Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) Бовуа Даниэль

Политический террор: Репрессии после 1831 года и «заговора» Ш. Конарского

До сих пор мы рассматривали обособление польских помещиков в своих усадьбах или дворцах как следствие борьбы царского правительства против всех признаков проявления польского характера – культуры и религии. Однако в еще большей степени репрессии были направлены против тех, кто непосредственно занимался патриотической деятельностью, что в глазах властей было самым тяжелым грехом.

Обширность литературы по теме Польского восстания 1830 – 1831 гг. (Ноябрьского), экспедиции Юзефа Заливского 1833 г., «заговора» Шимона Конарского 1839 г. избавляет нас от необходимости подробного фактографического анализа этих событий. Свою задачу мы видим в показе диспропорции между тем, каков был действительный масштаб патриотической деятельности на Правобережной Украине, и тем, каковы были ответные репрессивные меры со стороны царских властей. Особое искусство полицейского режима Николая I заключалось в умелом и крайне жестоком использовании малейшего повода для того, чтобы держать в страхе бывшие польские земли. Именно объяснение причин этого страха, ставшего уделом поляков западных губерний, или земель, называемых по-польски «кресы», даст возможность понять особенности менталитета этих людей. Патриотическая деятельность была опасна в Варшаве, но не настолько, насколько в этих землях, присоединенных к Российской империи.

Уже отмечалось, что большая часть участников Ноябрьского восстания принадлежала к деклассированной шляхте или к той, которая находилась под угрозой деклассирования. Именно эти люди чаще всего отправлялись в тюрьму или ссылку. Однако властям было необходимо нанести удар и по крупным польским помещикам, заставив их также пережить страх. Наиболее яркий пример жертвы такой политики – Роман Сангушко, отправленный по этапу в Сибирь за отказ просить о помиловании и согласие с определением себя как «мятежника». Но он был скорее исключением, чем правилом. Именно ему посвятил свою новеллу «Князь Роман» Юзеф Конрад Коженевский, писавший под псевдонимом Джозеф Конрад. Некоторые из этих крупных землевладельцев, когда-то славных граждан, сами отказывались от патриотических стремлений. Примером тому (и этого не могут затмить позднейшие мистически возвышенные панегирики Станислава Тарновского) может служить судьба графа Петра Мошинского, бывшего волынского предводителя дворянства, сосланного в 1826 г. в Сибирь за участие в Патриотическом обществе. В 1833 г. благодаря связям и богатству Мошинскому удалось получить от Левашова разрешение на перевод его из Симбирска в Чернигов, а в мае 1839 г. – в Киев. В воспоминаниях о жизни Мошинского, написанных позже по-французски З. Пусловским, содержатся неоднозначные свидетельства о давних близких отношениях бывшего ссыльного с Бибиковым. Рассказывается в них и о том, как друзья Мошинского, включая Александра Пшездецкого, исполнявшего секретные поручения генерал-губернатора, хлопотали в Петербурге о восстановлении его в дворянстве – и добились успеха815. Но у властей оставалось немало дел о помещиках, принимавших участие в восстании и бежавших за границу, а также симпатизировавших восстанию, которых нужно было обнаружить и наказать для примера816.

В отношении польских помещиков были применены те же ответные меры, что и во времена Екатерины II, а именно, согласно указу 22 марта 1831 г., было конфисковано имущество. Позднее, 17 июля 1831 г., было издано специальное распоряжение, а при всех казенных палатах были созданы комиссии по делам конфискации имущества. Они должны были работать по поручению комиссий по разбору дел об участниках польского восстания, созданных десятью днями ранее. Поскольку насчет действительной ответственности обвиняемых уверенности не могло быть до заключения этих комиссий (а их разбирательство могло продолжаться не один год), то чаще всего принимались решения о наложении секвестра на имущество.

Это вызвало волну паники среди помещиков: в распространяемых полицией списках они находили названия имений, принадлежащих их братьям, сестрам, близким или дальним родственникам. Это, в свою очередь, привело к лавине протестов людей, клявшихся всеми святыми, что они не имели ничего общего с восстанием. Ситуация усугубилась после амнистии, которая, впрочем, не коснулась самых серьезных «преступлений»817. Наконец, 12 декабря 1832 г. Комитет западных губерний решил предоставить генерал-губернатору полномочия для пересмотра некоторых решений и возвращения части поспешно секвестированных земель. Министр финансов Е.Ф. Канкрин, однако, настаивал на том, чтобы не принимать во внимание и не компенсировать понесенные помещиками в период секвестра убытки818.

В конечном итоге, как нам предстоит убедиться, самый сильный удар был нанесен по эмигрантам. Пока велись точные подсчеты конфискованной собственности, полиция взяла под пристальный надзор польское дворянство. Надзор еще более ужесточился после экспедиции Заливского в 1833 г., и, хотя это событие в наименьшей степени касалось украинских губерний, оно продемонстрировало царскому правительству, что горстка патриотов-эмигрантов не сложила оружия и устанавливает связи с родным краем. Среди участников этой неудачной военной экспедиции из Галиции были, как известно, Шимон и Станислав Конарские. Участники заговора распространяли известное воззвание Артура Завиши «К братьям казакам!». Царская тайная полиция знала об этом. Летом 1833 г. она открыла подозрительные связи между сосланными в Тобольск повстанцами и уже освобожденными в ноябре 1832 г. У арестованного в Волынской губернии Стефана Порчинского был найден список из 52 ссыльных, готовивших восстание в Сибири819. Ежегодно в секретной канцелярии генерал-губернатора накапливались сотни дел о лицах, состоящих под полицейским надзором, и все это создавало атмосферу общей подозрительности. Перлюстрировались все письма, был установлен надзор за всеми контактами с заграницей. Временами неистовство властей на местах шло дальше требований, которые центральная власть предъявляла к работе репрессивной машины: так, в апреле 1834 г. Николай I поставил в вину Левашову, что тот доложил ему о вымышленном восстании!820

В польской историографии приводится чрезмерно завышенная статистика конфискации земельной собственности польских помещиков на Украине. Вершины преувеличения достиг Ф. Равита-Гавронский, который по незнанию выдвигал предположения, граничащие с абсурдом821. Можно подумать, что будто бы того, что происходило на самом деле, историкам недостаточно!

Нам удалось обнаружить подробные данные лишь по Киевской и Подольской губерниям. Согласно царскому указу от 4 апреля 1836 г., Министерство финансов, которое до этого времени отвечало за конфискованные имения (и в дальнейшем будет отвечать и за земли в других губерниях, в том числе на Волыни), обязалось передавать конфискованные в Киевской и Подольской губерниях земли генералу Витте. Последний должен был устроить на их базе военные поселения. Координацией этой работы должна была заниматься специально созданная в Умани канцелярия.

Эти административные перемены стали поводом для подведения итогов, хотя и неокончательных, поскольку указ требовал поступать так и с теми имениями, которые поступали в распоряжение казны не ранее смерти третьих лиц, владевших ими пожизненно или совместно с репрессированным лицом.

14 апреля 1836 г. Министерство финансов передало Военному министерству список имений, конфискованных за участие владельцев в Ноябрьском восстании:

Из этого списка хорошо видно, что удар старались нанести прежде всего по крупным имениям. Из 55 землевладельцев лишь у 11 было менее сотни крепостных. Понятны выгоды, которые получало государство от конфискации огромных владений Чарторыйских, Потоцких, Жевуских и др. Заметим также, что во многих больших семьях имущество конфисковывалось в обеих губерниях. Забиралась не только пахотная земля, конфисковано было и 32 232 десятины лесов. Подсчет крепостных велся не очень точно. Повторный подсчет в сентябре 1836 г. дал лишь 76 777 душ вместо 80 543, указанных в таблице. Кроме того, после перепроверки пожизненных и неразделенных владений пришлось отказаться от немедленного включения 20 825 душ. Следовательно, Военное министерство получило 55 952 крепостных822.

Согласно военному регламенту от 27 апреля 1837 г., все крепостные этих имений становились «солдатами хлебопашцами» и объединялись в волости по 2 – 3 тыс. человек. Три волости образовывали округ, все конфискованные имения объединялись в 5 округов (4 в Киевской губернии и 1 – в Подольской). Неизвестно, как подобная принудительная милитаризация была воспринята теми, кого коснулась, но несомненно, что в глазах соседей-помещиков, сохранивших свои права собственности, эта форма оккупации выглядела крайне угрожающе823.

28 августа 1839 г. Комитет западных губерний сообщил о 61 286 крепостных, конфискованных у помещиков в Волынской губернии. Однако многочисленные процессы и споры, замедлявшие работу Волынской ликвидационной комиссии до 1851 г., не позволяют назвать точную цифру.

Сразу после завершения крупномасштабной акции, целью которой было продемонстрировать, что ожидает смельчаков, решившихся не подчиниться законам империи, власти нашли новый повод продлить пиршество. Вскоре после назначения в Киев Бибикову удалось мастерски раскрыть «заговор» Шимона Конарского. Была выявлена политическая деятельность, объединявшая землевладельческую шляхту с деклассированной шляхтой в губерниях, которые, как казалось, находились под строжайшим надзором.

Несмотря на то что Шимон Конарский не был уроженцем Киевской губернии, именно здесь было учреждено больше всего филиалов его организации. Родившийся под Августувом в 1808 году, этот 30-летний шляхтич, бывший студент Виленского университета, офицер артиллерийского полка Польского корпуса до 1831 г., служивший затем капитаном в повстанческом войске, а затем эмигрировавший во Францию, проникся весьма радикальными идеями, стал членом демократического общества «Молодая Польша» и издавал вместе с радикалом Яном Чинским газету «Pnoc» (Север). Конарский находился под сильным влиянием идей А. Сен-Симона, был сторонником Дж. Мадзини и его «Молодой Европы» (вместе с ним принимал участие в Савойской экспедиции). Он был одной из наиболее привлекательных и благородных фигур среди романтических революционеров, грезивших идеалами и забывавших о серости будней. Отправляясь в качестве эмиссара в Российскую империю, он, очевидно, не представлял, насколько может быть инертно и даже враждебно к любой демократической идеологии шляхетское общество. Распространявшиеся им на Волыни идеи воссоздания независимой Польши на основе союза с крестьянством не пользовались какой-либо популярностью. Предпринятая же им акция была типичным проявлением отрыва увлекавшейся либерализмом польской эмиграции от реальности. Стремясь восстановить Польское государство в границах до 1772 г., она не желала считаться с существованием этнических различий между славянами824.

Молодой эмиссар скрывал свои контакты под видом педагогической деятельности. Он был учителем дочери волынского помещика средней руки Фредерика Михальского. Привязанность Конарского к этому дому была тем сильнее, что он был влюблен в свою юную ученицу. Нельзя сказать, что он находился в абсолютном вакууме. После многочисленных поездок ему, как известно, удалось организовать киевских студентов, многие из которых были арестованы в 1837-м и в последующие годы. Он также отправился в Вильну, где студенты Виленской медико-хирургической академии, например Ф. Савич, создавали кружки, а также в Дерпт – поляки учились и в тамошнем университете. Конарскому удалось достичь взаимопонимания и с некоторыми российскими оппозиционерами. У него были связи во Львове, в том числе в Греко-католической семинарии, где еще в 1836 г. руськие (русинские) семинаристы, входившие в организацию, требовали ее переименовать в «Общество польского и руського люда». Однако признать идеи равенства с крестьянством и своеобразия «руського люда» польской шляхте было не под силу825.

Конарскому сразу удалось установить связь с менее послушными воле властей волынскими польскими помещиками – ведь как раз на Волыни еще сохранились следы польского патриотического духа. Ему удалось найти группу, создавшую еще до его появления «Патриотическое общество», в которое входили Кацпер Машковский, Леонард Лепковский и бывший врач из Кременца Антоний Бопре. Программа общества носила умеренный характер – распространение патриотического духа, внутреннее самосовершенствование, развитие образования. Им было еще далеко до бунтарства. Однако Конарскому удалось внушить людям из разных уездов трех губерний свои достаточно абстрактные идеи, отличавшиеся радикальностью. По его призыву все они собрались тайно в Бердичеве в июне 1837 г. для создания «Союза польского люда». Даже название организации было неясным и утопическим, поскольку слово «люд» означало прежде всего крестьянство – а где на Украине можно было найти польское крестьянство? В любом случае это движение было связано с организацией, существовавшей на территории Галиции и Царства Польского под примерно таким же названием – «Общество польского люда»826. Однако навязанный Конарским псевдомасонский или карбонарский церемониал оказался не по вкусу его членам. Позднее (в письме к племяннице в 1882 г.) К. Машковский писал, что слишком демократическая ориентация общества отпугнула аристократию и не могла устроить большинство польской шляхты Волыни. Бопре в небольшой газете «Przyjaciel Prawdy» («Друг правды»), которая вышла всего четыре раза в рукописной форме и которую нам так и не удалось разыскать, напротив, ратовал за объединение, говоря о том, что нет демократов и аристократов, а есть только поляки.

«Союз польского люда» напоминал по своей форме тайное общество, и тот факт, что заметной роли он не играл, власти не желали принимать во внимание. Кроме того, власти не могли допустить пропаганды идеи возрождения польской независимости. Зимой 1837/38 г. на контрактовой ярмарке в Киеве удалось устроить еще одно тайное собрание, но к этому времени царская полиция уже начала аресты студентов. По свидетельству Машковского, все члены общества из южных губерний советовали Конарскому уехать за границу и даже были готовы дать ему 1100 дукатов, но революционер, несмотря на свою бедность, отказался. Один из членов организации, учитель из Вильны, воспользовался приездом в Киев министра Уварова и передал ему список всех участников. Вслед за Конарским, арестованным в Вильне в 1838 г., было арестовано еще 115 человек. Среди них было 34 участника из студентов и 41 – из мелких или средних помещиков.

Причину провала следует искать не только в предательстве, но и в расследованиях, непрерывно проводимых царской полицией, которая искала лиь повода запугать население827. В 1839 г. в триумфальной докладной записке царю Бибиков указывал, что полиция проводит всестороннее расследование828. Он обвинял польское дворянство, считая его «полностью враждебным правительству», говорил о найденных воззваниях, революционных произведениях, о результатах допросов студентов, принадлежавших к организации «Вера, Надежда, Любовь», придирался даже к компаниям гуляк и повес – «балагурам» (которым он запретил собираться), кроме того, хвастался, что его агенты остановили деятельность бердичевского отделения Польского банка с центральной конторой в Варшаве, которое возглавлял крупный помещик Млодецкий, обвинявшийся в организации передачи денег для эмигрантов через Одессу и получавший оттуда инструкции. Сам Конарский, писал Бибиков, ездил в Одессу и привозил оттуда запрещенные книги. После ареста Конарского Секретная комиссия о тайных обществах, которая была создана лично Бибиковым и возглавленная его фактотумом Н.Э. Писаревым, смогла выявить все связи кружка Конарского829. Именно это разоблачение послужило поводом для всех принятых Бибиковым мер, о которых мы ведем речь с самого начала второй части книги. Бибиков указывал, что к этой «конспирации» не следует относиться как к чему-то временному – напротив, это не что иное, как проявление «изменнических козней неблагодарных и слабо наказанных за мятеж преступников». Именно поэтому независимо от сути самого «Союза польского люда» его разоблачение следует отнести к самым важным событиям в анализируемый период. Так или иначе, оно послужило оправданием всей политики царизма в 1840-х годах.

Согласно указу от 30 сентября 1838 г. имения тех, кого в российских документах неизменно называли «мятежниками», «преступниками» или «заговорщиками», подлежали конфискации. Этим должна была заниматься Ликвидационная комиссия, которая проводила конфискацию поместий в 1831 г. и существовала лишь в Волынской губернии. Повторился прежний сценарий: без установления меры вины налагались секвестры на большую часть имений, принадлежащих подозреваемым лицам, их родственникам и однофамильцам830.

Алчность российской администрации росла, несмотря на отсутствие единого мнения о дальнейшем порядке действий. В записке на имя Николая I, которая 12 декабря 1838 г. рассматривалась на заседании Комитета западных губерний, подольский гражданский губернатор Лашкарев предлагал отдать в «ленное владение» российским отставным генералам или гражданским чиновникам того же ранга конфискованные имения, а также имения, конфискованные еще после 1831 г. Это было бы, как отмечалось в документе, «вернейшее средство к достижению главной цели Правительства – преобразования народного в том крае духа… Поселением в Подольской губернии значительного числа семейств Русских заслуженных дворян скорее можно бы было произвести совершенную перемену в нравах и обычаях сей страны издревле русской и положить более прочное основание приверженности народа ее к престолу. Люди сии, получив в награду имения за их усердную службу и чувствуя вполне столь щедрую монаршую милость, конечно, составили бы важный оплот противу всяких зловредных покушений и были бы бдительнейшей стражей спокойствия страны»831.

Идея показалась очень соблазнительной. Комитет вновь обратился к ней на заседаниях 28 августа и 7 сентября 1839 г., однако вскоре последовало большое разочарование. В августе удалось конфисковать лишь 3360 душ, а в ноябре оказалось, что из 41 имения, конфискованного в юго-западных губерниях (кроме того, семь – в Литве), лишь 12 можно признать достойными владениями (с общим числом крепостных в 4794 души). Этого оказалось слишком мало, поскольку еще в августе власти надеялись приступить к распределению имений размером не менее 300 душ (меньшее имение было бы непрестижным для владельца), а ипотеки, права общего владения и долги, которые нужно было оплатить, привели бы к тому, что в ближайшем будущем конфискованные имения стали бы убыточными. Поэтому было решено управление ими поручить Министерству государственных имуществ, которое еще долгое время будет пытаться разобраться во всех спорных делах, а также и в тех делах по Волынской губернии, которые тянулись с 1831 г.832

В список подлежащих конфискации имений, составленный Волынской ликвидационной комиссией 31 января 1840 г., окончательно было внесено 41 имение (владельцев же было 36)833.

Олеша Ежи

Машковский Кацпер

Ксендз Зелинский Юлиан

Фелинская Эва

Коссаковский Валериан

Рошковский Адольф

Орда Самуэль

Бопре Ян

Ксендз Павловский Тибурцы

Гронешко Вацлав

Марчин Доминик

Ручинский Юстиниан

Сакович Иероним

Гаас Кароль

Олизар Кароль

Кордашевский Хенрик

Рабцевич Вацлав

Лескевич Антоний

Несмировский Леопольд

Янишевский Людвик

Мархоцкий Кароль

Залеский Ян

Орачевский Ян

Яжина Нарциз Леопольд

Уминский Войчех

Боровский Петр

Подгороденский Марьян

Олизар Филипп

Грабовский Фортунат

Коссаковский Валериан

Михальский Фредерик и Луциан (отец и сын)

Сабинский Юлиан

Голынский Яцек

Щепковский Вольфганг

Илинский Войчех

В конечном итоге на заседаниях 3, 20 и 28 апреля 1840 г. Комитет западных губерний не одобрил передачу конфискованных земель новым, русским, владельцам. Власти опасались, чтобы крестьяне по своей природной простоте не подумали, что после перевода их под опеку государства на них вновь наложат помещичье иго, т.е. что они вновь окажутся в крепостной зависимости (что все-таки случилось в ряде секвестированных имений, которые нескольким польским помещикам удалось вернуть; в 1842 г. это явление вызвало беспокойство самого Николая I). Однако, чтобы не забрасывать вовсе мысль о передаче имений русским, Комитет обсудил возможность предоставления им права первенства при приобретении продаваемых земель. И все же на заседании 25 апреля 1842 г. генерал Кавелин, уже известный нам своей предприимчивостью, вернулся к этому вопросу, утверждая, что лучше было бы пожаловать русским земли в западных губерниях, чем в Царстве Польском, учитывая протесты европейского общественного мнения.

Предоставление этих земель русским, по мнению Кавелина, было необходимо «для совершенного обрусения сих провинций», причем он заверял, что это «вовсе не раздражило бы туземцев». Несмотря на то что правительство потеряло бы какую-то часть от налоговых сборов, оно бы выиграло от покоя, царящего в этом крае. В любом случае, по его мнению, следовало прекратить раздачу имений в Царстве Польском русским, поскольку «поляк озлобляется тем и дышит мщением, хотя и откладывает оное до удобного времени». Раздачу имений в Царстве Польском следовало отложить «по крайней мере еще на 50 лет, ибо надобно прежде слить с Россией ближайшие к ней Западные губернии и потом подвигаться далее». Можно ли найти более очевидное проявление далеко идущих планов российской имперской экспансии?834 В третьей части книги нам предстоит убедиться в том, что этот план осуществлялся весьма последовательно.

Из журнала того же заседания Комитета в Петербурге явствует, что, согласно указу от 25 декабря 1841 г., большая часть прибыли от конфискованных в 1831 и 1839 гг. имений, которые на тот момент еще находились в казенной собственности, шла на содержание православного духовенства. Это была еще одна возможность русификации.

Естественно, что поляки на Украине были перепуганы и наказаниями, которые ожидали несчастных сторонников Конарского, и безжалостным захватом их имущества. Сначала в Вильне расстреляли 31-летнего Шимона Конарского. Он был казнен, в сущности, за то, что считал эти проклятые губернии своей родиной. Потом настал черед еще 115 человек, из которых лишь немногим удалось избежать преследования благодаря огромным взяткам Писареву, начальнику следственной комиссии. Осужденные вынуждены были принять участие в привычном и скорбном фарсе. 13 марта 1839 г. установленные виселицы дожидались А. Бопре, Ф. Михальского, П. Боровского и К. Машковского; однако в последнюю минуту пришло помилование согласно ритуалу, так хорошо описанному Ф.М. Достоевским, который испытал это на собственной шкуре. Закованных в кандалы, их отправили вместе с несколькими десятками других приговоренных на каторжные работы в Нерченские рудники. Дорога заняла около года. Они пробыли там 18 лет, сохранив отвагу и достоинство благодаря доктору Бопре, ополячившемуся французу, сыну бывшего солдата армии Ш.Ф. Дюмурье во времена Барской конфедерации. Других, менее «виновных», отправили осваивать Сибирь, тридцать послали солдатами на Кавказ, остальных сослали на поселение в разные города империи. Л. Лепковский умер в Киевской крепости. Также были сосланы в Сибирь и десять женщин, членов «Союза польского люда».

Бибикову хотелось сослать как можно больше людей, включая женщин и детей. Он защищал эту точку зрения на заседании Комитета западных губерний 10 января 1839 г., доказывая, что оставленные на местах семьи «будут служить предметом сострадания и воспоминания происшествия, кажущегося народным в глазах толпы… [и] едва ли не будут новым зародышем злых умыслов…». Бибиков ссылался на пример сыновей Пининского, сосланного в 1825 г. в Вологду, – их имена были теперь в списках новых осужденных. Комитет не одобрил столь драконовских мер, считая это несправедливым, и постановил, что отправляемым на поселение следует позволять брать членов семей лишь с согласия последних, при условии что детям будет обеспечено хорошее образование. Комитет признал, что позднее было бы уместно предоставить некоторым ссыльным возможность приобретения земли в России, так как «сей мерой кротости и милосердия… Правительство вернее достигнет предположенной цели, избавляя Западный Край от людей вредных без опасения последствий их ожесточения в местах нового жительства».

Однако Бибиков не сложил оружия. 3 мая 1839 г. он уже с помощью Бенкендорфа представил Комитету новый аргумент: на близких родственников наказанных повстанцев смотрят «как на жертвы народного порыва, и подобные внушения могут возрастить в юных сердцах правила противные правительству». Он предлагал отправить семьи осужденных в глубь России и обязать их сыновей учиться в кадетских корпусах, а дочерей – в заведениях для благородных девиц. Это еще один пример уже описанного ранее стремления Бибикова оторвать детей от родной среды. Комитет отверг и это предложение. 3 апреля 1840 г. Бенкендорф просил лишь дать разрешение на пристальный надзор полиции за поездками родственников в места ссылки, чтобы исключить контакты ссыльных с широким кругов земляков835.

Поляки на Украине подвергались таким преследованиям вплоть до смерти Николая I. Нигде больше за ними так не следили. В годовом отчете царю за 1840 г. Бибиков указывал численность войска, которое держало эти губернии в повиновении (не считая военных поселенцев), – более 65 тыс. человек, не считая вездесущей полиции.

Отчаяние и бессилие перед постоянным полицейским контролем определяли политическую атмосферу края. В том же отчете уточнялось, что в 1840 г. под надзором полиции находился 151 человек в Киевской губернии, 70 – в Подольской и 89 – в Волынской. Однако тайный надзор охватывал еще большее количество людей: 157 человек в Киевской губернии, 90 – в Подольской, 140 – в Волынской836.

В мемуарах Оскара Авейде хорошо показана тревога польских жителей Украины, которых власти держали в постоянном напряжении. О тайной полиции Авейде писал как о «настоящем несчастье для края, уничтожающем социальные отношения и не дающем покоя семьям». По его мнению, тайные агенты были везде: среди молодежи, друзей, во всех канцеляриях и администрациях, среди слуг. Тайная полиция знала о каждой прочитанной книге, каждом невинно вымолвленном слове. За доносы платили хорошо, и их всё присылали и присылали. Чиновник по особым поручениям был необходимым звеном «системы Бибикова», которая должна была превратить Украину в молчаливое царство, где каждый должен был стать жалким униженным существом, пытающимся скрыть свою горечь, ненависть и желание мести. Авейде четко определяет эту ситуацию как военно-полицейскую диктатуру и показывает, какое сильное влияние может оказать на состояние умов презрение, недоверие и беспомощный отказ от борьбы837.

В апреле 1840 г. А.Г. Строганов, который с 1839 г. возглавлял Министерство внутренних дел, увеличил по просьбе Бибикова численность полиции вдоль всей границы с Царством Польским. С целью помешать проникновению нелегальных эмиссаров, которые часто приезжали из эмиграции, в пять волынских и два подольских приграничных уезда было выслано подкрепление. Были созданы конные эскадроны, полицейским чинам повысили жалованье. Была объявлена безжалостная охота на всех, кто не имел постоянного места жительства: людей без паспортов объявляли «бродягами», арестовывали и вывозили. Довольный достигнутыми результатами, Бибиков попросил и получил разрешение на укрепление сил полиции практически повсеместно в Волынской и Подольской губерниях (заседание Комитета западных губерний 4 декабря 1841 г.). Позднее, 27 апреля 1843 г., он ходатайствовал о распространении этих мер на все без исключения местности, утверждая, что конные эскадроны творят чудеса – в 1841 г. ими было арестовано 8279 «бродяг», а потому, по его мнению, их следовало создать в остальных 20 уездах. Подготовленный ad hoc бюджет был утвержден царем838.

Так выглядели основные меры, направленные на подавление польской мысли и польского политического движения, – конфискации, ссылки, казни, тюремное заключение, ревизии, шпионаж. Все это известно и исследователям других польских территорий, однако на Украине эти меры носили более целенаправленный и систематический характер. Подробный анализ применяемых репрессий мог нас в этом убедить, и вряд ли усилия «империологов» смогут затереть подобные факты.

Попытки ассимиляции: Вербовка богатой шляхты

на государственную службу

Последняя существенная проблема, которую необходимо рассмотреть в этой части, связана с фундаментальным различием между русским и польским дворянством. Речь пойдет о том, во-первых, насколько глубоко эти отличия ощущались, и, во-вторых, о мерах царского правительства по их нивелированию. Это даст возможность более глубоко охарактеризовать социальный статус высшего слоя данной группы.

Как уже отмечалось в предыдушей главе, менее 3 тыс. польских дворян принимало или могло принимать участие в работе польских традиционных дворянских институтов власти. Царские власти пришли, наконец, к выводу, что это была небольшая часть всего польского дворянства, в то время как остальные польские помещики вели жизнь, не связанную с какой-либо общественной и политической деятельностью. Иллюзия неизменной Аркадии упрочилась в умах самых богатых польских помещиков, которые, так же как и менее зажиточные, не испытывали малейшего желания принимать участие в жизни Российской империи, преследовавшей их и олицетворявшей зло во всех его формах.

Отход польского дворянства на второй план общественной жизни вызывал у властей дополнительное раздражение: со времен Екатерины II статус польской шляхты признавался документально, но при условии, что она будет держаться правил сословной организации российского дворянства. Польская шляхта была крайне от этого далека.

В основе идеи существования российского дворянства лежало понятие службы, гражданской или военной. В манифесте Петра III от 18 февраля 1762 г. уточнялось, что принадлежность к дворянскому сословию связана с определенными общественными обязанностями:

Мы надеемся, что все благородное российское дворянство, чувствуя толикие Наши к ним и потомкам их щедроты, по своей к Нам верноподданнической верности и усердию, побуждены будут не удаляться, ни же укрываться от службы, но с ревностью и желанием в оную вступить и честным и не зазорным образом оную по крайней возможности продолжать, не меньше и детей своих, с прилежностью и рачением обучить благопристойным наукам, ибо все те, кои никакой нигде службы не имели, но только как сами в лености и праздности все время препровождать будут, так и детей своих в пользу отечества своего ни в какие полезные науки не употреблять, – тех Мы, яко сущее нерадивых о добре общем, презирать и уничтожать всем Нашим верноподданным и истинным сынам Отечества повелеваем или же ко двору Нашему, или же в публичных собраниях и торжествах терпимы не будут839.

Процитированные требования содержат два основополагающих принципа эпохи Просвещения, а именно необходимость быть как полезным обществу, так и образованным человеком. Начатый Петром I просветительский крестовый поход ограничился лишь кругом дворянства. Несмотря на то что в Жалованной грамоте дворянству 1785 г. говорилось об исключительном положении этого сословия, Екатерина II всегда подчеркивала, что дворянство является служилой элитой. Первоочередная обязанность дворянина заключалась в служении государству. В манифестах, адресованных польской шляхте на присоединенных территориях, изданных генералом М.Н. Кречетниковым 27 марта 1793 г. (второй раздел Польши), а затем генералом Т.И. Тутолминым 1 мая 1795 г. (третий раздел), вновь были представлены эти идеи и высказывалась надежда, что признание польских привилегий пробудит в побежденных желание достойно войти в круг российского дворянства.

Однако польская шляхта воспользовалась этим лишь для того, чтобы, как было показано, утвердить свою внутреннюю автономию, вовсе не претендуя (за исключением редких случаев) на высокие чиновничьи должности в Российском государстве. Уже во времена Виленского университета (1803 – 1831), несмотря на большое количество учащейся бедной шляхты, которая благодаря полученному образованию могла вступить в ряды российского чиновничества, таких случаев известно крайне мало – в этой среде, напротив, преобладало отвращение к царской службе840.

Власти обеспокоились этим параллельным существованием в империи польского дворянства лишь в 1835 г., несмело и спорадически пытаясь привлечь богатую шляхту на государственную службу. Указ от 12 августа 1835 г. должен был, по замыслу, склонить большую часть польского дворянства к государственной службе. Власти полагали, что запрет на участие во внутренней жизни дворянских учреждений тем, кто не имел за плечами десяти лет государственной службы, ускорит приток шляхтичей на службу841. Однако через два года стала заметна угроза притока в бюрократические инстанции Петербурга не таких уж желанных, не до конца обрусевших поляков. Тогда указом от 23 января 1837 г. было решено открыть доступ в министерства и высшие административные учреждения лишь тем из поляков, кто в течение пяти лет служил во внутренних губерниях Российской империи.

Все эти меры носили двойственный и сомнительный характер. Как уже говорилось, в это время полным ходом шла крупномасштабная ревизия прав на дворянство, и хотя в значительной степени она уже была проведена, однако было еще рано говорить о ее завершении, поэтому, казалось бы, следовало разрешить еще не прошедшей проверку шляхте занимать официальные должности. В феврале 1839 г. на заседании Комитета западных губерний Бибиков заявил, что порядок службы, определенный указами 1835 и 1837 гг., себя не оправдал. «Сколь ни полезны расположения сии, рассматривая их как средство уничтожения враждебного духа, столь удобно питаемого праздностью… польская шляхта видит в них элемент недоверия, она против разделения семей и отъезда сыновей». По мнению генерал-губернатора, задача русификации шляхты была важнее цели ее деклассирования. Возможно, он был готов спасти от включения в категорию однодворцев тех, кто согласился бы пойти на государственную службу. Он даже выразил надежду, что ускоренная ревизия вызовет страх у польского дворянства перед деклассированием и подтолкнет его к государственной службе. Он даже предлагал Комитету отдавать преимущество при приеме на службу не помещикам, а безземельной шляхте, ожидая, что она окажется более уступчивой. Бибиков также просил Комитет отменить обязательную службу во внутренних российских губерниях, поскольку у обедневшей шляхты не было средств на покрытие соответствующих расходов, да и «меры сего рода не столь нужны уже и даже могут препятствовать достижению цели правительства, которая состоит в том, чтобы сближать уроженцев Западного Края с коренными Русскими»842.

Впервые и, по-видимому, единственный раз за всю свою службу в Киеве Бибиков столкнулся с более жесткой позицией: Николай I вернул этот проект в Комитет, гневно приписав на полях: «Не отступлю от сей меры по весьма известным причинам. Военная служба впрочем всем и везде открыта»843.

Как следствие проявленной царем твердости, два названных закона остались в силе. Более того, Комитет уточнил, что на получение должностей в административных органах и офицерских званий в армии могут претендовать только те польские дворяне, чье происхождение подтверждено Герольдией, т.е. заведомое меньшинство. Бибиков получил поддержку лишь по вопросу о сохранении должностей за мелкими польскими чиновниками, которых невозможно было заменить русскими, а потому нельзя было уволить. Он подчеркивал, что «большая часть чиновников и канцелярских служителей всех почти присутственных мест суть тамошние уроженцы».

Генерал-губернатору стало ясно, каким должен быть следующий шаг после маргинализации всей деклассированной безземельной шляхты: следовало всеми правдами и неправдами вынудить польское поместное дворянство пойти служить. Однако это требовало времени: пока Киевская ревизионная комиссия не завершила своей работы, пока не отделила зерна от плевел, установить точное количество польских дворян-землевладельцев на Украине было невозможно. Как известно, комиссия завершила проверку шляхты лишь 1 января 1845 г., кроме того, рассмотрение отдельных случаев было отложено на более поздний срок.

Вскоре Бибикову стало ясно, что не стоило надеяться на проверку Герольдией прав на дворянство – в это учреждение и без того поступало из Киевской комиссии на рассмотрение множество спорных случаев. Понятно было и то, что не могли принести успеха первые попытки установить количество помещиков по требованию Министерства внутренних дел от 24 ноября 1843 г. К примеру, ответ подольского гражданского и военного губернатора генерал-майора А.А. Радищева от 30 марта 1844 г. был путаным и переполненным извинений. Он одновременно потребовал от дворянских собраний своей губернии и от полиции представить списки потомственных дворян, однако полученные данные не совпадали! Впрочем, дворянским собраниям было нелегко представить точные сведения, поскольку их книги были переданы в Киевскую комиссию. Они привели сведения по каждому уезду, и в них еще могли содержаться данные и о сомнительной шляхте (не внесенной в родословные книги). В связи с этим в январе 1845 г. министр повторно потребовал представления точных данных844.

В 1842 – 1852 гг. интерес к положению подтвердившей свое дворянское достоинство шляхте и поиск способов ее максимальной ассимиляции усилились. В начале 1848 г. Николай I решил лично заняться этой группой и проверить отношение молодежи к государственной службе. Он приказал Бибикову подать списки поляков в возрасте от 18 до 30 лет из числа прошедших проверку дворянского достоинства, которые нигде не служили. 31 мая 1848 г. царь получил список, составленный на основе данных предводителей дворянства, и он показался ему не очень убедительным. В связи с этим он попросил, чтобы «Комитет Министров [Комитет Западных губерний незадолго до этого был расформирован. – Д.Б.] сообразил, какие меры представятся возможными к отклонению сего преступного направления дворянства в том крае». Следствие было поручено министру внутренних дел вместе с Бибиковым, который разработал анкету, представляющую для историков особую ценность, – в ответах на нее сообщались сведения о размере имения, образовании, занятиях молодых польских дворян845.

14 сентября 1848 г. гражданские губернаторы получили распоряжение собрать эти сведения через предводителей дворянства. Последние, естественно, поняли, что теперь уже шла речь не только о деклассированной шляхте и что эти меры были направлены против их социальной группы. На протяжении двух лет они оставались глухи к этому распоряжению или давали уклончивые ответы. В свою очередь, министру внутренних дел не терпелось получить ответ, и он несколько раз напоминал Бибикову об этом (4 февраля, 12 июня и 21 октября 1849 г.).

11 февраля 1849 г. подольский полицмейстер генерал-майор Сотников подлил масла в огонь, сообщив царю, что большинство молодых польских дворян после получения высшего образования согласны служить лишь в канцеляриях предводителей дворянства, намереваясь, как разрешал закон, заменить университетскую степень на классный чин, чтобы после двух-трех лет службы иметь право избираться на дворянские должности. Он добавлял, что подобная служба не дает им никаких практических навыков, поскольку они редко исполняют ее лично, высылая вместо себя писарей и оставаясь тем временем дома. Сотников считал необходимым запретить какую бы то ни было службу в польских дворянских собраниях тем, у кого нет по крайней мере трехлетнего стажа службы в царской администрации под пристальным надзором вышестоящего начальства, причем службы, подтвержденной ежеквартальными отчетами. 28 июня 1850 г. киевский гражданский губернатор выслал список из 576 молодых польских дворян, служивших лишь в органах дворянского самоуправления846.

Отсутствие точных сведений крайне раздражало как правительство, так и Бибикова, который 26 августа 1849 г. приказал гражданским губернаторам отправить каждому предводителю дворянства эстафету с требованием представить ответы и заполненные анкеты. Это распоряжение поставило губернаторов в затруднительное положение, поскольку они не знали, как заставить предводителей представить необходимые сведения, и решили послать для успокоения своего начальника докладные записки с личными размышлениями о состоянии дворянства своей губернии847.

Киевский гражданский губернатор И.И. Фундуклей объяснял, что нежелание польского дворянства служить на государственной службе имеет исторические причины. Богатые люди любили армию времен независимой Речи Посполитой, потому что от них не требовалось служить; армия лишь тешила их самолюбие, а в российской армии их отталкивали требуемые дисциплина и верность престолу. Если кое-кто и пошел случайно в российскую армию, то лишь для того, чтобы получить как можно быстрее чин и вернуться затем домой. Гражданская же служба еще во времена Речи Посполитой предназначалась для самых бедных, и ее следовало нести только в частных имениях. Это отношение продолжало сохраняться, многие шляхтичи предпочитали быть интендантами, экономами, управляющими, но не идти на государственную службу. Киевский гражданский губернатор отмечал, что «для уничтожения такого вредного направления дворянства Западного Края… необходимо установить меру, которая бы понуждала этих дворян к службе. По моему мнению, надо постановить, что если отец и сын не служили, то внук, не выступивший по достижению двадцатипятилетнего возраста в службу, как неблагонадежный своего звания, теряет право владеть беспосредственно крестьянами, и над имением его устанавливается опека, которая может быть устранена только исправлением его, а именно известным числом лет службы правительству и усердием в оной». Опека могла быть снята лишь после согласия наследников пойти на государственную службу, а если в течение двух поколений никто не будет желать служить, имение должно было быть конфисковано. Бедным, у которых нечего было забрать, следовало запретить поступать на частную службу без обязательной службы в административных органах.

Волынский гражданский губернатор И.И. Васильчиков, который в будущем сменил Бибикова, подчеркивал другое необходимое условие государственной службы – интеллектуальную подготовку. Он возмущался, что после устранения «фальшивых дворян» те, за кем признано право на дворянство, не проявили желания продолжать учебу, на которую только они имели право в империи. Он с грустью констатировал, что многие польские дворяне не умели даже читать и не знали своих прав.

В этом донесении подчеркивалось несовершенство образовательной системы в Волынской губернии: три гимназии и четыре уездные школы не могли обеспечить подготовку поляков по русскому образцу, а 29 приходских школ предназначены были скорее для крестьянских детей. По мнению губернатора, для исправления ситуации достаточно было сделать учебу платной и обязательной для дворян, установив дополнительный подушный налог и налог на землю, чтобы иметь средства на стипендии для бедных. Также не были бы лишними приходские школы и для значительной группы околичной шляхты из-под Овруча. В такой ситуации можно было бы предоставлять польскому дворянству должности в судах, создать корпус землемеров и требовать поступления на военную службу определенного количества дворян в звании унтер-офицеров с возможностью продвижения по службе.

Подольский гражданский губернатор лишь повторил аргументы двух своих коллег о противоречии между сознанием польского дворянства и государственной службой (среди российских дворян, подчеркивал он, даже калеки рвались служить). Его единственное предложение также носило принудительный характер: чтобы пристыдить всех, кому не исполнилось тридцати лет и кто нигде не служил, писать после их фамилии в документах позорное определение «недоросль», что в XVIII в. означало лицо малолетнее, еще непригодное к службе. Им следовало запретить любое участие в органах дворянского самоуправления, в свою очередь, бедным надлежало запретить арендовать земли до получения чиновничьего звания.

Как показывают последовательные действия властей, еще даже до получения необходимых статистических данных было достигнуто единодушие относительно принудительного включения подтвердившей дворянство шляхты в существовавшую российскую сферу влияния.

Когда в 1850 г. предводители дворянства наконец были вынуждены заполнить анкеты, то сведения, которых администрация Бибикова ожидала с августа 1848 г., оказались более чем достаточными, чтобы приступить к заключительной фазе дисциплинирования поляков, начатого еще в 1831 г.

Подробнейшая информация о молодых шляхтичах, которым в 1850 г. было от 16 до 30 лет, дает нам возможность представить социологический образ этой группы в форме пяти приводимых ниже таблиц848. В первой представлено правовое положение землевладельческой шляхты в возрасте 16 – 30 лет в 1850 г.

Сопоставление этих цифр сразу же наводит на мысль о том, что главным критерием подлинности дворянских прав являлось для властей владение землей, будь то небольшие участки овруцких шляхтичей или латифундии магнатов. Следует отметить, что не делалось особого различия между полученными подтверждениями родословной, не обращалось даже внимания на отсутствие таковых. Использовался принцип различия между истинными и фальшивыми шляхтичами, примененный в 1831 г., – наличие собственности в глазах властей ставилось выше родословной. Следует отметить, что Ревизионная комиссия в редких случаях признавала дворянство, в то же время было достаточно большое количество тех, кто не захотел представить свои бумаги в Герольдию, или тех, чьи дела еще не были ею рассмотрены.

Теперь обратим внимание на различие в имущественном положении:

Вновь приходится констатировать, что, несмотря на притеснения околичной шляхты из-под Овруча, о которой говорилось ранее, факт отсутствия крепостных во владении не стал поводом для лишения дворянского достоинства. Сохранились, в частности, ценные сведения о соотношении между шляхтой, которая владела крепостными, и шляхтой, которая обрабатывала землю собственными силами. Первой было почти в восемь раз меньше в Подольской губернии и в 12 раз – в Волынской, т.е. в среднем можно говорить о том, что 90 % из получивших подтверждение дворянства шляхтичей не имели крепостных.

Полученные в 1850 г. данные дают возможность судить и о вероисповедании землевладельческой шляхты в возрасте от 16 до 30 лет.

Как видим, количество православных было значительным. Однако речь шла почти исключительно об околичной шляхте из-под Овруча и Житомира, среди которой было 2516 православных. В действительности все они были когда-то униатами, это дает представление об уровне распространения их украинизации. В Острожском уезде насчитывалось 26 татар-магометан.

Наиболее интересной представляется составленная нами таблица об уровне образования молодых шляхтичей в возрасте от 16 до 30 лет.

Даже если допустить, что такое значительное количество не получивших образования связано с включением в анкету околичной шляхты Волыни, следует признать, что в двух других губерниях даже среди шляхтичей, чье дворянство было подтверждено Герольдией, т.е. тех, чье происхождение не вызывает сомнения, немногие могли похвастаться хорошим образованием. Больше половины этого действительного ядра польского дворянства (1489 лиц, признанных Герольдией) никогда не учились в школе (782 по сравнению с 707, посещавшими школу, а 283 вообще были неграмотны)!

Открывшаяся необразованность тех дворян, которые должны были стать элитой империи, дала властям идеальный повод взяться за самое богатое польское дворянство. К этому подталкивали и данные о видах деятельности польского дворянства.

Как видно из таблицы, среди шляхты редко можно было встретить людей, занимавшихся профессиональной деятельностью в современном понимании, – врачей, купцов, ремесленников (возможно, за этим названием скрывалось и несколько фабрикантов). Наиболее многочисленными были группы шляхтичей, занимавшихся сельским хозяйством или управлявших имениями третьих лиц, а также лиц без определенных занятий. На государственной службе польских дворян было не так много.

Все эти удручающие данные не были вымышлены враждебно настроенными чиновниками. Их представили, хотя и вопреки своему желанию, предводители дворянства. Разве они не подтверждают описанное нами ранее удовлетворение польской шляхты царящим в «Аркадии» застоем или плачевную ситуацию в школьном образовании?

Стоит вновь обратиться к сообщениям проницательных свидетелей эпохи, чтобы убедиться, что эти данные отражают специфическое и в то же время безнадежное положение дел. Х. Жевуский прекрасно описал саморазложение лишенной перспектив шляхты: «В себе самом не чувствуя какого-либо позитивного начала, как же он (шляхтич. – Д.Б.) сможет уважать в другом человеке просвещенность, знания, заслуги на монаршей службе, набожность, товарищескую приязнь и другие интеллектуальные и моральные ценности, которые только и достойны и способны должным образом управлять общественным мнением. Подобное повсеместное отсутствие позитивных элементов, подобное отсутствие работы над сердцем и умом всегда придает существующему обществу какой-то грубый и неприятный оттенок и отталкивает от него людей чувствительных, с развитым умом. А общество, отбросив то единственное, что может его исправить, разлагается, предоставленное самому себе, бесконечно вращаясь в порочном кругу…»849

Не менее критичным был и А. Пшездзецкий, поставивший подобный диагноз больному бездельем обществу: «Мужчины для вида заняты хозяйством, тогда как на самом деле заботятся о нем управляющие. Сами они вроде бы заняты производством или продажей своих продуктов. Развлечение их – охота, визиты к соседям, ярмарки, а, прежде всего, карты да трубка. Эти увеселения отцов – единственное занятие для сыновей, которые еще не думают о хозяйстве, а занятия наукой они оставили своим преемникам в школах. Любой службы, даже выборной, они сторонятся, боясь поселиться в городе… все это гибнет понапрасну, без пользы для края и до того уже дошло, что (за несколькими исключениями) у нас пальму первенства в интеллектуальном развитии следует отдать прекрасному полу»850.

Российские бюрократы еще на протяжении двух лет колебались в своей политике относительно столь пассивного сопротивления ассимиляции. Кроме вышеуказанных предложений гражданских губернаторов, Бибиков также разработал грандиозный проект, который в конечном счете был отвергнут, однако предусмотренные в нем нацеленность на отдаленную перспективу и категоричность в очередной раз свидетельствуют о неутомимом упорстве властей в осуществлении одновременного наступления по всем направлениям.

17 сентября 1849 г. генерал-губернатор обратился к царю с новой тайной докладной запиской851, содержавшей предложение о принудительной интеграции самого богатого слоя шляхты – двухсот семей, имевших свыше тысячи крепостных. К записке прилагался составленный им список лиц, который, хотя и не полностью, приводится ниже.

Список землевладельцев трех губерний, имевших свыше тысячи крепостных (мужчин, женщин, детей)

Примечание 1852

Из приведенных данных следует, что в собственности примерно 200 семей находилась 1/8 часть населения Украины. Большинство владело от 1000 до 2000 крепостных (113 случаев). Количество помещиков, владевших от 2000 до 5000 крепостных, было значительным (64 случая), однако всего у 10 семей было в собственности от 5000 до 10 000 крестьян, и у шести – свыше 10 000 душ.

Бибиков писал: «Почему священным долгом поставляю Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше представить, что, по моему мнению, часть сословия, которое по своему богатству, по всем почетным правам, коими оно пользуется, владея крестьянами и доходами – не должно оставаться в положении совершенно бесполезном, как для службы Вашему Величеству, так и собственно для себя, не разделять никаких обязанностей, ни трудов и предаваться только тунеядству, разврату, а может быть употреблять свои средства и доходы лишь на козни против спокойствия Государства». По мнению киевского русификатора, следовало наложить значительный налог на крупных землевладельцев, у которых за плечами не было хотя бы пятнадцати лет службы. Налог должен был быть натуральным и идти на содержание войск, расквартированных в трех губерниях. Бибиков хотел получать по три четверти муки за одну крепостную душу для содержания солдат и столько же фуражного овса. Налог должен был взиматься с собственных доходов помещиков, а не с крестьян. Бибиков полагал, что налог будет составлять 7,5 % того, что помещики получали от крестьян, и не считал этот сбор обременительным. Военный министр проконсультировался об этом деле с варшавским наместником Паскевичем, который счел полностью возможным обложить налогом семьи, два поколения которых не служили царю. В связи с этим 1 ноября 1849 г. Бибиков обратился с запросом о том, как следовало считать поколения. Прежде всего он не совсем представлял, что надлежало понимать под словом «семья», поскольку везде ситуация была разной, – например, среди Браницких и Илинских были одновременно и русские сенаторы, и заговорщики, и бездельники. Немало вопросов вызывало обедневшее польское дворянство, с которого вообще было трудно что-либо получить.

Как видим, невзирая на все попытки, способ изменить отношение шляхты к государственной службе так и не был найден. Военный министр, кроме того, обнаружил некоторую неточность в проекте Бибикова. 30 октября 1849 г. он сообщал, что в списке Бибикова среди 200 крупных семей, членов которых надо было принуждать к службе, названы 42 помещицы! Соответственно количество крепостных уменьшилось на 144 195 душ; а поскольку в десяти имениях шли процессы по разделу собственности, то общее количество сокращалось еще на 27 744 души; в одиннадцати имениях братья вели общее хозяйство, часть каждого из которых составляла менее тысячи крепостных. Кроме того, Бибиков хотел обложить налогом лояльного престолу Болеслава (Михаила) Потоцкого, что было бы, по мнению министра, неуместным. Из-за этих неточностей проект был отправлен на доработку, и после проведения новых подсчетов, подготовки новых анкет в итоге оказалось, что его не так просто осуществить. 24 февраля 1851 г. военный министр сообщил об аннулировании всех предыдущих планов853.

Однако 10 июня 1850 г. Бибиков подал новую записку на 32 страницах, подняв в ней ряд важных вопросов854. Он писал, что было бы вообще возможно обойтись без поляков на службе, поскольку в конечном итоге в этих губерниях наиболее желанной является российская администрация. Однако в данном случае важна была, по его мнению, совсем иная цель. Речь шла о ликвидации польского духа, принудительном использовании русского языка поляками, внедрении русских традиций и права. Необходимо было, чтобы польское дворянство «не имело более времени и случаев заниматься мечтаниями и утопиями, ибо только в этом отношении должна быть желательна их служба». В том же, что касалось бедного дворянства, не знавшего грамоты или плохо образованного, то его «полезно оставить как оно есть, среди здешнего простого народа русского [sic!], с которым они сродняются и образом мыслей и образом жизни и теряются в его массе».

Основная опасность, как подчеркивал генерал-губернатор, который через несколько месяцев станет министром внутренних дел, шла от богачей, которые сами даже не управляли своими имениями, не имели образования, а лишь путешествовали, привозя из-за границы «сумасбродства Запада». Уменьшение их авторитета и влияния на народ ранило их самолюбие и вызывало, по его мнению, лишь пороки, а также враждебность к России.

Наконец Николай I избрал решение, которое не ограничивалось вербовкой самых богатых, а предполагало более широкие меры. Указ от 21 апреля (3 мая) 1852 г. стал погребальным звоном по splendid isolation855 польского дворянства. Указ касался всех, у кого было свыше ста душ, т.е. охватывал и магнатов, и среднюю шляхту. Указ предписывал, чтобы дворяне польского происхождения западных губерний могли конкурировать с дворянами великороссийских губерний на государственной службе, как на военной, так и на гражданской. А поскольку за исключением редких случаев большинство молодых дворян этих губерний предается праздности, то «столь противные чувства прямому долгу благородного дворянина более терпимы быть не могут». В связи с этим повелевалось:

1) Сыновья неправославных дворян в восьми западных губерниях, которые владели сами или от имени жен более чем сотней крепостных (даже если те были разбросаны по разным уездам), в возрасте 18 лет после сдачи экзамена должны были теперь вступать на службу в звании подпоручика или юнкера. Если они проваливали экзамен, то тогда должны были идти служить в армию простыми солдатами, сохраняя за собой дворянское звание.

2) Это решение не распространялось на желавших начать службу в возрасте от 16 до 18 лет. Они могли выбирать полк и род войск после обязательной сдачи экзамена.

3) Те, кто выбирал гражданскую службу, должны были назвать место, куда они хотели поехать, но непременно в одной из великорусских губерний.

4) По решению гражданских губернаторов могло даваться освобождение от службы по состоянию здоровья.

5) Это также касалось единственных сыновей.

6) Было предусмотрено в год два набора юношей.

7) Исполнение приказа возлагалось на генерал-губернаторов, гражданских губернаторов и предводителей дворянства.

8) Военное министерство должно было разработать экзаменационные правила856.

Впервые почти за 60 лет после окончания разделов польскую шляхту вынуждали с помощью авторитарных методов стать частью российской служилой системы. Таков был конец мифа об Аркадии, счастливом изолированном острове.

Указ, конечно, породил немалое беспокойство, тем более что 2 мая Сенат сообщил местным властям, что первый набор должен был состояться уже 1 июля. Кроме того, чтобы произвести нужное впечатление, власти выслали на имя каждого предводителя дворянства эстафету с просьбой подготовить списки молодых шляхтичей к 15 июня. Гражданские губернаторы в ожидании волны беспорядков слали Бибикову конфиденциальные рапорты: «Я предписал исправникам совершенно секретно, усилить надзор за взаимными отношениями дворян и собраниями их и обо всем доносить Вашему Превосходительству и мне немедленно, в нужных же случаях по эстафете. Сверх того я счел нужным предписать полицмейстерам и городничим также иметь самое секретное наблюдение за собраниями и толками между дворянами в городах и доносить мне обо всем замеченном».

Подольский гражданский губернатор сообщал о «сильном впечатлении», которое произвел указ, о гневе дворян, считавших оскорбительным «выдавать» своих сыновей и называвших эти меры «рекрутским набором». По его словам, они не скрывали страха перед возможным обрусением сыновей в далеких губерниях, куда их отправят. Две дамы заявили, что будут сопровождать своих сыновей в Москву или куда угодно. Кое-кто говорил, что служба помешает учебе в университете. В конечном счете многие понимали, что без солидных знаний легко провалиться на экзамене и что в таком случае их будет ждать тяжелая солдатская служба.

Судя по официальным документам, большинство предводителей пытались не отвечать на эти неотвратимые по своему характеру требования. Например, несмотря на получение трех эстафет с приказом явиться лично в уездный город, не покинули своих имений балтский и брацлавский предводители. В конечном итоге подольский гражданский губернатор вынужден был воспользоваться услугами полиции для обеспечения явки уклоняющихся предводителей. При этом он жаловался и на неполноту данных, представленных другими предводителями.

На 27 июня 1852 г. лишь Киевская губерния проявила полную покорность, представив список из 384 молодых дворян, которых можно было взять на службу. Списки из двух других губерний все еще ожидались857. Отсутствие усердия в составлении списков обуславливалось также тем, что согласно распоряжению Комитета министров, высланному Бибикову, молодые люди должны были на свои средства добираться до военного штаба южных губерний в городе Кременце для сдачи экзаменов. Следующий «набор» 1 января 1853 г. также не прошел гладко: предводители дворянства умышленно присылали беспорядочно составленные списки, из которых нельзя было понять, кто должен служить858.

Многие родители, подобно другим подданным Российской империи в похожей ситуации, пытаясь уберечь сыновей от слишком тяжелой судьбы, искали обходных путей. Процветавшая вокруг Бибикова (в то время уже министра) коррупция позволяет судить, что взятки были крайне распространенным явлением.

А. Иванский ярко изобразил отношение польских помещиков к этому решению, изменившему их мирное тихое существование за бортом имперской действительности: «Это распоряжение вызывало среди поляков, живших на Руси [Украине. – Прим. пер.], сильное волнение. Мой отец, у которого на земле было несколько сот душ, а при этом шесть сыновей, предпринял мучительную поездку в столицу с двумя сыновьями, чтобы устроить их в военно-инженерное заведение; однако он нашел там такого некомпетентного репетитора, что после годовой учебы один из сыновей, Эдвард, вовсе не мог сдать экзамен, а второй, Хенрик, вместо того чтобы поступить в военно-инженерное заведение, был принят в Кадетский корпус, к тому же на правительственный счет, т.е. с обязательством отслужить после завершения учебы, о чем отец вообще не просил»859. Однако благодаря протекции и подаркам отцу удалось освободить сына от армии, и тот вернулся в свое имение. Это типичный пример молодого шляхтича, который оказался в двойной тупиковой ситуации: неразвитость школьной сети и недостаток подготовки, а с другой стороны, отказ от нее как от зараженной непоправимым грехом превратиться в русского.

Эта реформа, ставшая венцом антипольской деятельности Бибикова, затронула снизу доверху все слои польского дворянства. 15 января 1852 г. он вдобавок просил губернские собрания проверить титулы князей, графов и баронов. Очевидно, речь шла о привлечении на царскую службу самых почтенных поляков. Несмотря на то, что в первом списке из Киевской губернии были, например, Браницкие, Вонсовичи, Илинские, Ходкевичи, Мощенские, Потоцкие, Бибикова удивило отсутствие Дзеконских, Раммов, Жевуских и Чарторыйских, от которых он потребовал представления генеалогий!860

Никому не удалось остаться в стороне. После двадцатилетних усилий властей к моменту смерти Николая I исчезли последние следы «золотых вольностей», и если не в душе, то по крайней мере на бумаге шляхтичи окончательно превратились в российских подданных с одинаковыми, а иногда с еще большими, чем российское дворянство, обязанностями.

Поскольку количество гражданских чиновников было ограничено, то новых «слуг» поглотила армия. Это привело к сильному развитию Владимирского киевского кадетского корпуса, содержание которого согласно указу от 2 декабря 1854 г. осуществлялось благодаря обязательным «дарам» дворянства всех трех губерний, размер которых достигал 45 033 рублей серебром. Как видим, Бибикову удалось достичь поставленной еще в 1849 г. цели: заставить, пусть и окольным путем, богатое польское дворянство способствовать развитию российской армии.

Однако польские помещики не только финансировали самое крупное на Украине военное училище, что в конечном итоге обходилось им по 5 копеек с души. На них был также возложен в 1851 – 1853 гг. ряд налогов. Кроме налога по 95 копеек с души помещики должны были отдавать по 3 копейки с души в продовольственный фонд для простого люда на случай голода861. Согласно указу от 22 августа 1851 г., они должны были давать средства на содержание 25 солдат-инвалидов в каждом уезде, а начиная с 25 декабря 1853 г. вносить по 50 копеек с души на центральную администрацию (24,5 – на губернскую и 5 копеек – на уездную администрацию). Налоги, поступавшие в казенные палаты862, вовсе не наносили ущерба хозяйству, однако они свидетельствовали о закате существовавшей испокон веков традиции, согласно которой шляхта была освобождена от уплаты налогов. Во время Крымской войны участились призывы со стороны властей делать «добровольные взносы». Польские помещики, оказавшиеся ближе к линии фронта, не могли отказать в «дарении» волов, коней, телег и даже крепостных, тем более что, согласно военному положению (объявление о котором каждый помещик должен был подписать), вся полнота власти передавалась военным, чтобы проучить тех, кто отказался бы помогать.

Все это, конечно же, не исчерпывает всей политики, направленной на объединение империи. Последние работы некоторых российских исследователей прекрасно дополняют этот образ. Саратовский историк С.В. Удалов приводит в своем исследовании крайне интересные тексты, такие как записка С.П. Шипова, полковника Семеновского полка из Винницы, «Взгляд на Подольскую губернию» 1830 г., где он подробным образом сообщал царю, каким образом «паны и шляхта польская беспрепятственно угнетают и терзают» население, и советовал усилить роль православных священников. Удалов подчеркивает действия в этом направлении Платона, Киевского митрополита, и влияние уже умножившихся к тому времени сторонников сильной руки. Он приводит цитату из записки А.И. Артемьева «Действия правительства в Киевской, Подольской и Волынской губерниях», в которой тот в 40-х годах советовал возвысить православие, ввести «элементы русские» и привести край «в безразличное единение с великорусскими губерниями». Удалов обращает также внимание на важный факт – ликвидацию отделения Польского банка в Бердичеве, о котором уже шла речь, через который помещики переводили крупные суммы на Запад, эмигрантам. С 1840 г. только Киевский частный банк, контролируемый властями, принимал депозиты от помещиков этих губерний. Удалов подчеркивает созвучие знаменитой уваровской формулы с историческим видением единой России А.Н. Пыпина, а также с идеями, представленными в невероятном учебнике польской истории для средних учебных заведений Н. Павлищева (1842 г.)863.

Польские помещики накануне 1863 года

Польскому историку Марселю Хандельсману не были известны все обстоятельства и формы порабощения, от наиболее скрытых до самых откровенных, когда он занимался исследованием вопроса о возможном оказании помощи со стороны поляков на Украине польским легионам, созданным в Турции князем А. Чарторыйским864. Несомненно, что знаменитые «казаки султана», возглавляемые М. Чайковским (Садык-пашой) и родным племянником князя Адама, Владиславом Замойским, могли бы пробудить в польских помещиках Украины какое-то сочувствие, если бы слух о них широко распространился, что само по себе сомнительно. Однако рассчитывать на то, что они выступят на стороне англичан и французов в Крыму как раз в тот момент, когда шла «вербовка» богатой шляхты на царскую службу, было несбыточной мечтой. Министр иностранных дел Наполеона III Друэн-де-Люис, по всей видимости, понимал это, поскольку не поддержал планов, предложенных ему в связи с этим Р. Белецким.

Неудивительно, что большинству консервативных польских помещиков казалась убийственной сама мысль об отмене крепостного права, как и ограничение их избирательных прав в дворянских собраниях. Консерваторы были охвачены ужасом, чувствуя, что угроза исходит отовсюду. Когда Крашевский, что было исключительным явлением, сообщил в письме к луцкому предводителю дворянства К. Корвин-Петровскому865 о необходимости предоставления земли крестьянам, это вызывало огромное возмущение всего губернского дворянского собрания в Житомире866. Через год ему объявили войну, когда он осмелился поставить в местном театре пьесу «Старая история», где крестьяне оказывают финансовую помощь помещику, который раньше освободил их из крепостничества. Как уже отмечалось, писатель был вынужден отказаться от занимаемых должностей, распродать все и уехать. Потому не стоит удивляться тому, что парижские эмигранты, призывавшие землевладельцев быть большими либералами, чем реформаторы Александра II, получали в ответ крайне сдержанные письма867.

Поэтому, подходя к концу этой главы, посвященной землевладельческой шляхте, следует констатировать то, что сначала представлялось нам столь удивительным: нельзя обвинять лишь царские власти в крайнем консерватизме поляков на Украине. Пережитки идеологии барских конфедератов, чему были представлены сотни доказательств, оказались здесь намного более жизнеспособными, чем в других частях бывшей Речи Посполитой.

Манифест Александра II от 29 августа 1856 г. в значительной степени ослабил требования к службе богатых дворян (сыновьям польских дворян позволялось служить там и тогда, а также так, как им заблагорассудится). Он был встречен с огромным облегчением, однако факт этот не склонил шляхту к изменению образа жизни, а, наоборот, лишь привел к усилению ее привычек. Эта столь мало готовая к переменам, полностью зажатая со всех сторон социальная группа была способна лишь испытывать страх. О. Авейде не преувеличивал, назвав шляхту на Украине «стадом рабов»868.

Можно сказать, что долгий опыт жизни под тиранией, приобретенный еще в царствование Николая I, становился поводом к бездеятельности даже тогда, когда либеральная политика Александра II привела к ослаблению как социального гнета в Петербурге, так и национального – в Варшаве.

Возвращение из Сибири многих ссыльных 1831 – 1832 и 1839 гг. по коронационной амнистии (решение об амнистии было принято в мае 1856 г.) было встречено со своего рода радостным страхом. В ссылке эти люди сохранили патриотические идеалы, которых остерегались придерживаться их соотечественники, оставшиеся на месте. Лишь несколько киевских студентов отличилось подобным радикализмом. Объединившись в т.н. гмины – группы морального и патриотического обновления, студенты создали кассы взаимопомощи, библиотеки и даже тайное общество «Zwizek Trjnicki» («Союз троицы»), характер которого не вполне ясен. Некоторые считают, что цифра «3» означала способ привлечения в тайное общество: двое ищут третьего. О. Авейде, однако, писал, что это была просто группа из представителей трех губерний. Судя по недолговечным изданиям («Bigos» («Бигос»), «Ulicznik» («Сорванец»), «Plebeusz» («Плебей»)), члены общества связывали надежды на крестьянское восстание с мыслью о воссоздании Польши. Кроме того, в 1861 – 1862 гг. Л. Совинский издавал откровенно украинофильскую газету под названием «Sioo» («Село»).

Предисловие к сборнику статей, опубликованных Фортунатом Новицким под псевдонимом Проспер Громадзкий, свидетельствует, что молодежь хотела порвать с чувством страха, свойственного их запуганным родителям. Однако этих молодых людей была всего лишь горстка, более того, часть ее пришла к выводу о том, что украинская идентичность была куда важнее польской. За В. Антоновичем (который с этого времени начал писать свое имя и фамилию по-украински) пошли другие, что привело к расколу, подчеркивавшему существование польско-украинского антагонизма. Об этом уже шла речь в связи с таким сюжетом, как создание школ для крестьян. Антонович, который представлял наиболее крайний пример разрыва с родной культурой, стал пионером новой историографии на украинском языке. Его известная «Исповедь», опубликованная в 1862 г. в журнале «Основа», стала актом отречения от всего, что составляло суть польской шляхетской идеологии. Смерть Т. Шевченко в Петербурге в феврале 1861 г. совпала с концом надежд на достижение согласия; не помогли в сближении и речи, произнесенные на польском языке во время его похорон в Каневе в мае 1861 г.869 Впрочем, бурная украинофильская деятельность Костомарова и редакции «Основы» главным образом проходила в Петербурге и была крайне далека от киевских царских властей и от помещиков Правобережной Украины, да и, пожалуй, от самого народа, который вряд ли много знал о них.

Единственный «смелый» шаг, который могла себе позволить землевладельческая шляхта, был связан с тем, что Т. Бобровский определял понятием «органическая работа» (понятие возникло уже после 1863 г. в связи с усилением репрессий), сегодня это можно было бы назвать «политическим реализмом».

В 1860 г., стремясь усердно следовать ригористическим принципам проявления лояльности, несколько польских богатых помещиков пытались подражать инициативе, получившей огласку в Варшаве в 1857 г., где во главе с Анджеем Замойским было создано Сельскохозяйственное общество, действовавшее на территории всего Царства Польского. Первый проект устава «Экономического общества Украины» появился благодаря инициативе Зенона Фиша (П. Падалицы), Михала Грабовского и Юзефа Крашевского. Цель общества состояла в развитии сельского хозяйства, производства и торговли с помощью подготовки кадров для работы в поместьях, сельскохозяйственных изданий, создания образцовых хозяйств, организации выставок сельхозпродукции, животноводства и изделий промышленного производства и страхования имений. Эта идея была подхвачена во время Киевской контрактной ярмарки в начале 1860 г. В комитет Общества входили богатые землевладельцы, собиравшиеся на квартире графа Цезария Понятовского, среди них были Зенон Холовинский, Михал Грабовский, Игнацы Фудаковский, Леонард Янковский, Влодзимеж Чарновский, Эвард Хамец, Зигмунт Калужинский из Киевской губернии, Эмерик Маньковский из Подольской и граф Броэль-Плятер из Волынской губерний. Все они принялись за разработку проекта, запланировав бюджет в 20 тыс. рублей серебром. Намечалось создание геологических карт и музея. В газете «Kurier Wileski» («Виленский курьер») они представили свои планы, которые были встречены З. Фишем с определенными возражениями. В той же газете он писал о необходимости помогать однодворцам, в частности распространяя среди них просвещение, с целью ограничить влияние евреев в этом регионе.

В марте 1860 г. князю И.И. Васильчикову был представлен проект «Устава сельскохозяйственного общества Западных губерний», где говорилось о существовании уже подобных обществ в Прибалтике. Члены общества должны были платить высокие взносы (25 рублей серебром в год), что говорит о сугубо элитарном характере этой группы. Заседания Общества должны были проходить несколько раз в год, поочередно в Житомире, Умани, Каменце, Дубне. Однако на это генерал-губернатор не дал согласия и пожелал встать сам во главе Общества. Отредактированная согласно высказанным пожеланиям версия была одобрена в октябре императором. Теперь предполагалось, что деятельность Общества будет распространяться только на Киевскую губернию. Открытие было назначено на январь 1861 г., затем было перенесено на июнь и в конце концов так никогда и не произошло. Так пошла прахом «гражданская» инициатива польских помещиков Правобережной Украины.

Между тем Сельскохозяйственное общество в Царстве Польском приобрело выразительный патриотический и политический характер. И именно этого и опасались царские власти на Украине. Они не ошиблись. Нам уже известно, что через два года Подольское дворянское собрание дорого заплатит за свою просьбу об административном присоединении Украины к соседнему Царству Польскому. Сорвались также планы той же группы по созданию «Земского кредитного общества», которое должно было предоставлять кредиты находившимся в трудной финансовой ситуации собственникам более 100 моргов земли. Впрочем, комитет под председательством Зенона Холовинского не обратил внимания на анонимную статью в газете «Kurier Wileсski» об оказании помощи безземельной шляхте в 300 рублей серебром для выкупа в течение 12 лет обложенной оброком земли. 6 февраля 1861 г. 500 крупных помещиков собралось в дворянском клубе в Киеве с целью создания общества, однако Васильчиков пресек их надежды на корню870.

Другим «смелым» шагом польских помещиков Украины в период, когда Царство Польское буквально бурлило от различных патриотических инициатив, стали скромные попытки вернуть часть шляхетской автономии, утерянной с введением в 1840 г. российского законодательства и отстранения поляков от судопроизводства. Т. Бобровский восхвалял созданные по разрешению властей полюбовные суды, которым сам посвятил много времени. Речь шла о том, чтобы во избежание конфронтации между польским дворянством и российским судебным аппаратом улаживать «между собой» споры, возникающие в связи с недвижимым имуществом, собственностью, наследством, разделом имущества и даже матримониальными проблемами. Эта деятельность, которая, как представляется, достаточно удачно развивалась параллельно с официальной деятельностью дворянских собраний, несомненно, свидетельствует об оживлении польского патриотизма, хотя она и несла на себе отпечаток корыстных интересов господствующего класса и никоим образом не служила подготовке к изменению существовавших социальных структур, нивелирование которых давало бы больше шансов для выживания замкнутой национальной группе. Во всяком случае, все понимали, что нельзя рассчитывать на успешное восстание871.

Патриотический характер был присущ и 260 поминальным литургиям, отправленным в этих трех губерниях в период с марта по июль 1861 г. в память о погибших в Варшаве. Патриотические чувства угадываются и в возвышенной атмосфере, о которой вспоминал В. Лясоцкий, и в пени национальных песен хором под аккомпанемент фортепьяно во многих польских дворянских семьях Житомира и Бердичева872. Однако этому проявлению энтузиазма был вскоре положен конец, когда за участие в подобных «выходках» смельчаков отправили в Вятку и другие города в глубь России.

Обстоятельный анализ восстания 1863 г., сделанный С. Кеневичем, хорошо показывает призрачный характер его хода на Украине. В комитет «Рух», созданный в июне 1862 г. Эдмундом Ружицким, сыном генерала 1831 г., входило всего несколько человек в Киеве, он в большей степени был связан с Варшавой, чем представлял интересы местной шляхты. Плохая организация, до сих пор не установленное и, скорее всего, небольшое количество членов, отсутствие какой-либо автономии в отношениях с Варшавой – все это обрекало на поражение горстку людей, к которой с огромным подозрением относились местные помещики и с безграничной враждебностью – крестьяне873. Последние ловили и зачастую убивали киевскую молодежь, осмелившуюся пропагандировать идеи восстания. Ружицкому с 260 кавалеристами под своей командой пришлось отступить из Подольской губернии. Он зря будет ждать помощи извне: Высоцкого из Царства Польского или Галиции, Микловского из Добруджи или даже Гарибальди, который должен был прийти через Одессу! Все это были пустые мечты. Польские помещики больше всего боялись отказа крепостных отрабатывать барщину, что стало к этому времени повсеместным явлением. К битве за Польшу землевладельческая шляхта была готова не лучше, чем ее выборные представители, о деятельности которых уже шла речь выше.

После ареста в августе 1863 г. Мавриция Дружбацкого, перевозившего письма, счета и печати, царские власти приступили к ликвидации всей сети: до весны 1864 г. продолжались аресты, конфискации, ссылки, и все это – несмотря на недостаточность обвинений. Попытка уцелевших вместе с Э. Ружицким в начале 1864 г. установить связь с украинскими деятелями, которые группировались вокруг газеты «Мета» («Цель») во Львове, закончилась ничем. Редакция ответила, что «пожалование» золотых грамот с тридцатилетним опозданием уже никаких результатов не даст. Что говорить, если даже Дубецкий, поверенный по делам «Руси» (т.е. Украины) в правительстве Траугутта, упрямо твердил, что польская собственность на землю является самым нерушимым правом. Среди 38 тыс. сосланных в Сибирь поляков за участие в восстании лишь 5 % было родом из Украины. В Киеве было объявлено 9 смертных приговоров, тогда как в Варшаве – 475, а в Вильне – 180874.

Привязанные к своей находившейся в опасности Аркадии помещики не только не могли, но и не хотели отвечать на призывы Временного правительства Варшавы. Как оказалось, варшавское правительство напрасно использовало печать с давней руськой символикой – Св. Архангелом Михаилом с поднятым мечом и литовской Погонью.

Однако, несмотря на страх и сдержанность, всем этим помещикам в будущем предстояло заплатить немалую цену за то, что они были поляками. До 1868 г. с них будут брать 10 % налога с прибыли, и хотя потом он станет вдвое меньше, его будут взимать на протяжении 30 лет. Последующие генерал-губернаторы – А.П. Безак, А.М. Дондуков-Корсаков, А.Р. Дрентельн, А.П. Игнатьев – вплоть до начала XX в. будут продолжать жестокую репрессивную политику Бибикова. Как нам предстоит убедиться, были, несомненно, отличия между Игнатьевым, русификатором бурят в Иркутской губернии, другом Победоносцева, и Дондуковым-Корсаковым, временами склонным идти на компромиссы с поляками, однако общая линия продолжала сохраняться. Указом от 11 декабря 1865 г. во всех западных губерниях полякам было запрещено приобретение земли иначе чем путем прямой передачи по наследству. Это в том числе стало продолжением давнего плана о заселении этих территорий русскими875.

В результате обязательного выкупа земли украинским крестьянством на условиях, которые способствовали его привязанности к России, а также в результате интенсивного проникновения «русского элемента», накануне Первой мировой войны в руках поляков осталось менее четверти всех пахотных площадей Правобережной Украины, что тем не менее было все еще значительной собственностью.

Вот как распределялись типы собственности по данным на 1911 г. (в десятинах)876:

В графе «Частные владения» объединена собственность русских и польских землевладельцев. Обратим внимание на то, что владения российских помещиков занимали большую площадь (в десятинах), чем у польских:

¹⁷² В источнике общая сумма частных польских и русских владений (1 625 800) в Подольской губернии не соответствует указанной сумме в предыдущей таблице (1 537 000). Тема увеличения русской земельной собственности будет основной в следующей части. В связи с этим можно уже сказать, что в 1898 г. генерал-губернатор Драгомиров оценивал польскую земельную собственность в 3 086 932 десятин, а русскую уже в 3 385 813.

В третьей части нам предстоит объяснить, каким образом власти удалось достичь такого успеха. Как мы увидим, интенсификация сельского хозяйства и пищевой промышленности способствовала тому, что постепенно истончавшееся польское меньшинство, несмотря ни на что вплоть до 1917 г. продолжало считать Украину своей Аркадией. В 1917 – 1920 гг. большая часть имений сгорела, однако горстка владельцев, оставшихся на Волыни, вошедшей в состав воссозданного в 1918 г. Польского государства, продолжала грезить наяву вплоть до 1939 г., после которого от «польской» Украины не останется и следа… Обратимся теперь к анализу сути трехсторонних отношений, развивавшихся на протяжении полувека, предшествовавшего Первой мировой войне.

ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ:

1831 – 1863 годы

Выводы, к которым приводит нас изучение периода между двумя польскими восстаниями, значительно отличаются от того, что предлагает польская историография, а также работы, написанные в советский период, цель которых состояла в том, чтобы любой ценой затереть все, что могло бы навредить идеалистическому видению польско-русско-украинских взаимоотношений как сводящихся к революционным контактам и определенному культурному взаимовлиянию.

В действительности эти взаимоотношения – и непосредственное обращение к документам служит тому подтверждением – носили перманентно конфликтный характер.

Наше исследование выполнено прежде всего в историко-социологическом ключе. Это дает возможность показать, насколько для периода 1831 – 1863 гг. были характерны глубинные социальные перемены. Несомненно, самым важным результатом проведенной работы является установление того факта, что в результате активных административных мер российских властей было деклассировано 4/5 всей шляхты. В течение 1831 – 1850 гг. из 410 тыс. шляхтичей лишь 70 тыс. сохранили дворянские привилегии.

Перед нами случай наиболее широкомасштабного «социального манипулирования», который довелось пережить Европе еще до начала ХХ в. Это было следствие бюрократического усердия Комитета западных губерний в Петербурге, ставшего настоящей лабораторией, где проводились опыты по обрусению, которые затем, вплоть до начала ХХ в., российские власти будут применять и развивать и в других областях. На месте, в Киеве, ведущей фигурой и основным вдохновителем всех направлений политики русификации с 1837 по 1852 г. был Д.Г. Бибиков. Именно он отвечал за организацию всех антипольских мер, проводившихся на Украине, и стоял у истоков всех важных решений.

Нам удалось показать процесс элиминирования из социальной жизни 340 тыс. безземельных шляхтичей. Эта цифра поразительна уже сама по себе. Во Франции после того, как из числа знати в 1789 г. было исключено 120 тыс. человек, менее 1/5 существовало на грани «бедности». Российские власти на начальном этапе, с 1831 по 1833 г., поручили эту задачу дворянским собраниям. Однако вследствие проявленного собраниями сочувствия к просителям было выдано слишком много подтверждений благородного происхождения. Поэтому в 1834 – 1838 гг. царская полиция все чаще при проведении ревизий стала прибегать к помощи российских чиновников. Бибиков придал этой кампании формальный характер, создав Центральную ревизионную комиссию, действовавшую в Киеве с 1840 по 1845 г. Признание недействительными подтверждений благородного происхождения, которые пыталась представить безземельная шляхта, имело серьезные последствия для польского присутствия на Украине. Перечисление деклассированной шляхты в категорию однодворцев фактически означало принадлежность к крестьянскому сословию. Быть однодворцем означало потерю личной свободы, необходимость платить, как и крестьяне, подати, лишение права пользоваться дворянским судом, известным своей снисходительностью, рекрутскую повинность и, что очень важно, запрет на обучение в школе, т.е. потерю культурного контакта с другими поляками и малейшей возможности продвижения по социальной лестнице. Сперва шляхетская солидарность проявлялась в протестах предводителей польского дворянства, однако в дальнейшем она постепенно сошла на нет, и получившая подтверждение происхождения шляхта смирилась с насильственной дезинтеграцией существовавшей прежде общности. К 1860 г. польские дворяне уже окончательно отвернулись от прежних «братьев», теперь частично украинизированных. Этот процесс не сопровождался массовыми протестами. В конечном счете царские власти осуществили давнюю мечту многих польских аристократов, желавших лишить гражданских прав безземельную шляхту. Как оказалось, в Российской империи, последовательно «модернизировавшей» феодальное общество, были реализованы планы «патриотов», участников Великого (Четырехлетнего) сейма. Нам предстоит убедиться в дальнейшем, что этот первый в русско-польской истории пример «реструктуризации» имел такие же бесчеловечные последствия, как и «либеральная реструктуризация» конца ХХ – начала ХХI в. Земля, как в будущем деньги, стала значить куда больше, чем человек.

После рассмотрения административных методов и последствий ликвидации самой многочисленной группы шляхты наше исследование сосредоточилось на уточнении характера социальных отношений – как внутри, так и в окружении землевладельческой шляхты, получившей подтверждение принадлежности к дворянству. К наиболее сложным исследовательским сюжетам следует отнести проблему взаимоотношений польских помещиков с украинскими крестьянами. Эта тема была вынесена в начало второй части, так как она была основным фоном жизни польской шляхты, в том числе и деклассированной, служившей у помещиков.

Изучение архивных материалов указывает на трехсторонний характер существовавших взаимоотношений. Российская власть старалась не оставлять польского помещика наедине со своими крепостными и по возможности использовала слабость польской стороны в своих интересах. Украинский крепостной был ставкой в борьбе между властью и помещиками, объектом, завладеть которым хотела каждая из сторон. В собственности около 7 тыс. польских помещиков (не считая нескольких русских землевладельцев), находилось 3 млн душ, при этом 200 семей владели 568 тыс. крепостных.

Ход истории в XVII – XVIII вв. привел к образованию глубокой бездны между закрепощенным людом и польскими колонизаторами. В исследуемый период украинцы все с большей готовностью обращались к российской стороне. Это, несомненно, предопределялось общностью религии, но в еще большей степени – безрассудством и злоупотреблениями польской стороны. В период, когда одна доминирующая сила отступала перед натиском другой, Бибиков очень ловко использовал бесчеловечное отношение польского дворянства к украинскому крестьянству, примеры которого регистрировали дворянские суды, превращая плохое отношение к крепостным в суть обвинений против помещиков. «Инвентарные правила» 1847 г., устанавливавшие «разумные нормы» крепостничества, сыграли основную роль в формировании образа российской власти как защитницы угнетаемого крестьянства. Впрочем, этот отдаленный прообраз крестьянской реформы 1861 г. был всего лишь уловкой властей. Тридцатилетний период истории показал, что польские помещики и российские власти зачастую объединяли свои усилия в подавлении крестьянских волнений, приобретавших организованные формы.

После 1831 г., несмотря на данные крестьянам во время Польского восстания обещания, царские власти позволили польским помещикам вновь обуздать крепостных. Затем, в 1848 г., когда на Украине начались крестьянские волнения, власти забыли о положениях «Инвентарных правил» и с польской помощью заглушили отголоски Весны народов. А в годы Крымской войны российская армия протянула руку помощи польским землевладельцам в подавлении антикрепостнических волнений среди крестьянства.

Оказывая помощь польским землевладельцам, царские власти давали понять, что украинское крестьянство находится лишь в экономической от них зависимости, однако ни в культурном, ни в национальном плане никоим образом им не принадлежит, а является исключительно русской собственностью. Две несмелые попытки поляков установить контроль за украинским крестьянством в области культуры с помощью польского начального образования в 1844 и в 1860 – 1862 гг. были на корню подавлены царской полицией.

Анализ положения «легитимной» шляхты в третьей и четвертой главах этой части приводит нас к констатации двойного паралича, охватившего эту группу. Ее социальной эволюции препятствовал, с одной стороны, (а) груз «сарматской» идеологии, характерной для наиболее богатой части шляхты (составлявшей менее 10 % от 70 тыс. признанных польских дворян), а с другой – (б) многоликий страх, вызванный политикой царской власти.

(а) В начале четвертой главы дается характеристика застоя этой аграрной помещичьей среды, для которой было типично слабое участие в промышленном производстве, архаичные формы товарообмена. Жизнь находившейся вдали от переживаемых Европой волнений, наслаждавшейся dolce vita землевладельческой шляхты кажется вневременной, словно это был остров, Аркадия, не знающая бед. Богатая шляхта, увлеченная своими парками, резиденциями, охотой и балами, задавала тон этой жизни.

Однако пришел и ее черед: после проведения мер по деклассированию обедневшей шляхты российские власти к 1850 г. взялись и за богатую верхушку польского дворянства, предприняв шаги по ее интеграции в жизнь российского общества. Как ясно из материалов проводившегося властями обследования, уровень образования и профессиональной подготовки этой группы был очень низким и не способствовал выбору занятий. Это объясняет царившее внутри этого слоя разложение, консервативный застой, поддерживаемый высокими ценами на зерно. Единственную ценность для этой группы представляли родовые гербы, единственным ее занятием были кутежи и варварские развлечения (балагурство). Лишь Ю. Крашевскому удалось в литературной форме раскрыть характер этого явления.

Все еще жизнеспособная традиция Барской конфедерации восхвалялась в произведениях жившего на этих землях Х. Жевуского. Об этом шла речь в третьей главе в связи с анализом функционирования шляхетского самоуправления, традиции которого продолжали существовать вопреки разделам Речи Посполитой. Это позволяло поддерживать иллюзию существования на периферии Российской империи и вне ее жизни, создавая эдакий неприкосновенный польский остров посреди грозного русско-украинского моря.

Естественно, подобное поведение было самообманом, обусловленным стремлением к званиям и почестям, а также склонностью богатой шляхты к компромиссам. Начиная с 1831 г. дворянские собрания (бывшие сеймики) постепенно стали орудием в руках министра внутренних дел. Представители польского дворянства были вынуждены принимать участие в установлении меры вины и в осуждении участников восстания 1830 – 1831 гг.; они должны были проводить деклассирование шляхты; становиться опекунами и финансировать русифицированные учебные заведения; поставлять крепостных на военную службу и т.п.

Лишь небольшая группа землевладельцев, имевших более сотни душ и сохранявших верность трону, имела право, как было показано, принимать участие в дворянских собраниях, что, в свою очередь, гарантировало служебные привилегии и престиж. Однако «коллаборационисты» в скором времени попали в собственную ловушку. Несмотря на то что власти им позволяли занимать «должности» в шляхетских институтах власти, сохранявшаяся видимость автономии этих институтов будет ликвидирована при Бибикове: в 1840 г. был упразднен Литовский статут, что привело к почти полной замене шляхетского правосудия (скомпрометировавшего себя при рассмотрении крестьянских дел) правосудием царским.

Те представители польской шляхты, кто хотел сохранить за собой «выборные» должности, еще в большей степени привязывались к ним, не желая уступать их русским. Они соглашались на назначения (как таковые выборы были фикцией, их результаты часто аннулировались) и на все более унизительное проявление верности и подчинения властям. После смерти Николая I польское дворянство какое-то время верило, что Петербург вернет ему хотя бы часть потерянных прав. На имя нового царя были направлены адреса из Подольской губернии (1859 г.) с прошением об открытии народных школ, из Киевской (1860 г.) – об обучении на польском языке. Однако когда в 1862 г. польское дворянство Волынской губернии обратилось к Александру II с просьбой об административном присоединении губернии к Царству Польскому, репрессии были вновь возобновлены, а шляхетская автономия окончательно ликвидирована.

(б) Вторая причина общественного паралича была связана не с преклонением перед выхолощенными формами и ценностями шляхетского прошлого, а с всеобъемлющим террором: военным, полицейским, политическим, культурным, религиозным, административным. Его цель заключалась в полном подавлении малейших проявлений польского характера на Украине и в доведении польских землевладельцев, как и деклассированной шляхты, до той же степени отупения. Доступ к неопубликованным документам дал возможность увидеть, к какому обезличению, к какой утрате национального облика привела русификация школьной системы. Бибиков и здесь оставил свой след, насаждая закрытые учебные заведения с целью оторвать молодое поколение от родителей. Закрытие на год Киевского университета и ссылка польских студентов состоялись в рамках борьбы с «польскими химерами», достигшей кульминации с назначением генерал-губернатора одновременно и попечителем учебного округа.

В области религии, столь близкой польскому сознанию, репрессии приобрели еще более масштабный характер. После конфискации 61 из 86 монастырей в трех юго-западных губерниях в 1832 г. Бибиков в 1840 г. начал дело о преследовании кармелитами православных крепостных, которое стало основанием для конфискации всей церковной собственности. Светское могущество католической церкви было уничтожено. Вслед за этим пришел черед устранить и давний символ латинской экспансии на Восток – униатскую церковь. В 1839 г. благодаря очередному умелому манипулированию массами 130 тыс. униатов были исключены из сферы польского влияния и принудительно возвращены в лоно православной церкви.

Царские власти все более настойчиво отводили православной церкви роль троянского коня в решении украинского вопроса. Польские помещики должны были обеспечивать надлежащие условия жизни и содержания 11 049 православным священникам на своих землях (католических священников было всего 603); без разрешения властей владельцы имений не могли производить какие-либо строительные работы в костелах. В свою очередь, высшая католическая иерархия (не без согласия Ватикана) занимала инертную и конформистскую позицию. Такое положение дел позволило Васильчикову в 1855 г. констатировать действительную ликвидацию католического влияния на этих землях. Сделанные в 1862 г. луцким епископом, чья резиденция была перенесена в Житомир для облегчения надзора за ним, предложения о сотрудничестве с властями в борьбе против революционеров стали печальным итогом религиозного гнета.

Всеобъемлющий террор преследовал в конечном счете единственную цель – политическую: следовало уничтожить саму мысль о Польше. Именно поэтому рассмотрение политических репрессий было предпринято нами в конце этой части. После волны конфискаций и ссылок 1831 – 1832 гг. заговор Шимона Конарского, раскрытый в 1838 – 1839 гг., представляется центральным событием исследуемого периода. Бибиков воспользовался им как предлогом, чтобы, преувеличив масштабы угрозы в Петербурге, приступить к рассмотренным уже мерам 1839 – 1840 гг. Идеология эмиссара польской эмиграции Конарского не имела ничего общего с крепостническими взглядами большинства польских помещиков Украины. Тем не менее она вызвала лавинообразную реакцию властей, ответить на которую польская аристократия могла лишь бессильным повиновением.

Образ жизни крупных польских землевладельцев находился в разительном противоречии с представлениями царских властей. Даже в Манифесте о вольности дворянской Петра III (1762 г.) давалось такое определение сути дворянской службы, которое не допускало, чтобы дворянин проводил время исключительно в своем имении, заботясь лишь о его процветании.

Нести службу в высшей администрации или иметь высокое звание в армии было естественным для русского дворянства. В свою очередь, для польских помещиков оказалось фатальным то, что Бибиков, претворяя в жизнь свою политику русификации, в заключение заставил владельцев крупных (более ста душ) имений покинуть их и поступить на службу. Указ от 21 апреля 1852 г. разрушил splendid isolation землевладельцев, которые с этого времени были обязаны посылать своих достигших 18 лет сыновей на государственную службу во благо Российской империи.

Лишь их отцам, жившим за бортом общественной жизни империи, было позволено продолжать мечтать о былом польском величии. Как было показано, их деятельность в канун нового восстания 1863 г. ограничилась немногочисленными инициативами на местах, которые в недалеком будущем, в соответствии с принципами польского позитивизма, стали определяться как «органическая работа», – например, попытки создания сельскохозяйственного или кредитного общества, а также третейских судов. В 1863 г. Варшава не дождалась ни поддержки, ни сочувствия этого закосневшего мира. Всего несколько сыновей помещиков, разочарованных подобной инертностью, отправились на борьбу за пределы своего края. Однако и этого было достаточно, чтобы в Петербурге заговорили об этом мирке как о логове мятежников.

Поляки Украины вновь стали жертвой укоренившегося российского штампа, который Бальзак, большой почитатель царя, привел под диктовку госпожи Ганской в 1847 г. в «Письме о Киеве»: «Поляк повиноваться не способен; он любит не исполнять приказания, а сам их отдавать… Это природное расположение и погубило Польшу. Страна повиновения, страна покорных славян не могла не поглотить страну славян непокорных, страну, которой сама мысль о повиновении внушала ужас… и если когда-нибудь Россия завоюет мир, она будет обязана этим исключительно покорности ее обитателей… русские созданы для того, чтобы покорять другие народы, и в этом им нет равных».

Одним из первых этапов этого завоевания должна была стать терпеливая и педантичная реорганизация Правобережной Украины по русскому образцу. В этой части было показано, как много нашлось после 1831 г. сторонников и исполнителей имперских замыслов. Нерешительность эпохи Александра I, когда в Петербурге толерантно относились к губернаторам-полякам, канула в Лету. На каждом уровне центральной власти, в Комитете министров и в его канцеляриях, в Комитете западных губерний, на уровне генерал-губернатора, гражданских и военных губернаторов, в полиции и во всякого рода судебных, конфискационных, ревизионных комиссиях находились ярые сторонники идей Екатерины II и Н.М. Карамзина, проводники идей Николая I по объединению этих земель с Россией «в одно тело, в одну душу». Как не задуматься над этим примером? Поляками, жившими в этих губерниях, трудно восхищаться – иным был менталитет их единоплеменников, живших на Познанщине, в Мазовии, Галиции и даже Литве. Однако внимания заслуживает именно умелое использование недостатков и слабостей жителей этого расчлененного края. Украина стала лабораторией, а шляхта – подопытным кроликом в первом опыте русских по преобразованию огромной социальной группы. Однако до воплощения идеи «единой и неделимой России» было еще далеко.