Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой Ханна Софи

Глава 9

Поездка в Грейт-Холлинг

Утром следующего понедельника я, как мне было велено, отправился в Грейт-Холлинг. Прибыв туда, я сразу подумал, что эта деревня похожа на все остальные английские деревни, какие мне доводилось видеть, и больше о ней сказать нечего. По-моему, города заметнее отличаются друг от друга, чем деревни, и о городах, в отличие от деревень, всегда есть что рассказать. К примеру, о лондонском лабиринте я мог бы говорить часами. Возможно, все дело в том, что у меня просто не лежит душа к местам вроде Грейт-Холлинга. В них я чувствую себя выброшенным из своей стихии – если она вообще у меня есть. В чем я совсем не уверен.

Мне говорили, что гостиницу под названием «Голова Короля», где мне предстояло остановиться, просто невозможно не заметить, но оказалось, что говоривший не учел моих способностей. К счастью, подвернулся юноша в очках, с россыпью веснушек поперек переносицы – по форме они напоминали бумеранг – и с газетой под мышкой; он мне и помог. Начал он с того, что напугал меня, подойдя ко мне со спины.

– Заблудились, да? – спросил юноша.

– Да, похоже, что так. Я ищу «Голову Короля».

– А! – Он расплылся в улыбке. – Так я и подумал, вон, у вас чемодан и все такое. Так вы, значит, не местный? «Голова Короля» с улицы похожа на обычный дом, так что вы ее не узнаете, пока не свернете в тот переулок – вон там, видите? Пройдете вдоль него, повернете направо, там увидите вывеску и вход.

Я поблагодарил его, а он ответил:

– Я никогда не бывал в Лондоне. А вас каким ветром к нам занесло?

– Работа, – ответил я. – Послушайте, не хочу показаться невоспитанным, но я с удовольствием побеседую с вами позже, а сейчас мне хотелось бы устроиться.

– Ну, тогда не стану вас задерживать, – отозвался он. – А что у вас за работа такая? Ой, опять я вопросы задаю. Ладно, может, потом спрошу. – Он взмахнул рукой и пошел дальше.

Я предпринял новую попытку добраться до «Головы Короля», когда он крикнул мне вслед:

– По переулку и направо! – И еще раз весело помахал рукой.

Юноша был приветлив, помог мне, за что я должен был быть ему благодарен. И был бы, при обычных обстоятельствах, но сейчас…

Да, надо признаться: я не люблю деревню. Я не сказал об этом Пуаро, когда поехал, зато много раз повторял это самому себе, и в поезде, и потом, выйдя из вагона на маленькой симпатичной станции. Мне не нравилась ни очаровательная узкая улочка, изогнутая в форме буквы «s», ни обставлявшие ее с двух сторон коттеджи, до того крохотные, будто были предназначены для каких-то мохнатых лесных существ, а не для людей.

Я не люблю, когда на улице ко мне подходят совершенно незнакомые люди и начинают бесцеремонно задавать вопросы, хотя в тот момент я прекрасно понимал, что не имею на это права: ведь я и сам приехал в деревню именно затем, чтобы бесцеремонно задавать вопросы незнакомым людям.

Но вот юноша в очках ушел, и стало так тихо, что я слышал лишь собственное дыхание да редкую трель какой-то птички. В просветы между домами мне были видны пустые поля и далекие холмы за ними, и от этой картины, да еще от тишины кругом мне вдруг стало ужасно одиноко. Конечно, в городе человек тоже может почувствовать себя одиноким. В Лондоне, к примеру, смотришь на людей, спешащих мимо тебя по улице, и даже представить себе не можешь, что творится у них в головах. У каждого прохожего погруженный в себя, таинственный вид. Вот и в деревнях то же, только здесь все, кажется, думают об одном и том же.

Хозяином «Головы Короля» оказался некто мистер Виктор Микин, на вид лет пятидесяти-шестидесяти, с редкими седыми волосами, из которых по обе стороны головы выглядывали острые кончики розовых ушей. Он тоже умирал от желания обсудить Лондон.

– Позвольте вас спросить, мистер Кэтчпул, вы там родились? Сколько же людей там сейчас проживает? Какова численность населения? А грязи много ли? Моя тетушка ездила туда однажды – рассказывала, что очень грязно. Но мне все равно хотелось там побывать. Тетушке я об этом не говорил – не то мы с ней непременно поссорились бы, упокой Господь ее душу. Верно ли, что в Лондоне у каждого есть машина?

Хорошо еще, вопросы сыпались из него с такой скоростью, что я не успевал на них отвечать. Однако удача изменила мне, когда он добрался до темы, которая интересовала его по-настоящему:

– Что же привело вас в Грейт-Холлинг, мистер Кэтчпул? Даже не представляю, какое дело может быть здесь у вас.

Тут он умолк, и, хочешь – не хочешь, пришлось мне отвечать.

– Я полицейский, – сказал я ему. – Из Скотленд-Ярда.

– Полицейский? – Его губы продолжали стоически улыбаться, однако взгляд стал совершено иным: жестким, испытующим и презрительным одновременно – словно он размышлял обо мне и пришел к нелестным для меня выводам. – Полицейский, – повторил он скорее самому себе, чем мне. – И что же здесь могло понадобиться полицейскому? Да еще важной шишке, из самого Лондона… – Поскольку его вопрос не был адресован непосредственно мне, я предпочел промолчать.

Неся мои чемоданы наверх по витой деревянной лестнице, он трижды останавливался и оборачивался посмотреть на меня – без всякой видимой причины.

Отведенная мне комната оказалась приятно пустой и прохладной – скудость ее убранства радовала глаз после оборчатой и бахромчатой экстравагантности пансиона Бланш Ансворт. И никакой грелки в вязаном чехольчике, заботливо выложенной поверх покрывала, слава богу. Терпеть не могу таких штук; один их вид меня бесит. Самой теплой принадлежностью любой постели должен быть занимающий ее человек – так, по-моему.

Микин указал мне на некоторые детали меблировки, которые иначе могли бы ускользнуть от моего внимания: такие, как кровать и большой деревянный шкаф. Я, по мере сил, старался сопровождать его комментарии возгласами удивления и восторга. Затем, зная, что рано или поздно все равно придется, я изложил ему суть дела, которое привело меня в Грейт-Холлинг, надеясь, что это хотя бы отчасти удовлетворит его любопытство и пригасит его устремленный на меня испытующий взор. Я рассказал ему об убийствах в отеле «Блоксхэм».

Микин слушал, подергивая ртом. Впечатление было такое, словно он изо всех сил сдерживал смех, хотя, возможно, я ошибался.

– Убиты, вы говорите? В модном лондонском отеле? Вот так штука! Миссис Сиппель и мисс Грэнсбери убиты? И мистер Негус с ними?

– Так вы их знали? – спросил я, снимая пальто и вешая его в шкаф.

– О да, я их знал.

– Но друзьями вы, как я понимаю, не были?

– Ни друзьями, ни врагами, – сказал Микин. – Так оно лучше всего, если содержишь гостиницу. От врагов да от друзей жди беды. Вот миссис Сиппель и мисс Грэнсбери в нее и попали. И мистер Негус тоже.

Что за странная интонация послышалась мне в его голосе при этих словах? Неужто удовольствие?

– Простите меня, мистер Микин, но… вам, кажется, доставило удовольствие известие о смерти этих людей или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь, мистер Кэтчпул. Определенно ошибаетесь. – Его голос прозвучал уверенно и твердо.

Минуту-другую мы смотрели друг другу в глаза. Взгляд хозяина гостиницы светился подозрительностью, лишенной всякого намека на теплоту.

– Вы мне кое-что сообщили, я проявил интерес, вот и все, – сказал Микин. – Точно такой же интерес я проявил бы к сообщению любого моего постояльца. Так положено, раз уж держишь гостиницу. Однако убийство – подумать только!

Я повернулся к нему спиной и сказал решительно:

– Спасибо, что показали мне мою комнату. Вы были очень добры.

– Полагаю, вы захотите задать мне немало вопросов? Гостиница принадлежит мне с тысяча девятьсот одиннадцатого года. Вряд ли вы найдете кого-то, кто знает больше, чем я.

– О да, конечно. Вот только разберу свои чемоданы, поем и разомну ноги. – Перспектива долгой беседы с этим человеком нисколько меня не привлекала, однако, похоже, была неизбежной. – Еще одна просьба, мистер Микин, довольно важная: я буду вам признателен, если сведения, которые я вам сообщил, останутся между мной и вами.

– А, так это секрет?

– Нет, не то чтобы. Просто я предпочитаю сам сообщить об этом людям.

– Значит, вы будете задавать вопросы? Во всем Грейт-Холлинге не найдется ни одного человека, кто скажет вам хоть что-то путное.

– Уверен, что это не так, – ответил я. – Вы ведь уже предложили мне поговорить с вами.

Микин покачал головой.

– Что-то я не припоминаю такого, мистер Кэтчпул. Я говорил, что вы захотите меня поспрашивать, а не что я захочу вам отвечать. Одно я вам все-таки скажу… – Он нацелил на меня свой тощий, с узловатыми костяшками указательный палец. – Раз уж вы натолкнулись на три трупа в вашем развеселом лондонском отеле, да и сам вы полицейский из Лондона, так и задавайте ваши вопросы там, а не здесь.

– Намекаете, что мне лучше уехать отсюда, мистер Микин?

– Вовсе нет. Ваш маршрут – ваше личное дело. В этом заведении вас будут принимать ровно столько, сколько вы сами захотите остаться. Мне нет до этого дела. – С этими словами он развернулся и вышел.

Я озадаченно покачал головой. Трудно было примирить этого Виктора Микина и того, который беззаботно чирикал о Лондоне и своей тетушке, питавшей отвращение к грязи, когда я только переступил порог «Головы Короля».

Я сел на кровать, но тут же встал, испытывая потребность в свежем воздухе. Жаль, что в Грейт-Холлинге нет другой гостиницы, кроме «Головы Короля».

Я надел пальто, снятое всего пару минут назад, запер дверь комнаты и спустился по лестнице вниз. Виктор Микин за стойкой вытирал стаканы. Он поклонился, когда я вошел в комнату.

В углу, за столиком, уставленным многочисленными стаканами, как пустыми, так и полными, сидели два субъекта, исполненные решимости упиться до смерти. Искусством раскачиваться на стуле оба владели виртуозно. Один из этих отъявленных пьяниц был мелким старикашкой, похожим на гнома, но зато с седой окладистой бородой, как у Санта-Клауса. Другой был молодым человеком крепкого сложения, с грубым, топорным лицом, на вид не старше двадцати. Он говорил что-то старикашке, но его язык заплетался от выпитого, и разобрать, о чем он болтал, было невозможно. К счастью, его компаньон и сам был не в том состоянии, чтобы слушать, да и без внимания осталась, скорее всего, какая-нибудь чушь, а отнюдь не тонкая острота.

Вид юноши меня встревожил. Как он довел себя до такой кондиции? Пока он походил на человека, только примеряющего чужую маску, однако, если не изменит своих привычек в ближайшем будущем, маска непременно прирастет.

– Не хотите ли выпить, мистер Кэтчпул? – спросил Микин.

– Возможно, позже, спасибо. – И я тепло улыбнулся. Я всегда стараюсь быть особенно вежливым с теми, кому не доверяю или к кому просто не испытываю симпатии. Это не всегда срабатывает, но иногда они отвечают тем же. – Сначала надо размять эти старые ноги.

Пьяный молодой человек, шатаясь, встал. Казалось, он внезапно рассердился, и выдал тираду, которая начиналась со слова «нет». Остальное было неразборчиво. Качаясь, он прошел мимо меня и вышел на улицу. Старик протянул руку – на что ему понадобилось секунд десять, – и его указательный палец уткнулся прямо в меня.

– Ты, – сказал он.

Я провел в Грейт-Холлинге не больше часа, и за это время уже второй человек грубо тыкал пальцем мне в лицо. Возможно, у местных жителей это жест гостеприимства, хотя навряд ли.

– Прошу прощения? – переспросил я.

Санта-Клаус издал какие-то звуки, которые я перевел так: «Да, ты, ты, парень. Иди-ка, сядь здесь. Вот на этот стул, парень. Рядом со мной, парень. Все равно этому несчастному молодому бездельнику, который только что вышел отсюда, стул больше не нужен».

В обычных условиях услышать повторное приглашение в таком роде мне вряд ли было бы приятно, но, раз уж я решил потренироваться в искусстве перевода с языка пьяных, то почему бы и нет.

– Вообще-то я собирался немного пройтись по деревне… – начал было я, но старик, видимо, уже решил, что ничего подобного я не сделаю.

– Успеется! – рявкнул он. – А сейчас иди и садись, поговорить надо. – Тут он, немало меня встревожив, затянул такой куплет:

Я посмотрел на Микина, но тот не отрывал взгляд от пивных стаканов. Гнев придал мне смелости, и я сказал ему:

– Кажется, не прошло еще и десяти минут с тех пор, как я просил вас ни с кем не обсуждать того, кто я и по какому делу прибыл.

– Я не говорил ни слова. – Но ему не хватило наглости посмотреть мне в лицо.

– Мистер Микин, каким образом мог этот джентльмен узнать, что я полицейский из Лондона, если вы ему об этом не говорили? Никто в деревне, кроме вас, не знает о том, кто я.

– Не спешите с выводами, мистер Кэтчпул. Ни к чему хорошему вас это не приведет. Я никому не сказал о вас ни слова. Ни единого.

Он лгал. Он знал, что я это знаю, но ему было все равно.

Потерпев поражение в борьбе с хозяином гостиницы, я подошел к столику в углу зала и сел напротив похожего на гнома старикашки. За его спиной с темных потолочных балок свисали какие-то инструменты из латуни и меди, и на мгновение я представил его странным беловолосым созданием в еще более странном гнезде.

Он продолжал говорить так, словно наша беседа и не прерывалась:

– …не джентльмен, а бездельник, и родители у него такие же. Ни читать, ни писать не умеют, вот и он тоже. Какая уж там латынь! Двадцать лет, а посмотрите на него! Вот я в его возрасте – ну, это было давно. В незапамятные времена! В молодости я был незаурядным человеком, но некоторые берут посланный им божий дар и развеивают его по ветру. Не понимают, что величия способен достичь каждый, вот и не пытаются.

– Латынь, говорите? – только и смог выдавить я в качестве ответа.

Какое еще величие? Я был счастлив всякий раз, когда мне удавалось избежать унизительной неудачи, а он толкует о величии. Голос старика был на удивление чист и звонок, что как-то не вязалось с его сизым носом и мокрой от эля бородой. «Когда он трезв, слушать его, должно быть, одно удовольствие», – подумал я.

– И что же, вы совершали великие дела? – спросил я его.

– Я пытался, и преуспел куда больше, чем мог хотя бы надеяться.

– Неужели?

– Да, но это было давным-давно. Мечтами денег не заработаешь, и самые дорогие из них никогда не становятся реальностью. В молодости я этого не знал. И хорошо, что не знал. – Он вздохнул. – Ну а ты, приятель? Чего ты достигнешь в жизни? Разгадаешь загадку убийства Харриет Сиппель, Иды Грэнсбери и Ричарда Негуса?

Старик говорил так, словно эта цель не заслуживала внимания.

– С Негусом я не был знаком, хотя раз-другой его видел, – продолжал он. – Он уехал из деревни вскоре после того, как я тут обосновался. Один уехал, другой приехал, и оба по одной и той же причине. Оба с тяжелым сердцем.

– Что же это была за причина?

Одним стремительным движением старый гном влил себе в горло невероятное количество эля.

– Она не смогла этого пережить! – сказал он.

– Кто не смог пережить что? Ида Грэнсбери не смогла пережить отъезда Ричарда Негуса из деревни?

– Потери мужа. Так, по крайней мере, говорят. Харриет Сиппель. Говорят, из-за того, что ее муж умер так рано, она стала тем, чем была. Но это, я вам скажу, не причина. Немногим старше, чем тот парень, что сидел тут до вас. Слишком молод, чтобы умереть. Нет им конца.

– Когда вы сказали «она стала тем, чем была», что вы имели в виду, мистер… э-э-э… Не могли бы вы объяснить?

– Что, приятель? А, ну да. Мечты никому пользы не приносят, ни женщине, ни мужчине. Я рад, что был уже стар, когда… когда натолкнулся на эту мысль.

– Простите, я просто хочу убедиться, что ничего не перепутал, – сказал я, невольно раздражаясь от того, что он все время перескакивает с одного на другое. – Вы говорили, что миссис Харриет Сиппель потеряла мужа в юном возрасте, и вдовство сделало ее тем… чем же?

К моему ужасу, старик заплакал.

– Зачем она сюда приехала? У нее ведь мог быть муж, дети, счастливая семья…

– У кого они могли быть? – спросил я, приближаясь к отчаянию. – У Харриет Сиппель?

– Если бы она не выдумала эту непростительную ложь… С нее-то и начались все беды. – Тут, словно отвечая на вопрос невидимого собеседника, старик нахмурился и забормотал: – Нет-нет. У Харриет Сиппель был муж. Джордж. Он умер. Молодым. Ужасная болезнь. Он был немногим старше того паренька, ну, того бездельника, что сидел здесь до вас. Стоукли.

– Бездельника зовут Стоукли, верно?

– Нет, приятель. Стоукли – это я. Уолтер Стоукли. Его имени я не знаю. – Старый гном провел по бороде пятерней и продолжил: – Она посвятила ему свою жизнь. О, я знаю почему, я всегда понимал это. Он был человек основательный, каковы бы ни были его недостатки. Ради него она пожертвовала всем.

– Ради… того молодого человека, что сидел здесь сейчас? – Нет, это было маловероятно; бездельник вовсе не производил впечатления основательности.

«Счастье, что Пуаро не участвовал в этой беседе», – подумал я. От путаницы, которую нес Уолтер Стоукли, его наверняка хватил бы удар.

– Нет, нет, ему всего-то двадцать лет.

– Да, вы мне об этом говорили, пару минут назад.

– Да и какой смысл посвящать свою жизнь негоднику, который целыми днями только и делает, что пьет?

– Согласен, но…

– Не могла она выйти замуж за какого-то мальчишку после того, как полюбила человека основательного. Вот она его и бросила.

Тут я вспомнил слова Рафаля Бобака, сказанные им в столовой отеля «Блоксхэм», и мне пришла в голову одна мысль.

– А она намного его старше? – спросил я.

– Кто? – спросил Стоукли озадаченно.

– Женщина, о которой вы говорите. Сколько ей лет?

– Да лет на десять постарше вас. Сорок два, сорок три, может.

– Понятно. – Меня впечатлила точность, с которой он определил мой возраст. Если он на это способен, то уж, конечно, что-нибудь более связное я из него еще вытащу.

И я ринулся в самую гущу нашей хаотической беседы:

– Так, значит, женщина, о которой вы говорите, старше того негодника, который сидел на этом стуле несколько минут назад?

Стоукли нахмурился.

– Да нет, парень, его она старше на добрых двадцать лет! Вы, полицейские, всегда такие странные вопросы задаете…

Взрослая женщина и совсем молодой мужчина: именно о такой паре вели в «Блоксхэме» речь Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус. Я был на верном пути.

– Так, значит, она должна была выйти замуж за бездельника, а влюбилась в основательного человека?

– Нет, не за бездельника, – нетерпеливо возразил Стоукли. Вдруг его веки задрожали. – Ах, но Патрик! Ему-то до величия было рукой подать. Она это видела. Она понимала. Если хотите, чтобы женщины влюблялись в вас, докажите им, что вам рукой подать до величия.

– Я не хочу, чтобы в меня влюблялись женщины, мистер Стоукли.

– Это почему же нет?

Я перевел дыхание.

– Мистер Стоукли, не могли бы вы назвать мне имя той женщины, которой лучше было бы не приезжать сюда, которая полюбила основательного мужчину и которая сказала непростительную ложь?

– Непростительную, – поддакнул старый гном.

– Кто такой Патрик? Как его фамилия? Это его инициалы – Пи Джей Ай? И есть ли в Грейт-Холлинге, – или, возможно, была раньше – женщина по имени Дженни?

– До величия рукой подать, – сказал Стоукли грустно.

– Да, понятно. Но…

– Она пожертвовала для него всем, и не думаю, что она сказала бы, что сожалеет, спроси вы у нее об этом сегодня. Что еще она могла сделать? Она ведь любила его, понимаете? А с любовью не поспоришь. – Он вдруг вцепился в рубашку у себя на груди и повернул руку. – С тем же успехом можно попытаться вырвать себе сердце.

Именно такое желание возникло и у меня после тридцати минут безуспешных попыток выудить что-нибудь связное из Уолтера Стоукли. Я пыхтел над ним, пока окончательно не выбился из сил, а потом сдался.

Глава 10

Прекрасное обречено молве

Я вышел из гостиницы «Голова Короля» с облегчением. На улице начинал накрапывать мелкий дождик. Какой-то мужчина в длинном пальто и кепке, шедший впереди меня, припустил рысцой, без сомнения, надеясь укрыться в своем доме раньше, чем погода испортится окончательно. Я устремил свой взгляд на поле против паба: обширное зеленое пространство за невысокой изгородью с трех сторон было окружено рядами деревьев. И снова тишина. Нечего слушать, кроме шелеста капель по листьям; не на что смотреть, кроме зелени.

Да уж, деревня – последнее место, которое должен выбирать для жизни человек, желающий спастись от собственных мыслей. В Лондоне всегда что-нибудь да отвлечет ваше внимание – не машина, так автобус, не автобус, так чье-то лицо, или хотя бы собака, пробегающая мимо. Как мне тогда не хватало городской суеты; что угодно порадовало бы меня больше, чем это неподвижное безмолвие.

Мимо прошли две женщины; они, очевидно, тоже спешили. Словно не расслышав моего вежливого «здравствуйте», они побежали дальше, не поднимая глаз. Только услышав у себя за спиной слова «полицейский» и «Харриет», я впервые задумался над тем, не напрасно ли возложил на безвинный дождь ответственность за феномен, причиной которого был я сам. От чего убегали эти люди: от плохой погоды или от полицейского из Лондона?

Неужели, пока я, по выражению Пуаро, напрягал мои маленькие серые клеточки в попытках отыскать смысл в бессвязных репликах Уолтера Стоукли, Виктор Микин выбрался через черный ход из гостиницы и, вопреки моему ясно выраженному пожеланию, принялся останавливать на улице прохожих и рассказывать им о лондонском полицейском, который обосновался в «Голове Короля»? Да, такое развлечение было бы вполне в его духе. До чего все-таки странный и неприятный человек.

Я продолжал идти по улице, изогнутой в форме буквы «s». Вдруг из-за какого-то дома показался молодой человек. Я с удовольствием узнал в нем того самого разговорчивого веснушчатого очкарика, которого повстречал, едва сойдя с поезда. Но он, заметив, что я направляюсь к нему, встал как вкопанный, точно подошвы его ботинок вдруг приклеились к тротуару.

– Привет! – окликнул я его. – Я нашел «Голову Короля», спасибо за помощь!

Чем ближе я подходил, тем сильнее вылезали на лоб глаза юноши. Видимо, больше всего в тот момент ему хотелось повернуться ко мне спиной и дать стрекача; жалко, воспитание не позволяло. Если бы не приметный бумеранг веснушек на его лице, я мог бы решить, что никогда не видел его раньше, настолько изменилось все его поведение, так же, как незадолго до того поведение Виктора Микина.

– Я ничего не знаю о том, кто их убил, сэр, – заикаясь, выдавил он прежде, чем я успел его о чем-нибудь спросить. – Я ничего не знаю. И в Лондоне я не был, я ведь вам уже говорил.

У меня тут же отпали все сомнения: о том, кто я такой и зачем прибыл в Грейт-Холлинг, в деревне знала каждая собака. Я послал Виктору Микину молчаливое проклятие.

– Меня сейчас интересует не Лондон, – сказал я. – Вы знали Харриет Сиппель, Иду Грэнсбери и Ричарда Негуса?

– К сожалению, у меня совсем нет времени, сэр. Я должен выполнить одно поручение. – Теперь он величал меня «сэром», чего не делал при первой встрече, еще не зная, что я – полицейский.

– О, – сказал я. – Может быть, поговорим позже?