Мой ответ – нет Коллинз Уильям

Глава XXX

Леди Дорис

Приезд мисс Лед прервал довольно напряженный разговор двух девушек. Она закончила свое дело в Лондоне и желала провести вечер со своей любимой ученицей.

Когда настал час прощания, мисс Лед вновь пригласила Эмили в Брайтон.

— Вы отказали мне в первый раз, милая моя, я не хочу, чтобы вы поступили со мной таким образом опять. Если вы не можете ехать с нами теперь, приезжайте, как только будете свободны, — она прибавила шепотом, — а то я буду думать, что вы заодно с Франсиной терпеть меня не можете.

Устоять было нельзя. Условились, что Эмили обязательно навестит Брайтон.

Вскоре после отъезда мисс Лед и противной Франсины Эмили получила два письма. Почерк одного письма ей был незнаком. Она распечатала прежде это письмо. Это был ответ миссис Рук, который представлял недурно составленную смесь признательности и огорчения. Признательность была обращена к Эмили. Огорчение относилось к «добрейшему хозяину». Сэру Джервису вдруг изменили силы. Дело шло к параличу, а может быть, и к смерти. Миссис Рук неприметно и скромно перешла в письме от почтительного сочувствия к своим собственным интересам. Может быть, ее мужу и ей предстоит печальная судьба опять остаться без приюта. Если необходимость приведет их в Лондон, не удостоит ли принять ее добрая мисс Эмили и подать бедной, несчастной женщине совет.

Вспомнила ли Эмили предостережение Албана? Нет, она приняла ответ миссис Рук, как дань справедливости своего мнения.

Эмили теперь была готова послать Албану письмо, чувствуя, что оказалась права относительно миссис Рук. Кроме того, новые обстоятельства требовали уведомить верного друга, который все еще трудился для нее в библиотеке, о болезни сэра Джервиса. Останется ли жив старик или умрет, а ее литературные труды должны быть прерваны во всяком случае; и последствием этого будет окончание занятий Албана в Музее. Хотя второе из двух посланий, полученных ею, было написано Сесилией, но Эмили не прочла его, пока не написала к Албану и не отправила письмо со служанкой.

«Он непременно придет, — подумала она, — и мы оба должны извиниться друг перед другом. Я пожалею, что сердилась на него, а он пожалеет, что ошибся в своем мнении о миссис Рук. Мы опять сделаемся по-прежнему добрыми друзьями».

В таком приподнятом расположении духа Эмили распечатала послание Сесилии. Оно было полно приятных известий с начала до конца.

Ее больная сестра заметно поправилась, и путешественницы возвращались в Англию уже через две недели.

«Я сожалею только об одном, — прибавляла Сесилия, — о разлуке с леди Дорис. Она с мужем едет в Геную, откуда они отправятся в Средиземное море на яхте лорда Дженивея. Описание вашей уединенной жизни так ужасно подействовало на меня, милая моя, что я уничтожила ваше письмо; сердце разрывается, только глядя на него. Как только я приеду в Лондон, мой бедный огорченный друг уже не будет одинок. Папа освободится от своих парламентских обязанностей в августе — и он обещал пригласить к нам восхитительных людей для вас. Кто, вы думаете, будет в числе наших гостей?

Преподобный Майлз Мирабель!

Леди Дорис узнала, что пасторат, в который вскоре приедет этот блистательный пастор, находится за двенадцать миль от нашего дома. Она написала мистеру Мирабелю, рекомендуя меня, и упомянула о времени моего возвращения. Этот популярный проповедник доставит нам радость — мы обе влюбимся в него.

Не желаете ли вы, чтобы я пригласила еще кого-нибудь? Не пригласить ли мистера Албана Морриса? Я знаю, как он заботливо провожал вас, и имею о нем самое хорошее мнение. В вашем письме вы также упоминаете о докторе. Приятный ли он человек? И как вы думаете, позволит ли он есть мне пирожное, если мы пригласим и его? Я так переполнена гостеприимством, что готова пригласить всех и каждого, чтобы развеселить вас и сделать опять счастливой. Приятно вам будет видеть мисс Лед и всю школу?

Относительно развлечений — успокойтесь. Я условилась с отцом, что у нас будут танцы каждый вечер — кроме тех вечеров, когда мы для перемены составим маленький концерт. Потом будет домашний театр, когда нам наскучат танцы и музыка. Вставать рано не нужно, для завтрака не будет назначенного часа; за обедом будут самые вкусные кушанья; а в довершение всего, ваша комната будет возле моей — для восхитительной полуночной болтовни. Что вы скажете, милочка, об этой программе?

Последняя новость — и я закончу.

Мне сделал предложение один молодой человек, который сидит напротив меня за столом! Когда я скажу вам, что у него белые ресницы, красные руки и такие огромные передние зубы, что он не может закрыть рот, нечего прибавлять, что я отказала ему. Этот мстительный человек бранил меня с тех пор самым постыдным образом. Я слышала вчера, под моим окном, как он старался восстановить против меня одного из своих друзей. „Опасайтесь ее, мой милый; это самое бездушное существо на свете“. Его друг принял мою сторону и сказал: „Я не согласен с вами; эта молодая девица, кажется, очень чувствительна“. — „Вздор! — сказал мой любезный обожатель, — она ест слишком много — вся ее чувствительность в желудке“. Вот какой негодяй! Как он постыдно воспользовался тем, что сидел напротив меня за обедом! Прощайте дружок, до скорого свидания, мы с вами так будем счастливы».

Эмили поцеловала подпись. Она опять перечитала ту часть письма, где упоминалось о намерении леди Дорис познакомить Сесилию с мистером Мирабелем.

«Я нисколько не интересуюсь мистером Мирабелем, — подумала Эмили, улыбаясь мысли, пришедшей ей в голову: — И никогда о нем не знала бы, если бы не леди Дорис, которая тоже совсем чужая для меня!»

В дверь коттеджа позвонили. Явился доктор Олдей.

— Слышали вы что-нибудь о миссис Элмазер? — спросил он с порога комнаты.

— Да.

— Неужели вы ответили ей?

— Я даже видела ее.

— И, разумеется, согласились рекомендовать ее?

— Как хорошо вы знаете меня!

— Именно этого я и ожидал, — воскликнул доктор. — Ева и яблоко! Только запретите женщине что-нибудь — и она сейчас же нарушит запрет. Я попробую поступить с вами иначе, мисс Эмили. Я ведь еще кое-что намеревался вам запретить. Но теперь, следуя логике, хочу обратиться к вам с особенной просьбой!

— Конечно.

— О, милая моя, напишите миссис Рук! Прошу и умоляю вас, напишите миссис Рук.

Не обращая внимания на перемену в Эмили, доктор Олдей продолжал с прежней любезностью:

— Мы с мистером Моррисом долго говорили о вас, моя милая. Мистер Моррис отличный человек; я рекомендую его как приятного кавалера. Я также поддерживаю его относительно миссис Рук. Что с вами? Вы покраснели, как роза. Гнев?

— Ненависть к низости! — ответила Эмили с негодованием. — Я презираю человека, который за моей спиной подговаривает другого помогать ему. О, как я ошиблась в Албане Моррисе!

— О! Как вы мало знаете вашего лучшего друга! — вскричал доктор. — Девушки все одинаковы: они понимают только тех, кто им льстит. Так вы напишете миссис Рук?

— Вы опоздали, — сказала Эмили. — Вот ответ миссис Рук. Прочтите его…

Доктор надел очки, прочел письмо и отдал его Эмили.

— Что вы думаете о моих новых очках? — спросил он, снимая их с носа. — Я практикую уже тридцать лет, но у меня было всего трое признательных больных.

Он спрятал очки в футляр.

— Эти очки подарил мне третий.

— Вы ничего не скажете о письме миссис Рук? — спросила Эмили.

Доктор пожал плечами и выразил свое отношение одним словом:

— Вранье!

Он взял шляпу, кивнул Эмили и отправился щупать лихорадочные пульсы и смотреть обложенные языки.

Глава XXXI

Сафо

Когда Албан явился на следующее утро, ночь успела произвести на Эмили свое успокоительное влияние. Она грустно помнила, как доктор Олдей разрушил ее доверие к человеку, который любил ее; но раздражения не осталось. Тем не менее Албан заметил, что она приняла его хоть и со своей обычной сдержанностью, но без обычной улыбки.

— Вы нездоровы? — спросил он.

— Я немножко расстроена, — ответила она. — Маленькое разочарование — и только.

Он подождал, по-видимому, чтобы она ему объяснила, в чем состоит разочарование. Эмили молчала и не смотрела на него. Не он ли причиной того расстройства, на которое она намекнула? Подобное сомнение пришло Моррису в голову — но он не сказал ничего.

— Я полагаю, вы получили мое письмо, — продолжала она.

— Я пришел поблагодарить вас за него.

— Я обязана была сказать вам о болезни сэра Джервиса.

— Вы так ласково написали мне, — напомнил ей Албан. — Вы упомянули о наших разногласиях, так кротко и так снисходительно…

— Если бы я написала вам несколько попозже, — перебила она, — тон моего письма, может быть, был бы менее приятен вам. Я отправила письмо на почту, прежде чем меня навестил ваш друг, который сказал мне кое-что…

— Вы говорите о докторе Олдее?

— Да. Он сделал все что мог; он был упорен, но опоздал. Я написала миссис Рук и получила ответ.

Она указала на письмо, лежавшее на ее письменной шкатулке.

Албан все понял и с отчаянием на нее взглянул.

— Неужели этой гадкой женщине суждено ссорить нас каждый раз! — воскликнул он.

Эмили молча подала письмо. Албан не хотел его взять.

— Несправедливость, с которой вы относитесь ко мне, нельзя поправить таким образом, — сказал Моррис. — Вы думаете, что посещение доктора было условлено между нами? Я не знал, что он намерен быть у вас. Мне не было никакой надобности посылать его к вам — и я не должен вмешиваться в ваши отношения с миссис Рук.

— Я не понимаю вас.

— Вы меня поймете, когда я скажу, чем закончился мой разговор с доктором Олдеем. Я покончил со всяким вмешательством; покончил со всякими советами. Каковы бы ни были мои сомнения, всякие дальнейшие разыскания в каком бы то ни было отношении прекратились; я принес эту жертву для вас. Я сделал это из уважения к доктору Олдею. Смешные убеждения! Смешные опасения! Люди в болезненном настроении духа всегда себя терзают. Как бы я ни страдал, мои переживания ничего не значат, только бы вы были спокойны. Я никогда не буду идти вам наперекор или сердить вас. Имеете вы теперь лучшее мнение обо мне?

Она дала ему самый лучший ответ — протянула руку.

— Могу я ее поцеловать? — спросил он робко, как юноша, обращающийся к предмету своей первой любви.

Она чуть было не засмеялась.

— Да, если хотите, — сказала она мягко.

— Вы позволите мне приходить к вам?

— Охотно — когда вернусь в Лондон.

— Вы уезжаете?

— Сегодня я отправляюсь в Брайтон погостить у мисс Лед.

Тяжело было лишиться Эмили в тот самый день, когда они начали понимать друг друга. Выражение обманутого ожидания пробежало по лицу Албана. Он встал и подошел к окну.

— Мисс Лед? — повторил он, обернувшись к Эмили, как будто его поразила какая-то мысль. — Я слышал в школе, что мисс де Сор проведет каникулы у мисс Лед?

— Да.

— Это та самая девица, — продолжал он, — которая была у вас?

— Та самая.

— Мисс де Сор — ваша новая приятельница, — вздохнул после некоторого молчания Албан. — Вам нравится она?

— Я должна поближе узнать мисс де Сор, — ответила Эмили, — прежде чем могу решить.

— День вашего возвращения в Лондон назначен? — спросил Албан.

— Нет еще, — ответила она, — я даже не знаю, сколько времени останусь там.

— Через две недели, — продолжал Моррис, — я приду в мой класс — скучен он будет без такой ученицы, как вы. Верно, мисс де Сор вернулась в школу с мисс Лед?

Эмили не могла объяснить уныния в выражении его лица и в голосе, которым он задал этот неважный вопрос. Она старалась развлечь его, ответив беспечно:

— Мисс де Сор будет гостьей, а не ученицей. Вы желаете короче познакомиться с нею?

— Да, — ответил он серьезно, — теперь желаю, когда узнал, что она ваш друг. — В приятном обществе время проходит быстро, — продолжал он, — вы можете остаться в Брайтоне долее, чем предполагаете; и мы, может быть, встретимся с вами. Если случится что-нибудь…

— Что-нибудь серьезное? — спросила Эмили.

— Нет, нет! Я только хочу сказать, что если я могу быть вам полезен, то в таком случае вы напишете мне?

— Вы знаете, что я напишу!

Алану не удалось скрыть свое тревожное состояние; человека, менее способного скрывать свои чувства, не было на свете.

— Вы растревожены и расстроены, — сказала Эмили. — Не моя ли это вина?

— Ваша вина? О, не думайте! У меня есть дни скучные и веселые — а именно теперь мой барометр опустился до скуки.

Голос его ослабел, несмотря на его усилия сдержать себя; он отказался от этих усилий и взял шляпу, чтобы уйти.

В тот же день Эмили была в Брайтоне.

Когда она вошла в гостиную, там была одна Франсина. Прежде всего мисс де Сор остановила служанку, которая провела Эмили.

— Отнесли вы мое письмо на почту?

— Отнесла, мисс.

Она знаком отпустила служанку и в избытке гостеприимства непременно захотела расцеловать Эмили.

— Знаете ли, что я сделала? — сказала она. — Я написала к Сесилии, адресовав письмо на имя ее отца в Нижнюю палату. Я имела глупость забыть, что вы можете дать мне ее адрес в Швейцарии. Вы, я надеюсь, не против того, чтобы я полюбезничала с нашей милой прелестной лакомкой? Для меня так важно окружить себя влиятельными друзьями — и разумеется, я передала ей ваш поклон. Не смотрите так сердито! О, не думайте о мисс Лед. Вы увидите ее, когда она проснется. Больна? Разве такие старухи бывают больны? Она только легла заснуть после ванны. Купаться в море в ее-то годы! Как она должна пугать рыб!

Показав Эмили ее спальню, Франсина повела ее в свою комнату.

Там Эмили увидела одну вещь, которая привела ее в негодование. На туалете стоял карикатурный портрет миссис Элмазер. Это был эскиз карандашом — плохо сделанный, но чрезвычайно похожий.

— Я не знала, что вы художница, — заметила Эмили.

Франсина презрительно захохотала — скомкала карикатуру и бросила в корзинку.

— Ах вы насмешница? — весело воскликнула она. — Если бы вы пожили скучной жизнью в Сан-Доминго, и вы бы научились пачкать бумагу. Может быть, из меня вышла бы художница, если бы я была так талантлива и трудолюбива, как вы. А я только научилась немножко рисовать — и мне надоело. Я пробовала лепить из воска — и мне надоело. Кто, вы думаете, меня учил? Одна из наших невольниц!

— Невольница?! — воскликнула Эмили.

— Да — мулатка, если вы желаете знать подробно. Дочь англичанина и негритянки. В молодости (по крайней мере, она сама так говорит) она была красавица, любимица своего господина; он сам ее образовал. Кроме рисования и живописи, она умела лепить из воска, петь и играть на фортепиано — столько талантов растрачено на невольницу! Когда ее господин умер, мой дядя купил ее вместе с имением.

Эмили выразила сострадание — к несказанному удивлению Франсины.

— Ах, душа моя, вам не надо жалеть о ней! Сафо была продана за большую цену, хотя она была уже не молода. Она перешла к нам по наследству со всем остальным имением и привязалась ко мне, когда увидела, что я не уживаюсь с отцом и матерью. Сафо представляла собой странную смесь. Это была женщина с белой и черной стороной характера. По целым неделям она держала себя в руках. Потом делалась такой же негритянкой, как ее мать. Рискуя своей жизнью, она, убегала в лес и, спрятавшись, глядела на страшное колдовство и идолопоклонство негров; они непременно убили бы мулатку, если бы увидели, что она подсматривает за их обрядами. Я раз пошла за нею, но страшный вой и шум в темном лесу напугал меня. Негры подозревали ее, и об этом я узнала. Я предостерегла ее, это спасло ее жизнь. И с того времени Сафо полюбила меня. Видите, я могу говорить с похвалой даже о невольнице.

— Я удивляюсь, что вы не привезли ее с собой в Англию, — сказала Эмили.

— Во-первых, — ответила Франсина, — она принадлежала моему отцу, а не мне. Во-вторых, она умерла. Мулаты предполагают, что ее отравили какие-то враги. Сафо сама говорила, что она испорчена.

— Что она этим хотела сказать?

— Глупое суеверие, душа моя. Когда Сафо умирала, то в ней преобладала негритянская сторона, — вот вам объяснение. Я слышу, старуха идет по лестнице. Встретьте ее, прежде чем она войдет сюда. Я только в своей спальне могу укрываться от мисс Лед.

Утром Эмили имела разговор со своей бывшей наставницей. Мисс Лед выслушала, что девушка ей сказала о миссис Элмазер, и употребила все силы, чтобы успокоить Эмили.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, дитя мое, предполагая, что Франсина имеет серьезные намерения. Она ко всему относится легкомысленно. Вы можете положиться на мою молчаливость, а остальное предоставьте старой служанке вашей тетки и мне.

Миссис Элмазер приехала аккуратно в назначенное время. Ее провели в комнату мисс Лед. Франсина — решившись не принимать личного участия в этом деле — пошла гулять. Эмили ожидала конца встречи.

После продолжительного разговора мисс Лед вернулась в гостиную и объявила, что дала согласие нанять миссис Элмазер.

— Миссис Элмазер так хорошо известна вам и так долго служила вашей тетке, что для Франсины очень важно иметь возле себя именно такую женщину. Словом, я могу на нее положиться.

— Одно слово, прежде чем вы уйдете, — сказала Эмили. — Спрашивали вы ее, почему она оставила мою тетку?

— Милое дитя, женщина, прослужившая двадцать пять лет на одном месте, имеет право не разглашать своих секретов. Я поняла, что у нее на это есть причины и что она не считает нужным рассказывать о них.

Теперь уже Эмили могла только надеяться, что любопытство Франсины со временем пройдет.

— Обещайте написать мне, как вы будете уживаться с мисс де Сор, — попросила она служанку, когда та вышла к девушке.

— Вы говорите это так, мисс, как будто не надеетесь на меня.

— Я говорю это, потому что приняла участие в вашем устройстве. Обещайте написать.

Миссис Элмазер обещала и поспешила уйти — ей нужно было успеть на последний поезд в Лондон. Там еще оставались кое-какие дела.

Эмили смотрела на нее из окна, пока ее было видно.

— Желала бы я положиться на Франсину! — сказала она себе.

— В каком отношении?

Франсина тотчас показалась в дверях.

Не в натуре Эмили было уклоняться от прямого ответа. Она без малейшей нерешимости дополнила свою неоконченную мысль.

— Я желала бы положиться на вас в том отношении, что вы будете добры к миссис Элмазер.

— А вы боитесь, что я буду ее мучить? — спросила Франсина. — Как я могу поручиться за себя? Я не могу заглядывать в будущее.

— Хоть раз в жизни не можете ли вы говорить серьезно? — спросила Эмили.

— Хоть раз в жизни можете ли вы понять шутку? — откликнулась Франсина.

Эмили не ответила ничего. Она мысленно решила сократить свое пребывание в Брайтоне.

Глава XXXII

В серой комнате

Дом, в котором жила мисс Лед со своими ученицами, был выстроен в начале столетия богатым торговцем, гордившимся своими деньгами.

После его смерти мисс Лед взяла Незервудс (так назывался этот дом); найдя свое прежнее жилище недостаточным для все увеличивающегося числа учениц. Она заключила контракт на умеренных условиях. Незервудс не привлекал никого из значительных лиц. Место было прекрасное, но не было никакой земли, даже парка. Кроме нескольких акров, на которых стояло здание, вся остальная окрестная земля принадлежала отставному адмиралу, который сердился на попытку купца низкого происхождения занять место джентльмена. Адмирал не принял никаких предложений продать свою землю. Охота не представляла привлекательности для жильцов, и ловля рыбы в единственном ручье в окрестностях была разрешена всем. Вследствие этих невыгод, представители торговца должны были выбирать: или отдать Незервудс для устройства дома умалишенных, или сдать его почтенной содержательнице модного пансиона. Они решили дело в пользу мисс Лед.

Перемена в положении Франсины совершилась в этом обширном доме без всяких неудобств. Там еще оставались незанятые комнаты. С открытием школы Франсине предложили на выбор две комнаты в одном из верхних этажей и две комнаты в нижнем. Она выбрала последние. Ее гостиная и спальня сообщались одна с другой. Гостиная, оклеенная хорошенькими светло-серыми обоями, с занавесками такого же цвета, была названа Серой комнатой. В ней было французское окно, отворявшееся на террасу, из которой виднелся сад. На стенах висели старые гравюры. Ковер был под цвет занавескам, деревянная легкая мебель придавала веселость комнате и составляла ее красоту.

— Если вы будете здесь недовольны, — сказала мисс Лед. — Я потеряю всякую надежду на вас.

Франсина ответила:

— Да, это очень мило, но жаль, что комнаты так малы.

Двенадцатого августа возобновилась рутина школы. Албан Моррис нашел в своем классе двух новых учениц вместо Эмили и Сесилии. Миссис Элмазер заняла свое новое место. Она произвела неприятное впечатление в людской — не потому что была безобразна и стара (как объяснилась красивая главная горничная), а потому что не хотела говорить. Предубеждение против молчаливости так же закоренело, как и предубеждение против рыжих волос.

Вечером в первый день возобновившихся уроков, когда девушки были в саду после чая, Франсина наконец закончила убранство своих комнат и отпустила миссис Элмазер отдохнуть. Стоя у окна, вест-индская наследница спрашивала себя, чем ей лучше теперь заняться. Она посмотрела на девиц, прохаживавшихся по лужайке, и решила, что они не стоят серьезного внимания со стороны особы, находившейся в таком особенном положении, как она. Она повернулась и посмотрела вдоль террасы. На дальнем конце высокий человек медленно прохаживался взад и вперед, повесив голову и засунув руки в карманы. Франсина узнала грубого учителя рисования.

Она вышла на террасу и позвала его. Он остановился и поднял голову.

— Вы меня зовете? — откликнулся он.

— Разумеется, вас!

Она сделала несколько шагов к нему и поощрила его своей улыбкой.

— Помните, как грубо поступили вы со мной в тот день, когда рисовали в беседке? — спросила Франсина с капризной шутливостью. — Я надеюсь, что на этот раз вы будете любезны. Я намерена сделать вам комплимент.

Он ждал с раздражающим спокойствием. Морщины между его бровями казались глубже прежнего. На этом мрачном лице, таком угрюмом и так решительно спокойном, виднелись и признаки тайной озабоченности. Школа без Эмили представляла самое сильное испытание его терпению с того времени, когда его бросила невеста.

— Вы художник, — продолжала Франсина, — и следовательно, человек со вкусом. Я желаю узнать ваше мнение о моей гостиной. Приглашается критик, пожалуйста, войдите.

Ему, по-видимому, не хотелось принять это приглашение — потом он передумал и пошел за Франсиной. Она посещала Эмили, она, может быть, сделается другом Эмили. Он вспомнил, что уже пропустил случай изучить ее характер.

— Очень мило, — заметил он, осматривая комнату и, по-видимому, не интересуясь ничем, кроме гравюр.

Франсина хотела пленить его. Она подняла кверху свои брови и всплеснула руками, возразив:

— Вспомните, что это моя комната, и поинтересуйтесь ею для меня!

— Что же вы желаете, чтобы я сказал?

— Подите сюда и сядьте возле меня.

Она дала ему место возле себя на диване. Ее единственное любимое стремление — желание возбуждать зависть в других — выразилось в ее следующих словах:

— Скажите что-нибудь любезное, — ответила она, — скажите, что вы желали бы иметь такую комнату!

— Я желал бы иметь ваши гравюры, — заметил он, — довольно вам этого?

— Было бы недовольно — от всякого другого. Ах, мистер Моррис, я знаю, отчего вы так не любезны! Вы несчастливы. Школа лишилась своей единственной привлекательности, нашей милой Эмили. Вы это чувствуете — знаю, что вы это чувствуете.

Она увеличила эффект этого сочувствия вздохом.

— Чего не дала бы я, чтобы внушить такую преданность к себе! Я не завидую Эмили, я только желаю… — Она остановилась в замешательстве и раскрыла свой веер. — Не правда ли, он красив? — сказала она, будто бы желая переменить разговор.

Албан поступил, как медведь, он начал говорить о погоде.

— Мне кажется, у нас еще не было такого теплого дня, — сказал он, — не удивительно, что вам нужен веер. Незервудс в это время года — место жаркое.

Она сдержала свою досаду.

— Я действительно страдаю от жары, — согласилась она с безропотностью, в которой заключался кроткий упрек, — здесь так тяжело и душно. Может быть, моя грустная жизнь вдали от родины и друзей делает меня чувствительной к безделицам? Как вы думаете, мистер Моррис?

— Мисс Лед сняла дом весной, — ответил он, — и только несколько месяцев спустя приметила этот недостаток. Видите ли, долина окружена холмами, и с трех сторон горы. Зимой подобное местоположение спасает от ветров, но летом здесь настоящая Сахара. Некоторые девушки так страдают, что их посылают домой.

Франсина вдруг заинтересовалась тем, что он говорил.

— Вы хотите сказать, что девушки заболевали?

— Нет. Они дурно спали, теряли аппетит, вздрагивали при малейшем стуке. Словом, их нервы были расстроены.

— А дома, на другом воздухе, они поправлялись?

— Несомненно, — ответил он, ему уже начал надоедать этот разговор. — Могу я взглянуть на ваши книги?

Любопытство Франсины еще не истощилось.

— Вы знаете, откуда родом эти девушки? — спросила она.

— Я знаю, где жила одна. Это была самая лучшая из моих учениц — и я помню, что она жила в Йоркшире.

Ему так надоело это пустое любопытство — как ему казалось, — что он встал со своего места.