Записки средневековой домохозяйки Ковалевская Елена

Передо мной на кровати, лежал изможденный мужчина. Было похоже, что он лежал давно, никак не меньше полугода. Лицо его было сильно повреждено, нос свернут на бок, а щека обожжена так, что теперь кожа была сплошным рубцом. Левая рука, что лежала поверх одеяла тоже оказалась обожженной культей. На пальцы, стянутые и спекшиеся в трехпалую конечность, нельзя было смотреть без содрогания. Вдобавок она явно была переломана и неправильно срослась.

— Я хочу увидеть миледи, — прохрипел он и попытался приподняться, чтобы сесть.

Дейдра, стала помогать ему. В этот момент я увидела, что у него обожжена не только щека, но и глаз затянут пленкой бельма.

Женщина тянула его на себя, но ее сил явно было недостаточно. И тогда я, взяв стул, подошла к его кровати, и села рядом с ним.

— Как это с вами произошло? — осторожно спросила я. — От чего?

Мужчина улыбнулся, и обожженная половина лица перекосилась.

— У вашего супруга в прошлом году поздней осенью загорелась конюшня. Разве вы не знали?

Я отрицательно покачала головой.

— Я являюсь маркизой Мейнмор не более трех недель. Какие события происходили до этого, увы, я не знаю.

— Тогда знайте. Когда я выводил лошадей, на меня упала балка. Я обгорел… — тут мужчина закашлялся. — Одного скакуна все же не удалось спасти, он погиб в огне. Маркиз Мейнмор, сказал, что это я во всем виноват, и выгнал меня полуживого на улицу. Мы с моей женой — Дейдрой и с Мартином, вернулись к родителям… Вернее — это Дейдра привезла меня чуть живого…

— У маркиза нет сострадания, — прошептала та, но ее муж лишь сказал:

— Дейдра… — и женщина замолчала. А он, как ни в чем не бывало, обратился ко мне: — Миледи, я утолил ваше любопытство?

Покраснев, я неуверенно кивнула.

— Тогда миледи, — продолжил он, — могу ли я просить, рассказать нам, вас что привело так далеко от столицы и супруга. Как я понял с ваших слов, медовый месяц еще не закончился. Что же вы здесь делаете? И что собираетесь делать?

— Что собираюсь, — протянула я с кривой улыбкой, — Жить я здесь собираюсь.

После моих слов в комнате повисла оглушительная тишина. А я, словно не замечая, продолжила:

— Видите ли, не вас одних, выбросили. Теперь маркиз ссылает сюда всех ненужных. Всех, кто, так или иначе, ему неугоден. Так что я приехала в усадьбу жить. Вернее выживать, и надеюсь успешно.

Жители усадьбы потрясенные, молча переваривали услышанное. Я тоже не спешила более ничего комментировать.

А на улице наконец-то закончили разбирать сани. Приоткрыв дверь, в помещение просунула голову Меган и жизнерадостным голосом поинтересовалась:

— Припасы куда заносить? А вещи куда складывать?

Деловая суета поглотила нас с головой до самого вечера. Мужчины таскали вещи, заносили припасы, складывали тюки, в общем, тащили в тепло все то, что мы приобрели в Тосмуте. Женщины пытались хоть как-то разместиться, и устроить спальные места на предстоящую ночь. Я же, не участвуя в общей суматохе (я-то по привычке тоже схватилась за дела, но Меган зашикала на меня, что, мол, это не господские обязанности), прихватила в проводники мистера Гивела и пошла осматривать сад и окрестности. Нужно было оглядеться и понять, куда это меня на сей раз угораздило попасть, хотя правильнее все же было говорить — сослаться. Но я напрочь отказывалась воспринимать эту ситуацию в таком виде. Здесь я чувствовала себя гораздо свободнее, чем в герцогском особняке, а главное намного спокойнее. Я могла не ожидать, что кто-то каждую ночь может ворваться ко мне в спальню с намерением исполнить супружеский долг. Здесь пока и спальня-то была одна на всех, она же была и кухня, и комната. Однако в ближайшее время я намеревалась попытаться исправить сложившееся положение. Немыслимо чтобы столько людей ютилось в одной комнатушке, площадь которой вряд ли превышала шестнадцать квадратных метров. Назавтра я решила прихватить с собой мистера Порримана как консультанта и мистера Гивела как проводника и уже более предметно осмотреть дом. Я уже заранее предполагала, что при протекающей крыше деревянным перекрытиям пришел конец. Однако все же стоило убедиться в этом лично.

Сад оказался запущенным, разросшиеся плодовые деревья, кустарники, все переплелись меж собой. Из сугробов торчали бодыли, высохшая трава, бурьян… Что же конкретно находилось в саду сейчас разобрать оказалось невозможно.

Большего, к сожалению, я осмотреть не успела — солнце, еще по зимнему рано, скрылось за горизонтом и нам пришлось возвращаться. К тому же мистер Гивел хоть и не показывал, что его утомила наша 'прогулка', однако начал двигаться медленнее и все чаще останавливался, чтобы отдышаться.

Когда мы шли обратно кругом, с другой стороны дома, я обнаружила большущую теплицу, вернее то, что от нее осталось. За зиму снега намело высоко, и из-под него торчала только крыша, местами посверкивая стеклами, затянутыми сверху плетями не то хмеля, не то дикого винограда. В памяти я сделала себе зарубку, что после того как разберусь с домом, должна буду обратить свое внимание на нее.

К этому времени мои спутники уже кое-как разместились. Вещи и тюки были сложены у стены, и под окошком. Миз Кейт, достав кое-что из припасов, принялась готовить ужин. Миссис Гивел вовсю ей помогала. Агна и Меган, как самые проворные пытались соорудить постели так, чтобы все улеглись на кроватях, поскольку на полу спать было немыслимо — по ногам нещадно тянуло — любой, кто бы улегся, уже на утро встал бы простывшим. Дейдра в общей круговерти участия не принимала. Она, недовольно поджав губы, устраивала супруга на кровати поудобней. Сегодня ей предстояло спать с ним, и она не хотела причинить неудобства. А тот, полусидя, с неожиданным удовольствием взирал на всеобщую суету.

Когда я пришла, гам немного поутих, даже мальчишки начали разговаривать тише, однако через каких-то полчаса, все вернулась на круги своя.

Заняться мне опять ничем не позволили. Едва я захотела расставить посуду на столе к ужину, Меган, бросив помогать Агне, метнулась и начала все делать за меня, причем так проворно, что я вынуждена была отступиться. Посидев без дела минут пять, я решила сунуться к кухаркам, но и здесь мне ненавязчиво дали отворот поворот.

В конце концов, когда я вместо Меган, решила пособить Агне заправить простыни, а та, смутившись, как бы ненароком начала оттеснять меня, я не выдержала и взвилась:

— Так! — рявкнула я, уперев руки в бока. Все оставили свои занятия и удивленно посмотрели на меня. А я, набрав полную грудь воздуха, продолжила: — Слушаем меня внимательно! Больше повторять не буду! Если я принялась за какое-то дело, то не надо бросаться ко мне и перехватывать его. Это там, в герцогском доме я была маркизой, а здесь мы все более или менее в равных условиях. И мои руки, — я подняла их и покрутила фонарики перед собой, как бы демонстрируя, — такие же руки, как и ваши. По-моему в той ситуации, в которой мы все оказались, они лишними не будут. У всех работы хватает, и нет смысла оставлять свою, и бросаться ко мне, если вдруг мне нужно что-то сделать. Если мне будет нужна помощь, я попрошу, а так… — я перевела дух и закончила свою речь: — Да, я здесь хозяйка, но при этом не беспомощная леди, чтобы не справиться с элементарными вещами…

— Но миледи нельзя же… — попыталась возразить Меган, но я повернулась и посмотрела на нее в упор.

— Ты до этого заправляла кровати? Вот и занимайся ими. А я поставлю на стол посуду. Ужин уже почти готов, и нечего тратить несколько драгоценных минут, прежде чем мы дождемся, пока кто-нибудь освободится и сделает это. Вон уже дети полчаса как на еду смотрят голодными глазами! — и, не выдержав немого изумления слуг, скомкано завершила: — Я маркиза, и я так желаю! И точка!

Дни потянулись за днями. И все они были наполнены делами и суетой. Меня приняли как хозяйку все, включая и Дейдру. Женщина понемногу отмякла, видя, как под моим руководством спорятся дела. Кстати, меня с моей же легкой руки стали звать не миледи, как было положено, а именно хозяйка. Сначала за глаза, а потом и открыто. Если кто-то окликал 'Хозяйка!', значит, искали только меня, кому-то понадобился совет или решение.

Во все дела без исключения я не лезла, оставив миз Кейт на откуп кухню. Единственное, только распорядилась, какие из запасов не трогать — они станут посевным материалом. А вот дом, вернее его состояние и ремонт я контролировала жестко. Поначалу мужчины скептически относились к моим распоряжениям, и если считали, что я не вижу, делали такое выражение лица 'собака лает, ветер носит, а караван идет', то в последствии… Я с детства всегда была смекалистой, и сколько себя помню, любила наблюдать, как отец что-то чинит или ремонтирует. Оттого я на строительный факультет пошла, тогда весьма непопулярный в институте, хотя со своими проходными балами смогла бы попасть на экономический — тогда престижный.

Так вот впоследствии они уже более внимательно стали прислушиваться ко мне, а потом и вовсе совета стали спрашивать. Здесь нашлось место, где мне в очередной раз удалось найти приложение моим способностям.

Первым делом мы открыли еще одну комнату, что примыкала с той стороны камина. Оказалось, что она под завязку была забита старой мебелью. Однако мы ее разгрузили, кое-что из обстановки сразу использовали, другое отложили на починку, а третье сильно пораженное жучком-древоточцем сожгли как дрова, в том же камине. Теперь у нас образовались две вполне теплые комнаты, в одной из них спали мужчины, в другой мы — женщины. Правда из окон поначалу сквозило, пока я не вспомнила кое-что из институтской науки и советского быта. Я сгоняла парня Меган — Питера — в деревню, чтобы тот выпросил у местного гончара или печника немного жирной глины. Потом добавила в нее немного нутряного жира, размешала, и получившейся замазкой тонко-тонко промазала там, где стекло входило в раму. Во второй комнате окна оказались не в свинцовых переплетах, как в кухне, а в деревянных правда тоже с мелкой разрезкой, а небольшие стекла, кроме как небольшими гвоздочками ничем к рамам не крепились. И естественно, что в неплотности свободно сквозил холодный воздух. Пришлось замазывать все поверх. А второй способ утепления — легендарное заклеивание окон, матерчатыми полосами на мыло. Я отобрала у Дейдры изношенную простынь и, взамен выдав ей отрез нового полотна, приступила к работе. Поначалу женщины с немалым удивлением взирали на мои действия, но потом поняли в чем суть. И мы дружно закончили это дело уже через пару часов.

Данный текст выложен на СамИздате. Если вы читаете данный текст его на другом сайте, значит, его выложили без разрешения автора. Если вы купили текст, то знайте — это черновик — и его можно бесплатно прочесть на странице автора на СамИздате. Любое копирование текстов со страницы без разрешения автора запрещено.

Долгими вечерами при свете одной единственной лампы (земляное масло для нее как называли его местные, а для меня если переводить на понятный язык — плохоочищеный керосин, стоил дороговато) для яркости окружив их наполненными водой бокалами и фужерами из господской посуды, брошенной здесь же в усадьбе, мы шили. У нас было две важных задачи — первым делом одеть меня, поскольку шелковые платья, что подарил герцог — не годились для деревни, а вторым — постельные принадлежности.

Для начала мне сшили из шерстяной ткани юбку в пол и пару блузок, поверх которых я надевала жилетку. Так было гораздо удобнее, нежели платье целиком кроить. А потом решили, когда все уже будут обеспечены спальным, сшить мне хотя бы еще одну смену верхней одежды.

День удлинялся, и дел находилось все больше. Я с мистером Порриманом обследовала дом и с радостью выяснила, что перекрытия в порядке. Дерево что пошло на них оказалось лиственницей. В нескольких комнатах под чехлами сохранилась мебель, и я распорядилась, чтобы до оттепелей ее перенесли под непротекающую крышу. Сейчас мы ютились всего в двух комнатах, но летом я планировала расширить наше жилище. Нам же нужно будет чем-то обставляться!

И вот в один прекрасный день мы, наконец, добрались до теплицы. Естественно, она оказалась в плачевном состоянии, НО все ее проблемы решались довольно легко. Половина стекол оказались только треснувшими, другую половину я решила, что буду вставлять заново, забрав их из дома из окон нежилых комнат. Я заставила мужчин аккуратно вытащить рамы предварительно расстеклив их, и перенести в дом, чтобы уже там, в тепле, отремонтировать. Поначалу они втихую возмущались, но когда я вечером, достала из сумки пакетики с семенами, и выложила их перед ними… Конечно, у всех сперва был шок. Яркие принты, красивые фото, призванные, чтобы покупатели не смогли оторвать от них взгляд. Такого они еще никогда не видели.

— Вот теперь я верю, что наша Хозяйка не отсюда, как королева Флоренс Пришедшая, — выдохнула Дейдра, с упоением разглядывая пакетик с семенами турецкой гвоздики. — Они как живые! Такая красота!

Мои домочадцы (слугами их называть у меня уже язык не поворачивался) передавали друг дружке из рук в руки яркие пакетики и с интересом, граничащим с мистическим восторгом, рассматривали.

— Миледи, а это редич? — спросила Меган, указывая мне пальчиком на картинку, на которой красовался ярко-красный пучок этого овоща. — А то здесь незнакомо написано.

— Редис, — поправила я ее.

— Редич, — упорно повторила девушка. — У нас называют его так.

И это словно послужило сигналом: мне тут же все начали показывать пакетики с картинками и спрашивать, как у меня называется тот или иной овощ, травка или цветы, что изображены на них. Некоторые названия были несколько искажены, но в произношении однозначно угадывался смысл — базилик оказался базилем, эстрагон — тарагоном. А некоторые не изменились: морковь осталась морковью, свекла-свеклой, капуста-капустой… Правда с брокколи вышел забавный случай — ее тут считали цветком и использовали для украшения клумб. В некотором роде оно так и было, а то, что ее можно есть — не знали.

Порой мне казалось, что мне все знакомо в этом мире, однако в другой момент преподносился такой сюрприз!… Если одно воспринималось как само собой разумеющееся, то другое могло устроить такие выверты, что предсказать было сложно. Как та же капуста и баклажаны… Они, например, здесь были очень маленькие и невероятно горькие, и их использовали как лекарство для очистки организма. Перец, тот, что сладкий, использовался только как специя — паприка. Его сушили, измельчали, а просто так не ели… А вот сельдерей как раз только по второму назначению употребляли. Как афродизиак.

Какое пунцовое лицо у женщин стало, когда я спокойно подтвердила, что и его буду сажать!

Поначалу я даже не поняла, чего они завозмущались. Правда потом когда пояснила, что я его ради листьев выращивать буду, поскольку они являются ароматной специей, а не ради корней (тут я соврала, поскольку в малых количествах и не каждый день, корень тоже лишь специя, а вовсе не виагра) — все же успокоились, но нет, нет, да косились в сторону мужчин.

Так мы перебрали все пакетики, что я накупила тогда. А было их около сотни с лишним. Конечно, цветов там было предостаточно, но и прочего хватало. В своем мире я как сумасбродная дамочка, впервые получившая бразды правления, собиралась попробовать все это на своей даче, а вышло, что буду пробовать здесь.

Мои домочадцы опознали почти все растения, изображенные на пакетиках. Разве что стручковая фасоль вызвала легкое недоумение, пока я не пояснила что это, да несколько цветов — виолы и петунии. Нет, они, конечно же, видели похожие, но не настолько большие и столь разнообразной окраски, которой добилась современная селекция. Единственным растением, которое оказалось им незнакомо абсолютно, оказался помидор. Меган предположила, что это яблоки, но после крайне эмоционального разъяснения мистера Гивела, сдобренного яркими эпитетами об уме девушки, на чем именно те растут, смутилась и оставила свою идею. Дейдра (а оказалось, что она до возвращения в Адольдаг служила горничной во вдовьем доме маркизы Мейнмор) сказала, что они очень похожи на плоды пасленового деревца, только очень большие. Мол, такие в комнатах у миледи стояли. И мне пришлось развеивать эти предположения, и попытаться на пальцах объяснить, что же именно это за овощ, и чем он отличается от тех, что стояли в горшочках у свекрови.

Через четверть часа бурных дискуссий, я выдохлась и только пообещала, что они всё увидят своими глазами, главное только теплицу починить.

Мужчины под моим руководством, сначала расчистили теплицу от снега, потом восстановили деревянный каркас, на который должны будут опереться рамы, и местами поправили каменную кладку, на которую эти самые каркасные брусья опирались. Я заставила разобрать торцевую стену и переложить ее ближе к середине. На теплицу прежних размеров у нас бы стекол не хватало, а если ее площадь уменьшить где-то наполовину, то вполне доставало. В тепле мужчины застеклили рамы, точно так же промазав самодельной замазкой из глины, и водрузили на место.

За всеми своими занятиями, когда дни были полностью загружены работой, мы не заметили, как пришла весна. Когда с крыш застучали капели, а на утоптанном снегу появились первые робкие проталины, я поняла, что следует поторапливаться.

Обшарив подвалы дома, в которых кроме большущих пустых винных бочек больше ничего не было, я потребовала, чтобы несколько из них мужчины подняли наверх. Не без помощи такой-то матери и прочих ругательств, которые те изрекали, когда думали, что я их не слышу, они все же вытащили их на свет.

Следующее приказание вовсе возмутило их, но ослушаться они не посмели. Я заставила набить эти бочки доверху снегом. По-моему радость от этой работы испытали только парнишки Порриманов и малолетний Мартин. Сколько визгу было, сколько воплей, когда они начали возиться во влажном снегу… Нам — женщинам — пришлось даже покричать на них и осадить, поскольку от их помощи выходило больше насыпанного снега возле бочек, а не в них.

Пока детвора делала свое дело, я загнала мужчин в теплицу, солнце светило так ярко, что под его лучами не только снег под стеклами растаял, но и начала отходить земля. Мы начали готовить землю под посадки. Время поджимало. Первые семена уже сидели в ящиках, стоящих на подоконниках и на стеллажах, сколоченных на скорую руку, а некоторые даже проклюнулись и у них вовсю развивались первые семядольные листики.

Неожиданно нашими делами заинтересовался муж Дейдры — Генри Гивел. Он уже начал потихоньку вставать и выходить на свежий воздух. Надсадный кашель, что мучил его пока он лежал, ушел из обожженных легких, оставив после себя лишь небольшую хрипоту, и мужчина начал расхаживаться. Однажды в ясный денек, когда солнечные зайчики принялись скакать на прозрачных от растаявшей воды сосульках, он, опираясь на костыли дохромал до теплицы. В этот момент Питер, согнувшись в три погибели, через низенькую дверь, выволакивал прошлогодний сухостой.

— Ночами все померзнет, — хрипловато сообщил он, глядя, как парень, пыхтя и отдуваясь, пытается за раз вытащить большую охапку.

В это время стояла снаружи и соображала, какие же ветки следует спилить у окружающих теплицу деревьев, чтобы не застить солнце. При этом следовало не спилить плодоносящие.

— Думаешь? — рассеяно произнесла я, понимая, что без консультации мистера Гивела никак не обойтись. Он великолепно разбирался в садоводстве, так что следовало посоветоваться именно с ним.

— Ночи у нас не все туманные, порой прояснивает, и по ночам ударяет крепкий морозец… — Генри прервался, говорить без перерыва ему было еще тяжеловато. Оторвавшись от своих дум, я с любопытством посмотрела на него. — Камень не спасет, у вас в теплице стекла много.

Я поняла про что он. Несмотря на то, что стенки до половины в теплице были сложенными из камня, вторая их половина и крыша были сплошь стеклянными. Мне и самой в голову мельком приходили подобные мысли, но за делами я забыла о них.

— И что ты предлагаешь? — поинтересовалась у него.

— Переносную печь, — лаконично ответил Генри. — Когда надо — топим, когда нет, то нет. Раньше от общего камина труба к теплице вела, еще мой дед рассказывал. Когда усадьбу бросили, она со временем засыпалась. Теперь уж не найти.

Немного подумав, я согласно кивнула.

— Только боюсь, есть один момент, — начала я. Идея мистера Гевела мне понравилась, однако в ней оставался небольшой изъян. — Нельзя огонь без присмотра оставлять. Пойдет что не так, и мы без урожая останемся.

— Так я по ночам мало сплю. Могу подежурить, — предложил мужчина.

Но мне пришлось отвергнуть его предложение.

— В твоем состоянии никак нельзя простывать. Ты еще не оправился.

— Тогда вечером протопить и рано-рано утром, — не растерялся Генри. — Если я не встану, так кого-нибудь из мальчишек послать. По утрам… — тут он закашлялся, все же долгий разговор был ему не по силам. — По утрам самый морозец. Тогда и надо подогревать.

— Еще подумаем, — уклончиво ответила я, опасаясь заставлять парнишек по ночи заниматься таким опасным делом, как присмотр за огнем.

Старшему сыну Порриманов было четырнадцать. В принципе парнишка уже взрослый, особенно по местным меркам, но я отчего-то не могла вот так вот решиться и отринуть все привычки прежней жизни, где дети такого возраста — все еще обыкновенные дети. А не как здесь — порой в двенадцать уже единственный кормилец в семье.

Мы потихоньку выправляли хозяйство на лад. Ящики с еще не распикированными растениями уже перекочевали в теплицу и теперь, радуясь солнышку (в доме то для них было темновато), росли, наверстывая упущенное. Наступил конец марта, земля почти очистилась от снега. Только еще в густой тени, он лежал ноздреватыми буграми, с боками покрытыми черной сажевой окантовкой.

Единственное, что омрачало весенние события, так это неприятности с деревенскими. Слух, что маркиза теперь живет в доме вместе со слугами, быстро облетел всю округу. И на меня стали ходить посмотреть как на диковинную зверушку.

С самого утра стайки ребятишек подкрадывались к нашему дому, заглядывали в окна, а когда их спугивал кто-нибудь из мужчин, облепляли полуразваленный самодельный плетень, огораживающий двор, а когда видели меня, со всей своей детской непосредственностью тыкали пальцами, галдели и смеялись. И хотя я ничем не выделялась среди моих девушек, но в лицо меня уже знали, и стоило мне только заняться каким-нибудь делом во дворе, как они вытягивали шеи и принимались галдеть еще сильней.

Но детвора оказалась еще не самой большой неприятностью — хоть шума от них и много, зато вреда не было. Неожиданной проблемой оказались взрослые парни. Они приходили к дому по вечерам, как заканчивались их дневные дела… Вот это стало проблемой. И если честно я не за себя опасалась, а за девушек. Я понимала, что меня они пальцем не тронут. Это я просто чувствовала по их движениям, некоторой скованности, а вот их… Не дай бог, прихватят кого или прижмут?! Они уже и с Агной пытались заигрывать и с Меган, тем самым, задирая Питера.

Но последней каплей моего терпения стало последнее происшествие. Я отправила Меган в деревню за молоком. Но девушка вернулась с полупустым бидоном, весьма встрепанная и разозленная. Выяснилось, что парочка каких-то бойких охламонов прицепилась к ней и начала приставать.

Услышав ее сбивчивый рассказ Питер подхватился и тут же поспешил в деревню. Через пару часов он вернулся, но с заплывшим глазом. Мне как хозяйке пришлось его отчитать. И все бы ничего, если бы следом не заявилось уже с десяток деревенских, возглавляемых той самой парой парней. У одного из них был нос, свернутый на бок, а у другого — не меньше чем у Питера красочный синяк на лице.

Тогда с помощью мистера Гивела старшего — его весьма уважали в деревне — и мистера Порримана мне удалось прогнать их, но я решила не пускать дело и дальше на самотек. Наверняка деревенские парни затаили злобу на Питера, и еще больше не будут давать прохода Меган и Агне. А еще я боялась, что в отместку они надумают побить теплицу. А этого допустить никак нельзя!

Пришлось направиться к деревенскому пресвитеру, благо говорили, он совсем недавно вернулся из поездки. Я оделась понаряднее, чем обычно ходила по усадьбе, но, тем не менее, весьма скромно, я бы даже сказала нравственно, если бы это можно было употребить к внешнему виду. Девушки быстро сшили мне приталенный жакет к новой едва законченной юбке, на блузку пришили кружева, споротые с того самого платья, что я порвала, когда бросалась на Кларенса с кочергой. Поверх для солидности я надела свою расшитую дубленку и на голову накинула тонкую пуховую шаль ради тепла и чтобы не мять прическу.

В общем, я была сама добропорядочность и очарование, когда в сопровождении мистера Порримана, как лакея и Агны, как дуэньи, пошла в гости.

Дом отца Митчелла был виден издалека и весьма отличался от домов других жителей. Даже старосты. Это было двухэтажное, сложенное из природного камня здание, покрытое черепичной крышей. На окнах висели занавески, а двор перед входом оказался выложен брусчаткой. Когда мистер Порриман постучал в дверь, нам открыл слуга — вышколенный и весьма опрятный юноша. Узнав, кто пожаловал, он низко склонился передо мной и пригласил войти.

В прихожей он принял мою дубленку, которую помогла снять Агна. Я накинула на плечи шаль — думаю, такую красоту стоит продемонстрировать, ведь оренбургских пуховых платков у них никогда не видели, и последовала за слугой в гостиную.

Там уже находились люди. Двое мужчин в церковном облачении сидящие в креслах. Справа у камина расположился мужчина на вид лет пятидесяти сухощавый, когда-то черноволосый и неожиданно смуглокожий, с пронзительными верными глазами и носом с горбинкой. Если судить по земным меркам, то я бы сказала, он очень походил на итальянца. Весь его внешний вид: осанка, поворот головы источали горделивость и чувство собственного достоинства. Другой слева — белокожий мужчина, с невыразительным лицом, и тоже наполовину седой, возраста эдак лет сорока, весьма похож на уроженца здешних мест. Думаю, как раз он и был отцом Митчеллом.

Юноша представил меня.

— Какая честь, миледи! Какая честь для моего скромного дома и прихода! — воскликнул второй мужчина, поднимаясь из кресла.

Я не ошиблась в своих выводах — светлокожий действительно оказался местным пресвитером.

— Прошу простить меня, что за все это время пока вы находитесь в усадьбе, так и не зашел к вам. Но я был в отъезде и… — и тут же оборвавшись на полуслове, склонил голову в сторону темноволосого церковника, который по-прежнему сидел в кресле и с любопытством смотрел на меня. — Ваше преосвященство, позвольте представить вам маркизу Мейнмор, — и уже обращаясь ко мне: — Миледи, его преосвященство епископ-коадъютор Фердинанд Тумбони.

Епископ едва заметно склонил голову, а мне же пришлось сделать неглубокий реверанс.

— Ваше преосвященство.

После того как все были представлены друг другу, пресвитер подошел ко мне и, предложив руку, подвел небольшому диванчику, стоявшему у стены, как раз напротив епископского кресла.

— Торенс, подай чаю! — распорядился он, а после начал непринужденную беседу, про погоду.

Подали чай и пресвитер, как радушный хозяин начал разливать его. Беседа все так же плавно текла ни о чем. Епископ особо в разговор не вступал, и когда отец Митчелл обращался к нему, отделывался лишь ничего не значащими фразами.

Я спохватилась, когда поняла, что понапрасну упускаю время. Попыталась плавно перевести разговор на деревенские нужды, но тут мне все смешал епископ.

— Вас муж сюда сразу после свадьбы отправил? — напрямик спросил он, не спуская с меня своего пронзительного взгляда.

Я смутилась. Уже начав привыкать к условностям мира, что здесь никто никогда не спрашивает прямо, теперь я немного растерялась и не знала, как ответить.

— Ваше преосвященство?

— В столице, когда я уезжал, только об этом и говорили. Все гадали, отчего и почему. Даже ставки делали, что именно может оказаться правдой.

— Ставки? — пролепетала я.

Не знаю отчего, но мне стало весьма неприятно на душе. Не удержавшись, я вздрогнула, словно по мне паучок пробежал.

— Ставки, — подтвердил епископ. Мне даже на миг показалось, что ему доставила удовольствие моя оторопь, но в следующую секунду, после его слов это ощущение прошло, и осталось лишь ощущение, что ему любопытно. — Вы являетесь для маркиза посланной судьбой. Вы гость в нашем мире. Особы не сдержанные на язык утверждают, что вы настолько не понравились супругу, что он в страхе отослал вас. Другие, кто видел, склоняются к мысли, что у вас есть физические недостатки. И лишь немногие винят самого маркиза, утверждая, что он без каких на то ни было причин, решил избавиться от вас, пойдя наперекор решению Всевышнего.

Последний выверт в его рассуждении так поразил меня, что видимо это отразилось на моем лице.

— Да, да, — заверил меня епископ, — я считаю, что Всевышний решает наши судьбы, а значит, в его воле было ваше появление. И так прошу, удовлетворите мое любопытство.

Повисла пауза, за которую я пыталась собраться с мыслями. Мне совершенно не нравилась бесцеремонность епископа. Зачем ему это знать? В его речах мне чувствовался подвох. И я решила воспользоваться принципом одесситов отвечать вопросом на вопрос:

— Простите ваше преосвященство, но зачем вам знать это? Я исполняю волю супруга, и считаю, что только он вправе давать ответ, — и чтобы сгладить фразу слегка улыбнулась, мол, не все от меня зависит.

Но епископа это не проняло. Он лишь покачал головой и продолжил гнуть свою линию.

— И все же я настаиваю.

Но я замолчала, не зная как же дальше выкручиваться. И тогда епископ, истолковав мое молчание по-своему, стал заверять меня.

— Если вы опасаетесь, что я узнаю, что маркиз женился на вас лишь бы получить доступ к наследству, то не беспокойтесь, об этом знает весь высший свет. Еще его батюшка — покойный маркиз Мейнмор оповестил всех о своей воле, дабы сын не смог опротестовать завещание. Меня же интересует, нет ли у вас каких-нибудь телесных изъянов или болезней. Не являетесь ли вы идолопоклонницей или посвященной какому-нибудь другому богопротивному существу. Вы уже месяц как были отправлены сюда, и около двух находитесь в нашем мире, но еще ни разу не были в церкви. Не считая венчания конечно. Но и там говорят, вам было дурно. Епископат начал интересоваться вами, дитя мое.

Последняя фраза многозначительно повисла в воздухе. А меня продрал мороз по коже. Я как-то совсем упустила из виду, что церковники могут являться очень серьезной проблемой в этом мире. Неужели?… О нет, только чего-нибудь вроде инквизиции мне не хватало! И тогда я решилась говорить, ничего не скрывая.

Первым делом, я пересказала историю своего попадания, потом самый первый разговор с Кларенсом и герцогом Коненталем, аккуратно опустив попытку супруга сделать меня полноценной женой и сказав, что, несмотря на прием, подаренный нам его светлостью, меня все же сослали. Потом я заверила, что физически ничем не отличаюсь от других людей, и если будет необходимость, то готова чтобы врач или иная дама осмотрели меня. А напоследок я расстегнула верхнюю пуговицу у жакета, потом у блузки и достала их ворота крестик на цепочке.

— Вот ваше преосвященство, — я показала ему на ладошке, впрочем, не снимая его с шеи. — Я крещеная, — и попыталась хоть как-нибудь объяснить принцип христианства.

Естественно я знала столько же, сколько и среднестатистический обыватель в моем мире. Однако требовалось заверить епископа, что я не придерживаюсь опасных чрезвычайно ортодоксальных взглядов или являюсь тем, кто, по мнению церкви, подлежит истреблению. И я что-то лепетала про веру, про скромность, про всепрощение и понимание, про терпение и милосердие.

Под конец моего монолога его преосвященство Фердинанд Тумбони поднялся из кресла и, поднеся к глазам лорнет, принялся внимательно рассматривать крестик.

— Ну что ж, — сказал он удовлетворенно, выпрямляясь и опуская лорнет, наверное целую минуту спустя, показавшейся мне едва ли не часом. — Судя по распятию, вы являетесь дочерью истиной церкви.

Отцепив от пояса сутаны четки, он, держа крест за ножку, осенил меня знамением и протянул мне. Я наклонилась и поцеловала сначала крест, а потом и епископскую руку, что сжимала его. По разгладившимся морщинкам в уголках епископских глаз я поняла, что сделала все правильно.

— Ну что ж дочь моя, я выполнил миссию, на меня возложенную, — произнес он, возвращаясь обратно в кресло.

Спрятав обратно крестик, я застегнула пуговицы на воротнике и вопросительно посмотрела на его преосвященство. И он неспешно, взвешивая каждое слово, сообщил:

— Вести о вашем появлении дошли до его величества, и он заинтересовался. Как коадъютор я был обязан узнать, что с вами не так, дабы в случае, если интерес его величества не угаснет, вы своим появлением не смогли бы повредить монаршей особе. Возможно король захочет услышать рассказ о вашем мире или узнать какие новшества вы можете предложить… Многие из приходящих к нам принесли достаточно пользы. Так будьте готовы, что его величество может захотеть увидеть вас.

Я к такому известию оказалась не готова. Наверное, с минуту я переваривала услышанное, а потом все же осторожно уточнила:

— И когда этот момент наступит?

Мне никак не хотелось возвращаться в столицу, там были Кларенс и герцог. И в следующий они раз так просто могут меня не отпустить. Отбиться кочергой от супруга удалось лишь раз, второй он сам меня ею же едва не убил.

Епископ развел руками.

— Как пожелают его величество. Может быть в следующем месяцу, а может… — он как хороший актер выдержал драматическую паузу, — через пару лет. На все его воля, — я уже задумалась над следующим вопросом, как епископ добавил: — Но если вы чем-нибудь привлечете внимание его величества еще раз помимо скандала с внезапной женитьбой и отъездом, то этот момент может произойти довольно скоро.

В ответ я лишь немного наклонила голову, взяв слова на заметку, а более ничего не сочла нужным добавить. Теперь мне следовало решить те проблемы, из-за которых сюда пришла. Решив больше не выстраивать беседу в высоком стиле и не накручивать словесные круги еще час, я спросила напрямую.

— Святой отец я пришла сегодня не только чтобы встретиться с вами, но и с просьбой.

— Миледи, все, что в моих силах… — с готовностью откликнулся тот.

— У моих людей… слуг возникли некоторые трудности с жителями деревни, — я изложила суть своей просьбы и под конец добавила: — Я понимаю, дети проявляют излишнее любопытство, но взрослые люди?.. Мои служанки опасаются ходить в деревню, деревенские парни проявляют излишнее рвение, дабы с ними… скажем так — познакомиться.

— О миледи, поверьте, это лишь недоразумение… — попытался было утешить меня пресвитер, но замолчал, увидев как я скептически вздернула бровь.

И я пояснила:

— Вчера меж моим конюхом и парнями из деревни произошла драка. Потом местные и вовсе пришли к дверям усадьбы с намерением отомстить. Куда это годно?! А случилось все из-за того, что парень вступился за свою невесту. Святой отец, как духовный наставник паствы подскажите, что предпринять с моей стороны, чтобы подобного не повторялось?

Отец Митчелл подумал еще немного, а потом его лицо довольно засияло.

— Миледи, прежде всего, вашему конюху и вашей служанке следует обвенчаться в деревенской церкви, раз уж они помолвлены. Это принесет нам двойную пользу: во-первых, соединятся любящие сердца, а во-вторых, свадьба это событие общественное и радостное, а ничто не объединяет людей больше чем совместное веселье.

Теперь настала моя очередь задумываться. Я не ожидала, что лишь упоминание о помолвке, может вот так быстренько отправить Меган под венец. Я не без некоторых эгоистических соображений надеялась, что это событие произойдет попозже, но видимо…

— Святой отец, прежде всего мне необходимо обговорить это предложение с молодыми людьми. Не могу же я приказать им сыграть свадьбу…

Кардинал удивленно посмотрел на меня через лорнет. На его лице явственно читалось выражение 'а почему нет'. Но я предпочла проигнорировать его.

— Вдруг они планировали обвенчаться осенью, а я стану их торопить?.. Есть ли еще какие-нибудь другие варианты помимо этого?

— Вам необходимо со всеми дворовыми слугами ходить в церковь на проповедь каждое воскресенье, — предложил другой вариант пресвитер. — Воскресные службы это своего рода обязательное и чрезвычайно важное событие. Ведь мы просто обязаны думать о спасении души не только своей, но и тех людей, которые нас окружают. Но все же лучше еще и свадьбу сыграть.

— Я подумаю, — уклончиво ответила я.

Потом разговор перешел на посторонние темы. Мы вновь коснулись погоды, потом плавно перешли на сельское хозяйство. Отец Митчелл поведал мне о проблемах деревни, рассказал, что в прошлом году мой супруг повысил арендную плату, и арендаторам пришлось постараться, чтобы отдать оную. Рассказал о некоторых жителях.

А я мотала на ус. Делала заметки в памяти, что у мисс Пибоди можно разжиться неплохими цыплятами, у мистера Кормака можно купить поросенка на откорм. У чаты Дориванов аж пять буренок и единственны бык на всю деревню, а значит, вот где можно будет достать назем для удобрения огорода. Я и золу-то своим из очага запретила выбрасывать, а заставила ее ссыпать и хранить в коробе в сарае. Нечего такое замечательное удобрение на ветер выбрасывать.

Мы с пресвитером разговорились было о посадках и цветоводстве, но я бросила взгляд в сторону его преосвященства Тумбони и заметила, отсутствующие выражение. Как воспитанный человек он не посмел прервать даму, но при этом было заметно, что ему скучно до зевоты. Поэтому, быстренько закруглив разговор, я заверила пресвитера, что обязательно буду на следующей воскресной службе, и, пространно повторив кардиналу, что обязательно подумаю, чем бы смогла заинтересовать его величество, распрощалась и отправилась обратно в усадьбу.

И вновь дни потекли за днями, одно дело заменялось другим, объем работы все увеличивался. Весна уже властвовала над природой. На деревьях сформировались почки, давно пошло сокодвижение, земля начала оттаивать под ярким ласковым солнышком. На южных склонах холмов показалась первая зелень. Надо было поторапливаться.

Началась расчистка сада. Мы трудились, не разгибаясь от зари и до заката. Всю кухню, то есть готовку мы оставили на миссис Гивел или бабушку Фани, как прозвали ее дети. Понемногу ей помогал Генри. Он уже чувствовал себя хорошо, только все еще быстро уставал. Конечно же, он не выполнял женскую работу, но принести полведра воды или пару другую поленьев ему было вполне по силам. Всех же остальных я загнала в сад. 'В сад. Все в сад!', - повторяла я каждое утро. Конечно, никто из домочадцев не знал, откуда взялось это выражение, но для них оно приобрело свое значение.

Мистер Гивел оказался незаменимым помощником, вернее советчиком в садовых делах. В ранней молодости он работал садовником, потом стал смотрителем усадьбы и теперь все его знания пригодились. Он подсказывал мне, что и где вырезать, откуда убрать лишнее и как подрезать, ведь первым делом необходимо было привести в порядок деревья и кустарники. Плодоносящих растений было много, но добраться до них, выкорчевав густые поросли… Эх! Это не баран чихнул!

За те три недели стахановского труда, что я устроила своим домочадцам, все вымотались, устали, а главное катастрофически не высыпались. Едва солнце всплывало над горизонтом, я первой себя вздергивала из кровати, и поднимала всех. Поначалу Меган еще пыталась опередить меня, но потом спасовала, ведь я будила ее первой из всех. Из-за нехватки кроватей мы с девушкой спали вместе и, естественно, сперва я тормошила того, до кого могла дотянуться рукой.

Но порой, когда и моя ответственность пасовала, и я была не в состоянии вылезти из кровати, нас будил Генри. Он все же вменил себе в обязанность смотреть по ночам за теплицей. Если по утрам падали заморозки, он растапливал старую металлическую печурку и следил за огнем. Единственным днем, что отличался от всех остальных, было воскресенье. Тогда я давала поспать подольше, и с утра мы все отправлялись на девятичасовую воскресную службу.

Ох, помню, как на нас глазели деревенские, когда мы пришли первый раз! То-то шепота было до службы и обсуждений после. Но уже на третий раз все успокоились, и жизнь потекла в прежнем русле. Отец Митчелл оказался прав — стоило мне начать делать как все и деревенские приняли меня 'за свою', перестав цепляться к моим людям. Еще отдельное спасибо пресвитеру я должна была сказать за то, что он не стал настаивать на немедленном венчании Меган с Питером, просто объявил на первой службе об их помолвке перед 'Богом и людьми', а саму свадьбу было решено перенести на осень. Тогда и погулять можно будет спокойно и на столы что поставить найдется.

А сейчас я гнала своих на работы. Нужно было успеть многое. Природа ждать не будет, и время не замедлит свой бег. Стоит только немного замешкаться, и упустим будущий урожай. Эти несчастные три недели в апреле решали абсолютно все. От тяжелой работы я похудела, хотя куда еще больше было — не знаю, но щеки ввалились, а вещи повисли мешком. Но я не могла остановиться, нужно было подавать пример. Естественно я не лезла на самое тяжелое, но ведь женский — мелкий труд порой не легче чем тяжелый мужской. Обрезка вишневых порослей — казалось бы вот несложная работа! А если эта вишня затянула едва ли не половину сада?! Да уже к середине дня натруженные пальцы примитивный секатор не держат. А к вечеру и вовсе не гнутся.

Мужчинам тоже приходилось несладко! Поди-ка покорчуй эти самые вишневые корни, когда ни 'раундапа' ни 'торнадо ' в этом мире еще не изобрели. И при этом я же не давала все грести под одну гребенку — вишня там или не вишня. Под руководством мистера Гивела мы огородили побеги на саженцы, чтобы в последствии можно было возродить сад.

Когда-то усадьба славилась своими посадками, но теперь за более чем четверть века запустения все пришло в страшный упадок! Слава богу, что многое сохранилось, хоть и в полудиком состоянии. Теперь нам предстояло все это окультурить.

К работе мы даже детей припрягли, заставив вытаскивать сушняк, обрезанные ветки и прочий мелкий мусор. Спиленные стволы деревьев мужчины выволакивали сами. А попилить было чего! Старые высохшие яблони, груши… Да чего перечислять!.. Я с дрожью вспоминаю тот малинник, который, сплетя все на свете, измельчал так, что его уже не было смысла оставлять! А до чего ж он оказался колючим!..

Но хорошо, что мы его сунулись чистить. За ним, вернее там, где он охватывал небольшую проплешину оказались чудесные молоденькие кустики черной смородины. Однако единственный путь к ним лежал через тот самый пресловутый малинник.

В общем работа кипела, и никто не отлынивал. Как хорошая хозяйка я каждый вечер благодарила всех, обсуждала то или иное направление наших дальнейших действий, и давала понять, что труд любого из моих людей не остался незамеченным. И это возвращалось мне сторицей.

Вернувшись в столицу из приграничного с Соувеном — Бермунга Себастьян первым делом поспешил к королю с докладом, а после заскочил к его личному духовнику епископу-коадьютору Фердинанду Тумбони. Епископ был в курсе всех политических дел, и выступал помощником и личным представителем его величества в тайных дипломатических миссиях. В скорости его преосвященству как раз предстояла новая миссия — визит в Рейвель к председателю промышленной гильдии с выгодным предложением от государя. Выгода была, но не сиюминутная, а с дальним прицелом, поэтому председателя и глав фабрикантов нужно было еще уговорить, а сделать это лучше, чем Тумбони никто бы не смог.

Епископ находился в своих покоях во дворце. Когда слуга проводил к нему Себастьяна, тот в сумерках сидел перед камином, в задумчивости глядя на огонь, при этом неосознанным движением, медленно перебирал четки, одну за другой.

— Добрый вечер, — поприветствовал маркиз Коненталь.

Тумбони вздрогнул, но узнав Себастьяна, улыбнулся:

— А, мой друг, вы уже вернулись?! И как там у нас дела на границе? Соувент по-прежнему настороже? Только и ждет подвоха?

— Хуже, — мрачно ответил маркиз. — Мы ждем подвоха с его стороны. Они уже пару раз пытались устроить провокацию, но полковник Арчестер крепко держит своих людей.

— Все настолько плохо? — мигом посерьезнев, уточнил епископ.

— Нет, не настолько, — выдохнул мужчина и выжидательно замер у кресла.

— Прошу прощения, друг мой! — тут же повинился его преосвященство. — Я совсем забыл правила приличия и веду себя как ужасный хозяин. Присаживайтесь, — и, повысив голос, приказал: — Магнус подай подогретого вина маркизу! — и вновь тише. — Апрельские вечера в этом году так холодны…

Когда все было исполнено, Себастьян удобно расположился перед камином в соседнем кресле. В быстро сгущающейся темноте огонь выхватывал лишь фрагменты фигур.

Наконец слуга оставил их одних и епископ смог спросить:

— Так что происходит на границе?

— Соувен ищет малейшую зацепку, чтобы устроить драку за Ветонский залив. Мы им этого не позволяем, сдерживаем. А те в открытую пока напасть не рискуют, все же опасаются нападать на нас в одного. Я знаю, что советник соувентского короля уже направил послов в Андор и Мулор, к своим прежним союзникам, но на наше счастье те пока не договорились.

— То есть время у нас есть? — уточнил его преосвященство.

— Есть. Приблизительно до следующей весны, — сделав глоток пахнущего корицей и гвоздикой глинтвейна, подтвердил Себастьян. — Ну а к весне, думаю, мы все успеем. Просто должны успеть.

— Я постараюсь договориться с председателем гильдии как можно скорее.

На что маркиз лишь покачал головой.

— Промышленники больше всего на свете любят деньги. А больше денег, только быстро полученную прибыль.

— Я буду молиться господу, чтобы все сложилось хорошо, — со всей серьезностью заверил его епископ.

Они еще немного помолчали, маркиз допил вино и отставил серебряный бокал на столик. Ему не хотелось, чтобы Тумбони понял, что его ужасно интересует одна тема, вернее не тема, а…

— Ваше преосвященство, вы ездили по поручению епископата? Видели супругу моего кузена?

— Милое дитя, — отозвался тот, поднимая взгляд на маркиза. — Непосредственное, милое дитя чужого мира, которое изо всех сил пытается походить на нас с вами, но пока ей это плохо удается. А если вас интересует что может ли она причинить вред королю? Могу сказать однозначно — нет, не может. А вот насчет всего остального? Я право слово сомневаюсь, что женщина, думающая только о лютиках и цветочках, может знать, что нам необходимо.

— Но королевская бабка…

— Королевская бабка была женщиной иного склада. Не думаю, что кто-то из ее современников видел, как она сажала розы или фиалки.

— Но попробовать стоит? — неожиданно в своем голосе Себастьян уловил затаенную надежду. Хотя какая к черту надежда?! Откуда, отчего?! Поэтому, прокашлявшись, он продолжил. — Я имею ввиду, попытаться все-таки стоит. Может быть, эта леди принесет такое, о чем мы и мечтать не могли?

— На все воля господа, — философски ответил епископ. — Когда поедем в Рейвель, можно свернуть с дороги и через Истерс… В общем мы можем заглянуть к леди Мейнмор.

— Отец за нее волнуется, — едва не начал оправдываться Себастьян за неожиданно вспыхнувшую радость, как только его преосвященство сказал, что не возражает против визита.

Герцог Коненталь действительно волновался за Аннель. Хотя, по правде сказать, больше из-за того, что Аннель не живет с кузеном. Себастьяну с постоянными разъездами не с руки было спрашивать, отчего же отец так хлопочет за Кларенса. Ему было жаль девушку, отправленную неизвестно куда, с горсткой слуг. Ни в чем не повинная, ничего не знающая о мире, она вынуждена была уехать в глушь и теперь пытаться там выжить. Как бы он рад был воспрепятствовать сумасбродству Кларенса!

Но, увы, как всегда на пути возникло очередное 'но' — государственная политика, и как верноподданный и государственный служащий он, прежде всего, должен был блюсти интересы государства. Сейчас не время было ей появиться при дворе. Сотрудники тайной канцелярии пока так и не вычислили шпиона, внедрившегося в ближнее королевское окружение, не смогли предотвратить утечку важной информации. А если сейчас при дворе появилась еще и Аннель?.. Нет, это было недопустимо. Уж если было необходимо, чтобы об Аннель как можно меньше знали при дворе, то так тому и следовало быть. Правда, в отличие от кузена он не собирался лишать девушку всего, а даже — наоборот, когда заедет в усадьбу, намеревался помочь ей. А вот просьбу отца выполнять не намеревался. Герцог требовал, чтобы Себастьян отправлялся в усадьбу, и во что бы то ни стало, вернул Аннель обратно в столицу. Однако у Себастьяна на происходящее были совершенно иные взгляды: максимум, что он решил сделать, так это для очистки совести озвучить ее девушке, а уж она пусть сама решает, как быть.

Наступил май, окунувший нас в щебет прилетевших птиц и в первую листву. А еще он принес новую работу. Едва мы расчистили сад, посадили картошку, и в делах вроде бы появился просвет, так я заставила мужчин переделывать в птичник старый сарай. С мисс Пибоди мы договорились, что я возьму цыплят, которых специально высидят ее наседки. Я в свою очередь пообещала, что в начале лета позволю собрать ей корзину жимолости в саду, а по осени отдам деньгами оставшуюся часть. Мальчишек я вновь приставила к работе — к разборке зелени в саду. Мистер Гивел рассказал им, что и как выглядит и они теперь должны были опознать всходившее растение: если это сорняк выдрать, а если полезное — отметить колышком. Конечно, поначалу с их стороны не обошлось без мухлежа, но когда отец — Шарль Порриман проучил всех троих хворостиной — дело пошло на лад.

Мы же с женщинами занялись первыми посадками и пересадками из теплицы. Я все-таки не удержалась и позволила себе устроить небольшой цветник и облагородить дорогу к дому. В теплице я посеяла виолы, низкорослую гвоздику, бархатцы, цинерарию, рудбекию, люпины. В грунт вдоль дороги высевала алиссум, за ним вторым ярусом — годецию двух цветов — красную и белую. Потом когда все зацветет — будет смотреться шикарно. Декоративную перламутровую календулу расположила перед невысоким забором, в полутени она растет просто замечательно. Перед домом не удержалась и посадила платикодон — фиолетовый и белый — в контрасте они должны выглядеть чудесно! А еще… Ох! От чего я только не смогла удержаться! Однолетние георгины, низкорослые астры, многолетняя гипсофила белая и розовая. Выпестовала такую капризную армерию. А еще высоким цветочным забором из дельфиниума скрыла подходы к 'задумчивой' деревянной будочке, а то она издалека так неприлично хорошо просматривалась, и аквилегию или как ее еще зовут водосбор — посадила с теневой стороны перед крыльцом.

И, конечно же, мы занимались 'съедобными' посадками. Перед тем как чинить курятник, мужчины перекапывали нам расчищенный участок, а мы уже формировали грядки. Пока еще по ночам было холодновато, и мы высевали только морковь, редиску, петрушку, сельдерей. Сажали лук — семейный и такой (его за небольшую цену удалось купить у деревенских). Немного позже собирались посеять базилик трех сортов и салаты четырех видов. А после надо было бы по-хорошему и капусту высаживать… И когда все успеть?

Чтобы хоть как-то успокоить себя и окружающих я говорила, что вот-вот и ударный труд закончится. Хотя в глубине души прекрасно понимала, что ничего он не закончится. Едва мужчины сделают птичник — заставлю благоустраивать их сарайчик для двух поросят, о которых я тоже заранее договорилась с мистером Кормаком. А мы — женщины — начнем сажать помидоры, перец и баклажаны, и когда полностью освободим теплицу от посадок — посадим там огурцы. Детей я погоню на первую прополку. Между делом все это хозяйство поливать надо будет. И с колодцем что-то решать. Он настолько заилился, что его бы по-хорошему вычистить, а значит надо будет договариваться с деревенскими умельцами! А это придется платить: натурой отдавать, то есть продуктами, или деньгами. Лучше бы продуктами и по осени, но деревенские, конечно же, предпочтут деньги. А где их столько взять?

Те сто золотых, над которыми я тряслась как скряга над последней серебрушкой — потихоньку таяли. Пришлось потратиться, когда мы только приехали сюда, а потом и здесь. Есть надо? Надо. А у нас с собой запасов не на целый же год было. Прибавилось еще четыре рта, поэтому мне пришлось дозакупать картофель и лук на посадку. Да и на покушать тоже пришлось брать дополнительно. Плюс надо было хотя бы по воскресеньям кормить народ мясом. Хотя мясом — это громко сказано! Брали кусок мяса или какую-нибудь полузаморенную курицу — варили из нее бульон, доставали и пускали на второе. Но когда пришло тепло — то я перестала покупать и это. Весна — никто не режет скотину, птицу не бьют… В итоге в еде сплошь овощи да крупы. Я уже вспомнила кучу рецептов со студенческой бытности, когда мои подруги по институту жили в общаге, и разносолов у них не водилось.

Ох, а еще баню бы срубить! Как я мечтала нормально помыться, а не трястись от озноба в тазике перед камином. Ведь в такой лоханке и не помыться толком, и грязь не оттереть. А голову вымыть вообще сплошное мучение! Мыло да уксус — вот все, чем я могла заменить привычные мне шампунь и кондиционер. Надо бы для волос крапивы насушить, и березовых листьев… Только проблема получалась — берез здесь не было. Буки, клены, вязы были, а берез нет. Но крапивы надо насушить точно, а то от мыла волосы торчали во все стороны и выглядели словно солома. Укус хоть смягчал их, но ненамного.

В особняке у герцога Меган приносила мне готовую смесь из кислого молока, яиц взбитых с еще чем-то там. Здесь же приходилось обходиться самым простым. Молоко не успевало скисаться — его или выпивали или… Короче на такую глупость как мытье головы его никто не употреблял. Яйца естественно тоже. Только щелок, хозяйственное мыло и уксус — вот все радости моих нынешних рыльно-мыльных принадлежностей. Но ладно, что есть, то есть. Вот отрастет еще и надо мальчишек отправлять рвать крапиву по всей округе. Заодно потом и зеленый супчик из нее сварим.

Дела, заботы. Все заботы, да дела… Деревенские обозом в город стали собираться, надо будет с ними мистера и миссис Порриманов послать. Они у меня самые опытные — так выдам им остатки денег, пусть в городе купят сахару (благо здесь уже знали способ получения его едва ли не в промышленных масштабах), перца горошком, гвоздики, лаврового листа, пчелиного воска, пергамента… Боже, мне кажется, список всего, что нам требовалось можно было составлять на рулоне обоев мелким подчерком, и то места бы не хватило. А уж денег и подавно!..

Когда-то я мечтала из кучки золотых зажилить хоть для себя немножечко на будущее, но видно не судьба. От меня зависят люди, да и мне, честно говоря, хочется жить в более комфортных условиях, нежели в развалюхе и сидеть на этих самых деньгах как собака на сене. Так что я готовилась растрясти последнее и в ближайшие дни, как деревенские раскачаются — отправить Порриманов в город.

Май заканчивался. Народ отсадился привел свои хозяйства после зимы в порядок и наконец-то созрел для совместной поездки в город. Те, у кого были лошади, предоставили их, зато я могла подкинуть аж три возка. Несмотря на то что мы прибыли сюда ранней весной, то есть на санях, местные умельцы, шустро перекинули их на колеса, благо конструкция позволяла (рессор изначально никто не предусматривал), и отправились в путь еще вчера.

Была уже середина дня, когда я рубила курам лебеду. Поутру, пока солнце еще не палило нещадно, я заставила мальчишек полоть дальние грядки, а сама, вооружившись топором, рубила на чурбаке большие стебли пополам и складывала в корзину, чтобы после бросить ее в курятник — пусть молодняк порадуется.

Корзина уже была почти полной, но у моих ног лежала еще приличная куча, когда я в очередной раз занесла топор над неповинной травой. И вдруг раздался истошный вопль — 'Едут!'. Естественно я промахнулась, хорошо что хоть по ноге не попала! Чертыхнувшись и помянув про себя 'в бога-душу-мать', я отложила его в сторону и поспешила к дороге. В голове билась только одна мысль: 'Случилось что-то нехорошее, раз они вернулись с полпути'.

Из-за поворота выскочил босоногий деревенский постреленок. Это он кричал и на бегу махал руками, указывая себе назад, за спину. Завидев меня, он замахал еще отчаяние и еще громче заголосил:

— Хозяйка! Еду-ут! Хозя-айка!..

Я остановилась и, заслонив рукой глаза от яркого солнца, стала ожидать худшего. Мальчишка домчался до меня и теперь, согнувшись и уперев руки в колени, задыхаясь, пытался что-то пояснить. Но из его несвязной речи можно было только разобрать: там, едут, много, богатый — и более ничего. Это взволновало меня еще сильнее.

Замерев посреди дороги, как памятник самой себе, я ждала. И верно, не прошло и полминуты, как из-за холма показалась кавалькада из пяти всадников и сопровождающего их экипажа. У меня нехорошо екнуло в груди, а в горле пересохло. Какой еще напасти не хватало?! Кто это еще к нам пожаловал?