Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) Бовуа Даниэль

Злоба, укрощенная разумом: 1865 – 1875 годы

Безак, возглавивший в Петербурге комиссию по выявлению возможностей заселения западных губерний «русским элементом», взял на вооружение и расширил идеи своего духовного наставника Муравьева, введя 10 %-ный налог на всех польских помещиков. Добиться того, чтобы на место последних пришли русские помещики, можно было, во-первых, доведя большинство поляков до разорения, во-вторых, добившись гарантии, что все обанкротившиеся имения не будут продаваться нерусским. Это исключительное ограничение было изложено генерал-губернатором в специальной записке Александру II и предложено на рассмотрение вышеназванной комиссии, в которую входили военный министр Д.А. Милютин, А.А. Зеленой и новый виленский генерал-губернатор К.П. Кауфман, соревновавшиеся в жестокости – ко все большему возмущению Валуева. Последний записал 14 сентября 1865 г. в дневнике: «Польский комитет мне внушает омерзение». Антипольские настроения достигли пика 25 ноября 1865 г. во время памятного заседания комиссии, состоявшегося в Царском Селе в присутствии царя. Маниакальные идеи начали претворяться в жизнь. Валуев с негодованием отмечал, что они «дошли до чудовищных результатов». По его словам, например, Зеленой предлагал «во всем пространстве Западного Края запретить полякам, католикам и немцам покупать имения [5 августа 1864 г. был принят такой запрет относительно евреев. – Д.Б.], заставить продать свои имения в известный срок не только поляков, у которых имения секвестрованы, но и всех высланных по подозрениям и т.п.». Милютин призывал повысить налог до 20 %, а то и до 50 %. Царь принял участие в стоявшем гомоне, размахивал отчетом Безака, читал и комментировал его в том же духе, что и его чиновники. Валуев с возмущением заявил, что они злоупотребляют доброй волей императора, пытаясь оправдать беззаконие, а затем уже, совершенно выведенный из себя, подал в отставку: «Я сказал, что меня обдает холодом при звуке речей подобных тем, которые я слышал, что вообще в советах я два года не слыхал ни одного благородного слова…» Кроме того, Валуев попытался выразить свое возмущение планом выселения 10 тыс. помещиков из западных губерний, но и этот протест не был услышан. «При прощанье Государь объявил мне, что по Журналу о Западных вопросах он утвердил те мнения, которых я не разделял. Он сказал, что ему прискорбно принимать подобные меры, что они противны его чувству, но что он принимает их “по глубокому убеждению” и т.п.»900.

10 декабря 1865 г. был опубликован указ «О воспрещении лицам польского происхождения вновь приобретать помещичьи имения»901, а Валуев по просьбе царя остался министром внутренних дел. Вплоть до 1905 г. этот указ служил основным барьером к увеличению земельной собственности польских помещиков, поскольку предусматривал, чтобы все продаваемые или выморочные имения попадали в руки русских. Как и предполагалось, этот указ надолго стал самым сильным инструментом русификации, хотя, как и большинство российских законов, был далек от точного исполнения. Для нас прежде всего интересен процесс его внедрения, поскольку он дает возможность оценить степень уменьшения объемов польского землевладения.

Главная предпосылка действенности упомянутых указов заключалась в финансовом ослаблении польских помещиков, что должно было бы подтолкнуть их к вынужденной продаже имений. Поэтому уже в течение первого полугодия 1866 г. начал взиматься 10 %-ный налог.

В январе 1866 г. во всех уездах Правобережной Украины началось создание комитетов по проверке доходов и оценке имений. В них входили оценщики дохода и полицейские чины, которые в течение трех недель должны были определить размер выплат согласно представленным заявлениям о доходе. Помещики находились в крайней степени растерянности, однако протестовать осмелилось лишь несколько самых богатых. Некоторые прибегали к уловкам, например помещик из Балтского уезда Леопольд Чарномский писал, что ни сердцем, ни умом не чувствует себя поляком, а его жена и дети православные, поэтому он просит не относиться к нему, как к поляку. Поверенные по делам графов Альфреда и Марии Потоцких, братьев Евстахия и Романа Сангушко и Александра Браницкого, владельцев, крупнейших имений на юго-западе империи, безуспешно пытались протестовать против чрезвычайно короткого срока, отпущенного на эту операцию. 5 апреля киевский губернатор доложил генерал-губернатору, что оценка в большинстве имений проведена и передана полицией на рассмотрение комиссий. Сомнения, высказанные им 8 июня относительно точности и достоверности информации, не остановили Безака, который 16 июля выслал трем губернаторам телеграмму с требованием предоставить к 1 августа полные списки, тех же, кто не уложится в срок, заставить выслать за свой счет эстафетой.

Решив последние вопросы путем обмена шифрованными посланиями с Кауфманом, виленским генерал-губернатором, Безак сообщил 25 августа министру финансов о планируемых суммах, которые он намеревался получить с польских помещиков. Общая сумма должна была составить 1 202 654,54 руб., в том числе по губерниям:

Безака не тревожили частные ошибки или мелкие махинации. Он доказал свою исполнительность и даже проявил себя великодушным. Согласно опубликованным и розданным комиссиям «Правилам распределения и взыскания налогов с имений, владельцами которых являются поляки», налогообложению не подлежали те из них, чьи прибыли не превышали 100 рублей, а тем, чьи прибыли достигали 1 тыс. руб., давалась скидка в 100 рублей. Зато в случае неуплаты налагался штраф, который составлял половину суммы налога. Полиция располагала печатной копией с данными о сумме налога с каждого имения и должна была его взыскать до 15 октября 1866 г.902

«Поскольку это было время господства чрезвычайного положения, платили без протестов, которые и так бы ни к чему не привели», – писал Т. Бобровский. Из документов об этой акции, которая в таком виде была проведена лишь один раз, поскольку в 1868 г. налог был снижен наполовину, следует, что лишь небольшое количество вдов получило скидку: в Волынской губернии – 38, в Подольской – 29, в Киевской – 19. Несомненно, во многих случаях добиться желаемого исхода дела удалось при помощи взяток. К примеру, Х. Иллинский при 18 189 рублях дохода платил лишь 334 рубля, Чечерская с доходом в 16 790 рублей внесла всего 497 рублей. Такие заниженные суммы платили также Жевуская, Чапская и другие.

Хотя требуемый налог был большим, он не смог подорвать достаток очень богатых семей, за исключением тех, которые еще до 1863 г. находились в затруднительном положении. С этой точки зрения представляют интерес статистические данные о задолженностях на 1862 г., опубликованные в газете «Kraj» в 1884 г. (польские землевладельцы указаны здесь вместе с русскими, у которых также были большие долги)90:

Несмотря на то что фактически было заложено около половины польской собственности, ожидаемые последствия экономического ослабления проявлялись медленно и постепенно. Поскольку количество конфискованных имений едва превышало сотню, властям пришлось удовлетворить свой аппетит крайне незначительной, хотя от этого не менее привлекательной добычей. Ссылаясь на самые одиозные примеры, Т. Бобровский сумел показать, сколь недостойной была эта погоня русских, на манер римских центурионов, за военными трофеями, получение которых выглядело особенно несправедливо в юго-западных губерниях империи, где восстания фактически не было. Однако, согласно воспоминаниям Бобровского, в погоне за землей Безаку пришлось столкнуться с теми, кто был сильнее его. Он хотел найти крупное конфискованное имение, которое отвечало бы его высокому положению. У него были виды на два прекрасных имения: Иллинцы в Липовецком уезде, отобранное у графа Константы Плятера, и Кошоваты в Таращанском уезде, принадлежавшее Юзефу Млодецкому. Их владельцы были невиновны, потому что во время восстания находились за границей и фактически расплачивались за активность своих управляющих. Однако Безак не учел, что женой Плятера была графиня Мальфатти, которая через своего крестного, канцлера Горчакова, обратилась к царю, разоблачая слишком очевидную алчность генерал-губернатора. Таким образом, из его рук выскользнула первая добыча, которая в итоге досталась богатейшему владельцу металлургических заводов Урала Демидову, князю Сан-Донато. Вторая вероятная добыча также оказалась недосягаемой, потому что тесть Ю. Млодецкого, князь Антоний Любомирский, принадлежал к немногочисленной группе крупных польских аристократов, приближенных к самому императору. Я. Талько-Хрынцевич вспоминал, что «с поляками князь говорил о своем патриотизме, с чиновниками притворялся москалем. Такую двойную и фальшивую роль он играл до самой смерти». В качестве особой милости Любомирскому было разрешено приобрести землю, что он и сделал, выкупив конфискованное имение зятя, в котором тот оставался до тех пор, пока со скандалом не расстался со своей женой, о чем только и писала светская хроника. Между тем Безак не утолил свой аппетит. Ему не удалось выдержать конкуренции с богатым купцом И. Толли, ставшим в скором времени городским головой Киева, при покупке замечательного замка в Вишневке около Кременца на Волыни, выставленного на продажу Владимиром Плятером, братом упомянутого выше Константы Плятера. Эта продажа потянула за собой ряд процессов, которые длились до 1890-х годов, а генерал-губернатору хотелось получить добычу немедленно. В конечном итоге он удовлетворился тремя тысячами десятин имения Юзефувка неподалеку от Бердичева, отобранного у повстанца Юстына Абрамовича904.

Большинство высокопоставленных чиновников оказались первыми на очереди и получили лучшие куски. Киевский губернатор Н.Г. Казнаков занял Лисянку, имение князя Вильгельма Радзивилла в Звенигородском уезде; Ерчики, другое поместье Радзивилла, попало в руки генерала Трепова. Остальное владение семьи Плятеров разделили между собой генерал Карчев, попечитель Киевского учебного округа П.А. Антонович и преемник Казнакова М.К. Катакази. Товарищу попечителя А.П. Ширинскому-Шихматову досталось имение Эразма Михаловского – Соловиевка; именно там крестьяне убили польских студентов, распространявших «Золотые грамоты», с помощью которых те хотели привлечь украинских крестьян к участию в восстании. Графиня А.Д. Блудова, будучи камер-фрейлиной при дворе, получила имение Бриков в Острожском уезде, отобранное у ссыльного Даниэля Менжинского. После завершения основных «завоеваний» Безак вспомнил о данных за год до этого в Царском Селе обещаниях.

15 января 1865 г., сразу после назначения на новую должность, он поручил трем подчинявшимся ему губернаторам составить полный перечень поляков, сосланных в Сибирь, на Север и во внутренние губернии России «по политической неблагонадежности без следствия и суда». Ответы поступили только в феврале 1866 г.: из Киевской губернии было сослано 28 помещиков; из Волынской – 80; из Подольской – 86. Эти 194 старательно описанные имения, к которым была прибавлена информация о месте ссылки владельца и состоянии собственности (секвестр, долги и т.п.), хотя полностью не оправдали надежд Комитета западных губерний, были все-таки неплохой добычей, из которой можно было уже выбирать.

Валуеву удалось уберечь от разграбления имения сибирских ссыльных. 10 июня 1866 г. он объяснил генерал-губернатору, что каторга или ссылка приравнивается к смерти, а потому взрослые наследники имеют право на получение наследства. Ему не удалось помешать продаже имений тех, кого осудили к ссылке во внутренние губернии России. В таких случаях к владельцам имений была проявлена жестокая «снисходительность»: им разрешалось приехать на несколько месяцев на Украину, чтобы лично заняться продажей имений, а затем вернуться в ссылку. Среди материалов генерал-губернатора хранятся дела о десятках подобных «отпускников», находившихся под надзором полиции905.

После этого пришел черед воспользоваться случаем и русским более скромного положения. На каждого из них заводилось отдельное дело, к которому скрупулезно подшивали подтверждение принадлежности к дворянству и к православию, т.к. только в этом случае они могли принимать участие в публичном аукционе по продаже польских имений. Прошения следовали одно за другим, их формулировка была почти одинаковой: «Имея счастье по вере и происхождению принадлежать к русской национальности, я намерен(а) участвовать в торгах…» Этого было достаточно, чтобы получить разрешение906. Т. Бобровский, несомненно, преувеличивает количество желающих, но зато очень выразительно передает царившую атмосферу: «Предоставление таких возможностей тысячам русских помещиков на территориях, находившихся в польских руках, стало для них, зачастую стоящих на грани банкротства в материальном, а временами и моральном плане, настоящим открытием Калифорнии».

Впрочем, он подчеркивал, что русскому дворянству, привыкшему со времен Петра I к государственной службе и жизни в городах, было нелегко прижиться в сельских усадьбах, за которыми стояла целая традиция gentlemen farmers907, чуждая им привычка. Заграничные наблюдатели подтверждали, что мечта министров отстранить поляков от земли в скором времени столкнулась с тем, что подобное времяпрепровождение не было в традиции русской аристократии. А. Гакстгаузен в 1840-е гг., А. Леруа-Больё в 1880-м, Ф.Г.Е. Палмер в 1901 г. отмечали, что идеалом российского дворянина был город, тогда как деревня была всего лишь источником прибыли, а не местом для приятного времяпровождения.

К этому традиционному препятствию в скором времени добавились финансовые проблемы. Кандидаты на приобретение земель надеялись улучшить свое финансовое положение в России благодаря финансовой поддержке государства. Однако проект, как и предусматривал Валуев, провалился. После принятия указа от 5 марта 1864 г. фонд помощи покупателям так и не был создан. Он появился 26 июня 1866 г., когда Комитет министров утвердил устав Товарищества приобретателей имений в Западных губерниях. Шла речь о специальном банке с капиталом в 5 млн руб., который, по обещаниям Зеленого, должен был быть доведен до 50 млн в случае возможной поддержки со стороны частных лиц908. Финансовая помощь могла составлять половину стоимости имения. Однако фонд не смог накопить даже изначально заложенной суммы, и его фонды растаяли как снег на исходе зимы. Тем, кто заявил о своем желании в июле, отказали, заявив, что «назначенный на этот предмет фонд уже израсходован»909. Через год Товарищество было закрыто. С другой стороны, распределение земель тормозила необходимость проверки долгов, которые следовало покрыть до продажи имения. Палаты государственных имуществ провели большую работу в области права, подсчетов и налогообложения (неуплаченные налоги оказались крайне важной частью оценки) и к 7 ноября 1866 г. составили обширные итоговые таблицы, на основании которых оказалось, что нераспределенными остались 36 имений в Киевской губернии, 24 – в Волынской и 10 – в Подольской910. Подобная жадность со стороны царских чиновников все больше выводила из себя Валуева, тем более что одновременно с этим в Вильне и Варшаве не утихали репрессии. 23 сентября министр вновь написал Александру II: «…западные дела внушают мне не отвращение, но омерзение». Он заявил, что предпочтет скорее эмигрировать, чем быть причастным к подобному столь низкому ожесточению. Между тем на место Кауфмана виленским генерал-губернатором был назначен Баранов, однако в Киеве все так же был оставлен Безак.

Осознавая тщетность своих попыток и безрезультатность ударов, наносимых полякам и в то же время будучи не в состоянии остановить поток антипольской ненависти, Валуев прозорливо заметил, что подобная политика по отношению к полякам является признаком слабости, которую Европа не осознает: «Мы так слабы, так малоумеющи, что не надеемся на центральную власть и не верим в собственную силу в Западном крае. Если бы поляки знали, как мы их боимся! Если бы Европа знала, как мы неустрашимы на словах и малодушны на деле!» 10 октября 1866 г. среди его записей в связи с этим читаем: «Мы должны внушать чувство отвращения к нам всей Европы». 18 марта 1867 г. он с возмущением писал о тех, кто хотел бы без хлопот добиться русификации поляков своими «полицейско-татарскими мерами»: «Я повинуюсь царской воле, но с полным сознанием ее неисполнимости… Никого нет, кроме меня, кто бы смотрел на дело с точки зрения общечеловеческой… четыре года уже длится вивисекция Западного края. Никакого результата не добыто». В связи с размышлениями о том, что подобная политика может длиться не один десяток лет, его охватывало трагическое предчувствие: «Одно из двух: или распадение, или обновление, а если обновление – то переворот»911.

Значительное расхождение в предпринимаемых действиях и в их оценке самой же властью объясняется незначительностью достигнутых результатов по сравнению с лелеемыми надеждами. Подробное описание имений в публикуемых властями документах, включавших в числе прочего таблицы, на практике усложняло их раздачу. В связи с этим прибегали к уловкам. Например, в Подольской губернии, где предусматривалось передать крестьянам достаточно большую часть земель, вместо названия зачеркнутых крестьянских общин были вписаны имена русских дворян, получивших преимущество по неизвестным причинам. Однако в итоге количество раздаваемой земли оказалось гораздо меньше ожидаемого912.

Согласно имеющимся оценкам в 1863 – 1873 гг., на Правобережной Украине было конфисковано и действительно продано 144 имения площадью около 150 тыс. десятин, причем больше всего в Волынской губернии – 78 имений913.

После 1865 г. трудности, с которыми пришлось столкнуться при замене польских владельцев русскими, были связаны с упорнейшим сопротивлением богатых поляков, а, кроме того, с непоследовательностью в политике властей, обусловленной внутренней ситуацией.

Наблюдавшаяся сразу после восстания 1863 г. волна низкопоклонства и лояльности перед представителями власти возросла. Кроме богатых помещиков, которые в 1863 г. ускользнули от мести крестьян или правительственных преследований и до 1866 г. находились в Одессе, а затем вернулись, чтобы удостовериться в сохранности своих богатств914, значительная часть поляков считала, что ради сохранения состояний стоило поступиться самолюбием. Правда, большинство не собиралось подражать жене Феликса Собанского, заявлявшей, что «мы танцуем на могиле родины из любви к ней», однако склонялось перед хозяевами этих губерний, – по крайней мере, предоставление им различных услуг казалось польским помещикам необходимым и было достаточно распространенным явлением. Было достаточно женщин, которые «крутились, вертелись и наряжались, и декольтировались среди всеобщего горя, слез и бедности». Двусмысленность поведения была ответом на царившее бесправие. Чем можно объяснить то, что кое-кому из поляков, например сахарному магнату Юзефу Ярошинскому, удалось выйти из тюрьмы и сохранить за собой право на покупку земли? Кто подсчитает, сколько золота попало в карманы продажных офицеров полиции, которые еще в 1867 г. продолжали собирать доносы крестьян, наивно веривших, что получат землю изгнанных панов?915

Разоблачаемая Н.В. Гоголем устоявшаяся традиция служебных злоупотреблений и коррупции чиновничества проявилась во всей своей полноте, однако этот путь был доступен лишь очень богатым либо тем, кто имел личный доступ к царю. Какова была цель упоминаемого П.А. Валуевым частного визита 29 декабря 1865 г. графа Александра Браницкого к царю после принятия указа от 10 декабря 1865? На Украине поляки узнали об этом указе без промедления: «… стоит ли доказывать то, что царило бесправие. Целые десятки имений продавались за долги. Были и такие, кто продавал их по собственной воле, как Константы Браницкий, который избавился от необъятных просторов лучших земель в Васильковском, Каневском и Звенигородском уездах, к чему его не побуждало ни правительство, ни долги, ни потребность в деньгах, которых у него были миллионы наличными». Александр II купил эти земли за четверть их стоимости; он так же купил половину земель у его брата Александра. Такой щедрый жест – продажа около 100 тыс. десятин – дал Браницким возможность сохранить за собой позицию самых влиятельных помещиков Украины916.

На примере семьи князей Сангушко можно увидеть, например, каким образом царские власти пытались вынудить поляков покинуть свои латифундии и как те, в свою очередь, этому противодействовали.

В начале 1864 г. волынский губернатор генерал М.И. Чертков пытался доказать связь Романа Сангушко, сына Владислава, с его уполномоченным Юзефом Михальским, одним из главных инициаторов восстания 1863 г. Отец обвиняемого сразу же обратился к вице-канцлеру А.М. Горчакову с прошением на французском языке о помиловании сына, засвидетельствовав при этом свое неодобрение действий «революционеров», которые писали «безосновательные» доносы на Романа. Черткова должно было позабавить письмо, в котором доказывалась невиновность молодого Сангушко, который, как известно, вместе с Михальским устроил в своем имении в 1861 г. поминальное богослужение по архиепископу Варшавскому Антонию Мельхиору Фиалковскому, а на его фабриках в Славуте изготовлялись косы и пики для повстанцев. Отрядам повстанцев давался кров и еда в имении Миньковцы, здесь же их снабжали конями и телегами. Однако властям было сложно получить тому подтверждение, т.к. все в имении, даже полиция, хранили молчание, за которое было щедро заплачено. Огромное имение и местечко Славута, о котором Чертков говорил как о «логовище всей сволочи», манили губернатора, хотя надежды наложить руку на эти тысячи десятин, пока Н.Н. Анненков оставался на месте, было немного.

Сам Роман Сангушко внезапно изменил свои взгляды и обратился к Анненкову, подчеркивая в письме, что он оскорблен обыском имения. 11 ноября 1864 г. он писал, что все время, пока шло восстание, он оставался «только в своей конторе, в своих заводах и на своих полях в совершенной тишине, стараясь этим доказать верность и верноподданнические намерения мои». Поскольку следствие причинило значительные финансовые убытки, то «я решился всепокорнейше обратиться к Вашему Высокопревосходительству, как справедливому и мудрому начальнику, и подвергнуть себя защите и покровительству Вашего Высокопревосходительства и законов, сколько я на это буду в состоянии заслужить…». 21 ноября 1864 г. Н.Н. Анненков ответил, что в сложившихся обстоятельствах обыск не следовало считать обидой и что он всегда будет рад защищать Сангушко и заботиться о нем.

С назначением Безака надежды Черткова возродились: 22 апреля он вновь выступил против Михальского, которого военный трибунал Заслава признал руководителем бунта в уезде его жены. Та между тем собирала для его оправдания показания крестьян, которых Сангушко пытался подкупить. Весь 1865 год ушел на то, чтобы найти весомых свидетелей обвинения. Наконец это произошло, благодаря чему удалось обвинить еще и другого Романа Сангушко, сына князя Евстахия, дяди первого.

Чертков впал в характерный для инквизиторов транс. 17 января 1866 г. он послал Безаку шесть длинных, исписанных сверху донизу страниц, пропитанных радостью поймавшего добычу кота. Отчет заканчивался словами: «С его связями, при обширности его владений и множестве фабрик, враждебное настроение князя Сангушко против нашего правительства есть сила в здешнем крае, которой пренебрегать нельзя. Случай как настоящий может в другой раз не повториться, а потому тем более упускать бы его не следовало. Я оставляю здесь вопрос о том огромном влиянии на весь Юго-Западный край, какой имел бы переход всего этого состояния в руки русских помещиков; из гнезда для революции, как теперь, оно преобразилось бы в несокрушимый оплот русского начала в здешней местности. По моему глубокому убеждению, правительство имеет неотъемлемое право лишить князя Сангушко и его потомство права владеть имениями на русской территории…»

Позднее, в течение 1866 г., в переписке с Безаком обвинения ширятся, однако, несмотря на неопровержимые доказательства, подтверждавшие связь всех управляющих Сангушко из Славуты, Заслава, Шепетовки и Билогородки, и, в частности, несмотря на раскрытие обстоятельств освобождения одного из 13 православных рабочих в Славуте, свидетельствовавших против своего хозяина (это освобождение привело к забастовке, причем требования о повышении платы были удовлетворены), усложнилось лишь положение Михальского, а дело против Сангушко было прекращено 22 июня 1866 г. Причины понять несложно917.

Те помещики, которые не могли похвастаться принадлежностью к титулованной аристократии, но сумели избежать конфискации, стремились сохранить свои имения, пытаясь в новой ситуации спасти доходы, отдавая в залог леса (часто с правом вырубки на десять лет) купцам, поставлявшим древесину на сахарные заводы и железные дороги. В то же время среди поляков возникли новые формы взаимопомощи. Поскольку до 1869 г. не было банков для поляков, богатые одалживали деньги менее состоятельным под процент, зачастую весьма не альтруистический. Часть имения вопреки запрету передавалась в аренду. Некоторые поместья в обход закона отдавались под залог по полюбовным соглашениям между поляками. К 1867 г. общая сумма долговых обязательств лишь по Волынской губернии составила 50 млн рублей. В крайних случаях, когда продажа была неизбежной, предпочитали, обходя закон, продавать землю не русским, а евреям или армянам. Одним из наиболее выгодных способов избежать налога на наследство было использование предсмертных дарственных, легализуемых с помощью взяток918.

Значительное послабление для польских помещиков наступило после покушения Д.В. Каракозова на царя 4 апреля 1866 г. Петербург с удивлением заметил, что решение польского вопроса не приведет к устранению всех политических проблем, поскольку даже среди русских тлеет искра бунта. Позитивным для поляков стало то, что при очередном закручивании гаек (связанном с назначением Д.А. Толстого в Министерство народного просвещения и расширением полномочий губернаторов) режим направил силы на подъем роли и влияния дворянства. В рескрипте Александра II князю П.П. Гагарину от 13 мая 1866 г. рекомендовалось укрепить уважение к дворянству и частной собственности, чтобы уберечь русский народ от распространения фальшивых доктрин, которые со временем могли бы расшатать фундамент общественного строя. В связи с этим следовало «прекратить повторяющиеся попытки к возбуждению вражды между разными сословиями, и в особенности к возбуждению вражды против дворянства и вообще против землевладельцев»919.

Поскольку все польские помещики были дворянами (чего нельзя было сказать о русских землевладельцах), Валуев воспользовался этим, чтобы смягчить категоричность законов, принятых после 1863 г. В начале 1867 г. Александр II готовился нанести визит Наполеону III в Париже и хотел создать о себе мнение как о добром и цивилизованном императоре. Для завоевания симпатий Западу хватило небольшого жеста. По пути в Париж, как раз вскоре после открытия в Москве 10 мая 1867 г. Славянского конгресса, отмеченного общей ненавистью к полякам, которая подтолкнула поэта Ф.И. Тютчева назвать «опально-мировое племя» иудами славянства, а участников – освистать Польшу при исполнении мазурки во время представления оперы М.И. Глинки «Иван Сусанин»920, царь пошел на символический жест. При пересечении 17 мая 1867 г. границы империи и Царства Польского он подписал «Вержболовскую амнистию» (Вержболово – пограничное местечко, в настоящее время Вирбалис в Литовской Республике), которая провозглашала прекращение преследований за участие в восстании 1863 г. В связи с этим заявлялось об уменьшении со следующего года штрафного (контрибуционного) сбора до 5 %. Однако радость от вызванных декларацией надежд в правобережных губерниях была недолгой921. В Париже на Александра II было совершено покушение; царь остался невредим, выстрелом был убит конь из царской упряжи. Получив телеграмму, Валуев, еще не зная имени террориста, предчувствовал будущее. 25 мая 1867 г. он записал в дневнике: «Какое влияние на будущность, если убийца, который схвачен, но не разузнан, поляк!» И действительно оказалось, что стрелявший Березовский родился на Волыни, а потому не могло быть и речи о прекращении преследований за участие в Январском восстании. Императрица, которая должна была ехать навстречу мужу в Варшаву, не сдерживала гнева, а Зеленой неустанно повторял, что все «поляки одинаково преступны». Сразу же по возвращении Александр II объявил, что не стоит отказываться от закона 10 декабря 1865 г.922

Итак, на протяжении многих лет военные трибуналы устанавливали меру вины прежних повстанцев, конфискуя их земли, хотя этими землями смогла воспользоваться лишь небольшая часть русских помещиков. В 1863 г. было расстреляно пять руководителей восстания в украинских уездах, двое из них были помещиками. Имение В. Падлевского Чернявка через несколько лет после этого стало собственностью генерал-губернатора А.Р. Дрентельна, а Шендеровка Т. Раковского была куплена на аукционе каким-то русским. Незадолго до того, как в марте 1868 г. Министерство внутренних дел возглавил генерал А.Е. Тимашев, Валуев подвел неутешительный итог попыток изжить мелких польских помещиков из их имений: из 16 тыс. имений к российским помещикам в 9 западных губерниях перешло только 450, при этом получаемый с них доход снизился. Столь же медленно шел этот процесс и на северо-западе, где имения русских помещиков вместе с купленными до 1863 г. составляли 1736 из 13 601, т.е. всего 13%923.

Указ от 10 октября 1869 г., вдохновителем которого был Зеленой, запрещал покупку земли католикам, незадолго до этого перешедшим в православие (небольшая часть поляков, принимая православие и декларируя свою принадлежность к русским, воспользовалась указом 1865 г.), но разрешал это только их детям при условии, что те «докажут, что они искренно привязаны к русскому народу». Мелочные поиски последних имений, которые можно было еще конфисковать, продолжались до 1873 г. Большая часть позднейших конфискаций, связанных с восстанием, касалась землевладельцев-эмигрантов, которые были заочно осуждены, в связи с чем отбирались имения у их семей. В 1870 г. в Красилове, недалеко от Староконстантинова, были обнаружены компрометирующие документы Польского временного правительства 1863 г. Следственная комиссия по политическим делам при генерал-губернаторе (тогда им был А.М. Дондуков-Корсаков, сменивший умершего Безака), возглавляемая М.А. Андриевским, начала 16 мая дело против 20 лиц. Почти все приговоры заканчивались одинаковой фразой: «считать вечно изгнанными из государства; в случае же самовольного возвращения в отечество, сослать в каторжную работу (от 5 до 20 лет) или на поселение в Сибирь».

Военные трибуналы, без устали работавшие с 1863 г., заочно вынесли приговоры и во многих других случаях. Например, 5 ноября 1870 г. в Сибирь был сослан с конфискацией имения Б. Жуковский; 30 января 1871 г. был заочно приговорен к казни с конфискацией имущества Э. Лабудзинский (он напрасно будет пытаться выписать свою жену в Молдавию), который был одним из руководителей восстания 1863 г. в Киеве, а также известный своими связями с Ю. Домбровским, ставшим вскоре генералом Парижской коммуны. 23 апреля 1871 г. были заочно осуждены Э. Ружицкий, В. Цехонский, Э. Лозинский. 29 октября 1873 г. был осужден врач Ю. Верницкий. 5 декабря 1873 г. было конфисковано имущество трех эмигрантов из Бердичевского уезда – А. Шарамовича, Л. Чеконского и А. Вележинского, на которых спустя годы донесли крестьяне924.

Двадцать два несчастных, поверивших царскому указу от 18 июня 1871 г., разрешавшему эмигрантам вернуться на родину, оказались жестоко обмануты. Они предпочли суд в России жалкому существованию во Франции, однако, вернувшись, обнаружили, что они полностью лишены имущества925.

Впрочем, после ослабления полицейских преследований бывших повстанцев политика экспроприации стала представляться властям все менее прибыльной по политическим соображениям. Указ от 11 мая 1873 г., согласно которому теряли силу секвестры926, т.е. управление имениями, временно переданными Министерству государственных имуществ и возвращавшимися семьям, вызывал бурные дебаты в Комитете министров, а киевский и виленский генерал-губернаторы выступили против приостановки тех дел о конфискации, которые находились на стадии исполнения. Однако эпоха захвата земель за участие в восстании завершилась. Объявленная 9 января 1874 г. амнистия разрешала полякам вернуться из Сибири или из эмиграции (за исключением католического духовенства). Однако мера была эфемерной: уже 23 ноября 1876 г. она была отсрочена в связи с массовыми процессами над русскими народниками и страхом перед возможным пополнением рядов «социалистов». Тем не менее постепенно власти отказались от авторитарных методов по захвату крупной земельной собственности. В конечном итоге это было официально закреплено Александром III после официального объявления об амнистии 23 ноября 1882 и 15 мая 1883.

Определенным показателем приостановки распродажи земель прежних повстанцев была практика предоставления «отпусков» в течение 1869 – 1880 гг. лицам, сосланным в глубь России и в Сибирь. Если сначала, как уже говорилось, разрешение на временное возвращение предоставлялось лишь для продажи имения, то теперь все чаще, судя по списку 187 ссыльных, которые получили разрешение министра или генерал-губернатора (они продолжали находиться под пристальным контролем полиции), среди официальных причин фигурируют более прозаичные. Например, разрешения предоставлялись «по семейным обстоятельствам», «для встречи с семьей», «для посещения больной матери», «в связи с кончиной одного из родителей», «в связи с бракосочетанием» или даже – «чтобы войти во владение наследством»927.

Один из последних известных нам приговоров над повстанцами, вынесенный 8 февраля 1875 г., показывает, что, в конце концов, власть отказалась от конфискации собственности повстанцев с целью обогащения русских владельцев на Украине. Леон Стройновский, волынский помещик из Тарговицы, несомненно, совершил ошибку, поверив в первую амнистию с января 1874 г. и решив вернуться из Австрии, чтобы вступить во владение родительским имением, право на которое у него отобрал волынский губернатор в марте 1867 г. Однако, хотя ему и пришлось отправиться на поселение в Пензу под надзором полиции, Дондуков-Корсаков не лишил его права собственности, которым, вероятно, он смог воспользоваться после 1882 г.928 Власти убедились в том, что гораздо выгоднее была продажа имений за долги, чем их конфискация. И хотя конфискации наносили более жестокий удар по полякам, однако наиболее эффективным оказалось поглощение имений русскими в результате внутреннего и, как считалось, позорного банкротства польских собственников. Имения банкротов должны были переходить в руки русских помещиков согласно указу от 10 апреля 1865 г.

Российская одержимость и польское противодействие: 1875 – 1888 годы

Процесс поглощения имений был ускорен серией произвольных административных и правовых решений. Однако было бы ошибкой считать, что эта тихая война, сопровождавшаяся бюрократическими манипуляциями, принесла властям блестящие результаты. Противодействие этой политике в польских поместьях оказалось, несмотря на репрессии, огромным. Использование слова «война» в данном случае нельзя считать преувеличением. Начиная с 1875 г. оголтелое стремление властей завладеть землями прослеживается во всех годовых отчетах киевского, волынского и подольского губернаторов. Ежегодно, вплоть до 1914 г., в каждом из них целый параграф или, по крайней мере, значительный фрагмент посвящался количеству купленных русскими десятин и сравнению с имеющимися земельными владениями поляков. Подобный сравнительный анализ редко попадал в публикуемые официальные отчеты. Эти данные о степени русского давления на поляков предназначались для царя, а потому оставались в конфиденциальной, непубликуемой части. В то же время в результате постоянно оказываемого со стороны властей на поляков давления у последних развилось что-то наподобие защитной реакции осаждаемых, причем до такой степени, что среди тех, кто сумел удержать в своих руках землю, распространился культ вечного права на владение землей.

Сакральный характер земельной собственности придавала угроза со стороны России. Это происходило еще во время разделов Речи Посполитой, а после Январского восстания 1863 г. приобрело также трагический оттенок. С этого времени отчина становится квинтэссенцией отчизны, а среди польских помещиков Украины в последние десятилетия XIX – начале XX в. зарождается специфическая разновидность патриотизма (хотя бывало и так, что и это чувство полностью исчезало), отождествлявшего защиту отчины, земельного владения, с защитой отечества. Когда с 1882 г. в Петербурге стала издаваться на польском языке газета «Kraj», финансируемая прежде всего «украинскими» помещиками, ее редакторы пытались разбудить спящую совесть своих читателей регулярными публикациями статистических данных о проданных имениях. Цензура, естественно, запрещала какие-либо комментарии, однако приводимые цифры говорили сами за себя. Уже во втором номере газеты была опубликована следующая таблица, представлявшая итоги продажи поместий за период с 1876 по 1882 г.:

Через несколько лет, в 1890 г., Михал Тшаска, корреспондент газеты на Украине, не побоялся назвать свою рубрику «Kurcz», что дословно переводится как «сжатие», в которой клеймил всех тех польских помещиков, кто продавал свои земли и тем самым способствовал уменьшению польского землевладения на Украине. Рубрика, в которой регулярно сообщалось о проводимых аукционах, стала чем-то вроде горького польского антифона, где сообщалось об очередной нанесенной ране, очередной потере, которую пришлось понести польской стороне от российской власти929.

В конце XIX в. задолженность помещиков, в частности по ипотеке, была повсеместным явлением в Российской империи. Однако положение польского землевладельческого дворянства юго-западных губерний было еще более тяжелым. Именно поэтому можно считать, что среди 2 127 911 десятин земли, заложенной в юго-западных губерниях дворянами (польскими и русскими) по состоянию на 1874 г., польская часть владений была большей. Наибольшей была задолженность в Подольской губернии (43 % помещичьих земель), за ней шла Киевская губерния (39 %) и Волынская (23 %)930.

Как правило, заложенные земли продавались в первую очередь в связи с неплатежеспособностью. Процесс распада земельной собственности усугубило выданное властями разрешение на создание частных акционерных банков, которые начали дублировать работу уже существовавших ранее государственных учреждений: Общества взаимного поземельного кредита в Петербурге и Земельного банка. Эти новые организации оказались востребованы как польскими, так и российскими помещиками: в 1869 – 1882 гг. первые заложили здесь 598 тыс. десятин, а вторые – 689 тыс. десятин931. Эти цифры – свидетельство тому, насколько сомнительный характер носили российские приобретения. В то же время они указывают на определенный парадокс: российские банки предоставляли кредиты польским помещикам. Лишь с 1885 г., после создания Государственного земельного дворянского банка в Петербурге, польским помещикам будет отказано в получении ссуд.

Впрочем, польские помещики отдавали имения под залог банкам лишь в крайнем случае. Залога или продажи земель россиянам можно было избежать с помощью целой системы обходных путей. На их действенность указывал в своем отчете царю в 1875 г. волынский губернатор М.И. Чертков, через два года назначенный генерал-губернатором. И хотя, согласно его данным, за десять лет российские владения в этой губернии увеличились с 151 имения (276 346 десятин) до 908 имений площадью 830 744 десятины в 1875 г., российским помещикам было еще далеко до польских, которым принадлежало до 1500 поместий в Волынской губернии. Если к российской собственности прибавить площадь крестьянских наделов (крестьяне в понимании Черткова были «русскими»), казенные земли, земли, принадлежавшие царской семье, и церковные владения, то общая площадь земель, находящихся в руках россиян, составляла 56 %. Однако подобный способ ведения подсчетов не удовлетворил царя, который в 1870 г. заявил, что в западных губерниях земства будут введены лишь после достижения паритетного количества частных имений, а также когда российские владения будут составлять 2/3 от общего числа932.

На протяжении десяти лет внимание царских властей концентрировалось на борьбе с мошенничеством, разоблачением подлогов и разработке новых действенных мер.

Польский земельный вопрос начал тесно переплетаться с еврейским, поскольку, несмотря на правовые предписания 1863 и 1865 годов, запрещавшие евреям арендовать землю, польские помещики продолжали сдавать ее им. Как правило, поляки отдавали земли евреям на длительные сроки – 30, 60 и даже 90 лет за высокую арендную плату, о чем официально не заявляли. Это давало им возможность избежать продажи земель и гарантировало достаточную прибыль. Подобная незаконная аренда, хотя и в меньшем объеме, предоставлялась безземельной или малоземельной шляхте. Относительная толерантность властей объяснялась особой позицией новых русских владельцев имений, которые редко и без особого удовольствия бывали на Украине. Именно они добились 8 декабря 1867 г. смягчения запрета на аренду земли евреями. Просто-напросто невозможно было обойтись без традиционных для этих земель услуг евреев или деклассированной шляхты, если хотелось сохранить сельское хозяйство на хорошем уровне. Правда, указом от 8 декабря 1867 г. разрешалось привлекать евреев и поляков только в тех случаях, когда были нужны определенные технические навыки, – например: на мельницах, сахарных и стекольных заводах или винокуренном производстве, аренда земли при этом запрещалась, тем не менее создавшаяся двусмысленная ситуация была использована933.

Именно этот механизм, серьезно тормозивший процесс банкротства и выставления на продажу земель поляками, к чему так стремились царские власти, стал предметом критики ультраконсервативной газеты «Киевлянин» 13 июня и 25 июля 1878 г. После этих статей губернаторы начали составлять списки поляков, обходивших закон в сговоре с евреями. В результате первого расследования было выявлено 11 таких случаев в Киевской губернии, 49 – в Волынской и 89 – в Подольской. А. Браницкий, Б. Якубовский, Т. Порембская передали в долгосрочную аренду от 600 до 5 тыс. десятин земли, при этом арендная плата была явно заниженной (от 500 до 3 тыс. рублей), – царские чиновники увеличили ее в пять, а то и в десять раз. Однако это было лишь началом разворачивавшейся кампании. 12 февраля 1879 г. киевский губернатор объявил еще о 215 случаях нарушений в своей губернии, которые – верх парадокса – были официально зарегистрированы в нотариальном порядке934. В отчете царю за 1878 г. губернатор подчеркивал, что евреи сдавали эти земли в субаренду крестьянам, требуя, кроме платы, еще и отработок!935

Подобные случаи стали одним из источников нараставшего из года в год антисемитизма. В отчете за 1878 г. волынский губернатор писал: «Преобладающий в губернии еврейский элемент [? – Д.Б.] успел захватить в свои руки под видом долгосрочных аренд и разных сделок значительную долю имений преимущественно от землевладельцев польского происхождения, что отзывается неблагоприятно на экономическом состоянии края…» Он подчеркивал, что именно на евреях лежала ответственность за бедность в селах и местечках, где они продавали спиртное, избегая уплаты прямого налога936.

Именно в эти годы в официальный язык царской администрации вошла формулировка «польско-еврейский заговор».

Министр внутренних дел, обеспокоенный фиктивностью частных залогов, обратил внимание волынского губернатора на незаконность сделки графа Красицкого, который отдал под залог свое имение на очень длительный срок поляку из Привислинского края, подняв цену на него в три раза, чтобы тот не мог его приобрести. Таким образом, продажа не состоялась, а постоянный доход был гарантирован помещику937. Расследование, проведенное в двух соседних губерниях, показало по состоянию на 19 декабря 1878 г. еще немало подобных случаев. В этой ситуации слова заверения волынского губернатора Александру II в 1879 г. звучат как нескрываемая лесть: «Кто знал Волынь назад тому 17 лет, уже теперь не признает в ней той ополяченной Волыни, какой она была в то время…» Его подольский коллега был ближе к правде, когда сообщал царю: «С глубоким прискорбием я должен отметить, что заботы Правительства об усилении русского землевладения в Западном крае в истекшем году принесли мало плодов. Самое незначительное количество земель перешло в русские руки от польских владельцев». Подольский губернатор традиционно указал на случаи нарушения указа 1865 г., покупку новых земель по подложным документам и союз поляков с евреями. Он также подчеркивал, что 5 %-ный налог не был обременительным, т.к., несмотря на него, доходы росли, а количество разоренных семей уменьшилось. Кроме того, по его мнению, русские не спешили покупать украинские земли, где «их ожидает только несочувственный прием и дурно скрытая враждебность». В связи с этим он предлагал то, над чем уже задумывались его коллеги, а именно усилить предпринятые в 1865 г. меры и разработать новые ограничения938.

Русско-турецкая война 1877 – 1878 гг., оказавшая сильное негативное влияние на весь Юго-Западный край, не способствовала принятию энергичных мер со стороны властей. Однако уже в 1880 г. в отчетах губернаторов вновь появляется тема евреев и вечного польско-еврейского заговора. Еврей-пугало, который в крупных городах ассоциировался с призраком социализма и революцией, превратился в козла отпущения, виновного во всех бедах империи, в том числе в крестьянском вопросе. Волынский губернатор не находил слов, чтобы заклеймить всех арендаторов мельниц и корчем в польских имениях (русские он забыл упомянуть), этих рассеявшихся по всем селам кровопийц простого люда, отнимавших у них последнее. В Волынской губернии насчитывалось 270 967 человек, т.е. 1/8 часть населения. Губернатор отвел несколько страниц описанию паразитического способа их существования, унаследованного от поляков. Он указывал на то, что они сосредоточили в своих руках торговлю древесиной, бездумно вырубали леса, контролировали пункты сплава, отвечали за снабжение деревом всех заводов и железных дорог. 7 октября 1881 г. Александр III, который пришел на смену убитому отцу 1 марта, записал на полях отчета: «Весьма желательно решить этот вопрос скорее». В это время в Киеве действовало Еврейское эмиграционное общество, которое распространяло на древнееврейском и русском языках анкеты для желающих выехать в Америку939.

Антисемитская кампания в скором времени достигла апогея в Петербурге, где были изданы «майские законы» 1882 г. Хотя эти законы невозможно было провести в жизнь, они свидетельствуют об ожесточенности их вдохновителей: обер-прокурора Святейшего синода К.П. Победоносцева, советника нового царя, и министра внутренних дел Н.П. Игнатьева. Отныне евреям запрещалось селиться в сельской местности (это не касалось тех, кто уже там проживал), они могли жить лишь в городах. Это, впрочем, не отличалось от выселений из сел, предусмотренных в начале XIX в. «Еврейским комитетом», в котором заседал, как мы помним, Адам Чарторыйский. Целью этих распоряжений было превращение местечек в гетто. Контракты по аренде земли у помещиков признавались согласно указу от 3 мая 1882 г. недействительными, разрешалась лишь аренда помещений в городах, что было призвано разорвать какие-либо связи евреев с помещиками. Были подготовлены специальные типовые формуляры для русских, покупавших имения, в которых они обязывались не продавать, не закладывать, не арендовать и не отдавать земли в управление полякам и евреям. Однако кроме них найти кого-либо еще было невозможно. Даже богатые крестьяне сдавали землю в аренду евреям, а польские помещики продолжали заключать с ними противозаконные соглашения на польском языке, приносившие немалую выгоду940.

Ситуация оставалась неподконтрольной властям. Изначальное намерение вытеснить крупных польских землевладельцев привело к массовым нарушениям законов, бороться с которыми оказалось еще труднее, поскольку и новые русские помещики также были заинтересованы в том, чтобы обойти их. Подольский губернатор, констатируя «незначительность» земельных угодий, приобретенных русскими в течение 1879 – 1882 гг. в своей губернии (16 317 десятин), в то же время отмечал, что аренда стала более выгодной. Имения, которыми управляли не непосредственные владельцы (русские или польские помещики), составляли 1/5 всех помещичьих владений, а основные арендаторы, евреи, платили от 2,6 до 7 рублей за десятину, раздавая земли в субаренду безземельным или малоземельным крестьянам и зарабатывая на этом вдвое больше941.

Несколько случаев привлечения к ответственности свидетельствуют скорее о растерянности властей, чем о систематически проводимой ими политике. 12 января 1882 г. поступил донос на нотариуса из Ковеля. В этот же день волынский губернатор сообщил генерал-губернатору, что польский помещик Пшечецкий942 через подставное лицо, а именно через русского помещика Дидковского, купил в 1877 г. с. Швабы у Юлии Петровской. Разрешение на покупку, полученное русским, теперь было аннулировано943.

Подобная пробуксовка грандиозного проекта и бессилие в его реализации не могли устроить энергичного генерал-губернатора А.Р. Дрентельна, который перед тем, как в 1881 г. на долгие семь лет возглавить три губернии, был в 1878 – 1880 гг. шефом жандармов и главным начальником Третьего отделения. Собрав точные сведения, Дрентельн приступил к написанию «Записки о землевладении в Юго-Западном крае», которую послал министру внутренних дел вместе с донесениями о нарушении законов 1863 – 1865 гг. и планом необходимых мер. 11 – 18 декабря 1884 г. Комитет министров обсудил этот вопрос. Лишь голос Н.К. Гирса, министра иностранных дел, в общем одобрительном хоре прозвучал диссонансом. Он заметил, что не верит в действенность новых репрессивных мер против населения, вина которого не совсем ясна. По мнению министра, борьба против передачи земли в аренду принесла бы в будущем больше вреда, чем пользы. Он также выступил против главной идеи Дрентельна, заключавшейся в создании специальной комиссии по выявлению мошенничества и подозрительных сделок по уездам. Он задал риторический вопрос о том, зачем таким образом властям было сознаваться в том, что на протяжении 20 лет государство было бессильно, вместо того чтобы ввести в жизнь ранее принятые и верные законы. Этим он прямо разоблачал инертность царской администрации и очевидную правовую несостоятельность проекта Дрентельна. По его мнению, если и стоило идти на принудительные меры, то в отношении немцев, которых на Волыни становилось все больше. В журнале Комитета министров вопрос немецкой колонизации трактовался в резких тонах. Д.А. Толстой, на тот момент министр внутренних дел, увидев, что проект его протеже вызвал нападки, предложил Дрентельну приехать из Киева для участия в его обсуждении Комитетом 12 декабря 1884 г. В конечном счете проект был принят министерским ареопагом, а 27 декабря 1884 г. утвержден Александром III944.

Основная цель заключалась в том, чтобы заставить польских помещиков продать земли, разорвав долгосрочные арендные договоры и залоги. В 9 западных губерниях аренда была ограничена 12 годами, а залог – десятью.

Русская пресса пророчила близкую победу. «Неделя» торжествовала: в конце концов, на западе империи будут продаваться большие площади земли, которая продолжала дорожать в связи с развитием сети железных дорог. «Новое время» приводило данные Дрентельна о фиктивных операциях на юго-западе, в которых принимали участие и «неистинные» русские патриоты: 84 человека дали полякам возможность приобрести 34 988 десятин земли, а 123 помогли евреям купить 71 080 десятин945. В номере за 13 января 1885 г. «Киевлянин» смаковал каждое слово в указе от 27 декабря, в котором «успешное развитие и прочное водворение русского землевладения» представлялось царю необходимым на западе империи. Особую радость газеты вызвало положение о ликвидации на протяжении года через суд имений, принадлежащих помещикам, постоянно нарушавших закон. Редактор Д.И. Пихно заявил, что подобные законы должны заставить задуматься сторонников польской тенденции и доказать непоколебимость национальной политики властей. Всеобщий энтузиазм несколько остудила киевская газета «Заря» (издававшаяся с 1880 г.). 6 февраля 1885 г. она сообщала, что упомянутый указ, не имея обратной силы, не учитывал уже заключенных контрактов и залогов. Между двумя киевскими газетами разгорелась полемика946. Высокопоставленные царские чиновники также были не согласны с внедрением указа, несмотря на дополнительные разъяснения, принятые 26 января 1885 г. Сенатом по подсказке Дрентельна, где предусматривалось аннулирование или пересмотр всех выданных ранее разрешений на покупку. Как это все следовало понимать? Толстой пытался доказать резонность такой идеи, заверяя Дрентельна в поддержке. Виленский генерал-губернатор И.С. Каханов, вероятно из зависти к своему инициативному киевскому коллеге, в пренебрежительном тоне отзывался об этих мерах и не спешил проводить предусмотренную проверку, на которой Дрентельн 18 марта 1885 г. настаивал, добавляя, что можно заодно пересмотреть и разрешения, выданные чешским и немецким колонистам. В ответ Каханов отписал, что польские дела он всегда решал без помощи Петербурга (в этом месте на полях возмущенный Дрентельн поставил восклицательный знак) и что в целом он мало верит в это мероприятие: «…оно никогда не достигнет цели и не устранит недоразумений»947.

Дрентельн не ожидал подобного отношения к собственному проекту, потому опять обратился к Толстому. Он так же, как и редактор «Киевлянина», считал необходимым проведение какой-нибудь крупномасштабной операции в духе Бибикова, в результате которой были бы признаны недействительными все земельные сделки, заключенные поляками, евреями, немцами, чехами и даже русскими начиная с 1865 г. Действительными же следовало признать лишь те сделки, которые заключались русскими и при этом не вызывали подозрений.

Каким же было его разочарование, когда из ответа Толстого он понял, что ему не стать Бибиковым второй половины XIX века. Министр опустил руки и признал, что указ вместе с разъяснениями не предоставляется возможным исполнить. В свою очередь, Коханов писал, что наступление на иностранных колонистов могло бы вызвать дипломатические осложнения, проверить же всю массу разрешений на покупку земли за прошлые годы ему представлялось совершенно нереальным. Виленский генерал-губернатор подчеркивал, что губернаторы северо-западных губерний, как и их юго-западные коллеги, выдали в форме исключений столько разрешений (и заметим, получили столько взяток), что подобная проверка могла ими восприниматься как направленная непосредственно против них самих948.

В связи с этим министр внутренних дел просил контролировать по крайней мере новые сделки и еще раз направил печатный образец разрешения, действительный для всех западных губерний, а также образец обязательства покупателей не перепродавать землю полякам и евреям, не отдавать ее в аренду и т.п. 13 декабря 1885 г. Каханов позволил себе вызывающим образом проинформировать Дрентельна о том, что он не считал необходимым внедрять в своих губерниях положения Сената, которые могли бы быть восприняты как нововведение (!), и что он ограничился просьбой к губернаторам предоставить список имений, находящихся под контролем согласно указу от 27 декабря 1884 г.

Однако Дрентельн не отступил и впоследствии все-таки добился своего, применив указ в трех подвластных ему губерниях, где в течение 1885 г. рьяные губернаторы обнаружили новые многочисленные доказательства польско-еврейского сговора и дьявольских уловок поляков, желавших обойти закон. 21 июня 1885 г. волынский губернатор послал материалы расследования, проведенного исправником из Ковеля, обнаружившим в своем уезде 14 помещиков-аферистов. Одни (среди них было много помещиц) передали свои имения арендаторам на 36 лет, причем арендная плата была очевидно заниженной, что вызывало подозрение о существовании тайных договоренностей; другие, поляки из Галиции и Привислинского края, злоупотребляя своим австрийским или немецким гражданством, договорились с польскими помещиками Украины о продаже или аренде земли949. Такие случаи подтверждали верность намерений упрямого генерал-губернатора проверить все совершенные ранее сделки. Он неоднократно повторял мысль о необходимости создания повсюду комиссий по расследованию злоупотреблений, обосновав ее в длинной докладной записке Толстому 26 января 1886 г.

Между тем в Комитете министров росло влияние Коханова, который настаивал на необходимости в первую очередь защищать интересы русских, которые уже поселились в западных губерниях империи и могли оказаться в безвыходном положении, если им запретить брать в управляющие поляков или евреев. В этой ситуации Толстой придержал проект Дрентельна и ознакомил с ним министра юстиции и царя лишь в августе. Кроме того, уже в марте он вместе с Кахановым стал убеждать киевского генерал-губернатора смотреть сквозь пальцы на новые злоупотребления и дать землевладельцам 12-летний «переходный период», чтобы «помочь» русским помещикам, которые находились в «тяжелом» положении. Они также обращали внимание на то, что изгнание еврейских и польских арендаторов вызовет нежелательное засилье немцев950.

Несмотря на это, 22 сентября 1886 г. Дрентельн опять защищал свою идею о проведении полной ревизии всех заключенных соглашений и арендных контрактов. Однако поскольку в течение двух лет с момента принятия указа ничего так и не удалось осуществить, Александр III поддержал мнение Комитета министров и принял решение, которое показывает всю несостоятельность и нерешительность царской администрации. С этого времени виленский и киевский генерал-губернаторы получали право (как и губернаторы во всех губерниях) решать, что следовало считать злоупотреблением. Высылая 1 ноября 1886 г. напечатанный по этому поводу указ Дрентельну, Толстой стремился избежать попыток втянуть правительство в решение этого вопроса. 2 декабря он разъяснял, что любое разрешение на покупку земли и аренду, полученное русским или каким-либо другим покупателем до 27 декабря 1884 г., может быть аннулировано, при этом окончательное решение находится исключительно в ведении губернаторов и генерал-губернаторов.

Таким образом, можно смело сказать, что генерал-губернаторам давался карт-бланш. Киевский генерал-губернатор получил возможность развернуть широкую деятельность комиссии по расследованию злоупотреблений, к которым в Киеве был еще добавлен особый стол, подчинявшийся жандармскому отделению. На протяжении долгих лет, еще в начале 1900-х гг. и позднее, этот орган вел, несмотря на всю активность, малопродуктивную деятельность. Начиная с 1885 – 1886 гг. было накоплено огромное количество дел, посвященных преимущественно анализу соглашений о предоставлении аренды евреям с целью выявления нарушений951, однако достаточно быстро стало очевидно, что обойти закон можно было легко, зато аннулировать сделку – крайне сложно. Вскоре роль комиссий ограничилась до выборочного контроля, суть которого сводилась к запугиванию. Отчеты губернаторов за 1887 г. подтвердили, что в итоге гора родила мышь. Правда, Дрентельн заслужил у некоторых коллег репутацию неуступчивого защитника закона. В январе и мае 1887 г. минский и могилевский губернаторы обратились к нему за советом в связи с этой замечательной, на их взгляд, идеей. Но его канцелярия смогла лишь сообщить, что к тому времени удалось поставить перед судом «всего» 30 помещиков. Министр внутренних дел, со своей стороны, признал, что и в северо-западных губерниях Коханов не достиг большего: 86 нарушивших закон помещиков было обнаружено в шести губерниях. Однако немногие из них предстали перед судом, поскольку, несмотря на то что власти постоянно твердили о необходимости искоренения польско-еврейского преобладания и усиления русского элемента, они понимали, что подобные конфискации приведут к разорению не только польских, но и коснуться слишком многих русских помещиков. Наказание признавалось неадекватным нарушению, поэтому шла речь прежде всего о психологическом давлении, усилении террора, ответом на который становилось еще большее увеличение махинаций в земельном вопросе952.

Итоги изъятия земельной собственности к концу века

Идею, давшую новый импульс распространению русского землевладения в западных губерниях, выдвинул министр внутренних дел. Раздраженный неизменным преимуществом поляков на Украине, он обратился 9 декабря 1887 г. к Дрентельну с запросом о его отношении к методу, который в этот раз мог бы принести желаемый результат. В письме, написанном с виду в легкой тональности, министр интересовался, кажется ли генерал-губернатору «нормальной» практика записи польских имений в пожизненное владение и отвечает ли это желанию правительства расширить русское землевладение в этом регионе. Дрентельн с радостью откликнулся на это предложение. По его мнению, было не только необходимо и полезно изменить законы в этой области, но также стоило модифицировать законодательство о наследстве и завещании953. Вот только Дрентельну не удалось дождаться реализации этой блестящей идеи: во время смотра войск в июле 1888 г. с ним случился апоплексический удар, генерал упал с коня и вскоре умер.

Прежде чем проследить осуществление этой идеи его преемником А.П. Игнатьевым (не путать с Н.П. Игнатьевым, прежним министром внутренних дел), стоит вспомнить о еще одном важном мероприятии. Как известно, царствование Александра III было ознаменовано многочисленными инициативами, направленными на укрепление престижа российского дворянства, оплота царизма в борьбе с подъемом революционного движения, анархизма, социализма и т.п. Сохранение дворянского наследства в пору, когда под топор нуворишей было пущено столько «вишневых садов», оказавшихся в их собственности, стало первоочередным предметом забот властей954. Одним из важнейших решений, направленных на приостановку продажи имений в России, стало создание 21 апреля 1885 г. по личному указанию царя Дворянского земельного банка с капиталом в 100 млн рублей, тесно связанного с Министерством финансов. Считая отношение частных банков одинаково толерантным как к польским, так и к русским помещикам, виленский генерал-губернатор Каханов 31 мая обратился к министру внутренних дел с предложением, чтобы новое банковское учреждение не предоставляло ссуд лицам, не имеющим права покупать землю. Этот ясный эвфемизм был прекрасно понят. Каханов выражал радость по поводу того, что принятые против обнищания дворянства меры дадут землевладельцам возможность закрепиться в имениях и тем самым лучше служить родине. Однако он отмечал, что подобные меры не должны распространяться на польское дворянство и способствовать его процветанию, поскольку цель всех предыдущих шагов заключалась в уничтожении верховенства «польского элемента» в среде крупных землевладельцев. Предоставление же им кредитов Дворянским банком, по мнению Каханова, могло бы «парализовать» всю акцию. В связи с этим следовало поддерживать лишь русских, а в западных губерниях предоставлять кредиты только вновь прибывшим.

Простота замысла очень понравилась царю, и 25 сентября 1885 г. он издал соответствующий указ. 24 октября руководство Дворянского банка информировало киевского генерал-губернатора, что ссуды будут предоставляться лишь после предъявления документов на право покупки земли в западных губерниях955. Однако польское дворянство располагало значительными финансовыми возможностями, позволявшими ему противостоять в объявленной властями войне, суть которой сводилась к постоянному контролю, придиркам и ограничениям. Затягиваемый корсет ограничений вызывал адекватную реакцию в поведении польского дворянства. Мы еще вернемся к обсуждению его образа жизни и идеологии в новых условиях. Пока же отметим, что в условиях давления со стороны российской власти каждая десятина земли превращалась для поляков в ставку как в экономической, так и политической борьбе и заключала в себе глубокое символическое значение. В подобной ситуации нельзя было избежать эгоистических тенденций, свойственных любому подавляемому сообществу. Роман Рогинский, автор «Дневников Романа», рассказывает о трудностях возвращения в родную среду тех, кто, как и он, приехал из Сибири после амнистии Александра III через 20 лет после восстания, когда родовое имение, если, конечно, оно не было конфисковано, оказалось уже разделенным между наследниками. Перед владельцем паспорта с отметкой «бывший мятежник» или «бывший каторжник» закрывались многие двери. По горькой иронии судьбы автор упомянутых дневников смог найти работу лишь в имении, купленном на Украине его бывшим сибирским тюремщиком, генералом фон Ностицем.

Подобные истории вызывали бурную радость в русофильской прессе Украины. Газета «Kraj» без комментариев, как молчаливый упрек своим польским читателям, перепечатала статью из российской газеты «Волынь», в которой сообщалось, что, глядя на гордую и спесивую осанку, надетые набекрень шапки, смелый вид, который пытались напустить на себя поляки, возвращавшиеся в западные губернии после манифеста 15 мая 1883 г., нельзя было не заметить их расчета на восторженную реакцию польского общественного мнения. Однако каково же было их разочарование, когда оказалось, что их родственники были явно недовольны неожиданным возвращением сонаследников и пытались отстранить их с помощью адвокатов, лишавших их последней надежды на получение части родительского наследства. По мнению газеты «Волынь», это привело к тому, что бывшие ссыльные начинали с уважением вспоминать далекую и холодную, но приветливую и богатую Сибирь, а некоторые спешили туда вернуться. Те же, кто оставался, теряли мужество, ища любой работы, они мечтали найти возможность скрыться как можно дальше от родины, так жестоко их разочаровавшей956.

Среди русских, осевших на Украине, было немного тех, кто действительно чувствовал призвание и был готов к исполнению возложенной на него национальной миссии. По собственному признанию генерал-губернатора, он крайне редко получал письма от соотечественников с поддержкой или выражением нетерпения из-за слишком медленного расширения русских имений в том или ином уезде. В качестве такого примера он смог привести только письмо волынского помещика от 28 декабря 1887 г., сетовавшего на то, что после 1865 г. в Луцком уезде было куплено всего 27польских имений. Вместе с купленными ранее это составляло 68 российских имений при 181 польском. В то же время автор письма осуждал русских помещиков за то, что те предпочитали вести легкую жизнь в столицах за счет прибылей с аренды, и подчеркивал, что 115 польских помещиков живут в своих имениях, в то время как его примеру следует всего 19 российских957.

Подобного рода озабоченность находила естественный отклик в годовых отчетах губернаторов царю. Подольский губернатор не был удовлетворен количественным перевесом русских помещиков в своей губернии, где по состоянию на 1888 г. на 3698 помещиков уже приходилось всего 1450 поляков. В губернии, которую царь называл «садом России», губернатора больше всего беспокоили размеры имений, а не их количество. Из общей площади частных земель (1 875 538 десятин) в собственности поляков находилось еще 1 068 962 десятины, т.е. 57 % всех земель. Это означает, что в их руках были сосредоточены наиболее крупные и престижные имения. В среднем на одного польского помещика в Подольской губернии приходилось 737 десятин, в то время как на русского – чуть более 358. Попытки губернатора представить в качестве результата русской колонизации крестьянские участки, выкупленные после 1882 г. с помощью Крестьянского земельного банка, выглядели смехотворно: в 1887 г. было выкуплено 16 тыс. десятин, а в 1888 г. – всего 2376 десятин, уже не говоря о том, что не был лишен лицемерия сам факт представления «малороссийского» крестьянства в качестве «русского». В заключительной части отчета подводился уже привычный итог: «В отношении польского вопроса и в движении латинно-польской пропаганды никаких изменений к лучшему не замечено…» Наиболее сложной ситуация представлялась губернатору в земельном вопросе, где продолжали главенствовать поляки958.

Польские помещики, по крайней мере те из них, кто не оказался в затруднительном положении, испытывали к русским помещикам нескрываемое чувство пренебрежения из-за их жалкой неуклюжести, их считали «чужаками», «держателями имений» (posiadaczy majtkw), поскольку «помещиками [ziemianie] их ни в коем случае назвать было нельзя». В свою очередь, русские землевладельцы вместо того, чтобы вести себя, как подобает завоевателям, старались, согласно польским мемуаристам, добиться расположения тех, кого российская власть мечтала изгнать, поскольку им нравилась польская культура, традиции и чувство уверенности, которую давали полякам четыре века связи с украинской землей. Вацлав Подхорский в своих воспоминаниях писал: «Это они добивались того, чтобы бывать в наших домах, и вели себя, как собаки в чужом дворе». Кроме того, этот автор считает, что сохранение дистанции в отношениях с русскими помещиками было проявлением патиотизма польских землевладельцев, чем они отличались от угодливых польских помещиков Галиции, преданных венскому трону959. Подхорский приукрашивает действительность: польские помещики на Украине осознавали степень дарованных в Галиции свобод (они охотно посылали детей на учебу в Краков, где и сами с удовольствием бывали на приемах и банкетах), а кроме того, полностью избежать низкопоклонства перед царскими властями было просто невозможно. Поэтому в действительности, несмотря на взаимную неприязнь и разного рода распри на культурно-патриотической почве, польских и русских помещиков все больше объединяли общие экономические интересы.

Еще задолго до того как объединиться в связи с угрозой крестьянских и революционных волнений 1905 – 1906 гг., русские и польские помещики начали общаться в рамках сельскохозяйственных обществ, расцвет которых приходится на 1880-е гг. И хотя во главе этих обществ в обязательном порядке стояли русские, имели место даже совместные попытки получения кредитов. Задолженность как русских, так и польских помещиков, несмотря на создание Дворянского банка, была зачастую катастрофической. В 16, 19 и 21 номерах «Киевлянина» за 1890 г. был опубликован неосуществленный, но очень примечательный проект создания Общества взаимного кредитования в Киеве, доступного для всех помещиков юго-западных губерний «без разницы сословия и происхождения». В газете «Kraj» Игнацы Лиховский подчеркивал, что подобный банк дал бы возможность избежать дальнейшего банкротства, потому что частные банки получали большие прибыли, беря по 15 – 20 %, и «до этого времени набивали без зазрения совести свои карманы»960.

Борьба за имения была связана для российских властей прежде всего с политическими и административными целями. Зачастую она приобретала маниакальный характер, когда ради увеличения русской земельной собственности использовался каждый случай разоблачения «заговора» или «польской интриги». Например, в 1887 г. К.П. Победоносцев советовал Александру III проследить за тем, чтобы ограничить количество поляков, покупающих имения в Смоленской губернии. Хотя это была русская губерния, на которую не распространялся запрет на приобретение земель, однако, по его мнению, ее близость к бывшим польским землям делала ее крайне привлекательной для поляков. Беспокойство царского советника вызвала покупка поместья Борек Робертом Ледницким, отцом Александра Ледницкого, впоследствии известного московского адвоката. По его мнению, появление польской собственности вблизи Катынского леса, в верховьях Днепра, напоминало о польском присутствии в этих землях в XVI – XVII вв.961 В ХХ в. польское присутствие в том же месте стало общеизвестным по другим причинам.

Однако все эти меры отходят на второй план по сравнению с деятельностью киевского генерал-губернатора на протяжении 1889 – 1897 гг. Сразу после своего назначения А.П. Игнатьев решил пойти дальше своего предшественника, Дрентельна, и приказал трем губернаторам составить итоговый документ о состоянии польского землевладения на Правобережной Украине. Эти данные дают историку подробную и ценную информацию о состоянии польского землевладения на 1890 год. Хотя представленная информация носит промежуточный характер, однако это своего рода «Who’s who» поляков того времени, поскольку вплоть до 1914 г. более полного документа составлено уже не будет. Представленные данные являются достоверными. Документ был составлен на основе налоговых реестров согласно единому образцу для всех трех губерний. В нем содержится информация об имени (или именах, если земля находилась в совместном владении) землевладельца, названии имения и сел, в него входящих, а также о его размере с выделением пахотных земель, лесов и пустошей962. На Правобережной Украине в это время насчитывалось всего 3386 польских имений, которые распределялись по губерниям в числовом и процентном соотношении следующим образом:

В пределах одной и той же губернии плотность польских имений была неодинаковой, что показано на графиках, относящихся к схеме А.

Эти данные показывают прежде всего малочисленность польских помещиков Правобережной Украины по сравнению с миллионами украинцев и миллионом евреев.

Однако земельная собственность этой группы обратно пропорциональна ее количеству. На основании упомянутых данных был произведен подсчет площади польских владений по уездам, представленный в графиках схемы Б.

(Географическое распределение этих земельных владений показано на карте 3.)

Общая площадь польских имений в трех губерниях составляла в указанное время 3 090 269 десятин. Сравнительный анализ по классификации имений будет проведен ниже, пока же констатируем значительные региональные расхождения. В Васильковском уезде, который занимает в Киевской губернии самую нижнюю отметку, было всего 11 землевладельцев, при этом большая часть земель была сконцентрирована в руках одной семьи – Браницких. Ровенский уезд Волынской губернии – первый по количеству принадлежащих полякам земель – обязан этим всего лишь горстке семей – таких, как Плятеры, Радзивиллы, Любомирские, Стецкие, Урбанские, Янковские, Рыбчинские, Понинские, Прушинские, Малынские, Зеленские, чьи имения, расположенные в основном в лесной зоне, нередко превышали 10 тыс. десятин. Интересно взглянуть на размеры имений по губерниям, выделив большие польские латифундии. Количество польских имений, учтенных по критерию их площади (в десятинах), в 1890 г. было следующим:

Схема А. Количество польских имений по уездам

трех юго-западных губерний в 1890 г.

Схема Б. Площадь земель, находящихся в собственности

польских помещиков по уездам трех юго-западных губерний в 1890 г.

Представленные данные в упрощенном виде можно разделить на три группы:

Следует также отметить, что количество имений, не превышавших 100 десятин, было по сравнению с остальными сравнительно небольшим – 734, тогда как количество имений, превышавших 1 тыс. десятин, – достаточно значительным – 800.

В конце января 1891 г., вооружившись приведенными данными, подразумевавшими масштаб предстоящей работы, А.П. Игнатьев отправился в Петербург для участия в заседании Комитета министров. В повестке дня стояло обсуждение проекта, предложенного Дрентельну Толстым еще за два года до этого, а именно введение запрета на право передачи земли в пожизненное пользование, что часто использовалось как возможность избежать неминуемой продажи имения русским в случае разорения. Смерть Дрентельна, замена Толстого И.Н. Дурново во главе Министерства внутренних дел, а также нерешительность Сената надолго задержали введение этих мер. Сперва Сенат не видел ничего необычного в пожизненной ренте, однако Дурново настаивал на ее отмене, подчеркивая, что это «могло бы оказаться не отвечавшим видам правительства относительно польского землевладения», после чего Сенат послушно объявил пожизненную ренту противоречащей указам от 10 декабря 1865 г. и 27 декабря 1884 г.963

Не забывая о намерениях своего предшественника, Игнатьев не только не ограничился одобрением данного мероприятия, которое привело к новой волне принудительной продажи земли русским, но и дальше продолжил работу над его расширением, стремясь максимально ограничить право передачи земли в наследство по завещанию.

Русская пресса помогала Игнатьеву изо всех сил, подчеркивая, что невозможно вводить земства, пока русское землевладение не достигнет желаемого уровня. По мнению «Нового Времени» и «Волыни», создание земств привлекло бы русских помещиков в губернии, где и до этого времени продолжали господствовать польские и еврейские арендаторы, а русских практически не было. Газета «Киевлянин» ради того, чтобы добиться от местных властей разрешения на введение земств в 1889 г., даже занизила количество имений, указывая на то, что поскольку в Киевской губернии всего 630 польских поместий, то уже возможно приступить к созданию земств964. Под влиянием подобных фантазий, свидетельств синдрома постоянной ненасытности, Игнатьев 2 мая 1891 г. обратился к Дурново с первым предложением. Возмущаясь тем, что «сравнительно ничтожное по численности население польского происхождения, которое благодаря своему имущественному положению, своей сплоченности и патриотическим традициям представляет силу, парализующую все мероприятия правительства к обрусению края», и не сомневаясь, что «время разрешит этот вопрос в смысле окончательного поражения польского преобладания согласно мысли Его Величества», генерал-губернатор указывал на несовершенство действовавшего законодательства и предлагал с этого времени запретить выкупать части наследства одному и тому же наследовавшему лицу965.

Истинный смысл данного предложения будет понятен, если вспомнить, что в 1891 – 1895 гг. комиссия, созданная А.А. Абазой для поднятия престижа русского дворянства, предусматривала совершенно противоположные меры. В Петербурге очень долго и безрезультатно обсуждали проект, направленный на создание майоратов, крупных неделимых имений, которые бы завещались старшему сыну966. Запрещение такого типа завещаний среди поляков, где это как раз было распространенным явлением, и внедрение среди русских, которые до этого времени ничего подобного не практиковали, указывает на рассчитанное и последовательное стремление ущемить польское дворянство.

В марте 1891 г. был издан указ, направленный преимущественно против нескольких крупных польских землевладельцев, чьи владения распространялись также на австрийскую и прусскую части бывших земель Речи Посполитой. Отныне право владеть землей на территории Российской империи получали только ее подданные. Это вызвало волну паники. Самые богатые поляки, сделавшие карьеру в Австро-Венгерской империи, но владевшие землями в юго-западных губерниях, вернулись, чтобы получить российское подданство и сохранить свои имения. Наиболее характерным является пример графа Юзефа Потоцкого, сына Альфреда Потоцкого, наместника Галиции и Лодомерии (как официально называлась эта австрийская провинция) в 1875 – 1883 гг., который осел в Волынской губернии после аудиенции у царя. Вполне понятно, он не хотел, чтобы его владение постигла судьба огромных несвижских владений Радзивиллов в Белоруссии и Литве, унаследованных княгиней М.Л. Гогенлое и конфискованных из-за нежелания ее троих сыновей стать российскими подданными. Не исключено, что именно такими мотивами можно объяснить немного позднее парадоксальную политическую позицию галицийских наместников: Леона Пининского (1899 – 1903) и Анджея Потоцкого (1903 – 1908), поддерживавших русофильское (москвофильское) течение среди русинского населения Галиции, а не сторонников русинско-украинской автономии.

Болезненным ударом для поляков стала продажа имения Дунаевка в Подольской губернии, в котором провел свое детство известный поэт-романтик Зигмунт Красинский. В связи с этим варшавская газета «Gazeta Narodowa» заявила, что Скибневский, последний владелец имения, совершил преступление, продав его русскому покупателю. В защиту продавца выступила газета «Kraj», доказывавшая, что у него, как австрийского подданного, не было иного выхода967.

Игнатьев обратился к своему виленскому коллеге И.С. Каханову с просьбой поддержать проект о запрете не делить крупные имения, что тот и сделал в записке министру внутренних дел от 5 марта 1892 года. Он писал, что и в северо-западных губерниях также необходимо стремиться к дроблению имений, которые поляки пытались сохранить за одним владельцем. Заручившись поддержкой Каханова, который переслал Игнатьеву копию своей записки, генерал-губернатор юго-западных губерний начал действовать, не дожидаясь согласия Петербурга. 29 марта 1892 г. он разослал подчиненным губернаторам печатные формуляры, в которых следовало представить информацию о характере наследования на протяжении последнего десятилетия (1882 – 1892). По каждому уезду надлежало учесть общее количество и характер всех нотариальных актов. Через год, 14 марта 1893 г., благодаря этой документации Игнатьеву удалось предпринять новую серьезную атаку на польскую собственность. Он предложил министру внутренних дел разрешить полякам наследовать только по прямой линии или от супруга супругу после смерти одного из них, обязав всех остальных наследников, которые не подпадали под это положение, продать землю на протяжении двух лет.

Новые меры обосновывались приведением сравнительных данных по количеству земель, находившихся в собственности русских и польских помещиков Правобережной Украины. Согласно этим данным, несмотря на значительный прогресс, достигнутый на протяжении 30 лет, русское землевладение, кроме Киевской губернии, во всех остальных все еще представлялось в невыгодном свете968. Данные об изменениях в польском и русском землевладении с 1866 по 1893 г. представлены в таблице:

Из приведенных цифр следует, что общая площадь польского землевладения выросла по сравнению с данными трехлетней давности! Польская собственность на Волыни после 1890 г. увеличилась на 435 213 десятин! Сложно с определенностью сказать, была ли допущена ошибка, было ли это сделано умышленно, чтобы преувеличить разницу между находившейся в русских и польских руках земельной собственностью. Ведь заявив о том, что польским помещикам принадлежало еще слишком много земель, затем можно было бы с легкостью объявить, что уменьшения ее площади удалось достичь благодаря действиям генерал-губернатора. В связи с этим сложно сказать, был ли отмеченный рост русского землевладения, которого, наконец, добились в 1896 г., следствием эффективности мер, внедренных ранее, или действительно его следует приписать активности Игнатьева.

Представляется, что генерал-губернатор хотел показать, что показатель роста русского землевладения на протяжении 30 лет – более чем на 2 млн десятин (с результатом под конец XIX в. примерно в 3 млн десятин) – недостаточен. Еще до Дрентельна был достигнут значительный прогресс: в 1880 г. поляки владели 3 962 917969, а в 1893 г., по данным Игнатьева, – 3 525 482 десятинами. Таким образом, за 13 лет они потеряли «всего» 437 435 десятин. С учетом этого, по мнению Игнатьева, надо было ускорить данный процесс.

Генерал-губернатор начал действовать сразу в нескольких направлениях, не ожидая одобрения Петербурга. Возможно, его смелость можно частично объяснить как снисходительным отношением к молодому Николаю II, который взошел на престол в 1894 г., так и нескрываемым раздражением в связи с ограничением собственных полномочий. Киевский генерал-губернатор был лишен, в отличие от своих предшественников, военных полномочий, переданных генералу М.И. Драгомирову. Игнатьев не доверял Драгимирову, тот, впрочем, платил ему тем же. Отсутствие четкого разграничения полномочий между армией и полицией быстро привело к трениям, отголосок которых докатился и до столицы. Сенат, а затем и Государственный совет стали с подозрением относиться к проводившимся киевским генерал-губернатором репрессиям.

Особое раздражение Игнатьева вызывало неодобрительное отношение Сената к антиеврейским мерам, принятым им с целью реализации «майских законов» 1882 г. Разгорелся целый скандал, когда он попытался выселить вслед за другими семью еврея Балабана из с. Садова Подольской губернии. В то время как Сенат просил его быть несколько сдержаннее, он требовал возвращения специальных полномочий, которыми в свое время располагал Дрентельн, и, продолжая негодовать по этому поводу в письме на имя Николая II, винил во всем евреев и без колебаний заявил, что не подчинится распоряжениям Сената. 23 октября 1895 г. он писал: «Резкий перелом в борьбе администрации с еврейством в юго-западном крае должен произойти». Это письмо Игнатьева позволяет увидеть, что он ставил собственный произвол на службу империи: «Чем большими полномочиями облечен исполнитель Вашей Державной Воли, тем сильнее в нем чувство ответственности и осознание крайней осторожности, спокойствия и справедливости в применении власти, сильной в глазах населения только высоким доверием Вашего Императорского Величества. Если такими именно качествами отличалась административная деятельность предшественника моего, генерала-адъютанта Дрентельна, то в том же направлении, по мере сил и разумения, старался действовать и я»970.

Это открытое стремление Игнатьева к неограниченной власти, по всей вероятности, стало причиной того, почему правительство так никогда и не утвердило «Дополнительного положения к указу от 10 декабря 1865 г.», т.е. выдвинутых в 1893 г. предложений по ограничению права наследования. Напрасно Игнатьев пытался объединить усилия с виленским генерал-губернатором, к которому обратился 1 декабря 1893 г. Тот ответил лишь через полтора года, выразив надежду, что дело будет улажено к сентябрю 1895 г. Игнатьев 15 октября 1895 г. выслал очередную подробную записку министру внутренних дел, а 13 ноября получил письмо виленского генерал-губернатора, где тот писал, что, несмотря на все усилия, «быстрой деполонизации» западных территорий не достичь971.

Таким образом, Игнатьеву оставалось доказать самому царю, что колебания Петербурга необоснованны и что ограничение польского дворянства в правах наследования может дать прекрасные результаты. Один из отчетов за 1896 г., высланный непосредственно Николаю II, выглядит как заявление о победе. Игнатьев утверждал, что экспериментальное, неофициальное внедрение его проекта об ограничении прав дало русским возможность скупить за три года почти столько земель, сколько было куплено в течение 13 лет до 1893 г. В трех губерниях они приобрели 367 144 десятины, что позволило с 1866 г. увеличить русскую земельную собственность следующим образом:

Эти данные впервые показывают преобладание русского землевладения на Правобережной Украине, которое теперь в процентном отношении занимало чуть больше половины общей площади частных земель:

Лишь в Подольской губернии сохранилось небольшое преимущество польских помещиков972.

Игнатьев решил, что может извлечь выгоду из сложившейся ситуации, подчеркнув, что она стала следствием его энергичной борьбы с поляками, «привыкшими считать себя хозяевами края», и «против евреев, имевших сильное тяготение к земельной собственности». Однако эти результаты, по его мнению, были ничем по сравнению с проводимой немецким правительством политикой германизации в Княжестве Познанском. В связи с этим он настаивал на утверждении его проекта от 14 марта 1893 г., разрешавшего наследование лишь по прямой линии с обязательством в остальных случаях продать землю в течение двух лет, а также запрещавшего взаимную продажу частей наследства между наследниками. Этот закон должен был бы распространяться и на случаи наследства десятилетней давности, так же как это было в случае указа, принятого 27 декабря 1884 г. Так выглядел «последний шаг в располячении».

Однако намерения Николая II оказались полностью противоположными плану возобновления мер по активной деполонизации. Он посчитал, что продажа польских поместий идет в нужном ключе, и хотя доля русского землевладения меньше по сравнению с аналогичным показателем в Великороссии, но достигнутое на Украине равновесие можно считать удовлетворительным. В связи с этим царь одобрил 1 января 1896 г. новое снижение особого налога для польских помещиков. Отныне он распространялся не только на польское, но и на русское дворянство, а полученные средства направлялись на нужды дворянских институтов: содержание школ, канцелярий дворянских собраний, самих зданий, плату служащим и т.п. Судя по счетам казенных палат, размеры налога зависели от нужд и от губернии и составляли от 2 до 3 % прибыли с земель и лесов973.

Другой царский указ неожиданно стал дополнительным источником дохода для польских помещиков – 1 июля 1896 г. было объявлено о казенной монополии на продажу алкогольных напитков. После введения запрета на этот вид деятельности, который польские помещики традиционно отдавали в аренду евреям, предполагалось возмещение понесенных убытков. Из Министерства финансов на польских помещиков ниспала манна небесная, причем правительство быстро вернуло инвестированные суммы за счет продажи спиртного974. Эти меры шли вразрез с намерениями Игнатьева, который осмелился даже раскритиковать их, выслав царю приводимую выше информацию о процентном соотношении земельной собственности. По его мнению, даже если с виду польское меньшинство и признало русское превосходство, дома и при ведении собственных дел оно в большинстве своем продолжало сохранять свои обычаи и язык. Он указывал на то, что снижение суммы налога возродило среди этих людей надежды на определенные политические изменения. Именно поэтому он настаивал на утверждении проекта, предложенного им в 1893 г. Поскольку это были уже не первые критические замечания Игнатьева (ранее, 11 ноября 1894 г. и 6 февраля 1896 г., он указывал на недостатки применения указа 1882 г., в частности в том, что касалось слабости мер в отношении к евреям и о незаконности их аренды), то это возмутило царя, и с 1897 г. Игнатьев попал в немилость.

Проект Игнатьева об ограничении права наследования окончательно был отвергнут в 1898 г. Правда, 2 марта министр внутренних дел предложил преемнику Игнатьева М.И. Драгомирову вновь рассмотреть проект, но 21 декабря Комитет министров отказался его принять. Победили сторонники стабилизации земельных отношений. Это в известной степени объяснялось тем, что теперь внимание было в основном сконцентрировано на решении трудного крестьянского вопроса, проблем голода и конфликтов между помещиками и крестьянами из-за чересполосицы (более подробно этот вопрос рассмотрен в следующей главе). С целью укрупнения земельных участков 4 марта 1899 г. был принят закон, который позволял наиболее бедной прослойке польского дворянства, а также мещанам, группе, которая в Западном крае вела тот же образ жизни, что и крестьяне (об этом пойдет речь в третьей главе), покупать по личному разрешению генерал-губернатора до 60 десятин земли на семью. Это право не привело к заметным изменениям в соотношении землевладения: в отчете Драгомирова за 1898 г. фиксируется совсем незначительный рост русской части.

На протяжении 1866 – 1898 гг. русское землевладение выросло на 2 488 979 десятин и в целом охватывало (с учетом земель, приобретенных до 1866 г.) 3 385 813 десятин по сравнению с 3 086 932 десятинами, принадлежавшими польскому дворянству. Рост русской земельной собственности в 1896 – 1898 гг. проходил медленнее, особенно после приостановки принятых Игнатьевым мер: за эти два года «всего» 71 105 десятин было приобретено русскими помещиками. Если наше предположение о том, что данные за 1893 г. были сфабрикованы Игнатьевым, верно, то можно утверждать, что после 1890 г. поляки ничего не потеряли, поскольку уже к тому времени общая площадь их земель составляла, как уже было показано, 3 090 269 десятин.

По состоянию на начало XX в. польское землевладение на Правобережной Украине понесло значительные потери, однако до 1914 г. оно сохранялось приблизительно на уровне 1898 г. Земельное законодательство стало настолько запутанным, что потребовало отдельного издания специальных комментариев для юристов975. Зато более 3 тыс. польских имений, которым удалось избежать ограничений российского законодательства, находились в значительно лучшем экономическом положении по сравнению с 1863 г. В конце этой части мы еще вернемся к причинам этой более благоприятной экономической ситуации, однако сперва покажем, насколько страшную цену пришлось заплатить в борьбе за землю крестьянам и деклассированной шляхте. Пока же коротко отметим, что, хотя количество польских помещиков сократилось, а также уменьшилась площадь принадлежавшей им земли, ее стоимость существенно выросла – никогда до этого экономическая мощь этих «последних из могикан» никогда не была столь значительной.

Средняя стоимость земли в Европейской части Росси, за исключением балтийских и северных регионов, выросла с 13 рублей за десятину в 1858 г. до 163 рублей в 1914 г., т.е. на 615%976. Это объясняется социальными причинами, в том числе массовой скупкой земли купцами и крестьянами, что не было характерно для Правобережной Украины, так как здесь это было запрещено. Тем не менее и здесь на фоне русско-польского соперничества крупное землевладение испытало влияние расширения земельного рынка. Цены росли быстрее, чем уменьшались площади, следовательно, даже меньшее по размеру имение стоило больше, чем в 1863 г. Леон Липковский писал: «…в разнице в стоимости земли, которая произошла в течение 40 лет, с легкостью можно убедиться на основании следующих данных: при оценке имения в тысячу десятин, а такое количество земли досталось нам по наследству, в среднем по нормальной цене в 45 рублей за десятину, получаем 45 000 руб., а по истечении 40 лет – 400 000 рублей […]. На разницу в оценке наследуемых частей оказывает также влияние увеличение цен на лес, проведение железной дороги и строительство неподалеку сахарного завода. Кроме того, изменилась земельная рента: если раньше имения в Таращанском уезде брали в аренду по 3 – 5 рублей за десятину, теперь же за те же земли берут 18 – 25 рублей за десятину…» Поскольку семья Липковского принадлежала к небольшой группе тех, кто, несмотря на запреты, мог добиться разрешения на покупку земли, она вчетверо увеличила площадь землевладения, и ее наследство в 1905 г. оценивалось в 1 600 тыс. рублей977.

Мы еще вернемся к совершенно новой ситуации, сложившейся в 1905 г., а пока обратим внимание на причины, по которым перемены в русско-польском земельном соперничестве наступали крайне медленно. 1 мая 1905 г. были отменены все ограничения на приобретение поляками земельной собственности, действовавшие на протяжении 40 лет. Однако это не привело к росту количества сделок. Русские и польские помещики смертельно боялись ограбления, захвата, поджога своих имений взбунтовавшимися крестьянами. Два года революционных беспорядков не способствовали приобретению новых земель, тем более что большинство польских и русских помещиков пытались объединиться на выборах в три первые Думы.

Как только необходимость подобных объединений отпала, русские опять превратились в единовластных хозяев политики и на поверхность всплыли давние требования полного удаления поляков с этих земель. В «Новом времени» 6 сентября 1908 г. появилась анонимная статья, полная нападок на генерал-губернатора В.А. Сухомлинова, которому, по мнению автора, следовало подать в отставку из-за слабости его позиции в отношении поляков и «еврейско-польского влияния». Автор статьи считал, что к евреям следовало применить вновь «майские законы» 1882 г., а к полякам – ограничения 1884 и 1893 гг. В статье выражалось требование назначить человека сильного, «настоящего» генерал-губернатора. 15 сентября Сухомлинов приказал начальнику своей канцелярии подготовить текст, где говорилось бы о присущей генерал-губернатору строгости и указывалось на то, что после принятия законов от 6 марта 1904 г., 11 апреля и 4 августа 1906 г. уже невозможно запретить евреям селиться там, где они хотят, и служить тем, кому пожелают. В том, что касалось поляков, в документе указывалось, что никто из лиц, которые «живут словно крестьяне», в течение 1905 – 1908 гг. вообще не просил разрешения на покупку земли, между тем как польские помещики продали русским 31 366 десятин978.

Указом от 1 мая 1905 г. обанкротившимся польским дворянам разрешалось продавать землю своим соотечественникам. В 1910 г. А.А. Эйлер, губернатор Подольской губернии, где польское землевладение продолжало преобладать, информировал генерал – губернатора Ф.Ф. Трепова, сменившего Сухомлинова в декабре 1908 г., о тревожном уменьшении земельной собственности части русского дворянства, подтачиваемого к тому же крестьянами. Обширная цитата из этого отчета подтверждает, что в 1910 г. вновь началась война за землю:

По обнародовании закона 1 мая 1905 г., разрешившего полякам приобретать землю у поляков и широким развитием деятельности Крестьянского Банка, как покупки за счет капитала Банка земли для перепродажи крестьянам, так и покупки земли крестьянами при помощи Крестьянского Банка, польское землевладение вновь стало пропорционально усиливаться в губернии в ущерб русскому землевладению. Тем самым совершенно парализована имеющая государственное значение цель прежнего закона – постепенное обрусение Подольской губернии через переход польских имений в русские руки и понижение тем польского в ней влияния. Поляки в настоящее время не скрываясь говорят, что не уступят ни пяди земли в Подольской губернии русскому землевладельцу и что Польша должна возродиться в прежних границах от моря Балтийского до Черного. За время с 1905 г. по 1 октября 1910 г. за счет Крестьянского Банка и крестьянами при содействии Банка куплено 150 000 десятин помещичьей земли. Из этого количества земли принадлежащей полякам 50 тысяч десятин, в том числе два имения площадью в 29 000 десятин и ценности более 6 миллионов рублей, непосильных по своей стоимости для покупки отдельным лицом. В остальных сделках Банка по покупке имений польских землевладельцев имели место продажи только части имений в небольших относительно долях и владелец имения своего ценза не терял, тогда как имения русских землевладельцев поступают в продажу целиком и всякая связь этого землевладельца с губернией прекращалась. Таким образом, не считая вышеуказанных двух имений, русское землевладение уменьшилось за последние пять лет более чем в 6 раз сравнительно с польским. За то же время ни одно польское имение не перешло в руки русских, причем были случаи, когда польские землевладельцы отдавали имения за меньшую сумму, но лицу польского происхождения. Возвращение к прежнему порядку запрещения полякам вовсе приобретать земли в Подольской губернии крайне желательно и это единственная мера на действенность которой в смысле обрусения края можно рассчитывать979.

Общая тональность данного отчета указывает на то, что земельная собственность продолжала оставаться основной ставкой в польско-русской игре и вызывала сильные эмоции среди царских чиновников, хотя польское преимущество было тогда незначительным.

Подобная тревога звучит в отчете волынского губернатора за 1911 г. Русские, писал он, не до конца понимают свою миссию в этих землях; покупка земли для них зачастую лишь прибыльное дело, а не акт проявления патриотических чувств. Губернатор отмечал случаи, когда российские покупатели сразу же отдавали недорого купленное имение в долгосрочную аренду или под залог. В свою очередь, польские помещики продавали свои земли друг другу, а иногда даже возвращали русским задатки, прибегая к взаимной помощи, чтобы избежать продажи980.

Николай II, читая эту часть отчета, скорее всего, нахмурился – его пометка на полях гласит: «Обратить внимание».

Однако никакое внимание уже не могло усилить позиции русских в земельном вопросе. Это вынуждало местные власти прибегать к фальсификациям. Когда в 1909 г. П.А. Столыпин начал новую перепись польских землевладельцев и земель, которыми они владели, чтобы подготовить проект о представительстве польского дворянства в земствах (в юго-западных губерниях земства собирались ввести с 1911 г.). Данные, которые легли в основу подготовленной справки, как подчеркивает В. Вакар, были умело занижены с целью показать преобладание русского землевладения. Согласно этим сведениям, оставалось всего 1499 польских помещиков, которым принадлежало 2 306 тыс. десятин! Досадно, что с тех пор историки повторяют эти цифры, тогда как мы убедились, что по состоянию на 1914 г. польские владения доходили еще до 3 млн десятин981.

В рамках этого исследования показаны значение и масштаб борьбы за землю на Правобережной Украине и шире – на всем пространстве западных губерний Российской империи – между польскими помещиками и царскими властями. Наш анализ иначе представляет ставку в этой игре, чем это сделано в патриотически и национально окрашенных исследованиях польской и российской историографий982. Основной заботой польских помещиков Украины было сохранение своей земельной собственности и существовавшего образа жизни. Обладание землей, символом силы и мощи, превратилось, как уже не раз было показано, в своего рода навязчивую идею, крепко засевшую в польских головах. С другой стороны, эта идея не давала спокойно спать и царским чиновникам.

Сколь странным это ни покажется, но даже в 1913 г., в канун начала Первой мировой войны, реакционная русская пресса продолжала упрямо писать о необходимости русификации западных губерний983. Несмотря на неопровержимые «достижения», репрессивная царская машина доказала, что не способна достичь задуманного еще за полвека до этого. Как ни парадоксально, но русское дворянство получило в результате борьбы за землю с поляками меньше, чем потеряло в Центральной России в результате происходившего социально-экономического процесса распада дворянского землевладения. Имения русских помещиков сократились в среднем по империи с 87 200 тыс. десятин в 1862 г. до 41 100 тыс. в 1914 г., т.е. на 58,9 %. Польские помещики Украины, несмотря на преследования, юридические и политические ограничения, потеряли в течение того же времени гораздо меньше. В 1861 г. в руках поляков находилось 5/6 местного землевладения, к 1914 г. им удалось сохранить 3/6, т.е. площадь их имений уменьшилась на треть984. В этом сыграла значительную роль неизвестная русскому дворянству, приобретавшему имения на Украине главным образом по экономическим соображениям, привязанность к земле, столь характерная для польских помещиков, отождествлявших ее с родиной, патриотизмом и патриархальными традициями. Создание же нескольких огромных латифундий бывшими украинскими крестьянами, такими как Терещенко и Ханенко, основавшими настоящие династии сахарозаводчиков, не привело к ослаблению позиций польских и русских помещиков. На 1 января 1914 г. задолженность в этих землях была значительно выше, чем где-либо в империи (за исключением южных степей): 69,8 % польских и русских имений находилось в залоге985, но в других губерниях долги достигали 50 %, поэтому не было оснований именно здесь пророчить близкий крах борющимся между собой русским и польским землевладельцам.

Русско-польский антагонизм не носил исключительно помещичий характер. В последних главах этой части мы еще обратимся в этой связи к теме политики, образования и религии. Теперь время перейти к другой теме, которая даст нам понимание того, что русско-польский конфликт, несмотря на все свое политическое и национальное значение, был бурей в стакане воды по сравнению с настоящей драмой раздавленного бедностью украинского народа. Кроме того, настало время показать, каким образом украинско-польская борьба воспринималась российской властью.

Глава 2

ПОЛЬСКО-УКРАИНСКИЙ АНТАГОНИЗМ В ЗЕМЕЛЬНОМ ВОПРОСЕ