Книга мёртвых Лимонов Эдуард

Глава 49

Пендергаст неподвижно стоял в маленьком кабинете, прижавшись спиной к двери, и разглядывал его богатое убранство: кушетку, накрытую персидским ковром, африканские маски, боковой столик, книжные полки, причудливые предметы искусства.

Он глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Потом огромным усилием воли заставил себя сдвинуться с места и подойти к кушетке. Медленно улегся на нее, скрестил руки на груди и закрыл глаза.

За годы работы в полиции Пендергасту не раз приходилось оказываться в трудных и опасных ситуациях. Но ни одна из них не могла сравниться с тем, через что ему предстояло пройти здесь, в этой маленькой комнате.

Он начал с серии простых физических упражнений – замедлил дыхание и сердечный ритм. Потом заблокировал все внешние раздражители – гул системы отопления, едва уловимый запах полироля, упругую мягкость кушетки под собственным телом и даже ощущение самого тела.

Наконец, когда его дыхание стало едва различимым, а частота пульса снизилась почти до сорока ударов в минуту, перед его мысленным взором появилась шахматная доска. Он провел руками по старым облупившимся фигурам, передвинул белую пешку. Черная пешка сделала ответный ход. Игра продолжалась несколько минут и завершилась патом. Началась новая игра, но и она закончилась точно так же. Последовала еще одна игра, за ней другая, но ни одна не давала ожидаемого результата.

Созданный Пендергастом дворец памяти – собрание знаний и информации, где он хранил самые страшные свои секреты и который использовал для глубоких медитаций и самоанализа, – так и не материализовался в его сознании.

Пендергаст мысленно сменил игру – теперь он играл уже не в шахматы, а в бридж. Потом вместо двух игроков, сражающихся друг с другом, представил себе четырех – игра пошла пара на пару, с использованием самых разных стратегий, с улавливаемыми и пропускаемыми сигналами. Он быстро сыграл роббер, потом второй. Но дворец памяти отказывался появляться, оставался за пределами досягаемости, ускользал.

Пендергаст еще больше снизил сердечный ритм и частоту дыхания, немного подождал, но безрезультатно. Такого с ним еще не случалось.

Тогда он призвал на помощь одно из сложнейших упражнений чон-рэн: мысленно отделил свое сознание от тела и, поднявшись над ним, стал парить в пространстве, лишенный телесной оболочки. Не открывая глаз, он начал мысленно воссоздавать обстановку комнаты, в которой находился, представляя себе каждый предмет на занимаемом им месте, и продолжал делать это, пока в его сознании не материализовалось все помещение до последней детали. Задержавшись на созданном им образе на несколько секунд, он начал удалять из него предмет за предметом – мебель, ковры, обои, – пока ничего не осталось. Но на этом он не остановился и стал удалять весь шумный город, раскинувшийся за пределами здания: сначала дом за домом, потом целые кварталы и, наконец, районы.

Мысленная разрушительная работа набирала обороты и продолжалась во всех направлениях: очередь дошла до округов, потом до штатов, государств, планеты, Вселенной – все это поочередно проваливалось в черноту.

Через несколько секунд не осталось ничего – один Пендергаст, парящий в бескрайней пустоте. Наконец он приказал исчезнуть собственному телу, и оно также было поглощено темнотой. Вселенная теперь была совершенно пуста: в ней не было ни мыслей, ни боли, ни памяти – ничего. Пендергаст достиг состояния, известного как санията, и на какой-то миг – или это была вечность? – само время перестало существовать. И тогда наконец старинный особняк, расположенный на Дофин-стрит, начал обретать форму в его сознании. Особняк Рошнуара, дом, в котором прошло их с Диогеном детство.

Пендергаст стоял перед ним на старой мощеной улице и через высокую кованую ограду рассматривал крышу мансарды, балкон, площадку с перильцами на крыше и остроконечные башенки. Высокие кирпичные стены скрывали внутренний двор с роскошным цветником.

Пендергаст мысленно открыл массивные железные ворота и, пройдя по центральной подъездной аллее, остановился у портика. Двойные белые двери были распахнуты, открывая взгляду огромный холл.

Помедлив несколько секунд, что было для него совершенно не характерно, он шагнул через порог и оказался на мраморном полу холла. Над головой у него ярко сверкала хрустальная люстра, свисавшая с высокого, украшенного лепниной потолка. Широкая изогнутая лестница с резными перилами вела на второй этаж. Слева за закрытой дверью находился длинный, с низким потолком выставочный зал, справа располагалась тускло освещенная, обшитая дубовыми панелями библиотека.

Их родовой особняк был сожжен дотла новоорлеанским сбродом много лет назад, и Пендергаст с тех пор хранил в своей памяти его виртуальный образ. Это был интеллектуальный артефакт, воспроизведенный с необычайной точностью; кладовая, в которой он хранил не только свои ощущения и наблюдения, но и бесчисленные семейные секреты. Как правило, посещение дворца памяти оказывало на него успокаивающее, умиротворяющее воздействие: в каждом ящике каждого шкафа таились воспоминания о том или ином событии прошлого, о собственных размышлениях в связи с той или иной научной проблемой, которые можно было внимательно изучить на досуге. Сегодня же Пендергаст испытывал глубокое волнение, и лишь огромным усилием воли ему удавалось удержать образ особняка в своем воображении.

Он пересек холл и, поднявшись по ступеням, оказался на втором этаже. Помедлив долю секунды, пошел по широкому коридору. В стенах, обитых розовой гобеленовой тканью, имелись мраморные ниши; между ними висели написанные маслом портреты в старинных золоченых рамах. Пендергаст ощутил запахи дома – в нем пахло старой тканью, кожей, полиролем, и ко всему этому примешивался аромат духов его матери и любимого латакийского табака отца.

Примерно посередине коридора находилась дверь его комнаты, но Пендергаст не дошел до нее, остановившись перед соседней дверью, запаянной свинцом и прикрытой толстым листом кованой меди, края которого были прибиты к дверной коробке. Это была комната его брата Диогена. Пендергаст сам мысленно замуровал ее много лет назад, навсегда закрыв доступ в это помещение дворца памяти.

Это была единственная комната, в которую он пообещал себе больше никогда не входить. Но теперь – если Эли Глинн прав, – ему придется это сделать. У него нет выбора.

Пендергаст стоял перед дверью в нерешительности, чувствуя, как учащаются его пульс и дыхание. Стены особняка вокруг него вдруг вспыхнули и начали светиться. Свечение то становилось ярче, то слабело, как электрическая лампочка при перепадах напряжения. Он испугался, что созданная с таким трудом воображаемая конструкция вот-вот исчезнет, и огромным усилием воли заставил себя сосредоточиться. Немного успокоившись, он сумел придать устойчивость окружающим его образам.

У Пендергаста было мало времени: он знал, что в любой момент выстроенная с таким трудом картина может разрушиться под воздействием овладевших им эмоций. Он не может сохранять нужную степень концентрации бесконечно долго.

Пендергаст пожелал, чтобы в руках у него оказались лом, зубило и молоток. Вогнав лом под край медного листа, он начал отгибать металл от дверной коробки, методично двигаясь по всему периметру. Когда все края были отогнуты, он бросил лом, взял в руки зубило и молоток и начал выбивать мягкий свинец из щелей между дверью и дверной коробкой. Изогнутые куски свинца с глухим стуком падали на пол. Пендергаст выполнял работу быстро, надеясь с ее помощью отвлечься от тяжелых мыслей, стараясь не думать ни о чем, кроме стоящей перед ним задачи.

Через несколько минут на полу уже лежала небольшая горка свинца. Теперь единственной преградой между Пендергастом и тем, что находилось по ту сторону двери, был тяжелый замок. Пендергаст сделал шаг вперед и подергал дверную ручку. В другой ситуации он попытался бы вскрыть замок инструментами, которые всегда имел при себе, но сейчас у него не было на это времени – малейшее промедление могло стать роковым. Он отступил на шаг, поднял ногу и изо всех сил ударил в точку непосредственно под замком. Дверь распахнулась, громко стукнувшись о внутреннюю стену. Пендергаст, тяжело дыша, стоял на пороге, за которым находилась комната Диогена. Комната его брата.

Однако он так ничего и не увидел. Тусклый свет из коридора не мог рассеять окутывавший комнату сумрак – дверной проем на фоне розовых стен казался черным прямоугольником.

Пендергаст отбросил зубило и молоток. Еще секунда – и в руках у него оказался мощный фонарь. Включив его, Пендергаст направил луч в темноту, и ему показалось, что она жадно всосала в себя электрический свет.

Он попытался сделать шаг, но ноги не слушались. У него было такое ощущение, что он простоял на этом пороге целую вечность. Стены дома задрожали и вновь начали таять, словно сотканные из воздуха. Дворец памяти исчезал на глазах. Пендергаст вдруг понял, что если потеряет его сейчас, то не сможет вернуть никогда. Никогда…

Это был самый тяжелый момент в его жизни. Нечеловеческим усилием воли ему все-таки удалось удержаться на пороге, но эта сверхконцентрация почти полностью лишила его сил.

Пендергаст с трудом сделал еще один шаг и, остановившись сразу за порогом, посветил фонариком, направив его луч в самые дальние темные уголки помещения. Однако вместо комнаты, которую он ожидал увидеть, его взгляду предстала длинная крутая лестница из нетесаного камня, спускавшаяся к скале, расположенной глубоко под землей.

От этого зрелища в душе Пендергаста шевельнулось темное чувство – словно дикий зверь, который, никем не тревожимый, дремал в нем более тридцати лет, вдруг проснулся. Его вновь охватили сомнения. Стены дома задрожали, как пламя свечи на ветру.

Но уже через мгновение он взял себя в руки. У него не было другого выхода, кроме как идти вперед. Поудобнее взяв фонарь, он начал спускаться по скользким истертым ступеням – все дальше и дальше в глубины памяти, наполненные стыдом, раскаянием и бесконечным ужасом.

Глава 50

Пендергаст спускался по ступеням, чувствуя поднимавшийся из подземелья тяжелый запах – отвратительный запах сырости, плесени, ржавого железа и смерти. Лестница заканчивалась перед темным туннелем. Фамильный особняк Пендергастов был одним из немногих зданий Нового Орлеана, в которых имелись подземные помещения. Его сооружение потребовало немалых денег и усилий от монахов, которые и построили этот дом. Стены подземелья были выложены свинцовыми коваными листами, в каменных погребах хранились вина и бренди.

Пендергасты приспособили подвал для совершенно иных целей.

В своих мыслях Пендергаст медленно прошел по туннелю и оказался в просторном низком помещении с неровным полом, частью земляным, частью каменным, и сводчатым потолком. Стены были покрыты плесенью, а все огромное пространство занимали мраморные склепы, покрытые искусной резьбой в викторианском и эдвардианском стилях и разделяемые узкими кирпичными дорожками.

Неожиданно Пендергаст уловил чье-то присутствие – в глубине помещения двигалась маленькая тень. Почти сразу же тень заговорила голосом семилетнего мальчика:

– Ты правда хочешь идти дальше?

И тут Пендергаст с ужасом увидел еще одну фигуру – гораздо выше и тоньше, с очень светлыми волосами. Озноб пробрал его до самых костей: он узнал себя, девятилетнего, и услышал собственный спокойный детский голос:

– А ты что, боишься?

– Нет. Конечно же, нет, – упрямо возразил первый мальчик, и Пендергаст узнал в нем своего брата Диогена.

– Тогда пойдем.

Пендергаст смотрел, как две фигурки бесшумно скользят в полумраке некрополя со свечами в руках. Первым шел мальчик, который казался постарше.

Пендергасту стало страшно. Он совсем ничего не помнил и тем не менее знал, что очень скоро должно произойти нечто ужасное.

Светловолосый мальчик внимательно рассматривал резные двери склепов и высоким чистым голоском зачитывал выбитые на них эпитафии, написанные по-латыни.

Пендергаст вспомнил, что они с братом оба с большой охотой изучали латынь, но Диоген всегда демонстрировал большие успехи. Их учитель даже считал его гением.

– Какая странная надпись, – произнес старший мальчик. – Смотри, Диоген.

Младший подошел и прочитал вслух:

– Эразм Лонгчэмпс-Пендергаст, тысяча восемьсот сороковой – тысяча девятьсот тридцать второй. De mortiis aut bene aut nihil.

– Узнаешь эти строки? – спросил старший.

– Гораций? – ответил младший. – «О мертвых… или хорошо, или ничего».

После небольшой паузы старший мальчик произнес снисходительно:

– Молодец, братишка!

– Интересно, – спросил маленький Диоген, – что такого было в его жизни, если он не захотел, чтобы о ней вспоминали?

Пендергаст горько улыбнулся при мысли об их детском соперничестве из-за латыни – соперничестве, в котором брат оставил его далеко позади.

Дети подошли к очень красивому большому склепу, представлявшему собой саркофаг в романском стиле. На его крышке возлежали изваянные из камня мужчина и женщина со сложенными на груди руками.

– Луиза де Немур Прендергаст. Генри Пендергаст. Nemo nisi mors, – прочитал старший мальчик. – Постой-ка… Должно быть, это переводится так: «Пока смерть нас не разлучит».

Младший уже подошел к другому надгробию и, присев на корточки и низко наклонившись, прочитал:

– Multa ferunt anni venientes commoda secum, Multa recedentes adimiunt. – Он поднял голову. – Ну что, Алоиз, сможешь перевести это?

Повисла тишина, потом наконец послышался ответ – уверенный, но не очень понятный:

– «Многие годы приходят, чтобы сделать нас счастливыми, многие уходящие годы уничижают нас».

Слова Алоиза были встречены презрительной усмешкой:

– В этом нет никакого смысла.

– А вот есть!

– А вот нет. «Многие уходящие годы уничижают нас». Это какая-то чепуха. Я думаю, эти строчки переводятся так: «Годы, которые приходят, приносят много счастья. Когда же они уходят, они…» – Он вопросительно посмотрел на старшего брата. – Что такое adimiunt?

– То, что я сказал: уничижают, – ответил тот.

– «Когда же они уходят, они уничижают нас», – закончил Диоген. – То есть когда человек молод, годы приносят счастье. Когда же он становится старым, они забирают его.

– В твоем переводе не больше смысла, чем в моем, – раздраженно заявил Алоиз и направился в дальнюю часть некрополя.

Двигаясь по узкому проходу между склепами, он продолжал читать имена и эпитафии. Дойдя до противоположной стены, остановился перед мраморной дверью, прикрытой ржавой металлической решеткой.

– Посмотри на эту гробницу, – позвал он брата.

Диоген подошел поближе и высоко поднял свечу.

– Но здесь нет никакой надписи, – сказал он.

– Нет, но все равно это склеп. А это – дверь. – Алоиз протянул руку и подергал решетку. Та не поддалась. Тогда он толкнул ее плечом, снова подергал, а потом поднял с пола осколок мрамора и начал простукивать стену. – Может, там пусто?

– Может, этот склеп предназначен для нас? – спросил младший брат, и его глаза странно блеснули.

– За этой дверью ничего нет. – Алоиз снова постучал по стене, потом дернул за решетку – и дверь вдруг с громким скрежетом открылась.

Дети застыли на месте.

– Фу, как воняет! – Диоген отступил назад и зажал нос рукой.

И Пендергаст, находясь в воссозданном им мире, тоже почувствовал этот не поддающийся описанию смрад, напоминающий запах, который издает тухлое мясо. Он проглотил вставший в горле комок, стены дворца воспоминаний покачнулись и начали расплываться, но через некоторое время вновь обрели четкость.

Алоиз посветил в открывшееся перед ними пространство. Это был не склеп, а скорее большая кладовая, устроенная в самом дальнем конце подвала. Дрожащее пламя свечи выхватило из темноты странные конструкции из стекла, меди и дерева.

– Что там такое? – спросил Диоген, прячась за спиной брата.

– Посмотри сам.

Диоген просунул голову в дверной проем.

– А что это за штуки?

– Машины, – не задумываясь ответил старший брат.

– Ты хочешь войти?

– Естественно. – Алоиз шагнул в дверной проем и обернулся. – А ты разве не пойдешь?

– Пойду.

Пендергаст, прячась в тени, наблюдал за детьми. Мальчики остановились посреди довольно большой комнаты. Ее свинцовые стены были покрыты белым налетом, а все пространство от пола до потолка забито разным хламом – коробками с изображениями ухмыляющихся физиономий, старыми шляпами, веревками, изъеденными молью шерстяными шарфами, ржавыми цепями и медными кольцами, поломанными шкафами, треснувшими зеркалами, шляпами и тросточками. Все это было укрыто паутиной и толстым слоем пыли. Несколько в стороне у стены стоял яркий картонный плакат, украшенный причудливыми завитушками, изображением двух рук с вытянутыми указательными пальцами и другими декоративными элементами, популярными в Америке девятнадцатого века. Надпись на плакате гласила:

Только что закончивший выступления в лучших залах Европы знаменитый и прославленный гипнотизер профессор Комсток Пендергаст представляет фантасмагорию с театральными эффектами и иллюминацией.

Магия, иллюзия и ловкость рук.

Пендергаст прятался в тени собственной памяти, предчувствуя неминуемую катастрофу и беспомощно наблюдая за ее приближением. Вначале мальчики с опаской оглядывали окружающие их предметы, отбрасывавшие на пол и стены продолговатые тени.

– Ты знаешь, что этот такое? – вдруг прошептал Алоиз.

– Что?

– Мы нашли реквизит магического шоу двоюродного прадедушки Комстока.

– А кто такой двоюродный прадедушка Комсток?

– Самый знаменитый маг всех времен. Он обучал самого Гудини. – Алоиз дотронулся рукой до шкафа, взялся за ручку и осторожно потянул на себя: в ящике оказалась пара наручников. Он попытался открыть второй ящик, но тот, похоже, заело. Когда же он все-таки с громким стуком открылся, из него выскочили две мыши и бросились наутек.

Алоиз подошел к другому заинтересовавшему его странному предмету; младший брат последовал за ним. Это был похожий на гроб сундук с нарисованным на крышке человеком. На лице человека застыл ужас. Рот был раскрыт в немом крике, а тело покрывали кровавые раны. Алоиз потянул крышку вверх, ржавые петли скрипнули, и дети увидели утыканную острыми металлическими шипами внутренность сундука.

– Скорее это приспособление для пыток, а не для магии, – заметил Диоген.

– Смотри, на шипах засохшая кровь.

Любопытство на мгновение пересилило страх, и Диоген заглянул внутрь, но тут же отпрянул.

– Это всего лишь краска.

– Ты уверен?

– Я могу отличить кровь от краски.

Алоиз прошел еще немного вперед.

– Смотри! – Он показал на огромную будку в дальнем углу.

Возвышавшаяся почти до потолка и сама размером с небольшую комнату, будка была расписана золотой и красной красками. Переднюю стенку украшало изображение злобно ухмыляющейся физиономии, которую окружали еще более зловещие предметы – рука, налитой кровью глаз и указательный палец. Они парили на алом фоне, словно плавая в луже крови. Над проделанным в боковой стене входом в форме арки дети увидели надпись, сделанную черной и золотой краской:

Дорога в ад

– Если бы это было мое шоу, я бы придумал для него название получше – например «Ворота в преисподнюю». «Дорога в ад» – это скучно. – Алоиз повернулся к Диогену. – Теперь твоя очередь идти первым.

– Почему?

– Потому что до этого первым шел я.

– Значит, ты и сейчас можешь пойти первым.

– Нет, – возразил Алоиз. – Мне не хочется. – Он положил руку на дверь и ткнул Диогена локтем.

– Не открывай! Вдруг там что-то страшное!

Не слушая брата, Алоиз толкнул дверь, и их взглядам открылось тесное внутреннее помещение, стены которого были обиты черной тканью, напоминающей бархат. В центре находилась металлическая, скорее всего медная, лестница, верхняя часть которой исчезала в люке, проделанном в низком потолке.

– Я бы мог и сам войти, – продолжал Алоиз, – но не хочу. Мне неинтересны детские забавы. А ты, если хочешь, иди.

– Но почему ты не можешь пойти первым?

– Если честно, мне немного не по себе.

Пендергаст должен был со стыдом признать, что в этот момент подверг младшего брата психологическому давлению, приемами которого прекрасно владел уже в детстве. Естественно, ему не терпелось увидеть, что находится в будке, но он хотел, чтобы первым туда вошел Диоген.

– Ты боишься? – спросил Диоген.

– Совершенно верно. Поэтому мы узнаем, что там внутри, только если первым пойдешь ты. А я буду идти следом, обещаю.

– Не хочу.

– Испугался?

– Нет, – ответил Диоген, но его тонкий голосок предательски задрожал.

Пендергаст с горечью подумал, что Диоген, которому тогда было всего семь лет, еще не успел узнать, что самая безопасная ложь – правда.

– Тогда в чем дело?

– Мне… мне просто не хочется.

Алоиз усмехнулся:

– Я же признался, что боюсь. Если ты тоже боишься, так и скажи. Мы вернемся наверх и забудем об этом.

– Я не боюсь. С чего мне бояться какого-то дурацкого ящика?

И тут Пендергаст с ужасом увидел, как старший брат шагнул вперед и схватил Диогена за плечо.

– Тогда иди!

– Отпусти меня! – крикнул младший.

Однако Алоиз втолкнул его в низкую дверь и сам ввалился следом, отрезав Диогену путь к отступлению.

– Ты же сказал, что это просто дурацкий ящик.

– Я не хочу туда идти!

Они стояли в первом отсеке, тесно прижавшись друг к другу. Видимо, это странное приспособление было рассчитано на одного взрослого, но никак не на двоих довольно крупных детей, почти подростков.

– Вперед, мой храбрый Диоген! Я постараюсь не отставать.

Диоген стал молча карабкаться по лестнице, Алоиз двигался следом за ним.

Тут дверь захлопнулась, и дети пропали из виду. Сердце у Пендергаста билось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Стены дворца памяти снова задрожали. Боль, которую он ощущал все это время, стала почти невыносимой.

Но он уже не мог остановиться. Он чувствовал, что должно произойти нечто ужасное, но все еще не мог вспомнить, что именно, поскольку ему пока не удалось проникнуть в самые глубины подавленных сознанием детских воспоминаний.

Пендергаст мысленно открыл дверь и начал взбираться по лестнице. Наверху оказалось крохотное помещение, по которому можно было продвигаться лишь ползком, а за ним, между потолком и крышей будки, – узкое и низкое пространство. Дети находились прямо перед ним. Диоген подполз к круглому лазу в противоположной стене и остановился в нерешительности.

– Давай же! – подбодрил его Алоиз.

Ребенок обернулся, посмотрел на старшего брата, и в его глазах мелькнуло странное выражение. Наконец он просунул голову в лаз и тут же исчез из вида.

Алоиз подобрался поближе, посветил на стены и, похоже, только теперь увидел, что они были оклеены какими-то фотографиями.

– Ты идешь? – раздался из темноты тонкий, испуганный и одновременно сердитый голос. – Ты обещал, что не будешь отставать.

Пендергаст вдруг задрожал.

– Да-да, я иду, – откликнулся Алоиз, заглянул в лаз – и не двинулся с места.

– Эй! Где ты? – вновь послышался приглушенный детский голос, внезапно сменившийся пронзительным криком, который прорезал тишину словно нож: – Что это? Что это?!

Пендергаст увидел, как в лазе вспыхнул свет. Затем пол наклонился, Диогена отбросило к противоположной стенке, и он упал в освещенную шахту в конце крохотной комнаты. Раздался странный низкий звук, напоминающий рычание дикого животного, и шахту наполнили видения, одно ужаснее другого. Лаз со стуком закрылся, и ничего не стало видно.

– Нет! – кричал Диоген из глубины будки. – Не-е-ет!!!

И тогда Пендергаст вспомнил все до мельчайших подробностей. Воспоминания быстро сменяли друг друга. Он припомнил каждую деталь, заново пережил каждую ужасную секунду самого страшного часа своей жизни.

Он вспомнил Событие.

Память обрушилась на него словно гигантская волна, и он чувствовал, что его мозг вот-вот лопнет. Особняк, созданный его воображением, покачнулся и задрожал. Через мгновение его стены охватил огонь, наполнив голову Пендергаста оглушительным гулом, и дворец памяти, в последний раз вспыхнув, исчез в темноте, рассеялся в бесконечном пространстве яркими искрами, похожими на устремившиеся в пустоту метеориты. Какое-то короткое мгновение он продолжал слышать исполненные ужаса крики Диогена, но потом и они прекратились и вновь стало тихо.

Глава 51

Начальник Херкморского федерального исправительного учреждения Гордон Имхоф сидел за столом очень просто обставленной комнаты для заседаний. К лацкану его пиджака был прикреплен микрофон. В целом, насколько позволяли обстоятельства, Имхоф чувствовал себя неплохо. Ответные меры, предпринятые его подчиненными в связи с побегом, были мгновенными и эффективными – и полностью соответствовали инструкции. Как только объявили «красный» уровень тревоги, в тюремном комплексе включилась система электронной блокировки, перекрывшая все входы и выходы. Беглецы заметались по территории, как вспугнутые куры, – если честно, их план побега изначально никуда не годился, – и в течение сорока минут их окружили и вернули назад – кого в камеру, а кого в изолятор. Обязательная проверка ножных электронных браслетов, автоматически проводимая каждый раз после отмены «красного» уровня тревоги, подтвердила, что все заключенные находятся на месте.

В этом бизнесе, размышлял Имхоф, проявить себя можно только во время кризиса. Кризис делает тебя заметным. И от того, как ты с ним справляешься, зависит, откроет ли он перед тобой новые возможности или погубит твою карьеру. В данном конкретном случае Имхофу не в чем было себя упрекнуть: пострадал всего один охранник – да и то ранение пустяковое, – и, слава Богу, никаких заложников, убитых или покалеченных среди заключенных. Под его мудрым руководством Херкмор подтвердил свою безупречную репутацию – репутацию тюрьмы, из которой невозможно сбежать.

Имхоф посмотрел на часы, дождался, пока большая стрелка остановится на цифре «шесть», – девятнадцать тридцать. Коффи до сих пор не явился, но он не собирается его ждать. По правде говоря, этот наглый агент ФБР и его прихвостень здорово действовали ему на нервы.

– Джентльмены, – начал Имхоф, – позвольте мне открыть наше совещание следующими словами: «Молодцы, хорошо поработали!»

Это заявление было встречено одобрительным гулом голосов.

– Сегодня, – продолжил Имхоф, – Херкмору пришлось столкнуться с серьезной проблемой – попыткой массового побега. В два часа одиннадцать минут пополудни девять заключенных перерезали ограждение одного из дворов корпуса С и разбежались по территории, ограниченной внутренним периметром. Одному из них даже удалось добраться до поста охраны в южной оконечности корпуса В. Обстоятельства, спровоцировавшие побег, все еще расследуются. Скажу лишь одно: стало известно, что заключенные во дворе номер четыре по какой-то непонятной причине остались без непосредственного наблюдения со стороны охранников. – Он замолчал и обвел сидящих за столом подчиненных строгим взглядом. – Мы еще коснемся этого вопроса в ходе разбирательства. В целом же должен отметить, что действовали вы оперативно и в точном соответствии со служебными предписаниями. – Его лицо смягчилось. – Первые охранники прибыли на место происшествия уже в четырнадцать минут третьего, и сразу же был объявлен «красный» уровень тревоги. В операции приняли участие более пятидесяти членов персонала, и менее чем за час все беглецы были водворены на место. В пятнадцать часов одну минуту «красный» уровень тревоги был снят, и Херкмор вернулся к своей обычной жизни. – Он снова помолчал. – Еще раз хочу поблагодарить всех, кто принимал участие в операции. А теперь можете расслабиться, поскольку это совещание – всего лишь дань формальностям. Как вам известно, в течение двенадцати часов после отмены «красного» уровня тревоги должно быть проведено официальное расследование. Приношу свои извинения, что пришлось задержать вас после рабочего дня. А теперь давайте быстренько обсудим некоторые проблемы, чтобы успеть домой к ужину. Если у кого-то есть вопросы, прошу задавать их в ходе обсуждения. Можно с места, не вставая. – Он обвел взглядом присутствующих. – Вначале мне хотелось бы выслушать начальника охраны корпуса С Джеймса Ролло. Джим, что ты можешь сказать о поведении офицера Сидески? Мне здесь пока не все ясно.

Человек с объемистым животом поднялся со своего места, звякнув ключами. Он поправил ремень – ключи звякнули громче, – и лицо его приняло суровое, сосредоточенное выражение.

– Спасибо, сэр. Как вы уже сказали, «красный» уровень тревоги был объявлен в два часа четырнадцать минут. Первыми на место происшествия прибыли охранники с поста номер семь. Четверо покинули пост, а Сидески остался дежурить. Потом, вероятно, кто-то из беглецов напал на него, ввел ему лекарство, связал и оставил в соседнем мужском туалете. Он еще не совсем пришел в себя, но как только окончательно оклемается, я его допрошу.

– Очень хорошо.

В этот момент со своего места поднялся человек в медицинской форме и со встревоженным лицом.

– Я фельдшер персонала Киддер, работаю в изоляторе корпуса В.

Имхоф с интересом посмотрел на него.

– Слушаю вас.

– Мне кажется, произошла какая-то путаница. Вскоре после попытки побега двое санитаров привели ко мне раненого охранника, назвавшегося Сидески, – в униформе, с бейджем и удостоверением на это имя. А потом он исчез.