СМЕРШ идет по следу. Спасти Сталина! Юнак Виктор

12

Три дня спустя. Берлин.

У подъезда трехэтажного дома остановилось два «Опеля» и один «Хорьх». Из первых выскочили вооруженные автоматами эсэсовцы. Двое стали осматривать окрестности, двое сразу исчезли в подъезде. Через некоторое время один из эсэсовцев, вошедших в подъезд, вышел на улицу и утвердительно кивнул унтерштурмфюреру СС. Младший лейтенант с большим шрамом над правой бровью направился к «Хорьху» и открыл заднюю дверцу со стороны водителя.

– Все чисто, господин оберштурмбаннфюрер.

Тут же из машины показалась сначала голова, а затем и все тело Генриха Грейфе.

– Проводите меня на второй этаж, унтерштурмфюрер.

– Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер.

Грейфе, а за ним младший лейтенант скрылись в подъезде. Там, у двери, словно сделанные из камня, стояли, не шелохнувшись, два рядовых эсэсовца. Грейфе поднялся на второй этаж, остановился у обитой темно-коричневой кожей двери и кивнул сопровождавшему. Унтерштурмфюрер дотронулся пальцем до кнопки звонка. Вскоре за дверью послышались шаги, и женский голос спросил:

– Кто там?

– Откройте, фрау Бобрик! – попросил унтерштурмфюрер.

Щелкнул замок, дверь приоткрылась, и Грейфе увидел удивленное лицо Лидии Бобрик.

– Удивлены, фрау Бобрик? – спросил Грейфе, улыбаясь.

Бобрик открыла дверь настежь и пропустила в квартиру обоих офицеров.

– Еще как!

– Таврин дома?

– Лида, кто там? – не выходя из комнаты, спросил Таврин.

– Вот, пожалуй, и ответ, – снова улыбнулся Грейфе, взглянув на младшего лейтенанта и кивнув.

Тот моментально осмотрел ванную, туалет и спальню. В этот момент из своей комнаты выглянул Таврин, столкнувшись лицом к лицу с молодым эсэсовцем. Затем Таврин повернул голову в сторону Грейфе и непроизвольно вытянулся.

– Господин оберштурмбаннфюрер? – искренне удивился Таврин. – Какая честь для нас!

Грейфе снял свой черный кожаный плащ, отдал его Бобрик, направился к Таврину, похлопал его по плечу, прошел в комнату и сел в единственное кресло у небольшого камина, вытянув ноги. Таврин стоял на прежнем месте как вкопанный. Это был видный мужчина, выше среднего роста, широкоплечий, с благородными привлекательными чертами, с большим лоснящимся лбом, розовощекий. Такие нравятся женщинам.

– Извините, что без предупреждения и что нагрянул к вам, а не вызвал к себе. Проходите, Таврин, берите стул и присаживайтесь напротив. У нас с вами будет долгий разговор.

Таврин взял стул, придвинутый вплотную к столу. Сел. Грейфе достал из портсигара сигарету, помял ее в руках. Унтерштурмфюрер тут же достал из внутреннего кармана кителя зажигалку и подошел к Грейфе. Тот несколько раз всосал в себя воздух, прежде чем сигарета задымилась.

– Фрау Бобрик, – поднял глаза на женщину Грейфе, – я попрошу вас заварить нам с господином Тавриным кофе. Унтерштурмфюрер поможет вам накрыть на стол.

Бобрик ушла на кухню, а младший лейтенант привез из спальни маленький столик на колесиках, затем тоже пошел на кухню и вернулся оттуда с вазой, в которой лежали конфеты, а также с сахарницей и набором кофейных ложечек. Все это время Грейфе молча сидел в кресле, скрывая свое лицо в табачном дыму, и не сводил глаз с Таврина. Тот чувствовал, что его изучают, и еле справлялся с тем, чтобы скрыть нервную дрожь, барабанившую по всему телу.

Все это время в своей маленькой, оборудованной прослушивающими устройствами комнатке сидел круглолицый, губастый лейтенант Вилли и, раскачиваясь на стуле, закинув ногу на ногу, в надетых наушниках записывал все, что происходило на квартире у Таврина.

Вот появилась и Лидия Бобрик, неся на подносе кофейник с дымящимся кофе и чашками. Поставив поднос на столик, она расставила чашки и налила в них кофе.

– Какой запах, Таврин, а? – Грейфе с наслаждением вдыхал кофейный аромат. – Уверяю вас, нынче не каждая немецкая семья может позволить себе такой кофе. Всё больше пьют суррогат. Вы цените заботу фюрера о вас?

Таврин порывается встать, но Грейфе жестом останавливает его.

– Так точно, господин оберштурмбаннфюрер! В большевистской России я тоже не пил такого кофе.

Грейфе улыбнулся и, последний раз затянувшись сигаретой, положил ее на край пепельницы. Придвинул к себе чашечку и положил в нее три ложки сахара.

– Ну, что же вы сидите, Таврин. Угощайтесь и не робейте. Вы же хозяин в этом доме, а я всего лишь ваш гость.

Грейфе сделал очень маленький глоток, поставил чашку на столик и вновь потянулся к сигарете. Таврин стал размешивать сахар в своей чашке.

– Ну, вот и хорошо. А теперь я вас попрошу, унтерштурмфюрер, проводите фрау Бобрик за дверь и оставьте нас наедине с господином Тавриным.

Унтерштурмфюрер щелкнул каблуками и повернулся к Лидии Бобрик. Та уже надевала легкое пальто и поправляла у зеркала прическу.

– Пойдемте, унтерштурмфюрер, – закончив прихорашиваться, сказала Бобрик.

Едва за ними закрылась дверь, лейтенант Вилли перестал качаться и стал усиливать звук для записи.

– Я не стал вызывать вас к себе, господин Таврин, предполагая, что в домашней обстановке вы будете чувствовать себя более раскованно. – Грейфе снова взял в руки чашку с кофе.

Таврин благодарственно кивнул и отхлебнул немного кофе.

– А у меня к вам очень серьезный и длительный разговор. От его результата будет зависеть дальнейшая ваша судьба. Вы готовы к разговору?

– Вполне, господин оберштурмбаннфюрер, – кивнул Таврин. – Тем более что у меня уже есть опыт двухчасовой беседы со штурмбаннфюрером СС Скорцени.

– Да, да, штурмбаннфюрер Скорцени доложил мне о разговоре с вами, – улыбнулся Грейфе. – Он остался вами доволен. И именно поэтому я сейчас и беседую с вами.

Грейфе несколько минут помолчал, докуривая сигарету и вновь прячась в клубах табачного дыма. Затем устроился в кресле поудобнее и закинул ногу на ногу.

– Вы начали сотрудничество с нами с маленькой лжи, Таврин. Во-первых, вы сказали на первом же допросе в Особом отделе, что вы – сын полковника царской армии, а затем тут же, что вы – капитан Красной Армии. У не особо подкованных армейских особистов это прошло, но когда дошло до органов разведки, за это зацепились, ибо данные несколько противоречили друг другу. Зачем вы солгали тогда?

– Я боялся, господин оберштурмбаннфюрер, – настороженно ответил Таврин.

– Боялись?

– Да, боялся. Боялся, что мне иначе не поверят, что я по собственной инициативе перешел на вашу сторону и предложил свои услуги доблестной германской армии. На самом деле я сын богатого крестьянина, раскулаченного большевиками и расстрелянного ими без суда и следствия. Свою ненависть к режиму я доказывал уже тем, что воровал у государства крупные суммы денег, которыми расплачивался за проведенные по моей инициативе другими людьми диверсии. Я трижды был судим и трижды бежал из лагерей. Поэтому у меня масса причин быть недовольным Сталиным и созданным им строем. К тому же я не понаслышке знаю о страданиях простых советских граждан, которые в отличие от меня вообще ни в чем не провинились перед советской властью.

– На допросах в СД вы выдавали себя еще и за инженера-геолога, который стоял у истоков строительства Магнитогорского мартеновского завода и разведывал запасы горы Магнитной.

– Это правда, господин Грейфе, – даже не моргнув глазом, ответил Таврин. – Как и то, что до этого я работал в объединении «Урал-Золото».

– В таком случае, подробно опишите мне, пожалуйста, мартеновский завод. Вот вам лист бумаги. – Грейфе вынул из своего портфеля сложенный вдвое лист бумаги формата А-3 и развернул его. – Сделайте его эскиз, а также изобразите разрез горы Магнитной.

Таврин опешил от такого задания. Он никак не мог подумать, что Грейфе может что-то соображать в металлургии. Он взял карандаш и в задумчивости завис над листом. В это время Грейфе встал, несколько раз прошел по комнате взад-вперед, подошел к окну, из-за полузакрытых штор стал смотреть на улицу. Наконец снова повернулся к Таврину и, увидев, что тот что-то рисует и пишет, подошел к столу и сел. Прошло еще минут десять, Грейфе успел выкурить сигарету. Таврин выдохнул и, поворачивая лист к эсэсовцу, произнес:

– Вот!

Грейфе внимательно разглядывал эскиз, затем поднял голову и спросил:

– А где же рудодробильная фабрика?

Таврин побледнел. Он и понятия не имел, что там есть такая, но быстро взял себя в руки:

– Нет такой фабрики на Магнитогорском заводе, господин обер…

Но Грейфе даже не дал ему договорить, махнул рукой и посмотрел на него в упор.

– Зачем вы мне врете, Таврин?

Здесь Таврин счел за лучшее промолчать, опустив глаза.

– Ваше настоящее имя?

– Шило. Петр Иванович Шило.

– И все-таки, Петр Иванович Шило, вас не беспокоит то, что вы стали сотрудничать с врагами России, оккупировавшими ее и превратившими русский народ в своих рабов?

– Быть рабами коварного кавказца, не имеющего даже малейшего понятия о культуре и этике, гораздо хуже, чем работать, пусть и под плеткой, цивилизованного и интеллигентного немецкого хозяина, – хмыкнул Таврин. – Я это испытал на собственной шкуре, работая с вами уже два года. И поверьте мне, господин оберштурмбаннфюрер, русского мужика, склонного к безалаберности, частенько нужно стегать плеткой. Он, кстати, на это и не обижается. Русские любят сильного правителя…

Разговор продолжался еще некоторое время и полностью удовлетворил Грейфе. Под конец он велел унтерштурмфюреру, охранявшему входную дверь, позвать Лидию Бобрик, и, едва та вернулась, Грейфе, стоя в коридоре довольно торжественным голосом сообщил:

– А теперь, господа, хочу вас обрадовать. Германское командование решило поощрить вас обоих полуторамесячным отпуском.

Он помолчал, желая оценить эффект, произведенный на присутствующих, а те и в самом деле не знали, как себя вести. Молча несколько раз переглянулись, улыбнулись друг другу и благодарно посмотрели на подполковника.

– Да, да, вы славно поработали, но впереди вас ждут еще более славные дела. Потому вам нужно хорошо отдохнуть и набраться побольше сил. Вот вам, как говорят у вас в России, отпускные.

Грейфе вынул из внутреннего кармана кителя две пачки рейхсмарок, вручил их Таврину, тут же воздел руку в нацистском приветствии и вышел.

13

Два дня спустя Генрих Грейфе снова был в кабинете Шелленберга.

– Бригаденфюрер, я нашел человека, способного убить Сталина.

Шелленберг поднимает глаза на Грейфе и внимательно изучает его.

– Русский?

– Так точно! Вернее, украинец. Он сотрудничает с нами почти полтора года. Прошел курс подготовки в школе у Канариса, затем у Отто Крауса, откуда переведен в замок Фриденталь. Отто Скорцени о нем очень высокого мнения. Докладывал о нем лично фюреру. Главный аргумент Скорцени – уж если он столько лет смог водить за нос НКВД, то, значит, он и в самом деле чего-то стоит. Впрочем, такого же мнения о нем и все, кто с ним работал прежде. Но, конечно же, для такого серьезного задания он еще не готов.

– Его имя?

– Таврин, он же Шило Петр Иванович, 1909 года рождения, сын зажиточного крестьянина, расстрелянного большевиками. Вот его личное дело, бригаденфюрер.

Грейфе кладет на стол перед Шелленбергом пухлую папку с личным делом Таврина. Шелленберг листает дело, затем несколько отодвигает от себя папку.

– Это требует тщательного изучения. Но я всецело доверяю вашему выбору, Грейфе. Я сообщу Скорцени о вашем выборе, пусть он займется Тавриным еще более тщательно. А вы готовьте план операции для доклада рейхсфюреру.

14

Декабрь 1943 года. Берлин, кабинет начальника VI Управления РСХА Вальтера Шелленберга. На совещании присутствуют кроме самого Шелленберга Генрих Грейфе и оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени.

– Я и присутствующий здесь оберштурмбаннфюрер Скорцени несколько раз общались с Тавриным с глазу на глаз и пришли к выводу, что Таврин – это как раз тот человек, который нам нужен для проведения операции в России, – уверенно докладывал Грейфе. – С его помощью мы совершим возмездие, о котором беспрестанно во всех своих выступлениях говорит фюрер.

– Да, да, возмездие. Хорошее название, – задумчиво произнес Шелленберг. – А что, господа, если нам присвоить нашей операции именно такое имя – «Возмездие»?

– Операция «Возмездие». Звучит очень хорошо, – согласился Грейфе.

– Согласен, – поддержал название и Скорцени.

– Ну, вот и хорошо. Однако, господа, здесь нужно продумать все до мелочей. И самое главное – исполнитель. Ручаетесь ли вы, что Таврин годится для роли убийцы Сталина? Не исчезнет ли он с нашего горизонта, едва пересечет линию фронта?

Шелленберг переводил вопросительный взгляд с Грейфе на Скорцени и наоборот в ожидании ответа.

– Не думаю, – покачал головой Грейфе. – Слишком большая ненависть у него к большевистскому режиму.

– Группенфюрер, моя школа во Фридентале с ее первоклассными специалистами-психологами и новейшими техническими достижениями из любого коммуниста может сделать фанатичного приверженца идей национал-социализма и преданного фюреру солдата. – Скорцени постукивал ребром ладони по краю стола. – К тому же у Таврина есть немалые амбиции и хорошее тщеславие, что опять же умело использовалось моими психологами. Даю голову на отсечение – Таврин готов, по крайней мере, психологически, к выполнению операции «Возмездие».

Скорцени буквально несколько дней назад снова общался с Тавриным, которому популярно и пространно изложил свой взгляд на то, какими личными качествами должен обладать человек, посвятивший себя террору. Он пытался вдолбить в его голову свой давно выработанный принцип: «Если хочешь остаться живым, надо действовать решительно и смело и не бояться смерти, так как малейшее колебание и тем более трусость могут все погубить». Скорцени, и сам опытный психолог, по поведению Таврина понял, что тот воспринял эту истину.

– Поберегите свою голову, Скорцени, – съязвил Шелленберг. – Она еще пригодится фюреру для не менее важных дел.

Скорцени согласно кивнул и замолчал. Шрамы на его щеках побагровели, и он стал поглаживать их большим пальцем левой руки.

– Разумеется, обучение Таврина еще не закончено, – продолжал Грейфе. – Если мы утверждаем его в исполнители операции, с ним должны еще будут поработать наши изобретатели оружия. Ведь для покушения на Сталина обычный набор вооружения не годится, в этом мы могли уже не раз убедиться.

– В кандидатуре Таврина вы меня убедили, но, согласитесь, такую операцию в одиночку не совершить. Ему необходим помощник и, – Шелленберг сделал паузу, переводя взгляд с Грейфе на Скорцени, – наш глаз и ухо там, в Москве. И этим глазом и ухом должен стать особо проверенный и доверенный человек. Более того, это должен быть не только глаз и ухо Управления имперской безопасности, но и голос самого Таврина. Есть такой у вас?

Грейфе со Скорцени молчали. Молчал, ожидая ответа, и Шелленберг.

– На данный момент, бригаденфюрер, я не готов ответить на ваш вопрос, – признался Грейфе.

Но Шелленберг не слышал да и не слушал Грейфе, по-кошачьи улыбаясь.

– Зато такой человек есть у меня. И это говорит о пробеле в вашей подготовке. Вы даже не подумали о том, что Таврину нужна связь с нами, а нам, соответственно, нужна связь с Тавриным. Так вот, господа, глазом, ухом, голосом Таврина в операции «Возмездие» будет… Лидия Бобрик. Личное дело агента Бобрик у вас есть. Какие будут возражения?

– Никаких, бригаденфюрер, – согласился с шефом Грейфе. – Кандидатура Бобрик хороша еще и тем, что она в 1940 году окончила Винницкий медицинский институт. Это на всякий случай.

– Да! Очень хорошо! Тогда перейдем к самому главному на данном этапе: утверждению схемы операции. Кто будет докладывать?

– Разрешите, бригаденфюрер? – с готовностью ответил Скорцени.

– Давайте, Отто.

– Мы перебрасываем Таврина по воздуху в одну из ближайших к Москве областей. Он любыми способами пробирается в советскую столицу и, устроившись там на жительство, разведывает местонахождение и маршруты поездок Сталина, изучает пропускную систему на торжественных заседаниях и Красной площади, проникает туда и в удобный момент совершает террористический акт.

Шелленберг встает со своего места, прохаживается в задумчивости по кабинету. Грейфе и Скорцени сидят, уткнувшись в свои бумаги.

Шелленберг через несколько минут снова садится на свое место.

– Согласен! Разрабатывайте легенду для Таврина и Бобрик, работайте над деталями плана, который должен лежать у меня на столе не позднее чем через две недели. После утверждения плана Кальтенбруннером мы все вместе будем докладывать о нем рейхсфюреру. Идите работать, господа.

15

Люксовый номер в одной из берлинских гостиниц давно служил местом встреч Шелленберга со своими агентами и осведомителями. Об этом знали лишь очень немногие, что позволяло молодому любимцу Гитлера и Гиммлера чувствовать себя здесь в полной безопасности и иногда позволять себе вольности.

Сейчас он сидел в одиночестве в кресле за небольшим столиком. Негромко играло радио: сначала звучала музыка (что-то из Вагнера), затем началась трансляция выступления на одном из заседаний Йозефа Геббельса. На столике фрукты, легкая закуска, приборы и фужеры на две персоны. Шелленберг наливает себе немного вина, выпивает, отламывает от ветки виноградинку, кладет в рот, смакуя. Смотрит на часы и недовольно качает головой.

Наконец, дверь открылась, и на пороге появилась в элегантном черном вечернем платье Лидия Бобрик. Два дня назад она сделала себе новую укладку волос и выглядела свежо и необычно. Шелленберг поначалу залюбовался ею, словно увидел впервые, но тут же взял себя в руки.

– Позволяете себе неслыханную дерзость, фрау, опаздывая, – выражая неудовольствие на своем лице, строго произнес Шелленберг. – Я ведь вызвал вас не на свидание, а на важную встречу. Важную прежде всего для вас, фрау Лида.

– Я прошу прощения. Был сигнал воздушной тревоги, в городе возникла паника, и трамваи остановились. Пришлось идти пешком.

– Допустим, вы меня убедили в вашей невиновности.

Он поднимается и, улыбаясь, подходит к Бобрик, берет ее руку в свои, подносит к губам и целует.

– У вас сегодня новый запах. Вы решили сменить не только прическу, но и духи?

– Это Таврин подарил мне флакон «Шанель № 5», – смутилась Бобрик. – Решила попробовать.

– И прелестно! Впрочем, вам идут любые духи. В вашем присутствии я всегда чувствую себя каким-то робким мальчишкой. А сегодня это нежелательно.

Бобрик смущенно улыбается. Шелленберг, не выпуская ее руку из своей, подводит даму к креслу, помогает сесть. Разливает в фужеры вино, садится сам напротив.

– Угощайтесь, фрау Лида. У нас впереди долгий и важный разговор, а на пустой желудок и всухомятку ни один разговор не склеится.

Некоторое время они заняты вином и закусками. Геббельс по радио все продолжал свое выступление. Наконец Шелленберг глянул на часы, откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и закурил сигару. Выпустив дым изо рта, он разогнал его рукой и посмотрел на Бобрик.

– Фрау Лида, Таврин, кроме того, что дарит вам духи, других предложений не делает?

– То есть, что вы имеете в виду? – не совсем поняла вопрос Бобрик.

– Ну, например, не предлагал ли он вам руку и сердце? – улыбнулся Шелленберг.

– Была бы другая ситуация, возможно, и предложил бы, – серьезно ответила Бобрик.

– Жаль, жаль, а я уж хотел было напроситься шафером на вашу свадьбу… Вы считаете, что он любит вас?

– Мне кажется, да, и совершенно искренне.

– А вы его?

– Разрешите мне не отвечать на этот вопрос, господин Шелленберг.

– Значит, вы его тоже любите. В таком случае, вы ставите под угрозу всю вашу дальнейшую карьеру. Вы понимаете это? Вам поручили следить за Тавриным, а не влюбляться в него.

Бобрик склонила голову и виновато забормотала еле слышно:

– Я старалась, как могла. Но сердцу не прикажешь. Я виновата и готова понести наказание.

– Готовы? – Шелленберг посмотрел на Бобрик в упор.

– Готова! – женщина выдержала его взгляд.

– Ну что ж, наказание для вас мы уже придумали. Принято решение забросить Таврина в тыл к русским. И не просто в тыл, а в Москву. И не просто забросить, но и поручить ему очень ответственное задание… Соображайте, фрау Лида. То, что я вам сейчас говорю, знают только руководители РСХА и вы. Даже сам Таврин пока еще не поставлен в известность. Это первое мое для вас наказание.

– Скорее, проверка.

– Можно истолковать и так, если хотите. Так вот, цель моей нынешней встречи с вами состоит в следующем: вы – ключевое звено операции. Вы должны установить за поведением и действиями Таврина в советском тылу неусыпный контроль. Ваша главная задача – добиться во что бы то ни стало решительных действий Таврина по выполнению задания. При его малодушии, трусости, умышленной задержке в выполнении задания вы должны реагировать не столько словом, сколько силой оружия. В случае прямого предательства Таврина я категорически вам приказываю убрать его.

Их взгляды снова встретились. Пауза длилась почти целую вечность, но ни один мускул не дрогнул на лице женщины. По радио снова зазвучала маршевая музыка.

– Я поняла приказ, господин Шелленберг.

– Надеюсь, фрау Лида, вы понимаете, что я сегодня сказал вам слишком много, рискуя и собственной карьерой.

– Меня же проверяли ваши спецорганы. Я доказала свою преданность Германии и тому делу, которому сейчас служу.

– Именно поэтому я с вами и откровенничаю.

– Но, простите, господин Шелленберг, в каком качестве вы хотите меня отправить в тыл? Не в качестве же просто жены Таврина?

– Логичный вопрос. И об этом я уже подумал. Вы отправитесь в качестве радистки…

– Но я же не умею…

– Не перебивайте меня, фрау Лида, – поморщился Шелленберг. – Мы отправим вас на курсы радистов. Наши асы за два месяца натаскают вас.

Шелленберг потушил сигару о дно пепельницы, встал, подошел к Бобрик, взяв ее за руку, помог подняться. Обнял ее за талию и посмотрел в глаза.

– Остальные инструкции вы получите после официального утверждения плана операции.

– Я могу быть свободна? – Бобрик попыталась освободиться из его объятий.

– Пока еще нет, – тихо, заискивающе произнес Шелленберг.

Он поцеловал сначала ее руку, потом шею, лицо, и, наконец, губы их слились в поцелуе.

Бобрик направили на курсы радистов. К ней приставили одного из лучших специалистов по этой части в «Цеппелине». Звали его Михель. За 16 дней из нее сделали радистку. На экзамене стали проверять, как она может держать связь. За два часа до отбытия Бобрик с Тавриным в Ригу на аэродром устроили ей связь с Берлином. Связаться-то она связалась и даже телеграммой обменялась, но когда пришла очередь принимать ответную, смогла принять только половину. Ее вдруг обуял какой-то страх, руки совершенно не повиновались. Но, абсолютно не смущаясь этим, Краус приказал радистам ответить Берлину за нее, а ей в утешение произнес:

– Вы настоящий радист, фрау Лида. Главное, не волнуйтесь.

16

Шелленберг не зря спрашивал Бобрик об ухаживаниях Таврина. Ему нужна была полная гарантия успеха операции. А для этого необходимо было крепче связать судьбы двух своих агентов. И в данном случае Вальтер Шелленберг прислушался к идее Генриха Грейфе поженить Таврина с Бобрик. Оставалось дело за малым – уговорить пойти на этот шаг самих агентов.

– Ваша идея, вы и действуйте, – словно давая отмашку Грейфе, произнес Шелленберг.

Задача для Грейфе была в общем-то нетрудной. В последние месяцы взаимопонимание у него с Тавриным было абсолютным, они оба прониклись друг к другу доверием, и любое слово Грейфе Таврин воспринимал как приказ.

– Господин Таврин, для успеха нашего общего дела необходима еще одна формальность, – Грейфе смотрел снизу вверх на стоявшего перед его столом Таврина. Тот молчал, ожидая продолжения сказанного, и Грейфе не стал держать очень большую паузу.

– С разрешения бригаденфюрера в ближайшие дни в Берлине состоится свадьба.

– Судя по вашим словам, господин подполковник, я получил на нее приглашение?

– Более чем приглашение.

– Тогда я не совсем понимаю.

Грейфе улыбнулся, поднялся, обошел вокруг стола, остановился рядом с Тавриным и дружески похлопал его по плечу.

– Это будет ваша свадьба, господин Таврин.

– Моя?

– Так точно! Ваша свадьба с фрейлейн Лидой. И шафером на вашей свадьбе согласился быть лично бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг.

– Вы не шутите, господин подполковник?

– А разве я похож на шутника?

Таврин не ответил, но поймал глаза Грейфе и долго, не мигая, смотрел в них. Немец выдержал взгляд, а затем вернулся на свое место, сел в кресло и улыбнулся.

– Но прежде чем вы займетесь предсвадебными хлопотами, господин Таврин, нам с вами предстоит инструктаж по поводу вашего поведения в Москве. Садитесь и слушайте.

Грейфе сделал жест рукой, приглашая Таврина сесть на указанный стул у приставного столика. Таврин слегка его выдвинул и сел, положив руки на колени и посмотрев на своего шефа.

– Вы с фрейлейн Лидой включаетесь в операцию «Цеппелин». Ваш позывной отныне и до конца операции – триста пятидесятый. Запомнили?

– Так точно!

Операция «Цеппелин» – целиком и полностью плод ума Вальтера Шелленберга и Отто Скорцени. Они непосредственно руководили ее подготовкой и проведением с самого начала, с 15 февраля 1942 года, когда Гиммлер подписал приказ, согласно которому от «Цеппелина» требовалось работать, во-первых, над снижением морально-политического единства СССР, во-вторых, над ослаблением экономических возможностей Советского Союза путем диверсий, саботажа, террора и других средств. Отделения и вербовочные пункты «Цеппелина» существовали во многих лагерях для советских военнопленных, которые с момента начала операции становились основной базой пристального изучения контингента, способного, по мнению гитлеровского командования, послужить мощным источником агентурных резервов. «Цеппелин» тесно взаимодействовал с абвером, главным штабом командования немецкой армии и имперским министерством по делам оккупированных восточных областей. Подрывные акции осуществляли четыре зондеркоманды, укомплектованные опытными кадрами. К их формированию было привлечено несколько учебных центров «Цеппелина», где будущие шпионы и диверсанты, готовившиеся для засылки в СССР, проходили специальную подготовку и соответствующую тренировку. Эти центры размещались в польском местечке Яблонна (под Варшавой), в Евпатории и Осипенко (в Крыму), в местечке Освитц (близ Бреславля-Вроцлава), а также под Псковом, недалеко от деревни Пички, где и проходил обучение Таврин.

Между тем Грейфе продолжал:

– Далее. Проникнуть в Москву по «смершевским» документам вам будет несложно, но в самом городе ими пользоваться будет опасно. Вы должны будете изготовить новые. Всеми необходимыми печатями, штампами и бланками вы будете снабжены. Там вы будете офицером Красной Армии, находящимся в отпуске после ранения. Когда же вы попадете в Москву и обустроитесь там (а для этого вам нужно подыскать частную квартиру и постараться прописаться там), вам в самое короткое время следует начать налаживать контакты с кремлевскими работниками. На первых порах пробраться в Кремль вам поможет еще один наш проверенный агент.

– Как я его… – начал было Таврин, но Грейфе довольно жестко осек его.

– Не перебивайте, Таврин! Просто слушайте. Вопросы можете задавать потом, в конце инструктажа. Так вот! Этот агент сам на вас выйдет. Но помните – это будет только один раз. Далее вы будете действовать самостоятельно. Вам необходимо заводить знакомства со стенографистками, поварихами, телефонистками, машинистками, медицинскими сестрами, которые работают в Кремле и которые, соответственно, могут знать о всех кремлевских распорядках, о местах, обычно посещаемых советскими руководителями, о маршрутах и порядке передвижения правительственных машин по городу, о предполагаемых торжественных заседаниях. Ухаживайте за ними, делайте им дорогие подарки, водите в рестораны, вступайте в интимную связь, наконец. – Грейфе немного помолчал, изучая реакцию Таврина.

Тот был немного удивлен последними словами, Грейфе опытным глазом тут же это заметил и улыбнулся.

– Да, да, Таврин. Женщины всегда и везде, в любых обстоятельствах остаются женщинами. Особенно сейчас, когда идет война и практически все мужчины на фронте. Природа же требует своего. И в этом смысле русская женщина ничем не отличается от немецкой. И вот еще что. – Грейфе выдвинул нижний ящик своего стола, достал и поставил на стол небольшой пузырек с какой-то бесцветной жидкостью. – Возьмите вот это. Вам дадут несколько таких пузырьков, и вам следует по возможности чаще использовать их перед тем, как предложить даме лечь с вами в постель.

– Что это?

– Это специальный препарат, который, при его подмешивании в вино, водку или даже в обыкновенный чай, возбуждающе действует на женщину. Абсолютно безвреден для ее здоровья. Как им лучше пользоваться, вас проинструктирует наш доктор, а в качестве подопытного кролика можете использовать фрау Лиду, – засмеялся Грейфе. – Только одна просьба: делайте это так, чтобы она ни о чем не догадывалась.

Таврин оценил по достоинству немецкое изобретение, разглядывая пузырек со всех сторон, затем хотел было откупорить его, но вовремя спохватился: а вдруг это какое-нибудь летучее вещество? Он поднял вопросительный взгляд на Грейфе, но тот утвердительно кивнул:

– Открывайте, не бойтесь, Таврин. Жидкость никуда не денется, если, конечно, вы не собираетесь ее выпить.

Он захохотал. Таврин хмыкнул, открыл пузырек, заглянул в горлышко сверху, затем поднес к носу и сразу же немного отвел руку в сторону.

– Да, да, к сожалению, жидкость имеет слегка неприятный запах, но спиртное или чай отобьют запах небольшой порции.

При этом почему-то Грейфе не объяснил Таврину, каким образом он сможет определить, где работает та или иная женщина – в Кремле или где-то в другом месте. А возможно, по наивности своей, эсэсовцу казалось, что все советские женщины, гуляющие по Красной площади, уже априори работают в Кремле стенографистками, поварихами, телефонистками, машинистками, медицинскими сестрами…

Таврин снова закрыл пузырек, сунул его в карман брюк и посмотрел на подполковника. Грейфе продолжил инструктаж:

– И последнее на сегодня. Слушайте внимательно, Таврин. Мы предусмотрели все варианты, включая и ваш возможный провал. Об этом будете знать только вы один, Таврин. Только вы, вы меня поняли? – Грейфе внимательно следил за Тавриным.

Тот встал, вытянулся в струнку:

– Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.

– В случае вашего ареста советской разведкой вы должны будете применить условный сигнал. Принцип шифровки данного сигнала заключается в следующем: берется слово, в котором имеются две одинаковые буквы рядом, например «русский», «коммуна» и тому подобные. Для подачи сигнала нам о работе под диктовку вы должны будете внести в текст радиограммы два слова, начинающиеся с этих букв, например: «сильный снегопад», «милая мама» – и вставить их в определенное место радиограммы. В какое, вам позже укажет штурмбаннфюрер Скорцени. Вы все поняли, Таврин?

– Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.

– Тогда на сегодня вы свободны. Идите и готовьтесь к свадьбе.

Таврин встал, вытянулся в струнку, выкинул руку вперед и выкрикнул:

– Хайль Гитлер!

Между тем свою порцию наставлений от Грейфе получила и Лидия Бобрик, вскоре ставшая Шиловой – по изначальной фамилии мужа, – которая была отряжена с Тавриным в качестве радистки.

– Запомните, фрау Лида, ваш шифровальный лозунг – «Привет от дамы». Но в случае вашего провала и ареста советской разведкой, то есть если вы будете работать под контролем, то в конце радиограммы вы будете ставить подпись «Л.Ш.», а при самостоятельной работе – «Л.П.». Вы меня поняли, фрау Лида?

– Да, господин оберштурмбаннфюрер.

17

Декабрь 1943 года. Замок Фриденталь, совершенно секретные курсы особого назначения «Ораниенбург».

Отто Скорцени сопровождает Генриха Грейфе, который прибыл для контроля над подготовкой Таврина к операции «Возмездие», вошедшей уже в ту стадию, когда дорабатываются последние детали и формируется окончательный план.

Начал свою контрольную проверку Грейфе с концлагеря Заксенхаузен. Именно здесь с лета 1943 года нацисты устроили центр печатания фальшивых денег, которыми снабжали всех диверсантов, забрасываемых в разные страны Европы и, разумеется, в Советский Союз.