Книга мёртвых Лимонов Эдуард

Глава 38

Дорис Грин остановилась перед открытой дверью палаты интенсивной терапии. Послеполуденный свет проникал через неплотно зашторенные окна, отбрасывая умиротворяющие полосы света и тени на постель ее дочери. Взгляд Дорис скользнул по издававшим тихое попискивание и равномерное гудение медицинским приборам и остановился на лице Марго. Оно было бледным и осунувшимся, на лоб и щеку упала прядь волос. Дорис подошла к кровати и осторожно поправила ее волосы.

– Привет, Марго, – прошептала она.

Аппараты продолжали гудеть и попискивать. Дорис уселась на край постели, взяла руку дочери – прохладную и легкую как перышко – и легонько ее сжала.

– Сегодня очень хороший день. Солнце светит вовсю – холода, похоже, закончились. У меня в саду взошли крокусы – я уже видела зеленые листочки, только-только проклюнувшиеся из земли. Когда ты была совсем маленькой – лет пяти, не больше, – никак не могла удержаться, чтобы их не сорвать. Помню, однажды ты принесла мне целую охапку крохотных, наполовину раздавленных стебельков – опустошила весь сад. Я тогда очень расстроилась… – Тут голос Дорис задрожал, и она замолчала.

Через минуту в палату вошла сестра, и ее бодрый вид и шуршание накрахмаленного белого халата рассеяли дымку горьковато-сладких воспоминаний.

– Как дела, миссис Грин? – спросила она, поправляя цветы в вазе.

– Все в порядке, Джонетта. Спасибо.

Сестра проверила приборы, быстро записала что-то в блокнот, потом поправила капельницу и трубку дыхательного аппарата. Обойдя кровать Марго, аккуратно расставила открытки с пожеланием скорейшего выздоровления, занимавшие все свободное место на столе и полках.

– Доктор придет с минуты на минуту, миссис Грин. – Она улыбнулась и направилась к двери.

– Благодарю вас.

В палате вновь воцарилась тишина. Дорис тихонько погладила руку дочери. Воспоминания нахлынули вновь, без всякой упорядоченности или хронологической последовательности: вот они вместе ныряют с причала на озере; вот дочь вскрывает конверт с результатами вступительных экзаменов в университет; вот они жарят рождественскую индейку и, наконец, стоят рядышком у могилы отца Марго…

Дорис проглотила комок в горле, продолжая нежно поглаживать руку дочери, и вдруг почувствовала, что за спиной у нее кто-то стоит.

– Добрый день, миссис Грин.

Она обернулась и увидела красивого темноволосого мужчину в белоснежном халате. Доктор Винокур излучал уверенность и сочувствие, и Дорис Грин знала, что последнее не просто проявление врачебного такта – этот человек действительно очень переживает за Марго.

– Может, побеседуем в приемной? – спросил он.

– Я бы лучше осталась здесь. Если Марго нас слышит – а кто знает, может, так оно и есть, – наверняка ей захочется узнать все.

– Что ж, хорошо. – Винокур сел в кресло для посетителей и сложил руки на коленях. – Прежде всего я хочу сказать вам, – начал он, немного помолчав, – что мы так и не смогли поставить диагноз. Каких только исследований мы не проводили… Консультировались с ведущими неврологами и специалистами по коматозному состоянию, с лучшими врачами Нью-Йоркской больницы и клиники Маунт-Эберн в Бостоне, но ситуация так и не прояснилась. Марго находится в глубокой коме, и мы не знаем почему. Хорошая новость заключается в том, что у нее нет каких-либо признаков необратимых изменений мозга. С другой стороны, основные показатели состояния организма у нее не улучшаются, некоторые даже ухудшаются. Она просто не реагирует ни на какие методы лечения. Я могу изложить вам десяток теорий и десяток врачебных подходов, которые мы использовали, но факт остается фактом: ее организм ни на что не реагирует. Мы, конечно, можем перевезти ее в южный Уэстчестер. Но, по правде говоря, там нет ничего, чего бы не было у нас, а переезд может отрицательно сказаться на ее состоянии.

– Я предпочла бы оставить ее здесь.

Винокур кивнул.

– Должен сказать, миссис Грин, вы замечательная мать. Я знаю, как вам тяжело.

Дорис медленно покачала головой.

– Ведь я думала, что потеряла ее. Я уже почти похоронила мою девочку. Тяжелее этого ничего быть не может. Но я знаю, что она поправится. Я знаю это.

Доктор Винокур едва заметно улыбнулся.

– Может быть, вы и правы. У медицины нет ответов на все вопросы, тем более такие сложные, как в этом случае. Доктора ошибаются гораздо чаще, чем принято думать, да и болезнь – гораздо более серьезная вещь, чем многим кажется. Марго не одна. В стране тысячи таких же людей, как она, находятся в тяжелом состоянии и без диагноза. Я говорю это не в качестве утешения, а для того, чтобы у вас была максимально полная информация. Мне кажется, в ней вы нуждаетесь больше.

– Вы правы. – Дорис перевела взгляд с доктора на Марго и обратно. – Странно, я совсем не религиозный человек, но молюсь за нее каждый день.

– Чем дольше я работаю в медицине, тем больше убеждаюсь в целительной силе молитвы. – Он помолчал. – У вас есть какие-то вопросы? Может быть, я чем-нибудь могу помочь?

Дорис нерешительно посмотрела на него.

– Да, я хотела кое-что спросить. Недавно мне позвонил Хьюго Мензис. Вы его знаете?

– Да, конечно, это шеф Марго, он работает в музее. Кажется, он находился рядом, когда у нее случился приступ.

– Именно так. Он позвонил, чтобы рассказать, как все произошло. Он подумал, что я захочу это узнать.

– Естественно.

– Вам приходилось с ним разговаривать?

– Да, конечно. Очень внимательный человек: несколько раз заходил проведать Марго после того, как ее состояние ухудшилось, и казался очень озабоченным.

Дорис слабо улыбнулась.

– Большое счастье иметь такого заботливого шефа.

– Совершенно с вами согласен. – Винокур поднялся.

– Доктор, я еще немного побуду с ней, если вы не возражаете, – попросила Дорис Грин.

Глава 39

За тридцать часов до торжественного открытия гробница Сенефа напоминала потревоженный улей, но в роли пчел теперь выступали не только хранители, электрики, плотники и другие сотрудники музея: свой вклад в общую сумятицу вносили совершенно новые лица. Пройдя по Второму переходу бога, Нора оказалась у входа в Зал колесниц, освещенный ярким светом софитов. У дальней его стены возились какие-то люди, устанавливающие камеры и микрофоны.

– Сюда, сюда, детка! – Худощавый мужчина в спортивного покроя пиджаке из верблюжьей шерсти и крохотном желтом галстуке-бабочке яростно махал тонкими руками, подзывая дородного звукооператора.

Нора догадалась, что это Рэндалл Лофтус, о котором ей недавно говорил Мензис. Лофтус получил известность благодаря своему документальному сериалу «Последний ковбой», после чего снял еще несколько документальных телефильмов, принесших ему различные кинопремии.

По мере того как Нора подходила ближе, гул голосов становился громче.

– Раз-раз-раз…

– Черт! Здесь акустика как в сарае!

Лофтус и его команда готовились к съемкам премьеры светозвукового шоу, которая состоится в день открытия выставки. Местная станция Государственной службы телерадиовещания намеревалась вести прямую трансляцию торжественного открытия и надеялась привлечь к этому не только отделения Пи-би-эс по всей стране, но также компании Би-би-си и Си-би-эс. Готовился настоящий пиар-прорыв, и в его подготовке заметную роль сыграл лично Мензис. Нора знала: в конечном итоге международное внимание, как ничто иное, поможет восстановить репутацию музея, но пока что телевизионщики сильно осложняли ей работу, путаясь под ногами в самый неподходящий момент. Протянутые ими кабели лежали повсюду, и о них постоянно спотыкались ассистенты, расставлявшие бесценные египетские предметы старины. Ослепительный свет софитов способствовал еще большему нагреву помещения, в котором и так уже было слишком жарко из-за работавшей электроники и десятков людей, метавшихся взад-вперед словно безумные. Надрывно гудевшая система кондиционирования явно не справлялась с возложенной на нее задачей снижения температуры в залах, где будет проходить выставка.

– Поставьте в тот угол два шестидюймовых однокиловаттных софита, – говорил тем временем Лофтус. – Эй, кто-нибудь, передвиньте этот кувшин!

Нора быстро подошла к нему и спросила:

– Вы мистер Лофтус?

Рэндалл обернулся и посмотрел на нее поверх очков от Джона Митчелла.

– Да, а что?

Нора храбро протянула ему руку.

– Я доктор Нора Келли, куратор выставки.

– Ах да. Рэндалл Лофтус. – Он уже готов был отвернуться.

– Простите, мистер Лофтус, вы попросили своих людей передвинуть кувшин. Но должна вам напомнить, что здесь ничего нельзя отодвигать – и даже трогать – без сотрудников музея.

– Ничего нельзя трогать! А как прикажете устанавливать оборудование?

– Боюсь, вам придется как-то обходить артефакты.

– Обходить артефакты! Мне никогда еще не предлагали работать в таких условиях. Эта гробница – настоящая смирительная рубашка. Я не могу выбрать нужный угол или расстояние. Просто безобразие!

Нора ослепительно улыбнулась.

– Уверена, что вы с вашим талантом наверняка найдете какой-нибудь выход.

Улыбка не произвела на Лофтуса никакого впечатления, но при слове «талант» он внимательно посмотрел на Нору.

– Я всегда восхищалась вашими работами, – продолжала Нора, чувствуя, что выбрала верный тон. – Я была просто в восторге, когда узнала, что вы согласились заняться постановкой шоу. И я не сомневаюсь, что если уж кто и сможет справиться с этой задачей, то только вы.

Лофтус наклонил голову и коснулся своей бабочки.

– Большое спасибо. Поистине лесть способна творить чудеса.

– Я просто хотела познакомиться и предложить свою помощь.

Лофтус вдруг отвернулся и закричал на человека, стоявшего на приставной лестнице в темном углу:

– Не то! Другой свет! Попробуйте ЛТМ! Укрепите софит на максимальной высоте! – Он повернулся к Норе. – Вы очень любезны, но этот кувшин действительно необходимо передвинуть.

– Мне очень жаль, – ответила Нора, – но у нас нет времени, чтобы что-то двигать, даже если бы нам этого захотелось. Этому кувшину три тысячи лет, он бесценен – его нельзя просто поднять или переставить. Для этого понадобятся специальное оборудование и специально обученный персонал… Как я уже сказала, вам придется работать с тем, что есть. Я готова оказать любую помощь, но здесь ничего не могу поделать. Мне действительно очень жаль.

Лофтус глубоко вздохнул.

– Я не могу работать с этим кувшином. Он слишком огромный и безобразный.

Нора промолчала, и он махнул рукой.

– Я поговорю об этом с Мензисом. Это на самом деле невозможно.

– Уверена, что у вас так же мало времени, как и у меня, поэтому я вас покину, – ответила Нора. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.

Лофтус тут же отвернулся и набросился на другого возившегося в темноте бедолагу ассистента.

– Нижний кранковатор находится там же, где и провод, – на полу. Ты практически на нем стоишь. Опусти глаза, он у тебя между ног! О Господи!

Нора вышла из Зала колесниц и направилась в погребальную камеру, оставив Лофтуса ругаться с подчиненными. Кураторы расставляли артефакты в этом помещении в последнюю очередь, и сейчас, когда работа была закончена, Нора собиралась сравнить то, что получилось, с первоначальным планом. Несколько техников возились с аппаратами нагнетания тумана, установленными в огромном каменном саркофаге. Несколько часов назад был проведен генеральный прогон всего светомузыкального шоу, и Нора вынуждена была признать, что результат превзошел все ее ожидания. Каким бы придурком и сумасшедшим ни оказался Уичерли, он проявил себя блестящим ученым и отличным писателем. Написанный им сценарий был настоящим tour de force, и финал, когда Сенеф вдруг оживает и поднимается над клубами тумана, вовсе не казался дешевым трюком. Кроме того, Уичерли удалось вставить в шоу много полезной информации, и посетители должны были покинуть выставку, получив не только удовольствие, но и новые знания. Она задумалась. Странно, что такой квалифицированный археолог вдруг превратился в безумца. Нора невольно потерла покрытую синяками и все еще болевшую шею. Ей было тяжело заходить в свой кабинет после того, что случилось. Странный, трагический, необъяснимый несчастный случай… Она опять постаралась отогнать воспоминания о нападении. У нее еще будет время об этом подумать после открытия выставки.

Нора вдруг почувствовала, как ее плеча легко коснулась чья-то рука.

– Доктор Келли, если не ошибаюсь? – послышалось тихое контральто, явно принадлежавшее образованной англичанке.

Нора обернулась и увидела высокую женщину с длинными темно-рыжими блестящими волосами, одетую в старые льняные брюки, кеды и такую же непрезентабельную рабочую рубашку. Нора подумала, что это, вероятно, одна из сотрудниц, с которыми она еще не встречалась: женщину с такой яркой внешностью не запомнить было невозможно. Тем не менее, внимательно глядя на незнакомку, она была почти уверена, что где-то ее уже видела.

– Да, это я, – ответила Нора. – А вы?..

– Виола Маскелин. Я египтолог и новый приглашенный куратор шоу. – С этими словами она энергично пожала руку Норы.

Пожатие было сильным, а ладонь Виолы Маскелин показалась Норе немного шершавой. Эта женщина явно много времени проводила под открытым небом – об этом свидетельствовали ее загар и худое лицо, которое можно было даже назвать обветренным.

– Рада знакомству, – ответила Нора. – Я не ждала, что вы приедете так быстро.

– Мне тоже очень приятно, – сказала Маскелин. – Доктор Мензис очень вас хвалил, да и все здесь вас просто обожают. Доктор Мензис сейчас занят, но я решила не ждать его и пойти сюда сама, чтобы познакомиться с вами… и увидеть эту потрясающую выставку!

– Как видите, подготовка близка к завершению.

– Уверена, что у вас все под контролем. – Маскелин с одобрением посмотрела вокруг. – Меня очень удивило приглашение от музея. Не могу передать, как я была рада приехать сюда: ведь гробницы Девятнадцатой династии – моя специализация. К тому же, как ни странно это звучит, гробница Сенефа никогда серьезно не изучалась, а материалы о ней не публиковались, несмотря на то что в ней содержится наиболее полный из известных текстов Книги мертвых. Гробница всегда считалась чем-то вроде мифа – как, например, крокодилы в канализации. Это просто невероятно!

Нора улыбалась и кивала, одновременно внимательно изучая лицо женщины. Ее удивила скорость, с которой была найдена замена Уичерли, – ведь тот умер всего пару дней назад. Но в конце концов, подумала она, до открытия осталось не так уж много времени, а музей просто обязан иметь в своем распоряжении египтолога.

Виола, не замечая царящего вокруг хаоса, с восхищением осматривала гробницу.

– Какое сокровище!

Нора поймала себя на том, что ей понравилась восторженность Маскелин. Ее открытость и прямота были куда лучше, чем напыщенность и занудство какого-нибудь старого, покрытого пылью профессора.

– Я как раз проверяю размещение экспонатов и правильность надписей на табличках, – сказала она. – Если хотите, можем заняться этим вместе. Вдруг вы заметите какую-то ошибку?

– С удовольствием вам помогу, – ответила Виола, радостно улыбаясь. – Хотя, зная, что всю работу выполнил Эдриан, уверена, что никаких ошибок быть не может.

Нора бросила на нее удивленный взгляд.

– Вы были с ним знакомы?

Виола помрачнела.

– Нас, египтологов, не так уж много. Доктор Мензис рассказал мне о том, что случилось. Я не в состоянии это понять. Какой ужас вам пришлось пережить!

Нора в ответ лишь кивнула.

– Я знала Эдриана как профессионала, – продолжала Виола, уже спокойнее. – Он был замечательным египтологом, хоть и считал себя настоящим подарком для женщин. Но я никогда не думала, что… Какой ужас! – Она замолчала.

Повисла неловкая тишина. Наконец Нора взяла себя в руки.

– Он оставил о себе хорошую память, – медленно произнесла она. – Я имею в виду его работу по подготовке выставки. И хоть это звучит и банально, жизнь продолжается.

– Думаю, вы правы, – ответила Виола и уже немного веселее добавила: – Я слышала, что светозвуковое шоу – это что-то потрясающее.

– Да, и в нем будет все, даже говорящая мумия.

Виола рассмеялась:

– Звучит заманчиво!

Они продолжили путь. Нора, сверяя надписи на табличках со своими записями, в то же время незаметно разглядывала Виолу Маскелин, которая внимательно изучала содержимое стеклянных витрин. У одной из них, где была выставлена очень красивая канопа, женщины остановились.

– Боюсь, эта канопа Восемнадцатой династии, – сказала Виола. – Она кажется немного анахроничной в сравнении с другими экспонатами.

Нора улыбнулась:

– Да, я знаю. У нас нет всех нужных артефактов Девятнадцатой династии, поэтому пришлось пойти на хитрость, немного расширив временной период. Эдриан объяснил, что в захоронения, даже во времена фараонов, часто клали старинные предметы.

– Совершенно верно. И зачем только я об этом заговорила! Я слишком придираюсь к мелочам.

– Именно это качество нам и нужно.

Они обошли погребальную камеру: Нора – сверяясь со своим списком, Виола – читая надписи на табличках и внимательно разглядывая артефакты.

– Вы умеете читать иероглифы?

Виола кивнула.

– Что вы можете сказать о надписи над дверью, на которой изображен глаз Гора?

Маскелин рассмеялась:

– Это самое страшное проклятие из всех, которые мне приходилось видеть.

– В самом деле? Я думала, они все страшные.

– Напротив. Множество египетских гробниц вообще не защищены проклятиями. В этом не было необходимости: все и так знали, что грабить фараона – все равно что грабить самих богов.

– Тогда зачем проклятие высечено на этой гробнице?

– Думаю, дело в том, что Сенеф не был фараоном и, следовательно, не считался богом. Вероятно, он решил, что дополнительная защита в виде проклятия обеспечит сохранность его усыпальницы. А уж это изображение Аммута… Брр! Гойя и тот не написал бы его лучше.

Нора взглянула на чудовище и мрачно кивнула.

– Насколько мне известно, слухи об этом проклятии уже успели распространиться, – сказала Виола.

– Первыми о нем заговорили охранники, а теперь уже весь музей гудит. Технический персонал наотрез отказывается входить в гробницу с наступлением вечера.

Обойдя колонну, они наткнулись на женщину в сером костюме, которая сидела на коленях на каменном полу и собирала в пробирку пыль из трещин. Рядом с ней мужчина в белом халате раскладывал какие-то образцы в переносной химической лаборатории.

– Что это она делает? – шепотом спросила Виола.

Нора никогда раньше не видела эту женщину, совсем не похожую на сотрудницу музея. Скорее она напоминала офицера полиции.

– Давайте узнаем. – Нора подошла поближе. – Здравствуйте, меня зовут Нора Келли, я куратор выставки.

Женщина поднялась с колен.

– А я Сьюзан Ломбарди, из Администрации по контролю профессиональной безопасности и здоровья.

– Могу я узнать, что вы здесь делаете?

– Мы берем пробы на вредные вещества – токсины, микробы и так далее.

– Вот как? И в связи с чем возникла такая необходимость?

Сьюзан пожала плечами:

– Насколько мне известно, это задание полицейского управления Нью-Йорка. Причем очень срочное.

– Понятно. Благодарю вас.

Нора отвернулась, и Сьюзан Ломбарди продолжила свою работу.

– Странно, – задумчиво произнесла Виола. – Может, они опасаются какой-то эндемической инфекции? В некоторых египетских гробницах были обнаружены древние вирусы и споры.

– Скорее всего так и есть. Однако странно, что меня никто не предупредил.

Но Виола уже отвернулась и не услышала ее последних слов.

– Посмотрите, какой прекрасный сосуд для мази! В Британском музее нет ничего подобного! – С этими словами она бросилась к витрине с покрытым росписью сосудом из гипса, на крышке которого был изображен лев, приготовившийся к прыжку. – О Господи, это же орнамент самого Тутмоса! – Виола опустилась на колени, с восторгом разглядывая артефакт.

В облике Виолы Маскелин было что-то освежающее, живое, даже мятежное. Нора окинула взглядом ее старые брюки и выцветшую рубашку, вспомнила об отсутствии косметики и невольно подумала: интересно, эта женщина всегда будет являться в музей в таком виде? Она абсолютно не соответствовала образу того консервативного надутого британского археолога, который создала себе Нора.

Виола… Виола Маскелин… Имя казалось ей странно знакомым и словно о чем-то напоминало… От кого она его слышала? От Мензиса? Нет, не от него, от кого-то еще…

И вдруг она вспомнила.

– Это вас похитил человек, укравший коллекцию алмазов! – выпалила Нора, не успев как следует подумать, и тут же покраснела.

Виола поднялась и медленно отряхнула пыль с колен.

– Да, это была я.

– Простите, не понимаю, как у меня это вырвалось…

– На самом деле я даже рада, что вы об этом упомянули. Лучше уж выяснить все сразу и больше об этом не говорить.

Нора чувствовала, как пылают ее щеки.

– Все в порядке, Нора. Правда. Честно говоря, это было еще одной причиной, по которой я с радостью согласилась на эту работу и прилетела в Нью-Йорк.

– В самом деле?

– Для меня это как падение с лошади: если хочешь продолжать скакать верхом, нужно сразу же снова сесть в седло.

– Мне нравится такой подход. – Нора помолчала, потом спросила: – Значит, вы подруга Пендергаста?

Теперь настала очередь краснеть Виоле Маскелин.

– Можно сказать и так.

– Мы с мужем, Биллом Смитбеком, хорошо знаем специального агента Пендергаста, – пояснила Нора.

Виола взглянула на нее с интересом.

– Правда? А как вы познакомились?

– Я помогала ему в расследовании, которое он вел несколько лет назад. То, что с ним случилось, просто ужасно! – Помня о просьбе Билла, Нора не упомянула, чем занимается ее муж.

– Агент Пендергаст – еще одна причина моего возвращения, – тихо сказала Виола и замолчала.

Завершив обход погребальной камеры, они быстро проверили экспонаты в соседних. Нора посмотрела на часы:

– Уже час. Не хотите ли перекусить? Мы пробудем здесь как минимум до полуночи, а какая работа на пустой желудок? Пойдемте, суп из креветок, который готовят в столовой для персонала, стоит того, чтобы его попробовать.

Услышав это, Виола улыбнулась:

– Ну что ж, Нора, тогда вперед!

Глава 40

Специальный агент Пендергаст лежал с открытыми глазами в душной темноте сорок четвертой камеры, в самой глубине одиночного блока Херкморского федерального исправительного учреждения. Темнота не была абсолютной: на потолке замер неподвижный бледно-желтый прямоугольник – проникший сквозь единственное окно отблеск яркого света, заливающего территорию тюрьмы. Из соседней камеры продолжало доноситься постукивание, теперь приглушенное и задумчивое, – этакое скорбное адажио, которое, как ни странно, помогало Пендергасту сосредоточиться.

Его чуткий слух улавливал и другие звуки: лязг стали, захлебнувшийся вдали испуганный вскрик, чей-то непрекращающийся кашель, шаги охранника, совершающего обход. Огромная тюрьма отдыхала, но не спала. Это был особый мир со своими правилами, законами, ритуалами и привычками.

Вскоре Пендергаст заметил появившуюся на противоположной стене дрожащую зеленую точку – луч лазера, направленный в окно с большого расстояния. Вскоре точка замерла, а через несколько секунд стала мигать. Пендергаст привычно читал закодированное послание, и лишь его участившееся дыхание свидетельствовало о том, что сообщение содержало важную для него информацию.

Точка исчезла так же внезапно, как и появилась, и в темноте прозвучало единственное слово, произнесенное шепотом: «Прекрасно».

Пендергаст закрыл глаза. Завтра в два часа дня во дворе номер четыре ему предстояло вновь столкнуться с членами шайки Лакарры «Выбитые зубы», после чего – если, конечно, он останется жив – его ожидало еще более серьезное испытание.

Сейчас же ему нужен сон.

Используя особый секретный вид медитации – чон-рэн, – Пендергаст сосредоточился на боли в сломанных ребрах, после чего отключил ее поочередно в каждом ребре. Затем его сознание сфокусировалось на растянутой мышце плеча, колотой ране в боку, покрытом синяками и ссадинами лице. Огромным напряжением воли Пендергаст один за другим заблокировал и выключил все участки боли.

Он не мог позволить себе расслабиться – впереди его ждал очень трудный день.

Глава 41

Старинный особняк в стиле бю-арт на Риверсайд-драйв мог похвастаться множеством просторных залов, но самой большой была все же широкая галерея, занимающая всю фронтальную часть второго этажа. В стене, выходящей на улицу, было несколько огромных, от пола до потолка, окон, заклеенных и закрытых ставнями. Арки в противоположных концах соединяли галерею с остальными помещениями старого дома, а между ними тянулась непрерывная череда портретов в натуральную величину, написанных маслом. Тусклый свет электрических канделябров дрожал на тяжелых позолоченных рамах, а из невидимых колонок лились фортепианные аккорды – энергичные, напряженные и дьявольски сложные.

Констанс Грин и Диоген Пендергаст медленно шли по галерее, останавливаясь у каждого портрета, и Диоген вполголоса рассказывал историю изображенного на нем человека. На Констанс было бледно-голубое платье с глубоким вырезом, спереди отделанное черными кружевами, на Диогене – темные брюки и серебристо-серый кашемировый пиджак. Оба держали в руках высокие бокалы для коктейлей.

– А это, – сказал Диоген, встав перед портретом дворянина в роскошном костюме, с лихо закрученными вверх усами, которые несколько странно выглядели на его исполненном благородства лице, – le duc[6] Гаспар де Мушкетон де Прендрегаст, крупнейший землевладелец Дижона второй половины шестнадцатого века. Он был последним достойным уважения представителем благородного рода, основанного сиром де Монт-Прендрегастом, который получил этот титул от Вильгельма Завоевателя во время войны в Англии.

Гаспар был кем-то вроде местного тирана. В конце концов работавшие на его землях вилланы и крестьяне подняли восстание, и ему пришлось бежать из Дижона. Он хотел укрыться в королевском дворце вместе со своей семьей, но разразился скандал, вынудивший его покинуть Францию. Что случилось с семьей после этого, окутано тайной. Известно лишь, что в ней произошел чудовищный раскол. Одна ее ветвь перебралась в Венецию, а другая – та, что лишилась всех привилегий, денег и титулов, – бежала в Америку.

Он перешел к следующему портрету, на котором был изображен молодой человек с соломенного цвета волосами, серыми глазами, безвольным подбородком и полными, чувственными губами, почти точной копией губ самого Диогена.

– А это представитель венецианской ветви, сын герцога Гаспара граф Люневилль. Увы, к тому времени от былого величия семьи остался лишь титул. Он вел праздную беспутную жизнь, и на протяжении нескольких поколений его потомки следовали его примеру. Фактически в течение достаточно долгого времени род угасал, и эта ситуация сохранялась еще целых сто лет. Семья никак не могла вернуть былое процветание, пока две ее ветви не объединились в результате брака, заключенного в Америке. Но и эта новообретенная слава оказалась не вечной.

– Почему же? – спросила Констанс.

Диоген несколько секунд молча смотрел на нее, потом заговорил:

– Род Пендергастов уже долгое время находится в состоянии медленного угасания. Мы с братом – его последние представители. Хоть мой брат и был женат, его очаровательная жена… встретила безвременный конец, не успев родить ребенка. У меня же нет ни жены, ни детей. Если мы умрем, не оставив потомства, наш род исчезнет с лица земли.

Они молча подошли к следующему портрету.

– Американская ветвь семьи обосновалась в Новом Орлеане, – продолжил Диоген своей рассказ, – и была сразу же принята в высшие круги довоенного общества. Вскоре последний представитель венецианской ветви, il Marquese[7] Горацио Паладин Пендергаст, женился на Элоиз де Бракиланж. Их свадьба была такой шумной и роскошной, что о ней вспоминали на протяжении еще нескольких поколений. Однако их единственный сын неожиданно заинтересовался жившими в тех краях представителями коренного населения, а также их обычаями, и дело приняло совершенно неожиданный для семьи оборот. – Диоген указал на портрет высокого человека с эспаньолкой, в ослепительно белом костюме и широком голубом галстуке. – Август Робеспьер Сент-Сир Пендергаст. Это был первый потомок объединенной семьи, врач и философ. Он отбросил лишнее «р» в фамилии, сделав ее более «американской». Август был представителем сливок старого общества Нового Орлеана, пока не женился на потрясающе красивой женщине из одного индейского племени, которая вообще не говорила по-английски, зато совершала странные ночные обряды. – Пендергаст замолчал, словно о чем-то задумавшись, потом негромко рассмеялся.

– Удивительно, – невольно прошептала Констанс, очарованная его рассказом. – Все эти годы я смотрела на лица на портретах, давала им имена и придумывала истории их жизни. Насчет самых последних я еще могла догадаться, но остальные… – Она покачала головой.

– Разве мой двоюродный дед Антуан не рассказывал вам о своих предках?

– Нет, мы никогда не говорили на эту тему.

– Нисколько не удивительно. Видите ли, он поссорился с семьей. Как, впрочем, и я. – Помедлив, Диоген продолжил: – Насколько я понимаю, мой брат тоже не обсуждал с вами семейных вопросов.

Вместо ответа Констанс поднесла к губам бокал и сделала небольшой глоток.

– Я знаю о своей семье очень многое, Констанс. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы узнать ее секреты. – Он опять посмотрел на нее. – Не могу передать, как я счастлив, что могу поделиться ими с вами. Мне кажется, я могу говорить с вами… как больше ни с кем.

Констанс на мгновение встретилась с ним взглядом, но тут же перевела его на портрет.

– Вы имеете право это знать, – продолжал Диоген, – потому что вы, в конце концов, тоже член семьи – в некотором роде.

Констанс покачала головой:

– Нет, я всего лишь воспитанница.