд и вести себя там с достоинством. Полагаю, тебе придется выступать свидетелем, поскольку ты присутствовал на том злосчастном обеде?

– Да. Выбора у меня нет.

– Свидетелем обвинения? – продолжала допрос пожилая леди.

– Да.

– Ну, я надеюсь, хоть Дамарис не тронут. Не знаю, что бы ты им мог сообщить. – Миссис Карлайон произнесла это с утвердительной интонацией, но по ее напряженному взгляду Эстер поняла, что она ждет ответа.

– Я тоже не знаю, о чем меня спросят, матушка, – сказал Певерелл. – Возможно, им понадобится уточнить, кто где находился в определенное время. И, может быть, подтвердить, что Алекс и Таддеуш поссорились, что Луиза Фэрнивел увела Таддеуша наверх и что Алекс была раздражена этим.

– Ты так и скажешь?! – ужаснулась Эдит.

– Да, если спросят, – как бы извиняясь, произнес юрист. – Скажу то, что видел.

– Но, Пев… – умоляюще взглянула на него миссис Собелл.

Ее зять чуть подался вперед.

– Дорогая, им все и так известно. Кроме меня, об этом наверняка скажут Максим и Луиза. И Фентон Поул, и Чарльз, и Сара Харгрейв…

Дамарис, слушая его речь, сидела страшно бледная. Эдит спрятала лицо в ладони:

– Это будет ужасно.

– Конечно, ужасно, – вмешалась Фелиция. – Поэтому мы должны тщательно продумать, как себя вести. Говорить одну лишь правду, не произносить ничего недостойного, отвечать только на заданный вопрос и постоянно помнить о том, кто мы такие!

Миссис Эрскин конвульсивно сглотнула. Кассиан вытаращил глаза и приоткрыл рот. Рэндольф чуть приподнялся в кресле.

– Никаких собственных домыслов, – продолжала миссис Карлайон. – Помните, что бульварная пресса тут же воспользуется вашими словами, причем наверняка исказит их. И воспрепятствовать вы этому не сможете. Говорить извольте четко и ясно, не допуская ни всхлипов, ни хихиканья… Какая гадость! Виновата одна Александра, а под суд идет целое семейство.

– Спасибо, дорогая. – Полковник посмотрел на супругу со смешанным выражением восхищения, признательности и благоговения. Однако Эстер показалось, что она успела заметить на его лице еще и мимолетный страх. – Ты, как всегда, позаботилась о самом необходимом.

Фелиция не ответила. Лицо ее вновь исказилось от боли, но она моментально овладела собой. Эта женщина не позволяла себе слабости.

– Да, мама, – послушно повторила Дамарис. – Мы все будем вести себя с достоинством.

– Тебя туда не вызовут, – сказала старая леди с ноткой неуверенности в голосе. – Но если ты все-таки не усидишь дома, какой-нибудь сплетник непременно признает в тебе Карлайон.

– А я пойду, бабушка? – встревоженно спросил Кассиан.

– Нет, мой милый, конечно, нет. Ты останешься с мисс Бушан.

– Разве мама меня там не ждет?

– Нет, она хочет, чтобы ты оставался здесь, где тебе удобно. Потом мы расскажем тебе все, что требуется.

Миссис Карлайон метнула взгляд на Певерелла и завела разговор о завещании генерала. Оно было составлено весьма просто и в толковании не нуждалось, но Фелиция хотела сменить тему.

Все вернулись к еде, хотя жевали теперь чисто механически. Эстер размышляла о Дамарис, о ее внезапно сменившемся выражении лица: от удивления – к страху. Если верить Монку, миссис Эрскин была на грани истерики в тот вечер, когда погиб генерал, и вела себя подчеркнуто оскорбительно с Максимом Фэрнивелом.

Почему? Певерелл, кажется, не догадывался о причине этого и просто старался успокоить жену.

Что, если Дамарис заранее знала о предстоящем убийстве? Или даже оказалась свидетельницей преступления? Нет, она ведь была в расстроенных чувствах еще до того, как Александра поднялась по лестнице вслед за генералом! И почему тогда она срывала злость на Максиме?

Значит, эта женщина знала настоящий мотив и предвидела возможность трагедии? Тогда почему молчала? Скажи она о своих подозрениях мужу, и они вдвоем смогли бы предотвратить несчастье. Но юрист явно не знал, что ее тревожит, как, впрочем, не знает и сейчас. Это видно по его поведению.

Может быть, та же самая сила, тот же ужас заставляют молчать и Александру даже под угрозой позорной смерти?

В замешательстве Эстер покинула залу и поднялась вместе с Эдит в ее комнату. Супруги Эрскин удалились к себе, в другое крыло. Мисс Лэттерли оставалось лишь удивляться долготерпению Певерелла, живущего под одной крышей с Фелицией, но, возможно, имей они собственный дом, адвокат не смог бы обеспечить жене такую жизнь, как в доме ее родителей. Забавно, но при всей независимости ее характера, Дамарис, видимо, предпочитала жить под опекой отца с матерью. Впрочем, сама Эстер к роскоши не привыкла и поэтому не бралась судить об этих соблазнах.

Как только дверь за подругами закрылась, Эдит бросилась на диван и, не заботясь о приличиях, устроилась на нем с ногами. Не скрывая своего испуга, она взглянула на гостью.

– Эстер… Это ужасно!

– Конечно, – спокойно согласилась та. – Независимо от исхода судебное разбирательство отвратительно. Если кого-то убивают – это всегда трагедия, и неважно, кого убили и почему.

– Почему… – Миссис Собелл смотрела в пол. – Мы ведь этого не знаем…

– Не знаем, – кивнула мисс Лэттерли, задумчиво глядя на нее. – А ты не думаешь, что это может знать Дамарис?

Эдит подскочила, и глаза ее широко раскрылись:

– Дамарис? Каким же образом? Откуда? И почему ты спрашиваешь?

– Она что-то знала в тот вечер. Говорят, была на грани истерики.

– Кто говорит? Пев об этом не упоминал даже!

– Он сам не мог понять, что с ней, – ответила Эстер. – Но, по собранным Монком сведениям, еще задолго до смерти генерала Дамарис была взволнована настолько, что буквально не могла себя контролировать. Не могу понять, как это мне не пришло в голову раньше, но, может, Дамарис знала, почему Александра это сделала? Возможно, она даже предвидела несчастье и боялась…

– Но если так… – медленно проговорила миссис Собелл, и лицо ее выразило отвращение и просыпающийся ужас. – Нет… она бы не допустила! Ты… ты хочешь сказать, что она была соучастницей?

– Нет. Конечно, нет, – поспешно заверила ее подруга. – Я имею в виду, что она боялась этого, так как узнала нечто, явившееся потом причиной убийства. И если Александра предпочитает быть повешенной, чем раскрыть этот секрет, то, думаю, Дамарис из уважения к ее чувствам тоже ничего не скажет.

– Да, – медленно выговорила Эдит и побледнела. – Возможно… Руководствуясь своими понятиями о чести… Но что это за секрет? Я не могу представить себе ничего настолько… ужасного… – Она замолчала не в силах найти подходящего слова.

– Я тоже, – согласилась Эстер. – И тем не менее это так, а иначе зачем Александре скрывать истинную причину?

– Не знаю. – Миссис Собелл опустила голову.

В дверь постучали – нервно и настойчиво.

Эдит удивленно вскинула глаза. Слуги так не стучат.

– Да? – Она выпрямилась и спустила ноги на пол. – Войдите.

Дверь открылась, и вошел Кассиан. Лицо мальчика было бледным как полотно, а в глазах застыл испуг.

– Тетя Эдит, мисс Бушан и повариха опять ссорятся! – голосок его сорвался. – У поварихи кухонный нож!

– О… – Миссис Собелл едва сдержалась, чтобы не выругаться при ребенке. Она встала с дивана и обняла Кассиана за плечи. – Не беспокойся, я сейчас разберусь. Подожди здесь. Эстер…

Но ее гостья была уже на ногах.

– Пойдем вместе, если ты не возражаешь, – сказала Эдит. – Если все так плохо, как говорит Касс, то необходимо вмешательство двоих. Оставайся здесь, дорогой! Все будет в порядке, я обещаю! – И, ни слова не прибавив, она устремилась из комнаты, а затем – по коридору, в глубь дома.

Подруги еще не достигли черной лестницы, когда стало ясно, что Кассиан ничуть не преувеличил.

– Убирайся отсюда, старая кляча! Пасись где-нибудь в другом месте! – донесся снизу разгневанный женский голос.

– А ты оставайся в своем загоне, жирная свинья! – последовал язвительный ответ.

– Жирная? На тебя бы кто польстился, мешок с костями! Потому и провозилась всю жизнь с чужими детьми, что своих нет!

– На себя посмотри! Щенишься каждый год! Так и бегают на четвереньках в своем свинарнике…

– Я тебе сейчас кишки выпущу, старая дура!

За этим «обменом любезностями» последовали взвизг и смех.

– О, проклятье! – раздраженно воскликнула миссис Собелл. – Это даже хуже, чем обычно!

– Промахнулась! – послышалось насмешливое карканье. – Хрюшка пьяная! Да ты и в амбарную дверь не попадешь, глаза твои поросячьи!

– А-а-а!

Теперь уже к визгу служанки присоединился вопль лакея.

Эдит сбежала по ступеням, Эстер – следом. Глазам их предстала следующая картина: по направлению к ним боком двигалась Катриона Бушан, а в паре ярдов от нее размахивала кухонным ножом толстая краснолицая кухарка.

– Сука уксусная! – вопила она в бешенстве, пронося лезвие в опасной близости от лакея, пытавшегося перехватить ее руку.

– Бурдюк ты винный! – огрызнулась старая гувернантка, рванувшись к ней.

– Прекратите! – вскрикнула миссис Собелл. – Прекратите немедленно!

– Лучше враз от нее отделайтесь! – Уставившись на Эдит, толстуха не глядя махнула ножом в сторону мисс Бушан. – Не будет от нее добра! Нашли кого нанять бедному мальчику!

Позади нее снова взвизгнула служанка и заткнула себе рот краешком фартука.

– Не говори, чего не знаешь, жирная дура! – в ярости закричала на повариху гувернантка. – Думаешь, напичкала его булочками – и забот больше нет?

– Замолчите! – громко сказала миссис Собелл. – Вы обе! Замолчите немедленно!

– Зато ты горазда морочить ему голову, ведьма старая! – продолжала вопить кухарка, не обращая на Эдит никакого внимания. – Не даешь покоя бедному крошке! Уж не знаю, чего ты хочешь!

– Не знаешь? – взвыла в ответ Катриона. – Ах, не знаешь? Конечно, тупая старая обжора! Ты ничего не знаешь! И никогда не знала!

– Ты, что ли, знаешь, рухлядь старая? – Ее противница снова взмахнула ножом. Лакей отпрянул и споткнулся. – Сидела бы у себя наверху, – продолжала она, не обращая внимания на толпящихся в коридоре слуг. – Ан нет, является сюда, вниз, к приличным людям… Тебе бы родиться сотню-другую лет назад. Вот бы поджарили тебя на костре! Бедный мальчик… Так и вьется вокруг него!

– Невежда! – огрызнулась мисс Бушан. – Ты невежда, как и всякая свинья! Думаешь только о своем брюхе! Ты ничего не знаешь! Раз мальчик сыт, то, значит, ему больше ничего не надо? Ха! – Она огляделась, чем бы запустить в толстуху, но, поскольку к тому времени уже оказалась на лестнице, под руку ей ничего не попалось. – Думаешь, что знаешь все, а на самом деле ничего не знаешь!

– Буки, замолчи! – снова прикрикнула на нее миссис Собелл.

– Правильно, мисс Эдит, – совсем разошлась повариха. – Велите ей заткнуть свою злобную пасть! Давно пора вам ее выгнать! Она всю жизнь провозилась с чужими детьми и совсем спятила! Бедный кроха! Лишиться отца и матери и попасть в руки этой старой ведьмы! Вы знаете, чему она его учит? Вы знаете?

– Не знаю и знать не хочу, – отрезала Эдит. – Замолчи и ты сейчас же!

– А неплохо бы вам это узнать! – Глаза толстой женщины горели, шпильки повылезали из ее прически, и волосы растрепались. – И если я вам этого не скажу, то никто не скажет! Бедному мальчику вконец заморочили голову. Сначала бабушка говорит ему, что его мама рехнулась, убила папу и ее теперь за это повесят. И, видит бог, все это правда!

Набравшийся храбрости слуга попытался оттащить кухарку, но та почти машинально отпихнула его.

– А потом приходит эта ведьма, – безжалостно продолжала она, – и говорит мальчику, что мама его любит и что она хороший человек. Что ему после этого думать? – Голос ее становился все пронзительнее. – Он уже не отличает плохого от хорошего и правды от лжи! – Толстуха выхватила из кармана фартука мокрое полотенце и швырнула им в мисс Бушан.

Полотенце попало гувернантке в грудь и соскользнуло на пол. Но та даже не заметила этого. Глаза ее сверкали, лицо было бледным, а тонкие костлявые руки сжались в кулаки.

– Ты мерзкая старая дура! – закричала она в ответ. – Ты ничего об этом не знаешь. Возись со своими горшками и кастрюлями, готовь ему пищу, заботься о его желудке, а о его мозгах я как-нибудь позабочусь сама!

– Буки, что ты говорила Кассиану? – переспросила миссис Собелл.

Катриона побледнела еще сильнее.

– Только то, что его мать хорошая женщина, мисс Эдит. Не один ребенок не должен думать плохо о своей матери.

– Она убила его отца, ты, старая летучая мышь! – взвыла повариха. – И ее повесят за это! Как он это поймет, если будет думать, что его мать хорошая?!

– Это мы еще посмотрим, повесят ее или нет, – сказала гувернантка. – Ее согласился защищать лучший адвокат Лондона. Ничего еще не ясно.

– Давно уже все ясно, – торжествуя победу, хохотнула ее противница. – Ее повесят, и она того заслуживает. Да что ж это будет, если жены начнут убивать мужей, а их за это будут отпускать на все четыре стороны?

– Есть вещи похуже, чем убийство, – мрачно ответила мисс Бушан. – Ты ничего не знаешь.

– Достаточно! – Миссис Собелл встала между ними. – Возвращайтесь в кухню и займитесь делом. Вы меня слышите? – окликнула она кухарку.

– Вам ее лучше уволить, – повторила та, глядя через плечо молодой госпожи на Катриону. – Вот попомните мои слова, мисс Эдит, она еще…

– Хватит! – Эдит взяла толстуху за руку, развернула ее и подтолкнула в сторону кухни.

– Мисс Бушан, – быстро сказала Эстер. – Я думаю, нам лучше уйти отсюда. Иначе обеда в этом доме сегодня не будет.

Старая гувернантка молча уставилась на нее.

– В любом случае, – продолжила мисс Лэттерли, – это бесполезный разговор. Она вас не слышит, и даже если услышит, то все равно не поймет.

Старуха замешкалась, вновь посмотрела на Эстер, на уходящую под присмотром Эдит кухарку, снова на Эстер…

– Пойдемте, – сказала та. – Вы что, не знаете вашу повариху? Она к вам хоть раз прислушалась? Поняла, о чем вы ей говорите?

Катриона вздохнула, повернулась и пошла вместе с мисс Лэттерли вверх по лестнице.

– Никогда, – устало призналась она, а потом, помолчав, добавила: – Идиотка…

Добравшись до комнаты гувернантки, Эстер вошла в нее следом за хозяйкой и закрыла дверь. Мисс Бушан встала у мансардного окна и уставилась на шевелящуюся над крышами листву.

Мисс Лэттерли не знала, как начать разговор с этой женщиной. Следовало вести себя очень осторожно, не называя вещи своими именами. Ей казалось, что правда, которую они ищут, очень близко.

– Я рада, что вы велели Кассиану не думать плохо о его маме, – как бы невзначай обронила мисс Лэттерли. Она видела, как напряглась спина мисс Бушан. Только бы не спугнуть ее! Отступать было поздно, а спешка могла все погубить. Если даже в ярости эта старуха не проговорилась, то она вряд ли поделится тем, что знает, с ней, с незнакомкой. – Страшно, когда такие мысли приходят в голову ребенку.

– Верно, – согласилась Катриона, глядя в окно.