За все грехи Као Ирэне
– Я – Надин, спутница синьора Белли, очень приятно.
– А, здравствуйте. Взаимно.
Джорджо протягивает ей руку, перепачканную в пыли и воске, но Надин отступает назад. Этот странный тип кажется Надин цирковым персонажем, и она думает, с чего это вдруг Томмазо доверился этому чудаку.
– Вы уверены, что эта конструкция будет прочной? – спрашивает она, обеспокоенно оглядывая мебель.
– Конечно, – Джорджо хочется ее успокоить. – Уж поверьте, синьора. Мебель в надежных руках.
– Надеюсь, – богиня вздыхает и уходит.
Спустившись на первый этаж, она слышит, как Линда на кухне кричит на одного из монтажников:
– Не при-би-вать! Ну как тебе еще объяснить?!
От такой грубости по телу Надин пробегают мурашки: она никогда не позволила бы себе так жестко и властно разговаривать с людьми. Формально-вежливый тон всегда помогал ей урегулировать отношения.
С детства она старалась сдерживать свой бурный темперамент. Возможно, причиной этому было жесткое воспитание. Она часто спрашивала себя: нравится ли ей эта черта или она от нее устала? Не усугубилась ли она за время отношений с Томмазо? Ведь на самом деле они очень похожи.
Дни бегут, вот-вот наступит середина лета, Линда руководит работами, переругиваясь с рабочими. Кажется, будто медленно приподнимается занавес, оживают предметы, пространство заполняется на первый взгляд несочетающейся мебелью. В интерьере виллы барокко соседствует с модернизмом, за счет чего мебель и аксессуары не выглядят бездушными вещами из прошлого. Так, диванчик «Ле Корбюзье» в прихожей сменил традиционную обивку из черной кожи на изумрудно-зеленый атлас и выглядит абсолютно новым, а зеркало семнадцатого века в позолоченной раме над консолью из нержавеющей стали выглядит почти авангардно.
Иногда Линда приходит к дяде и помогает ему.
Когда Джорджо закончил конструкцию зимнего сада, Надин была потрясена и отказалась от своих предубеждений о нем.
Линда с головой погрузилась в работу и за последние несколько недель ни разу не виделась и даже не разговаривала с Алессандро. Он несколько раз писал ей, приглашая погулять, но она даже отказывалась от традиционной пятничной тусовки с друзьями. Вот и сегодня ближе к полудню – как раз, когда он обычно просыпается по субботам, – Алессандро прислал ей провокационную эсэмэску:
«Или ты превратилась в чертового трудоголика, или этот Томмазо тебя заколдовал».
Линда не ответила. Ей стало смешно от его слов, потому что он попал в точку. Конечно, она не отрицает, что в последнее время забыла о нем, – и ей не терпится исправить оплошность.
И вот Линда направляется к своему другу с двумя бутылками пива и большим желанием обнять его. Без предупреждения – она хочет сделать ему сюрприз. Она уверена, что в три часа дня после вчерашнего возлияния Алессандро может находиться только в одном месте: у себя на диване.
Она паркует свой кабриолет перед желтым домиком. Завидев ее, стая кошек рассыпается по крыше и исчезает в виноградниках.
Она звонит в дверь, но никто не открывает. Она жмет кнопку еще настойчивее.
– Але-ее! Открой, это я! – кричит она.
Спустя некоторое время на пороге появляется Алессандро: на ногах – шлепанцы, волосы растрепаны больше обычного, сквозь расстегнутую ширинку брюк видны темно-синие трусы.
– О, Линда, это ты? Ты с ума сошла, чего так громко звонишь?
– А ты гостеприимен, ничего не скажешь…
Линда тычет ему в грудь банкой «Хайнекена».
– Прости, я тут просто немного… – Алессандро чешет в затылке.
– Да уж вижу! Небось, всю ночь развлекался… – подмигивает ему Линда.
– Да нет, – Алессандро проводит рукой по лицу. – Просто не ожидал, что ты приедешь… сейчас.
На лице у него такое выражение, будто он не хочет, чтобы она зашла в дом.
– Я хотела сделать тебе сюрприз.
Линда подходит ближе, но он отступает.
– Ну, выпьем по пивку.
– На самом деле… – Алессандро оборачивается в сторону гостиной.
Вдруг из глубины дома раздается женский голос:
– Але, кто это?
– Вот черт, прости! Я сразу и не поняла… вот дурища! – говорит Линда, чувствуя себя так, будто со всего размаху получила пощечин.
Это же Валентина, догадывается она, да к тому же полупьяная и накуренная. И тут же видит подтверждение своей догадке – на диване лежит ее кофточка в пайетках, в которой она была на своем дне рождения.
Алессандро от смущения не знает, что сказать.
– О боже, прости, не надо было мне вваливаться, – бормочет Линда, сует ему в руки бутылки с пивом и резко поворачивается и уходит.
– Подожди секундочку! – Алессандро хочет ее удержать.
– Прости, пожалуйста.
Видно, что она огорчена.
– Созвонимся, ладно? Пока-пока.
Она разворачивается, не давая ему вставить слово, и бежит к машине. Алессандро стоит в дверях. Он не может решить: вернуться ли ему в дом к Валентине или догнать Линду.
«Какой позор, какой позор, какой позор!» – повторяет про себя Линда.
Это же Валентина, догадывается она, да к тому же полупьяная и накуренная. И тут же видит подтверждение своей догадке – на диване лежит ее кофточка в пайетках, в которой она была на своем дне рождения.
Она запрыгивает в кабриолет и срывается с места, как сумасшедшая, несется, куда глаза глядят, не глядя на спидометр. Автомагнитола орет на полную громкость. Линда убеждает себя, что должна радоваться за Але, радоваться за них обоих – они ведь ее друзья. Какой смысл расстраиваться? Совершенно никакого. И мерзкое ощущение в животе – это отголосок стыда, а вовсе не ревность.
Неожиданно она оказывается на дороге, ведущей к вилле Томмазо, машина как-то сама собой въезжает на аллею. Линда быстро взбегает по лестнице и входит в дом.
В воздухе еще стоит запах краски и клея, несмотря на открытые окна. Линда делает глубокий вдох, проходит через центральный зал и оказывается в библиотеке. Она смотрит на секции стенных шкафов. При виде инструментов, разложенных на полу, у нее возникает инстинктивное желание что-нибудь сделать. Может, это поможет избавиться от яда, проникшего в кровь.
Линда кидает сумку в угол, наклоняется и поднимает рашпиль. Потом берет рейку, кладет ее на рабочий стол и начинает полировать – она столько раз видела, как это делал дядя. Она твердо сжимает рашпиль, энергично водит им по дереву, обтесывает, шлифует – на пол падают мелкие опилки, словно крошки. Линда вспотела, щеки покраснели. Она снимает рубашку, бросает ее на сумку и остается в майке и шортах. На лбу и на шее проступили капельки пота и стекают в ложбинку груди. Линда не чувствует усталости и продолжает шлифовать дерево, будто в трансе.
Она не видит, что за ее спиной стоит Томмазо и наблюдает за ней. Он сразу понял, что Линда женщина с характером, но не ожидал увидеть ее за таким занятием. Она с упорством делает мужскую работу, и, глядя на нее, он испытывает какое-то странное чувство. Внутренний инстинкт подсказывает, что нужно подойти и сжать ее в объятиях. Но едва почувствовав этот порыв, Томмазо тут же приказывает себе остыть.
Линда берет рейку и подходит к стенному шкафу. Она ложится на пол, чтобы было удобнее крепить деталь, и, словно механик, залегший под машину, пробует вставить ее в паз. Напрягается изо всех сил, помогая себе ногами, упираясь в пол, сосредоточенно щурится и сжимает зубы, но рейка никак не хочет входить.
– Вот черт, – произносит она с досадой, – надо бы пройтись по ней наждачкой.
«Иногда не хватает какого-то миллиметра, чтобы деталь вошла в паз», – размышляет она, замечая, что разговаривает сама с собой, как это часто бывает, когда она работает. Собираясь подняться, она чувствует, что в комнате кто-то есть.
– Я и не думал, что ты это умеешь, – признается Томмазо, когда Линда встает с пола и подозрительно смотрит на него. В его глазах – восхищение. Линда отряхивает шорты, она явно смущена, хоть и не хочет в этом признаться.
– Это меня дядя научил, – объясняет она, прерывисто дыша.
– Смотрю, ты вошла во вкус, – он улыбается глазами и подходит к ней.
– Знаешь, мне иногда нравится работать не только головой, но и руками.
– И мне.
Внутренний инстинкт подсказывает, что нужно подойти и сжать ее в объятиях. Но едва почувствовав этот порыв, Томмазо тут же приказывает себе остыть.
Их лица рядом, и они чувствуют дыхание друг друга. Томмазо ощущает тепло, исходящее от ее взмокшего тела. Линда смотрит ему в глаза. Она никогда не видела их так близко: они почти ее гипнотизируют. Томмазо проводит пальцами по ее волосам и стряхивает на пол запутавшиеся древесные стружки.
– Спасибо. – Она стирает пот со лба. – Я, наверное, ужасно выгляжу.
– Вовсе нет, – Томмазо отходит и нечаянно задевает ее руку.
По ее коже пробегают мурашки, а потом становится жарко. Она не понимает, что происходит. Электрический разряд от прикосновения Лорда Совершенство? Кто бы мог подумать.
Внезапно она слышит стук каблучков в прихожей. И голос, который не спутаешь ни с чьим другим, эхом раздается среди свежих оштукатуренных стен.
– Mon amour, ты где?
Томмазо поворачивается на голос, но не двигается с места.
– Надин тоже здесь? – спрашивает Линда.
Вид у него немного удрученный. А может, Линде это только показалось? Или ей просто хочется так думать.
– Да, мы проезжали мимо с друзьями и решили показать им виллу, – объясняет Томмазо.
С присущей ей безупречностью появляется Надин. Судя по цвету платья от Armani, у нее сдвиг на белом, думает Линда. Сама она – полная противоположность Надин, эдакая девочка-радуга, сбежавшая из дома на вечеринку.
– Здравствуй, Линда. Я и не знала, что ты здесь.
– Привет, – Линда натянуто улыбается. – Да я спонтанно приехала.
Надин бросает взгляд на Томмазо.
– У Франсуа и Жюли рейс через два часа. Нам пора.
– Конечно, – Томмазо направляется к двери.
Линда делает вид, что поправляет лежащую на столе рейку, но она смотрит в другую сторону. Она наблюдает за ними.
Ее образ отпечатывается у него в памяти, будто яркие трехмерные фотографии. Он видит очертания тела под одеждой, ощущает ее легкий цветочный аромат.
Надин и Томмазо стоят молча, не глядя друг на друга. Потом Надин бросает на него косой взгляд, который красноречивее всяких слов. Она подходит к Линде и кивает ей на прощание.
Ночью Томмазо не может заснуть и ворочается в постели. У него перед глазами стоит образ Линды: как она выходит из машины, идет к вилле, шлифует дерево, потом наклоняется, поворачивает голову и смотрит на него. Ее образ отпечатывается у него в памяти, будто яркие трехмерные фотографии. Он видит очертания тела под одеждой, ощущает ее легкий цветочный аромат.
Это плохо, очень-очень плохо для человека, которому просто необходимо заснуть, притом рядом с другой женщиной.
Воскресным утром Линда отправляется на антикварный рынок Йезоло, один из самых известных в регионе. Обычно ей всегда удается найти там какую-нибудь интересную штуковину. Да и просто окунуться в атмосферу этой очаровательной деревушки на холмах.
Уже почти полдень, конец июня, жаркое солнце припекает крыши домов, прилепившихся к древней скале, а отражающийся свет образует прозрачную пленку вокруг стен. Линда прогуливается по мощеным улочкам исторического центра, между рядов мебели, старинных предметов интерьера, пергаментов, оригинальных украшений и их копий. Вдруг она замечает картину без рамы, выставленную на треноге рядом с лавочкой. Линда не может отвести от нее глаз, будто ею завладела мощная, неведомая сила.
Холст представляет собой квадрат размером примерно метр на метр, сюжет картины потрясает: семь муз невероятной красоты, обнаженные и закованные в цепи, предстали пред взором Миноса, строгого судьи Ада в «Божественной комедии» Данте. Под каждым изображением – изящная надпись на латыни: гордыня, гнев, тщеславие, алчность, зависть, чревоугодие, уныние.
– Какая красота, – говорит она сама себе вслух.
Она никогда не видела подобного изображения семи смертных грехов. Линда просто обязана купить эту картину и даже точно знает, куда ее повесить: в нишу в коридоре ночной зоны.
– Что, впечатляет? – слышит она за спиной голос хозяина лавки. – Холст, масло. Местный художник XVII века, – объясняет он с гордостью.
– Сколько вы за нее хотите? – спрашивает Линда.
– Семь тысяч.
– Вы с ума сошли! – Линда качает головой, отчего ее растрепанные светлые кудри возмущенно подрагивают.
– Синьорина, уверяю вас: эта картина стоит своих денег, – отвечает продавец, – она почти в идеальном состоянии. Смотрите, какой цвет. К тому же обратите внимание на стиль – совершенно ясно, что этот художник из школы Джорджоне.
– Даже если бы я хотела ее купить, я бы не дала больше пяти тысяч, – Линда твердо намерена стоять на своем.
– Об этом не может быть и речи, ну в крайнем случае я мог бы продать ее за шесть с половиной тысяч, – стоит на своем старьевщик. – И это была бы очень щедрая скидка!
Начинаются торги, и Линда ведет их так виртуозно, будто родилась в арабской стране, а продавец уперся с ослиным упрямством.
Через полчаса споров ей удалось-таки уговорить его снизить цену… до шести тысяч трехсот евро. Вопрос не в бюджете – деньги у нее есть. Теперь это дело принципа, кто выиграет состязание – она или этот тип с красными щеками и золотым зубом.
– Ну хорошо, раз вы так упорствуете, то на этом и закончим. Я ухожу, – наконец не выдерживает Линда. – Вы меня утомили.
Она поворачивается и исчезает на другом конце площади, собираясь вернуться позже и одержать победу – как обычно было в подобных делах. Линда использует эту паузу, чтобы обойти магазины Йезоло, и через час возвращается.
Однако в лавке нет картины, она вопросительно смотрит на продавца.
– А где же картина?
– Продана.
Старьевщик разводит руками и довольно ухмыляется, поблескивая золотым зубом.
– Как это продана? – Линда вне себя.
– Ее купил я, – раздается за ее спиной голос.
Линда оборачивается.
– Ты?!
Перед ней стоит Томмазо в джинсах, голубой футболке поло и кроссовках.
– Да, я, – Томмазо смеется. – Здорово получилось…
Лицо Линды выражает недоверие и досаду.
– Я хотела купить ее для твоей виллы!
– Я и не думал с тобой соревноваться. Просто увидел ее, и она мне понравилась.
– И сколько же ты за нее заплатил? – Линда отходит от лавочки, искоса глядя на продавца.
– Семь тысяч.
– Вот молодец! Поздравляю… Да тебя же просто надули!
– Ну и ладно. Она того стоила.
– Не так это делается, – недовольно ворчит Линда. – Если бы ты дал мне возможность, победа была бы за мной!
Она поднимает плечи и вытягивает шею – так она делает всегда перед сражением – просто бык, готовый ринуться в бой.
– Да ладно тебе, Линда… – ее агрессивный настрой его беспокоит. – Я же тебе предоставил полную свободу распоряжаться бюджетом. Какой смысл тратить время на торги? Тем более, я уверен, эта картина оправдывает свою цену.
Линда хмуро смотрит на него, словно решает про себя, признать его правоту или нет. Томмазо улыбается.
– Как насчет того, чтобы пообедать вместе?
Линда закатывает глаза, прекрасно зная, что ответит ему «да».
– Ну же, приглашаю тебя в ресторан на Вилле Чиприани, – он берет ее под ручку. – Хозяин – мой старый друг.
– Хорошо, – отвечает она, будто делая ему великое одолжение, наслаждаясь ощущением его близости и сильных рук.
Через несколько минут они уже пьют «Беллини» на великолепной террасе Виллы Чиприани. Им удалось занять лучший столик. Это удивительное место с видом на долину Йезоло – панорама, не знающая себе равных, от которой захватывает дух. Такая красота дает ощущение внутреннего спокойствия.
В тени веранды после июньской жары воздух приятно свеж. Взгляд у Линды мечтательный, на лице наслаждение.
– О чем ты думаешь? – спрашивает Томмазо.
– Думаю, как здесь было красиво при Катерине Корнаро, королеве Кипра, – она смотрит на замок эпохи Возрождения, – и когда сюда приезжала Элеонора Дузе, любовница Д’Аннунцио.
Это не единственное, что у нее в голове, но пока не время вдаваться в подробности.
– Не думаю, что это место сильно изменилось. Йезоло всегда было идеальным убежищем для тела и души, – отвечает Томмазо с видом знатока. – Форма может меняться, но душа остается неизменной.
Линда завороженно слушает его, на мгновение выражение ее лица становится наивным: полные губы эротично приоткрыты, зеленые глаза устремлены на Томмазо.
– Ты родился здесь, верно?
– Да, хотя большую часть жизни провел за границей. Мой отец был дипломатом… семейная традиция.
Сомелье, за которым по пятам следует официант с ведерком льда, приносит им бутылку «Соаве Классико». Ждет, пока официант поставит ведерко в подставку и уйдет, потом откупоривает бутылку, непринужденно и со знанием дела. Наливает немного вина в бокал Томмазо, отходит на полшага, держа бутылку наклоненной. Томмазо легонько крутит бокал, держа его за ножку, подносит к носу, потом делает маленький глоток, катает вино во рту, затем глотает.
– Отлично, – произносит он.
Сомелье наполняет до середины бокал Линды, затем – Томмазо, заворачивает бутылку в салфетку, ставит в ведерко со льдом и с полупоклоном уходит.
Оставшись вдвоем, Томмазо и Линда слегка чокаются и с улыбкой пьют вино. Они заказывают ризотто алл’азолана с ростками крапивы, а на второе – карпаччо из копченого лосося с мороженым из авокадо. Линда буквально пожирает каждое блюдо – у нее зверский аппетит. Алкоголь еще больше усиливает ее природную эмоциональность, во время разговора она смешно жестикулирует и корчит гримасы. Томмазо с интересом наблюдает за ней.
– Дела на вилле идут отлично, правда? – вдруг ни с того ни с сего спрашивает Линда.
Вместо ответа Томмазо молчит. Однако увиливать не в его стиле, поэтому он отвечает вопросом на вопрос:
– Как думаешь, когда завершатся работы?
– Примерно через месяц.
– Я надеялся, что будет быстрее…
– Это невозможно, если делать все идеально. Ты ведь любишь, когда все идеально, правда?
– А тебе подходит роль руководителя – я видел, как ты строишь рабочих, – не реагирует на ее провокацию Томмазо.
Она не хочет, чтобы он заметил ее возбуждение, и поэтому просто улыбается: в конце концов, ей приятно слышать комплимент.
– Они знают, что со мной шутки плохи.
Томмазо смотрит на нее, не отрывая глаз. Губы Линды выдают ее чувственность, первозданную женственность – он не знает, насколько она это осознает и пользуется ли своим оружием соблазнения намеренно. Ему даже захотелось их укусить.
Губы Линды выдают ее чувственность, первозданную женственность – он не знает, насколько она это осознает и пользуется ли своим оружием соблазнения намеренно.
Официант приносит два десерта: тирамису со съедобной золотой фольгой и желе из шампанского для Томмазо, и торт «Павлова» с белым шоколадом и лесными ягодами для Линды.
– Сразу видно: характер у тебя еще тот… – Томмазо открыто над ней подтрунивает.
Линда пожимает плечами, довольная, что он постепенно заглатывает наживку.
– Все так говорят.
– Интересно, почему? – ехидно спрашивает он.
Линда чувствует, что ее лицо горит.
– Потому что я слишком упряма, критична, внимательна к деталям и слишком беспокойна. Много говорю, много читаю, имею на все свое мнение, иногда противоречу себе. Этого достаточно? Ах да, еще я очень поздно ложусь спать.
– Насколько поздно? – спрашивает Томмазо, улыбаясь.
– Когда как, – подмигивает Линда. – Пока есть что почитать, подумать или… поделать.
Она берет ложечку десерта и неуклюже отправляет его в рот.
– Ммм, вкуснятина! – бормочет она, зажмурившись: истинное наслаждение.
– Я смотрю, ты любишь сладости, – Томмазо наклоняется вперед.
– Обожаю. Только их и ела бы.
Линда понимает, что они слишком близко, но не отстраняется.
– Хочешь, попробуй мой, – Томмазо подносит к ее губам ложечку с тирамису. Линда съедает кусочек.
– О боже… да это же почти оргазм! – Она умолкает – кажется, это уже слишком, – стараеся исправить ситуацию и продолжает, уже более спокойно: – Даже не знаю, у тебя вкуснее или у меня. Оба просто объедение.
Она не знает, что думает о ней Томмазо – наверное, считает неотесанной и наглой. А он заворожен ею и думает, что, обедая с Надин, которая соблюдает диету семь дней в неделю, в последний раз испытывал подобное лишь на первом свидании.
Они возвращаются к своим машинам, Томмазо заходит в лавку за картиной, но вместо того, чтобы забрать, отдает ее Линде.
– Мне? – удивленно спрашивает она.
А он заворожен ею и думает, что, обедая с Надин, которая соблюдает диету семь дней в неделю, в последний раз испытывал подобное лишь на первом свидании.
Неожиданный подарок, она не уверена, что может его принять. Тогда Томмазо аккуратно кладет картину в багажник кабриолета, надежно пристегивая ее ремнем.
– Думаю, она скорее твоя, чем моя. – Приблизив свое лицо, он заглядывает ей в ее глаза. – Я видел, как ты стремилась ее заполучить, и думаю, что хочешь иметь эту картину у себя дома.
– Да нет, я же сказала, что хотела купить ее для виллы… – лукавит Линда, не зная, как справиться с влечением к Томмазо. Она не понимает, что происходит.
– Оставь ее себе, – он нежно берет ее за подбородок. – Если бы я захотел написать твой портрет, то он был бы именно таким. Все недостатки мира в идеальной гармонии.
У Линды подкашиваются ноги; она в замешательстве, подходит к нему, их лица совсем рядом. Они смотрят друг другу на губы, ощущая дыхание. Чувства обострены, сердце бьется чаще. Они близки к поцелую.
Некстати зазвонил телефон…
– Вот черт, – Линда раздувает щеки, сжимает губы и фыркает с такой детской гримасой, что Томмазо любуется ею.
– Бози, черт бы его побрал.
– Так ответь, – отвечает он.
– Нет. Не сейчас, – Линда обнимает его за шею и крепко целует в губы, не думая о последствиях. – Спасибо за картину.
Она открывает дверцу и садится в машину. Томмазо смотрит на нее, не зная, что сказать, эта женщина покорила его своей непредсказуемостью.
– Тебе спасибо. Сильно не разгоняйся, – наконец вымолвил он.
– Конечно, – Линда подмигивает ему и трогается с места.
Приехав домой, Линда вешает свою новую картину в спальне, прямо напротив кровати. Раздевшись до трусиков и бюстгальтера, она лежит на белоснежной шелковой простыне и рассматривает ее, изучая семь смертных грехов в облике семи муз. Они пронзительно прекрасны.
Телефон на тумбочке издает короткий звонок.
– Как ты достал, Бози! Я знаю, знаю, что надо тебе позвонить… – бормочет Линда, протягивая руку к телефону. Но к ее удивлению, сообщение не от Бози, а от Алессандро.
«И что теперь? Собираешься исчезнуть навсегда или, может, встретимся на днях?»
«Да, – думает Линда. – Скоро увидимся».
Однако у нее противоречивые чувства: она хочет увидеть Алессандро и больше никогда не видеть его. Она ничего не понимает. Может, на нее так подействовало вино – или Томмазо. Сейчас ей хочется только лежать в постели и ни о чем не думать.
Глава 10
Она любит подолгу водить машину. Жать на газ, переключать передачи, смотреть, как мимо проносится целый мир, – все это дарит ей ощущение свободы.
Этим утром они с Алессандро едут на море. Он сам позвонил после того недоразумения. Она рассмеялась и приняла предложение, стряхнув с себя неприятный осадок. В конце концов, разве они не лучшие друзья и не желают друг другу счастья, что бы ни случилось?
Он предложил поехать не в Йезоло и не в Линьяно, куда ездят все. Нет, он хочет в Триест, потому что обожает утесы, дикие каменистые пляжи, суровые карстовые скалы. Идея пришла спонтанно, и они без лишних размышлений решили отправиться в путешествие. По правде говоря, Линда хотела кое-что проверить на вилле, но не могла устоять перед заманчивым предложением: после нескольких недель тяжелой работы она может позволить себе маленькую роскошь – поездку на море.
– Да кому какое дело? Никто не умрет, если я один день буду делать то, что мне хочется, – ответила она Алессандро по телефону, представляя, как с головой окунется в прохладную соленую воду.
И вот они беззаботно едут на юг. Алессандро лениво развалился на сиденье; на нем – футболка, бермуды и соломенная шляпа, ноги – на приборной доске. Он возится со своей неразлучной спутницей «Reflex»; наверное, он с женщиной расстался бы быстрее, чем со своей камерой, думает Линда, искоса поглядывая на него.
Алессандро листает на дисплее фотографии, сделанные за последние дни в Венето. После долгих лет жизни за границей он теперь по-новому смотрит на родную землю. Фотографии получились что надо, к тому же ему повезло со светом – погода этому способствовала. Он удовлетворенно поглаживает бороду, глаза весело поблескивают.
Линда незаметно наблюдает за ним: ее разбирает любопытство, она готова остановить машину и разглядывать вместе с ним фотографии. В них всегда есть что-то притягательное.
Она поворачивается к нему, не выпуская руля.
– Это Понте Веккьо?
– Да, – отвечает Алессандро.
Он увеличивает изображение и показывает Линде.
– С этого ракурса классно смотрится!
– Ага, я чуть не свалился в Бренту, когда фотографировал! – Он кивает на лобовое стекло: – Следи за дорогой, please.
– Расслабься, – Линда продолжает сосредоточенно вести.
– А зачем ты ездил в Бассано?