Я Пилигрим Хейз Терри

Глава 44

Волна прилива поднималась все выше, и она помогла мне. Я шел, хромая, по раскаленному солнцем песку к деревянному причалу и не мог избежать накатывающейся волны.

Я оказался по лодыжки в воде, и ее внезапная прохлада не только успокоила боль в ноге, но и привела в порядок мои мысли. Остановившись, я почувствовал, как соленая вода охлаждает мой жар, промывает открытые раны, вызывая жгучую боль.

Сознание заметно прояснилось, когда я, ухватившись за перила, кое-как доковылял до края причала, где Кумали уже ждала меня. Катер был развернут кормой к морю, двигатель работал вхолостую. Мы ни о чем с ней не говорили: я не сказал даже, что ее путешествие подходит к концу. Я пойду своей дорогой. Предстоящий мне путь очень труден, особенно в моем нынешнем состоянии, но мне не терпелось его начать.

И тут вдруг раздался выстрел.

Мы обернулись в сторону «Театра смерти», и я понял свою оплошность – весь остаток жизни теперь буду корить себя за нее. А может быть, я совершил эту ошибку намеренно?

Конечно, покидая руины, я был на грани полного изнеможения, еле шел, к тому же мне надо было срочно позвонить в Вашингтон. Да, я принял меры предосторожности, разрядив пистолеты и унеся с собой обоймы. Все это было сделано вполне осознанно. Но как я мог забыть, что есть и другое заряженное оружие – моя собственная беретта, которую албанцы отобрали у меня и бросили вместе с разбитым мобильником у каменной кладки? Неужели я оставил свой пистолет, чтобы дать Сарацину возможность застрелиться? Если да, то почему я сделал это?

Конечно, он запомнил, где лежало мое оружие, и, когда раздался выстрел, я уже знал, что произошло. Со скованными за спиной руками саудовец пробрался вглубь коридора, сел рядом с пистолетом, сумел как-то подцепить беретту, зажал ее между ног, нагнулся, так что ствол оказался почти во рту, и надавил на курок. Может быть, и он знал эту старую песню:

Кумали поняла, что означал этот выстрел, одновременно со мной и ринулась в руины. Я пытался схватить ее, но был настолько слаб, что не удержал. И только настойчивость, прозвучавшая в моем голосе, заставила женщину остановиться.

– Послушайте! – крикнул я. – Когда за вами придут, говорите, что якобы ничего не знали. Расскажите, что спасли американцу жизнь, убив бандита в перестрелке, а потом освободили его, предав брата-террориста. Я один знаю правду, а меня к тому времени здесь уже не будет.

Она смущенно посмотрела на меня:

– Зачем вы это делаете? Почему так снисходительны к мусульманке?

– Я поступаю так не ради вас, а ради мальчика. У ребенка должна быть мать.

Держась за крышу кабины, я стал перебираться на борт катера. В безумной надежде Кумали помчалась к туннелю, но я знал, что уже поздно. Ее брат когда-то был моджахедом и сбил три советских боевых вертолета. Он не мог промахнуться.

Глава 45

Устроившись на месте капитана, превозмогая боль и лихорадку, я отчалил, выведя катер в открытое море и взяв курс на юг. Стараясь не удаляться далеко от берега, я прибавил ходу, широко открыв дроссельную заслонку.

Ветер изменил направление и дул теперь в сторону моря. Нос катера рассекал волны, создавая пелену брызг. Урчал старый мотор. Эта морская прогулка добила бы меня окончательно, если бы я не сумел справиться с болью. Здоровое плечо я использовал, чтобы держать штурвал в правильном положении. Обогнув мыс, я выбрался на длинный участок водной глади, защищенный от ветра, и почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы отпустить штурвал, дав катеру двигаться заданным курсом.

Спустившись в каюту, я произвел обыск, обнаружив в переднем шкафчике старый рюкзак, в который переложил из карманов пистолет «SIG» и патроны к нему. Кроме того, я нашел тяжелый водонепроницаемый саван с прикрепленным к нему свинцовым грузилом. Логики в этом, конечно, не было, но страшная находка ввергла меня в уныние. Не желая путешествовать с собственным погребальным одеянием, я открыл окно и выбросил его в море. Саван покачался немного в пенном потоке и затонул.

Под задней скамьей я наконец-то обнаружил то, что искал: судовую аптечку первой помощи. Она пролежала там, наверное, лет двадцать, но ее ни разу не открывали. Оснащена аптечка была на удивление хорошо.

Я захватил ее с собой в рулевую рубку. С помощью тампонов убрал грязь с изувеченной ноги, ножницами удалил обожженную кожу на плече, в том месте, куда попала пуля. Открыв флакон антисептика с истекшим восемнадцать лет назад сроком годности, я смочил им раны. Это обеззараживающее средство до сих пор не выдохлось, подействовав так, что я взвыл от боли. Хорошо еще, что никто этого не слышал.

И вот с перевязанными пожелтевшими бинтами ранами, весь провонявший антисептиком, держа в руке весло, предназначенное выполнить роль костыля, я наконец увидел участок берега, к которому хотел пристать. День клонился к закату. Шторм не утихал, меня сильно снесло к югу. Повернув штурвал, я прошел между двумя близко расположенными скалами, за которыми пряталась рыбацкая деревушка. Дул шквалистый ветер, начинался дождь. Никем не замеченный, я подогнал катер кормой к пустому причалу и, не выключая мотора, привязал его к швартовой тумбе. Второе весло я втиснул в рулевое колесо, чтобы зафиксировать его в определенном положении, и выбросил на причал рюкзак и импровизированный костыль. Работающий мотор вынесет катер обратно в море. Причальный конец туго натянулся, и, держась за него, я кое-как выкарабкался наружу. Ножом, найденным в каюте, я перерезал швартовый канат и какое-то время наблюдал, как катер плывет в сторону темнеющих скал. Если даже он пройдет между ними, прибой, скорее всего, выбросит его на каменистый берег и разобьет еще до рассвета.

Закинув рюкзак на плечо, я оперся на костыль, сильно смахивая на солдата, возвращающегося с далекой войны. Проковыляв мимо двух закрытых ставнями окон кафе, я вышел на задворки маленького поселения, припоминая, что когда-то уже бывал здесь.

Глава 46

Занавески в убогих домишках были опущены, улицы почти не освещались. В сгущающейся тьме я брел по узкой улочке. Забеспокоился было, что сделал где-то неверный поворот, но тут как раз увидел общественный фонтан.

Ведро, привязанное веревкой, оказалось на месте, как и засохшие мертвые цветы вокруг. Из последних сил я дошел, хромая, до старого коттеджа. Буквы на латунной пластинке сделались почти неразборчивыми. Я изо всей силы постучал в дверь. Пришлось долго ждать, когда ее откроют. На пороге стоял доктор Сидней, небритый, в потрепанных слаксах, пришедших на смену мешковатым шортам, и выцветшей футболке с надписью «Октоберфест-92». Сам врач за прошедшие годы изменился мало.

Алкоголь продолжал разрушать тело Сиднея, но его ум и память сохранились на удивление хорошо. Что-то в моем лице показалось доктору знакомым: я видел, как он пытается вспомнить имя.

– Кажется, Джейкоб? – спросил он.

– Почти угадали, – ответил я.

Сидней долго разглядывал мое забинтованное плечо, изувеченную ногу, осунувшееся лицо.

– Хорошо выглядите, Джейкоб, – невозмутимо заявил он.

Я кивнул:

– Вы тоже, доктор. Как всегда, прекрасно одеты.

Он расхохотался:

– Входите. Будем и дальше врать друг другу, а я тем временем посмотрю, удастся ли спасти вашу ногу.

Хозяин впустил меня внутрь, и я понял, какая странная штука память: комнаты сейчас казались гораздо меньше, а расстояния – короче, чем в ту ночь, когда мы привезли сюда Мака. Австралиец велел мне лечь на кухонную скамью, поставил три лампы в ряд, содрал бинты. Ему хватило одного взгляда на мою ногу, чтобы тут же вколоть мне в вену солидную дозу антибиотика и еще большее количество обезболивающего. К счастью, когда дело касалось медицины, реакция у Сиднея была отменная.

Доктор решил, что, несмотря на то что раны сильно опухли и возникли пурпурные кровоподтеки, ни ребра, ни коленная чашечка у меня не сломаны. Возможно, есть трещины, но без рентгена точно не определить.

– Не будете возражать, если я отвезу вас в больницу Миласа?

Увидев выражение моего лица, доктор улыбнулся:

– Да это я не всерьез, просто так сказал.

Сидней пообещал, что сделает все, что сможет: перебинтует мои раны и наложит шины.

После этого доктор под местной анестезией извлек пулю из плеча, вычистил рану и наложил на нее швы, заявив, что я просто счастливец.

– Что-то не похоже, – ответил я.

– Отклонись пуля всего на полдюйма, и никакая больница вам бы уже не понадобилась, даже такая кустарная, как у меня. Вы бы попали прямиком в морг.

Закончив с остальными ранами, Сидней занялся повреждениями, нанесенными молотом. Он был детским хирургом и часто имел дело с жертвами дорожных аварий, поэтому я поверил ему, когда он пообещал, что синяки и опухоли со временем пройдут.

– Я почти ничего не в состоянии сделать с переломами малых костей без томограммы, рентгена и операционной, – сказал он, улыбнувшись. – Здесь нужна соответствующая аппаратура.

Пораскинув мозгами, он пришел к выводу, что нужно поставить каждую поврежденную кость в оптимальное положение и зафиксировать бинтами. Оставалось лишь надеяться, что при этом удастся избежать смещений.

– Вам придется интенсивно заниматься лечебной физкультурой, чтобы сохранить подвижность лодыжки и предотвратить атрофию мышц нижней части ноги. Надеюсь, это сработает.

Я кивнул, а доктор, направив в нужное место свет ламп, приступил к работе, предупредив:

– Будет больно.

И он блестяще справился со своей задачей. После полуночи операция закончилась. Я то терял сознание, то снова приходил в себя. Наверное, он засомневался, смогу ли я терпеть дальше. Взяв под мышки, Сидней снял меня со скамьи. Мы пересекли кухню, гостиную и поднялись по лестнице в пустующую спальню.

На полпути я услышал голоса, доносившиеся из угла комнаты. Это работал тот самый старенький телевизор, настроенный на канал Си-эн-эн. Передавали ночной выпуск новостей. Вашингтонский корреспондент сообщил о том, что с раннего утра предпринимаются отчаянные усилия, чтобы обнаружить и перехватить десять тысяч доз вакцины против гриппа, в которой случайно оказалась потенциально смертоносная примесь машинного масла.

Мне не хотелось, чтобы доктор узнал, насколько меня интересует это событие, поэтому я попросил немного передохнуть. Опершись на спинку стула, я глядел на экран.

– Тревога была объявлена президентом в шесть часов утра на пресс-конференции, – продолжал корреспондент. – ФБР и местные органы полиции по всей стране начали разыскивать и срочно изымать все противогриппозные вакцины, изготовленные в немецком филиале компании «Чирон кемикалз» в городе Карлсруэ. Президент дал высокую оценку персоналу Управления по контролю за продуктами и лекарствами, которое своевременно выявило эту проблему. Руководитель данной организации поднял тревогу, в четыре часа утра разбудив президента телефонным звонком.

– Отдохнули? – спросил доктор.

Я кивнул и поднялся с его помощью на второй этаж. Меня не удивила байка, которую поведал общественности Вашингтон. Как говорится, первой потерей на войне становится правда.

Добравшись до спальни, я рухнул на кровать. Как только моя голова коснулась подушки, Сидней выключил свет, и я провалился в странное бессознательное состояние.

Глава 47

В последующие дни и ночи, которые были для меня неразличимы, лихорадка усилилась. Врач почти не отходил от моей постели. Позже он рассказывал, что сидел рядом со мной, потягивая виски из бездонного стакана и слушая, как я блуждаю в бреду по каким-то совершенно фантастическим ландшафтам.

Так он узнал о привязанном к доске человеке, который тонет в бесконечном океане; о чьем-то отце, обезглавленном на площади под палящим солнцем; о городе, все жители которого истекали кровью, поскольку их заразили каким-то страшным вирусом; о страдающем синдромом Дауна ребенке с петлей на шее. Помню, доктор сказал, улыбаясь, что разум человека – странная вещь, если в нем под воздействием лихорадки и больших доз медикаментов способны возникать такие ужасные фантазии.

Если бы он знал правду!

Обеспокоенный тем, что кошмары усиливаются, и полагая, что это негативная реакция на медикаменты, Сидней решил уменьшить их дозы. Возможно, из-за этого или в силу естественного хода вещей лихорадка достигла пика, а потом жуткие ночные видения случались все реже. Когда я наконец смог есть твердую пищу, доктор отправился в деревню за провизией. Думаю, что запас «Джека Дэниелса» у него тоже закончился.

Вернулся Сидней очень взволнованный. В селении появились мужчина и женщина, приехавшие на автомобиле. Они спрашивали в обоих деревенских кафе, не посещали ли их недавно какие-нибудь американцы.

Я и не сомневался, что в конце концов Шептун и легионы его агентов разыщут меня: люди болтают, «Эшелон» слушает, кто-нибудь залезет в архивы и обнаружит отчет о смерти Мака много лет назад. Впрочем, я не боялся незнакомцев: их прислали для того, чтобы помочь мне в случае надобности, и все же не имел ни малейшего желания говорить с ними. От меня остались одни руины, но я честно выполнил свой долг, никто не мог бы потребовать большего. А уж как я выбираюсь из-под обломков своей собственной жизни – это мое личное дело.

Я ничего не стал говорить доктору о том, что меня ищут, но заметил, что он все больше беспокоится, не вторгнутся ли чужаки в его дом. В тот вечер я впервые медленно добрался до кухни и обнаружил, что Сидней увлеченно стряпает ужин. Добавляя приправы в свое фирменное блюдо – мясо молодого барашка, маринованное в тимьяне и чесноке, – он спросил, пою ли я еще «Midnight Special».

– Вы хотите знать, вспоминаю ли я Мака? Да, очень часто.

– Я тоже. То была ужасная ночь. Сразу же после вашего отъезда я слышал шум вертолета. Он забрал тело Мака?

– Да.

– Где его похоронили?

Сидней задал этот странный вопрос, вроде бы не придавая ему особого значения, но я понял, куда он клонит.

– В Арлингтоне.

– Мак был военным?

– Конечно. Только он сражался на необъявленной войне.

Доктор положил в кушанье травы и спросил напрямик:

– Вы занимаетесь тем же, Джейкоб? Это ваша работа?

– Вас что-то беспокоит, доктор?

– Еще как! Я весь на нервах со дня вашего приезда. Когда вы легли спать, я залез в ваш рюкзак и обнаружил там «SIG», из которого недавно стреляли, и такое количество патронов, что их хватило бы для армии небольшой африканской страны. А теперь появились двое незнакомцев, и я жду, что вот-вот начнется пальба.

Он был хорошим человеком, самоотверженно ухаживал за мной и заслужил правдивый ответ.

– Да, я тоже солдат.

– Кадровый военный или наемник?

Я улыбнулся:

– Скажем так: мобилизован для выполнения конкретного задания.

– ЦРУ или что-нибудь еще хуже?

– Надеюсь, что лучше, хотя у вас, разумеется, может быть иное мнение.

– Что за люди здесь появились?

– Мои коллеги. Приехали убедиться, что у меня все в порядке.

– Вы уверены?

– Они не киллеры, док, иначе мы уже давно были бы мертвы. Даю вам слово, что беспокоиться не о чем.

Сказанное приободрило Сиднея, и хорошо, что я поговорил с ним. Через несколько дней, когда стемнело, раздался стук в дверь. Меня насторожило, что он был громким и требовательным, да и скрипа калитки я не слышал. К тому же час был поздний.

Я кивнул доктору, чтобы он открыл дверь, а сам, хромая, быстро прошел в старую спальню, откуда через узкое окно был хорошо виден вход в дом. На крыльце стоял мужчина тридцати с лишним лет, похожий на туриста, но в его манере держаться чувствовалось такое внутреннее напряжение, что одежда могла обмануть только случайного зеваку.

Врач открыл дверь, и турист сказал ему, что хочет поговорить с человеком, приехавшим сюда несколько недель назад. Сидней ответил, что к нему действительно приезжал брат из Австралии, но позавчера он уже отбыл обратно на родину.

Агент лишь кивнул в ответ. Как видно, ему велели сохранять спокойствие.

– Ну что ж, если ваш брат вдруг вернется и окажется, что он американец с пулевой раной в плече, передайте ему вот это.

Он вручил доктору запечатанный пакет и удалился. Вскоре Сидней наблюдал, как я, сорвав печать, высыпаю на кухонный стол пачку писем. Глаза доктора изумленно расширились, когда он заметил на верхнем конверте личную печать президента Соединенных Штатов.

Однако он удивился еще больше, увидев, что я не схватил его сразу же, а сперва тщательно изучил все остальные конверты. На одном из них я узнал почерк Шептуна и положил его рядом с письмом от президента.

Оставалось еще два послания: одно – в конверте Полицейского управления Нью-Йорка, от Бена Брэдли; другое же было написано странным неразборчивым почерком и адресовано в Овальный кабинет с припиской: «Просьба передать человеку, который иногда пользуется именем Джуд Гарретт». Я знал, от кого оно.

Взяв письма, я прохромал через кухню и поднялся в свою комнату.

Глава 48

Прежде всего я прочитал письмо Брэдли. Стоило ему только выйти из дома няни, как она тут же позвонила в полицию и рассказала о случившемся.

Поскольку эта женщина работала на Кумали, ей без труда удалось убедить копов, что она говорит правду, хотя происшествие было из ряда вон выходящим. Разыскать чернокожего американца большого труда не составило: был отправлен сигнал всем постам, и патрульная машина задержала Брэдли еще на пути в гостиницу. Его сильно ударили по голове, разоружили и отвезли в полицейский участок. Бен опасался самого худшего – турецкого варианта допроса с пристрастием, но в это время в «Театре смерти» разразилось сущее светопреставление.

По распоряжению президента туда были высланы вертолеты Средиземноморского флота – вовсе не за мной, а чтобы арестовать Сарацина и собрать улики. Гросвенор позвонил президенту Турции и сообщил, что разыскивается человек, пытавшийся приобрести ядерный заряд для бомбы. В результате в руинах собрались вместе оперативники Турецкой разведывательной службы и военные. В море недалеко от берега появились два эсминца турецкого флота, на побережье – с полдюжины американских вертолетов, а в руинах – две сотни военных и агентов разведки. Поступил приказ оставить Брэдли в покое, пока ситуация не прояснится.

Проведя пять дней в камере, Бен получил назад свой паспорт и вышел на свободу после того, как Гросвенор лично попросил об этом турецкого президента. Брэдли отправился в отель, где состоялось его обильно смоченное слезами телефонное воссоединение с Марси. Немного успокоившись, она спросила мужа, когда ждать его домой.

– Ну, где-нибудь через недельку вернусь, – пообещал он.

– Что?! – вскричала Марси.

Будучи копом до мозга костей, Бен не мог уехать, не добившись экстрадиции Камерон и Ингрид, обвиняемых в убийстве Доджа и женщины в гостинице «Истсайд инн». На следующее утро, меньше чем через двенадцать часов после своего освобождения, Брэдли вновь оказался в полицейском участке. Хайрюнниса, которая встретила его в офисе Кумали, шепотом сообщила, что ее начальница до сих пор «отчитывается» в вышестоящих инстанциях (по-видимому, сестра Сарацина точно следовала полученным от меня инструкциям). Брэдли спросил, кто сейчас руководит расследованием убийства. После целого шквала телефонных звонков молодой коп в начищенных до блеска ботинках сопроводил Бена в роскошный офис начальника полиции Бодрума.

Я уже видел раньше этого человека: в ту ночь, когда целая толпа его подчиненных гонялась за мной по судоремонтной мастерской «Гул и сыновья»; я еще расплющил тогда Губку Боба. Шефу полиции было за пятьдесят: крупный румяный мужчина с холеной кожей и аккуратными усами. Униформа была ему явно тесновата и так обтягивала его внушительную фигуру, что казалось, будто золотые пуговицы на мундире могут отлететь в любую минуту. Несмотря на одеколон, которым обильно обрызгал себя начальник полиции, от него пахло по`том. Узнав из письма Бена, как протекала их беседа, я, честно говоря, не слишком удивился.

Шеф полиции сообщил, что им были получены многочисленные заявления от юристов, представляющих интересы Камерон и Ингрид. Как я и предполагал, после проведенного мною допроса они тут же связались со своими адвокатами. Эти заявления вынудили его лично изучить дело.

Далее он сказал следующее:

– Естественно, я не стал принимать в расчет факты, будто бы обнаруженные человеком, который называл себя Броуди Дэйвидом Уилсоном. Он даже не сотрудник ФБР и, как выяснилось, прибыл в нашу страну под чужим именем и фальшивым предлогом. Мы поняли, что он преследовал собственные интересы, намеренно усложняя и затягивая расследование. Тщательно изучив это дело, я убедился, что турецкие детективы, как обычно, великолепно поработали. Совершенно ясно, что их первоначальный вывод абсолютно правилен: мистер Додж погиб в результате несчастного случая. Ни о каком предумышленном убийстве говорить не приходится.

Бен глядел на него, не веря своим ушам, но огромный турок, казалось, даже не замечал этого. Он улыбнулся, прикурил еще одну сигарету и широко развел руки.

– Конечно, мне не хотелось выносить эту оценку, так сказать, единолично, основываясь лишь на своем собственном мнении. Я представил свидетельские показания и заявления адвокатов одному из самых наших уважаемых местных судей. Он тоже не видел причины задерживать в Бодруме этих двух женщин и других важных свидетелей. Судья внес предложение вернуть всем фигурантам этого дела паспорта и отпустить их под залог – на случай, если вдруг откроются какие-либо новые обстоятельства. И я с ним согласился.

– То есть как это «отпустить»?! – возмущенно воскликнул Бен. (Эх, как права была Марси, утверждая, что он принимает чужие несчастья слишком близко к сердцу и чувствует себя единственным защитником каждой очередной жертвы преступления.) – И какова же, позвольте поинтересоваться, была сумма залога?

Турецкий коп хотел побыстрее от него отделаться.

– Всего свидетелей было десять человек… Не помню точной цифры… Надо посмотреть в документах…

– Сумма? – настаивал Бен, даже не пытаясь скрыть свой гнев.

Шеф полиции отбросил показную любезность.

– Каждый внес по двести тысяч долларов, – прорычал он.

Десять человек по двести тысяч – то есть два миллиона долларов! Это целое состояние, но только не для Камерон. Брэдли понял, как она вышла из этой неприятной ситуации: просто-напросто дала полиции взятку, купив свободу себе и Ингрид.

– Когда они уехали? – спросил он в полном отчаянии.

– Три дня назад. Сели на борт огромного круизного судна, которое через час вышло в море.

– А если рано или поздно в этом деле все-таки откроются новые обстоятельства? – поинтересовался Бен с горечью. – Как вы тогда поступите?

– Мы свяжемся с ними и попросим вернуться. Но я, как уже говорил вам, уверен, что это не понадобится.

Бен писал, что турок при этом мило улыбался.

Я уже упоминал, что вовсе не был удивлен. Разумеется, алчный шеф полиции Бодрума и продажный судья не могли не понимать, что своим расследованием я буквально загнал Камерон и Ингрид в угол. Тем не менее, стоило лишь ФБР слегка ослабить надзор, они пошли по пути многих поколений своих оттоманских предков – протянули руку за взяткой.

Бен писал, что ничего не мог поделать: обе преступницы уже покинули Бодрум, а уплаченные Камерон деньги означали, что все важные свидетели тоже разъехались. Бен думал, что можно попытаться вновь поднять это дело в Нью-Йорке, но был реалистом и понимал: у него мало надежды на успех, если обе женщины не возвратятся в Америку. Однако они располагали значительными денежными средствами и, конечно, не имели особой нужды вновь появляться на родине, а потому могли спокойно путешествовать по миру до конца своих дней.

Несколько минут я сидел в тишине, размышляя об этих двух женщинах и совершенных ими преступлениях, но даже тогда не вспомнил слова Ингрид о том, что на самом деле не понимаю и половины случившегося с ними.

Глава 49

Второе письмо, адресованное Джуду Гарретту через Овальный кабинет, было от Бэттлбо.

Оно оказалось написано гораздо лучше, чем я ожидал. Зная этого гиганта, я понимал, что он пролил немало пота, сочиняя свое послание.

«Я сидел в наручниках и кандалах, – писал он, – внутри автобуса с зарешеченными окнами вместе с десятью другими узниками. Мы пересекали взлетно-посадочную полосу аэропорта Ла Гуардия, чтобы попасть на рейс авиакомпании „Кон эйр“, которым нас отправляли в исправительную тюрьму в Канзасе, но тут два черных внедорожника с включенными сиренами заставили автобус остановиться. Парни, сидевшие внутри этих машин, наверное, были наделены серьезными полномочиями, если им позволили беспрепятственно разъезжать по аэродрому, но меня они не слишком заинтересовали. В то утро я написал Рэйчел, чтобы она меня не ждала, и сейчас пытался понять, как мне пережить пятнадцать лет заключения в Ливенворте».

Далее Бэттлбо рассказал, что два судебных исполнителя, сопровождавшие их в автобусе, все время подсмеивались над его габаритами и необычной внешностью. Конвоиры вышли навстречу мужчинам в костюмах, приехавшим на внедорожниках.

Старший этой группы – как выяснилось позже, высокопоставленный чиновник Министерства юстиции – предъявил свое удостоверение и начал выкрикивать команды. Осужденные наблюдали через зарешеченные окна, как судебные исполнители вернулись в автобус.

«Они остановились в проходе рядом со мной, разомкнули цепь, которой я был пристегнут к сиденью, и повели меня к двери. Я спросил, что, черт возьми, происходит, но они ничего не ответили. Может быть, и сами не знали. Когда я вышел, чиновник вручил мне письмо. Вскрыв конверт, я обнаружил, что оно пришло из Овального кабинета, но что это означало, не понял – в первый раз в жизни не смог вычислить. Когда я закончил читать, чуть было не расплакался. Это было помилование от президента „в благодарность за услуги, оказанные для безопасности страны“. Я не знаю, кто Вы, но, пообещав, что сделаете все от Вас зависящее, чтобы помочь мне, Вы действительно сдержали слово».

Бэттлбо писал, что когда с формальностями было покончено, он вернулся в свою «Старую Японию»; даже не сняв обуви, вбежал в квартиру и обнаружил в спальне горько рыдающую Рэйчел. Увидев Бэттлбо, она не сразу поверила, что это не сон. Но любимый улыбнулся, протянул к ней руки и, как сын истинных католиков, благоговейно произнес:

– Итак, дорогая, Евангелие от Марка: глава шестнадцать, стих шесть.

Рэйчел не поняла, о чем он говорит, да это было и не столь важно. Она радостно бросилась в его объятия и поцеловала вновь обретенного возлюбленного. Они долго стояли молча, благодаря Всевышнего, а потом он сел и написал мне это письмо.

«Вы дали мне второй шанс – жить, любить, иметь детей. Как я могу отблагодарить Вас за это? – спрашивал он. – Подозреваю, что мы с Вами никогда больше не увидимся, но каждый год в этот незабываемый день Рэйчел будет накрывать праздничный стол, и мы будем ждать, что Вы постучите в дверь. Пусть удача сопутствует Вам в странствиях, и да защитит Вас Бог, каким бы именем Вы ни называли Его».

Глава 50

На следующий день после своих обычных упражнений и процедур я критически оценил состояние собственного здоровья. Было ясно, что нога заживает, но я пришел к выводу: для того чтобы полностью восстановить ее работоспособность, необходимо резко увеличить нагрузки.

Обсудив это с доктором, я впервые отважился с наступлением темноты выйти из дому. Решив не брать с собой самодельный костыль, я прошел по узким улицам селения и вдоль берега моря, волоча за собой больную ногу. Я заставил ее действовать, хотя страшно устал.

Это была медленная и мучительная прогулка. Через два часа я открыл калитку и, войдя в дом, без сил рухнул в гостиной на диван. Доктор уже спал, и, маленько оклемавшись, я воспользовался возможностью немного порыться в книгах, которыми были уставлены скрипучие полки. В заднем ряду я нашел покрытую густой пылью Библию, подаренную Сиднею отцом по случаю окончания медицинского факультета.

Это была Библия короля Якова[28]. Я отыскал Евангелие от Марка, главу шестнадцать, стих шесть. Эти слова до сих пор звучат прекрасно, что невозможно отрицать даже атеисту. Я долго сидел, размышляя о Бэттлбо и Рэйчел. Было бы преувеличением сказать, что я молился, но в душе я благодарил Небеса: по крайней мере одно доброе дело стало результатом этой ужасной миссии.

На следующий вечер, несмотря на боль и усталость, я вновь прошелся по не ведающим жалости сельским улицам. Потом совершал эту прогулку еще две ночи подряд. Ни разу никого не встретил, ни с кем не разговаривал. Я был словно тень во тьме, но сила моя крепла.

Через месяц я стал уходить все дальше от дома и наконец подверг свою ногу экстремальному испытанию – десятимильной прогулке по тропинке вдоль моря и вниз, отправившись в редко посещаемую посторонними рыбацкую деревушку, по словам доктора, одну из самых красивых на побережье.

– Обязательно посетите лодочную мастерскую, – сказал он. – Там по-прежнему практикуют старинные ремесла, эта мастерская – последняя, где еще изготовляют лодки из дерева.

Я вышел в путь ранним холодным утром и долго бродил по пустынным холмам Южной Турции. Никого вокруг не было, только пахнущие смолой сосны и беспокойное море. К моему удивлению, ходьба давалась мне относительно легко. Я все еще хромал, приходилось время от времени отдыхать, но прежней ужасной, изнурительной боли я уже не испытывал. Мое пребывание у доктора Сиднея подходило к концу.

Вьющаяся вдоль берега тропинка в конце концов привела меня в деревню, никогда не посещаемую туристами, состоящую из беспорядочно разбросанных домиков и эллингов, – пристанище мужчин и женщин, чья жизнь мало изменилась за последние несколько столетий.

Пообедав в сонной таверне порцией только что выловленных даров моря, я отправился в лодочную мастерскую на краю спрятавшейся среди скал бухточки. Доктор оказался прав: я насладился замечательным зрелищем пылающих печей, висящего в воздухе дыма и ремесленников, которые обрабатывали куски древесины, придавая им нужную форму. Они ремонтировали низкие и широкие лодки, готовясь к новому рыболовному сезону. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания, а я все бродил среди груд сохнущего дерева, размышляя о том, как много ремесел потерял мир, сколько ценностей безвозвратно ушло, а мы этого даже не заметили. Эти пожилые мужчины со стамесками и ручными пилами некогда были наиболее высокооплачиваемыми членами берегового сообщества. А кто пришел на их место? Финансовые махинаторы и юные торговцы валютой.

Я завернул за угол и остановился. В задней части мастерской, где просела брезентовая крыша, на высоких деревянных подставках стоял кеч – небольшое двухмачтовое парусное судно длиной семьдесят футов, с корпусом из древесины, изготовленное, вероятно, полвека назад. Хотя парусник не был окрашен, а мачты отсутствовали, я сразу понял: когда-то это судно было невероятно красиво.

Владелец кеча использовал почти забытые методы этой мастерской для его реставрации, но по пыли, скопившейся на транце, было видно, что у хозяина парусника или потерян к предприятию интерес, или закончились средства. Подойдя ближе, я оттянул в сторону брезент, чтобы свет падал на судно более равномерно. Мне всегда казалось, что нет ничего более печального, чем заброшенная лодка, но даже то, что успели сделать с этим парусником, было удивительно: он обладал каким-то внутренним достоинством, опровергавшим его нынешнее плачевное состояние.

Благодаря урокам, полученным мною от Билла в проливе Лонг-Айленд, я многое узнал о парусниках и теперь, глядя на это судно, понимал, что оно способно выдержать сильные бури.

– Кеч продается, – раздался сзади голос на прекрасном для такого захолустья английском.

Обернувшись, я увидел человека, в котором угадал владельца мастерской. Ему было за тридцать, он любезно улыбался, наверное желая получить хоть какой-то доход от своего бизнеса, который не давал умереть этой деревушке.

– Один богатый русский нашел это судно и пригнал его сюда, – сказал хозяин. – Когда-то оно с успехом участвовало в международных парусных регатах, таких как Фастнет, Транспак, Сидней-Хобарт. К нам этот кеч попал совершенно прогнившим, после того как долгие годы стоял брошенным на одном из греческих островов. Пришлось начинать ремонт с самого киля.

– А что случилось потом?

– Русский перестал звонить, но, что гораздо важнее, не оплатил счета. Думаю, он или разорился, или был убит по заказу другого олигарха.

«Последний вариант более вероятен, – подумал я. – Именно так в России решается большинство конфликтов между бизнесменами».

Владелец мастерской кивнул на старую лесенку, прислоненную к борту кеча:

– Поднимайтесь!