Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой Рехаге Кристоф

Двое из персиковой рощи

«То, что долго было в разлуке, соединится, то, что долго было соединено, разлучится» – так звучит первое предложение «Троецарствия», знаменитого романа времен Великой Минской империи, написанного Ло Гуаньчжуном.

Когда я прихожу на площадь у Рыночной улицы, Чжу Хаи и его велосипед уже ждут меня. Чжу Хаи улыбается и весело кричит мне через толпу:

– Доброе утро, малыш Ляй!

И я с удивлением замечаю, что рад его видеть. Покупаем к завтраку пару бананов и отправляемся в путь.

– Сегодня, – объявляет он с театральным жестом, – я буду толкать велосипед рядом с собой и идти пешком – так же, как и ты. Мне хочется попробовать, каково это!

Перед тем как выйти из города, мы останавливаемся перед школой, где во дворе как раз проходит утренняя гимнастика. Сотни, нет, тысячи мальчиков и девочек стоят с вытянутыми руками друг за другом, а резкий голос выкрикивает в громкоговоритель команды. На заднем плане из трубы в темно-серое небо клубится дым.

Школьники медленно соединяют руки над головой, и я вспоминаю Джули. Совсем недавно в такой же школе в зеленом уголке на юго-западе Китая стояла так же и она: волосы заплетены в две косички, руки вытянуты, голова полна мечтаний. Интересно, она уже тогда решила поступать на учебу в далекую Германию?

– Привет! – Нас заметили несколько школьниц и набрались храбрости обратиться к нам на английском.

– Как у вас дела? – спрашивают они.

Я отвечаю медленно и очень четко:

– Спасибо, отлично. – И на свой встречный вопрос «А у вас?» получаю все же потаенный смешок.

Подходит учитель и спрашивает, что нам здесь нужно, и, когда я отвечаю, что сам я немец, а мой спутник – японец, нас тотчас приглашают на небольшую экскурсию по школе. Чжу Хаи с трудом удерживается, чтобы не рассмеяться, когда сотни школьников окружают нас и взволнованно наблюдают, как я пожимаю директору руку, делаю пару «протокольных» снимков, осыпаю его лестными речами о школе и городе Чжоучжоу.

Когда мы снова оказываемся на улице, Чжу Хаи разражается хохотом:

– Они точно решили, что я приехал из Японии! Ха-ха!

Потом он останавливается и смотрит на меня озадаченно:

– Скажи мне, я действительно похож на японца?

Пара километров по пыльной обочине – и мы проходим еще одну школу. За высоким забором видна настоящая площадь, выложенная красным и голубым полотном. Мелькают мечи и палицы. Мускулистый тренер стоит с краю и с помощью указки дает наставления своим ученикам. Чжу Хаи восхищен:

– Школа боевых искусств!

Мальчики и девочки, облаченные в красно-белые наряды, по возрасту – ученики начальной школы, отвлекаются от упражнения и переводят взгляд в нашу сторону. Некоторые застенчиво улыбаются, некоторые хихикают. Когда тренер замечает нас, он останавливается и делает приветственный жест. Нам дозволено войти в здание школы.

«Нелегко здесь живется малышам», – думаю я, бродя по пустым спальным комнатам на верхнем этаже.

Чжу Хаи остался в приемной разговаривать с учителем о методиках преподавания, а я отправился с фотоаппаратом на поиски интересных мотивов. Кажется, что жизнь детей в этой школе состоит лишь из двух вещей: дисциплины и скромности. Они спят по двенадцать человек в облицованной плиткой комнате, и кроме зеленых двухъярусных кроватей тут нет никакой мебели.

Напрасно я ищу здесь личные вещи. Зато на стене висит рукописный распорядок дня: подъем в десять минут седьмого, отбой – в половине девятого, а в промежутке каждый час расписан упражнениями, уроками, приемами пищи и наведением порядка. Выходных здесь нет, каждый день – одно и то же.

Внезапно из ниоткуда в дверях появляется застенчивая девочка. Оказывается, учителя отправили ее ко мне, чтобы я мог задать ей несколько вопросов.

«Чжу Хаи наверняка наплел им, что я журналист или что-то вроде того», – думаю я, и прошу ее позировать для фотографии.

Ей пятнадцать лет, она учится в этой школе полгода. Она поступила сюда, чтобы похудеть. В самом деле, она кажется немного пухленькой.

– Раньше я была очень толстой, – говорит она, смущаясь, – и мои родители отправили меня на шесть месяцев в эту школу.

– А сейчас ты уже собираешься домой?

– Ну да. – Улыбка на ее лице становится шире. – Но я еще немного тут побуду. Мне здесь нравится!

В приемной Чжу Хаи и два учителя с головой ушли в беседу, окутавшись облаками сигаретного дыма. Мне налили стаканчик чая, и я хожу с ним туда-сюда вдоль стены – выставки наград. Открывается дверь, и заходит мускулистый тренер. Его щетинистая стрижка, широкие скулы и угловатый подбородок усиливают суровость его образа.

– Ах, из Германии! – восклицает он в ответ на мое приветствие, и, прежде чем чай в моем стаканчике остыл до терпимой температуры, меня втягивают в дискуссию о роли национал-социалистов во Второй мировой войне. С тех пор как я приехал в Китай, эти разговоры повторяются регулярно: немцы – великий, высший народ, Гитлер – провидец! Мы воевали с самым современным оружием на всех фронтах и, несмотря на весь наш героизм, проиграли – во всем, конечно, виноваты японские демоны.

Когда мы с Чжу Хаи снова оказываемся на дороге и смеемся над теорией тренера, я радуюсь, что мой спутник не только очень обходителен, но и всегда готов к сюрпризам.

– Давай обойдем здесь, – неожиданно говорит он, указывая на тропинку в стороне от шумной дороги. – Там впереди Персиковая роща, в ней принято клясться в вечной дружбе. Мы должны обязательно туда зайти!

Я не могу поверить: неужто это легендарное место из «Троецарствия» на самом деле существует? И оно здесь, на нашем пути, посреди Северо-Китайской низменности? В голове возникает образ богатырей в военных мундирах, с алебардами, длинными черными бородами и свирепыми лицами. Когда мы сворачиваем на березовую аллею, Чжу Хаи начинает вдохновенный рассказ, и вскоре вся эта развитая народная республика двадцать первого века растворяется, а воздух сгущается от гула копыт, воинственных кликов, звона оружия.

В 184 году от рождества Христова, почти через пятьсот лет с тех пор, как знаменитый правитель Цинь Шихуанди объединил под своей властью сердце Китая, вторая династия, династия Хань, была на последнем издыхании. Неурожаи, наводнения, набеги кочевников подтачивали самые основы Империи.

В королевском дворце на троне восседал ни на что не способный сластолюбец, который беспомощно барахтался в сетях интриг советников и евнухов. Повсюду вспыхивали восстания, в провинциях появлялись военачальники, жаждущие заполучить власть. Восстания разгорелись в гражданскую войну, которая длилась почти сто лет. В итоге императорская династия была сметена с трона, а страна разбилась на три враждующих лагеря, ведущих ожесточенную борьбу за власть.

Эта эпоха вошла в китайские летописи под именем Эпохи трех империй, и азиатская культура на протяжении почти двух тысяч лет черпала из этого источника легенды о сражениях, стратегах и воинах-героях.

Кто бы мог подумать, что маленький городок Чжоучжоу с его березами и пашнями сыграл такую важную роль в этой истории? Весной того самого 184 года здесь встретились сапожник, мясник и солдат. Между ними возник небольшой спор, который перерос затем в обсуждение народных восстаний, угрожающих Империи. На следующий день эти трое вновь сошлись в саду у мясника, пустили по кругу кубок вина и поклялись под белыми и розовыми цветами персикового дерева не предавать друг друга в борьбе за Империю.

В том же году сапожник, который оказался бедным отпрыском благородного семейства и состоял в некотором кровном родстве с монархом, основал самую западную из трех империй, воинственную империю Шу, и его имя Лю Бэй раскатом грома прокатилось по всему Китаю.

Его друзья, генерал Чжан Фэй, мясник, сменивший свой нож на великолепное длинное копье, и генерал Гуань Ю, великан с бородой и алебардой, вошли в историю как символы мужества и верности.

И по сей день Чжан Фэя изображают с широко распахнутыми круглыми глазами, чтобы подчеркнуть, что он жертвовал сном ради возможности круглые сутки оберегать своего друга и монарха Лю Бэя.

Гуань Ю даже причислен к божествам: миллионы его изображений висят в домах и магазинах Китая. В образе бородатого бога войны он на протяжении многих столетий почитался как защитник в различных областях жизни. Самой большой любовью Гуань Ю пользуется в Южном Китае: там он один из любимейших героев мифов.

– Вот впереди то место, где эта троица пила вино и присягала друг другу на верность! – Чжу Хаи указывает на длинную красную стену с внушительной аркой. Он не может не улыбнуться: в палатке, где касса, два пожилых господина погружены в шахматную партию. Тем не менее они любезно прерываются, продают нам билеты и еще более любезно предлагают присмотреть за моим рюкзаком, пока мы будем в храме.

В храме?

На обширной территории по другую сторону арки действительно возвышается недавно выстроенный храм, вероятно, посвященный Чжан Фэю. Он очень заманчиво выглядит со своими красными стенами, зеленой, элегантно загнутой по краям крышей и белыми ступенями с такими изящными перилами. Однако на мой вкус он выглядит каким-то чересчур новым и безупречным.

Чжу Хаи указывает на табличку с надписью «Персиковая роща». Да, в самом деле, мы оказываемся среди деревьев: лысые и тощие, они торчат, как вытянутые указательные пальцы. В центре «рощи» на бетонной площадке стоят три раскрашенные глиняные статуи, изображающие трех героев, пьющих из своих кубков. Большие шапки и длинные бороды – точь-в-точь гигантские садовые гномы! Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не прыснуть.

– Ну а где прекрасные персиковые цветы из легенды? – спрашиваю я, а Чжу Хаи смеется в ответ.

– Сейчас ведь уже почти зима! Все цветы отцвели. Возможно, им стоит посадить пластиковые деревья, для удовлетворения туристов.

В храме пожилой даосист читает газету и дожидается посетителей, кого-то наподобие нас, чтобы раскрыть нам нашу судьбу за умеренные деньги. Чжу Хаи, как профессиональный портье, протягивает свою руку.

– Это замечательная возможность, – говорит он вполголоса, – спроси, доберешься ли ты до Германии?

Э нет, как раз этого мне не надо. Да, было бы лучше мне не болтать о моих планах. Я отворачиваюсь и демонстративно скучающе смотрю на дверь, пока Чжу Хаи шепчется со старым монахом.

– Тяни! – повелевает тот громким голосом, указывая перстом на сосуд с деревянными палочками.

Видно, ничего не поделаешь. Я вытягиваю из сосуда палочку и кладу ее в морщинистую руку даосиста.

– Хм-м, – тянет он, разглядывает мою палочку и медленно проводит ею по листу бумаги, на котором начерчены какие-то письмена. Я вопросительно гляжу на Чжу Хаи, но он лишь приподнимает брови.

– Итак, – изрекает наконец монах и обеими руками держит палочку, направив ее в мою сторону, – ты достигнешь своей цели, твои начинания увенчаются успехом, а твои потомки получат университетский диплом.

Ага. Спасибо.

Я благодарю монаха за предсказание и кладу на стол мелочь. Затем мы покидаем храм и персиковую рощу и идем напрямик к дороге. Мне приходится ускорить шаг, ведь нам предстоит немало пройти сегодня, если мы хотим успеть в Гаобэйдянь засветло.

Однако мозоли на ногах снова и снова требуют делать остановки.

Поломка

Я стою возле окрашенной в белое стены, на которой крупными синими иероглифами начертано: «МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ РАВНЫ». Как же далеко я ушел от столицы! В Пекине, этом всепожирающем мегаполисе с блестящими торговыми центрами и кольцевыми дорогами, такие надписи уже больше десятка лет как вытеснены сверкающими рекламами дамских сумочек от «Луи Виттон» и «Армани».

Здесь, посреди деревенской тишины, улиц, укрытых осенней листвой и слабого запаха угольного дыма, возникает ощущение, что время остановилось. Я достаю фотоаппарат с широкоугольным объективом – хочу запечатлеть этот момент. Спусковая кнопка мягко поддается моему указательному пальцу, зеркальце с довольным щелчком подпрыгивает и опускается на место, и скоро на дисплее фотоаппарата появляется картинка стены.

Увы, больше фотографий сделать не получилось. Дисплей погас, а фотоаппарат перестал реагировать на все. Еще минуту я тычу во все кнопки, меняю аккумуляторы, карту памяти. И наконец сдаюсь.

Но я же купил все снаряжение меньше месяца назад, неужели первый фотоаппарат уже испустил дух?

Надо поискать в деревне место, где можно будет разобраться, что с ним случилось. Нужна закрытая комната, чтобы внутрь фотоаппарата не попала пыль. Я почти бегу по тракторной колее вдоль проселочной дороги и лишь потому не увязаю по колено в грязи, что она застыла от холода.

На углу улицы пожилая женщина, обвязанная платком, укладывает в штабеля хворост, дрова и что-то нашептывает сама себе. Я ее понимаю. Мои собственные проклятия и жалобы ветер разносит по деревенской тишине.

Я понимаю также, что начинаю скучать по своему другу Чжу Хаи. Оказывается, это прекрасно – путешествовать не одному.

Вчера я так устал, что после обеденного перекуса внезапно уснул прямо в ресторанчике на обочине дороги. Руки мои были скрещены на груди, голова свешена вниз. Когда я так же внезапно проснулся, то в панике начал оглядываться по сторонам. Все было на месте: фотоаппараты, GPS-навигатор и пустая миска из-под риса – на столе, рюкзак – у стены. А Чжу Хаи сидел напротив и весело смотрел на меня поверх своего мобильного.

– Ты заснул! – поведал он страшную тайну и, смеясь, добавил: – Я сделал пару интересных кадров с тобой. Можно я потом выложу их в своем блоге?

Мы простились сегодня утром, у меня немного испортилось настроение. Мы вышли из гостиницы, в которой снимали комнату на двоих. Чжу Хаи сел на свой велосипед, натянул перчатки и поправил кепку. Поставив ногу на педаль, он с улыбкой сказал:

– Я не собираюсь произносить прощальную речь, я уверен, что мы еще обязательно увидимся. Иди не слишком медленно и не слишком быстро, не забывай меня и обязательно заходи ко мне в гости, когда будешь в Синьцзян. Друг мой, я желаю тебе удачи в пути.

Потом он нажал на педали и поехал, набирая скорость. Он не оглядывался, лишь поднял руку в прощальном жесте и растворился в утреннем тумане. Я же купил себе йогурт и пошел вперед по улице, ведущей в Баодин.

Путь мой лежал туда же, куда уехал мой друг Чжу Хаи.

Как-то я забрел во двор, и там валялась целая гора пустых банок от краски. Посреди этой горы горел костер. Двое парней старательно вырезали в подсохших ведерках отверстия, чтобы потом продавать их на печные трубы. Я остановился поболтать; оба парня, как выяснилось, приехали с юга на заработки, и им очень не нравится здешний холод.

Скучают ли они по своей родине?

– У меня есть невеста в деревне, – сообщает старший, и глаза его светятся. – Как только я наберу достаточно денег, то вернусь домой, и мы поженимся!

Я спрашиваю ребят, не попадался ли им на глаза японец на горном велосипеде, но они отрицательно качают головами. Потом пришел их начальник и завел речь о том, что есть места, куда вход иностранцам запрещен. Я решил, что пора идти дальше.

И вскоре оказался в этой маленькой деревушке с надписью на стене про равенство мальчиков и девочек. На перекрестке меня заметили семь или восемь маленьких мальчиков и побежали ко мне, крича и размахивая бамбуковыми палочками.

– Есть ли в этой деревне магазин? – спрашиваю я, но в ответ получаю лишь недоверчивые взгляды.

– Или ресторан?

Рты у них открываются.

– Хорошо. Где вы покупаете мороженое?

Детишки выглядят так, будто они действительно не понимают меня. Я начинаю нервничать и готов ретироваться, но тут один мальчик, толстенький, с оттопыренными ушами, в мотоциклетной куртке, собирает храбрость в кулак и провозглашает невероятное:

– Он говорит по-китайски!

Волной раскатывается ликование, но магазина, увы, здесь нет.

– Спроси вон у той тети! – советует один из них. Я оборачиваюсь и вижу, что в приоткрытых воротах сидит женщина с миской капусты. Она смотрит на меня, как на привидение.

Я делаю несколько шагов в ее сторону и вежливо обращаюсь к ней.

– Добрый день, тетя! – Ответа никакого не последовало, но я пробую еще раз: – Не могли бы вы позволить мне зайти к вам в дом, чтобы я мог проверить свой фотоаппарат?

В ее взгляде нет никакого понимания. Я пытаюсь объяснить про мой путь в Баодин, сломанные объективы, сенсоры со статическим электричеством, налегая на острую необходимость попасть в комнату, где нет пыли. Я говорю и говорю все то, а она качает головой, убирает миску от ворот и закрывает их перед моим носом.

– А ты попробуй в следующем доме, – советует паренек из моей свиты, и несколько мгновений спустя мы уже стоим у высоких ворот и, затаив дыхание, ждем, пока я постучу кольцом по носу медного льва. Ворота со скрипом открываются на чуть-чуть, на узенькую щелочку, появляется половина недовольного лица, и недовольный глаз осматривает меня с головы до ног.

– Добрый день, тетя! – вежливо говорю я. – Не могли бы вы мне разрешить осмотреть в вашем доме мой фотоаппарат? Кажется, он сломался, и…

– Что вам нужно?

– Кажется, мой объектив сломался, и…

– Никаких фотографий!

– Нет-нет, я совсем не собираюсь вас фотографировать, мне нужно только разобраться со своим фотоаппаратом, и для этого…

Ворота захлопываются.

– А вот там, выше, живет еще один дядя! – Моей свите явно нравится эта игра, они уже спешат к следующему дому. Я уступаю им, но и в следующем доме терплю неудачу. Мы обошли много разных домов в этой деревне, но реакция у жителей была везде одинаковая: меня с удивлением и подозрением рассматривали, отказывали и выпроваживали подальше. Чаще всего сразу махали на меня рукой, прогоняя прочь.

После шестого или седьмого дома мне это порядком надоело.

– Послушайте, так ничего не выйдет, – говорю я своим маленьким сподвижникам, с энтузиазмом размахивающим палками, – я думаю, нам надо разделиться: вы останетесь здесь и будете присматривать за деревней, а я пойду в другой город и попробую починить мой фотоаппарат там! Идет?

Одобрительный шепот. Они согласны.

– Как мне вернуться на шоссе?

Далее следует бесконечное описание дороги, причем докладчики то и дело прерывают друг друга, поправляют, насмехаются или обзывают дураками. Лишь слово «рынок» регулярно попадается среди многочисленных окольных путей, сокращений и незнакомых географических названий.

Я благодарю ребят. Пожалуй, мне лучше довериться навигатору.

Мальчики исчезли так же внезапно, как и появились, и я снова остался один в тракторной колее, окруженный лишь слабым запахом угля. Это топят дома, в которые меня не захотели пускать.

«Гу» бывают разные

Утром я вышел из гостиницы и увидел проходящего мимо продавца воздушных шариков. Я радостно следую за ним и за его пестрым блестящим облаком, и с каждым шагом все заботы оставляют меня. У меня есть повод для хорошего настроения: я выяснил, как можно починить фотоаппарат, и даже ноги теперь болят куда меньше. Я вспоминаю, что совсем забыл написать Чжу Хаи, выковыриваю из кармана телефон и кратко описываю свои дела: «Все хорошо, сегодня доберусь до Гучэна!»

Через пару минут на экране высвечивается ответ: «ГУЧЭН?!!!!» Я немного удивляюсь такому эмоциональному сообщению.

Между тем городская дорога снова обращается в шоссе, дома исчезают один за другим, уступая место широким полям. Затем поля уступают деревьям, и шоссе обращается в извилистую лесную дорогу. Не успел я оглянуться, как оказался в сказочном березовом дворце: тысячи стволов переплетаются кронами в золотую крышу, от взмахов чьих-то невидимых крыльев золотая листва осыпается волшебным снегопадом, и, медленно кружа, устилает землю.

Вдали появляются цветные точки, которые оборачиваются вскоре детьми со школьными рюкзаками на спинах. Видимо, идут короткой дорогой через лес.

«Хорошо, что у меня еще один фотоаппарат», – думаю я и нацеливаю на них объектив. Легкий ветерок, играющий на вершинах деревьев, доносит до меня детский смех.

За спиной что-то дико взревывает, я вздрагиваю и озираюсь. Огромный черный лимузин надвигается сзади, поднимая столбы пыли. Его блеск и дымчатые затемненные стекла вносят дисгармонию в сказочный пейзаж. Машина, между тем, все ближе. Я отхожу на пару шагов с дороги, повыше застегиваю «молнию» на куртке и снова направляю объектив на лес.

Смех детей все громче и отчетливее: один из мальчиков рассмеялся, а остальные подхватили.

Мне кажется, что лимузин стал рычать чуть пониже. И правда, машина снижает скорость, перестраивается на мою сторону улицы, подъезжает и, скрипя шинами, останавливается напротив меня. Звук мотора наконец стих, и какое-то время в березовом замке гуляет лишь детский смех. Я стою и жду, что будет дальше.

«Какой огромный черный жук», – думаю я. Машина, пыхтя, растопыривает двери, как надкрылья, и четверо серьезных мужчин идут ко мне.

– Добрый день. Мы из министерства культуры округа Динси.

Говорящему около сорока, он коренаст, носит очки и сейчас пытается сквозь них разглядеть, понимаю ли я его вообще.

– Добрый день, – отвечаю я на китайском, и все четверо явно испытывают облегчение.

– Добрый день, добрый день. Мы бы хотели узнать, кто вы и что вы тут делаете.

Я сглатываю набежавшую слюну. Ничего подобного ни разу не происходило со мной за все время пребывания в Китае.

– Я Ляйке из Германии. – Я стараюсь говорить как можно более непринужденно.

– Чен, министерство культуры округа Динси, – повторяет он, и все четверо смотрят на меня выжидающе.

Я так понимаю, что мне надлежит подробнее описать мое пребывание здесь.

– Киноакадемия, Пекин, получил специальность кинооператора. Путешествую пешком по провинции и фотографирую окрестности, – и, указывая для наглядности на свой фотоаппарат, – пейзажи!

Господин Чен склоняется, чтобы получше рассмотреть фотографию с детьми и березами, и вежливо кивает. Остальные в это время обмениваются взглядами, значения которых я уловить не могу.

– Секундочку. – Я поднимаю указательный палец и извлекаю из своей сумочки спереди пакет с документами.

Господин Чен задумчиво листает мой загранпаспорт, затем открывает студенческое удостоверение: вот она, фотография на голубом фоне, под ней мое имя на китайском и широкая красная печать киноакадемии. Его лицо просветляется пониманием:

– Киноакадемия в Пекине?

И тотчас все меняется, следуют рукопожатия, предложения закурить и высочайшая похвала моим успехам в китайском языке. Теперь создается полное впечатление, что мы собрались тут с друзьями, чтобы насладиться природой и поздравить друг друга с успехами. В то время как я расхваливаю красоту здешних ландшафтов и высоту экономического развития Динси, представители министерства культуры никак не могут прийти в себя от восхищения, которое вызывает у них мое путешествие.

Из Пекина досюда – и все пешком? Да это же прямо как Великий Поход Коммунистов!

Наконец мне вручают визитку, и господин Чен кладет мне руку на плечо:

– Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, то просто позвони!

И черный лимузин, доверху набитый дружелюбными курящими мужчинами из министерства культуры городского округа Динси, едет своей дорогой. Лишь легкий пыльный след медленно оседает на дорогу. Я поворачиваюсь и снова вглядываюсь в лес, но дети тем временем уже исчезли.

К вечеру я добираюсь до Гучэна, усталый и замерзший. Я мечтаю о теплой комнате в гостинице и об ужине, но городок разочаровывает: улицу подпирают два ряда домов, увешанных лишь рекламой всевозможных автомастерских. Среди них притулились два магазинчика со всевозможными товарами, крошечный ресторанчик и постоялый двор. Пара типов, занятых карточной игрой, показали мне комнату, в которой нет даже отопления. Это все. Другой нет. Не нравится – могу убираться восвояси. Один в ледяной комнате, я расстроенно начинаю разбирать вещи на ночлег, как вдруг слышу за спиной знакомый голос:

– Ну, маленький Ляй? Как прошел день пути?

– Чжу Хаи! – я не могу поверить своим глазам и ушам. – Что ты тут делаешь?

– Гучэн, мой друг, Гучэн! – Он смеется и укоризненно крутит телефоном у меня перед глазами. – Ты написал с ошибкой, не заметил?

Китайский язык может превратиться в турецкий: у него в коллекции примерно пятьсот одна тысяча иероглифов, которые делятся всего на несколько сотен слогов. То есть несколько сотен иероглифов произносятся одинаково, к тому же надо еще учитывать различную высоту тонов. Причем многие слоги, которые на самом деле не совпадают, звучат на удивление похоже для неспециалиста в китайском языке.

Я написал в сообщении название поселения Гучэн, а точнее, использовал иероглиф «Гу», то есть «крепкий», и «чэн», то есть «стена». По неопытности я перепутал «Гу» с другим иероглифом, который звучит похоже, и из названия «Крепкая стена» получилось «Старая стена». Но Чжу Хаи все-таки доволен.

– Ты разве не знаешь места под названием «Старая стена», которое упоминалось в «Троецарствии»? Там, где встретились герои из Персиковой рощи после проигранной битвы? Ну как я мог не вернуться, когда ты мне прислал такое!

– Фондю и колу! – радостно заказывает он. Теперь мы сидим в пустом ресторанчике, пар от ароматного бурлящего отвара поднимается над столом и влагой оседает на окнах.

Я рассказываю о впечатлениях последних дней. Моему другу приходится по вкусу история про деревню, где никто не хотел впускать меня в дом.

– Ты не подумал, что тебя могут просто бояться? – спрашивает он и хохочет так громко, что бабушка, нарезающая овощи в уголке, удивленно поднимает голову и смотрит на нас.

– Только представь себе: в дверях возникает чужак гигантских размеров и заявляет, что ему нужно войти в твой дом, чтобы что-то там сделать со своим фотоаппаратом! – Чжу Хаи переводит дыхание, и тут я тоже начинаю смеяться.

– Эти бедняки никогда в жизни, наверное, не видели иностранца, а тут ты со своим огромным рюкзаком!

Когда мы оба отсмеялись, я спрашиваю Чжу Хаи, из какой части Китая родом его семья.

– Мой папа родился в Шанхае, – говорит он, погружая пару кусочков мяса ягненка в горшок с кипящим отваром чили, – после корейской войны его в качестве солдата направили в Синьцзян, чтобы он помогал строить там новые города.

Я представляю себе, как отвоевавшего юношу, похожего на моего друга, привозят на армейском грузовике в пыльную пустыню Гоби.

Этот новый дом, песчаные бури и чужеродное население, это место, где он оказался поневоле, после войны наверняка кажутся ему совсем неплохими. И все же по ночам юношу мучает тоска, и он часто вздыхает, вспоминая о своей родине, миллионном мегаполисе в дельте великой и долгой реки, который благодаря своим бульварам и запутанным переулкам, табачным лавкам и театру называют Восточным Парижем.

– Жизнь тогда была трудной, – продолжает Чжу Хаи, – во времена Культурной революции мой отец часто уходил в горы охотиться на дичь, этого требовали его начальники. На войне он был снайпером, а долгие походы в лес дарили возможность избежать постоянных политических расследований и допросов.

– Вы тогда уже родились?

– Да, он познакомился с моей мамой в Синьцзян. Ее направили туда работать медсестрой. Они поженились и родили двух сыновей: первым был мой старший брат, а вторым, конечно, я! – Чжу Хаи достает кусочки мяса из горшка и кладет их на мою тарелку.

– Правда, как сын я разочаровал родителей, – замечает он с ухмылкой.

– И почему же?

– Ну, я даже не получил аттестат зрелости.

Я лишился дара речи: этот Чжу Хаи, который так любит красиво рассказывать истории из китайской истории, не справился со школьной программой?

– Я просто был ленивым. Как-то меня застукали за списыванием и выгнали из школы. Это было горе для всей семьи!

Следующие десять лет он провел на хлопковой фабрике, где ежедневно прокатывал ткани, складывал и разрезал. Тогда он читал только комиксы, но вскоре его заинтересовала философия и история. Он полюбил книги.