День курсанта Миронов Вячеслав
Все хороши занятия, но вечером уже холодно, утром еще холодно, а днем по-прежнему холодно. И форма, несмотря на тщетные попытки ее отстирать и просушить утюгом, превращалась в подобие какой-то тряпки. Сапоги вообще давно потеряли форму. Спать в палатках тоже холодно и сыро. По утрам зарядка с голым торсом. Но мы уже становились менее щепетильными к грязи, к холоду. Никто не болел, не плакал, не ныл. Никто не написал рапорт об отчислении. Особо охочие до девок, например, как Лева Ситников из третьего взвода и иже с ним, по ночам бегали в злополучную Ягуновку, где пытались улучшить местный генофонд. Иногда кому-то получалось. А иногда приползали с фингалом под глазом. Но не поднимали роту на расправу с местными, дерзкими салагами. Все помнят опыт абитуры.
На вопрос, откуда синяк, отвечали честно: «Отрабатывали технику рукопашного боя, вот и пропустил удар!» Ничего страшного, если в ходе занятий. Пострадавших нет. Неуставных взаимоотношений нет. Все в порядке. Замполита нет поблизости, а остальным этот синяк — до лампочки.
Офицеры нас не проверяли ночью, считая, куда мы денемся. Грязно, холодно, мокро, на занятиях уставали. Но, как они ошибались!
Охотники за женской лаской приползали в палатку часов в пять утра. В семь подъем, и все по распорядку. Отсыпались на занятиях, уползая в кусты, в поисках вражеских лазутчиков, стояли «на часах», лежали в «секрете». Семь дней полевого выхода заканчивались. Многое мы вынесли оттуда. Очень многое. А впереди еще один переход в родное училище. В училище, где с потолка не льет вода, где есть белые простыни и не надо наваливать на себя поверх одеяла плащ-палатку, шинель и спать, не снимая сапоги. Так многие спали. Многие спали, сняв сапоги. Поутру сапоги замерзали, вернее, та вода, что была в них, становилась льдом, портянки хрустели то ли от грязи, то ли ото льда.
И вот время обучения на полигоне закончилось. Кто «сломался» на пути сюда, готовы были заступить в наряд по казарме, только бы уехать на машине.
Я позвал командиров отделений. От каждого взвода по человеку.
— Ну, что, мужики, кого от взвода поставим? Может Пинькина или Правдюкова?
— Да, пошли они! — Гурыч взорвался, как всегда, по поводу и без повода.
— Андрюха, я заколебался тащить автомат и ОЗК Пинька. Думаю, что и сейчас мне это предстоит!
— Двоих, конечно, я не допинаю до Кемерово, но Правдоху поставлю впереди себя, и он у меня добежит, как орловский рысак.
— Он же горбатый! — не выдержал Мазур.
— Или добежит и выпрямится, или у него второй горб появится! Будет двугорбым афганским верблюдом! В Афгане его кто таскать будет? Солдаты что ли? Он их таскать должен и пример показывать, а не шланговать! Нет! Я — против! Пусть эти два шланга бегут со всеми наравне!
— Кто Пинька на себя возьмет?
— Я. — Мазур угрюмо сплюнул под ноги.
Пообедали снова уже ненавистной гнилой квашеной капустой, оделись, попрыгали, и… побежали!
Не только мне, но всем показалось, что дорога назад была короче и легче. А когда показались сначала дымящие трубы, а потом и высотные здания Кемерово, то ноги сами ускорились.
Пинькин и Правдюков поначалу пытались «закосить», сойти с дистанции. Но «комоды» их упрямо гнали вперед, не щадя своих легких, сбивая дыхание и тратя драгоценные силы, а то и просто, давая длинного пендаля под зад впереди бегущего, придавая, пусть и не изящное, но ускорение.
Никто уже не обращал внимания, что сапоги грязные, что сами похожи на красноармейцев, вырвавшихся из немецкого окружения. Вперед! Только вперед!
И кто пытался закосить, сойти с дистанции, то этот номер уже не проходил. Вперед, и только вперед! Корпус наклонить и активнее работать руками, тогда и ноги сами понесут в Кемерово!
Чужое оружие тащить охотники перевелись. Все злые, голодные, сострадание кончилось на маршруте в Ягуновку. Обратно сам неси свое барахло!
Сзади слышалось, как Гуров пинает Правдюкова:
— Вперед, шланг садовый! Убью на хрен! Куда в бок! Я тебе сейчас свой ОЗК подарю, чтобы веселее тебя пинать было! Вперед, скотина жирафоподобная, бля!
Нечто подобное было слышно и от Мазура в отношении Пинькина. Только тот был менее словоохотлив. То ли чтобы не сбить себе дыхание длинными речами, то ли чтобы силы сберечь. Он просто своими худыми ногами пинал периодически Олега.
Впереди бежал первый взвод. Командиры отделений Мигаль и Дива — известные спортсмены также не проявляли желания нести на себе оружие и амуницию своих отстающих. А у них это были Томах и Комаров. С авторитетом этих двух громил было сложно кому-либо спорить, что же говорить уже про отстающих по физо.
В третьем взводе было слышно, как Карабин, Кресс, Авазов тоже кого-то несут впереди себя, используя в качестве двигательной силы половые образы великого и могучего русского языка. Эхом доносились маты из четвертого взвода. Наиболее удачные сочетания ненормативной лексики тут же подхватывались и цитировались по строю. Красиво, доходчиво материться — это тоже талант! Так чтобы всем стало понятно и вдохновило людей на подвиг. В нашем случае, чтобы не отставали физически слабые. Или морально слабые. Вон, самые маленькие в роте Вовка Соколов из третьего взвода и Сынок из четвертого, точно знаю, бегут как все. Не стонут на людях. За это их уважают все. Да, в принципе, по херу на все другие взвода, самому бы добежать. Не сдохнуть. Чтобы свои же парни не подняли на смех, что «замок» сломался. Тогда и всему авторитету хана. Крест. Вон, футболист Артур Ковалев пыхтит, как самовар, а бежит и еще толкает перед собой — помогает маленькому узбеку — Кулиеву. А хоккеист из местных Кириллович тоже у кого-то взял автомат и тащит его. Женек Данданов помогает Моте. Макс Пономарь — Бровченко. Тот пыхтит как ледокол «Красин», наверное, и по габаритам не меньше, но сдыхает чего-то Серега. Десантник Егоров, который строил из себя крутого бойца, сник как-то, отстает. Я, выбежав ненадолго из строя, осматриваю взвод. Растягивается! Растягивается!
— Второй взвод! Подтянись! Сократить дистанцию! Подтянись! — ору я, стараясь не сбить себе дыхалку.
Собьешь ее, и все. Ты в числе отстающих, с которых снимают шинель в скатке, оружие, противогаз, ОЗК. Может, в глаза ничего и не скажут. А за спиной много чего расскажут. И ты станешь не командиром, а чмо. При случае припомнят. Как мой отец меня учил, чем отличается командир от замполита? Оказывается, все просто. Командир говорит: «Делай, как я!», а замполит говорит: «Делай, как я сказал!», вот и вся разница, но она прочерчивает ту пропасть между строевым офицером и замполитом. Который, вроде с тобой, но в тоже время, может, и нож в спину всадить, если ему чего-то там где-то покажется. И командир может стать замполитом, а вот замполит никогда не станет командиром. И всегда у него будет приставка «зам», то есть заместитель командира. А это многих бесит. Они же считают себя проводниками воли партии, по-советскому — Бога. А я — из потомственных командиров, поэтому и нельзя мне обосраться перед своими парнями и подвести отца своего. Вперед! Блядь! Слава, собери свои сопли в кулак! Не жалеть себя, только вперед! Корпус вперед! Руками работай, чмошник позорный! Вперед! Не хрен курить! Дыхалки не хватает? Бросай курить! Вставай на лыжи! Урод треклятый! Работай руками! Расстегни пуговицу на куртке, пока офицеры не видят, манжеты на рукавах расстегни! Всю жизнь смеялся над немцами в кино, когда они автомат свой «Шмайсер» на шее таскали. А, наверное, так лучше! Вперед! Шире шаг!
И уже непонятно, то ли я сам себе мысленно командую, то ли пересохшими губами своему взводу.
Слышно как Мазур то ли орет на ухо, то ли шепчет Пинькину Олегу:
— Ты в прошлый раз штык-нож просил, чтобы заколоться, так я тебе его сейчас в анус воткну с проворотом, чтобы, ты — сука, впереди Земы мчался. Замаял ты меня! На мне отделение. А хлопоты только с тобой. Прибежим, ты у меня «на орбиту зайдешь», вечным дневальным будешь! Вперед, дохлятина! Запинаю до смерти! Ты или сейчас умрешь сам, но если с тебя что-нибудь снимем, ты у меня потом будешь все четыре года умирать. И вся учеба, и служба пройдет на тумбочке дневальным, либо официантом по столовой! Чмо поганое!
Гуров делал проще, он молча лупил по вещмешку Правдюкова. А так как на обратном пути вещмешок был уже пустой, без харчей, то доставалось Олегу по его сутулой спине. Как и обещал Гурыч, он выпрямлял сутулую спину Правдохе.
То ли у Земы пиротехника закончилась, то ли ему самому хотелось домой, но он не устраивал нам больше вводных типа «вспышка» слева — справа — с тыла — сверху — с жопы — из-под земли. А так хотелось упасть на землю… И засад тоже не было. Просто мы все вгоняли сапоги в мокрую сибирскую землю. Вращали шар земной.
Обратный путь показался короче. Как только увидели городские постройки, трубы заводские, рыжий «лисий хвост» над одной из труб, стало понятно, что скоро город. Казарма родная рядом. Открылось второе дыхание, и все, кто бежал сам, а не в полубессознательном состоянии на пинках, прибавили газу. Ноги как-то сами понесли вперед быстрее, чем раньше. И сапоги быстрее стали вращать шар земной.
Два курсанта КВВКУС заменяют «Беларусь»! А курсант с лопатой заменяет экскаватор! А целая рота первокурсников КВВКУС — это вообще атомный реактор! Неукротимая энергия, дикая, разрушительная! Тот, кто не служил в армии, тот не поймет! Сейчас бы ворваться в этот тихий город, да, взять его приступом! Недаром же раньше давалось три дня на разграбление города! Захватил город, и вино твое, все женщины — твои! Класс!!! Сейчас бы так! Но всем хотелось одного — скорейшего окончания этого марш-броска, в столовую, поесть, да помыться в бане. И спать! Не до женщин нам сейчас, да, и девчонкам сейчас не до нас. Грязные, вонючие, оборванные. Никто на нас не обратит внимания, только носик поморщит. На фиг! Вперед! Только вперед! Фас! Ату! На Кемерово! Пусть мы и некрасивы, но кто из местных способен на такое? Почти двадцать километров бегом по пересеченной местности, да с боевой выкладкой? Спортсмены, те бегут по дорожке стадиона, в трусах, да импортных кроссовках, а ты попробуй вот так, без спортивной формы! Да под руководством Земы, да придурка-гидроцефала старшины! Чувствовалось, что все увидели город, шаг шире, строй смыкается сам по себе. Все чувствуют приближение города, ровнее строй, шире шаг! И силы берутся. Если кто-нибудь встанет на пути — порвем всех вся! Мы — СОРОК ВТОРАЯ РОТА!!!! Сила! Мощь! Стихия! Ураган! Самум! Тайфун! И этим все сказано! Мы это сделали! Вот уже видна автозаправка, оттуда пойдем пешком! Мы — сила! Все мы — сила, и Пенек, Правдоха, и Мотя, и Икром! Все мы — один кулак. Сомнем, порвем, разомнем, сотрем! Все, что встанет на пути! Первый удар в челюсть углом приклада. Потом на обратном пути — затыльником приклада в ухо! Кому мало, можно и снизу вверх углом приклада. А еще лучше — тыльной частью магазина — рожка в зубы, чтобы все зубы в пеньки, в порошок зубной «Жемчуг» сразу! Ну, а уж если и это выстоял, то на вытянутых руках, резко, с размаху, с надавливанием всего тела примкнутым штык-ножом до позвоночника, поворотом вокруг оси автомата, потом автомат снова в первоначальное положение и выдергиваешь его, отталкивая падающее тело противника сапогом. Ибо я — часть коллектива СОРОК ВТОРОЙ РОТЫ!!!! Мощь! Махина! Сила! Надо — всех убьем! Мы — сорок вторая рота!
Вот уже автозаправка. Пахнет пролитым бензином и солярой. В другой раз показалось, что воняет, но сейчас это запах божественной амброзии! Это запах того, что бег закончился. И начнется пеший переход. Короткий, но пеший! И вот глас с небес, вернее Земы:
— Рота! Шагом! М-а-а-арш!
Второй и третий раз никому повторять не нужно. Тут же перешли с бега на шаг, на ходу поправляя все, что было сгружено на каждого из нас. Сразу останавливаться нельзя! Клапан сердца схлопнется, и вместо победы над кроссом и собой будет деревянный бушлат! Обидно будет! Поэтому всем двигаться! И товарищей, что отставали также нужно пинать, чтобы продолжали движение. Прошли еще немного, и…
— Привал десять минут. Привести себя в порядок!
Смертельная усталость уходит. Тупое оцепление мозга уходит, когда смотришь на спину бегущего впереди. Перемотать портянки, поправить форму, оружие, амуницию, посмотреть на своих мужиков. Все красные, мокрые, пилотки до самого верха пропитались потом. Морды красные. Как из бани! Обещали, что после прихода в училище пойдем в баньку помыться! Эх, под душ! Красота! Вот и еще один стимул в беге — потом в душ! Штатский всегда может дома залезть в ванну, в душ, даже в баню ходить каждый день с веничком березовым (дубовым, еловым, эвкалиптовым. Нужное подчеркнуть, ненужное — вычеркнуть). А вот у военных, фиг там! Все по расписанию! И Слава Богу армейскому, что можно после марш-броска помыться, попутно постираться. Для меня мой подчиненный, по совместительству каптер припас подменную форму. Прибегу, одену «подменку», в баньке постираюсь, ночью утюгом просушу толком. Поутру — как пятак начищенный на солнце медным золотом сверкать буду! И это радовало!
А сейчас морды у всех красные, грязные от разводов пыли и грязи. В кино показывали, как американские солдаты мазали морды специальными красками. Как бабы наносят что-то там на лицо, как индейцы, в качестве боевой раскраски, когда выходят на тропу войну. Так вот американцы — мальчишки с грязным пузом! Посмотрите на наши рожи после марш-броска, так и обсикаетесь, и обкакаетесь. Обделаетесь, одним словом. Всякие там Гойко Митичи — дилетанты!
— Рота, строиться!
Все быстро построились. Даже те, кто отставал весь путь приободрились. И пошли! Строем. Вперед! В Училище! Еще немного и дома! Ходит байка по училищу, что однажды курсант сдуру или с перепуга напоролся на начальника училища полковника Панкратова. И при этом был счастливый, как полный даун. Тот его вопрошает грозным гласом, мол, куда грядемши, юноша? Тот и отвечает, мол, домой. Старый полковник поначалу не понял, куда, это идет курсант. Но когда тот пояснил, что идет к себе в казарму, и это есть его дом родной. У полковника, по легенде, сбежала скупая слеза командирская, и дал он со своего барского плеча ему три дня сверху к очередному отпуску и приказал в отпуске не задерживать. Может, и правда, а может, и врут. Но на заметку надо принять, а вдруг, правда!
Вот и ворота дома родного — КВВКУС! Вечер уже, свободное время, даже курсанты старших курсов смотрят с уважением, парни выдержалипервый полевой выход. Рассматривают, как диковинку, мы для них по-прежнему салабоны зеленые, но уже, вроде, как свои! Прошли обкатку полигоном. В глазах понимание, сочувствие, признание. Молодцы мы! И я — молодец, не сломался.
При подходе к казарме кто-то в строю сказал:
— Слава те, Господи! Дома, блядь!
— Точно!
— Дошли!
Быстро, очень быстро сдали оружие в оружейку, чистить потом, стволы, затворы, залили ружейным маслом, пусть грязь, пороховые газы отмокают. Потом, все потом! А сейчас залезть, пусть и в не очень чистую «подменку», но все равно чище, чем форма, и в БАНЮ!!!!!!!!!!!!!!
Эх! Кто понимает, тот поймет!
Пользуясь служебным положением, занимаю отдельную кабинку с душем, форму грязную под ноги, пусть отмокает! А сам лицо под струи воды, так бы и стоял всю жизнь! Теплая вода хлещет по лицу, а тебе по фигу все! Очень приятно! Счастье! Может, это и есть счастье в жизни, когда стоишь голый под душем в отдельной кабинке, и тебя бьет наотмашь теплая вода?! Намыливаю себя мылом, смываю, тру почти до крови тело. Так, чтобы тело вновь ожило. Плечи, натертые почти до кровавых мозолей от оружия и всего того снаряжения, что тащил на себе! Спину тру, кровь, чтобы забегала по мышцам! Жизнь возвращается в тело, мозг просыпается от анабиоза! Рассеиватель для воды сделан кем-то из предыдущих поколений курсантов, жестянка пробита гвоздиком, лепестки вывернуты наружу, тонкие такие края. Струи воды не просто бегут, а тонкими острыми иглами секут тело. И больно, и хорошо! Наверное, военные — мазохисты. Получают удовольствие от того, что сумели с болью достичь цели, да, и когда моются, то получают удовольствие от боли, что приносит им банальный душ!
Смотрю, кто-то напротив сделал стойку на руках и подставил ступни ног душу. Прямо как в фильме «Противостояние». Повторяю то же самое. На руки, ноги по кафельной стенке вверх, навстречу режущей воде! Кайф! Вечный кайф!
Но стоять вниз головой вечно не получится, надо стирать форму, время ограничено! Намыливаю брюки, на коленях — сплошное грязное месиво. Благо, что здесь есть горячая вода, в казарме ее нет, а поутру — на утренний осмотр. Весь красивый, чистый, утром — учеба! Тру, намыливаю, смываю, намыливаю, тру, смываю. Форма приобретает свой родной оттенок. Грязь уходит темными реками в канализацию. Не думал, что она такая грязная и понадобится столько усилий отстирать ее. Подворотничок после одного беглого взгляда, понимаю, что не отстираю уже никогда. Отрываю на выброс безжалостно. В тумбочке есть подшива свежая. Все! Команда закончить помывку, через десять минут построение!
Ночью встал, дежурный разбудил, сушиться и гладиться, подошло мое время заниматься формой. Первым делом в туалет, сполоснуть морду лица и сигарету в зубы — проснуться. Потом — в бытовку.
Дежурный по роте улыбается, иди, послушай, что рота во сне говорит. А рота ночью по-прежнему воевала:
— Бля! Стреляй! Я прикрою!
— Уходи! Уходи! Я останусь! Я сам их взорву!
И, как водится, материли командира роты — Земцова.
— Зема — пидорас!
— Как ты меня уже заебал, Сергей Алексеевич!
— На, Зема! На! — видимо, этот особенно сильно «любил» ротного, что во сне избивал его то ли ногами, то ли прикладом родного автомата.
Только во сне курсант свободен и волен делать все, что его душе угодно.
Я стоял по роте неоднократно и было любопытно слушать, о чем говорят твои товарищи во сне. Кто-то склонял к любви девушку, кто-то кому-то что-то доказывал в отчаянном споре, но вот так, чтобы вся рота воевала — не слышал. Поулыбался, махнул рукой. Что я сам говорил во сне — только посторонние слышали. Я думаю, что тоже переживал пройденный путь точно так же как и мои товарищи по оружию и учебе.
Утром, стоя на большом разводе в училище, обратили внимание на полковника, который шел странной походкой, корпус вперед, сильно размахивая руками. Как-то не по-строевому.
— Посмотри какие у него ботинки! — кто-то хихикнул из строя.
Ботинки у него действительно были нестроевые. Да, и большой развод в училище по понедельникам, все офицеры были в сапогах. Некоторые брали у курсантов бархотки или сапожные щетки, наводили глянец на сапогах, а этот полковник…
Вдоль строя прохаживался капитан Тропин, он услышал разговоры в строю, подошел и в своей несколько вальяжной манере, нараспев рассказал:
— Значит так. Этот забавный, как вы считаете, полковник в туристических ботинках, не кто иной, как полковник Меркулов с кафедры радиорелейной связи. Он длительное время увлекался мотокроссом, но однажды на областных соревнованиях сломал ключицу…
— И с тех пор носит туристические ботинки?
Народ тихо заржал.
— Так, вот, — не обращая внимания на смех, продолжил Тропин. — Он человек неугомонный, испытывающий себя всегда и везде. И пошел человек в горы. Альпинистом. Несколько лет ходил, учился, и вот в составе группы товарищей альпинистов пошли они на Памир на покорение хрен знает какой горы. Не сведущ я в этих делах, но смысл такой, что по какому-то склону, где люди до них не хаживали, да, и ночью.
— Короче, полный пиздец! — голос из задних рядов строя.
— Примерно так, — Тропин согласно кивнул. — Так вот, они эту гору или пик чего-то или имени кого-то там покорили. Решили переночевать, а с рассветом спускаться в лагерь. Но тут буря поднялась. Их к чертовой матери сорвало, пошвыряло, побило. Итог, буря через сутки стихла, из всей группы восходивших, а было их шесть человек, остался один Меркулов.
Строй затих.
— Он вылез из-под снега, попытался реанимировать того, кто был рядом, сутки искал своих друзей, имущество, снаряжение, еду. Понял, что хрен он спустится вниз сам. А тем паче по-прежнему маршруту. Короче, конец мужику. Он попробовал там, сям пройти. Выживать-то как-то надо. Снег везде рыхлый, валится под ним, то срывается вниз, а мороз крепчает, да, и ночь скоро. Кирдык, одним словом. Спасательная экспедиция придет, чтобы его остывшее тело спустить вместе со всеми. Куда ни кинь — везде клин. Так, он смотрит, что следы на снегу. Присмотрелся — невдалеке снежный барс стоит. То на солнце кошка огромная жмурится, то на Меркулова глядит. То ли слопать желает или за собой зовет. Непонятно, да выбор-то у него был невелик. Вот и пошел он по следам этого барса. Там где зверь прошел, и снег лежалый, плотный, держит вес человека, то камень. Так и спустился он к базовому лагерю. Там и люди уже ждали, начали уже собирать экспедицию спасательную. Спасать только кроме Меркулова уже некого было. Он был сильно обморожен. Спустили его вниз, а там, в больнице, сказали, что пальцы на ногах ампутировать надо, иначе гангрена пойдет выше. Вот так и ходит нестроевой походкой полковник Меркулов. А по горам по-прежнему лазит или как там, у альпинистов говорят… И зверь его вывел к стойбищу. Вроде, и занесен в Красную книгу, и людей должен ненавидеть, а вот поди-ка, понял, что человек умирает, погибает, и провел. А мог и в пропасть заманить, а потом и схарчить. Выходит, товарищи курсанты, что зверь порой благороднее и умнее «венца природы» — человека. Те, кто не станет радистом, покинет славные ряды нашей роты и станет курсантом 43 или 44 роты, и тогда пообщается со старшим преподавателем полковником Меркуловым. Но он до сих пор ходит в горы. Не такие, конечно, крутые, но все равно — горы.
— Лучше гор могут быть только горы, на которых ты еще не бывал — кто-то процитировал строчку из песни В.С. Высоцкого.
— Неправильно это! Лучше по — другому! Лучше баб могут быть только бабы…, на которых ты еще не бывал!
— Ты все к гризде сведешь!
— Я о ней всегда думаю!
— Заметно! Гриздострадалец!
— Училище! Становись! — раскатился бас полковника Бачурина над плацем.
Развод прошел быстро. Наш батальон уже выдерживал паузу со всеми другими старшими курсами и торопился с ответом.
И началась учеба. К обычным, уже понятным, привычным добавился СЭС. Это не санитарно-эпидемиологическая станция, а «средства эксплуатации средств связи». Вот и сидели и изучали азбуку Морзе. Вводное занятие проводил подполковник Юдин. Он показал высший пилотаж. Больше него в училище никто не принимал и не передавал групп. Одна группа — пять знаков. Казалось, что из динамиков несется какой-то треск. Вроде как, в эфире просто треск и шум. А Юдин мелом на доске с поразительной четкостью и скоростью рисовал буквы и цифры. Оказывается, что смешанный текст гораздо сложнее, чем раздельный. Мы сидели, как в цирке, раскрыв рот. Мастерство всегда, в любом деле вызывает уважение и восхищение. Ас! Нам до такого мастерства, как до Луны пешком. Потом он показал класс, работая радиотелеграфным ключом. Казалось, что невозможно за такой короткий промежуток времени извлечь из этого коромысла такую скорость. Ну, а уж, и принять, и расшифровать тоже невозможно.
Уборка картофеля
Обучаясь в школе, институте, выезжали на уборку картофеля, хмеля! Великолепное времяпрепровождение! Идешь за комбайном картофелеуборочным, собираешь картошку с земли, складываешь в ведра, потом в мешки ссыпаешь, а затем их на машину.
Свежий воздух, девчонки, друзья! Вечером по стакану вина или стопочку водочки и на танцы под магнитофон! Здорово!
Примерно также рассуждали все.
Ага! Как же мы заблуждались!
Привезли на машинах в чистое поле. Огромное поле, от горизонта до горизонта. Посередине этого поля — овраг. Там наш лагерь. Четыре палатки. Только не те, в которых мы жили, а побольше. Кол, на него палатка натянута, растяжки. Только почти низа у палаток нет. Списанные какие-то, полусгнившие. Вместо матрасов — солома. Одеял, подушек нет. Рядом полевая кухня.
Спать — прижавшись друг к другу, пилотку разворачиваешь и натягиваешь на уши. И комары! Толпы! Кучи комаров! По утрам уже иней. Откуда эти кровопийцы морозоустойчивые взялись? Мутанты кемеровские! Наверное, специально их местные вывели, мстят военным!
Утренний туман со всего поля спускается в этот овраг.
— Рота! Подъем! Строиться!
Все выползают в шинелях, поеживаются.
— Холодно!
— Мокро!
— Сейчас погонят на зарядку!
— Зема, что, совсем с ума сошел?
— А ты, что, не знал?
Все спали, прижавшись друг к другу, как сельди в банке или кильки в «Братской могиле». Так теплее, да, и комариные атаки переживать тоже легче.
Недалеко от палатки лежит Правдоха. Лицо все облеплено комарами. И лежит, не как мы. А на сырой от росы траве. Мы спали все скрюченные, скованные холодом. Этот же… Раскинув крестом руки, на спине. Как мертвый…
— Парни, кажется, Правдоха помер!
— Да, ну, на хуй!
— Смотри, как лежит!
— Выкатился и замерз, что ли?
— Пиздец!!!
— Что делать-то?
— И не шевелится!
— Морда вся в комарах!
— Эй, Прадоха! Подъем, сука! Ты чего разлегся-то?! — Гурыч легонько пихает в бок Олега носком сапога.
Никакой реакции.
Вроде и помер, а брать его боязно. Покойник. Вдруг от какой заразы преставился-то!
— Эй, Олег! Вставай! — Буга пинает его руку.
Рука летит и падает на недвижимое тело.
— Если помер — часы мои!
— Да, ну, на хуй! С чего он умер-то!
Пальцы на руке пошевелились.
— Живой, гад!
— А ну, поднимем!
— Оживим!
В армии сострадание быстро уходит! Рядом стоящие несколько раз попинали тело на земле. Правдюков застонал, зашевелился, сонно отмахиваясь как от комаров, так и от пинков.
— Эй! Вы чего?!
— Ты, чего, морда сучья?
— Мы думали, что ты сдох!
— Некоторые уже на часы твои глаз положили!
— Думали, что с телом делать!
Правдюков схватился за часы, проверяя, на месте они или нет.
— Не боись! Мы только хотели!
— А помер бы — сняли бы.
— Не пропадать же добру.
— Покойнику имущество не положено.
— Ты чего, урод, из палатки выкатился?
— Ночью в туалет пошел, а когда вернулся, то мое место было занято. Вот сбоку и лег возле Попа. А тот, наверное, и вытолкнул меня.
— Ну, да, Женек такое может.
— А потом и уснул на улице.
— Так холодно и комары. Вон, посмотри на свою морду! Один большой комариный укус! Как же ты ничего не почувствовал, гад?
— Заебался, наверное. — Олег пожал плечами.
Действительно, все лицо было опухшее от комариной атаки. Он достал одеколон и начал протирать лицо и руки.
Земцов и офицеры спали в кунге машины, Земцов в своих спортивных трусах, кроссовках, бодр, свеж, побрит, от него валит пар. Ему весело и интересно.
— Оправиться! Построение через пять минут. Форма одежды — два. Голый торс!
— Товарищ капитан! Какая вторая форма!
— Сдохнем же! Холодно!
— Я уже кашляю!
— Ладно! — Зема пританцовывает на месте, ведя «бой с тенью». — Уговорили! На физзарядку форма одежды три! Чего вы приуныли? Сюда вас привезли на машинах! Я предлагал, чтобы мы совершили марш-бросок, но полковник Радченко мне сказал, что ваша энергия нужна при копке картошки! Поэтому будете плохо копать, я вам обратно устрою марш-бросок! Красота! Без оружия, ОЗК, противогазов, только вещмешок! Беги — любуйся природой! Согласны?
— Нет!
— Только не бегать!
— У меня ноги еще не зажили!
— Я сразу сдохну!
— Пристрелите меня здесь и закопайте вместо картошки!
— Не искушай меня, курсант! Ой, не искушай!
Разделись и побежали! Из оврага выбрались, а там по колее от машины. Ротный рядом бежит, подгоняет отстающих. Земля влажная, облепляет сапоги. Выдираем их, плевать уже на все, на красоту формы. Ни форма, а один большой комок грязи.
Завтрак был хорош! Масла и сахара — двойная пайка. Да, и приготовленная на полевой кухне еда для одной роты — вкусна и хороша!
Отошли покурить.
— Дай сигарету!
— Хуй, завернутый, в газету заменяет сигарету!
— Да, ладно, дай! Не успел в чипок сбегать перед отправкой, теперь буду весь колхоз без курева!
— Вот и бросай курить!
— Ага! В этой сырости и бросишь курить!
— Еще бы водки или спирта выдавали!
— Будет тебе и водка, и пиво с коньяком!
— На полигоне не померли, а этот колхоз точно доконает!
— Да, ладно, не нойте! Кормят же нормально!
— Бровченко! Тебе бы только пожрать! Боров хренов!
— Рота, строиться!
Отвели на участок.
Часть поля убрана. Нам достался огромнейший участок. Только вся разница от предыдущего опыта была такова, что картошка была в земле. Ни лопат, ни вил. Как прапорщик — ответственный за уборку пояснил, что полковник Радченко сказал, что тогда курсанты порежут, побьют, травмируют картошку.
Строй заржал.
— Травмировать картошку!
— Это же надо такое придумать!
— А чем копать-то?
— Можно руками, а также вот привезли тару пустую на растопку, можете дощечками от ящиков!
Вот такого никто не ожидал!
Норма на день — до хрена и трошки еще!!! От рассвета до заката. Не выполнили норму — от подъема до подъема!
Благо, что почти у каждого был нож. Разобрали тару от овощей, обстругали кое-как, придали вид каких-то лопаток. Да, чтобы заноз поменьше было. И начали копать эту картошку! Это же надо было такое придумать! Палками-копалками!
«Лопатки» ломались, земля была порой утрамбованная, как камень, руками выкапывали картошку!
А прапорщик — злыдень, шел сзади проверял качество работы иногда, поддевая какой-нибудь клубень. И как ябеда, кричал кому-нибудь из взводных:
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! А курсанты здесь картошку пропустили!
И возвращались назад мы, и ломая ноги, раздирая руки в кровь, выкапывали ненавистную всем картошку.
— Блядь!
— Ненавижу прапорщиков!
— Теперь понимаю, что ефрейтор в армии — это фигня, а вот прапорщик — самая что ни на есть гнида!
— Давить таких надо!
— Танками!
— Может, прибьем этого стукача, да, присыплем здесь, а?
— На удобрение?
— Хорошее удобрение получится!
— Почему?
— Да, в нем говна больше, чем воды.
— Не зря его Радченко отрядил для контроля!
— Ну, да, есть же нормальные прапорщики! Вон, начальник вещевого склада — нормальный мужик! С пониманием! И форму поменяет, и договориться можно, чтобы сапоги подбить, еще что-нибудь.
— А этот…
— Носит же земля таких гадов!
— Курица — не птица! Прапорщик — не офицер!
После ужина оказалось, что мы не выполнили свою норму и погнали снова на поле. Машины под погрузку стояли сзади и освещали нам фронт работ.
Офицеры в свете фар наблюдали за нами. Постукивая палочкой по голенищу своего хромового сапога. Периодически выковыривая из земли очередную картофелину, подзывая курсантов назад, что бы те убрали свой брак в работе. Неестественное, сюрреалистическая картина. Светит полная луна, на поле медленно едут пять грузовиков, освещают фарами несколько стоящих офицеров и больше сотни фигур курсантов в шинелях, подогнув полы шинели спереди и сзади, ползают на коленях, вырывая картошку из земли.
И комары! Толпы, тучи комаров над каждым курсантом. Фары машин, как будто специально для комаров освещают наши тела. Нате, мол, жрите, не промахнитесь! Мы вам цель подсветим, так удобнее атаковать и жрать этих гадов — курсантов!
Прямо можно рисовать одну из картин ада. Рабы — не рабы. Вроде как, для собственного пропитания стараемся, но не таким же способом!
Потом отбой! Все вповалку, прижавшись друг к другу, поджав ноги в сапогах, вещмешок под голову, ворот шинели поднят. Руки втянуты в рукава шинели, или рукав в рукав. Некоторые чтобы было теплее голове, засовывают голову в вещмешок. Перед отправкой был шмон, отбирали все «вшивники». Короткий, тяжелый сон. И комары не дают покоя. Жужжат! Кружат! Впиваются, сосут. И снова визгливое жужжание тысяч, десятков тысяч насекомых.
Утром снова построение. Зарядка. Земцов, видя наше физическое состояние, проводит ее по укороченной программе. Казалось, что сил уже нет. И эта картошка, комары и это поле никогда уже не кончится. И все мы здесь умрем. Если сначала были шутки-прибаутки, истории об уборке картошки в детстве, юности, то сейчас все это сменилось тихой злостью, отупением.
Периодически вспыхивают из-за пустяков ссоры на грани драки. Разминают все. Обидчики расходятся на разные концы поля. Поле большое, никто никому не мешает. Пошел осенний дождь. Моросящий. Мелкий. Подлый.
— Ну, все! Конец мучениям! Спасибо, Господи, за ниспосланный дождь!
— Ну, все! Небо обложено. Сегодня и завтра — выходной! Отоспимся!