Русский космос Ночкин Виктор
И девицы все еще не видно, прячется там, возможно, целится в него… Со всей силы он ударил угловатой рукоятью пистолета по стенке тумбы. Потом еще раз, сильнее. Затрещал, крошась, пластик, по нему разбежалась паутина трещин. Тимур выстрелил туда, и боковая панель провалилась. Жужжание, все это время едва слышно льющееся изнутри, стало громче. Какие-то тумблеры, схемы с неряшливой пайкой, провода без изоляции… Он вставил пистолет в отверстие и нажал на курок. Сыпанули искры. Вдавив поглубже, немного повернул ствол, выстрелил опять. Из пульта донеслось жужжание, потянуло паленой пластмассой.
– Нет! – прокричал голос сквозь стук колес. – Не надо, мы опоздаем!
Тим выдернул ствол, повернувшись к проходу в тот момент, когда девушка прыгнула на него.
Без автомата – значит, запасного рожка у нее не было.
Но с включенным штык-ножом в руках.
Острие вонзилось Тимуру между ребер слева.
На мгновение два механизма – управляемая вязкость брони костюма и вибропривод штыка – вступили в скоротечное противоборство; будто включенный утюг сунули в морозилку. Тимур выстрелил, пуля ушла в свод туннеля. Из тумбы в сцепившихся людей ударил сноп искр, платформа рывком увеличила скорость, опрокинув их под сиденья. В ноже что-то очень тонко, надрывно заскрежетало, так что у обоих заныли зубы, а потом штык отключился, что и спасло Тима: еще мгновение, еще на полсантиметра глубже – и сердечная мышца стала бы наматываться на бешено дрожащий заточенный металл, как водоросль на винт корабля. Хрипя от боли, Тимур ударил девушку пистолетом в скулу, опрокинул, выстрелил – пуля вонзилась в дерево возле ее уха. Тимур уселся на американку верхом, вдавил ствол в закрытый глаз. Голова кружилась, грудь терзала боль – в любой момент он мог потерять сознание.
– Ты убила Терезу, – прохрипел Тим, плохо понимая, что говорит. – Я сейчас убью тебя.
Вцепившись в его запястье, пытаясь отвести пистолет от лица, она спросила:
– Кого я убила?
– Терезу! Ту, что была со мной на лестнице!
– Я защищала наших!
– От кого защищала?! – выкрикнул он, наклонившись, сильнее вдавив ствол. – Мы бы не стали стрелять по женщинам и детям!
– Но вы не пустили бы нас! Согнали с платформы…
– Не пустили? Куда?
– Сюда!
Должно быть, американка знала, сколько времени займет поездка, либо расслышала сквозь лязг и стук эхо проникающих в туннель звуков. Она дернула головой, вывернувшись из-под пистолета, одновременно распрямленной ладонью ударила по торчащему из груди Тимура штык-ножу.
От боли мир потек теплой розовой пеной; Тим выстрелил, вогнав две пули в доски, боком свалился с девушки, крича и дергаясь.
И через мгновение вагон вылетел в большую пещеру, где каменные глыбы соседствовали с металлом, щебень и текущие из трещин подземные родники – с пластиком и железными трубами.
Американка приподнялась, одновременно Тимур привстал на локте. Он помнил, сколько патронов было в обойме и сколько раз нажал на курок, – больше Тим стрелять не стал, ударил рукоятью. И попал в висок. Девушка без звука упала, зрачки ее поползли вверх.
Бросив пистолет, Тимур встал на колени, выдернул из брони штык-нож. Пещера качнулась, закружилась… Выпустив оружие, он вцепился в спинку сиденья, навалился на него грудью, зажмурил глаза и сжал зубы так, что в ушах начало гудеть, а челюсти свело спазмом. Но в голове от этого чуть прояснилось, и Тим кое-как выпрямился.
Туннель закончился метрах в двадцати над полом, дальше рельсы тянулись по широкой каменной полке, которая тремя длинными витками сбегала вниз. Там они расходились, будто прутья веника, – пять, семь, девять… больше десятка тупиков, и почти на каждом стояла платформа. Все это озаряли несколько прожекторов.
В центре пещеры, устремив вверх покатый носовой обтекатель, высился космический челн.
Тимур узнал его – «Рапид», один из тех транспортников, что доставляли эмигрантов к строящимся на орбите межсфирным ковчегам. Так вот в чем дело! Было неожиданно увидеть секретный космодром в пещере и готовящийся ко взлету древний «Рапид», простоявший тут не одно десятилетие, – и в то же время это было логично: ну конечно, граждане Гуманитарного лагеря нашли его, подготовили к старту и теперь собрались покинуть Землю. Транспортник вряд ли может доставить их на другую сфиру, но до Луны доберется. Только вот… разве можно стартовать в пещере, когда под соплами каменный пол?
Вагон летел вдоль стены по кругу, постепенно опускаясь. Ногой оттолкнув штык-нож далеко в сторону, Тимур сел, поглядел на американку. Лежа на боку, она морщилась, пытаясь встать. Голова безбожницы тряслась, по скуле текла кровь.
– Внизу стоит контроллер с реле, – хрипло прошептала она, с трудом переворачиваясь на живот. Говорила девушка с сильным акцентом. – Переводит стрелки каждый раз, когда подходит новый вагон. Чтоб он попал на пустую ветку. Подает сигнал, здесь включается тормоз… Теперь мы не затормозим!
– Не затормозим? – Тимур поглядел на раздолбанный пульт управления. – И что будет?
Она подвела под себя руки, приподнялась и рухнула обратно.
– Врежемся. Умрем. Мне все равно. Я… теперь лучше умереть.
– Может, еще спасемся, – сказал он.
– Не хочу. Если не могу улететь… Я не отсюда, понимаешь?!
– Что? – Тимур удивленно поглядел на нее.
– С Марса. Здесь для того, чтобы помочь им скрыться от вас, мы просочились сквозь вашу охрану на орбите, наша группа…
– Ну тогда добро пожаловать на Землю, – сказал он, через силу улыбаясь. – Уклад примет тебя.
Вновь перевернувшись на бок, она попыталась ударить его, но Тим легко перехватил руку. Потом выпрямился, покряхтывая и стараясь дышать неглубоко. Боль расходилась от сердца резкими горячими пульсациями.
В огромной пещере все было неподвижно, лишь вагон, стуча колесами, несся вдоль стены. Встречный ветер бил в лицо, норовил опрокинуть, сбросить с платформы. До пола оставался один виток.
Держась за спинки сидений, он доковылял до пульта управления. Наружу все еще сочился вонючий дымок, тут же уносимый прочь потоком воздуха, но внутри уже не горело, искры не сыпались. Тимур пробрался между сиденьями к бортику, выглянул. Возле основания челна шло бетонное кольцо, скрывающее опорную юбку вокруг дюз и пространство под ними. По сторонам высились решетчатая кабель-заправочная башня, мобильная ферма обслуживания с раздвижными балками и кран для монтажа груза. Вдоль корпуса тянулась пара узких емкостей подвесного топливного отсека, который отстреливался через некоторое время после старта.
Держась за ограждение, Тимур присел, разглядывая «Рапид». Он знал: двигатели челна могут создать полную тягу всего за несколько секунд и выплеснуть при этом акустическую волну, способную раздробить человеческое тело, растерзать, сломав кости и порвав сухожилия.
Циклограмма запуска явно подходила к концу. Все это время челн низко гудел – а теперь одна из ферм, самая высокая, с захватами на конце, дрогнула. Могучая решетчатая консоль – клешня, обжимающая корпус под носовым колпаком, – начала раздвигаться. На четырех больших черных колесах башня тяжело покатилась прочь от челна по коротким рельсам. Одновременно возле дюз блеснули искровые воспламенители, выжигая газообразную топливную фракцию, которая из-за утечек могла к этому времени скопиться под двигателями и после их включения вызвать аварию.
Поток света обрушился в пещеру, медленно расширяясь: вместо свода ее накрывали огромные круглые створки, и теперь они поползли в стороны, обнажив полосу неба.
Вокруг основания челна шла выкрашенная синей краской труба – толстое кольцо на коротких опорах, – лишь немного приподнятая над бетонным бортиком. От трубы тянулось несколько десятков шлангов, которые заканчивались возле ряда синих баков, стоящих вертикально вдоль стены пещеры. Каждый был размером с пятиэтажный дом.
Вагон качнулся, достигнув пола. Во все стороны из-под «Рапида» ударил пар. Тимур уже видел плитки термической защиты, сложной мозаикой покрывающие фюзеляж, видел покатую створку над грузовой палубой, утопленной в «спину» челна, и концы выдвижных крыльев, предназначенных для посадки, а сейчас скрытых в корпусе. На истории сфиронавтики им говорили: высота «Рапида» около восьмидесяти метров, масса покоя почти шестьсот тонн…
Люк над челном раскрывался, свет все ярче озарял корпус, и бьющий из-под него шипящий пар стал ослепительно белым, засверкал, как горные снега в лучах солнца.
По широкой дуге вагон приближался к развилке. Тимур вернулся в проход, обхватил неподвижно лежащую на боку девушку и с трудом приподнял. От напряжения сердце будто вскипело, обдав грудь раскаленными брызгами.
– Отпусти, – вяло сказала она, но Тим не слушал.
Он попятился, протискиваясь между сиденьями. Вагон несся по короткому прямому участку, приближаясь к месту, где рельсы разветвлялись на десяток коротких отростков, большая часть которых была занята другими вагонами. Тимура шатало, в ушах стоял непрерывный гул, а сердце колотилось так, что казалось – сейчас оно раздуется большим красным пузырем и лопнет, залив кровью грудную клетку.
Пар из-под основания челна валил все сильнее, с гудением вылетая в широкую щель между кольцевой трубой и бетонным бортиком. На что они рассчитывают? «Рапид» рассыплется на части, вся пещера рухнет, как только двигатели войдут в рабочий режим…
Вверху створки разошлись до предела, обнажив далекое небо. Стало очень светло, все грохотало и сверкало, клокотал пар, мир вспыхнул лихорадочным румянцем и ухмыльнулся, разинув огромный безумный рот.
Девушка обвисла на его руках. Прижав к себе легкое тело, Тимур шагнул на бортик вагона, не понимая, для чего делает все это: в пещере не выжить во время взлета межсфирного челна. Да он и не взлетит… Платформа качнулась, достигнув разветвления. Колеса лязгнули. Впереди был тормозной брус – волей случая их вынесло на пустую ветку.
Во все стороны от челна покатилась дрожь.
Тимур прыгнул. Он смог сделать несколько быстрых шагов на подгибающихся ногах, потом упал, выпустив американку, – а позади платформа врезалась в брус, вломилась в него, смяв переднюю часть несущей рамы. Пульт управления взорвался пластиковыми осколками, заскрежетали сиденья, задняя колесная пара приподнялась над рельсами и с лязгом рухнула обратно.
Вагон встал. Тимур поднялся, схватив девушку под мышки, и ввалился в узкую дверь под нижним витком карниза, по которому проходили рельсы. Сзади под челном с треском разорвались опорные пироболты.
Пространство взвыло: двигатели вышли на максимальную тягу.
Но за секунду до этого в нижней части синей кольцевой трубы распахнулись люки – и сотни тысяч литров воды обрушились в котлован под «Рапидом», гася акустическую волну.
Межсфирный челн начал взлетать. Тимур этого не видел. Они попали в узкую пещерку, помещение для обслуживающего персонала, – толстая мягкая обивка на стенах, пожелтевшая от времени пластиковая мебель, стол с выцветшими чертежами, разбитый монитор, сломанный кофейный аппарат в углу… Вход в помещение был овальным и закрывался тяжелым мощным люком. Тим навалился на него, с ржавым скрежетом провернул затворное колесо. Потом упал рядом с девушкой и умер, когда его сердце остановилось.
III
– Джейн Ичевария, – сказала Настька, присаживаясь на край кровати. – Так ее звать.
Константин, устроившийся на стуле возле тумбочки, кивнул, и Серега тоже закивал. Он ходил туда-сюда по палате, похожий на маленького взволнованного воробья.
– Ага, точно, отец Карен так и сказал: Джейн Ичевария. Ну что за странное имя?
– Имя как раз нормальное, – негромко произнес Костя. – Вот фамилия действительно необычная.
Они не принесли цветов, как положено навещающим больного. Где это видано, чтобы иеросолдаты, отринувшие суетное, отдавшие душу Всевечному и военно-космическим силам сфиры, цветы друг другу дарили. И никаких фруктов тоже не принесли, врачи запретили. Хотя Тим быстро шел на поправку и уже мог ходить, не опираясь на палочку, его все еще кормили жидкой кашицей да бульоном.
– У тебя организм был отравлен канцерогенами, – пояснил Костя. – После взлета пещеру водяные испарения заполнили, перемешанные с выхлопами отработанного топлива. Это давным-давно придумали: жидкость в бассейн под взлетающие челны заливать, чтоб их звуком не разносило на кусочки. А воду они из океана накачивали через подземные трубы, там ведь недалеко.
– Так что, считай, легко отделался! – подхватил Серега, садясь рядом с Настькой и несильно хлопая Тима по плечу. – Пока тебя наверх тащили, успел надышаться. Лекарь нам сказал по секрету: чудо, что выжил.
– Божье чудо! – взволнованно подтвердила Настасья, пристально и серьезно глядя на Тимура.
Они ушли, Тим взял с тумбочки электронную книгу, куда был загружен файл с текстом Библы Сокровенной, и долго читал. Вечером появился Паплюх, тайком притащивший плитку черного шоколада с орехами, которую, по его словам, отобрал у Кости – а тому отец прислал в посылке.
– Свезло, – подтвердил Роман слова иеросолдат. – По всему выходит, дщерь сия, Господа отринувшая, жизнь тебе спасла: сделала, бесстыдница, искусственное дыхание уста в уста, сняв костюм, по груди кулаком постучала, еще что, не знаю… В общем, растормошила сердечко, принудила забиться, а после отволокла на поверхность. К этому времени остальным, которые в лифте застряли, удалось по сетке наверх забраться. Сунулись в соседнюю шахту – а лестницы-то и нет, по которой вы спускались. Настька тогда приказала бежать всем наверх и докладывать, а сама осталась дежурить. Но она ж беспокойная… Пока они поднимались, пока связь наладилась и мы с отцом-командиром поняли, что к чему, – вниз как-то пролезла, увидала мертвую Терезу, зал со станцией и рельсами. Выбралась обратно, доложила… В общем, мы десант подняли на борт и полетели к горам, вслед за остальными челнами, потому что Карен решил: узкоколейка туда идет. Ты кушай, кушай шоколад, брат мой по оружию…
– Да мне нельзя, наверное, – возразил Тимур, рассматривая поблескивающую обертку с изображением верославного сфиронавта в скафандре, весело летящего по орбите вокруг сфиры и машущего флажком.
– Можно, там эти… биофлавоноиды, они на сосуды хорошо влияют.
Тимур развернул обертку, отломил кусок, вручил Роману. Откусил и сам. Вкусно – сладко и одновременно горчит, но горечь приятная, от нее слюны сразу полон рот. И орехи на зубах аппетитно похрустывают, щелкают…
– Наши у тебя были, – не то спросил, не то констатировал Рома.
– Ага, – сказал Тим, жуя.
– И Костя, и Акмаль?
– Костя был, Серега и Настька, Акмаля не видел с Толяном. А что?
– Да вот, – Паплюх оценивающе оглядел Тимура, потом кивнул сам себе, будто придя к какому-то решению, и продолжал: – Мы, считай, закончили учебу, потому я теперь тебе это расскажу. Знаешь, что Костя, перед тем как в САВКС поступить, с собой покончить хотел? То есть не просто хотел – пытался.
– Как? Костик?! – поразился Тимур. Казалось невероятным, чтобы изящный, сдержанный, умный Ратмиров…
– Не может быть!
– Да нет, правду говорю.
– Но почему?
– Из-за любви несчастной, почему ж еще. Любовь эта его, когда он ей уже в чувствах признался, схиму приняла, ушла в дальний монастырь, навсегда… Ну, в монахини подалась, у которых обет безбрачия. Он тогда и попытался того… самоубиться, а после вознамерился в отшельники уйти, поселиться в ледяном ските где-то в этой… в земле Вилкса. Это, знаешь ли, Антарктика, там вроде кратер какой-то есть, так в нем около сотни отшельников живет. Вот, но отец его то ли уговорил как-то, то ли просто запретил. После попытался устроить сына в Академию. Тесты-то ПОДовские и экзамены Ратмиров на отлично сдал, но суицидников сюда не берут. Даже отец его митрополит не смог бы ничего тут поделать, но Шахтар взял Ратмирова в свою дружину. Такие вот дела… А Толик? Про него знаешь?
– Рассказывай, – вздохнул Тимур, ожидая чего-то нехорошего.
– Он спортсменом был, чемпионом по борьбе какой-то. На соревнованиях проиграл в финальном бою – и решил сгоряча, что судья подсуживает противнику. Раззадоренный после боя, полез на него прямо там, в зале, схватил, прижал как-то… шею вывихнул и руку сломал, чуть не убил. Это было, когда Толик уже экзамены в САВКС сдал, прощальный бой, так сказать, назавтра ехать надо было. Милицейские скрутили, загребли… а что дальше? Или перементаливание, дабы агрессивность умерить, – а это ж всегда и изменение личности, без этого никак, – или в Гуманитарный лагерь… Тут как раз из Академии запрос им по сфиронету: где такой-то, почему не прибыл на место сбора, есть ли сведения? Ну, милицейские отвечают, как дела обстоят. И назавтра отец Карен самолично прилетает. Поговорил с Толяном у них там в комнате для допросов, а после и увез его. Сказал милицейским: в Академии перевоспитают нарушителя, не волнуйтесь. Вот так вот, брат Тимон.
Он со значением поглядел на Тимура, и тот сказал:
– Теперь Акмаль, да?
– Акмаль. Он с родичами жил на краю Тихоокеанской губернии, неподалеку от лагеря какого-то, где японы-безбожники обретались. С двумя братьями младшими, отцом-старичком и сестрой старшей. На челноке атмосферном летал, легком совсем, хлопок опылял. У них там на востоке, ты знаешь, трансгенный хлопок, и ткань из него можно, и для еды годится… Ну вот, и как-то японы взбунтовались. Вдруг у них такой свих в голове пошел, будто Уклад их чем-то через пищу травит, со свету сживает, но медленно, незаметно. И каким-то своим японистым заковыристым образом они решили: повинны в том фермеры-хлопкоробы. В общем, Акмаль в отлучке был, как вернулся – семья вырезана. Сестра его как раз замуж собиралась, уже день свадьбы назначили… Он из подвала взял оружие – у них на окраине можно разрешение получить простым мирянам, для самозащиты, ведь лагеря рядом. Взял все, что было, а было немало, полетел к соседнему лагерю и там низко над крышами… Давай, в общем, палить по гражданам да динамиты бросать. После опустился, с тремя автоматами пошел по кварталам, стреляя. Потом мирской патруль появился, обезоружили его, вернее, он сам бросил оружие. Японов к тому времени не осталось совсем. И тут выясняется – не те это японы! Понимаешь, Тима? Те, что семью Надировых зарезали, из другого места пришли, и их уже взяли всех. Акмаль, узнав это, вырвался, патрульных расшвырял и убежал. Его полгода найти не могли, в полях затопленных прятался, в горах, сырой хлопок ел… Когда нашли – ровно зверь был, рычал и говорить не мог. После впал в кому на месяц. Как очнулся, его отец Карен в САВКС забрал. Так вот, Тимочка. Про Серегу не знаю я, хотя ты ж в курсе: шебутной он парень, несдержанный, как Настька, мельтешит… наверняка тоже коллизии какие-то случались в жизни. Ну и мы с тобой…
– А что мы? – спросил Тимур, слегка придавленный услышанным. – У меня ничего такого не было.
– Точно не было?
– Ну… точно. А ты что?
– Я… знаешь ведь мои устремления: вверх вскарабкаться, ввысь, ближе к Божьему сиянию. А ты, Тимон, эмпатичный очень.
– Чего? Какой это?
Роман покосился на него и на вопрос отвечать не стал, сказал лишь:
– В общем, такие вот дела. В дружину нашу обычных отроков не набирали, нет. У всех какие-то душевные треволнения были. А почему так? Не знаю пока.
Положив остатки шоколада на тумбочку, Тимур сел. Рома сунулся было поддержать под локоть, однако Тим покачал головой и вежливо, но твердо товарища отодвинул, потому что хотел самостоятельно подняться, – спустил к полу похудевшие ноги, сунул в жесткие больничные тапочки ступни, кое-как выпрямился и, чуть покачиваясь, к окну пошел. Обстановка в палате была спартанская: узкая койка, тумбочка да шкаф в углу. Хорошо хоть отдельную палату выделили, не в общей положили. В груди, на которой жутковатый шрам остался, бледно-розовый и бугристый, закололо – но несильно совсем. Паплюх провожал взглядом, готовый в случае чего прийти на помощь, но Тим вполне бодро сам до окна доковылял, отодвинув занавеску, выглянул. Взору открылся внутренний дворик больничного стационара, скамеечки, кусты вдоль стен… Построек САВКСа отсюда не видно, они далеко в стороне, за бетонными полями плацев. Вот не думал, что попадет когда-то в это здание, оштукатуренный светло-серый куб, который часто наблюдал со стороны, маршируя в строю или направляясь к ангарам с челнами.
– К тебе Карен не приходил пока? – спросил Роман.
Тим повернулся к нему, присел на подоконник – ноги еще быстро уставали – и покачал головой.
– Нет, а что?
Рома помолчал, неподвижно глядя перед собой, потом встрепенулся.
– А то, что операцию мы провалили, в общем. Неумело действовали. Медаль «За взятие Голливуда» не получим, нет. Хотя для первого раза… Да что там говорить – и для первого плохо. Боевая подготовка у нас не особо, Тимон. И чем все это время в Академии занимались? Высокорус учили и богословие? Надо было больше… – он заметил, как смотрит на него Тимур, и поспешно добавил: – В общем, я думал: Карен свирепствовать станет, отругает, епитимью наложит… А он молчит, понимаешь? Будто так и надо, будто мы все хорошо сделали. И патриарх – ни слова, даже не вызывал нас к себе. Что-то непонятное, Тимка, дружину будто… будто проверяли, и проверкой этой остались довольны.
– А разве нас не проверяли? – удивился Тимур. – В первом боевом вылете? Почему – «будто»?
– Потому что я про другое толкую. Словно на нас… ну, с другой точки зрения глядели, и с этой точки все нормально прошло. Не понимаешь? Эх ты, простая душа…
Тимур уже не слушал, его вновь стали мысли одолевать, от которых он не мог избавиться все время, пока лежал здесь.
– А вот про епитимью, Рома… Я себя оскверненным чувствую. После лагеря этого, развалин, крыс. Будто грязью какой-то облеплен. Только изнутри.
Паплюх кивнул.
– Точно. Настька сказала, их настоятельница говорит: после посещения Гуманитарных лагерей у многих такое. Поэтому очищение надо пройти, храм посетить. Нас в отпуск всех назавтра отправляют, Тимчик. А тебя, наверное, попозже, через пару дней. Вот и очистимся, будет время.
Тиму неудобно стало: соврал он Паплюху. Была, была и у него коллизия – когда пришла весть, что отец погиб. Тим ведь очень на него похожим хотел быть, и будто с ума тогда сошел. Ему десять лет как раз недавно исполнилось. Сам он почти совсем не помнил, как в бреду, тот день, а мать никогда не рассказывала, но Катька как-то проболталась, что ей говорила мама: он побил зеркала и стекла в квартире, изрезался весь, а после залез в шкаф и там лежал в ворохе старых вещей, истекая кровью, пока мать, ходившая за Катькой в садик, его не нашла.
На следующий день явился отец Карен, и Тимур пристал к нему с теми же вопросами. Когда Шахтар вошел, двигаясь, как всегда, решительно и резко, сразу распространив по небольшой палате особую атмосферу суровой целеустремленности, Тим попытался встать, но гость сказал:
– Отставить, Жилин. Отдыхай.
Тимур спросил про Джейн Ичеварию и услышал в ответ:
– В Божий град отправлена.
– Она говорила, что не отсюда, а будто с Марса прилетела, – вспомнил Тим, хотя события последних минут перед взлетом «Рапида» запечатлелись в памяти совсем слабо, все будто в тумане… вернее, в слепящем белом паре, что из-под челна извергался.
– Может, и так, – согласился Карен. Он сидел на стуле, где позавчера устроился Костя, сдвинув колени и возложив на них широкие сильные ладони. Поначалу Тимур никак не мог сообразить, что ж такого непривычного в фигуре отца-командира видится, а потом вдруг понял: без посоха тот! Вот же! Тим, кажется, ни разу раньше их по отдельности не наблюдал, даже во время лекций офицер всегда ставил посох рядом с кафедрой и далеко от него не отходил.
Должно быть, взгляд больного изменился, лицо удивленным сделалось, потому что Карен назад глянул, под ноги себе посмотрел и, едва заметно улыбнувшись, молвил:
– В ординаторской пришлось оставить, доктора вносить запретили. Хотел пройти, да они ни в какую: электромагнитные помехи от него, на медицинское оборудование плохо влияет. Так о чем спрашивал, Жилин… Джейн Ичевария, да. Мы ее не допрашивали даже, сразу из Божьего града депеша пришла, как только туда доклад отправили: немедленно доставить, живой и невредимой. Вот и отвезли.
– И больше ничего про нее не известно?
– Больше ничего. Хотя, полагаю, перепрограммируют ее непременно, но сначала выведают, конечно, все, что знала. Может, и вправду с Марса. «Ичевария» – известная фамилия. А вернее, имя. Но это тебе знать ни к чему.
– А челн, «Рапид»? Много на нем гражданских улетело? Его перехватили на орбите или…
– Это секретная информация, Жилин, – сказал офицер.
Они помолчали. Наконец Тимур произнес неуверенно:
– Она… она понравилась мне, отче. Ведь – дикарка, неверная, Господа отринувшая, а вот… Что-то было в ней такое. Душа была.
Офицер молчал, и Тим, совсем смутившись, заключил:
– Жизнь мне спасла.
– Так, – согласился Карен, потом остро на больного глянул и добавил: – Полагаешь, из сострадания?
– Да. А зачем еще?
– Не для того ли, чтобы заложника иметь?
Тимур растерялся: а может, и так? Но все равно благодарность к американке не прошла. Если б не она, не разговаривали бы они сейчас с отцом-командиром…
Карен между тем продолжал:
– Я с врачами беседу имел, через три дня тебя выпишут. Поедешь домой на две недели, а то и на три, сегодня вечером с патриархом решим. Чем думаешь заняться?
И вот тогда-то Тимур сказал:
– Оскверненным себя чувствую. Лагерем, землями этими дикими. И еще – смятение какое-то в душе. Ведь спасла она меня! Значит, своей жизнью безбожнице обязан, так, выходит? Но как же Всевечный это допустил!
– Всевечный многое допускает, чтобы испытать нас, крепость нашего духа, смирение разума. Неисповедимы пути Его, не всякий промысел Его для нас постижим.
– Это я понимаю, но… Муторно мне. Хочу в паломничество отправиться. Дайте соизволение, отче.
Карен встал, поглядел на Тимура – и лицо у офицера было такое, словно ждал именно этого, ждал, чтобы Тим сам сказал.
– Ты правильно решил, – произнес отец-командир. – Потому я тебя, конечно, благословляю. Договорюсь, чтобы разрешили путешествие к Отринутому Изножию. Сейчас в Божий град поезжай, но там долго не задерживайся, пообщайся с близкими, в храм сходи, а после бери билет на монорельс дальнего следования и отправляйся. Путь неблизкий, тебе два моря и пустыню пересечь надо будет, потому не тяни. В дороге никто препятствий чинить не станет, милицейские и губернские пограничники не задержат: дадим везде сообщение, чтоб иеросолдату Тимуру Жилину помогали на пути к Изножию. По дороге пост соблюдай. Очистись. И возвращайся. Многое грядет, Жилин. Важное дело вскоре начнется, очень важное. Ты должен быть готов, и потому вот что сказать хочу: из всей вашей дружины ты душою самый чистый, незапятнанный. И самый чувствительный. Умение сочувствовать, сопереживать ближнему своему, тонко ощущать оттенки всяких жизненных обстоятельств – похвально и Всевечному угодно. Не теряй его, береги. Но в то же время воин Уклада не должен сомнения испытывать. В ответственный момент рука из-за этого дрогнуть может, разумеешь? Значит – не призываю тебя зачерстветь, не призываю намеренно способствовать тому, чтоб душа твоя покрылась коростой, нет; однако же говорю: укрепи сердце свое. Выстрой в себе твердый баланс кротости и решительности.
И вышел, оставив Тимура одновременно в недоумении – и в настроении приподнятом, радостном. Умел отец Карен, невзирая на суровый нрав и неласковость, умел зажечь лучину надежды на что-то лучшее в душе, и даже не лучину, но яркую лампаду.
Наверное, это и помогло организму воспрянуть – уже назавтра Тимур чуть не бегал по больничным коридорам, медсестры удивлялись, а доктора головами качали. Вскоре его выписали. С ребятами после этого повидаться не удалось: все разъехались, прощальная церемония и торжественная литургия по случаю окончания САВКСа давно прошли. Зато в келье на койке Тимура ждала аккуратно сложенная новехонькая форма, а после отец комендант выдал ему диплом и вырезанную из березы коробочку, в которой лежал значок – остроносая воздушная лодка со святой крездой на борту. Тимур форму надел, значок пришпилил, вышел в коридор, где зеркало, стал перед ним… хорош! И на отца похож, как тот на фотографии изображен, что в материной комнате висит.
Непривычно тихо было в здании; залы и просторные коридоры, озаренные льющимся сквозь окна лучистым теплым светом, пусты. Но он недолго в одиночку бродил, потому что вместе со значком выдал комендант билет на пассажирский челн до границы Смоленско-Брянского района, где Тимуру следовало пересесть на скоростную монорельсовую линию. Его ждала Москва.
IV
От вокзала домой пешком около часа, если не спеша. Тим пошел быстро, по дороге вертел головой, оглядывался. Вроде столько раз представлял, как возвратится в Москву, столько раз в мыслях уже шагал по этим улицам… и вот оно – наяву. Все будто прежнее, как в детстве. Кажется, ничего не изменилось: дома мирного серого цвета, асфальт в темных заплатках… те же знакомые места. Те, да не те! И дело, конечно, не в городе – это сам Тимур изменился.
Разве прежде глядел бы он на московские улицы с такой радостью? Нет же, это только теперь, повидав чужие края, Париж да Голливуд, только теперь понял, как спокойно здесь. Ни яркого пятна, ни резкого звука – все исполнено равновесия, все настраивает на мирное раздумье.
Сперва улицы были пустынны, разве что милицейский у перекрестка мнется или мальчишки иногда пробегут. Потом потянулся народ. Окончился рабочий день, тротуары заполнились прохожими. Спешат, торопятся, как и Тимур. Лица у всех спокойные, по-доброму сосредоточенные, без легкомысленных гримас. Родные, в общем, лица.
Вот загрохотал первый монорельс – запустили, значит, к концу рабочего дня, чтобы по домам людей развезти. Кто свернул к посадочным, а кому недалеко – пешком. Тимур тоже мог бы монорельсом подъехать, ему как лицу воинской службы позволено. Но подумал: зачем? Пусть лучше место в вагоне какому-нибудь трудящемуся останется, а универ-солдат Жилин и так дойдет.
Когда свернул с проспекта, сердце забилось чаще. Захотелось скорей, скорей шагать. Едва не вбежал в подъезд, взлетел на третий этаж и замер перед дверью, до последней царапинки знакомой. Поднял руку… опустил. Надо же, как сердце заколотилось! Тихо постучал, вместо того чтобы на кнопку звонка нажать, и прислушался: в квартире прошлепали неспешно. Щелкнул замок, дверь скрипнула…
– Тимоша!
Мать торопливо загремела цепочкой, бормоча: «Вернулся… Тима! Что ж ты не предупредил, мы же не знали, мы же…» Наконец дверь распахнулась, и универ-солдат Жилин шагнул в темный коридор, в знакомые запахи да в мамины объятия. Выждал немного, отстранил ее и, отыскав в углу помигивающий красный огонек диодной лампадки, поклонился. Уже после заметил, что огонька два – рядом с образом Всевечного иконка святой Екатерины. Катька, значит, повесила.
Мать всхлипнула.
– Мам, ты чего? Все же хорошо.
– Хорошо, Тимочка, хорошо. Это я так… отца вспомнила. Он вот тоже – первым делом красному уголку поклон, а уж после… Ну, идем в комнату, я хоть погляжу на тебя.
Тимуру стало даже немного не по себе. Он представлял себе сцену встречи так и этак, но не ждал, что мама вдруг расплачется – женщиной она была не то чтобы суровой, но строгой, без слезливости. Постарела, что ли?
Ухватив сына за рукав, мать потянула его по коридору, к светлому дверному проему.
– Да погоди, дай ботинки снять! – спохватился Тим. Быстро скинул обувь, бросил на пол рюкзак. – Дед-то как?
– Да как… хорошо дед. – Мать шмыгнула носом. – Он-то тебя вчера вспоминал, говорил, ночью рука чесалась – к встрече. Чует, старый.
– А Катька вспоминала?
– А у Катьки ветер в голове, где ей вспоминать.
– Икону она повесила?
– Так ведь ее святая. Помогает, суженого в дом направляет…
Вошли в комнату. Мать снова взяла Тима за плечи, повернула лицом к окну, а сама отстранилась и с полминуты глядела молча. Потом уверенно объявила:
– Вылитый Иван!
Тим смолчал, только улыбнулся. Очень хотелось в самом деле походить на отца… Тут на шум голосов из своей каморки выбрался дед. Он еще больше высох и ссутулился. Морщины глубже въелись в небритые щеки, только костлявый нос торчит – а так в лице старика все втянутое, сморщенное, ужатое. Поглядел мутными глазами, стащил очки, подышал и вернул на место. Стало малость страшновато: признает ли?
– А, приехал! Тимур! – каркнул дед, и Тиму стало спокойней: узнал старик. – Ты прививку сделал?
– Да я же…
– Ну, что пристали к внуку, папа? – вступилась мать. – С дороги он, а вы со своей прививкой опять! Не успел войти!
Дед сморгнул, потупился… Потом развернулся, тяжело опираясь на палку, бочком протиснулся обратно. И, затворяя дверь, пробурчал: «Прививку надо сделать обязательно…»
Тимур смущенно покосился на мать. Не знал, сказать ли, что дедушка еще хуже стал, или не нужно. И так же видно – сдает старик, заговаривается. Мама вздохнула, развела руками. Тут паузу прервал стук двери, а следом – дробный топот каблуков и Катькина бодрая скороговорка:
– Ну что за люди! Что за люди! Слышь, мам?! Тащу я эти бидоны! Сажусь в монорельс!
Катька со стуком опустила упомянутые бидоны. Хлопнули об пол туфли, Тимур волей-неволей улыбнулся – ну хоть что-то неизменным осталось. Сестра ничего не могла сделать без шума и криков.
– Ты слышишь, мам! В монорельс не пускают с ними! – Катька заерзала по полу подошвами, натягивая тапки. – Слышь, нет?
– Катя, у нас… – начала было мать.
Из коридора донесся новый грохот: Катерина споткнулась о вещмешок Тима и влетела в комнату, едва не свалившись на пороге. Вцепилась в дверной косяк. На шум выглянул из каморки дед.
– Тимоша приехал вот… – закончила мать.
– Вижу, – отрезала сестра. – Барахло свое по всему коридору раскидал.
Потом она широко улыбнулась и бросилась обниматься:
– Ура-а-а! Приеха-а-ал!
Хотела обхватить за шею, как в детстве, волосы взъерошить – да где там. И затылок острижен коротко, да и ростом Тим теперь куда выше, трудновато дотянуться. Тут только понятно стало, как давно не виделись: вырос брат, да и она тоже изменилась. В семье говорили, что Тим на отца больше похож фигурой, а Катя лицом, такая же смугловатая и глаза черные. Теперь сходство меньше заметно, потому что сестра округлилась, черты мягче стали, а глазищи, кажется, в пол-лица. Глаза она накрасила так, что глядеть страшно, черные густые волосы хитро причесаны, кольцами уложены. И щеки напудрила. Если бы не мирские эти прикрасы – так вылитая святая Екатерина с иконы, помилуй Всевечный.
После этого, как и прежде с появлением сестры, все разом завертелось. Тимур и оглянуться не успел, как уже тащил на кухню принесенные Катькой бидоны (оказавшиеся, кстати, контейнерами для забора гидропроб – и откуда только взяла?), потом под окрики сестры переставлял стулья, резал, что было велено, перемешивал салаты… Мать, пошептав что-то над печью, деловито щелкала тумблерами. Задала программу и обратилась к святому Исидору, чтобы печка не подвела, а заодно – к святой Елизавете, чтобы не обжечься. Тима отправили за праздничными тарелками, когда он вернулся, мать поминала святого Николая, открывая холодильник… Он хотел отнести соль, она не позволила, отобрала: «Не приведи Всевечный, рассыплешь, а это к беде!»
В конце концов Тим обнаружил себя за столом лицом к телевиду, рядом с которым на столике лежала электронная книга – в мирском, понятно, варианте, то есть такая, которую и читать можно, и внимать ей. Читать-то люди по большей части не очень привычные, а вот послушать, как тебе диктор или дикторша хорошо поставленными голосами декламируют что-то интересное, – так это почему бы и нет? Тиму любопытно стало, он поднялся из-за стола, взял книгу и включил. Экран размером с ладонь разгорелся, высветились изображения книжных полок, под каждой надпись крошечными буквами: приключения, детективы, фантастика, любовные романы, историческая литература, жития святых. Он удивился. Это что же, Катька такое читает… то есть слушает? Ладно бы еще любовные романы, но про историю с житием святых? Открыл «полку» с фантастикой, поглядел названия файлов: «Хроники Диких Земель», «Звездная сеча», «Дадалова тьма», «Воин межсфирии»… Заинтересовавшись, раскрыл последний файл, но не в аудиорежиме, а в текстовом. На сером экране возникла аннотация. «Послушник и герой – понятия не совместимые? Как бы не так! Не знал Сфирослав Стигмат, что судьбой уготовано ему стать звездным воином и сразиться с ордой кочевников, пришедших из темных глубин межсфирии. Чтобы одолеть вражье воинство, надобно собрать Сфирославу великий Посох Метатрола. В незапамятные времена Посох был разобран на части, а те спрятаны на семи сфирах…» Это что, космофэнтези какое-то? Тимур открыл следующую страницу, хмурясь, стал читать начало романа:
«– Почему ты волнуешься? – резко обернулся отрок.
Врасплох он ее не застал.
– Я? – Монахиня удивленно изогнула тонкую черную бровь.
Отрок смутился.
– Я чувствую. Ты же знаешь, я отчетливо чувствую ауру.
Монахиня едва заметно улыбнулась. Совсем чуть-чуть, уголками губ, буквально заставив его искать улыбку на своем красивом, тонком лице.
– В тебе заложена огромная сила, Сфирослав…»
Господи всемогущий, что это такое? Тонкая бровь на тонком лице, где буквально приходится искать улыбку… Тим, прикусив губу, чтобы не рассмеяться, поспешно закрыл файл. А ведь грешен – до поступления в САВКС и сам подобное, бывало, читал, то есть больше слушал. Вот оно как: когда высоким языком овладеешь, когда постигнешь, пусть даже в небольшой мере, дивность словесных хитросплетений, кою дарует истинный литературный язык, тогда уже несусветные тексты книжек, писанных пошлым широкорусом, в голову ну никак не лезут, только слух насилуют и гнетут мозг.
Он повернулся – мама с Катькой уже расставляли посуду. Дед выбрался из каморки, скрипнул стулом, придвигаясь к столу. Повел носом и полез в карман за платочком – очки тереть.
– Что это у тебя? – спросил, подслеповато щурясь.
– Электронная бука. Катя, это твоя?
Тим показал устройство, Катька глянула и мотнула головой.
– Не, я не люблю, мне телевид интереснее.
– Это наше с дедушкой, Тима, – пояснила мама. – Купили вот недавно. Я жития святых читаю и приключения иногда, а он – историческое с детективами.
– А фантастика с любовными романами? – усмехнулся Тимур. Открыл другую «полку» и стал читать названия файлов: «Грезы святой любви», «Послушница из Святогорска», «Томление», «Цветок и пламя», «Неизбывная страсть».
Мать улыбнулась, поставила салатницу.
– А это я Катерину пыталась к чтению приохотить, к слушанию то есть. Не хочет она…
– А где ж файлы берете? Книжки то есть?
– Так из этой… – мама ушла на кухню, голос донесся оттуда. – Из Книгии, значит. Это в… – она замолчала.
– В сфиронете они книги свои покупают, – вставила Катька, раскладывая ножи с вилками. – А мне налог плати… Деда, объясни ты лучше.
Дед степенно надел очки на нос.
– В сфиронете, Тимур Иванович, имеются всякие сообщества по интересам, и среди них одно, называемое Книгией. Появилось, как раз когда ты в Академию поступал. Мы с мамой твоей культурный налог с позапрошлого месяца платить стали, и теперь имеем право оттуда файлы брать. Там всякие произведения размещаются в базе, первые десять страниц выставляется на личинах Книгии. Граждане читают их… Понравилось, хочешь дальше – берешь себе произведение. За месяц можешь набрать столько, сколько платишь налога. А из него часть достатка идет Книгии, часть Укладу, а часть переводится на карточки авторов. Чьих текстов больше набрали – тому больше и идет.
– По первым десяти страницам не всегда и определишь, – неуверенно возразил Тимур, но вспомнил «Воина межсфирии» и подумал: нет, в большинстве книг не то что по первым страницам – по первым строчкам ясно становится, следует дальше читать или нет.
– Определишь, еще как определишь, – возразил дед. – И потом, там «клубы по интересам» с читательской, понимаешь, экспертизой. Вступил в клуб, ну и смотришь на чужие отзывы, это тоже помогает.
– А почему сразу писателю на карточку достаток не переводить? – спросил Тим.
– Ну, брат… а издатели чем заниматься будут? Они ж тогда из схемы выпадают, зачем они нужны? А так они подсуетились, закон протолкнули про культурный налог. Да и потом, надо ведь чтоб централизованно, чтобы за порядком кто-то следил.
Читать бесплатно другие книги:
