День курсанта Миронов Вячеслав
— Да, заткнись ты — разрушитель светлой мечты любого советского курсанта!
— Две телеги в траншею!
— А тут уже выбирай. Любо длинную копаешь, узкую, тогда их укладываешь вдоль. Или короткую, но широкую. Тогда придется поперек.
— А можно и среднюю — наискосок!
— Да, умолкните, уроды!
— Начали хорошо — с моря, — не отрываясь от восстановления тельника, подал голос Лунь. — А закончили похоронами двух телег мертвых шлюх! Лучше о море! Баба на корабле — к несчастью.
— Так понятно, что к несчастью! Все мужики передерутся.
— А если договорятся, то задрючат ее до смерти.
— И опять — мертвая шлюха! — подал голос Поп.
— Да, угомонись ты, Швейк! Ты все разговоры к мертвым бабам сведешь!
— Небось, у себя в деревне ходил по ночам на кладбище и выкапывал при луне женские трупы, дрючил до первых петухов, а потом, закапывал.
— А мне живых хватало!
Помолчал немного, затем продолжил:
— Зато в море хорошо — яму копать не надо! Железяку к ногам, в воду, чтобы не всплыла, а потом ходу от того места. Дешевые похороны! И ментов рядом нет! Концы в воду!
— Поп, я сейчас тебе в рыло дам!
— А что сразу в рыло?! — сделал обиженный голос Женька, продолжая улыбаться. — Ладно летом, а попробуй зимой могилу отрой, если мороз под минус тридцать и снега по пояс. На кладбище снег-то не сдувается, как в полях! И земля на метр — как камень. Или выпиливай бензопилой куски, но тогда цепь — в говно, выбрасывать, а то и не одну. Да, и пилу можно загубить. Либо киркой, да ломом махай, аж искры в разные стороны. Или углем и солярой отогревай. И землю далеко не отбрасывай, закапывать гроб чем — то надо, — секундная пауза. — Лучше в море! Оно всегда жидкое!
— Сам ты понос жидкий! — не выдержал уже Лунь. — Море жидкое! Это же надо было сказать такое!
— А что, оно — твердое?
— Эх, что с вами спорить о море, шкеры сухопутные! — Валера, не отрываясь от работы, махнул рукой.
В училище стали отрабатывать действия поротно, побатальонно, в составе всего училища по команде «Тревога».
Целая наука, должен вам доложить! Дневальный кричит:
— Рота, подъем! Тревога!
Но свет не включает, горит дежурное освещение.
Те курсанты, что спят ближе к окнам, бросаются со своими одеялами и закрывают их, в окна заранее вбиты гвоздики. Есть свернутая в рулоны бумага, она висит над окнами, но она такая старая, что уже почти не разворачивается, а рвется.
Отсюда и появилось выражение: «строиться на подоконниках с простынями», или «строиться на подоконниках с тумбочками на вытянутых руках»!
Через сорок минут после объявления тревоги, училище должно покинуть расположение. Почему сорок минут? Столько времени летит ракета с ядерным зарядом от Америки до Советского Союза. В частности до Кемерово.
Ну, а потом, если удар не нанесен по нам, нужно эвакуировать училище, перебазировать его в новое, секретное место. Демонтировать и перевозить аппаратуру, потом монтировать ее заново — тяжкий труд.
Нашему взводу досталась кафедра радиорелейной связи.
Полковник Меркулов, прохаживаясь мимо нас сгорбленной походкой в туристических ботинках, а не уставных, рассказал о задаче, стоящей перед нами. В конце заметил. Если это произойдет и придется перевозить кафедру, то награждать за этот подвиг будет некого.
— Почему, товарищ полковник?
— Вы все умрете от грыж.
Все заржали. Полковник оставался неприступно суров.
Дни становились похожими друг на друга. Множество информации на занятиях, что-то новое в армейской жизни, постепенно вытесняли из памяти прежнюю жизнь. Хоть с присяги прошло и не более месяца. Всем уже казалось, что мы живем в казарме целую вечность. И все, что было раньше — не с нами. Как во сне, иногда всплывают какие-то образы, говорят, что это рудиментарная память, что-то было с нашими предками или с тобой, но в иной жизни. Только периодически хотелось выпить. Стакан портвейна или водки. Залпом, вытряхивая последние капли в широко раскрытый рот. Потом выдохнуть, утереть рот рукавом и, не спеша, закусить черным хлебом. Сначала понюхать его зажаристую корочку, вдохнуть полной грудью приятную горечь. На секунду задержать вдох, потом положить в рот. Сверху — сало, зубок чеснока, штык-ножом отковырять большой кусок говяжьей тушенки и с дрожащим желе, аккуратно, чтобы не порезаться, положить в рот. У-у-у-у! Этот сон мне часто снился. Очень часто! Не хронический алкоголик, но очень хотелось выпить. Очень! Я чувствовал вкус водки на языке и в глотке. Мне снился запах портвейна «Агдам». И команда в ухо дневального «Подъем через десять минут!» вырывала меня из объятий Морфея.
Оказывается, не одному мне хотелось выпить. Многим, очень многим. Часто слышал от своих товарищей о подобных желаниях. Но, увы, выпить нечего было, а нагрузки, которые возрастали ежедневно, вытесняли мысли об алкоголе. Днем, а вечером и ночью хотелось выпить! Отчаянно хотелось выпить!
Так получилось, что Бударацкий все-таки загнал меня «на орбиту». Три плюс два это сколько? Правильно — пять. Пять нарядов вне очереди предстояло мне отпахать. Казалось бы — фигня. Увы. Вроде бы дежурный по роте, не дневальный, не моешь полы, не драишь очки в туалете, не моешь официантом посуду за всей ротой. Но все равно бегаешь, как собака за всеми. И гавкаешься со всеми. Как собака.
Тут как назло забилась канализация, стоит дерьмо в очках — плавает. Хрен знает от чего. Кто виноват? Что делать? Виноват дежурный по роте, потому что не досмотрел, может, дневальный тряпку вместе с водой спустил в канализацию, а может, кто сапоги чистил в туалете, да щетка сапожная выскочила и улетела. Хрен его знает!
И у нас все стоит, да в сорок первой, что под нами тоже все в говне. Ну, этим-то не привыкать! Есть там, конечно, несколько нормальных мужиков. Юрка Пальчиков, Леха Павленко, да еще несколько.
Не хочется нам самим в говне ковыряться плавучем, вызвали с грехом пополам сантехников. Они гражданские.
Бригадир у них дед старый и двое помощников…
Когда они появились, я аж ахнул.
Одного-то я точно запомнил — Вылегжанин. Тот самый с обручальным кольцом. Из-за которого в самоход почти весь батальон абитуры сорвался! И я во главе этой толпы шествовал!
Твою душу мать!
Закурили. Поговорили.
Есть такая возможность для местных. Не поступил с первого захода в училище — устраивайся штатским на работу в училище. Год кантуйся кое-как, а на следующий год снова оформляй личное дело абитуриента военкомате и поступай. Только ты уже примелькался в училище. Оброс связями, кто-то из преподавателей, а то и из командиров замолвит перед приемной комиссией слово за тебя, и ты поступил!
То, что замолвят — не сомневайся! И ведь поступит женатый самоходчик Вылегжанин! Хитрый жук!
После долгих мучений сантехники извлекли из недр труб тряпку. Дневальный смыл! Собака серая!
Никто не пробовал спать стоя? А курсант учится! Стоишь на тумбочке и шатаешься, все перед глазами плывет, глаза закрываются помимо твоей воли. И сон снится какой-то, а потом, раз, срабатывает обезьяний инстинкт. Может, он и по-другому называется, но военные придумали, что когда обезьяна с ветки падает, то просыпается, так и курсант. Вывод — курсант произошел от обезьяны! И первым военным на земле была обезьяна, когда взяла в руки палку. Не для того, чтобы сбить банан с ветки, а чтобы отобрать этот банан у другой обезьяны. Или загнать иную обезьяну на пальму, себе за бананом. Покачавшись какое-то время на тумбочке, курсант падает. Инстинктивно делает шаг вперед и просыпается. Потом все повторяется сызнова. И еще раз, и еще. Пока не научишься спать, не падая. Раскачиваешься из стороны в сторону, но стоишь, спишь. Мозг держит равновесие и мышцы в напряжении, не позволяя тебе осесть. Можно и прислониться плечом к стене. Но там стенд с документацией суточного наряда, его-то можно и сорвать плечом. Так уже было, кто-то из третьего взвода и сорвал. Грохот был такой, что почти вся казарма проснулась.
А поэтому — учись спать стоя. Некоторые умудрялись так спать, не просыпаясь, и по полчаса.
Чтобы не проспать проверяющего или дежурного по роте, оставляли на лестничной площадке ведро пустое. Вроде, как пол только что помыл, да забыл убрать. Не знающий проверяющий заденет, открывая дверь в казарму, и тут просыпаешься. Еще один момент способствовал нашему чуткому сну. Есть в армии мастика для натирки полов. Появилась мода натирать ею и лестницы. И блестит, и грязь не так липнет. И скользко. Не привычки можно навернуться.
Все бы ничего, да как-то кто-то из дневальных проебал ведро. Его спиздили. Скорее всего, мудаки из сорок первой роты. А кому еще нужно? В одном подъезде живем, чужие здесь не ходят. Потом пришлось отвлекать внимание наряда из сорок первой и у них тащить ведро.
Нет ведра — не сменишься с наряда. А вот так оставаться на вторые сутки без отдыха — не хочется!
А спать хочется всегда! И без нарядов. Не высыпаешься ночью. И все тут! Есть пять минут — спи! Есть свободные полчаса — выспишься! Главное, чтобы не поймали!
Такое ощущение, что вся система в армии направлена на то, чтобы всегда хотел спать и тогда у тебя будет одна мысль, не как сорваться в самоход, а спать!
Вон, Димка Головнин из первого взвода, что со мной в наряде, так он каждую ночь, когда не в наряде или на работах, рвет в самоход, потом днем, как зомби, бродит. Отсыпается, как слон, на лекциях или на самоподготовке. Как кот. Ночное животное. Лева Ситников, так тот сделал проще, он познакомился с девахами из местного училищного узла связи. Позывной у нашего узла связи «параметр». Девчонки-связистки живут в «Пентагоне» — ДОС (дом офицерского состава). Там несколько квартир выделили под общагу. В этом же и соседнем с ним доме живут Баров и Зема.
Лева рискует, очень рискует нарваться на ротного или взводного. Но, как говорится, охота пуще неволи!
Девчонки тоже не против не поспать ночью из-за Левкиных заходов.
Да, у Левы не только там подружки. Худющий как черт, а шарится по всей округе, и девчонки сами от него без ума. Вечером прибегают на КПП и договариваются с ним. Уговаривает он их с полуслова. Молодец!
А по мне лучше поспать, чем «мотать» на конец чего-то там. Хотя… Порой очень даже хочется. Но это когда высплюсь. А так — сплю стоя, как боевой конь.
Отмотав свои наряды вне очереди, понял, что лучше обойтись без «орбиты»!
В армии летом можно ходить в шинели, а зимой — в одной куртке. Все зависит от погоды. И лето бывает холодным, и зима — жаркой. Все дело в головном уборе. Если в мае пойдет снег, то можешь ходить в шинели, но на голове — пилотка. И хоть разбейся о стену, но никто не даст тебе шапку. Не положено. Был приказ о переходе на летнюю форму одежды? Был.
Никто из-за тебя не будет отменять приказ.
Точно также и по зимней форме одежды. В октябре тепло — ходи в шапке. И мозг расплавленный может капать у тебя из ушей, оставляя жирные разводы на погонах. Никого это не волнует.
В армии хоть и безобразно — зато однообразно! Капитан Баров нам постоянно втолковывал эту армейскую мудрость.
Хоть не наступила еще зима, когда гражданские достают зимнюю одежду, вытряхивая нафталин с кладбищем моли, погибшей за лето, пришло время нам оборудовать шинели.
Нам выдали шинели. Сначала выдали всему батальону. Только наш доблестный Бударацкий, традиционно, прозевал «вспышку», и наша рота получила шинели на складе последними из батальона. Вечером. После ужина. Утром — строевой смотр батальона в шинелях.
Шинелей со склада привезли по количеству личного состава роты.
А размеры… Размеры были, в основном, одинаковые.
Получали «на глаз». Моему взводу повезло. Все-таки, каптер был наш. И получали повзводно. Нам снова повезло. Наш взвод — второй.
Чтобы мы под шумок не сорвались в самоход, с ними остались ночевать два взводных — Вертков и Тропин.
Юрка Алексеев выдавал шинели под чутким наблюдением Бударацкого. Хоть и просили по размеру, не всегда получалось.
В тесной «бытовке» сложно было развернутся, что уже говорить про примерку шинелей, которые годами лежали на складе. Толстое сукно не разгибалось на сгибах, казалось, что так и будем ходить с полусогнутыми руками.
Швейк надел свою шинель. Она была длинная и огромная как по росту, так и по размеру. Шалашом она стояла над ним.
Он пошел к Бударацкому, чтобы поменять. Но этот козел лишь завопил, что после четвертого взвода.
Поп, не долго думая, попросил у Пинькина его шинель, сверху надел свою. Она и тогда была ему велика, и пошел к Верткову.
Слон посмеялся, отвел к Бударацкому, протиснулся с Женькой через третий взвод и коротко приказал старшине:
— Поменяй!
Когда взводный ушел, Бударацкий зашипел на Попа:
— Знаешь, что в армии стукачей не любят? Их бьют табуретками и чмырят везде. Я тебе припомню! На! — старшина бросил Попову шинель.
Женька стоял и улыбался своей обаятельной щербатой улыбкой. Молча. Это еще больше бесило Колю — соплежуя.
— В нарядах сгною! Стукач! И всем скажу, что стукач.
— Не надо петь военных песен! — кто-то из третьего взвода крикнул.
— Он приходил. А вы его на хрен послали!
— Я бы сам не стал носить такую шинель!
— Конечно! Позорище, а не шинель!
— Пирамида Хеопса над головой. В ней умрешь, и никто не заметит.
— Кочевникам ее отправить надо, она им сгодится вместо юрты!
— Присел, а она над тобой шалашиком. Спи сидя!
Бывшие солдаты, а ныне курсанты, оборудовали шинели рядом с нами, рассуждая о достоинствах и недостатках солдатских и курсантских шинелей. — Солдатская шинель — толще.
— Точно. Толще. И цвет у нее более коричневый.
— Скорее, бурый.
— А, самое главное, что берешь хорошую щетку металлическую…
— Самая классная — с загнутыми зубцами.
— Факт!
— И начесываешь шинель.
— Как шуба получается.
— Ворс стоит, что иголки у дикобраза.
— Теплее!
— Солдатская толще, теплее.
— Но не такая красивая!
— Самая красивая — это полковничья! Она — черная!
Броуновское движение в казарме продолжалось. Подшивали, примеряли. Полы нужно аккуратно подрезать. Сначала одеваешь ее, кто-то из товарищей линейкой отмеряет расстояние от пола, намечает. Потом нужно отметить линию отреза, для этого расстилаешь на полу шинель и тщательно мылом проводишь линию. Только вот не все шинели на фабрике ровно были отрезаны. И, затрачивая много времени, с матами, психами отмеряли, отрезали. Примеряли, снова подравнивали. Чтобы не было торчащих ниток, как называли «махров» снизу, подпаливали спичками в курилке. Но всегда найдется кто-то самый хитрый и умный, так он считает. Зачем медленно обжигать спичками? И пальцы жжет, и долго.
Можно же проще! В ленинской комнате выдергивается газета из подшивки, пока дневальный не видит. Газета поджигается и этим факелом снизу к шинели… Но факел-то он хоть и из газеты, а факел. Большое пламя оставляло длинные рыжие подпалины на полах. Снова маты от отчаяния. Подпалины застирываются, опаленное сукно зачищается ножом.
Но всех переплюнул один из четвертого взвода. Прикинул на себе, сколько нужно обрезать, взял ножницы, застегнул шинель на себе, наклонился и обрезал полы шинели…
Когда он распрямился… Все, кто был рядом и видел, то не просто смеялись, а ржали, я сам катался, несмотря на все запреты, на кровати.
Спереди шинель была обрезана выше колен, а сзади чуть-чуть.
— Фрак, бля!
— Идиот!!!
Подошел Тропин. Он долго молча смотрел на курсанта. Тот сам молчал, осознавая, что натворил.
Наконец Тропин выдавил из себя со свойственным сарказмом:
— Редкостное чмо!
— Что делать?
— Звони землякам со старших курсов, утром строевой смотр, если к утру не будешь стоять в оборудованной шинели, то за сознательную порчу военного имущества — расстрел на месте.
— Ну, прямо уж расстрел?
— Трое суток гауптвахты, и не будешь денежное довольствие получать до самого выпуска — за шинель будут высчитывать. А в 1937 — расстреляли бы как дурака и врага народа, за умышленную порчу имущества. Первый раз как дурака. А второй — врага народа. Ну, а третий раз — чтобы другим неповадно было! Родина тебе, сукину сыну, шинель пошила. Сначала чабаны высоко в горах несколько лет овец выращивали, потом женщины трудолюбиво на фабрике сукно из этой шерсти валяли. Потом коллектив женщин шинель пошили. А ты… Нехороший человек, по своей тупой лености души, все испортил. Взмахнул ножницами и ап! Все уничтожил. Кто ты после этого?
— Мудак!
— О! — Тропин поднял указательный палец вверх — Заметьте! Не я это сказал!
Курсанты в округе опять грохнули от хохота.
Тропин уже направился в сторону, как один из нас задал вопрос:
— Товарищ капитан! Можно вопрос?
— Козу на возу — «можно». И Машку за ляжку — «можно», а в армии как?
— Разрешите?
— Разрешаю!
— Вот у шинели сзади разрез. Зачем это?
— Ну, — Тропин напустил на себя загадочный вид. — Официально — для того, чтобы ездить на коне и полами шинели круп укрывать. И тебе удобно, и лошади тепло.
— Ясно.
— Но есть и неофициальная версия, — продолжил Тропин. — Чтобы подкрасться сзади к командиру и, чтобы никто не видел, тихо раздвинуть полы шинели и поцеловать командира в зад!
Казалось, что потолок обрушится от курсантского хохота.
Мы вернулись к оборудованию шинелей. Пальто, плащ у гражданских на пуговицах. Даже у офицеров шинель на пуговицах. У курсантов и солдат — на крючках. Чтобы ползать в бою, при этом чтобы пуговицы не обдирались, и тогда шинель не распахнется.
Но есть на шинели четыре пуговицы. Пришиты, «как бык поссал». Криво, болтаются на «соплях». Как тут поползаешь по полю? Отлетит все.
Нужно отметить на шинели ровно, где будут размещаться пуговицы, а потом пробить ножом отверстия. Туда насквозь вставляются пуговицы. Изнутри пропускается шнурок. И, вот, пуговицы утоплены, сидят ровно.
Под утро, все валятся с ног. Шинели оборудованы, изнутри подписаны хлоркой.
Строевой смотр прошел. Замечания, замечания, замечания. Все орут друг на друга. Все ненавидят друг друга. Зато во всеобщей ненависти мы сплачиваемся против командира роты, против командира батальона.
Начались занятия. Благо, что прошел обучение на первом курсе в институте. Высшая математика, физика, иностранный язык и прочие общие предметы. Был приятно удивлен. Объем информации был такой же, но выжат, сухо, экстрактно. Все направлено только на специальность. Статику, кинетику, динамику, механику, термодинамику изучали кратко. То, что в меня вбивали в институте, как например, термодинамику. О, как заставляли студентов зубрить, понимать, как ведут себя газы. При расширении, повышении температуры, понижении температуры, а как ведет себя смесь газов? Голова лопалась от всего этого. Сейчас же нас — курсантов — обучали премудростям электрического поля, магнитного поля, электромагнитного поля и волновых колебаний. И даже ядерную физику изучали с точки зрения ядерного оружия. Все направлено на одно — сделать из нас военных. Постижение всех знаний, дисциплин, только через призму достижения военных целей. Только для достижения победы.
Тем, кто окончил техникум, учился в институте — было легче. Был еще и иностранный язык. Две группы — немецкий и английский. Нужно было определиться и записаться в определенную группу. Оно бы и ничего. Только вот не для всех. Некоторые изучали иностранный язык в глухих деревнях… Конечно же, они изучали его… Мягко сказать, поверхностно…
На самоподготовке яростно спорили на узбекском Бадалов и Кулиев.
— Бадалов, что вы там орете на своем? Говорите по-русски. Икром так быстрее научится.
— Да он по-русски не говорит, а тут надо по-иностранному говорить. Вот мы и спорим, что ему делать.
— Фигня!
— Куда Икрому?
— Ему что по-немецки, что по-кошачьи — одна ерунда.
— Что делать-то?
— Какие у нас группы?
— Как какие? Немецкая и английская!
— Ну, вот, надо сказать, что он изучал польский — и все.
— Ты с головой дружишь? Какой на фиг польский в горном ауле Узбекистана?
— А, что? Это — идея!
— Скажи, что изучал французский. Но группы такой у нас нет.
— Хорошая мысль.
— Пусть запишут в любую. Там, где народу меньше, сидит и изучает немецкий.
— Икром, ты понял?
Бадалов затараторил по-узбекски.
— Умид, по-русски с ним говори, пусть учится. Ему экзамены сдавать надо.
Распахнулась дверь в аудиторию, где занималось два взвода, вбежал дневальный по нашей роте:
— Кончай учиться! Приказ ротного — убирать помойку, что возле клуба.
— На какой хрен!
— Радченко — зам начальника училища по тылу гулял, вот и набрел… Позвонил Чапаеву (Старуну), сказал ему, что тот плохо следит за вверенной территорией. Чапай дал звиздюлей Земе, вот он — всю роту снять с сампо. Первый и второй взвод — на помойку. Третий, четвертый — мести территорию.
— Самого его на помойку надо!
— Которого из троих?
— Да всех!
— Ты — дуб! Если они сюда втроем припрутся, мы языками эту помойку вылижем.
Начали убирать мусор вокруг баков возле черного выхода. Ничего необычного, грабли, метла, лопаты. Собираем мусор, кидаем в бак. Этот мусор либо кто-то бросил мимо бака, или ветер раскидал.
— Я поступал в училище, чтобы стать офицером, командиром, а не командиром помойки!
— Лучше командующим дерьмом.
— Дерьмовый командир.
— Ну, для этого не нужно даже толково учиться.
— Ага, посмотри на старшину. Вот он точно — дерьмовый командир.
— История была одна забавная на почти такую же тему, — начал Женя Попов, на секунду прервав подметание. — Однажды приехали мы семьей в гости в соседнюю деревню к родственникам. Там тетя Таня и дядя Саша. Хорошие люди. Дядя Саша — хороший мужик, тихий, добрый. Тетя Таня стол накрыла, бутылку самогона поставила. Посидели, выпили бутылку этого самогона. Женщины о своем судачат на одном конце стола, а мы — мужики: я, отец дядя Саша — на другом. На душе хорошо, но хочется, чтобы еще лучше стало. Батя мой дядю Сашу толкает под столом, мол, давай еще! Ну, и дядька обращается к жене — тете Тане:
— Таня!
— А! — с другого конца стола.
— Самогонка кончилась!
— Ну, а я при чем тут?
— Как при чем? Давай, неси! — подмигивает нам, мол, вот какой я тут хозяин в доме!
— Нет самогонки! Отстаньте! — тетя Таня отмахнулась, как от надоедливой мухи.
Ну, мы с батей поняли, что нам уже ничего не обломится, и начали уныло есть. Но дяде Саше неудобно перед нами. Жена командует! Они все всегда командуют мужиками. И все мужья знают об этом, только молчат и друг перед другом выпендриваются. Ну, вот дядя Саша и продолжает, к жене обращается.
— Таня! Тащи самогон! Я сказал! — и даже по столу кулаком пристукнул.
Тетя Таня махнула рукой, не отрываясь от разговора с мамой.
— Кто в доме хозяин?! — голос у дяди Саши уже почти суровый.
Тетя Таня, на секунду отрываясь, не задумываясь, отвечает:
— По говну — ты, по деньгам — я! — и дальше продолжает трындеть с мамой о своем — женском.
Мы посмеялись.
— Погодите, еще не все.
— Давай.
— Обиделся дядя Саша, вот и решил показать, какой он хозяин. Перед нами-то неудобно ему. Вот еще более грозным голосом спрашивает у жены:
— Ты скотину покормила?
— Покормила, — почти не отрываясь от беседы, ответила жена.
— А кобелю дала?
— Кобелю «давала», но он понюхал и не стал!
Все стали снова давиться от смеха.
Всеобщее веселье прервал крик Кулиева:
— Тыц! Пырыц! Кырыс! — он бежал, бил лопатой по земле.
Все бросились к нему. И увидели, что от Кулиева убегает большая крыса. Все, кто был, азартно включились в погоню. Камни, лопаты, грабли, все полетело в сторону убегающей крысы. Но было поздно, она скрылась в куче досок.
— Эй, Икром! Ты чего орал?
— Не мог сказать сразу, что крыса бегает.
— А то тыц-пырыц!
— А! — Икром махнул рукой. — Рюсский язык — сложный. Пока вспомнишь, как зовут — забудешь. Кричать «каламуш» — узбекский вы не знать.
— Умид, а каламуш — крыса?
— Да, крыса!
— Так ты бы кричал по-узбекски, а Умид бы нас позвал.
За разговорами мы закончили уборку. Ну, а боевой клич Кулиева «Тыц! Пырыц! Кырыс!» стал присказкой сначала взвода, а потом и роты.
Есть такой предмет «несессер» — дорожный набор для туалетных принадлежностей, чтобы не перемешивались, есть отдельный кармашек.