Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) Бовуа Даниэль

Долой шляхетскую солидарность!

Более 70 тыс. деклассированных на 410 тыс. польского населения – неплохой результат, однако аппетит приходит во время еды, и царские власти на этом не остановились. Внимательные члены Комитета западных губерний заметили, что шляхта, не имевшая земли до 19 октября 1831 г., приобрела ее позже, по всей видимости желая получить право перехода в первый разряд. Министр юстиции решил, что с подобными уловками не следует мириться. 16 января 1834 г. Комитет получил распоряжение императора немедленно взять эти имения под опеку, а позже продать их в течение трех лет.

Прибыли, полученные от продажи поместий, должны были поступить в государственную казну. Одновременно с этим было решено на всякий случай перепроверить статус шляхты, уже признанный нерушимым, в связи с чем Герольдии было поручено проверить ее родословные записи579. На заседании Комитета 9 марта 1835 г. было принято решение заставить тех, кто не пройдет ревизию, подписать обязательство продать землю в течение трех лет.

Наиболее эффективную идею, способствовавшую запуску всего механизма, подала волынская полиция. Она обнаружила, что шляхта этой губернии совершила проступок при «выдаче» деклассированных, т.к. последних оказалось втрое меньше, чем в двух других губерниях. Кроме того, представители волынской шляхты и, прежде всего, волынский предводитель Г. Ленкевич не оказались в достаточной степени требовательными. С легкостью была установлена одна из причин «отсутствия успеха». 9 февраля 1834 г. царские жандармы заметили, как до этого в ноябре 1832 г. заметил генерал-губернатор (но воздержался от дальнейших шагов), что большое количество подтверждений дворянства было выдано уездными дворянскими собраниями уже после 19 октября 1831 г. Житомирский полицмейстер, не колеблясь, приказал своим подчиненным самим передать в казну список всех «так называемых дворян», утвержденных после упомянутой даты, для немедленной записи в однодворцы. Он предполагал, что, возможно, после таких мер волынская шляхта перестанет искать пути обойти закон. Он также добавлял, что в конечном счете лишь сыновья истинных дворян имеют право на титул, а все родственники в боковой линии подлежат деклассированию.

Предводитель волынского дворянства Ленкевич естественно не мог не взяться за перо и не выразить протест, с которым в первую очередь он обратился к Левашову, указывая на то, что подобными действиями попираются права шляхты, защищаемые дворянскими собраниями. Он обвинил гражданского губернатора в злоупотреблении своими полномочиями и потребовал вмешаться в это дело580.

Через неделю он позволил себе обратиться к генерал-губернатору по-французски, на языке светских людей, подчеркивая, что социальные потрясения такого масштаба приведут к человеческим трагедиям. Он писал: «Считаю своим долгом уведомить Вас об обстоятельствах, которые могут привести к актам отчаяния, пример которых мы имели не так давно, когда одна женщина нашего сословия покончила с собой из-за отчаяния о своей дальнейшей судьбе. При семьях помещиков Волынской губернии живет много шляхтянок, кузин, служащих у них, или состоящих на попечении и на средства главы семейства, которые нигде не записаны, не имеют ни одного паспорта, поскольку он им не был нужен, так как они всегда находились дома. Теперь же, когда им грозит необходимость получения письменного вида, которого у них никогда не было, они плачут и горюют, а из губернии все приходят грустные новости по этому поводу…» В заключение волынский предводитель просил найти «быстрое средство и облегчить страдание стольких людей»581.

Однако царских бюрократов подобные вопросы вовсе не волновали, напротив, пример Волынской губернии им показался замечательным, и 28 августа 1834 г. на представление Комитета западных губерний царь утвердил новые обязанности полиции, которые были распространены и на другие губернии. С этого времени дворянские собрания, на которые возлагалась все еще значительная часть работы по проведению ревизии, утратили одно из основных преимуществ – право регистрации доказательств благородного происхождения и выдачи соответствующих документов.

На протяжении следующего, 1835-го, года царская администрация никаких новых мер в этом направлении не предпринимала, она как будто пыталась обрести второе дыхание. Это объясняется двумя причинами: сначала следовало «урегулировать» положение 70 тыс. исключенных, приспособить их к новым условиям жизни, а новому генерал-губернатору трех губерний было необходимо время, чтобы войти в курс дела, в конце 1834 г. граф А.Д. Гурьев сменил на этом посту В.В. Левашова. Следует, однако, отметить проявление особой строгости со стороны казенных палат в тот год. Недовольство последних вызывала необходимость записи новых однодворцев, поэтому они требовали также предоставления признанных фальшивыми свидетельств о принадлежности к «прежней шляхте». Таким образом, они хотели предотвратить проникновение в категорию однодворцев помещьчьих и государственных крепостных, что повысило бы их социальный статус!582

Однако передышка в деятельности царской администрации была недолгой. Вновь волынская полиция оказывается на острие борьбы с шляхтой. Особенно отличился капитан Бек, офицер жандармского корпуса, сразу после нескольких рапортов завоевавший благосклонное отношение Гурьева. Его не удовлетворило то, что дворянские собрания лишь теперь были лишены права выдавать подтверждения, и он предложил провести перепроверку выданных после 19 октября 1831 г. подтверждений. Выдвинутые им 22 мая 1836 г. причины проведения ревизии уже известны: как и ранее, речь шла о необходимости увеличения рекрутского набора и недостаточных суммах собираемых налогов. Он также указывал и новые причины: жалел, что полиция действовала недостаточно энергично и не конфисковала все подозрительные документы, в связи с чем среди выданных в спешке дворянскими собраниями подтверждений было большое количество поддельных, изготовленных некими Куликовским, Одынецким и другими. Он выслал одного из своих подчиненных для проверки четырех сел Житомирского уезда, в результате было выявлено одиннадцать недействительных документов и пять фальшивых генеалогий, составленных Куликовским, Пентковским и Осецким. В данном случае речь шла о 28 душах мужского пола, уклонявшихся от уплаты налогов и несения военной службы583. Вывод рапорта был очевиден: конфисковать как можно больше подтверждений и передать их на проверку в комиссии.

Сначала Гурьев удовлетворился тем, что 30 мая попросил Бека расследовать дело фальсификаторов, но 2 июня Бек подлил масла в огонь, сообщив, что обнаружено еще 20 случаев незаконной записи в дворяне дворянскими собраниями в 1832 – 1834 гг.: «…злоупотребление сего рода в Волынской губернии так обширно, что оно разлилось во все отдаленные концы ее. За всем тем, я употребляю все зависящие со стороны моей скромные меры для открытия, кому именно и когда выданы были депутатским собранием неправильные выписи о дворянстве и в последующем буду иметь честь доносить Вашему Сиятельству». Он также возвращался к идее создания особой комиссии и надеялся, что гражданский губернатор Н.В. Жуковский поддержит его идею.

Действительно, 25 июня 1836 г. Жуковский, который уже просил 12 июня предводителя губернского дворянства послать список подтверждений, выданных после 1832 г., написал А.Г. Гурьеву, что, по его мнению, необходимо создать, как и хотел Бек, «особую комиссию из доверенных лиц», т.е. русских.

Это не было незначительное дело. Речь шла не больше не меньше о том, чтобы передать гражданской администрации всю полноту власти над польской шляхтой, т.е. полностью отстранить от дел дворянские собрания. Однако Гурьев не был готов взять на себя ответственность за такие шаги. Больше полутора лет он закрывал глаза на действия Жуковского, чтобы тот уменьшил сопротивление волынской шляхты, между тем как более послушные Подольское и Киевское дворянские собрания сами исключили из своих рядов нежелательных для царских властей «братьев».

В 1840 г. киевский гражданский губернатор отмечал, что многие помещики этих губерний уже не проявляли шляхетской солидарности и не чувствовали угрызений совести, выдавали неблагонадежных, по их мнению, собратьев. Впрочем, помещики пришли к выводу, что от менявших место жительства безземельных шляхтичей не было той же выгоды, что от прикрепленных к земле крепостных. Кроме того, случалось, что помещик должен был платить за них питейный сбор, тогда как этих людей в его поместье уже не было. Оказалось, что проще от них избавиться584.

Хрупкость социальных связей внутри шляхетского мира верно представил Ю. Крашевский, описывая взаимоотношения помещика с домочадцами: «Панам хочется временами подшутить над кем-то, иметь при себе безответное существо, удобное как кожаная подушка, пригодная и для стула и под голову, существо, которое вместо них пойдет, поедет, поругается, напишет (если сможет), соберет им сплетни со всего мира, которое молчит, когда молчат, смеется, когда смеются, пьет, когда пьют, и играет, когда играют. Они, однажды посвятив свою жизнь тунеядству, умеют стать нужными в доме, совсем так, как любой предмет меблировки комнаты, на который владелец почти не обращает внимания, однако станет ему досадно, если бы его вынесли, и он сразу заметит его отсутствие»585.

Открытая война между губернским дворянским собранием и царскими властями сначала вспыхнула лишь в Волынской губернии. Гражданский губернатор дал специальному чиновнику по фамилии Дейша разрешение на проверку незадолго до этого выданных свидетельств. В свою очередь, «верный сын отечества и преданный подчиненный» Жуковский вновь обратился к Гурьеву 7 августа 1836 г. с просьбой именно ему доверить вновь созданную проверочную комиссию, поскольку опасался, что непосильный труд, взваленный на плечи одного Дейши, будет тому не под силу. К тому же он не до конца был уверен в неподкупности этого чиновника, который может соблазниться на взятку или поддаться давлению влиятельных лиц из польской шляхты.

Однако было достаточно одного вмешательства этого чиновника в деятельность Волынского дворянского собрания, чтобы вызвать решительный протест овруцкого предводителя Малаховского, исполнявшего обязанности губернского предводителя дворянства, и депутатов Старчевского, Избицкого, Поляновского и Троцкого. Протест от 7 августа 1836 г. был адресован Гурьеву. Его авторы ссылались на привилегии, гарантированные российским законодательством, в первую очередь ст. 114-й т. IX Свода законов, предоставлявшей дворянским собраниям статус губернских органов гражданской власти, действие которых может контролироваться лишь Сенатом при посредничестве Герольдии. Авторы подчеркивали, что всегда придерживались правил регистрации родословных, «но если бы даже и допустить, что депутатское собрание отступило от предначертанных узаконений, то таковое действие оного не могло никаких вредных для Правительства произвести последствий…» (Гурьев подчеркнул карандашом столь дерзкое заявление). Документ заканчивается просьбой отозвать Дейшу, «чтобы собрание не было стесняемо нарушением своих преимуществ».

Конфликт набрал такую силу, что начиная с декабря 1836 г. Дейше не было разрешено Волынским собранием проверять его деятельность. Гражданским властям не осталось в такой ситуации ничего другого, как подать 14 декабря жалобу Гурьеву и представить ультиматум шляхте, которая должна была выдать разрешение до 15 января 1837 г. Однако ничего так и не произошло. На протяжении 1837 года каждая из сторон прочно стояла на своих позициях. Гурьев не решался навязать свою волю, а Дейша жаловался, что его задание неисполнимо. В других губерниях работа шла своим чередом. Подольский гражданский губернатор ни разу не вступил в конфликт с дворянским собранием, которое отказалось представить ему списки, составленные после 1831 г.: оно само провело отбор. Видимо, во многих уездах колебались между желанием сохранить шляхетское братство и желанием отбросить безземельную шляхту, лишь бы только дворянские собрания сохранили свою автономию. Все четыре отчета подольского губернатора Гурьеву свидетельствуют о его беспомощности, когда речь шла о вмешательстве в деятельность собрания (отчеты от 11 и 23 июля, 8 августа 1836 г., 26 мая в 1837 г.).

Киевский гражданский губернатор в связи с отказом дворянского собрания 17 августа 1836 г. предоставить для проверки подозрительные книги с записями, сделанными после 1831 г., пытался провести полицейскую проверку на основании данных о дворянах в только что завершенной восьмой ревизии населения Российской империи, однако там недоставало сведений о происхождении, поэтому он также согласился создать специальную комиссию.

Период «разброса и шатаний» закончился, когда в Киев прибыл Д.Г. Бибиков. Дворянские собрания были полностью лишены влияния на процедуру проверки титулов.

Мясорубка для шляхты

Став генерал-губернатором в феврале 1838 г., однорукий Дмитрий Бибиков (он потерял руку под Бородино), чей гражданский чин тайного советника был конвертирован годом ранее в генерал-лейтенантский, очень быстро проявил себя как сторонник суровых мер в борьбе с обнищавшей шляхтой. В основе антипольской волны 1840-х годов лежало три основных причины: 1) существование определенной атмосферы истерии в верхах из-за рапорта волынского военного губернатора генерала Маслова на имя Николая I; 2) очередное появление призрака революции и одновременное раскрытие «заговора» Ш. Конарского; 3) активизация охоты на «фальшивых дворян» в Волынской губернии.

Причиной суровости царских властей стал рапорт генерала Маслова царю от 5 декабря 1838 г., представленный после поездки с ревизией по Волынской губернии. В рапорте, среди прочего, шла речь о странной околичной шляхте, которая жила с собственных (ненанятых) земельных наделов. О ее существовании Петербургу до этого времени ничего не было известно. Царь отметил на полях, что дело требует немедленного выяснения, и уже 19 января 1839 г. министр внутренних дел А.Г. Строганов потребовал от Бибикова объяснений586.

Маслов доложил, что в Волынской губернии есть много бедной шляхты, которая, в отличие от другой, живет целыми селами, называемыми околицами. Он сообщал: «Прискорбно видеть, что люди, погруженные в грубое невежество, развращенной нравственности, ни пониманием, ни образом жизни не отличающиеся от здешних крестьян и не несущие ни государственных повинности, ни службы, пользуются правами, присвоенными дворянству». И хотя, как уточнял Маслов, эти привилегии были дарованы им польскими королями, они, по его мнению, ничем не оправдывают своего существования, потому что на протяжении веков не приносили государству никакой пользы. Маслов обращал внимание на странные вещи в этих околицах. Так, например, недалеко от Овруча в селе, где насчитывалось свыше тысячи душ, у всех была одна и та же фамилия! Эти люди говорили на «малороссийском наречии», однако, как признавал Маслов, они, невзирая на бедность, жили достойно и чисто, кроме тех, которые обитали в лесу в курных избах.

Описание жизни в таких «шляхетских» селах, в особенности в Литве, хорошо представлено в польской литературе. Элиза Ожешко идеализировала быт этих сел еще в конце XIX в. в повести «Хам». Юзеф Игнацы Крашевский наблюдал жизнь околичной шляхты на севере Волынской губернии около 1838 г., т.е. примерно в то же время, что и Маслов. Вот как он описывает село Серницка, где жили 240 «шляхетских» семей, которые называли себя мазурами или будниками (поскольку жили в курных хатах, которые называли «будами»): «Улицы как таковой нет, каждый живет и строится на своем куске земли там, где хочет. У каждого коровник иначе повернут, все дома в разные стороны глядят, на каждое подворье вход с иного бока, истинная картина беспорядка и шляхетской свободы. Среди этого хаоса застройки бродят существа, которые одеждой, а временами и лицом напоминают крестьян; бабы босые, желтые, худые; дети полуголые, и все это – паны!»587

Польский писатель дает ценное свидетельство об уровне украинизации этого населения и показывает, что стремление царских властей ассимилировать этих людей с крестьянами зачастую было лишь юридическим подтверждением процесса, который если еще не завершился, то уже давно начался. Единственное, что осталось у этих «шляхтичей» от былого звания, писал Крашевский, это верность пословице – «шляхтич на своем наделе равен воеводе». «Все они сегодня греческого вероисповедания, – отмечал автор, – суеверия у них общие с крестьянами, с которыми они близко сталкиваются, несмотря на свое происхождение, они переняли от них многие верования и обычаи… Вид этих людей меня заинтересовал, но в то же время и огорчил. Состояние их варварского невежества, а при том путаные воспоминания о более высоком, аристократическом происхождении, гордость в каждом движении и слове печально контрастировали с их видом и бедностью. Какими же должны были быть превратности судьбы, чтобы довести этих людей до такого состояния, подобной слепоты…!»588 Все они, по словам Крашевского, претендовали на один и тот же герб, дарованный им королевой Боной Сфорца, но не значащийся в известном Польском гербовнике К. Несецкого.

Эта странная социальная среда стала темой повести Крашевского, написанной в 1847 г., под названием «Будник». Автор акцентировал в ней внимание на остатках привязанности этих людей к польской культуре589. Но, может быть, Крашевский ошибался? Были ли в действительности предки этих людей когда-то поляками? Не были ли это потомки руських путных бояр?

В любом случае «открытие гуронов» наполнило сердца министров тревогой. Строганов бомбардировал киевскую администрацию требованиями послать информацию, а Бибиков требовал отчетов как от волынского гражданского губернатора, так и от исправников.

До 14 июля 1839 г. Комитет министров не располагал никакими сведениями, и лишь 1 августа наконец поступила объяснительная записка волынского гражданского губернатора, из которой следовало, что горячка была вызвана малозначащей причиной. Действительно, вокруг Овруча жила обнищавшая шляхта, но на своей земле. Там было, к примеру, 32 семьи Билошицких из села Билошице, 38 семей Болсуновских в округе Болсунова, 33 семьи Бехов из Бехов, 27 Васковичей из Васковиц, 58 Кобылинских из Кобылин. Гражданский губернатор предполагал, что, возможно, среди них и могли найтись несколько дезертиров, однако следовало вначале проверить их права на дворянство, что и собирались сделать ревизоры из Житомира. Губернатор сообщал, что количество этих людей не превышало 1100 семей (5987 душ) в околицах Овруча, 63 семьи в околицах Луцка, 48 – вокруг Житомира590.

Власти не могли признать, что подняли шум по пустякам. Однажды заведенной бюрократической машине понадобилось десять лет, чтобы оставить в покое околичную шляхту… Еще в 1850 г. среди шляхтичей будут искать «дезертиров и бродяг». Это типичный пример функционирования царской администрации, удачно подмеченный Гоголем во времена Николая I: вокруг незначительного факта накапливается огромная корреспонденция; неясная оговорка в рапорте какого-то военного, не знающего местных обычаев, перерастает в лихорадочную бюрократическую писанину591. Несмотря на весь гротеск, данная ситуация была обусловлена существовавшей атмосферой недоверия и ненависти. Интересно то, что эта шляхта из-под Овруча, имевшая собственные клочки земли и необходимые бумаги, была признана настоящей!

Другой причиной возмущения властей стало беспокойство в связи с делом Ш. Конарского (о нем еще пойдет речь в дальнейшем, поскольку оно касается как безземельной шляхты, так и помещиков). На тот момент это дело дало властям повод удвоить рвение в борьбе со всем польским населением империи. В тайной записке на имя Николая I, с которой тот ознакомил Комитет западных губерний на заседаниях 1, 24 и 25 февраля 1839 г., Бибиков живописал, словно в бреду, «нынешнее расположение умов во вверенном мне крае». Он подчеркивал, что положение дел хуже, чем в 1830 г. Шляхта и духовенство, как он лично объяснял Комитету, со времени присоединения этих земель к России не перестают вспоминать былые лучшие времена, чему способствовали новые обстоятельства. Он представил количество дворян, которых следовало в обязательном порядке исключить из списков, чтобы вновь на этих землях воцарилось спокойствие. В трех украинских губерниях, по его мнению, оставалось еще 178 тыс. лиц, причислявших себя к шляхте, в то время как в лучшем случае около 3 тыс. из них можно было отнести к дворянам592.

Представленные Бибиковым цифры дают возможность понять темпы и размах деклассирования. В списки была внесена шляхта, чей статус был подтвержден дворянскими собраниями. Бибиков уточнил эти данные в статистической части своего отчета о состоянии трех губерний, высланного в Петербург 28 февраля 1840 г.593

Итак, 178 684 лица обоего пола, получившие подтверждение о принадлежности к дворянству от дворянских собраний, по состоянию на 1840 г. ожидали ревизии. В дальнейшем мы увидим, каким образом генерал-губернатор возьмется за реализацию своего грандиозного плана. Сейчас же обратим внимание на то, что в том же отчете даются и другие крайне ценные сведения, а именно: количество однодворцев и граждан в трех губерниях на конец 1839 – начало 1840 г.:

Как уже отмечалось, в конце 1833 г. дворянские собрания были вынуждены согласиться на деклассирование 72 144 человек, а это значит, что в 1834 – 1839 гг. количество деклассированных составило:

165 283

– 72 144

93 139

По губерниям количество деклассированных было следующим:

Как видим, в Волынской губернии имело место наибольшее сопротивление сокращению шляхты, хотя надо признать, что общее количество деклассированных значительно возросло. Это, несомненно, можно частично объяснить энергичной деятельностью Бибикова на посту генерал-губернатора. Его усилия не принесли желаемых результатов лишь в Волынской губернии, что не могло не вызывать у него досады. 4 августа 1838 г., учитывая очень скромные результаты деятельности Дейши и его преемника (с ноября 1837 г.) Стояновского, Бибиков предложил министру юстиции заменить последнего уже двумя ревизорами – Механцевым и Бутовичем. С этого времени возможности проведения ревизии расширились. Однако 16 сентября 1838 г. Механцев сообщил, что для завершения проверки записей, сделанных по решению дворянского собрания в 1832 – 1838 гг., он должен проверить дела 6050 семей, а 4 января 1839 г. он доложил, что не продвинулся дальше 1832 года. Кроме того, волынское дворянское собрание, возглавляемое графом Янушем Илинским, продолжало вести себя вызывающе: 7 ноября 1838 г. оно вновь обратилось с адресом к Бибикову, в котором выразило удивление в связи с вмешательством Механцева не в свои дела, поскольку собрание, хотя и не получило ответа, выслало еще 30 июля 1836 г. в Герольдию соответствующую информацию обо всех своих действиях. В качестве доказательства прилагалось дело объемом в 104 страницы. Собрание просило освободить Механцева от исполнения возложенных на него обязанностей594.

В ответ в атмосфере общего подъема, о котором уже говорилось, министр юстиции выслал 18 марта 1839 г. Бибикову письмо, в котором упрекал последнего в медленности действий и беспорядках на Волыни. В свою очередь, Николай I получил рапорт жандармского генерал-майора фон Дребуша, переданный влиятельным графом А.Х. Бенкендорфом. Последний добавлял, что еще есть «много» фальшивых шляхтичей, которых следует выявить595.

Вскоре царь сам пришел к выводу, что процесс деклассирования поляков действительно затянулся. В протоколах заседаний Комитета министров от 5 и 19 сентября 1839 г., куда был приглашен и Бибиков, указывалось на необходимость установить «неослабное наблюдение за скорейшим окончанием поручения, возложенного на Комиссии Высочайше Учрежденной для Ревизии действий Дворянских депутатских собраний». Николай I отметил на полях, что генерал-губернатор должен был доносить ему «об успехах каждые три месяца»596.

Напуганный Бибиков надавил на всех чиновников, занимавшихся этим делом: на Механцева в Житомире, Попова в Киеве, Вильмяновского в Каменце, гражданских губернаторов, предводителей дворянства (7 октября 1839 г.), требуя просматривать по 100 дел семей в месяц597. Он и сам понимал, что это невозможно.

Бибиков вновь отправился в Петербург для участия в трех длительных заседаниях Комитета западных губерний – 18 ноября, 9 и 23 декабря 1839 г., где вместе с министром юстиции предложил то, чего волынская полиция добивалась с 1836 г., а именно – создать в Киеве специальную, единственную для трех губерний комиссию, которой в течение полугода будут переданы все документы дворянских собраний. Работа комиссии должна была вестись исключительно в Киеве и завершиться не позже чем через три года. Князь Долгорукий, виленский генерал-губернатор, отказался принимать участие в этих драконовских мерах. На этот раз в авангарде репрессий выступили украинские губернии.

Заключительная часть протокола заседания петербургского Комитета преисполнена оптимизмом. В ней выражалась радость в связи с давно ожидаемым решением вопроса о будущем урегулировании положения люда, который «не решается до окончательного рассмотрения прав своих вступить в податное сословие и потому, оставаясь праздным, с одной стороны по необразованности и недостатку оседлости, более других склонен к буйству и мятежу, а с другой, распространяет в краю дух неудовольствия и ропота. Уменьшение сколько возможно сего вредного класса людей и лишение его средств нарушать общее спокойствие было по восстановлении общественного порядка предметом первых попечений Правительства». Зная, что, по данным Бибикова, это касается 178 тыс. человек, Комитет испытал радость от возможности покончить с этим делом, «дабы праздную в Западном крае шляхту скорее обратить в полезные граждане и подчинить настоящему порядку вещей». Вершиной цинизма было то, что в указе, подписанном Николаем I, говорилось о том, что он издается «для облегчения жителям Западных губерний предоставления доказательств их принадлежности к дворянству»!598

В ход был запущен огромный механизм, который, подобно мясорубке, должен был перемолоть польскую шляхту, обратив в рабство вольных людей. На это не жалели средств. Наряду с армией писарей в комиссию входили чиновники высокого ранга, получавшие отдельную плату: председатель – 1143 рубля серебром в год и 571 рубль серебром на питание, товарищ председателя – 857 рублей серебром, советник – 714 рублей серебром, столоначальники – по 685 рублей серебром, а переводчики, необходимые для перевода текстов с «польского диалекта», – по 1372 рубля серебром! В комиссию входил также представитель шляхты, хотя и без права голоса. Т. Бобровский о представителе киевской шляхты вспоминал, что тот «плакал, но подписывал»599.

Все они приступили к этому титаническому чиновничьему труду, следы которого сохранились до наших дней в отдельном фонде Центрального государственного исторического архива Украины в Киеве600. Практически каждое из 2364 огромных дел, содержащих семейные документы, насчитывает более 1000 листов. Это печальное свидетельство эффективной и неслыханной ликвидации целого социального слоя.

Все было предусмотрено и регламентировано, начиная от ключей к шкафам и заканчивая качеством бумаги. Секретари, переводчики, канцеляристы, подгоняемые председателем, требовавшим все большей отдачи, трудились не покладая рук. Рекомендации Герольдии были однозначны: не признавать ни одного подтверждения, выданного дворянским собранием601. Вся эта бумажная кутерьма по сути своей была зловещей комедией. Однако следовало делать вид, что дела внимательно изучаются, при этом семейные документы подлежали конфискации, чтобы отнять у заинтересованных возможность в дальнейшем подавать жалобы и просьбы. Росли стопы бумаг с проводимыми сопоставлениями, ежемесячными реестрами и т.п. Каждое генеалогическое древо сопровождалось комментариями на 4 или 5 страницах, которые в 98 % случаев заканчивались отказом.

Большинство исключений из дворянства производилось на основании отсутствия необходимых доказательств. При этом безжалостно отбрасывались свидетельства о крещении, свидетельства соседей, украшенные иногда восковыми печатями, или свидетельства уездных собраний. Подобным образом поступали и с актами о продаже в прошлом имений, даже когда они относились к XVII – XVIII вв. Огромное количество убедительных с виду генеалогий отвергалось по формальным причинам. Очевидной была злая воля: ведь главным было избавиться от шляхты как таковой, этого инородного тела в российской государственной системе. В большинстве случаев в конце протоколов ревизии говорилось, что комиссия предлагает отнести того или иного в список дворян, которые, хотя и были внесены в родословные книги, не имели на это права согласно действующему законодательству, поскольку в их делах имеются несоответствия и не соблюдены формальности. Эти списки вместе с прилагаемыми документами должны были передаваться в Герольдию.

Таким образом, в расставленные сети один за другим попадали тысячи шляхтичей. Бибиков, естественно, следил за ходом работы, ежемесячно ее контролируя. За четыре года у него накопилось двадцать пять огромных дел со статистическими данными602. Поскольку наибольшие трудности возникли в Волынской губернии, то начатая еще Механцевым ревизия продолжалась одновременно с работой Киевской комиссии и длилась вплоть до 1841 г.603

Через три года, как и можно было предположить, ревизия еще не была завершена. Бибиков просил продлить срок деятельности Центральной комиссии трех губерний до 1 января 1845 г. и получил согласие Комитета западных губерний604. Генерал-губернатор был готов продемонстрировать уступчивость, стремясь заинтересовать тех, кто еще не представил своих бумаг для проверки Комиссией, но столкнулся с непониманием еще более строгого чиновника, министра юстиции. Бибиков, к примеру зная, какой ужас вызывала у людей военная служба, просил его о том, чтобы тех, кто опоздал с представлением документов, забирали в рекруты лишь после двух очередных наборов. Однако это вызывало возмущение министра, который посчитал, что подобная отсрочка может вызывать новые надежды на полное освобождение от военной службы и послужит причиной беспорядков во время первого набора. А потому не могло быть и речи об облегчении судьбы новых однодворцев605.

Какими же были итоги пятилетнего труда? В статистических данных, высланных Киевской центральной комиссией в Герольдию, сообщается лишь о количестве пересмотренных семейных дел. Однако и эти цифры весьма красноречивы, чтобы оценить результаты проведенной «работы»606.

По каждой губернии была представлена ежегодная роспись итогов работы, наряду с небольшим количеством подтвержденных дворян, указывалось четыре категории тех, кто получил отказ по различным причинам: 1) лица, незаконно внесенные в родословные книги; 2) лица, права которых представлялись сомнительными; 3) лица, предоставившие неполный комплект документов, неправильные или подложные документы; 4) лица, которых без проверки предлагалось отнести к податным сословиям. Суммировав ежегодные данные, получаем следующие цифры за период 1840 – 1844:

К этим цифрам можно смело добавить данные о семьях, чьи дела были высланы для проверки в Герольдию:

А вот количество семей, дворянское происхождение которых было подтверждено:

Трудно точно определить, сколько человек насчитывала каждая семья. Можно лишь приблизительно предположить: в уже цитируемой записке на имя министра юстиции с просьбой о продлении срока проведения этой акции, рассмотренной Комитетом западных губерний 12 декабря 1843 г., Бибиков утверждал, что на тот момент было проверено 18 546 семей и получены следующие результаты:

541 человек признано дворянами

16 300 человек оставлено на рассмотрение Герольдии

79 069 человек исключено из шляхты и присоединено к однодворцам.

Центральная комиссия проинформировала Бибикова о количестве деклассированных за предыдущий год607:

4835 в Киевской губернии

36 119 в Подольской губернии

Эти данные в целом дают почти 120 тыс. лиц окончательно деклассированных на протяжении четырех лет. Однако окончание работы Центральной комиссии вовсе не означало прекращения охоты за «фальшивой шляхтой». В 1845 г. местная полиция получала приказы преследовать тех, кто избежал деклассирования. На 5 июля 1844 г., согласно предыдущему документу, еще осталось 28 536 лиц «для ревизии» в Подольской губернии и 2916 семей в Киевской (около 12 тыс. лиц). Нет оснований сомневаться, что вместе с этими 40 тыс. очень немногим из 178 тыс. шляхты, которую Бибиков собирался деклассировать в 1839 г., удалось избежать репрессий. Таким образом, между 1840 – 1846 гг. было деклассировано по крайней мере 160 тыс. человек.

Польская газета в Петербурге «Tygodnik Peterburski» (1845, № 70) опубликовала еще один указ Сенату, в котором говорилось, что «прежние шляхтичи», которые не представили свои бумаги к этой дате, будут немедленно и без исключения записываться в однодворцы.

16 сентября 1847 г. Комитет западных губерний вернул дворянским собраниям право выдавать подтверждение и регистрировать документы дворян-землевладельцев, которыми до этого времени не интересовались. Бибиков вплоть до 1853 г. ежемесячно получал полицейские и судебные отчеты из всех 36 уездов, где указывалось количество «прежних шляхтичей», переведенных в податное сословие. Цифра редко превышала 3 – 4 семьи. Однако в период политических волнений вновь наблюдались вспышки репрессий. Так, в июне 1848 г. в Балтском уезде к однодворцам было отнесено 255 человек, в июле – 490, в августе – 1950, в сентябре – 181, в октябре – 78, в ноябре – 29, в декабре – 24608.

Социально-культурная смерть

Разве может вызывать удивление то, что в империи, достигшей к тому времени крайней степени закостенелости и полицейского гнета, Д.Г. Бибиков после осуществления столь памятной акции настолько пришелся по нраву Николаю I, что в 1852 г. был назначен министром внутренних дел?

Однако попробуем разобраться в ситуации, в которой оказалась «бывшая шляхта», уже практически полностью деклассированная.

Как уже отмечалось, в 1834 г., когда эта группа еще казалась малочисленной, Канкрин разработал для новых однодворцев план по организации их в общины, типичные для русского крестьянства, в связи с чем предусматривалось значительное перемещение населения; однако царь рекомендовал тогда обратиться к проекту через три года. В действительности ничего сделано не было. Результаты работы Киевской центральной комиссии указывали на то, что категория однодворцев значительно вырастет, поэтому 4 декабря 1841 г. Комитет западных губерний вновь вернулся к рассмотрению этого плана.

В связи с этим представляет особый интерес спор между министром государственных имуществ П.Д. Киселевым и министром внутренних дел А.Г. Строгановым по вопросу о том, на кого из них ляжет ответственность за эту, столь неудобоуправляемую, группу людей. Киселев сожалел, что эти люди еще не были организованы, а разработанный в 1834 г. проект был непригоден, т.к. создать предусмотренные в нем общества было невозможно из-за низкой концентрации этих людей в одном месте, а между тем налоги в должном объеме не поступали.

По мнению Киселева, этих людей следовало переселить на казенные земли, поскольку до сих пор все реформы, даже те, которые были направлены на изменение правового статуса поляков, даже превращавшие их чуть ли не в рабов (будущий посол в Париже, правда, высказывался более деликатно), имели серьезный недостаток: эти люди продолжали сохранять связь с лицами опасными и более влиятельными, чем они сами, – с польскими помещиками, в огромных имениях которых они продолжали находиться. Властям следовало принять меры, которые убедят этих людей (какая исключительная находчивость!) в необходимости переселиться и трудиться на казенных землях. Чем же они должны были там заниматься? Министр не скрывал конечной цели операции. Они должны были в обязательном порядке заниматься земледелием, чтобы, «удалив однодворцев от влияния помещиков, сосредоточить их на землях казенных под особым сельским управлением… слить их, подобно однодворцам Великороссийских губерний, с податным состоянием».

По правде говоря, исходившие от царских властей призывы покинуть помещичьи земли, которые в глазах шляхты были в первую очередь польскими, были очень наивными. Киселев предлагал, а Комитет с ним согласился, опубликовать приглашение заселять пустующие казенные земли в Саратовской и Оренбургской губерниях и на Кавказе, где переселенцам предоставлялись дополнительные свободы. В связи с этим планом царь издал «Высочайшее повеление 2 июня 1841 года об усилении способов к переселению однодворцев». Данный документ предоставлял однодворцам те же льготы, что и казакам, которых в этот период также массово переселяли, в основном в Екатеринославскую губернию. Кроме того, рекомендовалось, чтобы шляхтичи переселялись вместе с казаками в соотношении один к десяти (политика нейтрализации и слияния после Второй мировой войны получила название «тактика салями»).

Однако, как подсказывал здравый смысл, пока еще не было осуществлено массовое переселение, необходимо было позаботиться об организации жизни лишенных отныне свободы поляков там, где они проживали. Киселеву пришла в голову причудливая идея, уже когда-то высказанная Платоном Зубовым. Следовало сначала как можно крепче привязать к земле тех, кто уже жил на казенных землях, заставить платить их подушную подать, перемешав их насколько возможно и связав круговой порукой с крестьянством. Следовало также с целью предотвращения побегов составить подробную перепись, в случае самовольного ухода считать беглецов бродягами. На семьи, не заявившие на беглеца в течение трех дней, и на тех, кто предоставлял убежище «бродягам», предлагалось налагать штраф в размере одного рубля серебром.

Остальных следовало, и в данном случае Киселев апеллировал к Строганову, передать в ведение Министерства внутренних дел. Кроме того, часть можно было бы отправить в военные поселения, а тех, кто не имел постоянного места жительства, – в города. Таким образом, «бывшая шляхта» была бы полностью интегрирована в формальные структуры Российской империи и не представляла бы угрозы общественной стабильности. Далее размышления министра приобрели мечтательный характер: «Таким образом заведование однодворцами разделится по их жительству, каковая мера будет иметь весьма важное последствие, и именно раздробление и уничтожение сего сословия, сохранение коего в общем составе гражданском неудобно по его происхождению. Не имея особого общего управления и быв приписано частями к другим ведомствам, оно лишится самобытности, разрушится в своем составе и с тем вместе истребится и шляхетское воспоминание».

Однако у Строганова эти планы вызвали вопросы: где уездная полиция должна была найти средства для переселения однодворцев из частных владений, в которых, о чем Киселев забыл, они по большей части и жили? Приняв во внимание это замечание, Комитет постановил заняться пока «бывшей шляхтой», живущей на казенных землях, примеру которой, возможно, последуют и другие. И на этом пока вопрос был закрыт609.

К нему вновь вернулись через пять лет, когда 5 февраля 1846 г. Бибиков представил свои рассуждения в Комитете западных губерний, которые, хотя и имели иное, чем у Киселева, направление, не способствовали решению вопроса. Тем не менее само по себе выступление Бибикова представляет для нас особый интерес. В нем в четкой форме представлена суть идеологии, обуславливавшей действия властей при решении шляхетского вопроса, начиная с 1831 г., а также отражены продолжавшие существовать стереотипы. «Если желать, чтобы сословие однодворцев и граждан Западных Губерний, составившееся из бывшей польской шляхты, буйной, беспокойной и ленивой, образовалось в сословие людей полезных, то следует уничтожить сие вновь образованное сословие, отличное по своим податям, повинностям и образу управления от всех прочих и устранить все допущенные доселе особенности, ибо кроме того, что сии отличия, не представляя однодворцам никаких существенных выгод, стесняют их какой-то исключительностью и соединенными с оной повинностями, они решительно вредны в политическом отношении, препятствуя сему поколению польской шляхты совершенно слиться с Русскими податными состояниями и, наконец, исчезнуть в них навсегда. Посему поручение одной части однодворцев и граждан полиции, тогда как другие, живущие на казенных землях, входят в состав казенных имений, будет только поддерживать идею отличия их от прочих жителей, а с ней утверждать более и более убеждение, что они составляют особенный класс дворян или шляхты, как они обыкновенно еще себя называют».

Однако члены Комитета не видели возможности избежать того, чтобы польские однодворцы жили как прежде, заключая соглашения с помещиками. Министр внутренних дел, наделенный теперь значительно большими полномочиями, согласился с тем, что только он может обеспечить контроль над этим населением610.

Положение от 3 мая 1847 г. о взаимоотношениях однодворцев и общества подтверждало на правовом уровне существовавшее status quo: Министерство государственных имуществ занималось теми, кто жил на казенных землях, а Министерство внутренних дел – всеми остальными, которые организовывались в фиктивные общества, их переселение на казенные земли рьяно, хотя и тщетно, поддерживалось властями611. Уплачиваемый однодворцами налог со двора должен был получать помещик, у которого они трудились по найму. Натуральный налог (зерно для хранилищ) для однодворцев был такой же, как и для государственных крестьян. Жившие в частных владениях однодворцы не могли покидать своего местожительства без свидетельства или паспорта, выданных помещиком, что еще решительнее приравнивало их к крепостным крестьянам. В свою очередь, полиции было поручено вносить в списки крепостных (сказки) тех из них, кто не заключил договора с помещиком, или тех, кто еще не прошел (а такие все еще были) проверки права на дворянство.

Эти последние распоряжения дали возможность провести окончательную чистку. 23 марта 1849 г. министр государственных имуществ приказал начальнику Киевской тайной канцелярии Еремееву присоединить к государственным крестьянам тех, кто опоздал и не подал никаких документов. Он также интересовался их количеством и возможностью переселения при оказании помощи деньгами и строительными материалами. Три гражданских губернатора провели в связи с этим запросом новое расследование. Волынский гражданский губернатор предложил выдать этим несчастным в долг помощь в размере 50 рублей серебром на двор, как и евреям, которых также переселяли (мания переселения!); долг они должны были вернуть без процентов в течение десяти лет, а также освободить их от налогов на три года612.

Понадобилось еще четыре года, чтобы выловить в поместьях всех тех поляков, которым до этого времени удавалось скрыться. Однако, несмотря на интенсивную переписку, ни Бибикову, ни затем Васильчикову так и не удалось получить долгожданные списки от гражданских губернаторов ни в 1850-м, ни в 1851-м, ни в 1852-м, ни в 1853 году. Лишь подольский губернатор 23 декабря 1851 г. представил список из 1478 семей, состоящих из 3667 мужчин и 3352 женщин. Он сообщал, что 48 семей смогут остаться там, где они живут и арендуют земельные наделы (120 мужчин и 123 женщины), остальные же должны быть безжалостно переселены на пустующие казенные земли, с предоставлением им денежной ссуды по 35 рублей серебром на каждый двор и освобождением от налогов и рекрутского набора на один год. Как видим, вновь власти руководствовались исключительно «гуманными» соображениями!

Последняя охота оказалась наиболее результативной в Подольской губернии: 18 июля 1853 г. палата государственных имуществ подвела общий итог: 3065 семей, т.е. 6821 мужчина и 6 858 женщин, что дало возможность переселить еще 1493 семьи на тех же условиях. Наименее удачно была проведена облава в Киевской губернии. 15 июля 1853 г. гражданский губернатор сообщил, что обнаружено «лишь» 185 семей, т.е. около 1100 лиц, тогда как 16 июня 1853 г. Волынская казенная палата подала список «лишь» на 398 семей613. Таким образом, в трех губерниях на протяжении 1846 – 1853 гг. было «выловлено» 3658 семей, т.е. примерно 15 тыс. человек. Нам не удалось установить их дальнейшей судьбы.

Историку не хватает документов для анализа того, как проходила эта затянувшаяся социальная деградация. Отсутствие источников объясняется низким уровнем письменной культуры данной группы людей. Они не смогли оставить свидетельств, однако некоторые факты дают нам возможность познакомиться с реакцией среды.

Прежде всего есть несколько свидетельств тщетного неповиновения; в архиве хранятся кипы жалоб лишенной дворянского звания шляхты трех губерний. Многие не сразу соглашались на деклассирование. Дворянские собрания поддерживали отдельные семьи, доказывая, что Киевская центральная комиссия недостаточно разобралась в их генеалогии. Жалобы с подписями членов дворянского собрания передавались в Центральную комиссию, в Сенат, Министерство юстиции, в них требовали более справедливой оценки Герольдией, однако все они отвергались614.

На смену отвергнутых требований, приходило отчаяние. Новоявленные однодворцы, чтобы избежать ужасной службы в армии, кое-где прибегали к средствам, распространенным среди крепостных, т.е. к нанесению себе увечья. Однако российское правосудие и в данном случае не оставляло их в покое. 30 июля 1840 г. Комитет западных губерний рассматривал дело деклассированного шляхтича Петровского615 из Киевской губернии, отрубившего себе указательный палец, чтобы не идти в солдаты. Министр государственных имуществ, в чьем ведении находился этот человек, объяснял, что представителей других социальных категорий за такое преступление наказывают розгами и отправляют в штрафной батальон или в Сибирь на поселение, однако для однодворцев подобное наказание не предусмотрено. Бибиков же считал, что однодворцев следует рассматривать наравне со всеми остальными. Комитет принял решение не наказывать Петровского, поскольку такой случай не был предусмотрен, однако в то же время Комиссии было поручено подготовить поправку к закону616.

1 апреля 1844 г. Комитет принял решение, которое на первый взгляд может показаться невинным, но последствия которого были поистине драматичными. Решение касалось однодворцев, многих из которых власти называли бездомными. Это решение свидетельствует об ожесточенном отношении царских властей ко всем, кто мог свободно передвигаться в этом закостенелом обществе. Отныне их будут первыми забирать в рекруты617.

Наиболее важным, пусть и косвенным, следствием этих мер стало пресечение доступа к образованию. До тех пор пока обнищавшая шляхта не была причислена к однодворцам, она имела право на среднее и даже высшее образование. И хотя после 1831 г. школьное образование было полностью русифицировано, тем не менее, оно давало возможность продвижения по социальной лестнице и, несмотря ни на что, помогало сохранению польской культуры, поскольку способствовало сплочению учеников, подавляющее большинство которых были поляками по рождению и во внеучебное время испытывали воздействие национальных традиций. 30 октября 1841 г. Герольдия довела до сведения Киевской центральной комиссии, что деклассированная шляхта не может состоять на службе в административных органах и обучаться в школах, подведомственных Министерству народного просвещения. Эти нежелательные лица не допускались к посещению заведений, «в которых воспитываются исключительно потомственные дворяне»618.

Бибиков, как уже отмечалось, ранее предлагал предоставить определенные выгоды с целью побудить тех, кто не представил документы в Центральную комиссию, наконец это сделать. 12 октября 1843 г. он обратился в Петербург с предложением освободить от налогов тех однодворцев, которые закончили среднюю школу с отличием. Однако министр народного просвещения С.С. Уваров занял негативную позицию, и это несмотря на признание, что такая возможность была предусмотрена законом, согласно которому всякий ученик, продемонстрировавший отличное знание русского языка и литературы и закончивший гимназию с 14-м чином, освобождался от уплаты налогов. Его беспокоила прежде всего огласка такой возможности. Поскольку ревизия прав на дворянство еще не была завершена, то, по мнению Уварова, это «понудит многих из них, пользуясь означенной льготой, поступать в учебные заведения и кончать курс наук в гимназиях». Таковым было мнение государственного деятеля, стоящего на страже образования, и президента Академии наук619.

Образование было привилегией потомственного дворянства, так же как и право владеть землей и крепостными. Однако в некоторых случаях царская администрация занимала в отношении некоторых из «бывшей шляхты» иную позицию, тем более что великорусские однодворцы имели право владеть несколькими крепостными в своих поместьях. Как уже отмечалось, те из шляхты, кто купил землю после 1831 г., должны были продать ее в 1834 г. Однако как следовало поступить с небольшим количеством тех, кто получил землю в наследство? Именно этот вопрос был задан 13 декабря 1844 г. Киселевым Бибикову. И в очередной раз была заведена бюрократическая машина, продолжившая поиски жертв. Несмотря на всю незначительность вопроса, к его решению подошли с завидным упорством, свидетельствующим о степени ожесточения властей.

Первые отчеты начали поступать в 1845 г. Волынский гражданский губернатор нашел лишь одного действительно состоятельного деклассированного шляхтича – Антония Зелинского, который имел 179 душ. У других их было немного: В. Шадурский – 12 душ, Я. Сенкевич – две семьи, В. Сидкевич – пять душ, восемь человек владели частями сел. В Подольской губернии было обнаружено пять однодворцев, у которых было по 29, 9, 5, 2, 1 крепостному соответственно, в Киевской губернии таковых вообще не было найдено. Кто-то предусмотрительно записал свое имение на жену. Зря! Все они должны были продать свои земли. В марте 1846 г. Бибиков интересовался, сделано ли все должным образом. Лишь незнанием можно объяснить ошибку, которую допустили эти люди, записавшись во второй разряд шляхты, имея право быть в первом. С целью удостовериться, что подобные аномальные случаи не повторятся, 23 января 1847 г. Сенат вновь приказал продать всю собственность, которая могла перейти в руки однодворцев. 20 августа 1849 г. Бибиков вновь потребовал провести проверку, по итогам которой было выявлено еще 14 случаев. Киевскую администрацию продолжало лихорадить и после отъезда Бибикова в 1853 г. За этот период в Киевской губернии было обнаружено еще семь подобных случаев. Все это были свидетельства беспощадного хищного отношения. Волынскому гражданскому губернатору удалось в письме к Бибикову от 8 июня 1845 г. выразить основную причину предпринимаемых властями действий в словах, которые впоследствии станут стереотипными: «Заключая об однодворцах Западных Губерний как о сословии людей необразованных, грубых и вообще преданных от праздности разным порокам, я на вопрос, могут ли они по примеру однодворцев Великороссийских губерний, удерживать в своей собственности крестьян, имею честь доложить Вашему Превосходительству, что, по моему мнению, их бы следовало устранить от владения крестьянами, как своей собственностью, ибо власть в руках подобного рода людей бывает поводом ко многим злоупотреблениям»620.

Осуществляемые столь долго, терпеливо и систематически меры не могли со временем, вопреки воле потерпевшей стороны, не оказать пагубного влияния на традицию шляхетской солидарности, объединявшую обнищавшую шляхту с польской аристократией. Спору нет – как было показано выше и как, в числе других, подчеркивал в своих воспоминаниях Т. Бобровский многие дворянские собрания неоднократно пытались противиться ликвидации рыцарского сословия621. Тем не менее это не отменяет того факта, что часть польских помещиков благосклонно отнеслась к проводимым мерам. Не следует забывать, что весь первый ликвидационный этап, до 1840 г., осуществлялся именно дворянскими собраниями. В какой-то степени возможно сравнить отношения внутри шляхетского сообщества с еврейским гетто времен Второй мировой войны, когда по приказу оккупанта одна часть людей в гетто предавала другую.

То, к чему богатая шляхта относилась как к тяжелой необходимости, деклассированные не могли не воспринимать как страшную измену и возмутительное пренебрежение. Ярким примером, показывающим боль и горе безземельной шляхты, была история одной из групп деклассированных, пытавшихся воспротивиться переселению на казенные земли. Они отказались отдаться в руки полиции, которая должна была препроводить их вместе с крестьянами из села Лучинка Могилевского уезда Подольской губернии за сто километров, в казенное село Думенки Литинского уезда. В результате они были под конвоем доставлены в винницкую тюрьму. Это произошло в 1851 г. А ранее, в 1835 г., они обращались с жалобой к Подольскому дворянскому собранию, позже – в Центральную комиссию, причем в однодворцы не записались, чем обрекли себя на перечисление в крестьяне. Их настойчивость в конечном итоге принесла плоды: благодаря протестам, сведения о которых дошли до Сената, было установлено, что эти люди ошибочно были отнесены к деклассированным. Виновна же в этом была помещица их села Уруска-Собанская, которая и довела их до разорения. 24 июня 1853 г. ей присудили возместить 33 года незаконной принудительной барщины и несправедливый набор четырех мужчин в рекруты622.

Удивительная ловкость царского режима при проведении этих репрессий заключалась в умении эксплуатировать эгоизм и инстинкт самосохранения богатой шляхты. Если в 30-х годах часть помещиков считала своей обязанностью поддерживать патерналистские отношения с обедневшими «братьями» в своем имении, то в 50-х годах для многих из них это была просто рабочая сила, с которой их ничто не связывало – так же, как и с украинскими крепостными. Царским властям удалось расколоть поляков. Но не произошло бы это гораздо раньше, если бы была введена конституция Речи Посполитой 1791 г.?

Этот раскол в отношениях между помещиками и однодворцами стал очевиден во время большой либеральной дискуссии 1858 г. о ликвидации крепостничества и улучшении крестьянской доли. Это могло стать благоприятным моментом для возобновления отношений между ними: царский режим смягчился, Александр II даже позволил мечтать, Бибиков получил отставку и удалился в Дрезден, а в сентябре 1858 г. произошло нечто странное – царская полиция разослала предводителям дворянства, которых уже давно не беспокоили по этому вопросу, печатный циркуляр с просьбой представить предложения об улучшении судьбы однодворцев. Царские власти заметили, что эта категория не принималась во внимание дворянскими комитетами при рассмотрении вопроса об «устройстве быта» крестьян, а потому, заботясь об общей реформе, они просили дворянские собрания во взаимодействии с исправниками ответить на три вопроса:

1) Нуждается ли в изменениях или дополнениях существующее законодательство?

2) Какие правила должны регулировать жизнь однодворцев в дворянских имениях?

3) Возможны ли шаги по предоставлению однодворцам возможности получить свои земельные наделы в собственность?

Если бы польские помещики захотели, они могли бы обратиться к проектам Адама Чарторыйского о раскрепощении чиншевиков, предложенным в 1808 г. Однако они не захотели воспользоваться добрыми намерениями Александра II. В этой связи приведем ответы предводителя дворянства Киевского уезда В. Бутовича от 25 октября 1858 г. Несмотря на то что Бутович был русским помещиком, он был избран большинством поляков и высказываемое им мнение было типичным для этой среды. В качестве дополнения к существующим правилам он предложил облегчить жизнь помещиков, на которых в 1847 г. был возложен сбор налогов с этих доставляющих хлопоты однодворцев. Было бы проще, если бы они сами вносили подати в казенные палаты и предъявляли квитанции владельцу имения, у которого проживали; в случае задолженности помещик сразу же сообщал бы полиции. Насколько далеки были теперь помещики от идей шляхетской солидарности! Бутович также настаивал на освобождении помещиков от обязанности собирать налоги н – взысканием недоимок должна была заниматься только полиция. Предлагалось и еще одно дополнение – к закону 1847 г., который требовал, чтобы однодворцы не могли оставлять местожительство без письменного разрешения помещика, следовало добавить, что о каждом случае самовольного ухода помещик должен сообщать полиции, тогда он не будет нести ответственность за беглеца, а полиция сможет принять необходимые меры. Как видим, идеи шляхетского братства уже не существовало, к деклассированной шляхте стали относиться как к крепостным.

При ответе на два следующих вопроса Бутович проявил еще большее безразличие к делу. Он писал, что поскольку отношения между однодворцами и помещиками регулируются договорами, которые время от времени возобновляются, то только от однодворцев зависит улучшение или ухудшение их судьбы, в их собственных руках находится и благосостояние их семей. Хорошие труженики живут хорошо, а ленивые – плохо. И никакая материальная помощь в данном случае ничего не изменит!

Предложение царских властей о предоставлении «бывшей шляхте» возможности приобретать землю, полностью противоречившее политике лишения их прав на протяжении тридцати лет, вызвало у представителя крупных землевладельцев полное непонимание, как будто речь шла о предоставлении земли крепостным. Он, правда, допускал, что это могло бы решить их материальные проблемы, однако указывал и на то, что по закону земля, принадлежавшая дворянству, является его неотчуждаемой собственностью. Поэтому в данном случае следовало бы разработать систему ссуд от казны для покупки земли, за возвращением которых следила бы полиция623. В данном случае сложно говорить о сохранении чувства солидарности. Похоже, что к 1860 г. помещики уже не помнили о существовании подобных традиций.

О глубине существовавшей бездны свидетельствуют анонимные воспоминания одного из повстанцев 1863 г.: «На загонную шляхту, то есть однодворцев, нельзя было рассчитывать, поскольку они были обижены предводителями дворянства, помешавшими им доказать свои права во время ревизии документов. Не имея земли и собственной крыши, они находились у помещиков на условиях чинша, платя, отрабатывая, занимаясь извозом и т.п. за дом, огород, поле намного больше, чем крепостные крестьяне. Шляхта отреклась от них, не смиловалась над ними, я даже встречал таких, которых записали в крепостные. С другой стороны, Москва возложила на них огромные налоги, забирала в рекруты, а чиновники обдирали их до костей; бичуемые шляхтой и Москвой, они опустились очень низко морально и материально и даже принимали православие. Некоторые утверждали, что однодворцы стоят значительно ниже крестьян, хотя я поверить в такое не могу, поскольку видел, что они испытывали ненависть к Москве как основной причине своего несчастного положения, а к этому прибавлялась и глубокая обида на шляхту, которая о них забыла и, что еще хуже, относилась как к крестьянам». Каким же могло быть культурное и политическое развитие «бывшей шляхты» в таких условиях? Демократ Хенрик Каминский, который в 1844 г. находился на Украине, не представлял, каким образом можно было распространять свои идеи среди этих людей, хотя и предполагал, что пропаганда могла найти какой-то отклик в их сердцах. Он был удивлен низким уровнем их культуры624.

Испытывавшая притеснения на протяжении тридцати лет, постоянно принижаемая, умело доведенная до крайней черты существования, деклассированная шляхта приняла незначительное участие в восстании 1863 г., которое для нее, как и для крепостных, было делом панов. Хотя первое поколение этой шляхты не подверглось русификации, его деполонизация произошла как следствие украинизации, начавшейся еще до 1831 г.625 Август Иванский, проницательный свидетель эпохи, отмечал влияние разных волн ревизии дворянских прав на ускорение упомянутого процесса и отмечал слабость протестов со стороны помещиков. Он подчеркивал, что украинский язык стал для всех единственным средством общения и что однодворцы очень часто переходили в православие и часто по привычке обращались к бывшим униатским священникам, которые после «воссоединения» 1839 г. стали православными, а не к ксендзам, не обращая внимания на политическую значимость происходящего. Иванский отмечал: «Этих бедняг ожидала в будущем судьба стократ хуже, чем крепостных». Речь шла о судьбе однодворцев на Украине после 1864 г. Власти будут продолжать считать их поляками, и они сполна заплатят за мечты своих господ о независимости, а идеи об улучшении их судьбы канут в Лету. В то время как украинские крестьяне станут предметом особых забот царских властей, деклассированную шляхту, лишенную права покупать землю, ожидала дальнейшая социальная деградация, зачастую при полном равнодушии польских помещиков, их прежних «покровителей»626.

Юлиуш Словацкий, находившийся в изгнании, проникся сознанием несправедливой судьбы безземельной шляхты. Один из героев его драмы «Фантазий» (1840), Ян, повстанец 1830 г., говорит о презрении, которое испытывает к тем, кто спасал свое общественное положение ценой унижения прежних собратьев:

Часто цитируемый Альфред Жарри, скорее всего, не подозревал, когда писал «Короля Убю» и выдумывал знаменитую «западню для шляхты», что создал гротескный образ реальной ситуации в Польше. Однако в Николае I не было ничего от короля, и царская акция, направленная на уничтожение идентичности сотен тысяч поляков, отнюдь не была фарсом.

Социально-культурная смерть постигла всю обнищавшую шляхту Правобережной Украины. Однако, хотя ловушка была ловко расставлена, эта социальная группа не исчезла до тех пор, пока не было разорвано связующее звено между помещиками и безземельными шляхтичами, а именно чиншевая система. Эта шляхта еще проявит свою жизнеспособность в рамках все еще существовавшей системы отношений до 1914 г., что станет одним из сюжетов в третьей части этой книги.

Данные о количестве поляков, поглощенных черной дырой гражданского небытия, представляются следующим образом:

Это не мертвые души, вычеркиваемые ревизорами, а живые люди627. Речь идет, собственно, об уничтожении целого общества, определенного типа цивилизации, несомненно относящейся к прошлому, которому была уготована такая судьба лишь потому, что оно было свободным и польским. Полонизированные потомки руських бояр и давних переселенцев, прибывших на эти земли в основном в эпоху саксонской династии Речи Посполитой (начало XVIII в.) для укрепления польской колонизации после войн с казаками и шведами, чьи права подтверждались лишь традициями, были лишены следов принадлежности к Польше в ходе проводимой царскими властями унификации империи.

Истории известно совсем немного примеров такой масштабной ликвидации целой социальной группы – ликвидации, которая велась крайне умело и настойчиво на протяжении тридцати лет с помощью бюрократической и полицейской машины. Нам предстоит убедиться, что на этом история этих несчастных не закончилась.

Глава 3

«…С ОСТАЛЬНЫМИ ЧАСТЯМИ ИМПЕРИИ В ОДНО ТЕЛО, В ОДНУ ДУШУ»