Смешная девчонка Хорнби Ник

– Это накладывает на нас слишком большие обязательства, – пояснила Софи.

– Согласен, – кивнул Клайв.

– Повторяю еще раз, если кто не понял, – сказал Билл. – Персонажи у нас вымышленные. По сценарию они женаты. В жизни вы свободны. Никто не заставляет вас строгать детей.

– Мы даже персонажей, черт побери, не заставляем строгать детей, – добавил Тони. – Мы заставляем их только рассуждать на эту тему. Они женаты уже год – и ни один не выказал ни малейшего интереса к созданию полноценной семьи.

– Я не нанимался папашу играть, – сказал Клайв. – У меня совершенно другая задача.

– Повторяю еще раз для особо сообразительных, – стоял на своем Билл. – Персонажи у нас вымышленные. В жизни…

– Если я стану вымышленным отцом, – сказал Клайв, – у меня появятся реальные обязательства перед моими вымышленными детьми.

– Ага, – сказал Тони, – вот где собака зарыта. Не знаю, откуда у тебя такие сведения, но они не верны. По закону актер-комик не несет ответственности за предусмотренных сценарием иждивенцев.

– Понятно, вы держите меня за идиота, – сказал Клайв. – Но запутался не я один. Запуталась уйма народу. Зрители. Уже поползли разговоры. То ли еще будет, если Джим станет отцом.

– Какие еще разговоры?

– Люди… – Клайв нервно покосился на Софи. – Люди считают, что я должен сидеть дома с Барбарой.

– В какое время?

– В любое, когда я не дома.

Заинтригованные, все смотрели на него.

– Почему они так считают?

– Откуда мне знать? Со всех сторон несется: «Я Барбаре скажу». И тому подобное. Это я слышу постоянно, как только появляюсь на публике.

– И что ты отвечаешь? – поинтересовалась Софи. – Как реагируешь на такие выпады?

– Ничего не отвечаю! Не прерывать же ужин с коллегой.

– Разве не мы – твои коллеги?

– С коллегой по актерскому цеху.

– И все же я не понимаю, – продолжала Софи. – Вот зашел ты в паб…

– Ну допустим, – сказал Клайв.

– …выпить пива с приятелем…

Софи оставила небольшую паузу, но Клайв этим не воспользовался.

– …а окружающие говорят, что нажалуются Барбаре? С какой стати?

– Да пусть себе говорят, – вмешался Тони.

– Но мне неприятно, – заявил Клайв. – И к тому же это оскорбительно для моих… для моих коллег.

– Для тех приятелей, которые у стойки потягивают пиво?

– Я вот о чем подумал… – Билл рассеянно почесал подбородок. – Не оттого ли все путаются, что ты и вправду спишь с актрисой, которая играет Барбару?

– Люди этого знать не могут.

– Теперь определенно знают, – возразила Софи. – Людям, похоже, больше говорить не о чем, кроме как о моей интимной жизни.

– Я имею в виду – обидно для тебя, Клайв, – уточнил Билл. – Если бы тебе было плевать, знает Барбара или нет, ты, наверное, пропускал бы мимо ушей их угрозы сообщить Барбаре.

– Им нечего сообщить Барбаре, – сказал Клайв.

– То есть тебе нечего ей сообщить.

– Я хочу сказать одно: сниматься в популярном ситкоме – та еще холера, – сказал Клайв. – И я не желаю усугублять такое положение. Что, если я уйду?

– Это кто сейчас говорит: Джим или Клайв?

– Разумеется, Клайв, если ты, идиот, еще не понял!

– Но если ты уйдешь, мы не сможем делать сериал «Барбара (и Джим)», – заметил Билл.

– Это самый большой комплимент, который я от тебя слышал.

– Сериал будет называться просто «Барбара», – добавила Софи. Это была ее излюбленная колкость.

– Вот это меня и тревожит, – сказал Клайв. – Если я брошу Барбару с ребенком, мне и вовсе проходу не дадут. Затравят.

– А ты, Софи? – спросил Деннис. – Почему ты не хочешь детей?

– Хочу, – ответила Барбара. – Только не от него.

– Надо было до свадьбы соображать, – сказал Клайв.

Деннис вдруг понял, что сентенция Билла больше не работает: Барбара и Джим перестали быть вымышленными персонажами. Их оживили любовь и доверие публики; теперь им требовались забота и опека. А он мог дать и то и другое, поскольку дома опекать было некого. У него теплилась надежда, что и остальные испытывают сходные чувства.

Эпизоды были в основном рассчитаны на двоих – такой формат, похоже, устраивал и сценаристов, и актеров, и критиков. Но поскольку действие «Годовщины» происходило в шикарном ресторане, Тони с Биллом включили в сценарий еще одну пару – пожилых мужа и жену за соседним столиком: те наводят ужас на Барбару и Джима, громогласно обрушивая друг на друга накопившиеся обиды и супружеские разочарования, а в финале Джим даже вынужден их разнимать, потому что жена молотит мужа кулаками по голове.

Придя на работу в среду утром, Деннис застал приглашенных актеров под дверью репетиционной; оба сидели с недоуменным видом. Мужчина явился в галстуке-бабочке, а женщина – в шляпке времен Мэри Пикфорд. Оба сгорали со стыда: они убавили себе возраст. В актерском отделе Деннис специально оговорил типажи: пара слегка за шестьдесят, муж – свежеиспеченный пенсионер, жена – хорошо сохранившаяся феминистка. Однако эти двое выглядели так, будто на один день были отпущены из дома престарелых. Если выстроить мизансцену в соответствии со сценарием, то репетиция грозила окончиться смертоубийством.

– «Барбара (и Джим)»? – с надеждой спросил старичок.

У него был зычный голос и рафинированный выговор. Если бы галстук-бабочка вдруг заговорил, подумал Деннис, его речь звучала бы именно так.

– Да, мы здесь, – ответил Деннис. – То есть я. Ума не приложу, где остальные.

Они вошли в репетиционную, Деннис поставил чайник, а Дульси и Альфред засуетились со своими пальто, шляпами и текстами. От их одежды и даже от имен веяло нафталином и эдвардианским упадком.

– Мы влюбились в этот материал, – сказала Дульси.

– Вчера до поздней ночи репетировали в постели свой диалог, – добавил Альфред.

Деннис на мгновение лишился дара речи.

– Угу, – опомнился он, – так вы женаты?

Такой вопрос явно задел их за живое.

– Какая у людей короткая память, – печально сказала Дульси Альфреду.

– Да этот юноша, по всей видимости, нас и не знал, – отозвался Альфред. – Уж полвека минуло.

– Сколько вам лет, голубчик? – спросила Дульси.

– Двадцать девять.

– Вот видишь, – повернулась она к мужу.

– А вы спросите у своей мамы, – посоветовал Альфред.

– Обязательно, – пообещал Деннис. Он решил, что лучше не уточнять, о чем именно следует спросить маму.

– А драматурги придут? – спросила Дульси. – У нас есть к ним кое-какие предложения.

– Предложения – это хорошо, – сказал Деннис. – Я уверен, драматурги вас очень внимательно выслушают.

Чтоб неповадно было опаздывать на репетиции.

Билл и Тони появились с новой версией сценария, но только через час. Для Денниса этот час тянулся, как дождливое военное лето в Норфолке, у бабушки с дедом.

– Кто же это к нам пожаловал? – спросил Тони.

– Дульси и Альфред, – с широкой улыбкой сообщила Дульси.

– Работаете в паре?

Улыбка исчезла с лица Дульси.

– Можно и так сказать, – ответил Альфред. Он тянул с объяснениями, но в конце концов понял, что их не избежать. – У нас – семейный дуэт.

– С чем вас и поздравляю, – вставил Билл.

Дульси ободряюще сжала мужу ладонь:

– Не обращай внимания.

– Телевизионщики, – мрачно выговорил Альфред.

Тони озадаченно уставился на Денниса, но тот не придумал, как без слов намекнуть, что Дульси с Альфредом, по всей вероятности, прославились в годы Первой мировой и что их брак, вероятно, стал событием национального масштаба.

– Мы тут сделали для вас кое-какие наметки, – обратился Альфред к Тони и Биллу. – Не затрагивающие основной линии.

– Рассматривайте их как наблюдения, – сказала Дульси.

– А вы не возражаете, если мы вообще не будем их рассматривать? – любезно осведомился Билл.

Дульси ахнула и зажала рот ладошкой.

Софи с Клайвом прибежали последними.

– Мы тоже профессионалы, – заверила Софи Альфреда и Дульси. – Просто мы знали, что сценарий принесут с опозданием.

– Мы – ваши горячие почитатели, – сказал Альфред.

Старичок с надеждой заглянул ей в глаза и улыбнулся. Софи поблагодарила и тоже улыбнулась. От нее, безусловно, ждали большего, но ей ничего не приходило на ум, и это промедление, отсутствие встречной похвалы и уважения к многолетним заслугам еще раз ударило по самолюбию супругов, еще раз заставило их взяться за руки.

– Представьте, мы до сих пор выступаем, – сообщила Дульси.

– И до сих пор вместе, – подхватил Альфред.

– Видим, видим, – сказал Клайв. – Чудо.

Он обвел взглядом остальных, желая убедиться, что те, как и он сам, уже лезут на стенку. Долголетие – и супружеское, и актерское – было для всех суровым назиданием.

– К делу, – скомандовал Деннис.

Они прочли сценарий по ролям – и текст, будто прочистив горло, заиграл новыми, яркими интонациями, несмотря на лишенный нюансов и мелодичности зычный рев Альфреда. Дульси оказалась на удивление хороша. Она играла настолько умно и тонко, что Билл и Тони тут же дописали для нее пару новых реплик.

И что произошло: Барбара и Джим вдруг стали центром мироздания, где не было ничего важнее их брака; все прочее отодвинулось на второй план. Клайв сделался умным, добрым и надежным; Софи, как бывает с женщиной, которая любима, излучала уверенность и защищенность. Деннис упивался этой компанией, Тони – простотой и естественностью зрелища, Дульси с Альфредом – молодостью и устремлениями остальных. Мир исполнился такой радости, что Тони даже стал опасаться, уж не опустились ли они с Биллом до дешевых сантиментов, но их герои сталкивались с естественными трудностями, разговаривали естественными фразами – сентиментальностью здесь и не пахло. Дело было в сценическом воплощении: оно заставляло с нетерпением ожидать следующей недели, следующего эпизода, следующего сезона – оно само по себе давало надежду и героям, и всем, кто отождествлял себя с ними. Тони решил отныне всегда работать в формате получасовой комедии. Здесь таился ключ к здоровью, благополучию и счастью.

– Теперь будем каждый сезон снимать эпизод годовщины, – сказал Деннис.

– Как минимум пятьдесят лет, – подхватила Софи.

Дульси с Альфредом печально улыбнулись.

– Ой, – спохватилась Софи. – Простите.

– В любом случае Барбара и Джим вряд ли будут ежегодно сидеть в одном и том же ресторане, рядом с одной и той же парой, – сказал Клайв.

Когда прошла запись, они усадили в такси Дульси с Альфредом, а сами устроились в «Клубе Бибиси», где выпили вина и поболтали о старости.

– Жалкое зрелище, правда? – сказал Клайв.

– А чем еще им себя занимать? – спросила Софи.

– Решать кроссворды. Выращивать цветы. Складывать пазлы. Да что угодно – только не выходить на сцену.

– И то верно, – согласился Деннис. – Люди одной ногой на кладбище. Пусть бы смирились, что их время ушло.

– Я вижу в ней себя, – призналась Софи. – Меня будут гнать в дверь, а я полезу в окно.

– Гнать точно будут, – подтвердил Клайв. – Судьба наша такая.

За неделю до начала работы над вторым сезоном к Деннису в столовой подошел Барри Баннистер, режиссер передачи «Покуривая трубку». Деннис, который терпеть не мог «Покуривая трубку», тем не менее смотрел эту программу каждый вечер. Там бородатые мужчины в очках (но уже без трубок: трубки недавно запретили, чтобы не осложнять жизнь оператору) с невыносимой самоуверенностью разглагольствовали о Боге и ядерной бомбе, о театре и классической музыке. Деннис тоже ходил с бородой и в очках, да к тому же курил трубку, но не уподоблялся пустобрехам Баннистера. В сетке вещания передача «Покуривая трубку» стояла последней и заканчивалась в 23:20; Деннис даже задумывался, не специально ли Бибиси нагоняет на зрителей скуку – чтобы навеять трудящимся Британии здоровый сон.

– Знаешь Вернона Уитфилда? – спросил Баннистер.

Деннис прыгнул в ближайшую кроличью нору, которая вела в целый лабиринт смежных туннелей. От каждого отходили камеры унижений и боли: письма, заложенные в книги, холодные постели, обманы, слезы, а под конец – длинный стих о разлуке, который рыдающая Эдит продекламировала голышом, никак не объяснив ни стих, ни свою наготу. Секунды тикали, а Деннис лишь безучастно улыбался Баннистеру. После ухода Эдит такое случалось с ним нередко. В магазинах, в пабах, на рабочих совещаниях он, бывало, с минуту молчал, как потерянный. А придя в себя, зачастую обнаруживал, что о нем успели забыть. Разговоры шли своим чередом, продавцы обслуживали других покупателей. С одной стороны, он твердил себе, что рад окончанию своего брака, а с другой – так и не сумел приспособиться к этому потрясению и безмерной усталости.

– Алло! – окликнул его Баннистер. – Проверка связи.

– Извини, – сказал Деннис. – Не выспался.

– Вернона Уитфилда, говорю, знаешь?

– Понаслышке. А так не знаю.

– Короче: после возобновления твоего ситкома он собирается прийти к нам на «Трубку» с разгромным отзывом.

– Ему что, вожжа под хвост попала?

– Ничего личного, – сказал Баннистер, и Деннис едва удержался, чтобы не выложить ему факты обратного свойства. – Просто он считает, что Бибиси не должна опускаться до уровня глупых комедий о необразованных женщинах. Это его слова, а не мои.

– И чего ты от меня хочешь?

– Я подумал: может, ты тоже придешь, чтобы отстоять свою позицию?

– Почему я? Почему не Тони с Биллом? Почему не актеры?

– Да потому… Потому что ты – продюсер и режиссер. Тебе и карты в руки, согласен? Как-никак, в Кембридже учился, язык хорошо подвешен, беседу поддержать умеешь. Пойми правильно: мы не против тех, у кого нет этих преимуществ…

– Надо же, какая толерантность.

– …но, с нашей точки зрения, интересно как раз то, что ты, условно говор, сделал свой выбор в пользу оппозиции.

– А кто составляет оппозицию?

– Развлекательное вещание.

– Ты считаешь развлекательное вещание «оппозицией»?

– Лично я – нет. Но, сдается мне, гости нашей программы считают именно так. И кстати, немалая часть нашей аудитории тоже.

Значит, это правда, подумал Деннис. У него и раньше возникали такие подозрения, просто никто еще при нем не высказывался напрямую. В коридорах Бибиси, там, где погрязнее, сновали злобного вида субъекты, которые держали комедийный жанр за врага. Им хотелось, чтобы люди навек разучились смеяться.

– А чего добиваются Вернон Уитфилд и иже с ним?

– В каком смысле?

– Ну, если мы – оппозиция… Как он прижмет нас к ногтю? Потребует нашего отстранения от эфира?

– Вряд ли. Очевидно, предположит, что вашему сериалу место скорее на коммерческом канале. Я за него не скажу, но он, видимо, будет утверждать, что, мол, нечего тратить деньги налогоплательщиков на зарплату Софи Строу.

У Денниса имелись личные счеты к Вернону Уитфилду, а помимо этого, для ненависти к Вернону Уитфилду и его братии у него были причины философского, политического и общекультурного свойства. Мысленно Деннис все чаще представлял, как убийственными доводами обращает кого-нибудь из этой своры – обычно самого Вернона Уитфилда – в большого, истошно ревущего младенца, и сейчас подвернулась возможность претворить эти фантазии в жизнь. Вот только хватит ли у него пороху?

– Что ж, можно попробовать, – сказал он.

Деннис не знал, можно ли подготовиться к теледебатам с известным интеллектуалом, как боксер-тяжеловес готовится к матчу с Кассиусом Клеем, но старался как мог. В ночь перед эфиром программы «Покуривая трубку» он лежал без сна, пытаясь предвосхитить каждый удар, на какой только способен Вернон Уитфилд, и продумать действенную линию атаки. Что скажет ему Уитфилд? Чем, интересно, может вызывать негодование такой ситком, как «Барбара (и Джим)», или любая другая мало-мальски приличная юмористическая передача? Не думает ли Уитфилд, что эти программы – дешевка? И правомерно ли называть дешевкой умную, крепко сбитую комедию? А может ли Деннис привести примеры умных комедий? Нет, не может. То есть, конечно, может, только Вернон Уитфилд тут же объявит, что они глупые, тогда Деннису придется возразить: нет, умные, а Уитфилд скажет: нет, глупые.

А если Уитфилд станет талдычить, что деньги налогоплательщиков должны расходоваться лишь на такие вещи, которые простым людям вовсе даже не интересны? Что тогда скажет Деннис? Он скажет: кто такой Уитфилд, чтобы сажать рядовых граждан на трудноусвояемую интеллектуальную диету? Прямо так и скажет. А вдруг Уитфилд спросит: почему, собственно, вы считаете, что рядовым гражданам противопоказана трудноусвояемая интеллектуальная диета, и кто из нас двоих ставит себя выше простого народа? Вот тогда-то Деннис ему и вставит: а вы, уважаемый, почему, собственно, считаете, что можно спать с чужими женами? После этого они сойдутся в рукопашной, Деннис сядет на голову Уитфилду, и тот запросит пощады. Тут Деннис понял: если лежать без сна и мандражировать, ни к чему хорошему это не приведет, но сна не было ни в одном глазу. Наутро его шатало от изнеможения и страха.

Барри Баннистер представил их в актерском фойе, они пожали друг другу руки и сделали вид, что пришли на рядовую встречу бородатых интеллектуалов в ночном эфире Бибиси. Но стоило Барри выйти, как между ними воцарилось затяжное, неловкое молчание. Сдохну, а первым не заговорю, подумал Деннис.

– Спасибо, что не накаляете обстановку, – сказал наконец Уитфилд. – Весьма достойно с вашей стороны.

– Это вы в каком же смысле? – приветливо спросил Деннис, внезапно увидев способ накалить обстановку так, как Уитфилду и не снилось – и более того, как не снилось даже ему самому в наиболее изощренных фантазиях.

Уитфилд вытаращился на Денниса, пытаясь понять, действительно ли тот остался в неведении.

– Ладно, проехали, – сказал Деннис. – Извините. Не важно.

– Хорошо. Должен признать, вы – джентльмен, – произнес Уитфилд с видом человека, который сказал все, что хотел.

– Каждому свое.

– Это так, – неуверенно выговорил Уитфилд. – Значит… мы не будем?..

– Простите?

– Спорить о вкусах?

– Наверное, нет, – ответил Деннис. – Я считаю, это бессмысленно.

– Разумеется.

– Но я приношу вам свои извинения.

– А я – вам, – выдавил Уитфилд.

– Что вы, что вы, не извиняйтесь, – сказал Деннис.

Его тошнило, он с трудом заставлял себя смотреть в глаза своему противнику и едва сдерживал злые слезы – такое в последний раз было, когда ему исполнилось двенадцать лет. Но сейчас расстановка сил оказалась в его пользу, и чтобы удержать преимущество, ему пришлось перебороть и рвоту, и рыдания.

– Неужели за истекшую неделю не стало лучше? – спросил Деннис.

– За истекшую неделю?

– «Барбара (и Джим)»?

– Сериал?

– Естественно. А вы о чем подумали?

Уитфилд погрузился в молчание, а потом ответил:

– Я подумал, что у вас возникло желание поговорить об Эдит.

– Что вы, – ужаснулся Деннис. – Боже сохрани. Только о сериале.

– Вы же знаете, ваш сериал мне не нравится, – изрек Уитфилд.

– Мы ведь уже согласились: каждому свое, – повторил Деннис.

Он беспокоился, не преждевременно ли раскрывает карты, но видел, насколько разозлился Уитфилд из-за того, что ему так долго морочили голову.

– Я, конечно, и раньше смотрел отдельные серии. Но то, что я увидел на минувшей неделе, оказалось, на мой взгляд, ниже всякой критики.

Этот эпизод, озаглавленный «Речь», получился, к огорчению Денниса, неважно. Сама идея была неплоха: Джима приглашают выступить в Оксфорде, где он когда-то учился. Барбара, прослушав речь мужа, вносит небольшие коррективы, а потом вызывается его сопровождать. В Оксфорде она сначала повергает в ужас, а потом очаровывает старого наставника Джима. При всем том в этой серии немного хромала режиссура. Действию недоставало внятности, актовый зал выглядел неубедительно, а исполнитель роли старого профессора и вовсе никуда не годился. Но в данном случае это не имело значения. Вернон Уитфилд обругал бы и самый удачный ситком.

– Но публика в студии умирала со смеху.

– И что из этого? – фыркнул Уитфилд. – Не знаю, где выискивают желающих сидеть в студии.

– Нам не приходится выискивать, – сказал Деннис. – Зрители сами заказывают билеты. Приезжают к нам автобусами, со всех концов страны.

– Понимаю, – сказал Уитфилд.

– Они – простые люди.

– Не сомневаюсь, – сказал Уитфилд. – Именно это и внушает мне беспокойство.

У Денниса в конце концов стали чесаться руки, его определенно провоцировали на конфликт. Люди, по воскресеньям выбиравшиеся из дому, чтобы посмотреть, как снимается «Барбара (и Джим)», были совершенно нормальными; точнее говоря, они, с его точки зрения, вполне убедительно представляли многомиллионную аудиторию телезрителей. Время от времени Деннис садился где-нибудь в заднем ряду и прислушивался к разговорам. В промежутках зрители обсуждали свою поездку, работу, сетовали, что не могут выпить чашку чая или покурить. А иногда до него доносились (порой в искаженном виде, но неизменно цитируемые с восторгом) отдельные реплики, а то и пересказы предыдущих эпизодов, адресованные соседям, которые и без того знали их содержание и, согласно кивая, дополняли чужие рассказы памятными деталями. Зрители, приехавшие из самых отдаленных мест, всегда испытывали душевный подъем, невзирая на усталость. Им даже не верилось, что в студии появятся настоящая Барбара и настоящий Джим. Чем зарабатывают на жизнь эти люди, Деннис не имел понятия, но твердо знал, что среди них нет ни ведущих «Третьей программы», ни обозревателей из литературного приложения к «Таймс». Конечно, его отношение не отличалось беспристрастностью, потому что эта публика любила то же, что и он сам, но одно ему было предельно ясно: это не дураки.

– Чем вам не нравятся простые люди? – спросил Деннис.

– Мне очень нравятся простые люди, взятые по отдельности, – ответил Уитфилд. – Но в массе они внушают мне треогу. У меня такое впечатление, что им изменяет разум. Могу только сожалеть, что Бибиси опускается до их уровня.

– Я бы не сказал, что мы опускаемся до их уровня.

– Об этом и нужно говорить в эфире. Но… к чему сотрясать воздух? На Бибиси мы видим сплошные ипподромы, эстрадные представления и еще поп-группы, где музыканты выглядят и голосят, как питекантропы. А что будет лет через десять? Через пятьдесят? Вы уже позволяете себе шутить с экрана на тему общественных уборных и бог весть чего. Ради какой-нибудь гиены, которая будет завывать от хохота, ваши персонажи – это только вопрос времени – скоро начнут прилюдно срать.

– Кому интересно смотреть, как другие срут? – удивился Деннис.

– Пока никому, – ответил Уитфилд. – Но до этого недалеко, помяните мое слово. Такие веяния уже носятся в воздухе. И пока у меня есть силы, я буду с ними бороться.

– Короче говоря, вы думаете, что «Барбара (и Джим)» приближает появление передачи под названием «Полчаса на горшке»?

– Я не думаю, милый юноша, – я точно знаю.

У Денниса мелькнула мысль: уж не спятил ли окончательно этот тип? А потом: не прикончат ли друг друга они с Эдит? И наконец: не совершат ли они двойное самоубийство, поселившись среди нудистов где-нибудь в Швеции?

За ними пришел Барри Баннистер.

– Другие гости сейчас заканчивают обсуждение событий недели, – сообщил он. – Они останутся вас послушать. Роберт задаст пару вопросов, но в целом он будет только направлять дискуссию. Нам интересен ваш диалог друг с другом.

Мужчина с бородой и в очках, Роберт Митчелл, ведущий ток-шоу «Покуривая трубку», сотрудничал с периодическими изданиями и выступал по «Третьей программе». Сейчас он беседовал с двумя участниками передачи о смерти поэзии.

– Все нормально, – зашептал Барри. – Они закругляются. Через считаные секунды он обратится к вам. Не тормозите. И помните: у нас прямой эфир, так что старайтесь формулировать мысли с первой попытки, ладно?

Они прошли вслед за ним через просвет в огромном занавесе.

– Напрасно ты спутался с Эдит, – шепнул Деннис, и они с Уитфилдом ступили в ослепительное море света, чтобы занять свои кресла.

– Добрый вечер, – громогласно произнес Уитфилд, не дав Роберту Митчеллу закончить фразу и не дождавшись, пока подъедет камера.

По лицу Митчелла пробежала едва заметная тень раздражения; Уитфилд заморгал и покрылся обильной испариной. Он слишком тепло оделся: сорочка с галстуком, шерстяной джемпер и пиджак; Деннис вдруг понял (и даже немного расстроился), что на телевидении его оппонент проиграет всухую.

Уитфилд принялся клеймить развлекательные передачи за низкий интеллектуальный уровень – эта риторика «Третьей программы» навязла у Денниса в зубах. Однако критик больше не моргал, а таращился перед собой, широко раскрыв глаза; белая сорочка мало-помалу становилась прозрачной от пота.

– Хотелось бы узнать, – осторожно начал Деннис, – существует ли иная точка зрения на интеллектуальность.

Уитфилд снисходительно улыбнулся.

– В наше время, конечно, существует, – сказал он. – Я убежден, что приверженцы комедийного жанра нашли способ раздвинуть границы, чтобы включить себя в число интеллектуалов.

– То есть вы утверждаете, что комедия не может быть интеллектуальной?

– В редких случаях может. Например, сатирические передачи последних лет сделаны очень умело.

– Но ведь их авторы и исполнители – выпускники Кембриджа, – заметил Деннис.

– Вот именно, – подтвердил Уитфилд. – Мыслящие ребята.

– А как же Шекспир? – удивился Деннис. – «Много шума из ничего», «Конец – делу венец» и так далее?

– Я вас понял, – сказал Уитфилд. – «Джим и Барбара» – это все равно что Шекспир? Великолепно.

– Шекспир не гнушался веселить простой народ.

– «Простой народ» – последнее прибежище негодяя{44}, – объявил Уитфилд.

– И все же: в чем разница?

– «Много шума из ничего», – проговорил Вернон Уитфилд со злорадством хитреца, заманившего противника в смертельный капкан, – уходит корнями в итальянское Возрождение.