Структура и динамика психического (сборник) Юнг Карл

796 Меня нередко спрашивают, что я думаю о смерти, этом бесспорном завершении индивидуального существования. Большинству из нас смерть видится просто как конец. Смерть – это точка, которая нередко ставится еще до окончания фразы, а за ней следуют лишь воспоминания и не сразу совершающиеся перемены в сознании других. Однако для самого «заинтересованного лица» песок уже высыпался из часов, катящийся камень остановился в своем движении. Когда мы смотрим в лицо смерти, жизнь всегда предстает перед нами в виде иссякающего потока или часов, окончательная «остановка» которых не вызывает сомнений. Никогда так не убеждаешься в этой окончательной «остановке их завода», как воочию наблюдая последние минуты человеческой жизни, и никогда вопрос о смысле и ценности жизни не становится более настоятельным и более мучительным, чем когда видишь, как тело, которое за мгновенье до этого было еще живым, испускает последний дух. Насколько различным представляется нам смысл жизни, когда мы видим молодого человека, борющегося за отдаленные цели и строящего свое будущее, и сравниваем увиденное с образом неизлечимого инвалида или старика, неохотно и бессильно, шаг за шагом опускающегося в могилу! Юность, как хотелось бы нам думать, имеет цель, будущее, смысл и ценность, в то время как наступление смерти – это только бессмысленная остановка. Если юноша испытывает страх перед миром, жизнью и будущим, то каждый из нас найдет это достойным сожаления, бессмысленным, невротическим проявлением; на него будут смотреть как на человека, трусливо уклоняющегося от ответственности перед жизнью. Но когда стареющий человек втайне содрогается и даже испытывает смертельный страх при мысли, что жить ему осталось недолго, то это вызывает солидарный и не менее мучительный отклик в наших сердцах; мы отводим взгляд в сторону и переводим разговор на какую-нибудь другую тему. Оптимизм, с которым мы осуждаем юношу, отказывает нам в этой ситуации. Естественно, мы имеем запас подходящих случаю банальностей относительно жизни, которыми мы время от времени, особенно не задумываясь, делимся с ближними, вроде: «Каждый должен когда-нибудь умереть», «Вы не можете жить вечно» и т. п. Но когда мы одни, и кругом ночь, и так темно и тихо, что мы ничего не слышим и не видим, а в мыслях прибавляем и вычитаем годы и вспоминаем длинный ряд тех неприятных фактов, что безжалостно указывают, как далеко вперед подвинулась стрелка часов и медленно, непреодолимо надвигается стена мрака, которая в конечном счете поглотит все, что я люблю, чем обладаю, чего желаю, на что надеюсь и за что борюсь, тогда все наши глубокие мысли о жизни незаметно исчезают в какое-то неведомое потайное место и страх окутывает нас, как душное одеяло.

797 Многие в юности испытывают в глубине души панический страх перед жизнью (хотя в то же самое время жадно желают ее), и еще больше людей в старости испытывают точно такой же страх перед смертью. Я знал лиц, которые крайне боялись жизни, когда были молоды – а позднее в точно такой же мере страдали от страха перед смертью. Когда они были молоды, они испытывали инфантильные сопротивления естественным требованиям жизни; трезво глядя на вещи, следовало бы сказать, что точно то же самое происходит с ними, когда они стареют, поскольку они испытывают аналогичную боязнь перед одним из естественных требований жизни. Мы настолько убеждены, что смерть – это просто конец некоего процесса, что нам обыкновенно не приходит в голову воспринять смерть как осуществление некоей цели, как мы без колебания, например, воспринимаем свои замыслы и стремления в молодости, в период первых успехов и свершений.

798 Жизнь – это энергопроцесс. Подобно любому энергопроцессу, она в принципе необратима и, следовательно, направлена к некоей цели. Эта цель – состояние покоя. В конечном счете все происходящее с нами – это, так сказать, не более чем изначальное нарушение вечного состояния покоя, которое беспрестанно стремится восстановиться. Жизнь телеологична par excellence, она реализует внутреннее стремление к цели, и живой организм – это система осуществления направленных целей. Концом всякого процесса является его цель. Всякий энергопоток напоминает бегуна, прилагающего величайшие усилия и предельно выкладывающегося, чтобы достичь своей цели. Юношеская жажда мира и жизни, стремление к реализации высоких надежд и осуществлению отдаленных целей являют собой несомненное телеологическое побуждение, исходящее от жизни, побуждение, которое сменяется страхом перед жизнью, невротическими сопротивлениями, депрессиями и фобиями, если на какой-то момент человек застревает в прошлом или уклоняется от риска, без которого невидимая цель не может быть достигнута. С достижением зрелости и в зените биологического существования жизнь ни в коей мере не перестает быть целесообразной. Столь же интенсивно и непреодолимо, с какой она стремилась вверх до наступления среднего возраста, жизнь теперь спускается вниз, ибо цель ныне находится не на вершинах, но в долине, откуда восхождение началось. Кривая жизни подобна параболической траектории реактивного снаряда, который, будучи выведен из своего первоначального состояния покоя, поднимается вверх и затем снова возвращается к состоянию неподвижности.

799 Психологическая кривая жизни, тем не менее, не всегда сообразовывается с этим законом природы. Иногда это начинает ощущаться уже на ранних стадиях восхождения. В биологическом отношении снаряд поднимается, но психологически опаздывает. Мы оказываемся младше своих лет, цепляясь в мечтах за наше детство, будучи как бы не в силах оторваться от него. Мы останавливаем стрелки часов и воображаем, что время остановится. Когда, после некоторой задержки, мы наконец достигаем вершины, мы устраиваемся здесь, чтобы снова в психологическом отношении отдохнуть, и хотя мы ясно видим себя скользящими вниз по другому склону горы, мы все равно не можем оторвать тоскливых взоров от гордо возвышающегося пика, некогда нами достигнутого. Подобно тому как ранее страх служил препятствием для жизни, теперь он точно так же стоит на пути смерти. Можно даже допустить, что страх перед жизнью удерживал нас на ведущем вверх откосе, однако, как раз вследствие этого промедления, мы чувствуем себя тем более вправе закрепиться на вершине, которой мы теперь достигли. И хотя вроде бы очевидно, что, несмотря на все наши сопротивления (теперь вызывающие у нас глубокое сожаление), жизнь снова взяла свое, мы, тем не менее, не обращаем на это внимания и продолжаем пытаться заставить ее остановиться. В результате наша психология утрачивает свою естественную основу. Сознание повисает в воздухе, в то время как кривая параболы опускается вниз со все возрастающей скоростью.

800 Естественная жизнь – питательная почва души. Всякий, кому не удается идти в ногу с жизнью, остается висеть, застывшим и косным, в воздушном пространстве. Вот почему столь многие люди в старости словно деревенеют: их взоры обращены в прошлое, они «прилипают» к нему, с тайным страхом смерти в своих сердцах. Они отстраняются от жизненного процесса, по крайней мере, психологически, и, следовательно, остаются неподвижными «соляными столпами», полными ностальгии и живых воспоминаний о юности, но лишенными живого и деятельного отношения к настоящему. Начиная с середины жизни, только тот продолжает оставаться подлинно живым и бодрым, кто готов умирать вместе с жизнью. Ибо в заветный час жизненного полудня парабола меняет направление на противоположное, рождается смерть. Вторая половина жизни знаменует собой не восхождение, не развертывание, не возрастание и избыток жизненных сил, но смерть, поскольку целью жизни является конец. Отказ принять жизненное предназначение равнозначен отказу принять завершение жизни: и то, и другое означает нежелание жить, а нежелание жить тождественно нежеланию умирать. Рост и упадок образуют единую кривую.

801 Наше сознание отказывается приспосабливаться к этой несомненной истине, пользуясь любой предоставляющейся ему возможностью. Обыкновенно мы «прилипаем» к нашему прошлому и продолжаем пребывать в иллюзии, что по-прежнему молодо выглядим. Быть старым – в высшей степени непопулярно. Никто, похоже, не считает, что не быть в состоянии стареть так же нелепо, как не быть в состоянии вырасти из детских штанишек. Тихий инфантильный мужчина тридцати лет, разумеется, достоин сожаления, зато моложавый семидесятилетний старик разве не восхитителен? И все же оба являются извращенными, начисто лишенными ощущения жизненного стиля психологическими чудовищами. Молодой человек, который не сражается и не покоряет, упустил лучшее в своей молодости, а старик, который не знает, как вслушиваться в тайны ручьев, сбегающих с горных вершин в долины, не ведает смысла – это духовная мумия, не более чем застывший реликт прошлого. Он стоит в стороне от жизни, механически воспроизводя себя вплоть до последней мелочи.

802 Наше относительное долголетие, подтверждаемое материалами современной статистики, – продукт цивилизации. Представители примитивных племен крайне редко достигают престарелого возраста. Приведу пример из личного опыта: когда я наблюдал жизнь примитивных племен Восточной Африки, то видел очень мало мужчин с совершенно седыми волосами, которым могло бы быть за шестьдесят. Но те немногие, что мне встречались, действительно были старыми, казалось даже, что они всегда были такими, настолько полно они ассимилировали свой возраст. Во всех отношениях они являлись именно тем, кем они являлись.

Мы постоянно, только более или менее, являемся тем, кем мы действительно являемся. Словно наше сознание каким-то образом «выскользнуло» из своих естественных корней и с тех пор не знает, как поддерживать ритм, устанавливаемый природой. Создается впечатление, что мы несем наказание за высокомерие сознания, обманным путем заставившего нас поверить, что наше жизненное время – простая иллюзия, в которую могут быть внесены изменения по нашему желанию. (Спрашивается, откуда наше сознание получает свою способность быть столь противоположным природе и что такая его произвольность могла бы означать?)

803 Подобно снаряду, летящему к своей цели, жизнь стремится к смерти. Даже восхождение и расцвет – это лишь ступени и средства для ее достижения. Эта парадоксальная формула является не более чем логическим выводом из того факта, что жизнь стремится к цели и определяется благодаря цели. Я не думаю, что повинен в данном случае в том, что играю силлогизмами. Мы считаем, что у жизни есть цель и смысл на этапе восхождения, почему бы не поступать аналогичным образом и в отношении спуска? Рождение человеческого существа имеет смысл, почему же смерть – нет? В течение двадцати лет и более растущий человек готовится к полному раскрытию своей индивидуальной натуры, почему же пожилому человеку не следует двадцать лет и более подготавливать себя к своей смерти? Разумеется, благодаря расцвету мы чего-то достигли, мы что-то из себя представляем и чем-то обладаем. Но что мы обретаем благодаря смерти?

804 Здесь, хотя этого можно было бы ожидать, я вовсе не собираюсь неожиданно вытащить из своего кармана веру и пригласить читателя сделать то, чего никто не способен сделать – то есть уверовать во что-то. Я должен признаться, что сам никогда так и не смог сделать этого. Поэтому я определенно не буду утверждать сейчас, что мы должны поверить в то, что смерть есть второе рождение, ведущее к продолжению существования по ту сторону. Однако я могу, по крайней мере, упомянуть, что consensus gentium[110] определило взгляд на смерть, ясно выраженный во всех великих религиях мира. Можно было бы даже сказать, что большинство религий – это сложные системы приготовления к смерти, причем до такой степени, что жизнь, в согласии с моей парадоксальной формулировкой, действительно не имеет никакого иного значения, кроме как приготовления к окончательной цели, то есть смерти. В обеих из величайших живых религий, христианстве и буддизме, смысл существования получает окончательное осуществление в его конце.

805 Начиная с века Просвещения развилась точка зрения на религию, которая хотя и представляет собой типично рационалистическое заблуждение, заслуживает все же упоминания, поскольку получила весьма широкое распространение. Согласно этой точке зрения, все религии суть нечто вроде философских систем и, подобно последним, являются продуктом исключительно рациональной выдумки. Предполагается, что когда-то кто-то изобрел Бога и разные догматы и обвел человечество вокруг пальца при помощи этой фантазии, связанной с «осуществлением желаний». Но такое мнение находится в противоречии с тем несомненным психологическим фактом, что источником религиозных символов является отнюдь не разум. Последние вообще приходят не из головы – возможно, скорее из сердца; во всяком случае, можно сказать определенно, что они рождаются на глубинном уровне психики, имеющем очень мало сходства с сознанием, которое всегда является лишь верхним слоем. Вот почему религиозные символы имеют недвусмысленно «откровенный» характер – они представляют собой обычно непроизвольные продукты бессознательной психической деятельности. Так или иначе, они не придуманы, напротив, на протяжении тысячелетий они развивались (подобно растению) как естественные манифестации человеческой психе. Даже в наши дни мы можем видеть, как у отдельных людей непроизвольно возникают подлинные и действенные (эффективные) религиозные символы, вырастающие из бессознательного, подобно цветам неизвестного вида, в то время как сознание в замешательстве стоит в стороне, не зная, что делать с ними. Можно без особого труда установить, что эти индивидуальные символы, судя по их форме и содержанию, возникают из того же самого бессознательного разума или «духа» (или как там ни называть этот источник), что и великие религии человечества. Во всех случаях опыт показывает, что религии ни в каком смысле не являются сознательными построениями, что они есть результат естественной жизни бессознательного психического и тем или иным образом дают ему адекватное выражение. Это объясняет их всемирное распространение и их огромное влияние на человечество на всем протяжении истории, которое было бы непонятным, если бы религиозные символы не были бы, по самой скромной оценке, истинами о психологической природе человека.

806 Я знаю, что очень многие не слишком хорошо понимают, что подразумевается под словом «психологический». Чтобы они чувствовали себя раскованнее, я хотел бы добавить, что никто не знает, что представляет собой «психическое», точно так же, как очень мало известно о том, насколько далеко распространяются границы «психического» в природе. Так что психологическая истина точно такая же здоровая и достойная вещь, как и истина физическая, которая ставит себе пределом материю, в то время как первая таким же пределом считает для себя психическое.

807 Consensus gentium, находящее себе выражение при помощи религий, как мы видели, вполне соответствует моей парадоксальной формулировке. Поэтому, очевидно, понимание смерти как осуществления смысла жизни и как ее цели в самом истинном значении этого слова в большей степени согласуется с коллективным психическим человечества, чем рассмотрение ее всего лишь как бессмысленного прекращения существования. Всякий, кто придерживается рационалистического мнения на этот счет, изолировал себя психологически и стоит в оппозиции к основам собственной человеческой природы.

808 Последняя фраза содержит в себе фундаментальную истину относительно природы всех неврозов, поскольку нервные расстройства возникают, главным образом, из-за отчуждения человека от своих инстинктов, отщепления сознания от некоторых, самых существенных, фактов психического. Поэтому рационалистические взгляды неожиданно сближаются с невротическими симптомами. Подобно им, они представляют собой искаженное мышление, которое занимает место психологически правильного мышления. Последний тип мышления всегда сохраняет связь с сердцем, с глубинами психического, с главным или стержневым корнем. Ибо, независимо от того, просвещен человек на этот счет или нет, есть сознание или нет сознания, но природа подготовляет себя к смерти. Если бы мы имели возможность наблюдать и регистрировать мысли молодого человека, когда у него имеется время и досуг для мечтаний, мы обнаружили бы, что, за исключением немногих образов-воспоминаний, его фантазии относятся, главным образом, к будущему. Фактически, большинство фантазий состоит из предчувствий. Эти предчувствия по большей части играют роль подготовительных актов или даже психических упражнений на предмет того, как иметь дело с некоторыми реальностями будущего. Если бы мы могли проделать точно такой же эксперимент с пожилым человеком (разумеется, так, чтобы он не знал об этом), то, естественно, обнаружили бы, благодаря его склонности смотреть в прошлое, гораздо больше образов-воспоминаний, нежели у более юной личности, но при этом столкнулись бы также с поразительно большим количеством предчувствий, включая предчувствие смерти. По мере того как годы идут, мыслей о смерти накапливается все больше и больше. Волей-неволей стареющий человек готовится к смерти. Вот почему я считаю, что сама природа уже подготавливает человека к концу. С объективной точки зрения совершенно безразлично, как относится к этому индивидуальное сознание. Но субъективно существует огромная разница, идет ли сознание в ногу с психическим или цепляется за мнения, о которых сердце ничего не знает. Невротик в преклонном возрасте так же не желает сосредоточиться на цели в виде смерти, как в юности вытесняет фантазии, необходимые для того, чтобы встретить будущее.

809 На протяжении своей достаточно длительной психологической практики я не раз имел возможность прослеживать бессознательную психическую деятельность людей незадолго до смерти. Как правило, на приближение конца указывали те символы, которые и в обычной жизни свидетельствуют об изменениях психологического состояния – символы второго рождения, такие, как перемены места пребывания, путешествия и тому подобное. Мне нередко удавалось на протяжении года или даже большего периода времени прослеживать в сериях сновидений указания на приближение смерти, причем в ряде случаев внешнее положение дел не могло навести пациента на подобные мысли. Следовательно, у процесса умирания имеется свое начало – задолго до фактической смерти. Более того, зачастую смерти предшествуют особые изменения личности, которые могут намного опережать по времени ее приход. В целом я был поражен, когда увидел, насколько мало шума поднимает бессознательное психическое в отношении смерти – как если бы смерть была для него чем-то сравнительно незначительным или наше психическое не беспокоилось бы относительно того, что случится с индивидом. Но, похоже, что при таком спокойствии бессознательное весьма и весьма интересуется тем, как мы умираем – приспособлена ли установка сознания к умиранию или нет. Например, мне в свое время довелось лечить женщину в возрасте шестидесяти двух лет. Она была еще крепкой и довольно разумной, и не из-за недостатка умственных способностей она была не в состоянии понять свои сновидения. К сожалению, было слишком очевидно, что она не хотела понимать их. Ее сновидения были очень простыми, но и очень неприятными. Она вбила себе в голову, что является безупречной матерью для своих детей, однако дети совсем не разделяли этого мнения, а сны тоже демонстрировали убеждение, во многом противоположное сознательному. После нескольких недель бесплодных усилий я был вынужден внезапно прервать лечение вследствие того, что мне пришлось отправиться на военную службу (дело происходило во время войны). Тем временем пациентка была поражена неизлечимой болезнью, приводящей за несколько месяцев к безнадежному состоянию, когда смерть может наступить в любой момент. Большую часть времени она находилась в своего рода бредовом или сомнамбулическом состоянии, и вот в этом необычном ментальном состоянии она самопроизвольно возобновила аналитическую работу. Она снова говорила о своих снах и признавалась перед собой во всем том, что с величайшей горячностью отрицала прежде в беседах со мной, и во многом другом. Эта аналитическая работа продолжалась ежедневно по несколько часов на протяжении примерно шести недель. По окончании этого периода она успокоилась почти так же, как пациент во время нормального лечения, а затем умерла.

810 На основании этого и многочисленных других случаев подобного рода я должен заключить, что наше психическое, по меньшей мере, не безразлично к умиранию. Побуждение разобраться со всем, что еще не перестает мучить совесть, столь часто замечаемое у умирающих, возможно, указывает на то же.

811 Как такие переживания в конечном счете следует истолковывать – это проблема, которая выходит за пределы компетенции эмпирической науки и превосходит наши интеллектуальные способности, поскольку для того, чтобы прийти к окончательному заключению, вероятно, необходимо, чтобы мы прошли через реальный опыт смерти. К сожалению, это событие ставит наблюдателя в положение, делающее для него невозможным объективный отчет о своих переживаниях и о выводах, следующих из них.

812 Сознание имеет место быть в узких рамках на протяжении короткого промежутка времени между своим появлением и последующим угасанием. Этот «сознательный» период в жизни человека в действительности еще короче на треть, принимая во внимание периоды сна. Жизнь тела продолжается дольше: она всегда начинается раньше и очень часто прекращается позже, чем функционирование сознания. Начало и конец – неизбежные аспекты всех процессов. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что чрезвычайно трудно понять, где заканчивается один процесс и начинается другой, поскольку события и процессы, начала и окончания сливаются одно с другим и образуют, строго говоря, неразделимый континуум. Мы отделяем процессы друг от друга с целью их различения, прекрасно понимая, что, в сущности, любое разделение произвольно и условно. Эта процедура никоим образом не нарушает континуума мирового процесса, ибо «начало» и «конец» первоначально являются необходимостями сознательного познания. Мы можем установить с достаточной уверенностью, что индивидуальное сознание пришло к концу, поскольку оно имеет отношение к нам самим. Но означает ли это, что психический процесс тоже прерывается, остается под сомнением, поскольку сегодня настаивать на неотделимости психического от мозга можно с гораздо меньшей уверенностью, чем пятьдесят лет назад. Психология должна сначала объяснить некоторые парапсихологические факты, чем она пока еще не начала заниматься.

813 По-видимому, бессознательное психическое обладает свойствами, которые определяют его весьма специфическое отношение к пространству и времени. Я думаю о тех пространственных и временных телепатических явлениях, которые, как нам известно, гораздо легче не замечать, чем объяснить. В этом отношении наука, за немногими достойными похвалы исключениями, избрала намного более легкий путь – не замечать их. Тем не менее, я должен признаться, что так называемые телепатические способности психического доставили мне массу головной боли, потому что модное словечко «телепатия» крайне далеко от объяснения чего-либо. Ограниченность сознания рамками пространства и времени – настолько подавляющая реальность, что каждый случай, когда эта основополагающая истина могла бы быть поставлена под сомнение, должен играть роль события высочайшей теоретической значимости, ибо он доказывал бы, что пространственно-временной барьер может быть аннулирован. Аннулирующим фактором явилось бы тогда психическое, поскольку пространство-время обычно привязано к нему, в лучшем случае в качестве относительного и поставленного в определенные условия свойства. При определенных условиях это смогло бы даже прорвать барьеры пространства и времени как раз вследствие существенного качества психического, а именно, его относительно транс-пространственной и транс-временной природы. Эта возможная трансценденция пространства-времени, о которой, как мне кажется, свидетельствует множество данных, имеет такое неизмеримое значение, что она должна была бы побуждать исследовательский дух к величайшим усилиям. Однако наше нынешнее развитие сознания настолько медлительно, что у нас, вообще говоря, по-прежнему отсутствует научный и интеллектуальный аппарат для адекватной оценки фактов телепатии, в том отношении, в каком последние имели отношение к природе психического. Я обратился к этой группе явлений просто для того, чтобы подчеркнуть, что идея о прикрепленности психического к мозгу, то есть его пространственно-временной ограниченности, не является более такой уж самоочевидной и неопровержимой, как нас до сих пор заставляли верить.

814 Всякий, кто обладает минимальными сведениями о существующем и подвергнутом тщательной проверке парапсихологическом материале, поймет, что так называемые телепатические явления – это факты, которые невозможно отрицать. Объективный и критический обзор имеющихся в распоряжении данных позволяет заключить, что восприятия протекают так, как будто отчасти пространство не существует, так же, как отчасти не существует и время. Естественно, отсюда нельзя делать метафизическое заключение, что в мире вещей «самих по себе» нет ни пространства, ни времени и что, следовательно, категория пространства-времени – это паутина, с которой человеческий ум сплелся, не замечая ее иллюзорности. Пространство и время – не только непосредственные данности для нас, они очевидны также и с эмпирической точки зрения, поскольку все наблюдаемые нами процессы происходят так, как если бы они разворачивались в пространстве и времени. Понятно, что перед лицом этого неопровержимого факта становится понятным, что разум оказывается перед величайшей трудностью в обеспечении обоснованности при объяснении своеобразной природы телепатических явлений. Но всякий, кто отдает должное фактам, не может не признать, что явная внепространственность-вневременность телепатических явлений – их самое существенное свойство. Всесторонний анализ показывает, что наше наивное восприятие и непосредственная уверенность, строго говоря, – не более чем свидетельство психологической априорности валидных форм такого восприятия, которое попросту исключает какие-то другие формы. То, что мы абсолютно не способны представить себе существование вне пространства и времени, никоим образом не доказывает, что такое существование само по себе невозможно. И следовательно, так же как мы не можем делать на основании странного явления внепространственности-вневременности никакого непреложного вывода относительно внепространственно-вневременной формы существования, так же точно мы не имеем и права заключать из явного пространственно-временного свойства нашего восприятия, что нет формы существования вне пространства и времени. Сомневаться в непреложной действительности пространственно-временного восприятия не только позволительно – ввиду имеющихся в нашем распоряжении фактов это категорически необходимо. Гипотетическая возможность того, что психическое имеет отношение к формам существования вне пространства и времени, ставит перед наукой вопрос, заслуживающий самого серьезного внимания, на который она рано или поздно должна будет ответить. Идеи и сомнения физиков-теоретиков, о которых мы часто слышим в наши дни, должны внушить и психологам большую осторожность, ибо, с философской точки зрения, что мы имеем в виду под «ограниченностью пространством», как не релятивизацию категории пространства? Нечто подобное может легко произойти и с категорией времени (равно как и с категорией причинности)¹. Сомнения по поводу этих вопросов значительно более вероятны сегодня, нежели когда-либо прежде.

815 Природа психического простирается в темные области, далеко выходящие за пределы нашего понимания. Она таит в себе столь же много загадок, как и вселенная с ее галактическими системами, перед величественными конфигурациями которых только ум, лишенный воображения, не способен признать своей собственной ограниченности. Эта крайняя неясность, неопределенность и сомнительность человеческого понимания выставляет в данном случае интеллектуалистическое самодовольство не только в смешном, но и прискорбно глупом виде. Таким образом, если мы – по зову собственного сердца, или в согласии с древними уроками человеческой мудрости, или из уважения к тому психологическому факту, что «телепатические» восприятия иногда имеют место, – сделаем вывод, что психическое в своих глубочайших пределах причастно вне-пространственным и вневременным формам существования и, следовательно, несет на себе налет того, что символически неадекватно описывается как «вечность», то критический разум не сможет противопоставить этому никакого другого аргумента, кроме как науке это «non liquet»[111]. Кроме того, мы получили бы неоценимое преимущество – возможность сообразоваться со склонностью человеческой души, которая существует с незапамятных времен и является всеобщей. Всякий, кто отказывается сделать такой вывод вследствие скептицизма или бунта против традиции, недостатка смелости или неадекватного психологического опыта или, наконец, бездумного неведения, статистически имеет очень мало шансов стать интеллектуальным первопроходцем, но зато наверняка войдет в конфликт с родовыми истинами. Являются ли эти родовые истины абсолютными или нет, мы никогда не сможем определить. Достаточно того, что они присутствуют в нас как «склонности», а мы знаем по горькому опыту, что означает войти в бездумный конфликт с ними. Это означает не что иное, как отказ от инстинктов, то есть разрыв со своими корнями, дезориентацию, бессмысленность существования и прочие симптомы неполноценности. Одно из самых фатальных социологических и психологических заблуждений, на которые столь богато наше время, – это предположение, что что-либо в один момент способно стать совершенно иным: например, что человек может изменить свою природу или что можно найти какую-то формулу или истину, которые представляли бы собой нечто совершенно новое. Любые существенные изменения или даже незначительные улучшения во все времена всегда являлись чудом. Отклонение от родовых истин порождает невротическое беспокойство, и мы сталкивались с этим более чем достаточно в наши дни. Беспокойство же порождает бессмысленность, а отсутствие смысла в жизни – это болезнь души, от понимания настоящих размеров и значения которой еще очень далека наша эпоха.

Примечания

Первоначально опубликовано на немецком языке под названием «Seele und Tod» (Europaische Revue [Berlin]. Х. 1934) и вторично – в составе: Wirklichkeit der Seele (Psychologische Abhandlungen. IV. Zurich, 1934). Сокращенный вариант появился под названием «Von der Psychologie der Sterbens» (Munchner Neueste Nachrichten. № 269. [Oct. 2, 1935]).

¹ См. следующую статью в данном томе.