Я Пилигрим Хейз Терри
Я стал собирать папки, где хранились документы, относящиеся к смерти Доджа. Стараясь не думать о провале, взглянул на электронные часы на прикроватной тумбочке – оставалось пятнадцать минут. Время еще не вышло: всего один телефонный звонок и короткое сообщение, больше нам ничего не было нужно.
– Итак, теперь она Ингрид Коль и в качестве доказательства имеет законно полученный загранпаспорт с собственной фотографией, – сказал Брэдли. – Что же дальше?
– Наша злоумышленница отправилась в Европу, – объяснил я, – под видом юной туристки – знаете, таких девиц, путешествующих по всему миру с рюкзаками, сейчас повсюду полным-полно – и прибыла в Турцию на четыре месяца раньше Камерон и Доджа.
– А в чем заключался их план? Как именно они с Камерон собирались убить Доджа?
– Вряд ли женщины обговорили это заранее. Наверное, собирались решить все на месте и действовать по обстоятельствам. Случайное падение с лодки во время ночной прогулки или инъекция сильнодействующего наркотика, а когда он отключится – утопить в ванне. Но Ингрид повезло: она встретила жулика, называвшего себя Джанфранко, который знал о доме, где поселился Додж, больше, чем кто-нибудь другой. Думаю, этот авантюрист, когда там не было жильцов, через потайной туннель водил в запертый особняк молодых женщин и занимался с ними сексом.
– В дом вел тайный ход? – уточнил Бен. – Именно это и было нужно Ингрид.
– Да, – согласился я, передавая ему стопку папок.
Оставалось десять минут.
– Додж и Камерон приплыли в Бодрум на собственной яхте и встретили Ингрид в одном из клубов – так, случайное знакомство, не более того. Додж никогда раньше не видел возлюбленную Камерон, поэтому не имел причин подозревать, что она не та, за кого себя выдает. Женщины дождались момента, когда Додж остался один в имении: это случилось в ночь национального праздника, по всему побережью запускали грандиозные фейерверки. Ингрид через эллинг и туннель проникла в дом. Додж сидел в библиотеке, одурманенный наркотиками, когда туда ворвалась женщина, которую он встречал раньше. Естественно, Ингрид утверждала, что ее впустила охрана. У меня такая версия: она, запыхавшись, сообщила, что вертолет с Камерон на борту только что упал в залив.
– Вот же сволочь! – воскликнул Бен, потрясенный ее безжалостной изобретательностью.
– Естественно, Додж ей поверил. Да и не в том он был состоянии, чтобы рационально мыслить, находясь под воздействием наркотиков, испытывая ненависть и отвращение к самому себе.
– Откуда вы знаете?
– У него обнаружили порезы на ладонях. Копы думали – из-за того, что он цеплялся за кусты на утесе, но для этого раны были слишком многочисленными. Додж проделывал это с собой в библиотеке: занимался членовредительством. Обычная вещь для наркомана.
Бен некоторое время помолчал, а затем сочувственно произнес:
– Бедный парень. Имея такие огромные деньги, он сидел в одиночестве с ножом…
– Додж схватил бинокль и вместе с Ингрид пересек лужайку, – продолжал я. – Отчаянно желая увидеть, что случилось с Камерон, он залез на ограждение. Возможно, Ингрид предложила поддержать его за талию. Все вышло для нашей преступницы очень удачно: она лишь слегка подтолкнула Доджа, и тот полетел в бездну. И вот уже миллиард долларов стучится в дверь.
Я пожал плечами. Рассказ подошел к концу. Бен взглянул на меня.
– Вам когда-нибудь встречалось преступление, выполненное с таким совершенством? – спросил он. – Если бы даже турецкие копы вдруг решили, что это убийство, они в любом случае ничего не знали о том, что между Ингрид и Камерон существует некая связь.
– Абсолютно ничего, – подтвердил я. – Разве можно было ее заподозрить хоть в чем-то? Никаких отношений в прошлом, они с Камерон случайно познакомились в Турции и общались очень мало, полное отсутствие мотива для преступления.
Бен только покачал головой:
– Блестяще проделано.
– Согласен. Причем оба раза: я имею в виду и здешнее убийство, и то, что было совершено на Манхэттене.
Бен нашел папку, которая его интересовала, и открыл ее. Там была ксерокопия фотографии из паспорта Ингрид. Он внимательно посмотрел на ее красивое лицо.
– Наверное, Ингрид действительно любила Камерон, если верно ваше предположение, что Камерон бросила Ингрид, уйдя от нее к мужчине. Мало того что Ингрид потом простила ее, так она еще и совершила убийство ради своей возлюбленной. Вернее, даже не одно, а целых два, как вы справедливо заметили. Да, определенно она очень любила Камерон.
Эта мысль ни разу не приходила мне в голову.
– Да, пожалуй, вы правы, – кивнул я. – Странная любовь, однако.
Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что в тот момент мне следовало вспомнить слова Ингрид, которые она сказала мне под конец допроса: насчет того, что я не понимаю и половины случившегося. Однако я самонадеянно полагал, что полностью проник в коварные замыслы преступницы и до конца распутал клубок.
Слабым оправданием мне может послужить лишь то, что и Брэдли думал точно так же.
– Представляете, как не повезло этим женщинам? – воскликнул коп. – Они совершили два почти идеальных убийства, и это сошло бы им с рук, если бы один из лучших спецагентов США не прибыл по долгу службы в этот городок. Вот так облом!
– Зато повезло нам, – заметил я. – Без Ингрид и Камерон у меня бы не было такого замечательного прикрытия. Мы никогда бы так близко не подошли к разгадке. Так что преступницы, сами того не желая, сыграли нам на руку. Да поможет им Бог: они оказались важной частью того, что могло бы стать нашей выдающейся победой.
– Разве все кончено? – удивленно спросил Бен, взглянув на часы. – Еще четыре минуты осталось. Думаете, он уже не позвонит?
Я покачал головой:
– Кажется, я не говорил вам, что Маккинли сделал собственный расчет времени, когда все задуманное может случиться? У него выходило на час раньше.
– Что мне делать дальше? – тихо спросил Брэдли.
– Срочно закажите билет на ближайший рейс. Если вылетите на рассвете, возможно, успеете вернуться еще до того, как закроют аэропорты. Поступите так, как я вам советовал: возьмите Марси и незамедлительно отправляйтесь в домик на морском побережье. Вдвоем у вас есть шанс спастись.
– Лучше втроем. Поехали с нами, – предложил он.
Улыбнувшись, я отказался:
– Нет, спасибо. Я возвращаюсь в Париж.
– В Париж? – изумился Бен. – Но я думал, что большие города станут самым опасным местом.
– Так и есть, но я был там счастлив… Много мечтал… Если дела пойдут совсем плохо, хотелось бы встретить конец в Париже.
Брэдли грустно взглянул на меня, а может, мне это только показалось. Потом коп поинтересовался, как долго вирус сохраняет силу.
Я поднял руку, призывая его к тишине. Мне почудился какой-то звук в холле. Мы оба вскочили и замерли навострив уши. И услышали шаги.
Схватив беретту с кофейного столика, я тихо скользнул к двери и прильнул к глазку. Бен вытащил свой пистолет и направил его на вход.
Я увидел тень на стене. Кто-то приближался к двери.
Глава 24
В поле моего зрения возник человек: это был коридорный-албанец. Он сунул конверт под дверь, не догадываясь, что за ним следят.
Я подождал, когда он уйдет, и лишь после этого опустил пистолет и взял конверт. Бен настороженно наблюдал за мной. Сердце бешено колотилось, мысли метались, всплеск надежды сменился какой-то заторможенностью. Я открыл конверт и вытащил из него листок бумаги.
Прочитав написанное, ощутил, как спало внутреннее напряжение, и удивленно покачал головой.
– Что там? – спросил Бен.
– Какой же я дурак! Никакого сообщения, перехваченного «Эшелоном», не будет. Кумали не нужно идти к телефонной будке: человек, которого мы ищем, уже здесь.
– В Бодруме? Откуда вы знаете?
Я кивнул на письмо:
– Кумали собирается заехать за мной в одиннадцать утра. Приглашает на пикник вместе со своим мнимым сыном.
– Тогда вы ошибаетесь. Что может случиться, если мальчик будет с ней?
Я рассмеялся:
– Она не возьмет его. Придумает какую-нибудь отговорку. Ну сами подумайте: с какой стати ей вдруг приглашать меня на пикник? Кумали меня терпеть не может. Нет, Бен, ее брат здесь. И завтра я встречусь с ним.
Моя уверенность убедила Брэдли, его сомнения рассеялись. По выражению лица Бена я видел: его ужасает роль, которую ему теперь предстоит сыграть. Да и я, честно говоря, тоже не испытывал особой радости в преддверии того, что должен был сделать.
Я отпер ему дверь и велел:
– Срочно звоните Шептуну. Просто скажите: «Дружище, мы живы».
Глава 25
Спровадив Бена, я решил, что теперь можно и о себе подумать. Перед отъездом я не предпринял никаких усилий, чтобы привести в порядок свои дела, а теперь вот оказалось, что надо торопиться.
Как только Брэдли вышел, чтобы позвонить Шептуну, я уселся за маленький письменный стол, вытащил листок бумаги и, несмотря на поздний час, стал писать завещание. Прежде, на протяжении довольно долгого времени, меня это не слишком беспокоило: я имел правительственную пенсию, ежегодно выплачиваемую ренту от Грейс и небольшую коллекцию живописи.
Однако теперь все сильно осложнилось. Когда Бен с Марси разрушили мое прикрытие и вынудили меня покинуть Париж, среди того немногого, что я, уезжая, бросил в свою сумку, было два письма от нью-йоркского адвоката, который вел дела моих приемных родителей.
Этого пожилого юриста звали Финбар Ханрахан. Он был сыном бедных ирландских иммигрантов и человеком столь благородным, что мог в одиночку снискать доброе имя для всего адвокатского сословия. За прошедшие годы я много раз общался с ним. Финбар консультировал Билла по юридическим вопросам еще до его женитьбы на Грейс.
Возвратившись в Нью-Йорк, я договорился о встрече с Ханраханом. Он встал из-за письменного стола в своем впечатляющих размеров офисе, чтобы тепло поприветствовать меня, а затем усадил на диван, с которого открывался чудесный вид на Центральный парк. Финбар представил меня двоим мужчинам, в одном из которых я узнал бывшего министра торговли. Ханрахан сказал, что они оба юристы, но никак не связаны с его фирмой.
– Они прочли кое-какие документы, и я попросил их присутствовать в качестве беспристрастных наблюдателей. Задача этих мудрых джентльменов – обеспечить соблюдение всех необходимых формальностей, дабы впоследствии ничто не могло быть ложно истолковано или оспорено. В такого рода делах нужна скрупулезность.
Мне все это показалось странным, но я не стал ни о чем спрашивать: наверняка Финбар знал, что делает. Поэтому я лишь сказал:
– В своем письме вы упомянули, что речь пойдет о некоей части имущества Билла.
– Да, но прежде нам необходимо решить другой важный вопрос.
Адвокат взглянул на двух мудрецов, которые удостоили его кивком, словно говоря: «Ну что ж, приступим».
– Возможно, вы этого не знаете, – начал Финбар, – но Билл очень заботился о вас. Он даже считал, что вы в некотором смысле уникальный человек: ваш приемный отец был уверен, что вам предназначено судьбой совершить нечто важное.
Я ухмыльнулся:
– Знаю, одна из подруг Грейс говорила мне об этом. Боюсь, будь Билл жив, он бы здорово расстроился.
Финбар улыбнулся:
– Почему же? Вовсе нет, хотя его беспокойство с годами росло. Особенно сильно ваш приемный отец тревожился, когда вы, окончив Гарвард, отправились в Европу. Откровенно говоря, Билл не верил, что ваш бизнес связан с предметами искусства.
Эта новость меня не удивила: Билл был не только на редкость умным человеком, но и обладал прекрасной интуицией. Я ничего не ответил, лишь посмотрел на старого адвоката, сохраняя на лице непроницаемое выражение.
– Билл не имел ни малейшего представления о том, как вы зарабатываете деньги, – продолжал он. – И, откровенно говоря, сильно тревожился: а вдруг его приемный сын занимается бизнесом… э-э… если и не совсем уж нелегальным, то, по крайней мере, аморальным.
Ханрахан ожидал ответа, но я лишь кивнул, никак не комментируя услышанного.
– Билл сказал, что несколько раз заводил разговор об этом, но вы не пожелали быть с ним откровенным.
И вновь я ограничился кивком.
– Ладно, Скотт, я спрошу прямо: чем вы на самом деле занимаетесь?
– В настоящее время ничем особенным. Я вернулся в Нью-Йорк, чтобы подыскать для себя какое-нибудь интересное занятие.
Не говорить же ему, что я бегу от своего прошлого и собираюсь создать для себя подходящую легенду.
– Понятно, но где вы работали прежде?
– Я работал на правительство, – произнес я после некоторой паузы.
– Ну, этим, наверное, полстраны занимаются, если понимать слово «работа» достаточно широко. – У Ханрахана было довольно странное чувство юмора. – Что конкретно вы делали для правительства?
– Извините, – сказал я, – но меня просили не говорить об этом.
Я видел, как два мудреца обменялись выразительными взглядами, очевидно не поверив мне.
– Кто вас об этом просил? – поинтересовался Финбар, не обращая на них внимания.
Мне стало его жалко: похоже, адвокат действительно хотел добиться от меня вразумительного ответа.
– Мне это запрещено служебной инструкцией, – негромко сказал я.
Бывший министр торговли закатил глаза: было видно, что его начинает утомлять этот допрос. Он поинтересовался:
– Вы работали в Европе, но Белый дом не разрешает вам обсуждать это? Я правильно вас понял?
– Абсолютно, господин министр.
– Но должен ведь быть какой-нибудь вышестоящий чиновник или кто-то еще, с кем мы могли бы поговорить об этом, обсудить ситуацию хотя бы в общих чертах? – уточнил Финбар.
– Не думаю, что это возможно. Я и так зашел слишком далеко в своих признаниях.
А кстати, «Дивизия» ведь никогда официально не существовала, а теперь и вовсе благополучно скончалась.
Финбар тяжело вздохнул:
– Понимаете, Скотт, Билл выразил свою волю абсолютно ясно и недвусмысленно. Мы не сможем двигаться дальше, пока не убедимся в вашей честности и прямоте. Вам придется помочь нам…
– Но я не имею права ни с кем говорить о своей работе. Подписывал соответствующие обязательства.
Думаю, они были удивлены тем, как резко и безапелляционно я это заявил.
– Тогда, боюсь… – Адвокат грустно посмотрел на двуои других мужчин, словно ища подтверждения. Они в ответ дружно закивали. – К сожалению, Скотт, на этом нам придется закончить беседу.
Я встал, за мной – остальные. Конечно, я испытывал разочарование из-за того, что так и не узнал, каковы были намерения Билла, но не представлял, как можно исправить ситуацию. Бывший министр торговли, уходя, протянул мне руку – и тут мне в голову пришла одна мысль.
– У меня есть письменная благодарность, касающаяся одного события, в которое я по долгу службы был вовлечен много лет назад. Это вам не поможет?
– Что за событие? Благотворительная акция или что-то в этом роде? – спросил бывший министр.
– Не совсем. Отдельные фразы в этом письме придется вымарать, но, думаю, вы сможете на него взглянуть.
– А кем это письмо подписано? – заинтересовался Финбар.
– Президентом. Написано от руки на почтовой бумаге Белого дома.
Все трое никак это не прокомментировали. Я посмотрел на Финбара: у него буквально челюсть отвисла. Экс-министр пришел в себя первым, но так и не утратил скепсиса. Он невозмутимо уточнил:
– О каком президенте вы говорите?
– О вашем бывшем боссе, – сказал я холодно. Этот тип мне не нравился. – Кстати, можете позвонить ему. Телефон у вас наверняка есть. Попросите у него разрешения прочитать это письмо. Скажите, что речь там идет об одном молодом человеке и ужасном событии на Красной площади. Уверен, что он вспомнит.
Экс-министр ничего мне не ответил. Слово взял Финбар:
– Пожалуй, на этом мы и остановимся. Полагаю, мы вторглись на территорию, касающуюся национальной безопасности.
– Вы абсолютно правы, – подтвердил я.
Финбар взглянул на двух других юристов и сказал, обращаясь к бывшему министру:
– Джим, если не трудно, не могли бы вы позвонить президенту позже, просто ради формальности?
Тот кивнул.
– А на данном этапе мы, надеюсь, пришли к согласию? – спросил Финбар. – Все удовлетворены, мы можем двигаться дальше?
Возражений не последовало, но по тому, как взглянул на меня бывший министр, я понял, что тот присутствовал на заседании кабинета, когда обсуждалась гибель Синего Всадника. Наверное, он никогда не думал, что встретится лицом к лицу с исполнителем этого убийства.
Глава 26
Финбар извлек из стенного сейфа папку, а два других юриста сняли пиджаки. Из нашего орлиного гнезда я наблюдал, как усиливается дождь в парке. Приближалась гроза. Я по-прежнему не понимал, что же происходит в этом кабинете.
– Как вы знаете, после смерти Билла фактически все его состояние было размещено в ряде трастовых фондов, которые затем перешли в собственность Грейс, – пустился в объяснения Финбар, открывая папку. – Однако, как бы это лучше сформулировать… Существовал один небольшой, но важный аспект его жизни, который можно выделить в отдельную организационную структуру. Структура эта создавалась на протяжении многих лет, а Грейс, по правде сказать, никогда не проявляла к ней ни малейшего интереса. Перед смертью Билл с моей помощью распорядился, чтобы эта часть его наследства перешла в ваши руки. Думаю, вашего приемного отца беспокоило, что если он скончается раньше супруги, то она никак не обеспечит ваше будущее. – Адвокат улыбнулся. – Билл был весьма предусмотрительным человеком – мы-то теперь знаем, как все обернулось.
Я усмехнулся в ответ:
– Приемная мать завещала мне восемьдесят тысяч долларов в год.
– Только по моему настоянию, – парировал он. – Я сказал Грейс, что, если она вообще ничего для вас не сделает, у вас будет повод оспорить завещание и отсудить себе кругленькую сумму.
– Эта мысль, очевидно, отравляла ей жизнь.
– Несомненно. Билл хотел, чтобы эти распоряжения оставались в тайне до самой смерти Грейс. Думаю, он опасался, что она может оспорить их и разорить вас судебными издержками. Поскольку Грейс умерла, а мы удовлетворены вашей порядочностью, теперь все встало на свои места. – Юрист протянул руку к папке и вытащил пачку бумаг. – Итак, распоряжения Билла относятся к его недвижимости в Сохо. Вам доводилось когда-нибудь ее видеть?
– Даже никогда не слышал, что у него имеется там собственность, – ответил я.
– В свое время Билл приобрел старый чайный склад: грубо говоря, стены и огромное пространство внутри. Некоторые считают, что его можно переделать в жилое помещение. Лично я не представляю, как там можно жить.
Финбар, бездетный вдовец, жил в построенном еще в середине двадцатого века элитном доме на Парк-авеню, где занимал роскошную квартиру из четырнадцати комнат. Поэтому меня нимало не удивило, что он считает, будто перестроенный склад немногим лучше мусорного контейнера.
– Билл сделал его герметичным, оборудовал сложными системами увлажнения воздуха, кондиционирования и пожарной безопасности. Он хотел передать вам этот склад вместе со всем его содержимым.
Адвокат вручил пачку извлеченных из сейфа бумаг вместе с кипой других документов двум мудрецам, которые принялись заверять их своими подписями.
– А какое там содержимое? – спросил я.
Финбар улыбнулся:
– Билл был очень деловым, необыкновенно здравомыслящим человеком, но в его жизни существовала одна сфера, где он ни в чем себе не отказывал.
– Искусство! – догадался я, пребывая в состоянии крайнего удивления, близкого к шоку.
– Точно, – кивнул Финбар. – Наверное, вы знаете: ваш приемный отец поддерживал многих неизвестных художников, скупая их работы, иногда целыми выставками.
– Однажды он говорил мне, – сказал я, – что большинство людей полагают, будто благотворительность состоит в том, чтобы внести деньги в какой-нибудь фонд. Билл же предпочитал материально поддерживать голодающих художников.
– Именно этим он и занимался долгие годы, выписывая чек за чеком. Билл был непревзойденным знатоком живописи и хранил все свои приобретения… Как вы думаете – где?
– На этом чайном складе?
– Ну конечно! Именно для этого он его и перестроил. Картин было так много, что склад оказался буквально забит ими, как пиломатериалами. Энди Уорхол, Рой Лихтенштейн, Дэвид Хокни, Джаспер Джонс, Роберт Раушенберг – список художников можно продолжать бесконечно. Вот, ознакомьтесь.
Он подтолкнул ко мне распечатку, и я перелистал ее. На каждой странице попадались известные имена.
– А как же Грейс? Неужели после смерти Билла она ни разу не спросила про эти картины?
– Я уже упоминал, что она не интересовалась ими. Думаю, в какой-то момент Билл сказал жене, что продал их, а вырученную сумму перевел в один из трастовых фондов. – Ханрахан бросил на стол еще один увесистый документ. – Естественно, я принял меры, чтобы застраховать полотна, а для этого их надо регулярно оценивать. Здесь самая последняя информация.
Я взял список: рядом с каждой картиной была проставлена ее стоимость, а на последней странице выведена итоговая сумма. Цифра впечатляла: да я, оказывается, очень богатый человек; может быть, не такой, как Камерон, но мое состояние всего вдвое меньше, чем у нее.
Трое мужчин наблюдали, как я встал и подошел к окну. Начался дождь, и я не сразу понял, что это не он, а слезы, навернувшиеся на глаза, затуманили мой взор. Даже в конце жизни, когда моя репутация вызывала у него серьезные сомнения, Билл продолжал заботиться обо мне. Разве можно было желать чего-то большего? Он был удивительным человеком, и я еще раз с горечью осознал, что должен был лучше относиться к нему.
Обернувшись, я взглянул на Финбара, и он передал мне все документы, подписанные и скрепленные печатями.
– Мои поздравления, – сказал адвокат. – Теперь вы владелец одной из лучших в мире коллекций современного искусства.
Глава 27
И вот теперь, сидя в одиночестве в дешевой гостинице на окраине Бодрума, я писал завещание. Мне надо было решить судьбу настоящего сокровища – драгоценных полотен, за которые многие хранители музеев отдали бы жизнь.
Коллекция Билла оставалась фактически нетронутой. Хотя я и провел много времени в тишине чайного склада, бродя среди высящихся стеллажей с картинами, иногда снимая, чтобы рассмотреть, какую-нибудь мастерски выполненную работу, которую никто не видел вот уже многие десятилетия, я так и не продал ни одно из полотен. Картины были частью Билла, и мое отношение к ним, как и к богатству, которое они составляли, было слишком трепетным, чтобы торговать ими.
Вопросом, как распорядиться наследством в случае смерти, я не мучился. Ответ не раз всплывал из глубины сознания, словно пузырьки кипящей жидкости.
Я написал в Музей современного искусства в Нью-Йорке письмо, в котором сообщал, что готов передать сто полотен на их выбор – при условии, что те будут выставлены в постоянной экспозиции. Я уведомлял также, что музею, кроме того, будут подарены рисунки Раушенберга ин-фолио, которые много лет назад стали поводом для нашего с Биллом визита в Страсбург. Подробно описав фотографию женщины в крестьянской одежде, идущей вместе с детьми в газовую камеру в лагере смерти Натцвайлер-Штрутхоф, – тот самый снимок, воспоминания о котором столько лет навязчиво преследовали меня во сне, – я попросил, чтобы музей приобрел ее копию.
Остальные полотна и склад, на котором они хранились, согласно моему завещанию, следовало продать, а вырученную сумму перевести на счет приюта для цыганских детей-сирот имени Уильяма Дж. Мердока.
И вот я добрался до самой трудной части своего послания. В заключение я просил администрацию Музея современного искусства смонтировать у входа в галерею, где будут размещены эти сто картин, небольшую экспозицию. Она должна будет включать рисунки Раушенберга, копию фотографии из лагеря смерти и следующее посвящение: «Передано в дар жителям Нью-Йорка в память о Билле Мердоке, который…»
Я долго сидел в тишине, потом отложил ручку в сторону. Не знал, что написать дальше, не мог подобрать достойных слов, чтобы отдать дань уважения памяти Билла. Я вспоминал, как мы ехали через сосновый лес в Вогезских горах, ощущал гнетущий ужас газовой камеры, вновь чувствовал, как сильная рука Билла сжимает мою ладонь, видел счастье в его глазах, когда он смотрел на меня сверху вниз. Внезапно мне в голову пришли слова, которые бы много значили для моего приемного отца: «Передано в дар жителям Нью-Йорка в память о Билле Мердоке его любящим сыном Скоттом».
В конце завещания я назначил своими душеприказчиками Финбара Ханрахана, адвоката с Парк-авеню, и Джеймса Бальтазара Гросвенора, президента Соединенных Штатов. Пусть уж первое лицо государства окажет такую услугу человеку, которому суждено умереть за свою страну.
Набрав номер портье, я услышал сонный голос дежурившего сегодня юного клерка и пригласил его зайти в мой номер. Не дав парню возможности прочесть содержание документа, я попросил его засвидетельствовать достоверность моей подписи. Я запечатал письмо, адресовав его Финбару, после чего вложил в другой конверт, на котором написал имя Бена, и приложил записку: «В случае моей смерти прошу Вас после возвращения в Нью-Йорк доставить данный документ по назначению».
Сунув все это под дверь темной комнаты Бена, я вернулся в свой номер, сбросил ботинки и лег, не раздеваясь, на постель. В тишине ночи мне вспомнились строчки стихотворения, ни названия, ни автора которого я не помнил:
- Спала я долго, и мне снилось,
- Что жизнь прекрасна, как цветок,
- Но, пробудившись, убедилась,
- Что жизнь – всего лишь тяжкий долг[27].
Жизнь – это долг. И как любой солдат, идущий в бой, я размышлял о том, что ждет меня впереди. По правде говоря, я не думал об успехе или славе. Просто надеялся, что выполню свои обязанности с честью и достоинством.
Глава 28
В одиннадцать часов утра на небе не было ни облачка – тепло не по сезону. Кумали приехала точно в назначенное время.
Я ждал ее на тротуаре у гостиницы, облачившись в кроссовки, слаксы и летнюю свободную рубаху – самый подходящий вид для пикника. Беретта была засунута сзади за пояс брюк, главным образом для декорации, как часть легенды о не знающем сомнений тайном агенте. Я знал, что пистолет меня не спасет: скорее всего, вывалится, когда на меня набросятся. Слаксы я выбрал из-за широких карманов: в один из них я поместил свое главное оружие, которое легко мог схватить в нужный момент. Я шел расслабленной походкой, слегка наклонившись вперед.
Черный «фиат» остановился, и я увидел, что Кумали одна. Если я нуждался в подтверждении того, что на самом деле происходит, то только что получил его. Широко улыбаясь, я подошел к передней пассажирской дверце. Она оказалась заперта. Кумали показала жестом, чтобы я занял место на заднем сиденье. Наверное, это нормально для мусульманской женщины – везти мужчину навстречу смерти, но ни в коем случае не садиться с ним рядом.
Открыв заднюю дверцу, я залез в машину и спросил:
– А где малыш?
– Это экскурсия для школьников младших классов, – ответила Кумали, – и я разрешила ему ехать вместе с детьми. Мы встретимся с ними на месте: мальчик хочет похвалиться своим американским другом.
Кумали была хорошим копом, но, играя роль, подобно актрисе, слишком много думала о своих репликах и казалась неестественной.
– Что за экскурсия? – поинтересовался я, держась так, словно между нами были прекрасные отношения.
– Археологическая. «Плавающие руины», как зовут их дети. – Она рассмеялась и, кажется, немного расслабилась. – Интересное место, надеюсь, что вам там понравится.
Я в этом сильно сомневался.
– Далеко отсюда?
– Приличное расстояние, если ехать на машине, но я взяла напрокат прогулочный катер с полукаютой. Если вы не против того, чтобы побыть немного палубным матросом, получится намного быстрее, да и виды гораздо живописнее. Этим же путем мы привезем сына назад: он обожает катера.
Их замысел был мне понятен. Машину преследовать легко, а катер – почти невозможно: слишком широкий обзор и нет транспорта, за который можно спрятаться. Этим людям надо было знать наверняка, что мне никто не поможет.
– Звучит заманчиво, – сказал я.
Конечно, я так не думал. Несмотря на годы упорных тренировок и разработанный мною план, я ощущал, как распускаются и охватывают горло щупальца страха. Это очень нелегкое дело – идти вперед, зная, что тебя ждет смертельная опасность.
Кумали свернула с дороги в сторону небольшой, укрытой среди скал бухты: старый причал да полудюжина стоящих на якоре суденышек. Сидя сзади, я не мог разглядеть, взяла ли она с собой устройство, имевшее ключевое значение в моем плане. Если нет, он не сработает.
– Вы захватили с собой мобильный телефон? – спросил я.
– Зачем? – поинтересовалась она, настороженно следя за выражением моего лица в зеркале заднего вида.
Я пожал плечами:
– Мы ведь не хотим оказаться на тонущем катере и отчаянно размахивать руками, моля о помощи?
Кумали улыбнулась, напряжение явно спало.
– Конечно захватила. – Порывшись в джинсах, она извлекла телефон.
Итак, миссия продолжалась, пути назад не было.
Моя спутница остановила машину на стоянке, я расстегнул ремень безопасности.
– Надо что-то выгрузить?
– В багажнике корзинка для пикника. Я не пью спиртного, но захватила с собой немного пива. Там много всякой еды – угощайтесь.
«Приговоренный к смерти насладился обедом», – подумал я и едва не рассмеялся. Осознав, что мною овладевают беспокойство и страх, я постарался не давать им воли. Вытащил корзинку с едой из багажника и направился к причалу вслед за Кумали. Она нагнулась, чтобы бросить швартовый канат от небольшого катера с полукаютой, старого, с деревянным корпусом, но весьма ухоженного. Интересно, дорого ли стоит взять его в аренду на один день?
Кумали разогнулась и, не видя, что я слежу за ней, внимательно посмотрела в сторону маленькой бухты. При утреннем свете все выглядело очень красиво: бирюзовая вода, пустынный пляж, беленые домики. И вдруг наступило прозрение: я понял, что женщина фиксирует пейзаж в памяти, прощаясь со всей этой красотой. Прежде я не раз задавался вопросом, достаточно ли напугал Кумали, и теперь видел, что перспектива Яркого Света и сиротского приюта в Болгарии ввергла ее в ужас. Я полагал, что в самое ближайшее время они с братом и малышом собирались выехать в сторону иракской или сирийской границы. И подумал, что, если вдруг пропаду без вести, Кумали будет главной подозреваемой. Да уж, выбирать в сложившейся ситуации женщине не приходилось. Для всех нас пребывание в Бодруме подходило к концу.
Кумали освободилась от груза тяжелых мыслей и шагнула в кабину катера. К тому времени как я тоже поднялся на борт и поставил перед ней корзину с едой, она успела запустить мотор, включила маленький радиоприемник рядом с рулевым колесом и что-то сказала в микрофон по-турецки. Вернув его обратно на рычаг, она повернулась ко мне и пояснила:
– Покидая гавань, необходимо сообщить об этом хозяину катера, чтобы он знал наш маршрут.
Это был хороший прием, но Кумали, разумеется, говорила не с владельцем судна, а со своим братом и его помощниками, сообщая, что мы в пути. Я, конечно, уже успел вычислить наш пункт назначения.
Глава 29
Руины затонувшего города вплотную примыкали к утесу, древние ступеньки уже много столетий вели прямо в море, под ярким полуденным солнцем маячил силуэт «Двери в никуда».
Когда мы приблизились, Кумали замедлила ход, чтобы дать мне возможность хорошенько разглядеть руины во всем их величии. Я выразил подобающее случаю изумление, как будто никогда не видел их прежде.
Парковка на вершине утеса была так же пустынна, как и раньше. Единственным звуком, который мы услышали, проплывая над затонувшей площадкой для танцев, был скорбный крик чаек. Их печальные вопли показались мне вполне уместным аккомпанементом, когда Кумали направила маленький катер к подгнившему причалу.
Я схватил швартовый канат, соскочил с палубы и привязал судно. На берегу среди комков смолы и двух дохлых чаек копошились, как тараканы на кухне, орды крабов. Отвратительная помойка.
Кумали подошла ко мне сбоку. Я взял у нее корзинку и сказал, указывая на окружающий пейзаж:
– Не очень подходящее место для пикника.
Она рассмеялась, заметно расслабившись теперь, когда доставила меня в назначенное место и почти выполнила свою миссию.
Читать бесплатно другие книги:
