Я Пилигрим Хейз Терри

Глава 25

Управляющий моим отелем приехал во Французский дом с двумя потрепанными грузовичками и восемью грузчиками, по виду типичными бездельниками. Однако вскоре я убедился в том, как обманчива внешность: оказалось, это прекрасные люди, самые трудолюбивые из всех, кого я только встречал.

Будучи друзьями управляющего, они явились ему на помощь по первому зову. Встретив грузчиков у дома, я сказал, что заплачэ, но они дружно отказались от денег.

– Эти мужчины говорят, что деньги сегодня не дадут им горячей любви, – попытался переводить управляющий. Чем дольше он говорил, тем больше мне казалось, что я слушаю онлайновую переводческую программу. – Им вполне достаточно хватит и большого имения, которое они имеют шанс посмотреть и увидеть.

Оказалось, что ни один из грузчиков не бывал за высокими воротами (как, впрочем, и почти все остальные жители Бодрума), поэтому они с готовностью откликнулись на просьбу управляющего. Когда я вел всю компанию вокруг дома к задней террасе, мы повстречали Кумали с коллегами. Копы покидали поместье. Возникло некоторое замешательство, когда две эти группы людей столкнулись, но управляющий, а за ним и его рабочие отступили в сторону, давая дорогу полицейским.

С того места, где я стоял, мне хорошо было видно лицо управляющего. Выражение презрения на нем, когда мимо проходил Офицер, было почти осязаемым. Управляющий заметил, что я смотрю на него, и улыбнулся. Когда полицейские оказались вне пределов слышимости, он подошел ко мне и сказал:

– Знаете, как мы зовем этого человека? Губка Боб.

Все рабочие дружно закивали.

– Губка Боб? – удивился я. – В честь персонажа знаменитого мультсериала?

Управляющий кивнул, мимически изобразив всасывание.

– А, – сообразил я, – вот в каком смысле губка. – И потер большой палец об указательный – международное обозначение взятки.

Мужчины рассмеялись, а один из них плюнул на землю. В этот момент мы поняли друг друга без лишних слов.

Когда мы повернули за угол дома, я дал им минуту полюбоваться открывшимся видом, а потом провел через застекленную створчатую дверь в библиотеку. Двое мужчин были плотниками. Пока они обсуждали, как лучше сколотить тару для упаковки зеркал, остальные вернулись к грузовикам за лестницами и инструментами.

Я же прошел на лужайку и стал названивать в «Федекс», чтобы они как можно быстрее организовали транспортировку зеркал самолетом из Бодрума во Флоренцию. Я ждал ответного звонка из отдела по работе с клиентами, когда управляющий поспешно приблизился ко мне. Он выглядел явно расстроенным и хотел, чтобы я немедленно прошел с ним в дом. В первую минуту я даже подумал, что они уронили одно из зеркал, но сообразил, что тогда я услышал бы звук бьющегося стекла, и отбросил это предположение.

Забыв на время о «Федексе», я прошел за управляющим на террасу и дальше в библиотеку. В дверях я остановился. Мужчины, сбившись в кучку, молча смотрели на меня. Они сняли оба зеркала, и теперь я воззрился на отделанные камнем стены, где они раньше висели.

Помнится, впервые увидев зеркала, я подумал, что они неуместны в библиотеке, но отнес это на счет чьей-то эксцентричности. Однако дело было совсем в другом: зеркала использовались, чтобы закрыть две большие свастики, вырезанные в камне. Они были прекрасно выполнены и увенчаны имперскими орлами Третьего рейха. Я не отрывал от них взгляда. Ребенком я видел изображение свастики в кабинете коменданта лагеря Натцвайлер-Штрутхоф, и теперь на какое-то ужасное мгновение перед моим взором вновь предстала женщина с ребенком на руках и еще двумя, цепляющимися за ее юбку.

Я подошел к этим отвратительным символам, на которые со стыдом взирали управляющий и его друзья. Во время Второй мировой войны Турция сохраняла нейтралитет, но, разумеется, все они знали, что означают эти изображения, и, похоже, были глубоко оскорблены тем, что обнаружили их в своем городе.

Протянув руку, я непроизвольно коснулся пальцами выбитых стамеской отметин. На руке остался густой слой пыли: зеркала были повешены много лет назад.

Я повернулся к туркам:

– Почему этот дом называется Французским?

Глава 26

Как выяснилось, особняк был построен, когда закончилась война, и первоначально имел совсем другое название – La Salle d’Attente, Зал ожидания. Ожидания чего? Я терялся в догадках.

Мы сидели с управляющим и его командой на ступеньках, ведущих с террасы вниз, на лужайку. Перед нами расстилалось Эгейское море, теплый ветерок шуршал в листьях пальм. Мужчины, захватившие с собой обед, настояли, чтобы я разделил с ними трапезу, состоявшую из оливок, сыра и поджаренного хлеба. Я с удовольствием поел, но пить отказался. Только когда я показал им свой фэбээровский значок и объяснил, что мне это строго-настрого запрещено, удалось избежать вина и ракии, которые сопровождали каждый проглоченный кусок. Я был благодарен туркам за то, что они сняли зеркала еще до обеда.

Надо сказать, что разговор у нас за трапезой получился довольно странный, и причиной тому было вовсе не спиртное. У каждого из мужчин, включая управляющего, имелась собственная версия истории этого дома. Никто из них не был настолько стар, чтобы помнить, как его возводили, поэтому они полагались на байки, передаваемые из уст в уста их бабушками и дедушками.

Единственное, на чем сошлись все: дом был выстроен какой-то немецкой женщиной, насколько я понял, в 1946 году, через год после окончания Второй мировой войны. Германия, потерявшая семь миллионов жизней, лежала в руинах. Легенда гласила, что родные этой немки перевели свои средства в Швейцарию еще до начала войны, поэтому она не лишилась своего состояния. Возможно, это соответствовало действительности: некоторые граждане Германии так и поступили – вы можете спросить об этом служащих банка «Ришлу».

Все рассказчики были единодушны и в том, что женщина прилетела на самолете, севшем на старую, поросшую травой взлетно-посадочную полосу в аэропорту Милас. Ближе к обеду ее привезли в автомобиле на место будущего строительства. Проинспектировав его, она через пару часов улетела обратно.

В те времена дороги практически отсутствовали, поэтому инженеров и рабочих привозили на баржах. Тем же путем доставлялись строительные материалы. Сухопарые мужчины, все сплошь немцы, построили себе скромное жилье для ночлега, соорудили полевую кухню. По каким-то одним им известным причинам они старались не иметь никаких дел с сельскими жителями.

Через два года дом был готов. Рабочие снесли свои бараки, посадили деревья и уехали. Все, что осталось от их пребывания, – название маленькой бухты у основания утеса, в которую можно было попасть только водным путем. Именно там они причаливали свои баржи и купались каждый вечер.

– Этот песчаный участок, – сообщил управляющий, – жители Бодрума называли…

– Немецким пляжем, – подсказал я.

Рассказчики поведали мне, что, несмотря на все затраченные усилия и расходы, никто не жил на этой вилле, по крайней мере постоянно. Сначала там по вечерам изредка загорался свет, а через неделю дом вновь погружался во тьму. По общему мнению, сюда приезжали проводить отпуск, но густая растительность и стена, огораживающая приватную территорию, не давали возможности хотя бы мельком увидеть людей, для которых Зал ожидания был временным пристанищем.

«Какое странное название – Зал ожидания», – подумал я.

И поинтересовался:

– А почему у этого особняка сменилось название?

Управляющий рассмеялся и ответил, не сочтя нужным консультироваться со своими друзьями:

– По вполне очевидной причине. La Salle d’Attente – чересчур сложное название, чтобы рыбаки могли свободно его выговорить. Они знали, из какого языка оно пришло, поэтому называли особняк Французским домом. С годами это название прижилось и вошло в обиход. – И он продолжил свое повествование.

Я узнал, что постепенно растительность вокруг дома становилась все гуще, а сама вилла, казалось, погрузилась в долгую спячку. На протяжении многих лет ее никто не посещал.

Однако с развитием туризма на побережье многое изменилось, сначала этот процесс шел медленно, потом начал набирать обороты. В гавани появились пристани для яхт, на мысе были выстроены красивые виллы. И вот, приблизительно лет восемь назад, появился незнакомый человек и отпер дом. Через несколько недель прибыли заморские специалисты и начали модернизацию особняка, установив, в частности, современную систему безопасности. Двадцать первый век пришел наконец во Французский дом.

За несколько месяцев до начала нынешнего летнего сезона местному риелтору позвонили и сказали, что пора возмещать расходы на содержание особняка: в сезон отпусков его можно будет сдать за двести тысяч долларов США в неделю.

Все местные жители смеялись и пожимали плечами, когда узнали об этой невероятной сумме.

– А кто она, эта женщина, выстроившая дом? – прервал я наступившее молчание. Из головы у меня не выходили изображения свастики.

Увы, никто не знал ее имени, это так и осталось тайной. Ни один человек вообще ничего не мог сообщить о первой владелице особняка.

Управляющий, взглянув на часы, сказал, что пора заканчивать погрузку зеркал, иначе их не успеют доставить в аэропорт. Рабочие закупорили бутылки, встали и направились к террасе.

Я пошел в сад. Остановившись на полпути, оглянулся на дом. Конечно, он выглядел зловеще, мое первое впечатление, когда я увидел его с подъездной аллеи, оказалось верным. Этот особняк явно был выстроен для уединения. Но почему его назвали Залом ожидания? И что за люди приезжали и жили в нем короткое время? Кем они были?

Не знаю, почему я подумал об этом. Может быть, такие мысли были навеяны волнением моря или грузовым кораблем, показавшимся на горизонте. Так или иначе, я научился доверять своей интуиции. Корабль. Именно его появления все они ждали.

Управляющий помахал рукой с террасы, чтобы привлечь мое внимание.

– Погрузка зеркал в машину закончена, – сообщил он. – Нам нужна теперь только ваша персона.

Улыбнувшись, я присоединился к конвою, направлявшемуся в аэропорт Милас.

Глава 27

Я прилетел во Флоренцию в конце дня. На небе не было ни облачка. Великий город эпохи Возрождения раскинулся передо мной во всей своей завораживающей красоте. Я находился в кабине самолета компании «Федекс», который прибыл из Стамбула в аэропорт Милас, изменив свой курс специально для того, чтобы забрать два больших деревянных ящика, в знак особой любезности по отношению к ФБР.

Пилоты – пара ковбоев: один из Англии, второй из Австралии – пригласили меня занять свободное место в своей кабине. Если бы я знал, что они на протяжении всего полета будут спорить о крикете, я бы отклонил их приглашение.

На стоянку самолетов подъехал грузовик из галереи Уффици, и ящики с зеркалами перешли от двух ковбоев к трем музейным кладовщикам. Груз за считаные минуты был перемещен подъемным краном из недр самолета в машину.

Как, наверное, и каждый город на земле, Флоренция сама по себе является произведением искусства, но мне не доставило большой радости видеть ее снова. Последний раз я бродил по улицам Флоренции вместе с Биллом, и меня вновь охватило запоздалое раскаяние из-за того, как несправедливо я относился тогда к своему приемному отцу.

Грузовик въехал в город, когда уже смеркалось. Двигаясь по узким улочкам, мало изменившимся за последние пять веков, он в конце концов остановился у огромных дубовых дверей, которые я смутно помнил. Мастерские, занимавшие отдельный участок территории музея, представляли собой ряд старых подвалов и складов с каменными стенами толщиной шесть футов: некогда они служили хранилищами запасов зерна и вин семейства Медичи.

Видеокамеры держали под наблюдением каждый дюйм улицы. Дубовые двери наконец открылись, и грузовик въехал в просторную зону обеспечения безопасности. Я вылез из кабины и рассматривал высокотехнологичные пульты управления, группы вооруженных охранников, стойки с мониторами, системы охранного видеонаблюдения и массивные стальные двери, преграждавшие вход в другую часть здания. Это место мало напоминало то, которое я посетил много лет назад. Однако удивляться не приходилось: в начале девяностых террористы взорвали в галерее Уффици бомбу и администрация музея не могла больше рисковать.

Подошли два охранника и сняли ручным сканером отпечатки пальцев у кладовщиков и шофера. Хотя эти люди знали друг друга долгие годы, охранникам пришлось ждать, пока центральная база данных не подтвердит личность проверяемых, чтобы можно было открыть стальные двери. Когда грузовик с зеркалами исчез внутри, появился мужчина в костюме, который распорядился, чтобы меня сфотографировали на пропуск, выдаваемый службой безопасности. Мужчина сказал, что директор со своими сотрудниками ждут меня.

Приколов пропуск к моему пиджаку, охранник стянул ремешком вокруг моей лодыжки волочащийся по полу медный провод, чтобы через него заземлялось все статическое электричество с моей одежды и обуви. Эта мера предосторожности предотвращала риск искрения. Больше всего, если не считать ограбления и террористических актов, в мастерской опасались даже самой малой вспышки, способной воспламенить летучие химикалии, используемые для реставрации.

Галерея Уффици специализировалась на восстановлении больших полотен и фресок, и, хотя со времени моего предыдущего визита многое изменилось, директор сказал мне по телефону, что у них сохранились огромные фотографические пластины и ванны для химикалий. Именно это очень скоро определит дальнейшие перспективы моей миссии.

Мужчина в костюме провел меня к лифту, мы спустились на шесть этажей вниз, и я оказался в помещении, напоминавшем конференц-зал: четыре стены из матового стекла, длинный стол, по одну сторону которого перед компьютерными мониторами, подсоединенными ко множеству жестких дисков, сидели два технических специалиста.

Три женщины и полдюжины мужчин встали со своих мест, приветствуя меня. Один из них, назвавшись директором мастерской, протянул мне руку. Он показался мне на удивление молодым, но его длинные волосы были совершенно седыми. По-видимому, сказывался постоянный стресс из-за риска повредить бесценные произведения искусства. Он сообщил, что через несколько часов после нашего первого разговора люди, собравшиеся здесь, разработали стратегию снятия изображения с зеркал. Такая попытка может быть сделана, но надежды на успех очень мало.

– Впрочем, – добавил он с улыбкой, – иногда даже реставраторы произведений искусства способны творить чудеса. Вы готовы?

Я кивнул, и он щелкнул выключателем. Четыре стены – как я полагал, сделанные из матового стекла – оказались совершенно прозрачными. На самом деле это было так называемое жидкокристаллическое, или умное, стекло, в котором электрический ток перегруппировал молекулы, сделав его прозрачным.

Мы стояли внутри подвешенного в воздухе стеклянного куба, глядя вниз на удивительное помещение: большое, как футбольное поле, почти шестидесяти футов в высоту, снабженное белым сводчатым куполом и очень древнее. Внутри его находились казавшиеся маленькими в этом обширном пространстве гидравлические лифты для монументальных статуй, портальные краны для подъема и спуска картин, написанных масляными красками, ванны для обезжиривания и очистки, достаточно вместительные даже для обелиска, паровая баня для удаления с мрамора и камня векового налета глубоко въевшейся грязи. Бесшумно двигались работающие от аккумулятора вильчатые погрузчики, небольшие мобильные краны, сновали туда-сюда десятки смотрителей и реставраторов в белых медицинских халатах. Да, эта мастерская производила сильное впечатление – лично я видел нечто подобное лишь в НАСА.

Почти прямо подо мной очищали от загрязнения картину Тициана, а рядом группа реставраторов трудилась над бронзовыми дверями работы Бернини, которые я когда-то видел в Ватикане. Но особенно меня заинтересовали несколько панелей, соединенные между собой без швов и прикрепленные к одной из стен. Изготовленные из огромных фотографических пластинок, которые используются при реставрации, эти панели были помещены сюда то ли чтобы пробуждать вдохновение, то ли в качестве напоминания о великой миссии реставрационной мастерской.

На этих панелях имелось изображение «Тайной вечери» Леонардо да Винчи: в натуральную величину и столь живое, словно фреска была создана вчера. На мгновение мне вдруг показалось, будто я каким-то чудом перенесся на пять столетий назад и оказался в Санта-Марии делле Грацие, главной церкви доминиканского монастыря в Милане, и одним из первых в мире увидел шедевр великого Леонардо.

Директор мастерской, надев беспроводные наушники, кивнул на две позолоченные рамы, стоящие у стены. Зеркала были извлечены из них и сейчас свисали с крюка мостового крана. Мы наблюдали, как он опустил их в резервуар с синей жидкостью – растворителем, который, как надеялись, отделит от стекла фотопленку, не повредив ее. Если не удастся этого сделать или если азотнокислое серебро разрушится, мы все можем расходиться по домам.

Почти мгновенно большой шатер опустился на резервуар, затемнив его.

– Если получится отделить нитрат серебра, его надо будет обработать, как негатив пленки. Он не должен подвергаться воздействию света, – пояснил директор.

Меня мучили сомнения. Есть ли надежда на успех? Да, в Уффици была отреставрирована мраморная пьета Микеланджело «Оплакивание Христа», после того как некий безумный австралиец повредил ее молотком. Но даже эти люди не верили, что можно добыть изображение из старых зеркал.

Директор прижал головной телефон к уху, мгновение слушал, а затем повернулся к остальным:

– Сработало! Им удалось отделить пленку неповрежденной.

Реставраторы радостно заулыбались и начали аплодировать, а директор сказал мне:

– Они обернут пленку листом замороженного желатина, чтобы ее закрепить, а потом перенесут в темную комнату для обработки.

Через пару минут люди в белых халатах выкатили из-под шатра большую тележку и втолкнули ее в грузовой лифт со стеклянными стенами. Я видел, как два зеркала, обернутые фольгой, поехали вверх.

Лифт остановился у кубической формы помещения, нависающего над сводчатым пространством, которое, как я догадался, и было темной комнатой.

– Это, возможно, займет какое-то время, – пояснил директор мастерской, – но после того, как «проявят» пленку, техники смогут сказать, запечатлелось ли на ней какое-нибудь изображение.

Глава 28

Я сидел в столовой для персонала галереи Уффици с командой реставраторов, попивая кофе эспрессо, когда зазвонил мобильник директора.

Выслушав то, что ему говорили, директор повернулся ко мне и сказал громко, чтобы все могли слышать:

– На пленке что-то есть.

Мы пробежали по белым тихим коридорам, миновали группу ошеломленных богатых дарителей, которым устроили особую экскурсию по музею, заскочили в лифт и поднялись в конференц-зал.

Через его стеклянные стены мы увидели техников, сгрудившихся вокруг большого компьютерного монитора. Один из них сидел за клавиатурой, подключая поочередно жесткие диски.

Директор мастерской все время давал мне необходимые пояснения:

– То, что техники обнаружили на пленке из азотнокислого серебра, необходимо оцифровать и поместить на диск. Именно этим они сейчас занимаются.

Мы вбежали внутрь. Изображение двух человек, стоящих в комнате, – единственное, что мне было нужно. Если удастся установить личность визитера, будет вообще замечательно.

На экране я ничего не увидел. Впрочем, не совсем так: были какие-то тени, пятна, как если бы мы смотрели на пруд в безлунную ночь. По-видимому, директор заметил разочарование на моем лице.

– Не впадайте в панику, еще не все готово, – сказал он. – Наши специалисты используют программное обеспечение, чтобы сделать изображение более четким, пытаются добавить отсутствующие микроскопические точки, взяв их из соседних фрагментов. Тот же самый метод мы применяем, имея дело с поврежденными фресками.

Но меня действительно охватила паника; думаю, это случилось бы и с директором, если бы он знал, как много поставлено на карту. Молодой человек, сидевший за клавиатурой, посылал команды одну за другой. Лицо компьютерщика, белое как стена, выражало крайнюю степень напряжения, почти религиозную сосредоточенность. Было ясно, что он не сдался, и это действовало успокаивающе.

Медленно, сначала почти незаметно, но по мере того, как ускорялось вращение жестких дисков, все отчетливее проступали из темного океана какие-то очертания. По предупреждающим желтым сигналам, которые мигали на контроллерах, я понял, что система работает почти на пределе своих возможностей, но техники явно не собирались отступать. Я видел часть комнаты так, как если бы смотрел со стороны пруда с темной водой: фрагменты люстры, очертания окон, боковую сторону камина. Это определенно была библиотека Французского дома, La Salle d’Attente, – да как его ни назови, это, в конце концов, не важно. Я с трудом верил своим глазам.

– Кажется, есть изображение человека, – объявил бледный техник, не переставая щелкать клавишами.

Он показал на участок, который я про себя именовал «вода в пруду»: более темный, чем остальные, но с какими-то смутными очертаниями. Техник выделил его электронной сеткой, добавив максимум света и пикселей, и вот на экране появилось кожаное кресло. Оно было отчетливо видно!

Мои ладони вспотели, несмотря на бесперебойно работающие кондиционеры. Я уже мог различить неясные очертания головы, сгиб руки, кусочек шеи сидящего в кресле человека. Почти наверняка это был Додж. Техники не прекращали своих усилий, сигналы тревоги неистовствовали; темная вода, окружающая кресло, приобрела более четкие формы.

Додж был в комнате один.

Тем не менее директор и вся его команда повернулись ко мне, не скрывая ликования. Послышались радостные возгласы. План, который они продумали и осуществили, оказался успешным: им удалось получить изображение из неслыханной, невероятной среды. Без сомнения, это было выдающимся достижением. Но, увы, мне они ничем не помогли, и это тоже было совершенно ясно.

– Что-то не так? – удивился директор, увидев, какое выражение появилось на моем лице.

– Я знал, что в кресле сидел человек. Но мне были нужны двое. А как насчет второго зеркала? Мы смогли бы взглянуть на комнату под другим углом.

Все посмотрели на монитор: бледный парень и его коллега успели вывести на экран второе изображение. Даже полный профан в компьютерной графике без труда мог понять: оно было гораздо более размытым, океан черноты глубже, освещенность слабая. Как будто мы смотрели из-под воды.

Техники задвигались быстрее. Темное пятно исчезло, парень, сидевший за клавиатурой, вновь извлек из небытия отдельные фрагменты библиотеки. Появились части кресла и стола, но их очертания были гораздо менее отчетливыми, чем раньше. Предупредительные огни мигали желтым, на нескольких контроллерах зажегся красный свет. Мои надежды почти угасли.

Техники тоже впали в уныние, глядя на то, как усилилось мигание лампочек предупредительных сигналов. Никакого реального улучшения качества изображения добиться не удавалось.

Итак, запас везения исчерпан, подумал я, ощущая на себе взгляды директора и его сотрудников, которые знали, что я разочарован, и терялись в догадках, как я перенесу этот удар судьбы.

Все огни стали красными: я понял, что техники достигли пределов своих возможностей и прекратили попытки как-то улучшить картинку. Библиотека осталась на экране в наполовину сформированном виде, как безмолвное напоминание о неудаче. Бледный техник наклонился к монитору и, указав на один из темных участков, сказал что-то по-итальянски. Директор и реставраторы внимательно разглядывали это место, но, похоже, никто ничего не увидел.

Техник, не слишком уверенный в своей правоте, выделил этот участок сеткой. Игнорируя красные огни, он дал изображение крупным планом и, манипулируя с пикселями, сделал еще одну попытку извлечь из него истину.

Ничего.

Подошел его коллега и задал какую-то команду. Участок, выделенный сеткой, преобразился: черное стало белым, словно перед нами возник негатив. Внезапно мы все увидели нечто: вертикальное очертание, словно вошедшее в кадр извне. Оба компьютерщика работали быстро, на пределе оперативных возможностей программного обеспечения и жестких дисков. То и дело на экране появлялись предупреждения, но техники тут же отменяли их. Красные огни больше не вспыхивали.

Парни продолжали свои попытки, но им не удавалось добиться никакого существенного улучшения. Возникшие контуры дразнили нас, но и только. Тогда они вернули изображение из негатива в прежний вид, убрав сетку и крупный план.

И фигура все-таки появилась! Нечеткое, призрачное очертание превратилось в человека, стоящего у камина. Невозможно было даже различить, мужчина это или женщина, что, впрочем, не столь уж и важно. Главное другое: в комнате определенно находились двое.

Директор и его команда мгновение смотрели на экран, а потом заметно повеселели. Оба техника вскочили со своих мест и принялись обниматься с коллегами.

Я улыбнулся и зааплодировал. Эти люди не знали и никогда не узнают, что благодаря их усилиям следопыт вернулся в дело и снова вышел на тропу.

Глава 29

Я распахнул дубовые двери в ночь, такую ясную и бодрящую, что старая булыжная мостовая и фасады времен эпохи Возрождения показались мне живыми, как пейзаж в какой-то странной видеоигре. О том, что я нахожусь в реальном мире, напоминали лишь толпы людей на улицах. Такси нигде не было видно.

Мне нужно было сделать два телефонных звонка. Ожидая, когда ответят на первый из них, я миновал внешние камеры наблюдения у реставрационной мастерской и вышел на широкую улицу.

Лейла Кумали взяла трубку, и я без лишних предисловий сказал ей, что располагаю фотографией, на которой запечатлен неизвестный, находившийся в библиотеке вместе с Доджем за шесть минут до того, как его убили. Кумали ответила мне ошеломленным молчанием.

Я рассказал ей, что директор реставрационной мастерской галереи Уффици готовит полный отчет, который пошлет ей вместе с копией фотографии.

– Я сообщу об этом своим коллегам, – наконец произнесла женщина-коп, явно разочарованная своим поражением. Губка Боб и его дружки, наверное, не слишком-то обрадуются этой новости. – Похоже, у нас нет иного выбора, кроме как сегодня же начать расследование убийства.

– Очень хорошо, – сказал я.

– Как вы догадались, что Додж был не один? – спросила она, не сумев скрыть нотку былого пренебрежения.

– Из-за наркотиков и бинокля. Его не берут с собой, когда идут любоваться фейерверками.

– Зачем же ему понадобился бинокль?

– Попробуйте воспроизвести ситуацию шаг за шагом. Очевидно, некто знал, как незаметно проникнуть на территорию поместья, – начал объяснять я, все еще высматривая такси. – Он вошел в дом и обнаружил Доджа в библиотеке. Это был его друг или знакомый: если бы хозяин не знал этого человека, он поднял бы тревогу. Я почти уверен, что гость наплел ему небылиц о каком-то бедствии. Во всяком случае, он рассказал Доджу нечто, сильно его взволновавшее. Что-то ужасное, вырвавшее беднягу из головокружительного наркотического опьянения, но одновременно сломавшее его бешеную волю к жизни.

– Что же убийца мог такого сказать? – нетерпеливо поинтересовалась Кумали.

– Перечитав показания знакомых потерпевшего, вы убедитесь, что многие из них утверждают, будто он безумно любил жену.

– Да, это так, – подтвердила Кумали.

– В тот вечер Камерон порхала по барам на своем «джет рейнджере». Думаю, визитер сообщил Доджу, что вертолет только что разбился в бухте.

Кумали молчала. Слышно было лишь, как она глубоко вздохнула.

– Додж безоговорочно поверил гостю, – продолжал я. – В имении есть посадочная площадка для вертолетов, и он ждал, что жена вот-вот вернется домой. Частично протрезвев от ужасной новости, Додж схватил бинокль, чтобы осмотреть бухту. Они выбежали на лужайку вместе с гостем. Додж смотрел не на фейерверки, а на воду внизу. Чем ближе к мысу, тем больше у него было шансов что-нибудь увидеть. Именно поэтому он выбрал место в четырех ярдах от бельведера. Листва там отсутствовала, и вид на залив был гораздо лучше. Единственным деревом было то, которое он задел, падая вниз.

Но что он мог там разглядеть? Ничего не увидев внизу, Додж или встал на ограждение, или перелез через него. Он поднес бинокль к глазам, и в этот момент его толкнули в спину. Все прошло как по маслу: когда вы проводили эксперименты с манекеном, он в точности имитировал падение человека.

Я замолчал: не было никакого смысла подробно рассказывать, как Додж летел с утеса и разбился о скалы. Здесь не могло быть никаких сомнений.

Кумали ничего не сказала, и в конце концов мне пришлось спросить:

– Вы меня слушаете?

– Да, – ответила она. – Я начну работать прямо сейчас. Составлю расширенный список всех, с кем потерпевший вступал в контакт. Как вы сами сказали, гостем был человек, которого он знал.

– Не принимайте в расчет Камерон и всех других, кто был в вертолете: они не могли оказаться в доме. Додж, как видно, полагал, что они борются за свою жизнь после падения вертолета в море. Убийцу надо искать среди его друзей.

Было еще одно обстоятельство, о котором я не упомянул. Некая деталь, которая меня по-настоящему разозлила. Можете назвать это своего рода подписью убийцы: я был уверен, что нитка из хлопчатобумажных брюк Доджа была оставлена на ограждении намеренно – чтобы копы сделали нужный злоумышленнику вывод.

Случай, когда преступник действовал именно таким образом, был описан в моей книге.

Глава 30

Когда мне наконец удалось поймать такси, я узнал плохие новости.

Закончив телефонный разговор с Кумали, я увидел свободную машину и ринулся в поток транспорта, чтобы поймать ее. Трудно поверить, что пешеход способен уцелеть среди этой орды итальянских водителей, но мне каким-то чудом удалось выбраться. Я попросил таксиста отвезти меня в аэропорт.

Нужно было как можно скорее возвращаться в Бодрум. Пристегнув потуже ремень безопасности – лучше бы это была полноценная сбруя, настолько беспечно вел машину шофер, – я позвонил Бену Брэдли.

Когда в трубке раздался голос Бена, я объяснил ему, что нахожусь во Флоренции.

– Мы продолжаем расследование, – заявил я, испытывая душевный подъем. – Доджа убили, сообщите об этом.

– Я два часа безуспешно пытался дозвониться до вас, – сказал Брэдли.

– Извините. В моем телефоне не было аккумулятора.

Он мог звонить только по одной причине – чтобы передать послание от Шептуна. Я знал, что ничего хорошего тот не сообщил.

Брэдли завел разговор об убийстве в «Истсайд инн», но я знал, что это только для камуфляжа. Потом он упомянул, что наши коллеги провели серию тестов, включая компьютерное моделирование, о чем мне следовало знать.

Бен не понимал смысла того, что говорил: на самом деле он передавал сообщение. Задавать ему вопросы было бесполезно. Единственное, что мне оставалось, – слушать с упавшим сердцем.

Он сказал, что у парней приближается важная дата – 30 сентября.

– Вы ведь знаете, какими бывают эти компьютерные психи, – продолжал он, словно читая текст заранее написанного сценария. – Их трудно загнать в определенные рамки. Говорят, что им надо дать еще две недели – на случай, если вдруг возникнут какие-то непредвиденные проблемы. Поэтому они называют вторую неделю октября.

На этом разговор завершился. Я еще долго сидел, погрузившись в раздумья. Из сообщения Бена я узнал, что Шептун приказал своей команде смоделировать, возможно на базе какой-то учебной военной игры, определенную ситуацию. Надо было выяснить, сколько времени потребуется гражданскому лицу, чтобы произвести большое количество вируса оспы, используя общедоступное оборудование. Имея такие исходные предпосылки, они высчитали, что это можно сделать к концу сентября, а потом для верности добавили еще пару недель.

Теперь у нас имелась приблизительная дата: время, события, надежды – все сходилось в одной точке. Допустим, это будет 12 октября, сказал я себе, День Колумба. Годовщина смерти моей родной матери.

Глава 31

Когда таможенники открыли потертую сумку Сарацина, они обнаружили там аккуратно сложенные слаксы, две белые рубашки к вечернему костюму, стетоскоп с термометром, экземпляр Корана и английский журнал – но отнюдь не «Экономист» или «Бритиш медикал джорнал». Издание это носило выразительное название «Большие сиськи», и почти на каждой странице красовалась голая девица с огромной грудью.

Двое таможенников ничего не сказали друг другу, но обменялись выразительными взглядами: вот, мол, типичный мусульманин – внешне благочестивый, а внутри такой же кобель, как и все мужики.

Будь эти двое хоть немного более наблюдательными, они бы заметили, что Коран закрыт на молнию в отдельном кармашке ручной клади, чтобы изолировать священную книгу от той мерзости, рядом с которой его приходится перевозить. Сарацин купил этот журнал в аэропорту Бейрута – на случай, если немецкие иммиграционные власти подвергнут его допросу. Меньше всего он хотел при этом выглядеть как правоверный мусульманин: мир теперь стал таким, что при пересечении границы безопаснее было выглядеть лицемером, чем набожным человеком.

В данном случае, правда, в подобном журнале не было никакой необходимости. Сарацин прибыл в аэропорт Франкфурта-на-Майне, самый большой и оживленный в Европе, как и планировал, в разгар утренней суеты. Он знал из опыта, что при длинных очередях, когда работники иммиграционной службы устают от чрезмерной нагрузки, они проверяют въезжающих в страну гораздо менее внимательно.

Проведя час в очереди, Сарацин предстал перед молодым служащим в темно-коричневой униформе. Тот взглянул на фотографию в ливанском паспорте, а потом на человека, с улыбкой смотрящего на него: прекрасный костюм, коротко подстриженная бородка, красивое лицо. Врач, если верить заполненной им карточке прибывшего.

– Цель вашего визита? – спросил молодой человек сначала по-немецки, а когда увидел непонимающий взгляд доктора, то и по-английски.

– Медицинская конференция, – ответил Сарацин.

Помимо банковской деятельности, еще один важный бизнес во Франкфурте – организация масштабных съездов, конференций и торговых ярмарок. Все они проходят в специально построенном для этой цели выставочном центре под названием «Мессе Франкфурт». Саудовец выложил на стойку билеты и пропуск, купленные через Интернет. Служащий едва взглянул на них, но Сарацин давно понял, что именно мелкие детали, такие как журнал с красотками здесь или грязь под ногтями в Дамаске, где он выдавал себя за бродягу, превращают легенду в действительность.

Служащий взглянул на обратный билет, поместил паспорт под сканер и проверил его данные на мониторе компьютера. Конечно, все было чисто: документ был подлинный, а указанная в нем фамилия не фигурировала ни в каких черных списках.

– Как долго вы будете находиться в Германии?

– Две недели, может быть, немного дольше. Пока деньги не кончатся, – улыбнулся Сарацин.

Служащий хмыкнул и поставил в паспорт штамп, разрешающий пребывание в стране в течение трех месяцев. Даже члену организации «Аль-Каида», если тот предъявит безупречный паспорт, дадут визу на три месяца. Германия заинтересована в том, чтобы посетители выставочного центра «Мессе Франкфурт» задерживались подольше: потраченные ими деньги приносят казне доходы.

Конечно же, наш герой собирался провести здесь больше двух недель, но, если бы даже сотрудник иммиграционной службы ограничился этим сроком, Сарацин бы не слишком расстроился. Ему было прекрасно известно то, что знает любой нелегальный иммигрант в мире: порядок выдворения иностранцев в Европе еще более мягкий, чем пограничный контроль. Старайся избегать неприятностей, энергично берись за дело – и тогда ты сможешь оставаться в европейской стране столько, сколько тебе надо. Долговременная перспектива тоже радужная: каждые несколько лет нелегальным иммигрантам объявляют амнистию. Есть ли смысл вообще уезжать?

Сарацин взял свою сумку с багажной «карусели», стерпел пренебрежительные, ехидные взгляды таможенников и окунулся в хаос огромного аэропорта. Протиснувшись через входные двери на тротуар, он выбросил журнал с красотками и всеми обещанными ими соблазнами в урну, нашел стоянку рейсового автобуса и отправился в город, где и исчез в альтернативной вселенной исламской Европы.

Это очень странный мир. Я столкнулся с ним, когда жил на Европейском континенте. Разыскивая ключи к разгадке дел, изучая связи подозреваемых, я бродил по мрачным промышленным городам, посещал на их окраинах кварталы жилой застройки, так называемые спальные районы. Тому, кто сам не бывал в подобных местах, трудно поверить в происшедшие там изменения. Знаете, какое имя сейчас чаще всего дают в Бельгии новорожденным мальчикам? Мохаммед. Три миллиона турок-мусульман живут в одной только Германии. Почти десять процентов населения современной Франции – приверженцы ислама.

Как сказал один швейцарский писатель, «нам нужна была рабочая сила, а приехали живые люди». Никто не думал о том, что иммигранты привезут с собой мечети, Коран и огромные пласты своей культуры.