Приключения новобрачных Маккуистон Дженнифер
– Личное? – Бартон покачал головой. – Я так не думаю. Все не так просто. Мы с ней заключили договор, сэр, и сделали это до того, как она встретила вас. Мы помолвлены. Вы не имеете на нее никаких прав.
– Леди – моя жена, – не терпящим возражений тоном ответил Джеймс. Он прекрасно помнил о том, что Джорджетт желала аннулировать их брак, но с этим они разберутся потом. Сейчас важнее разобраться с этим хлыщом, потому что сама она с ним, очевидно, справиться не сможет. – Мы женаты, – повторил Джеймс. – Хотите – верьте, хотите – нет.
– Но, Джеймс, – пробормотала Джорджетт, – ведь возможно, что вскоре все изменится…
Так вот когда у нее прорезался голос?! Да, конечно, она хотела напомнить ему, что вступать из-за нее в драку нет необходимости, но он, Джеймс, предпочел взглянуть на ситуацию под другим углом. Следовало ликвидировать угрозу в лице этого негодяя сейчас, пока у него еще имелось на это право.
– Вы же сами видите, как она непостоянна, – с глумливой ухмылкой прокомментировал ее слова Бартон. – Ей нельзя доверять. Вот, полюбуйтесь! – Бартон как флагом помахал своей перебинтованной рукой. – Она оставила в моем доме злобного пса! Можно сказать, натравила его на меня. Я уже не говорю о том, что она сделала с вами. Счастье, что вы остались живы. А ведь она могла пробить вам череп! Кроме того, насколько мне известно, она сегодня уже пыталась вас убить.
Да, действительно, кто-то уже пытался убить его сегодня. И не только с помощью ночного горшка. Джеймс задумался, вспоминая события сегодняшнего дня. Заслуживала ли Джорджетт безоговорочного доверия? Да, она доказала, что не крала ни его кошелек, ни его коня. Но кто мог поручиться, что она не замешана в чем-то похуже воровства? И где гарантии, что эти двое не в сговоре?
Но если предательские сомнения и закрались в сердце Джеймса, то их сразу же выжег страх, тот жуткий страх, который увидел он в ее глазах. Либо она была самой талантливой актрисой, когда-либо выходившей на пыльные улицы Морега, либо этот очкастый субъект внушал ей патологический ужас. Времени на раздумья не было. Приходилось полагаться на интуицию.
А интуиция подсказывала ему, что Джорджетт в опасности. И она должна знать, что он на ее стороне.
Крепко стиснув руку Джорджетт, Джеймс проговорил:
– Если я еще раз услышу, что вы говорите с моей женой в таком тоне, мистер Бартон… В общем, предупреждаю: вам понадобится серьезная медицинская помощь – и не только в связи с прокушенной рукой.
Хохот у Бартона был крайне неприятный, больше походивший на собачий лай, чем на человеческий смех.
– Я наслышан о вас, мистер Маккензи. Весь город только о вас и говорит. За вашей спиной, разумеется. Но вы всего лишь никчемный второй сын, позор своего отца.
И тут Джеймс потерял над собой контроль. Дрожа от гнева, он двинулся на мистера Бартона, поневоле увлекая за собой пытавшуюся его удержать Джорджетт. Очевидно, она испугалась за кузена. И, если уж начистоту, у нее имелись основания для опасений. Да, он был способен ударить его и даже покалечить!
Маккензи сделал глубокий вдох, призывая себя к спокойствию и рассудительности. Конечно, он желал убить этого мерзавца. Но ему не хотелось, чтобы Джорджетт видела, как он это делает. Не хотелось, чтобы она узнала его с этой неприглядной стороны.
Бартон же, неверно истолковав нерешительность Джеймса, заметно приободрился. Одернув жилетку, он горделиво вытянул шею и покрутил ею – словно индюк, которого пощадил нож мясника.
– Знаете, а я раздумал на ней жениться. Пожалуй, я могу найти себе жену лучше этой, – заявил Бартон, прищурившись. – Хотя сдается мне, между вами пока нет согласия в столь щепетильном вопросе, как брачные узы. Так вы уже решили, женаты вы или нет? Советую определяться поскорее. Кстати, когда я сообщу обо всем вашим родственникам, они вряд ли обрадуются. Впрочем, готов поручиться, ваш отец не пожалеет денег, чтобы замять скандал.
Бартон явно перестарался. Не надо было ему угрожать, тем более – упоминать родственников. Джеймс вырвал руку из цепких пальцев Джорджетт и кинулся на ее кузена. Но тот, проявив сообразительность, тотчас же бросился наутек – бежал быстрее перепуганного кролика.
Выругавшись сквозь зубы, Джеймс лишь смотрел ему вслед.
Джорджетт не понимала, что случилось с тем Рандольфом, которого она когда-то знала и считала другом. Кузен изменился до неузнаваемости.
– Умоляю, не слушайте моего кузена, – пробормотала она. – Он просто… Он хотел на мне жениться, а я ему отказала. И от этого, очевидно, Рандольф слегка тронулся рассудком.
– Тронулся. Можно и так сказать.
Джорджетт болезненно поморщилась. Из-за нее Джеймсу теперь грозили неприятности. Как она могла считать Рандольфа достойным доверия? Как могла думать, что он действовал в ее интересах? Ей и раньше было неуютно в его мрачном, тесном доме на отшибе, а сейчас она и вовсе боялась туда возвращаться. Неужели Рандольф снял этот дом, уже имея на нее виды? Неужели он все спланировал и подготовил заранее, сплел паутину словно паук? А она попалась в нее как глупая муха… И если так, выходит, что этот план созрел у него еще тогда, когда она носила траур по первому мужу…
– Вчера вы упомянули человека, пытавшегося вынудить вас выйти замуж, – проговорил Джеймс – Скажите честно, Джорджетт, кого вы имели в виду? Вашего кузена? Или нам следует расширить список за счет многих других женихов, угрожающих вашей свободе?
– Рандольф никогда не был моим женихом, – довольно резко заявила Джорджетт. – Я думаю, вчера он намеревался сделать меня своей женой, но мне, должно быть, каким-то образом удалось убежать от него.
Джеймс кивнул и проговорил:
– Да, похоже, так и случилось. Вчера вечером вы были чем-то сильно напуганы. У вас есть соображения по поводу того, зачем ему это понадобилось?
Джорджетт в ответ лишь покачала головой. Мотивы Рандольфа оставались для нее загадкой. Возможно, он хотел за ее счет поправить свое финансовое положение. Возможно, у него были иные причины. Но то, что он не пылал к ней страстью, – это точно. Даже делая предложение, он не говорил ни о любви, ни о нежных чувствах – лишь о том, что считал своим долгом ее защитить.
– Он угрожал пойти к моим родственникам, – сказал Джеймс, и было понятно, что эта угроза представляется ему весьма серьезной.
– Мы должны объяснить им, как все произошло. Я уверена, нам не придется…
– Все не так просто, Джорджетт, – перебил Маккензи. Он говорил тихо, но каждое его слово было словно острая пика. – Мой отец скорее поверит ему, чем мне.
Джорджетт тяжело вздохнула. Казалось невероятным, что кто-то может больше доверять словам полубезумного Рандольфа, чем словам этого серьезного, крепко стоящего на ногах мужчины. Она прикоснулась к его руке и почувствовала, как напряглись мышцы. Он казался прочным и надежным как каменная стена. И каким же ничтожным и жалким выглядел по сравнению с ним ее кузен. Будь ее воля, она бы на куски разорвала этого подлого интригана. Но было и еще кое-что в недавнем эпизоде… Было нечто такое, что доставило ей пусть мелкую, но все же радость. Джеймс полез из-за нее в драку, и он стал первым мужчиной в ее жизни, сделавшим это. А ведь она даже не была его любовницей… К тому же они вскоре расстанутся навсегда.
– Рандольф всего лишь бедный студент, который не видит иного способа обеспечить свое будущее, кроме как за счет состояния жены. И выбор его пал на меня, потому что ему так было удобно. Ваши родственники, конечно же, сразу поймут, с кем имеют дело, и выставят его за дверь.
– Сомневаюсь, что мистер Бартон в беседе с моим отцом заикнется хоть словом о своих истинных мотивах. Думаю, он найдет что сказать. И его аргументы будут звучать для моего отца вполне убедительно. Так вы сказали, он студент? И что же он изучает?
– Ботанику, в частности – местные растения. Я должна была догадаться, что у него не все в порядке с головой, в первый же день, как только приехала. – Сейчас Джорджетт поражалась собственной наивности. Надо было немедленно развернуться и уехать, как только она увидела тот жуткий дом. И уж тем более когда узнала, что ей придется жить с Рандольфом вдвоем, без горничной! – Кузен часто бродит по окрестностям, размахивая какими-то прутиками словно мечами, и постоянно бубнит себе под нос латинские названия растений.
– Вот поэтому мой отец, скорее всего, и не выставит его за дверь, – со вздохом заметил Джеймс и отвернулся, глядя куда-то поверх ее головы, в ту сторону, где уже полыхал костер. – Все настоящие ученые слегка помешанные. – Джеймс, помолчав, вновь заговорил: – Видите ли, мой отец тоже в свое время увлекался наукой. Его интересовала история, культура Древнего Рима в ранний период. В юности отец учился в Эдинбурге, а потом, когда он уже обзавелся семьей, мы все участвовали в раскопках, регулярно поставляя экспонаты для Британского музея.
– У вашего отца проблемы с головой? – спросила Джорджетт, не понимая, к чему клонил Джеймс.
Он грустно улыбнулся в ответ.
– Нет, у него с головой полный порядок, но он-то не стал выдающимся ученым. Его скорее можно назвать любителем, интересующимся наукой. Впрочем, занятия археологией приносили ему и удовольствие, и какой-никакой доход. А титул достался моему отцу случайно, по прихоти судьбы. Это произошло, когда мне было примерно восемнадцать. И как только отец стал графом, его виды на меня стремительно поменялись. Надо сказать, я не слишком старался ему угодить, и он не скрывал своего разочарования. – Джеймс сокрушенно покачал головой. – Не раз и не два ему приходилось раскошеливаться, чтобы замять то один, то другой скандал, – в них я попадал специально, чтобы ему досадить. И сейчас он решит, что я взялся за старое и ему вновь придется меня покрывать.
Джорджетт молчала, размышляя над словами Джеймса. Элси рассказала ей о том, как Маккензи пытался спасти от позора девушку, назвавшись отцом ее ребенка.
– Вы имеете в виду историю с дочерью пастора? – осторожно спросила она.
Джеймс не скрывал удивления.
– Откуда вам об этом известно? Впрочем – не важно. У здешних жителей поразительная память.
Джорджетт легонько погладила его по плечу, внезапно поймав себя на том, что переняла у Джеймса привычку прикасаться к собеседнику. И, как ни странно, такие жесты уже не казались ей ни слишком фамильярными, ни вульгарными.
– Элси мне кое-что рассказала. Будто вы заявили, что являетесь отцом ребенка этой девушки.
Он засмеялся, но как-то совсем уж невесело.
– Как бы там ни было, ее отцу я сообщил, что ребенок мой. Она боялась родителя как огня и с удовольствием позволила мне взять вину на себя. Мне тогда исполнился двадцать один год, я только закончил учебу в Кембридже и был влюблен в нее по уши. Я думал, что смогу завоевать ее сердце, доказав, что на меня можно положиться. Скорее всего, ребенок был от Камерона.
– А кто такой Камерон? – в растерянности спросила Джорджетт.
– Дэвид Камерон – мэр города и по совместительству мировой судья. Когда-то он был моим другом.
Джорджетт чувствовала, как в ней закипает гнев. Как мог этот Камерон так поступить с другом и с девушкой, которая его любила?!
– Но почему он не вмешался? Почему позволил вам взять вину на себя?
– Отец Камерона купил ему патент на офицерский чин, и его отправили в Брайтон на учения. А она покончила с собой. Она сделала это до того, как весть о ее беременности дошла до Камерона. А отцу своему я до ее смерти ничего объяснить не успел. Позже я узнал, что пастор ворвался в кабинет моего отца и потребовал денег, чтобы увезти дочь из города и сделать вид, что ничего не произошло. И мой отец расплатился с ним, вместо того чтобы вначале поговорить со мной. – Голос Джеймса дрогнул. – Она… она покончила с собой, потому что решила, что не нужна мне и я предпочел от нее избавиться.
Джорджетт не знала, что сказать. Она видела, что Джеймс винил себя в смерти девушки. Более того, понимала, что он еще не все сказал.
– И после похорон я решил серьезно поговорить с ее отцом. Чуть не свернул ему шею. – Джеймс судорожно сглотнул. – Мой отец и на этот раз меня вытащил. Заплатил залог, чтобы меня выпустили из тюрьмы. И оплатил пастору расходы на лечение, а также – немалую сумму за моральный ущерб. И ни разу, ни разу за все это время он не пожелал выслушать мою версию событий. Возможно, именно поэтому я решил заняться юриспруденцией. В глазах отца – да и всего города – я был признан виновным без суда и следствия.
– Но почему вы считаете, что в городе о вас плохо думают? – спросила Джорджетт, тронутая до глубины души его искренностью. – Вы ведь старались ей помочь.
– В основном потому, что я пустил в ход кулаки, вместо того чтобы подумать как следует. Джорджетт, я ведь избил пастора, служителя церкви, которого все боялись и уважали. Но если он посредник между нами и Богом, то такого Бога я знать не желаю. Я могу понять, почему его беременная и невенчанная дочь предпочла смерть жизни с этим тираном.
Джорджетт тихо вздохнула. Ей очень хотелось как-то утешить Джеймса, успокоить его… Ох если бы можно было стереть ошибки его прошлого, которые, на ее взгляд, вовсе и не были ошибками. Тут ей вспомнились слова Элси, и она сказала:
– Иногда надо давать волю кулакам. И мне кажется, ваш случай именно такой.
– Вы меня не убедили, – пробубнил Джеймс, глядя себе под ноги.
Но Джорджетт, упорствуя, решила высказаться до конца.
– На месте этой девушки, – заявила она, – я была бы счастлива, что нашелся мужчина, который так сильно любит меня, что не побоялся принести в жертву собственное доброе имя. И я не стала бы пенять на судьбу, тем более убивать – себя и своего ребенка.
Джеймс вздрогнул и взглянул на нее с изумлением. Но на этом сюрпризы для него не закончились.
Джорджетт вдруг шагнула к нему и, приподнявшись на цыпочки, обвила его шею руками, так что губы Джеймса оказались рядом с ее губами. Затем, закрыв глаза, поцеловала его. Что с того, что она только что заявила, что не станет с ним целоваться? Что с того, что они целовались посреди улицы средь бела дня?
Джеймс со стоном стиснул ее в объятиях, и она почувствовала себя хрупкой тростинкой в его медвежьих лапах. Этот их поцелуй был вторым по счету. По крайней мере – вторым из тех, что она помнила. Но какими разными они были, эти поцелуи… Тогда, в гостиничном номере, их бросила в объятия друг друга страсть, так как обстановка к тому располагала, но этот их поцелуй имел совсем иную природу. Джеймс только что обнажил перед ней душу – стоял перед ней беззащитный, с открытым сердцем. И ей захотелось нырнуть в него с головой… и никогда не выныривать.
Борода его слегка царапала ее щеки, и это ужасно возбуждало. Интересно, что бы она чувствовала, если бы борода его так же касалась не щек, а иных, более нежных участков ее тела? Джорджетт всем телом приникла к нему. Ей хотелось большего, чем поцелуй. Под напором страсти рушились ее устоявшиеся принципы. Впервые у нее закралась мысль о том, что ее неудачный опыт замужества еще не означал, что любой брак должен быть таким же беспросветно тоскливым.
Джеймс первый пришел в себя. Он отстранился, тяжело дыша, и взгляд его казался непроницаемым. Может, он счел ее непозволительно дерзкой? Или просто непоследовательной?
– Эй, поцелуй ее еще, Маккензи! – вдруг раздались голоса.
Джорджетт в замешательстве осмотрелась. Толпа горожан, ранее плотным кольцом окружавшая костер, начала рассеиваться, растекаясь по улицам. Вокруг было множество пар – некоторые держались за руки, некоторые обнимались. Солнце еще не село, и они с Джеймсом были у всех на виду, их узнавали. Ну почему она забыла об осторожности?
– Расслабься, – шепнул ей на ухо Джеймс. – Во время Белтейна целоваться не возбраняется, даже наоборот. Мы просто следуем традиции. Если не станем привлекать к себе внимание, о нас попросту забудут.
С бьющимся сердцем Джорджетт подняла на Джеймса глаза. Его верный конь стоял рядом. И казалось, Цезарь, в отличие от нее, считал, что все происходящее – в порядке вещей. Вечер еще не наступил, было только шесть часов, а праздник, если верить Элси, продлится далеко за полночь.
И тут Джорджетт вспомнила кое-что важное. Джеймс сказал, что город закроют для любого вида транспорта, после того как зажгут костер. Следовательно, Рандольфу придется идти пешком туда, где он оставил старую серую кобылу, на которой прискакал в город. И это открывало перед ними кое-какие возможности.
– Ваш конь быстрый? – спросила она с надеждой, внезапно вытеснившей смущение.
Джеймс смотрел на нее в недоумении.
– А к чему этот вопрос?
– У нас есть возможность оказаться у вашего отца раньше, чем к нему приедет Рандольф, – ответила Джорджетт. – Рандольфу придется пробираться сквозь толпу, чтобы добраться до своей лошади, а ваш конь уже при вас.
Джеймс не проявил энтузиазма.
– Я не разговаривал с отцом одиннадцать лет, – сообщил он. – Не думаю, что он пожелает меня выслушать.
Джорджетт шагнула к коню. Она точно знала, как должна действовать.
– Одиннадцать лет назад ваш отец не располагал достаточной информацией для того, чтобы принять правильное решение. Вы хотите, чтобы он поступил так же и сейчас? – Джорджетт оперлась ладонями о седло. – Подсадите меня, – приказала она.
– Вы готовы поехать со мной? – недоверчиво спросил Джеймс.
Джорджетт закатила глаза.
– Для учившегося в Кембридже солиситора вы слишком туго соображаете. Я хочу вам помочь. И, возможно, ваш отец будет к вам более благосклонен, если я смогу рассказать ему все про Рандольфа и про то, что он намеревался сделать.
Джорджетт затаила дыхание. Она стояла, опустив взгляд на седло, и ждала, какое Джеймс примет решение. Долго ждать не пришлось. Он крепко обхватил ее лодыжку и с легкостью, словно она была пушинкой, подбросил вверх. Джорджетт не слишком грациозно заерзала в седле, подвинувшись вперед, чтобы освободить для него место позади себя.
Но Джеймс не спешил присоединяться к ней. Джорджетт взглянула на него сверху вниз. Вид у него был озадаченный. Что же еще она должна сказать, чтобы его убедить?
– И вообще я просто хочу поехать с вами, – добавила она. – Так-то вот.
Джеймс молча кивнул и, поставив ногу в стремя, ловко перекинул другую через круп коня. За спиной ее словно выросла теплая и крепкая стена. Джорджетт закрыла глаза и прикусила язык, чтобы не сболтнуть ненароком лишнего. «Один Бог знает, пожалею я завтра об этом решении или нет», – сказала она себе.
Глава 22
За те полчаса, что Джорджетт балансировала у него на коленях, Джеймс пришел к однозначному заключению, что путь его лежал в ад. Хотя, возможно, они уже туда прибыли.
Подгоняемый необходимостью прибыть в Килмарти раньше Бартона, Джеймс почти сразу же пустил Цезаря в галоп. Ему ни разу еще не приходилось скакать галопом в состоянии сильнейшего возбуждения, но, как бы то ни было, он справился с задачей, хотя и не питал иллюзий относительно того, что его возбуждение прошло для Джорджетт незамеченным. Но следовало отдать должное ее такту – она ему ничего не сказала.
Когда же он наконец остановил уставшего жеребца возле замка Килмарти и спешился, ему пришлось потратить несколько секунд на то, чтобы, одернув сюртук, прикрыть зримое свидетельство своего желания. Джеймс очень надеялся поостыть, но, к несчастью, помогая своей обольстительной спутнице спуститься, увидел ее мелькнувшие под юбками ноги, обтянутые чулками, и поймал себя на мысли, что не хочет ее отпускать. Ночью он уже держал ее в объятиях – и все бы отдал за то, чтобы и грядущую ночь провести с Джорджетт. Джеймс не мог забыть их последний поцелуй – тот самый, возле кузницы, который она подарила ему в утешение. Но вместо того чтобы утолить его печали, этот поцелуй словно вывернул наизнанку его душу.
И вот – новое испытание: после одиннадцати лет угрюмого отчуждения он должен предстать перед отцом. Не слишком ли много потрясений за один день?
Джеймс с трудом заставил себя отпустить Джорджетт и отступил на шаг. Откуда ни возьмись, как это обычно и бывает, появился конюх, и Джеймс передал вспотевшего коня его заботам.
– Проведи его спокойным шагом минут десять, пожалуйста. Ему пришлось везти двоих, и он запыхался.
Конюх кивнул:
– Будет сделано, сэр.
– Но не надо снимать с него седло, – предупредил Джеймс. – Мы не останемся надолго.
Конюх удалился, уводя за собой Цезаря, и Джеймс, глядя ему вслед, со вздохом подумал, что конь его выйдет из конюшни Килмарти гораздо более ухоженным. У графа все было на высшем уровне, таковы уж его правила.
Подняв взгляд на каменные башенные зубцы, украшавшие каждый из флигелей усадебного дома, Джеймс проговорил:
– Вот и Килмарти-касл. Нам сюда, – добавил он, указав на парадную дверь.
Поместье Килмарти насчитывало четыре века, но пять лет назад к замку пристроили новые флигели, и теперь усадьба выглядела так, словно сама не знала, как именно хотела выглядеть. Дом – если насквозь продуваемый сквозняками старый замок можно было назвать домом – стоял на вершине высокого утеса над озером и, несмотря на свой внушительный вид, отчаянно нуждался в ремонте.
Больше десяти лет Джеймс успешно игнорировал это место, а сейчас вдруг почувствовал, как болезненно сжалось сердце в груди. Сейчас он войдет в дом и потребует аудиенции с человеком, из-за которого когда-то решил навсегда покинуть замок.
Джеймс неспешно достал из кармана часы и посмотрел, который час.
Бартон никак не мог их опередить – лучшего скакуна, чем Цезарь, не было в округе.
– Сейчас семь, – сообщил он Джорджетт. – В это время мои родственники, скорее всего, одеваются к ужину.
– Но ведь мы не останемся? – с надеждой в голосе спросила Джорджетт.
– Нет, – сказал Джеймс, и в животе его раздалось голодное урчание. Ужин ему бы не помешал – за весь день он так ни разу и не подкрепился. Впрочем, сейчас ему было не до ужина.
Обычно Джеймс ужинал в «Синем гусаке» часов в шесть, а с наступлением темноты, то есть часам к девяти в это время года, уже спал. И в детстве он жил примерно по такому же распорядку. Но когда отец его стал графом, уютные семейные застолья за большим, крепко сколоченным кухонным столом канули в Лету. Джеймс и Уильям теперь должны были являться к ужину ровно в восемь, при параде, и демонстрировать за столом безупречные манеры – словно они перестали быть живыми людьми и превратились в музейные экспонаты.
При мысли об остывшем супе и унылых застольных беседах Джеймс покрутил шеей, которой вдруг стало тесно в воротнике. Каким бы сильным ни был голод, еда не стоила того, чтобы высиживать этот смертельно скучный спектакль, который словно в насмешку называли ужином.
Джорджетт, конечно, не догадывалась о том, что творилось сейчас в его душе. Озирая окрестности, охрипшим от волнения голосом она проговорила:
– Кажется, будто смотришь чей-то сон.
– Для кого сон, а для кого кошмар, – проворчал в ответ Джеймс.
Джорджетт взглянула на него с любопытством.
– Да это же настоящие королевские владения! И какой вид!
Джеймс пожал плечами. У него у самого захватило дух, когда он вновь увидел этот дом после одиннадцатилетнего перерыва. Можно себе представить, что чувствовал человек, оказавшийся здесь впервые.
Вероятно, когда-то этот замок построили здесь, на утесе у озера, чтобы можно было загодя заметить приближающегося врага и подготовиться к обороне. Однако сейчас, когда обороняться было не от кого, остался только захватывающий дух вид. За озером серебрилась река, сбегавшая с высоких гор и постепенно расширявшаяся к устью, перед тем как слиться с солеными водами океана, искрившимися под низким, клонившимся к закату солнцем. Теплыми вечерами, такими как сегодняшний, в воздухе чувствовался солоноватый морской аромат. На западной окраине поместья, у самого горизонта, виднелись высокие скалы, где Джеймс когда-то учился преодолевать страх высоты, балансируя на самом краю, глядя, как из-под ног срываются в бездну мелкие камешки. А потом он летел с высоты в набегающую волну, чувствуя себя свободным как птица…
Тут Джеймс перевел взгляд на Джорджетт и увидел, что она уже не любуется видом, а внимательно наблюдает за ним. Возможно, ей трудно было привыкнуть к мысли, что она невзначай вышла замуж чуть ли не за принца. Что ж, неудивительно. Ведь он, Джеймс, совсем не походил на джентльмена. Сам же он не имел ни малейшего представления о том, откуда родом эта женщина и кто ее родители. Впрочем, он знал, что она вдова виконта, но ведь виконты бывают разные… Интересно, что она думала об этом замке? Может, он казался ей каким-то нелепым излишеством, как в свое время казалось ему?
Он возненавидел Килмарти, когда его семья переехала сюда, и отказывался отвечать, когда слуги обращались к нему «сэр Джеймс». Ему тогда было восемнадцать, и новые порядки, которые установил отец, раздражали его безмерно. Он привык бегать все лето босиком – и вдруг, проснувшись однажды утром, обнаружил, что теперь должен ходить в сшитых на заказ сапогах. Мрачные настали времена, и Джеймс только радовался, когда его отправили в Кембридж на учебу.
– Думаю, нам пора пройти в дом, – сказал он, прервав молчание.
Джорджетт кивнула и, приподняв юбки, приготовилась за ним последовать, но Джеймс медлил, и она вопросительно посмотрела на него.
– В чем дело, Джеймс? – Она густо покраснела. – Или вы предпочли бы, чтобы я называла вас «мистер Маккензи», когда мы будем общаться с вашими родственниками? Полагаю, так будет даже лучше, имея в виду наши дальнейшие планы.
Джеймс медленно выдохнул. Джорджетт не могла знать, как выглядела в этот момент – растрепанные волосы, след от копоти на скуле, платье в пятнах конского пота, – но все это не имело значения, потому что она была с ним, готовая лицом к лицу встретиться с его демонами, движимая стремлением все поправить.
– Джеймс, – сказал он ей. – Я хочу, чтобы вы звали меня Джеймс. Не вижу причин делать вид, что мы едва знакомы и что за время знакомства мы не прониклись взаимной симпатией.
Глаза ее расширились. Видимо, он выбрал не лучший момент для такого рода признаний, но он сказал правду, даже если знакомы они были меньше суток. На сердце у него немного полегчало. И не важно, что им здесь не рады. Не важно, что в графских владениях их, скорее всего, встретит холодная гулкая тишина. Важно лишь то, что Джорджетт пришла сюда с ним, что настояла на этом.
– Спасибо, – сказал Джеймс. – Спасибо, что пришли. – Простые слова, но они шли от сердца.
Она улыбнулась и проговорила:
– Вы можете меня поблагодарить после того, как мы пообщаемся с вашими родственниками. И будьте уверены, одним «спасибо» вы не отделаетесь. – Она взяла его за руку, и он вздрогнул как от толчка. – Что ж, пойдем?
Молча кивнув, Джеймс повел ее к парадному входу по широким каменным ступеням и постучал в дверь.
Привратник пропустил гостей в фойе, встретившее их визгом, смехом и топотом. На верхней площадке лестницы, по перилам которой Джеймс так ни разу и не скатился, мальчик в красной военной форме, свесившись через парапет и размахивая игрушечным ружьем, вопил:
– Смерть Наполеону!
Мимо промелькнули босые ноги в облаке белого муслина – по всей видимости, «генерал» пытался укрыться от вражеского огня. Мальчик взвизгнул, потом раздался чей-то звонкий смех.
Джеймс замер в изумлении. О господи, в чей дом он забрел?
– Джеймс! – раздался голос откуда-то справа, из коридора, и через мгновение его уже обнимали женские руки и душил резкий запах розовой воды.
– Мама, – с трудом выдавил он, оглушенный какофонией звуков и впечатлений. Джеймс выпустил руку Джорджетт и чмокнул мать в щеку. – Но кто… что это за дети?
– Твоя кузина прислала детей на лето, и мы рады компании. Конечно, если бы ты хоть изредка нас навещал, то знал бы об этом. Но, как видишь, мне пришлось все хлопоты взять на себя. – Мать одарила его улыбкой, в которой укор был лишь едва заметен. Затем, окинув сына придирчивым материнским взглядом, графиня вскрикнула в ужасе: – О, Джемми! Что с тобой случилось?! Позвать доктора?!
Джеймс покачал головой:
– Нет, все в порядке. Патрик Чаннинг зашил мне рану на голове, а вторая только с виду глубокая, а на самом деле всего лишь царапина. – Он судорожно сглотнул. – Отец дома? Мне надо поговорить с ним. Срочно.
– Он, наверное, отдыхает. Дети его утомили. Сегодня утром они вытащили его на рыбалку, и он до сих пор не может прийти в себя. Я схожу за ним.
У Джеймса от удивления отвисла челюсть. Он мог представить что угодно, но только не отца, рыбачившего с детьми.
– Уильяма тоже позвать? – услышал он материнский вопрос, вернувший его к действительности.
– Нет, – после некоторых колебаний ответил Джеймс. – Пока нет. – Он знал, что должен извиниться перед братом, но вначале следовало решить вопрос с отцом.
Руки матери нервно вспорхнули и опустились.
– Как хорошо, что ты здесь. – Она улыбалась ему, и щеки ее порозовели от волнения. – Отец будет очень рад.
И вновь мимо них пронесся маленький «генерал». Теперь уже Джеймс смог разглядеть в нем мальчика лет пяти или шести, зеленоглазого, с тем же цветом волос, что и у него. Еще один Маккензи. Того, кто целился в «генерала» с лестницы, разглядеть было труднее, но Джеймс не сомневался: со временем и при хорошем питании военный мундир ему отлично подойдет. Он до сих пор не верил своим глазам – и ушам тоже. Ему казалось невозможным, чтобы в этом доме, который помнился ему зловеще тихим, как преддверие ада, звучали детские голоса. Между тем мальчик с ружьем стремительно съехал по перилам и шлепнулся у самых ног Джеймса.
– Ты можешь подождать отца в его кабинете, если хочешь. – Графиня склонилась над мальчиком, который катался по полу и стонал, изображая смертельно раненного. Убедившись, что это не более чем игра, она выпрямилась и жестом пригласила сына следовать за ней. – И я попробую отыскать старый сюртук Уильяма, чтобы ты мог надеть его вместо этого, рваного и окровавленного.
– Мне не нужен сюртук, – пробурчал Джеймс. И он действительно не хотел ничего из этого дома, ничего от своих родственников. Впрочем, с матерью-то он не ссорился, и потому, сделав над собой усилие, с улыбкой добавил: – Со мной все хорошо, мама. Правда хорошо.
Он уже собирался пройти в отцовский кабинет, затем, опомнившись, остановился. Джорджетт все это время молча стояла у него за спиной. И тут графиня наконец увидела ее. Она взирала на гостью с удивлением, однако молчала, вероятно дожидаясь, когда ее сын вспомнит о хороших манерах – тех, которые она когда-то безуспешно пыталась ему привить.
Джеймс вздохнул. Он забыл представить свою… Так кем же она ему приходилась? Джорджетт ведь не была его женой в общепринятом смысле. Так что, кто она такая, в двух словах не объяснить. И Джеймс предпочел повременить с объяснениями.
– Мама, разреши представить тебе леди Джорджетт Торолд. Она из Лондона, а сейчас остановилась в Мореге. – Джеймс посмотрел на женщину, подтолкнувшую его к приезду сюда, на женщину, даже в этот момент будоражившую его кровь. – Леди Торолд, это моя мать леди Килмарти.
Джорджетт вежливо поклонилась графине, и уголки ее губ приподнялись. Джеймс посмотрел на мать – и с изумлением увидел, что и у нее губы сложились в улыбку. В восторженную улыбку!
Тут графиня слегка подтолкнула сына локтем, приводя его в чувство, и, протянув Джорджетт обе руки, сказала:
– Добро пожаловать. Не могу вам передать, как я рада нашему знакомству.
Джорджетт не ожидала увидеть тут детей, однако…
Казалось, они повсюду. Дети носились по дому, кричали и натыкались на мебель. И эти два малыша имели семейное сходство с мужчиной, стоявшим рядом с ней. Джорджетт никогда не видела глаз такого цвета за пределами Шотландии.
Но еще больше ее поразила вдруг пришедшая в голову мысль, что Джеймс, должно быть, выглядел именно так в их возрасте – с расчесами от комариных укусов на руках и с широкой улыбкой, демонстрирующей отсутствие выпавших молочных зубов. Вот чего она лишится, если добьется аннулирования этого брака, – детей, своих детей, которые выглядели бы именно так. Джорджетт не была настолько наивной, чтобы воображать, будто у нее хватит решимости вступить в брак с кем-то еще. Впрочем, она не была уверена в том, что сможет иметь детей, как не была уверена и в том, что их заслуживает… Увы, ее единственная беременность закончилась выкидышем. А ведь она так обрадовалась, узнав, что у нее будет ребенок. Тогда, казалось, жизнь обрела новый смысл, а то, что это дитя не являлось плодом любви или хотя бы страсти, не имело для нее значения. Наверное, она была наказана за то, что так и не смогла внутренне смириться с тем, что счастье в браке не для нее. И чувство вины за то, что она, исправно исполняя тягостную повинность, мечтала о большем, никогда ее не покидало.
Джорджетт осмотрелась в поисках Джеймса, но увидела лишь леди Килмарти, которая наблюдала за ней с некоторым удивлением.
– Он пошел в отцовский кабинет, – сообщила хозяйка дома, – а кабинет графа – суверенная мужская территория. Женщинам туда лучше не заглядывать.
Джорджетт прочла между строк: «Он не хочет видеть тебя там».
– Но я… Я не заметила, как он ушел, – пробормотала она. Ей вдруг сделалось очень неуютно.
– Вы голодны? – спросила графиня.
Мать терпеливо ждала ответа. Джеймс совсем не походил на нее. В седых волосах ее все еще можно было заметить золотистые пряди, и глаза у нее были мягкого голубоватого оттенка, а не зеленые, как у сына. Но на лице, как и на лице Джеймса, не было выражения холодного высокомерия: ее легче было представить с улыбкой, чем без нее, хотя сейчас она не улыбалась.
– Примерно в полдень я поела, спасибо, – сказала Джорджетт и после недолгого колебания добавила: – А Джеймс не ел. – Она ничего не могла поделать с жаром, прилившим к ее щекам, когда она назвала своего спутника по имени. Она не сомневалась, что леди Килмарти сочтет ее развязной. И будет, конечно, права.
Сама Джорджетт не пожелала бы для своего сына такой жены. Она бы никогда не порекомендовала ему и водить дружбу с леди, которая после бокала или двух бренди напрочь забывает о приличиях. Да и графиня непременно сочтет, что ее сын заслуживает лучшего, когда выяснятся постыдные обстоятельства их встречи. И он действительно заслуживал лучшего. Но все же при этой мысли Джорджетт почувствовала ревность.
Леди Килмарти улыбнулась и сказала:
– Мы не можем оставить вас ждать его здесь. Джеймс не говорил с отцом одиннадцать лет, и, как мне кажется, кое-что из того, что он собирается ему рассказать, он предпочел бы сообщить без посторонних. И еще мне кажется, что разговор займет довольно много времени.
– Джеймс рассказал мне, что давно уже не говорил с отцом, – ответила Джорджетт.
– Глупцы, оба они глупцы, – сказала графиня, покачав головой. – Они очень похожи – и не только внешне. Оба упрямы донельзя. Удивительно, что он вообще решился приехать. Подозреваю, вы сыграли в этом далеко не последнюю роль.
Джорджетт не могла не согласиться. Да, действительно, Джеймс оказался здесь лишь по ее настоянию. Но только эта добрая и милая женщина имела в виду нечто совершенно иное. Джорджетт испытывала острое чувство вины – острое, как когти дракона, что впились в ее душу. В том, что Джеймсу сейчас приходилось вести с отцом далеко не самый приятный разговор, лишь она одна виновата, и в этом разговоре никогда бы не возникла необходимость, если бы у нее хватило ума не внимать дурным советам и не пить бренди. По крайней мере – тот первый бокал.
– Давайте пройдем на кухню, – предложила леди Килмарти, не догадываясь о терзавших Джорджетт мыслях. – Посидим там, а потом я позову мужа.
Джорджетт последовала за хозяйкой дома, испытывая облегчение от того, что ситуация разрядилась так просто. Тут ей припомнилось громкое урчание, доносившееся из живота Джеймса, когда они любовались домом.
– Мы не могли бы послать ему что-нибудь перекусить в кабинет? – спросила она.
Графиня одобрительно улыбнулась:
– Я думаю, это непременно надо сделать. Джеймс часто забывал, что пора поесть, – у него всегда находились какие-нибудь дела. Заставить его сесть и нормально поесть вам, его жене, будет очень трудно, уверяю вас.
– Но я… – Джорджетт почувствовала, что краска смущения заливает не только ее щеки, но и все тело. – Вы заблуждаетесь, леди Килмарти. Мы с вашим сыном не женаты.
На лице графини появилось выражение растерянности.
– Ох, простите мне мою самонадеянность… Я увидела кольцо на вашем пальце и подумала, что он приехал сюда для того, чтобы сообщить нам об этом.
Джорджетт готова была провалиться сквозь землю. Опустив глаза, она крутила на пальце перстень. Она не успела подготовить ответ, так как не предполагала, что эта женщина окажется такой прозорливой. Она вообще забыла об этом кольце. Надо было отдать его Джеймсу в ту же секунду, как она увидела его в дверях юридической конторы.
– Если точнее, я вскоре перестану быть его женой, – пробормотала Джорджетт. – Это была ошибка. – Ей вспомнилось, как говорил Джеймс о том, что им придется представлять факты перед судом высшей инстанции в Эдинбурге, дабы суд решил, был их брак законным или нет. – Ошибка, которую мы оба хотели бы исправить, – добавила она.
– Понимаю, – тихо сказала графиня. – А взаимное расположение, симпатия, которую вы друг к другу питаете, не в счет?
Джорджетт не знала, что ответить. В вопросе леди Килмарти не было укора, она лишь поделилась своими наблюдениями. И Джорджетт не могла отрицать, что испытывала даже нечто большее, чем просто симпатию к мужчине, которому не суждено было остаться ее мужем.
Да, действительно, за этот день, проведенный в обществе Джеймса, она привязалась к нему сильнее и испытывала куда более сильные чувства, что когда-либо надеялась испытать к первому мужу. Но желание пусть относительной, но независимости после столь печального первого опыта не могла перечеркнуть даже самая сильная симпатия.
– Я… Честно говоря, я не уверена, что взаимного расположения будет достаточно, – призналась Джорджетт.
В брак следовало вступать обдуманно, учитывая все аспекты – и то, как мужчина относится к женщине, и отношение к ней его семьи. Хотя в этом смысле, кажется, все было в порядке. Но немаловажным фактором являлся и финансовый вопрос. А здесь не все было гладко, судя по тому, как Джеймс сокрушался об утрате каких-то пятидесяти фунтов. В семье, где муж полностью распоряжается всеми доходами, жене приходится несладко. Ее первый муж считал, что жена должна довольствоваться тем, что ей дают, и радоваться уже тому, что ее не морят голодом.
И оставался еще один немаловажный вопрос – считал ли муж возможным содержать, помимо жены, также и любовницу? Вступая в первый брак, Джорджетт не подозревала, что такие вещи следовало обговаривать до того, как брак будет признан законным, и жестоко поплатилась за свое недомыслие.
Джорджетт так ничего и не добавила к сказанному, и леди Килмарти вызволила ее из затруднительного положения, взяв под руку и со смехом воскликнув:
– Вот и хорошо! – Морщинки вокруг глаз графини лучились добротой. – Я поняла, что вы мне нравитесь, когда увидела, как мой сын помогал вам слезть с коня. Я заметила, что он не сразу убрал руки, а вы держались прямо, а не упали к его ногам. – Графиня наклонилась к ней и заговорщическим шепотом пояснила: – Я видела, как вы подъезжаете, из окна гостиной. Любой бы заметил, что вы ему дороги, но я счастлива, что вы не собираетесь сдаваться без боя. Не надо облегчать ему задачу.
Нет! Все не так! Джорджетт постаралась выразиться как можно точнее, чтобы полностью исключить недопонимание.
– Вы не понимаете, леди Килмарти. Я ничего не собираюсь ему облегчать, потому что облегчать нечего.
Графиня отмахнулась со смехом.
– Вы с этим сильно опоздали, дорогая. Две половинки в наличии, теперь их осталось лишь правильно сложить. Моего сына трудно понять, он весь состоит из противоречий. С равной вероятностью он мог бы принять дар вашей любви или отшвырнуть его подальше, если бы вы поднесли его в нарядной коробочке, перевязанной красивой ленточкой. – Графиня помолчала. – Вам обоим предстоит потрудиться ради того, чтобы половинки сложились. Только тогда удастся разглядеть ростки будущего и понять, тот ли это брак, которого стоит добиваться.
У Джорджетт перехватило дыхание. Ведь мать Джеймса говорила о любви! Что за нелепость? Любовь не рождается в один миг, она возгорается со временем, питаемая теплыми чувствами и опытом совместной жизни. Так рассказывала ей об этом ее собственная мать: она утверждала, что чувство это приходит только благодаря упорному труду и благим намерениям в браке с тем, кто, по мнению родителей, станет для нее лучшим мужем. Джорджетт очень старалась взрастить любовь в первом браке, но шли дни, месяцы, а сердце ее оставалось закрытым. Она думала, что, возможно, с ее мужем что-то не так, и делала все, чтобы завоевать его благосклонность, но он всегда оставался ею недоволен – чем дальше, тем больше.
И вот однажды в Гайд-парке она увидела мужа прогуливающимся под руку с рыжеволосой любовницей. Женщина была яркой, с выразительной мимикой – в общем, обладала всеми теми качествами, которых Джорджетт была лишена. Они шли, наклонив друг к другу головы, и лицо ее мужа сияло. И вот тогда она поняла, что ее неверный муж все же способен любить. Просто любил он другую.
Но сейчас все было иначе. Она, безусловно, испытывала влечение к Маккензи, хотя была с ним едва знакома. Клятвы же, которыми они обменялись ночью, не шли в зачет как совместный опыт, поскольку она ничего об этом не помнила. Следовательно, любовь между ними просто невозможна. Или все же возможна?
Джорджетт нечего было возразить матери Джеймса, и потому она молча прошла за леди Килмарти на кухню, где было тепло и вкусно пахло. Следом за ними увязались два маленьких «солдата», которые неожиданно обнаружили наличие хороших манер. Джорджетт села вместе со всеми за стол. Мальчики смотрели на нее с неприкрытым любопытством, и она с серьезным видом кивала, когда они наперебой стали рассказывать ей и показывать, какую огромную рыбу поймали утром. Она притворилась, что не заметила, как графиня выскользнула из кухни, отправившись за мужем.
И все это время Джорджетт не переставала думать о том, что будет делать с этим браком.
Глава 23
Джеймс сидел на стуле в кабинете отца и ждал.
Пожалуй, обивка мебели из зеленого дамасского шелка – хороший выбор для кабинета. Он провел ладонью по изгибу сиденья. В отличие от большинства стульев в доме эти были сделаны на заказ, специально под размер мужчин из рода Маккензи. У Джеймса в его холостяцком логове в Мореге таких стульев не было. Они с Патриком довольствовались той мебелью, что выбрасывали соседи.
«Наверное, это стул Уильяма, – подумал Джеймс. – Должно быть, он сидит на нем, когда в кабинете отца работает с бухгалтерскими книгами – проверяет счета, например». Жизнь будущего графа, проходящего стажировку в этом кабинете, требовала наличия удобного стула. Конечно, Джеймс понимал, что такой стул нужен брату для дела, но все равно немного завидовал, потому что не мог позволить себе подобной роскоши.
Хотя на стуле можно было расположиться с большим комфортом, Джеймс предпочел присесть на краешек. Отчасти из-за того, что не мог расслабиться. Казалось бы, жизнь должна была научить его ждать спокойно. Ему частенько приходилось и клиентов дожидаться, и аудиенции в магистрате. То есть ожидание – неотъемлемая часть жизни солиситора. Но ждать спокойно он так и не научился.
Через некоторое время Джеймс встал, недовольно ворча, и принялся расхаживать по комнате: шесть шагов до восточной стены, шесть – до западной. Он готовил речь. Важно было, чтобы его аргументы звучали предельно логично. И следовало придерживаться темы, забыв на время о былых обидах. Да-да, либо так – либо вообще никак.
Внезапно Джеймс остановился, взял с отцовского стола пресс-папье и покрутил в руках. Тяжелое, каменное… Какое-то старинное орудие, приспособленное под современные нужды. Джеймсу вспомнилось детство, часы, проведенные с отцом за раскопками. Он скользнул взглядом по столу. На другом его конце лежал старинный молоток, а выше, на полке сбоку, помещались кусочки металла, которые, должно быть, когда-то украшали конскую уздечку.
Читать бесплатно другие книги:
