На Муромской дороге Шведов Сергей

– Будем брать? – Да кто ж ёго нам отдаст, – махнул рукой Гонолупенко. – Костьми лягут у порога, а вынести ящик не позволят.

– Какой ящик? – спросил ошалевший от воплей, несущихся из распахнутых окон, Балабанов.

– Телевизор. – Ах телевизор, – с облегчением перевёл дух капитан. – А я-то думал… – Ты особенно не расслабляйся, – остерёг его сержант. – В городе у нас шалят не только телевизоры, особенно по ночам.

– Неужели и вампиры есть? – ахнул Балабанов. – Слухи идут разные, – уклончиво вздохнул Гонолупенко. – Инструктора-то не зря по нашу грешную душу прислали.

– А кто прислал? – насторожился капитан. – И почему Инструктор? – Может и не Инструктор, а Инспектор, – поправил Гонолупенко. – Но говорят, что больно он крут и спрос будет чинить жесткий.

– Слышал я сегодня один разговор об Инструкторе.

Гонолупенко с большим интересом внимал пересказу подслушанного Балабановым в туалете диалога между Фидоренко и Хромым. Лица серванта капитан в тёмноте не видел, но если судить по тому, что Гонолупенко замедлил шаги, информация показалась ему важной.

– Хромой-та ещё штучка, – вздохнул Гонолупенко. – Был слушок, что служит он кому-то из самого Низа.

– А кто у нас внизу? – не понял Балабанов. – Канализация? – Бери ещё ниже.

– Скажешь тоже, – покачал головой Балабанов. – На вид вполне приличный старец. – Все они приличные на вид, – гнул своё Гонолупенко. – А нутро у них гнилое.

– Не знаю, – поёжился, не смотря на ночную духоту, Балабанов. – Я ведь по нечистой силе не специалист. Может попа пригласить с крестом и кадилом? Всё-таки нечистая сила, это и по их части.

– Пригласим. Вот найдём все ходы и выходы на Лысую гору и пригласим. – Разоблачат они нас, – засомневался Балабанов. – Ну, какой из тебя Стингер? – Завтра в газетах прочтёшь какой, – хмыкнул сержант. – Подожди, – остановился Балабанов. – Ты куда меня привёл?

– К Марианне, – пояснил Гонолупенко. – Ты же к ней в квартиранты напросился. Заждалась, наверное, ведьма. Завтра по утру жду тебя у «Интернационаля», здесь недалеко.

После Гонолупенковских откровений про всякую нечисть, Балабанову почему-то расхотелось идти к распутной бабенке. И даже не потому, что он рассказам сержанта поверил, а просто предчувствие было нехорошее. И дёрнул же чёрт за язык. Другое дело, что идти Балабанову было некуда, не на вокзале же в самом деле ночевать. К тому же он обещал Инструктору разобраться с Марианной, и тот его намерения одобрил.

Пораскинув умом, капитан пришёл к выводу, что перебросили его в столицу по желанию сухощавого полковника, у которого на сибиряка, похоже, свои виды имелись. Конечно, в божественную природу Инструктора Балабанов не верил, но очень может быть, какие-то очень высокие государственные инстанции озаботились проделками Бамута Абрамовича Сосновского и его дружков и приняли соответствующее решение. Из всего увиденного и услышанного Балабанов заключил, что меры принимать самая пора, если с ними вообще не запоздали. А мы в провинции ещё удивляемся, почему у нас света нет и горючка пропала. Нет, шалишь, уж коли капитана Балабанова сюда прислали, то он офицерской чести не уронит и выведет всех нечистых на святую воду.

На первом этаже в Балабанова дважды выстрелили из пистолета. Шарахнувшись от закрытых дверей, он испуганным соколом взлетел на этаж второй, где его встретили раскатистой автоматной очередью. На третьем этаже кого-то с наслаждением душили, и хрипы жертвы заставили Балабанова ускорить ход. На вопли монстров и хохот вампиров он уже не обращал внимания – притерпелся, однако страстные придыхания на шестом этаже заставили его насторожиться. Придыхания доносились как раз из-за той двери, за которой проживала ведьма Марианна. Заинтересованный Балабанов толкнул незапертую дверь. Страстные вздохи и стоны усилились. Капитану пришло на ум, что он явился не совсем вовремя. На всякий случай Балабанов пару раз кашлянул, обозначая свое присутствие.

– Во даёт, ядрёна вошь, – неожиданно прозвучал из соседней комнаты голос Хулио-Игнасио.

В ответ послышались сопение и шорох, зато дышать страстно перестали. Балабанов воспользовался момёнтом и вошел в комнату. Какая-то неизвестная ему дама лежала на роскошном ложе в чём мать родила, а её неистовый кавалер натягивал в раздумье штаны. У стола вокруг лампы сидели Игнат с Альбертом, а Марианна поила их чаем. – Так, – со значением произнёс Балабанов. – Порнуху смотрим. – Никак нет, – доложил Хулио-Игнасио, – Исключительно еротику и по государственному, значит, каналу.

– Присаживайтесь, господин лейтенант, чай с нами пить, – вежливо пригласила Марианна.

Балабанов не заставил себя упрашивать и присоединился к компании. Облачённная в роскошный халат Марианна протянула ему чашку и глянула зелёными очами не то поощрительно, не то призывно.

– Бабка у меня до еротики охотница, – сказал Хулио-Игнасио. – А я как это дыхание услышу, так у меня астма начинается. Вот только чаем и спасаюсь. Сам-то я больше про вампиров люблю, но так, чтобы без драк. Жестокостей разных нам не надо. Выпили, значит, кровушки и тихо-мирно разошлись. А то разведут хулиганство на целый час, а о главном забудут. – О каком главном?

– Пейте чай, лейтенант Коломбо, – ласково улыбнулась Марианна, – Вампиры, это мелочь, не заслуживающая внимания.

– Почему Коломбо? – удивился Балабанов. – Я капитан, а не лейтенант. – Ну да, – кивнул головой Хулио-Игнасио. – А нас сомнение взяло – уж не Коломбо ли вы? А тут ещё этот негр-полицейский с вами. Прошла, значит, такая информация. И Хулио-Альберто, он у нас аналитик, вычислил, что вы тоже маскируетесь. И возраст взяли помоложе, и ростом подтянулись.

Тут Балабанову пришло на ум, что старик просто псих, место которому в клинике. Однако, психом был, похоже, не только Хулио-Игнасио, но и Хулио-Альберто, который настороженно косил на гостя лупатым глазом из-за толстой линзы.

– Вы должны ей помочь, Коломбо, – твёрдо сказал очкарик. – Я не Коломбо.

– Нет, мы понимаем, конечно, – кивнул головой Хулио-Игнасио. – Служба и всё такое. – Конспирация, – подсказал Хулио-Альберто.

– Вот, – радостно подхватил Хулио-Игнасио. – Но войдите же в положение матери, у которой похитили дитя.

– Какой матери? – не на шутку струхнул под упорным взглядом сумасшедшего Балабанов.

– Дитя у Марианны похитили, – солидно кашлянул Хулио-Альберто. – Давно уже, лет двадцать назад. Так вот мы и подумали, а не является ли этот ваш негр Гонолупенко сыном нашей Марианны. Папа у Марианниного ребенка тоже был негром. – Но позвольте, – возмутился чужому нескладному бреду Балабанов. – Гонолупенко уже за тридцать, а вашему младенцу сейчас двадцать.

– А говоришь, не Коломбо, – обидёлся старик. – Сразу, ядрёна вошь, всё просёк. Я предупреждал Алика, что Гонолупенко, это не наш Хуанито, а он, вишь, упёрся и ни в какую. Аналитик хренов. Расстроил женщину. А других негров у вас нет? – Нет, – твёрдо сказал Балабанов, решивший, что с психами надо разговаривать на их языке. – Виденный вами негр вовсе не сержант и не Гонолупенко. Он Стингер, известный всему миру певец. А к нам он прибыл, чтобы с нравами аборигенов познакомиться. Хотел инкогнито побыть, да где там, у нас Стингера каждая собака знает. Разоблачили его и позвали на телевидение. Завтра па ящику смотрите.

– Я же говорил, – завопил в восторге Хулио-Альберто. – Я же сразу просёк, что здесь не всё чисто.

– Может тебе, Марианночка, его усыновить? – предложил Хулио-Игнасио. – Это хоть и не наш Хуанито, но и не Киркоров какой-нибудь, а Стингер. А то, что он годами староват, так может ты себе чуток прибавить. Тебе уж который год всё, тридцать и тридцать.

– Городишь, сам не знаешь что, старый, – обиделась Марианна. – Двадцать девять мне. – А как же сынку-то двадцать? – удивился Балабанов.

– Действительно, ядрёна вошь, – почесал затылок Хулио-Игнасио. – Не совпадаем в цифрах.

– Что вы мне голову морочите, – махнула рукой Марианна. – Десять лет назад украли его у меня на Киевском вокзале.

Марианна до того расстроилась от нечуткости Хулио-Игнасио, что ушла в соседнюю комнату, искать фотографию пропавшего Хуанито.

– Тут такое дело, – доверительно наклонился к Балабанову Хулио-Игнасио. – Этого ребёнка, этого нашего Хуанито, Марианночка то ли на вокзале забыла, то ли вообще забыла родить. Память-то у неё девичья. И, вишь, никак вспомнить не может. То она от негра Хуанито родила, то от испанца, а то и вовсе от какого-то португальца. А мы с Аликом анализировали, анализировали, а всё по срокам не сходится. Ты не смотри, что Альберт у нас молчаливый. В анализах он дока. Похуже, конечно, чем Фидоренко, но много лучше Киселидзе. Да и какой из Киселидзе аналитик. Сплошное недоразумение. А Фидоренко, тот орёл! Как выдаст анализ, так ни сахара в моче, ни в крови гемоглобина.

Очумевший от разговора с явными психами Балабанов уже начал косить глазами на двери, дабы смыться по-английски, не прощаясь с хозяйкой. Однако в этот момент Марианна как раз и вернулась, без фотографии младенца правда, но с просветлённым лицом.

– Чуть не забыла, – сказала она гостям. – Через минуту начинается сериал «Дикая раза тропических джунглей». Вы, мистер Коломбо, смотрите сериалы?

– А как же, – не стал спорить с психопаткой Балабанов. – И не только смотрю, но и сам участвую.

Вообще-то Балабанов соврал, телевидение у них в таёжном районе отменили по причине идущих в стране реформ ещё лет десять назад, да так и не успели восстановить. Поэтому на экран сибиряк смотрел с большим интересом. Диких роз было целых две, хотя, не исключено, что роза была одна, но страдающая шизофренией. Во всяком случае, Балабанов к однозначному выводу на её счёт так и не пришёл, видимо не хватило аналитического дара. Дикая роза не только искала своих пропавших близнецов, но и без конца отвлекалась на торговлю прокладками с крылышками и без, да ещё и жевала какой-то «Дирол» с ксилитом. А потом на экран вылез неопознанный Балабановым Хулио с наглым заявлением, что надо-де чаще встречаться. С кем собирался встречаться этот до сих пор не появлявшийся на экране субъект, Балабанов так и не понял. Но новый Хулио ему почему-то не понравился. И хотя пил он всего лить пиво в компании двух бомжей, капитан по опыту знал, что пивом дело не ограничится, и упьются часто встречающиеся водкой до посинения. А дикой розе Балабанов настоятельно рекомендовал бы держаться подальше от этого Хулио и жевать «Дирол» во избежание кариозных монстров.

Кино закончилось на самом интересном месте, в джунгли приехала Ася с белоснежным постельным бельём и загадочным порошком от москитов. Балабанов гнуса не любил и сейчас сожалел о том, что не запомнил названия чудодейственного средства.

– А чем дело закончилось? – спросил капитан у Хулио-Альберто. – Нашла она своих детей или не нашла?

– Ребёнок был один, – поправил его Хулио-Игнасио. – Хуанито. – Да где же один, – возмутился Балабанов. – Целая банда. Я же помню, как они пили «Несквик». А один вполне подросший охламон всё повторял «мы любим бывать у Нади». – У какой Нади? – удивился Хулио-Игнасио. – Не было там Нади!

Спорить со старым свихнувшимся Хулио Балабанов не стал. Хотя будь на месте психованного деда нормальный мужик, капитан в два счёта бы ему доказал, что Надя то ли племянница дикой розы, то ли двоюродная сестра. А пропавший Хуанито, это, скорее всего, её ребёнок от мужика с пивом, который пить пьёт, а алименты не платит. Это их там, в джунглях, счастье, что не Балабанов у них участковый. Уж он бы навёл порядок. Все эти нечесаные Хулио ходили бы у него под ноль стриженными, и дети бы не терялись, а пили «Несквик» с молоком, зажёвывая его ксилитом.

Балабанов лежал на застеленной белой, совсем как у Аси, простынею постели и сокрушался неустроенности жизни в диких джунглях, где дикие розы, весьма симпатичные на мордашку, мечутся неприкаянные и всё время теряют то очередного Хулио, то непонятно откуда берущихся Хуанито. Другое дело у нас…

Притормозив на этой мысли, Балабанов вдруг пришёл к выводу, что и у нас далеко не всё в порядке. Взять хотя бы Марианну, не ту, что в джунглях, а ту, что за стеной. Как же это она при таком обилии Хулио в столице, так и не обзавелась Хуанито? Правда, народишко эти Хулио, надо честно признать, ненадежный. Иное дело сам Балабанов…

Последняя мысль была особенно интересной, но зацикливаться на ней капитан не стал, памятуя о том, что пришёл в эту квартиру не на свиданку, а исключительно по служебной надобности. И вообще: если каждой столичной Марианне дарить по Хуанито, то ни сил не хватит, ни денег на алименты.

Подхватился Балабанов с первыми лучами солнца и, не тревожа спящей сладким сном Марианны, рванул к «Интернационалю», где его уже поджидал расстроенный Гонолупенко, нервно прохаживающийся перед главным входом. Балабанов окинул взглядом гигантское здание из стекла и бетона, мимоходом прикинув, что под крышей наверняка поместилось бы всё население его участка, да ещё и место бы осталось для скота. Балабанов городов не любил в принципе, а уж о таких мегаполисах, как Москва, и говорить нечего. Всю свою сознательную жизнь он провёл в местах отдалённых от шума, гама и городской суеты. Даже армию отбарабанил на задворках цивилизации. Ну разве что считанные годы, проведённые в училище, можно было зачесть в городской стаж. Но областной центр, это всё-таки не столица, не тот, прямо скажем, масштаб.

– Кинолог, собака, такой лай поднял по поводу пропавшей цепи, словно она его собственная, – пожаловался капитану сержант – Ну попадутся мне эти журналюги, я им пока у, как милиционера грабить.

– Золотая цепь, что ли? – посочувствовал Балабанов. – Да кабы золотая, а то Джульбарсова, – махнул рукой Гонолупенко, – Этот сукин сын никому проходу не даёт, рычит, верните цепь и точка.

– Кто рычит? – не понял Балабанов. – Кинолог? – Джульбарс! – рассердился Гонолупенко. – Ты что сегодня, капитан, как пришибленный?

– Тебя бы на моё место, – вздохнул Балабанов. – Небось, про Джульбарса и не вспомнил бы.

– Я же говорил – ведьма, – просиял лицом Гонолупенко. – Да какая там ведьма, – огорченно сплюнул Балабанов. – А эти два её Хулио, что Игнасио, что Альберто, полные психи. Я им говорю, Надя двоюродная сестра дикой розы, а они мне – какая Надя?

– Какая Надя? – растерянно повторил Гонолупенко.

Ответить Балабанов не успел, поскольку к дверям «'Интернационаля» подкатил белым лебедем «Мерседес», и из него выпорхнули два сизых голубя – Портсигаров и Коля.

– Ну, что же вы, – накинулся на них Балабанов. – Стингер места себе не находит с похмелья, всю посуду в отеле перебил. А вас всё нет и нет. – Фаринелли, кастрат чёртов, зажал лимузин, еле-еле отбились, – отозвался Портсигаров. – Как Стингер, значит, и говорил – «Мерседес» белый.

– Да, – почесал затылок Балабанов. – Но это не Стингерова машина. – Иди ты! – удивился Коля. – То-то кастрат так визжал, словно мы у него любимую собственность отнимали.

– Водка иес? – спросил внезапно Гонолупенко. – Водка есть, – подтвердил Портсигаров. – На опохмел хватит. – Тогда чего мы ждём? – удивился Коля. – Садитесь в машину и поехали. – А Фаринелли? – вспомнил сердобольный Балабанов. – Это же его «Мерседес». – Перетопчется, – махнул руной Портсигаров. – Не велика птица.

Белый лебедь стремительно рванул от дверей отеля «Интернациональ». Балабанов, привыкший к жёсткому седлу мотоцикла, чувствовал себя в чужой машине неуютно. К тому же его мучила жажда, а к водке душа не лежала.

– Пей пиво, – протянул ему банку Портсигаров. – При похмельном синдроме первое средство.

Балабанов советом опытного человека пренебрегать не стал, и выдул сразу две банки. Гонолупенко о Колей пили водку. Сидевший за рулём Портсигаров завистливо вздыхал и с отвращением щурился на дорогу, забитую под завязку рычащими собратьями кастратова «Мерседеса».

– Утренние газеты читали?

Балабанов с опаской взял в руки брошенную на переднее сидение Колей увесистую папку. Душа у капитана в этот момент ушла в пятки от предчувствия разоблачения, но привычное к таёжным хитростям предчувствие в столице, к счастью, попало пальцем в небо. Портрет Гонолупенко украшал первые страницы всех без исключения газет. И также все без исключения газеты напечатали интервью со Стингером и почему-то эксклюзивные.

– Вот тебе на, – расстроился Балабанов. – А эксклюзива мы им как раз и не давали. – Зато они нам морду не набили, – утешил Коля. – Выходит, квиты.

– А куда мы едем? – На телевидение, – глянул на часы Коля. – Чрез час запись. – Как через час?! – ахнул Балабанов. – У нас же это… нет оркестра. – Нет, так будет, – отмахнулся Коля. – В крайнем случае, споёт под фанеру. – Фанера, это не совсем то, – задумчиво протянул Балабанов. – Вы ему бубен дайте или барабан. Что же он по фанере стучать будет, как какой-нибудь аферист. – Вот! – восхитился Портсигаров. – Я всегда тебе говорил, Коля, что настоящий артист под фанеру петь не будет. Это тебе не голосуй. Сунул десять тысяч баксов в потную руку и погнал по городам и весям. – Будет ему бубен, – нехотя сказал Коля. – Что вы волнуетесь. Миллион он у нас отработает по полной программе.

– Миллион-то в рублях, – напомнил Балабанов. – Рубли тоже деньги, – хохотнул Портсигаров. – Тем более для дальтоников.

От выпитого в большом количестве пива Балабанову стало не до споров, захотелось выйти из машины и постоять на обочине в благородной задумчивости. К счастью, белый лебедь уже подрулил к крыльцу огромного здания из стекла и бетона, которое показалось капитану смутно знакомым. К сожалению, вглядываться в него Балабанову было недосуг. Ступеньки крыльца одолели в таком темпе, словно к задумчивости тянуло не только Балабанова.

Заметив в вестибюле знакомые погоны, капитан среагировал мгновенно: – Слышь, мужики, а где тут у вас это самое…

Милиционер, не отрывая глаз от кроссворда, махнул рукой направо. Балабанов вздохнул с облегчением и резво потрусил по коридору, крикнув Портсигарову, чтобы подождали чуток. Поспешал сибиряк, однако, напрасно, поскольку в вышеозначенное место стояла приличная очередь, встретившая новичка без всякого дружелюбия.

– Нужда, мужики, – попробовал подлизаться Балабанов к солидным людям, которые все почему-то были в темных очках. – Мне только отлить и всё.

– Вы на него посмотрите, – возмутился нервный субъект. – Здесь министры стоят и даже один вице-премьер, а у него, видите ли, нужда.

Очередь злобно захохотала, и лишь один дружелюбно настроенный солидный дядя шепнул на ухо капитану:

– Вы вон тому лысому на лапу дайте, он вам организует слив без очереди. Балабанов, делать нечего, совету внял и поспешно приготовил рваный червонец, хотя и на этот раз таёжное предчувствие подсказывало ему – мало. Мало даешь, в таком солидном учреждении берут больше. И, надо сказать, предчувствие не обмануло в этот раз Балабанова. Другое дело, что Балабановскому предчувствию запрошенная лысым сумма даже в кошмарном сне не приснилась бы.

– Сто тысяч! – взвыл возмущённо Балабанов. – Да вы что здесь, офонарели! Ну, пять рублей, ну десять. У меня нужда-то малая.

– Раз нужда малая, – то вали отсюда, – огрызнулся лысый. – Псих какой-то. – Это я псих! – взвился Балабанов. – Вот я тебя сейчас старшине сдам, сортирная твоя душа.

– Это моя душа сортирная? – разъярился в свою очередь лысый. – Здесь солидные люди стоят, понял, придурок.

– А несолидным людям где нужду справлять? – Растерялся впадающий в отчаяние Балабанов.

– Я извиняюсь, – вмешался в разговор давешний добродушный дядька. – Тут явное недоразумение. Гражданин не компромат сливать пришёл, у него нужда другая. – Фу ты чёрт, – выругался в сердцах лысый. – А на телевидение зачем с такой нуждой припёрся?

– Припёрло, вот и припёрся, – возмутился Балабанов. – А ты сразу загнул – сто тысяч. – Шёл бы ты отсюда, – ласково посоветовал лысый. – К Кубовичу, на «Поле чудес».Там бесплатно.

Что это ещё за поле чудес и кто такой Кубович, Балабанов так и не понял, а спрашивать было не у кого. Доброжелатель его куда-то исчез, а очередь озабоченных людей напряглась и зашелестела купюрами. Мимо Балабанова прошёл относительно молодой человек, плотный и широкоплечий, обросший как последний хиппи, которых Балабанов навидался во времена советские по телевизору и почему-то страшно невзлюбил. Волосатый хиппи что-то проблеял, и застоявшиеся очередники аж зашлись в экстазе возмущения.

– Это безобразие, – зазвучали голоса. – За что же такие деньги? – Э-а, – лениво протянул хиппи. – А материалец-то, э…

– У меня министр, – наседал на хиппи солидный дядя. – С девочками. – Кризис жанра, – отмахнулся волосатый и важно прошествовал мимо озабоченных людей.

– Дожились! – всплеснул руками солидный дядя. – Что же это делается, господа? Кругом сплошные проглоты.

– Обнаглели, – возмущённо выдохнула очередь.

Озабоченный не менее очереди проблемой слива, Балабанов сунулся было за волосатым хиппи, но быстро потерял его след, зато столкнулся в одном из переходов с каким-то Мюллером в эсэсовском мундире. На поверку Мюллер оказался Штирлицем и почему-то без сапог.

– Махновцы сапоги сняли, – пояснил Штирлиц. – Хожу теперь как босоногий мальчуган.

– Бывает, – подтвердил вконец сбитый с толку и уже сверх всякого мыслимого предела озабоченный Балабанов. – А где тут у вас Кубович с поля чудес? – К Кубовичу очередь.

– Как очередь? – ахнул капитан. – А мне сказали, что у него бесплатно. – Вот вся страна и рвётся на дармовщину, – вяло махнул рукой Штирлиц. – Что с простых взять.

– А я не простой, – возмутился Балабанов. – Я переводчик Стингера. – Это меняет дело, – согласился Штирлиц. – Зайдём в сортир, покурим.

Облегчив с Штирлицем душу и не только, Балабанов побежал по коридору – в поисках партнёров по шоу-бизнесу. К счастью, долго рыскать ему не пришлось, вынырнувший из-за угла Портсигаров подхватил его под руку.

– На махновцев напоролся, – соврал ему на всякий случай капитан. – Если бы не Штирлиц, то пропал бы ни за грош.

– Махновцы – это ерунда, – утешил его Портсигаров. – Солнцевские, те покруче будут. – Со Штирлица сапоги сняли, – поделился чужой бедой Балабанов.

– Врёт, – возмутился Портсигаров. – Что я Штирлица не знаю. Он так и пришёл в шоу-бизнес босоногим.

Балабанов хотел было уточнить, кто такие, эти солнцевские, но не успел, поскольку Портсигаров втолкнул его в залитый светом зал, посреди которого в окружении жутко возбужденных людей стояли Гонолупенко и Коля. На Коле почему-то не было штанов, и Балабанову пришло на ум, что нарвались они не иначе как на солнцевских. Раздеваться Балабанову не хотелось. Туфли у него были новые, купленные на барахолке в областном центре. Пиджак и вовсе был чужой, взятый на прокат у Гонолупенко, и вдруг нате вам: отдай всё невесть кому, пусть даме и солнцевским. Балабанов хотел уже выхватить пистолет и выстрелить просто так, для острастки, но тут кто-то успел бабахнуты без него. И от этого бабаханья сразу же дико завопили две полуголые девицы. А рядом захрипел простреленной, видимо, грудью Гонолупенко.

– Кто стрелял? – рыкнул Балабанов прямо в рожу молодца с гитарой.

Бритый наголо добрый молодец завыл дурным голосом и забился в конвульсиях отравленный газами, заполнившими всё помещение. Гонолупенко хрипел что-то нечленораздельное, похоже, звал на помощь, а Балабанов никак не мог вырваться из цепких лап насевших на него полуголых девиц, раскрашенных до полной степени безобразия. – Да что же это делается, – взвыл Балабанов и куснул ближайшую ведьму за плечо.

Девица взвизгнула от боли и в сваю очередь укусила Балабанова за ухо. Капитан в долгу не остался и без всяких церемоний провёл против ведьмы-вампирши захват с переводом в партер. Наверное, Балабанов с одной ведьмой справился бы, но на его беду вмешалась вторая. И капитан вдруг с ужасом осознал, что не сдюжит – выпьют вампирши всю его горячую кровь. А то, что потеряет он эту кровь на службе Отечеству, Балабанова в данный момент мало утешало. Отравленный газами Балабановский организм сдавал, а вампирш было уже не две, а целых четыре. Хотя не исключено, что у капитана просто двоилось в глазах от прихлынувшей слабости и дикого воя разгулявшейся вокруг нечисти.

– Снято, – раздался над свернувшимся трубкой Балабановским ухом радостный голос. – Спасибо всем.

И сразу же капитану стало легче. Сидевшая на его груди девица встала и подмигнула подмалёванным глазом:

– А ты страстный.

Балабанов потрогал пальцами прокушенное ухо и мрачно сплюнул. Подлетевший Портсигаров помог ему подняться.

– Ну, брат, не ожидал, – выдохнул шоумен с восхищением. – Классная была подтанцовка, девочки прямо летали. Но и Стингер, это, конечно, звезда. Не нашим голосуям чета.

Гонолупенко вынырнул из дыма вместе с радостным Колей, которому солнцевские успели уже вернуть штаны.

– Ещё пару таких клипов и всё. – Не буду, – угрюмо отмахнулся Балабанов. – Кусаются, заразы. – А что ты хочешь, – возмутился Балабановскому непрофессионализму Коля. – Девочки в образе.

– В образе! – пробурчал обиженно капитан. – Душу едва не вынули! Мы так не договаривались, я вам не Стингер какой-нибудь – я переводчик.

– Ты, старик, пойми, мне страсть нужна. Эмоциональный всплеск, чтобы пипла задергалась у экрана.

– А почему обязательно вампирши? – запротестовал Балабанов. – Есть же кикиморы, русалки, лешие наконец.

– Не лишено, – задумчиво проговорил Портсигаров. – Национальный колорит, в духе надвигающихся перемен.

– А Стингер здесь при чём? – Оденем в красную рубаху, сапоги со скрипом, – продолжал соблазнять Портсигаров. – Справа русалки, слева кикиморы – блеск!

– Никс фирштейн, – сказал Гонолупенко.

– Да брось ты, – возмутился Портсигаров. – Что ты кобенишься. Таких русалочек тебе подберём, пальчики оближешь.

– Он не в курсе, – перевёл Балабанов Гонолупенковскую тарабарщину. – Просит для вхождения в образ по нечистым местам поводить, чтобы проникнуться атмосферой. – Где же мы ему нечистые места найдём? – нахмурился Коля. – Ну и какай ты после этого шоумен? – рассердился Портсигаров. – Иностранцу не можешь русский дух продемонстрировать.

– Может его с Сосновским свести, тот ведь вхож на Лысую гору. В смысле в высшие наши сферы, – осторожно предложил Балабанов.

– Ну, ты хватил, провинциал, – возмутился Портсигаров. – В наших высших сферах русским духом давно уже не пахнет.

– Нечисть-то там есть, – стоял на своём Балабанов. – А Стингер всё равно не поймёт, какой от неё дух, русский или нерусский. Тут ведь главное, чтобы пахло. – Инсценировочку разве что какую-нибудь, – задумчиво проговорил Коля, искоса глядя на Гонолупенко. – Ноу, – отозвался сержант. – Никс фирштейн. – Не пройдёт, – перевёл Балабанов. – Стингер сын каймановского шамана, на мякине его не проведёшь. Нечисть должна быть натуральной.

– Иес, – подтвердил Гонолупенко. – Шабаш вери гуд. – Слышали, – возликовал Балабанов. – Стингер на колдовстве собаку съел. Не говоря уже о лягушках и летучих мышах. У них там, на Каймановых островах, очень специфическая кухня. В том числе и политическая.

– Политическая кухня и у нас специфическая, – обиделся за державу Коля. – Вот и покажите её заезжему человеку, – подсказал Балабанов. – Пусть проникается атмосферой. – Не к Самому же его вести, – развёл руками Коля. – Сам-то занят выше крыши. Работает с документами.

– Что же он так себя не жалеет? – ахнул Балабанов. – Ты, старик, прикинь, сколько народишку вокруг него трётся, – пояснил Портсигаров. – И всем ксивы нужны. А лучше Папы у нас никто их не делает.

– Может из родственников кто полюбопытствует, дочь скажем? – До дочери ещё добраться надо, – вздохнул Коля. – Я тебе не Сосновский, меня к ней на кухню не пускают.

– А кого пускают? – не отставал настырный капитан.

– Кучерявый разве что вхож или Киндер, – задумчиво произнёс Портсигаров. – С этими только свяжись, – махнул рукой Коля. – Они тебе такой дефолт устроят, что на всю оставшуюся жизнь без штанов останешься. Это, брат, сила покруче нечистой.

– Иес, – вновь подал голос Гонолупенко. – Амулет на шею и никс фирштейн нечистая сила.

– Какой ещё амулет? – не понял Балабанов. – Джульбарсов, – пояснил сержант.

Надо отдать должное Гонолупенко – роль ролью, а казённое имущество следовало вернуть во что бы то ни стало.

– Собака-то тут при чём? – не понял Портсигаров. – Джульбарс – это не собака, – принялся на ходу сочинять Балабанов, – а главный шаман Каймановых островов. Пропавшую цепь он собственноручно на шею Стингеру надел, как оберег от злых чар. Стингер говорит, что без этой цепи он в нечистые места не пойдёт и в красной рубахе петь не будет. Он до слёз расстроен потерей амулета.

– Что журналюгам в пуки попало, то считай пропало, – вздохнул Коля. – А уж в «комсомольских агитаторах» и говорить нечего.

– Про амулет заикаться не будем, – сказал Портсигаров. – Скажем, что цепь принадлежит собаке Стингера, и пёсик этой потерей жутко огорчен. Ударим на жалость. Мировой общественностью в случае чего пригрозим. Они там, на Западе, жутко чуткие к страданиям животных.

– Химкина этим не проймёшь, – возразил Коля. – Он же шизанутый. – Ты точно знаешь, что цепь Химкин слямзил?

– Собственными глазами видел, как он её в карман прятал. Я же не знал, что это амулет, думал просто золотая. Хотел потом с Химкина ящик водки содрать за солидарное молчание.

– Золото, никс фирштейн. Гоу хоу прямо с Юпитера. – Иди ты, – ахнул Портсигаров, начинавший уже кое-что понимать на каймановском языке. – Слышал, Коля, метеорит с Юпитера упал, а Джульбарс его переплавил и цепь выковал.

– Не совсем так, – поправил Балабанов, дабы не ронять статуса переводчика. – Этот Джульбарс то ли сам с Юпитера, то ли у него там родственники живут. – Суеверия, – махнул рукой Коля. – Тёмные они там совсем на Каймановых островах. – Этот, Джульбарс у них оборотень, – пояснил «переводчик». – С утра человек как человек, а к вечеру злая презлая псина.

– Ладно, – подвёл итог дискуссии Портсигаров. – Поехали к Химкину. Должен же этот сукин сын осознать ответственность момента и ценность экспроприированного у иностранца предмета для судеб мировой цивилизации.

В «Комсомольский агитатор'» отправились всё на том же Фаринеллиевском «Мерседесе». Как человек законопослушный и сроду никогда чужого не бравший, Балабанов испытывал большое чувство неловкости. С одной стороны, ничего не поделаешь, – служба, а с другой, как ни крути, – чужая вещь. К тому же отобрали её у человека убогого, можно сказать инвалида, у которого кроме «Мерседеса» никаких иных радостей в жизни нет.

– Ну, ты даёшь, заинька моя, – засмеялся Портсигаров. – Он кастрат-то липовый. – Как липовый? – ахнул долго сочувствовавший чужому несчастью Балабанов. – А зачем же…

– Реклама, брат, – пояснил Портсигаров провинциальному недоумку. – Ради рекламы не только кастратом себя объявишь, но и здоровые зубы вырвешь. Такая она, шоу-жизнь.

– Любишь ты, Портсигаров хаять людей за глаза, – осуждающе покачал головой Коля. – Не верь ему, провинциал, не всё у нас так уж плохо. Это я тебе говорю, первый шоумен России.

– Тоже мне доблесть, прилюдно портки снимать, – хмыкнул Портсигаров. – Плебей, – затянул на высокой ноте Коля. – Что ты понимаешь в искусстве. Это ведь символ. Символ открытости России ветрам перемён. Это же освобождениё от семидесятилетних оков тоталитарного режима. Это же полёт души и фантазии. Это же акт свободы, символ либерализма. Я снятыми штанами людей в светлое будущее зову, к свободе, просвещению и цивилизации.

– Ноги у тебя, Коля, для этого слишком кривые и волосатые, – не сдавался Портсигаров. – Не тянут они на символ свободы. Да вот и Балабанов подтвердит.

– У нас тоже один такой в райцентре был, – охотно ввязался в разговор капитан. – Как напьётся, так начинает штаны на публике снимать. Ничего, подлечили в областном психодиспансере, и сейчас пьяный-распьяный, а ходит в штанах честь

по чести. И без всяких символов. Ноги у него тоже кривые и волосатые. Мужики ещё ничего терпели, а беременных баб подташнивало.

Портсигаров захохотал, Коля обиделся и потребовал остановить машину. Весёлый водитель «Мерседес» остановил, но вовсе не в ответ на Колино требование, а потому что приехали. Стингер участие в разговоре не принимал, а храпел на заднем сидении, как распоследний иностранец. Расталкивать его пришлось минут пять. Балабанов сильно переживал, как бы заспавшийся сержант спросонья не перешёл на родной язык, но Гонолупенко, что значит милицейская косточка, сон сном, служба службой, только таращил глаза да повторял «никс фирштейн'». – Приехали, – указал ему Портсигаров на стоящую у дверей очередь обольстительных особ.

– Иес, – воспрял духом Гонолупенко. – Ай лав ю гёрлс. – Без штанов останешься, – остудил его Портсигаров. – Будешь потом всю оставшуюся жизнь агитировать голым задом за либерализм и рыночный прогресс.

– Это что, слив компромата? – удивился многолюдности Балабанов. – Проститутки с объявлениями, – пояснил Портсигаров. – Слив компромата у Аристарха Журавлёва на заднем дворе. Он у нас жутко чистоплотный. Монархист и государственник, в смысле державник, это тебе ни какая-нибудь либеральная шантрапа.

И пока Балабанов удивлялся, почему это чистоплотный монархист назвал свою газету в честь идеологических противников, и какое отношение к державной идее имеют жрицы свободной любви, Портсигаров провёл его по лабиринту порока, не запачкав ничем кроме губной помады. С Гонолупенко всё было куда сложнее. Возбужденная толпа опознала в нём Стингера с газетных передовиц и готова была растерзать на части от восторга. Совершенно напрасно Гонолупенко кричал «никс фирштейн» и «вот стервы», поднаторевшие в раздевании клиентов жрицы любви стянули с сержанта кожаный пиджак и попытались стянуть брюки, но Гонолупенко, проявив редкостную изворотливость, не уронил честь мундира и штаны спас. Коле повезло гораздо меньше. Что и было отмечено главным редактором «Комсомольского агитатора», как только гости переступили порог его кабинета.

– Я этих шоу у себя под окнами не потерплю, – сказал он бесштанному Коле. – Эта либеральная провокация у вас не пройдёт.

– Какая провокация?! – возмутился Портсигаров. – Твои журналюги у нашего Стингера цепь спёрли, а теперь и кожаный пиджак сняли, португальским королём дареный.

– Неужели королём! – ахнул Аристарх, поправляя очки, чтобы лучше видеть заезжую знаменитость.

– Пиджак свой отдашь, – распорядился Портсигаров. – Он хоть и не королевский, но тоже кожаный.

– Пиджак денег стоит, – поморщился прижимистый редактор. – На объявления цены поднимешь, – утешил «комсомольца» Портсигаров. – Не голым же мне звезду шоу-бизнеса по столице водить. – Подумаешь, Стингер, – отбояривался редактор, которому жалко было пиджака. – Коля вон не последний шоумен в России, а без штанов ходит.

– Я попрошу! – взвизгнул травмированный проститутками Коля. – У меня в тех штанах бумажник был с тремястами долларов. Плюс полторы тысячи за оскорбление личности. Итого: две тысячи зеленых с тебя, Аристарх.

– Да что же это такое! – всплеснул руками Журавлёв. – Кто пустил сюда этих рэкетиров?

– Это мы рэкетиры? – возмутился Портсигаров. – А моральная травма, полученная у стен твоей редакции мировой знаменитостью, это как? А изнасилование лучшего шоумена России? А инфаркт у любимой собачки Стингера из-за украденной цепочки? За нашей спиной всё цивилизованное человечество и отечественная прокуратура. Не говоря уже о Сосновском.

– Ты меня Сосновским не пугай, – запротестовал Журавлёв. – К тому же слух пошёл, что он линяет.

– Как линяет? – ахнул Коля. – А как же мы?

– Частично линяет, – уточнил редактор. – Под оппозицию. – Ещё тысячу долларов с тебя, Аристарх, за ложную информацию, – вздохнул с облегчением Портсигаров. – И ещё столько же за оскорбление в нашем присутствии Сосновского.

– Таких расценок даже в суде нет, – обиделся Журавлёв. – К тому же про Сосновского – чистая правда. Линяет. В связи с появлением то ли Инструктора, то ли Инспектора. А Фидоренко, говорят, и вовсе ушёл в подполье.

– Это что же, перемены у нас? – растерянно произнёс Коля. – Ты нам зубы не заговаривай, – рассердился на хозяина Портсигаров. – Мы этих инспекторов видели – перевидели. Ты нам Химкина с цепью вынь да положь.

– Нет его в редакции. Отправился за интервью то ли к Фаринелли, то ли к Примадонне.

– Когда это Примадонна просто так интервью давала. Да ещё Химкину. – Обещал он ей что-то, – нехотя признался Журавлёв.

– Уж не Стингеров ли амулет, – проболтался Коля. – Какой амулет? – сверкнул глазами из-под очков Аристарх.

Портсигаров бросил на болтливого Колю недовольный взгляд и со словами «с паршивой овцы хоть шерсти клак» принялся раздевать главного редактора «Комсомольского агитатора». Аристарх Журавлёв, сразу же забывший о Стингеровом амулете, отбивался ногами. Подобного хамства гости хозяину не простили, сняв с него за одно с пиджаком ещё и штаны. На протестующий писк редактора, с неразборчивыми призывами о помощи, Портсигаров зловеще пообещал ему рёбра пересчитать. Сцена, что и говорить, вышла безобразная, с откровенным криминальным душком, но расстроился по этому поводу один Балабанов. Гонолупенко же спокойно примерил чужой пиджак и остался вполне доволен обновой. Коля без тени смущения натянул на себя редакторские штаны.

– Будешь возникать – натравим на тебя Джульбарса, чёрного шамана с Каймановых островов, – пообещал Аристарху Портсигаров. – Это тебе не цивилизованный Сосновский – враз все перья из хвоста выщиплет.

– Ладно, – сказал Журавлёв, потирая ушибленную в суматохе голень. – Ты меня ещё попомнишь, Портсигаров. Я выведу вашу банду на чистую воду.

Не давая врагу времени опомниться и сосредоточить под своей дланью превосходящие силы, гости ретировались из здания скандальной газеты через чёрный ход. На заднем дворе пованивало, то ли компроматом, то ли дерьмом. Из чего Балабанов сделал вывод, что с канализацией в «Комсомольском агитаторе» не всё в порядке.

– Гиблое место, – подтвердил его предположения Портсигаров. – Чёрт бы их побрал с этим компроматом. Ассенизаторы хреновы. Забьют все столичные коммуникации, в дерьме утонем.

– Теперь жди от Аристарха подлянки, – со вздохом оглянулся на покинутое здание Коля. – Штаны ещё так-сяк, но кожаного пиджака он нам не простит.

– Языком не надо было мести, – огрызнулся Портсигаров, на полусогнутых пробираясь к машине.

– А кто про Джульбарса ему рассказал? – обиделся Коля, ныряя на заднее сидение.

Обманутые проститутки кинулись было преследовать «Мерседес», но забугорная машина оправдала данные ей лестные характеристики, без труда оторвавшись от разъярённых фурий. – Знай наших! – торжествующе захохотал Коля. – Химкина надо перехватить, во что бы то ни стало, – остудил его радость Портсигаров. – Наверняка Журавлёв ему сейчас звонит и исходит ядом. – Рули к Фаринелли, – подсказал Коля. – Если журналюга там, то мы ему быстро руки выкрутим.

«Мерседес» лихо вилял среди обидчивых собратьев по московским улочкам, то узким, то широким. Балабанов с интересом смотрел в окно, пытаясь хоть как-то разобраться в мешанине вывесок и крикливой рекламы. Занятие увлекательное, но практически бесперспективное. Столица напоминала большой муравейник, вот только муравьи здесь были какие-то странные. Суетились они много, но бестолку и вразнобой, управляемые не инстинктом, а тщеславием и глупыми претензиями. Балабанов не рискнул бы предсказать этому муравейнику счастливое будущее. А тут ещё нечистая сила в нём завелась.

В хоромах Фаринелли гостей встретили нелюбезно. Можно даже сказать, по хамски. И вместо приличествующего случаю «здравствуйте» на гостей из уст нервного молодого человека обрушилось «ворьё поганое». Балабанов, узнав в смазливом юноше кастрата Фаринелли, душевному его волнению нисколько не удивился. – Тихо, Витя, – остудил пыл хозяина Портсигаров. – Накличешь на свой дом проклятие шамана.

– Ты мне зубы не заговаривай, – взвился Фаринелли. – Где машина? – Машина у подъезда, – сказал Коля. – Но думаю, это не главная твоя проблема. Беда пришла к тебе, Витя. Пришла, откуда не ждали. Из «Комсомольского агитатора» – Шут гороховый, – отмахнулся кастрат. – На порог не пущу.

И действительно не пустил дальше прихожей. Балабанов с тихим изумлением разглядывал шикарное убранство этой самой прихожей и прикидывал в уме, какие сокровища таят апартаменты звёзд шоу-бизнеса, если диковин, уже открывшихся его взору от порога, вполне хватило бы для средней руки провинциального музея.

– Химкин у тебя был? – деловито спросил Портсигаров.

– Был, – нехотя отозвался Фаринелли. – Полчаса как уехал. – Цепь оставил? – спросил Балабанов.

– Стингерову, что ли? – проговорился кастрат. – Вот! – поднял палец к потолку Портсигаров. – О машине скорбишь, а тем временем краденное скупаешь.

– Ничего я у Химкина не покупал, – возмутился Фаринелли. – И никакой такой цепи не видел. И вообще: шли бы вы отсюда.

Агрессивный тон смазливого молодого человека, который при ближайшем рассмотрении не казался таким уж юным, покоился на основательном фундаменте в лице набыченных и накаченных охранников, которые в напряженных позах ждали команды «фас», живописной группой расположившись вокруг нанимателя.

– Мы не уйдём, – гордо сказал Портсигаров. – Мы уедем, а машину твою возьмём в залог, до возвращения украденной коварным Химкиным цепи.

– Это ты брось, – взвизгнул Фаринелли. – За ржавую железяку машину отбирать – разбой в чистом виде.

– О как ты ошибаешься, Витя, – воздел руки к лепному потолку Коля. – Иван-царевич ты наш дорогой. И хорошо если превратят тебя всего лишь в серого волка, но боюсь, что выше лягушачьего твой новый статус не поднимется. – Иес, – подтвердил молчавший до сих пор Гонолупенко. – Берегись Джульбарса. – Слышал, – торжествующе воскликнул Портсигаров. – Иностранец волнуется. Не гневи каймановских богов, Витя, отдай цепь.

– Плевал я на вашего Стингера, – огрызнулся кастрат. – Я сам звезда. – Это болезнь, – задумчиво сказал Коля. – Мания величия. Будем лечить. – Будем, – крикнул Фаринелли. – Здесь вам не «Комсомольский агитатор». С меня вы штаны так просто не снимете.

Четыре быка стремительно атаковали мирных деятелей шоу-бизнеса, но встретили неожиданный и дружный отпор. Портсигаров хоть и схлопотал по зубам от здоровенного детины, но всё-таки успел с криком «ия» разнести ногой драгоценное венецианское зеркало в прихожей. Балабанов чисто по-деревенски хакнул кулаком в тупое рыло и так удачно, что неразумный оппонент вляпался в резной шкаф и превратил его в груду обломков. Гонолупенко с воплем «вери гуд» уже бил фарфоровою посуду в соседней комнате. Мстительный Коля, которому противника почему-то не досталось, ковырял стены перочинным ножичком, демонстрируя недюжинный дар живописца.

– Это тебе ещё цветочки, кастрат, – пообещал Портсигаров. – Ты у нас ещё наквакаешься лягушкой.

– Иес, – поддержал его выдавленный из апартаментов превосходящими силами Гонолупенко..

– Жди теперь, Витя, большую-пребольшую, чёрную-пречёрную собаку, – зловеще прокаркал Коля.

Гостей не преследовали. Выходя на чистый воздух, Портсигаров в ярости пнул парадную дверь кастратова логова. Дверь жалобно заскрипела и захлопнулась. – К машине, – скомандовал Портсигаров. – Я своему слову хозяин: отдаст Фаринелли цепь – получит «Мерседес», а не отдаст – пусть новый покупает.

– А как же милиция? – робко запротестовал Балабанов. – Кастрат в органы обращаться не будет. Шутка сказать, золотую цепь у иностранца украли.

– Так она не золотая. – А ты скажи, что золотая, – проинструктировал «переводчика» Коля. – Пусть Химкин с кастратом раскошеливаются.

– Лжесвидетельство, – поежился Балабанов.

– А посуды мы сколько у кастрата побили, – напомнил Коля. – Мебели сколько поломали. Органы нас не поймут, если скажем, что цепь железная.

– Иес, – сказал Гонолупенко. – Юпитерголд. – Вот, – торжествующе вскричал Коля. – Цепь из белого юпитерианского золота, так и скажем ментам, если привяжутся.

– Я кастрату разбитой морды не прощу, – прошипел Портсигаров. – Не знаю как там Стингеров шаман, а я с него спрос учиню по полной программе. Кто Портсигарова обидел, тот счастливо двух дней не проживет.

– Сосновскому он может пожаловаться, – вздохнул с заднего сидения слегка опамятовавший после пережитого Коля. – А то и до Кухарки доберётся с жалобой.

Видимо опасность действительно была велика, поскольку вцепившийся в чужой руль Портсигаров так и не нашёл в этот раз, что возразить. Балабанов же и вовсе впал в расстройство. Чёрт знает чем он сегодня занимается. Бред сумасшедшего, а не оперативная работа. Чего доброго до Инструктора дойдут сообщения о его сегодняшних художествах и тогда прости-прощай столица. Хотя, если честно, Балабанов такому обороту дела нисколько бы не огорчился. Уж лучше Митричевы штаны у русалок изымать, чем бегать, высунув язык, по столице за собачьей цепью. И далась Гонолупенко эта Джульбарсова собственность! Перетопчется кобель и без неё. Ну в крайнем случае Балабанов готов отбить телеграмму Митричу, и тот откуёт псине новую цепь. Правда, времени на это уйдёт немало, поскольку телеграмму не иначе как на собаках придётся везти. Ибо в родной деревне Балабанова нет ни света, ни бензина для развалившейся техники. А лошадей завести ещё не успели.

– Слушай, Портсигаров, ты случайно не в курсе, кто такой Николай Ставрогин? – Ставрогин?

– Да. Гражданин кантона Ури – Из швейцарской прокуратуры разве что, – недослышал Коля.

Портсигаров захохотал, что-то, видимо, припоминая:

– Был такой, но повесился. Литературный персонаж. Прочили его в диктаторы России, но кишка оказалась тонка.