Брусиловская казна (сборник) Бортников Сергей

1

Стоход…

Несмотря на громкое название, это небольшая река, начинающая и заканчивающая свой бег в пределах одного территориального образования: губернии, воеводства, области – в зависимости от того, какому государству в то или иное время принадлежали не самые плодородные, но от этого никак не менее ценные волынские земли: Российской империи, Речи Посполитой, СССР или же, как теперь, независимой Украине.

Коварная, резвая, с крутыми, обрывистыми берегами и шальным, часто меняющим направление течением, образующим на водной поверхности гигантские воронки, уходящие корнями в непроглядную бездну, она стремительно, но очень грациозно несёт свои небесной чистоты воды по тихому, нетронутому, девственному Полесью, обеспечивая живительной влагой всех его обитателей – простых, скромных, удивительно трудолюбивых, дружелюбных и щедрых душой людей, которым в двадцатом веке волей судеб пришлось дважды оказаться в эпицентре страшных братоубийственных событий.

Странно, но именно эта не самая выдающаяся водная артерия дала название одному из самых кровавых в истории человечества побоищ – «Стоходской мясорубке», в которую умудрились загнать свои народы руководители противоборствующих сторон, сошедшихся в смертельной схватке во время Первой мировой или, если хотите, Великой войны, чей огонь поглотил две величайшие империи: Австро-Венгерскую и Российскую…

Но пока ещё их благородные правители ничего не знали о печальной участи своих государств.

На левом берегу засели в окопах австро-венгерские войска, между которыми тот тут, то там, по приказу командующего ударной группировкой Альфреда фон Линзингена вкрапили самые боеспособные немецкие подразделения.

На правом берегу Стохода – элитные российские части, в том числе гвардейцы Особой армии генерала Владимира Михайловича Безобразова и кавалеристы конного корпуса Гусейна Хана Нахичеванского. Направление главного удара определено давно: крупный железнодорожный узел Ковель, куда сходятся пути, ведущие в Брест-Литовский, Люблин, Холм, Ярослав, Раву-Русскую, Сокаль, Владимир-Волынский[1].

Этот населённый пункт во все века и времена считался воротами Полесья, ключом к болотистой и труднопроходимой здешней местности.

Враг не хуже русских понимал значение Ковеля. И поэтому в последних числах мая 1916 года стянул к нему части немецких генералов Бернгарди, Марвица, других видных военачальников. К 1 июня там был полностью сосредоточен 10-й армейский корпус Вальтера фон Лютвица, игравший на Восточном фронте роль «пожарного соединения».

Особой стойкостью отличалась его 20-я брауншвейгская пехотная дивизия. Еще в начале войны, в ходе боев на Западном фронте, она была полностью окружена в Вогезах[2]Французы предложили немцам сдаться, но те отказались. И предприняли в ответ яростную штыковую атаку, которая, по идее, должна была непременно привести к гибели всего личного состава, но, как ни странно, увенчалась успехом! За этот подвиг дивизия получила наименование «стальной» и право ношения на фуражках и касках черепа («Адамовой головы»). Ранее такой привилегии удостаивались только «гусары смерти»[3].

К середине лета на фронте установилось позиционное равновесие. Поначалу чрезвычайно успешный прорыв российских войск на Луцк, получивший в народе название Брусиловский (по фамилии командующего Юго-Западным фронтом генерала Алексея Алексеевича Брусилова), плавно перерос в уже упомянутую Стоходскую мясорубку и закономерно закончился Ковельским тупиком.

Бросаться в новые кровопролитные бои воины обоих императорских армий явно не торопились. Может, слишком много знали об участившихся случаях братания солдат по всему фронту и копили силы для того, чтобы повернуть вверенное им оружие против общих угнетателей – помещиков и капиталистов, а может, просто устали проливать вражескую кровь.

По утрам они развлекались редкими артиллерийскими залпами в сторону неприятеля, а после обеда и вовсе предпочитали дремать в окопах и пулемётных гнёздах, лишь изредка (и то после очередного нагоняя от резко утратившего авторитет командования) предпринимая неуклюжие попытки форсировать реку, чтобы ненадолго закрепиться на её противоположном берегу и вскоре бежать обратно под натиском противника, бросая оружие и боеприпасы, оставляя тела погибших и раненых товарищей…

Правда, 15 июля 1916 года русские воины всё же решились «сходить» в очередное наступление. И – о чудо! – к вечеру им удалось преодолеть все три линии, казалось бы, неприступных оборонительных сооружений врага в районе сёл Тристень – Ворончин[4].

Легендарный «мёртвоголовый» корпус фактически прекратил своё существование. Кто выжил – предпочёл сдаться. Всего лишь за один день в плену оказались свыше 20 000 доблестных немецких воинов. При этом русским достались солидные трофеи. Только орудий разного калибра – больше полусотни…

А ниже по течению реки ещё больше года всё оставалось без изменений.

Оккупированные противником Яновка, Литогоще, Корсини, Арсеновичи, Углы[5] на левом берегу Стохода, как ни чём не бывало, продолжали жить мирной крестьянской жизнью, извлекая из трудностей военного положения все мыслимые и немыслимые выгоды. Австрийцы, мадьяры и немцы чистым золотом расплачивались за постой, стирку-глажку, а также сено и продовольствие, поставлявшиеся им в огромном количестве.

Те же самые услуги (и за неменьшие деньги) предоставлялись воинам Российской Императорской армии, обосновавшимся на правобережье – в Духче, Соколе, Грузятине и, простите, Навозе.

А некоторые сёла, как, например, Кашовка[6], в то время оказались вообще в уникальном положении.

Половина – там, половина здесь.

То есть одна часть деревни занята австро-венгерскими или немецкими войсками, а вторая – русскими!

2

Гриб – это только белый или, как говорят на Волыни, справжний[7]. Даже подосиновики, называемые здесь красноголовцами, местный люд собирает крайне редко и неохотно. Не говоря уже о бабках (подберёзовиках), опенках или маслюках.

Впервые после «зимней спячки» на тихую охоту полещуки выходят уже в конце весны. Те грибы так и называют – майскими. А ещё – колосовиками, ибо появляются они тогда, когда в полях начинает колоситься рожь (по-украински – жито).

Иван Ковальчук в свои двенадцать лет слыл в деревне Кашовка чуть ли не главным грибником. Вставал, как и все крестьянские дети, очень рано, ещё до рассвета, выпивал кружку любимого кислячка[8] и бежал в берёзовую рощу, где знал каждый кустик, каждую ложбинку…

Теперь она оказалась на другом, занятом австрийцами, берегу. А единственная переправа, ведущая туда, давно рухнула под перекрёстным огнём.

Ничего не поделать… Придётся искать новые грибные места!

Июль – не самый подходящий для любимого занятия месяц. В прошлую неделю Ваня исколесил вдоль и поперек всю округу, а собрал – с гулькин нос, ведро – не более.

Что ж… Сегодня придётся идти ещё дальше – в сторону Софьяновки[9], до которой даже напрямик не меньше десяти вёрст!

Подросток постучал в окно соседней хаты, где жил родной брат отца – Василий – и разбудил его семилетнего сыночка Колю, которого вечером пообещал впервые взять «на грибы». А потом, увлекая за собой ещё не проснувшегося как следует мальчишку, рванул в избранном направлении.

Впереди уже виднелся купол походной православной церкви, не так давно срубленной на Поповом поле[10], когда утреннюю тишину разрезал громогласный крик испуганной лесной птицы. За ним последовали одиночные выстрелы и мощный взрыв гранаты.

Ваня плюхнулся в придорожную канаву и накрыл собой двоюродного брата.

Как раз вовремя!

Спустя несколько секунд из лесной части донеслось поскрипывание колёс. Ещё мгновение – и на единственной укатанной лесной дороге появилась ухоженная лошадь, тянущая за собой тяжёлый воз с громоздким сундуком и двумя местными жителями, с началом боевых действий обосновавшимися в полевом стане 4-го кавалерийского корпуса русских. В селе поговаривали, что их наняли для ведения каких-то вспомогательных работ за немыслимые, по здешним меркам, деньги.

За возом следовали двое казаков: угрюмого вида вахмистр – немолодой, но ещё довольно крепкий бородач с шашкой в ножнах и нагайкой в руке, и хорунжий – высокий, ладный, с мужественным бледным лицом, на котором выделялись узкие усики.

– Быстрее, братцы, быстрее! – подгонял он. – И откуда только они здесь взялись? Да ещё с самого утра?

– Мамка говорили, что вчера мадьяры[11] весь день метались по пристани[12], – прояснил ситуацию дядька Миша – один из двух аборигенов. – Ладили и клепали баржу, смолили лодки…

– У меня в Пидрижжи[13] кум живёт, – поддержал товарища второй Ванюшкин сосед – Степан. – В их хате давеча странные немцы поселились. Пьют, жрут и в бинокли зырят – явно что-то затевают!

– Что же это вы, голубчики, ничего мне раньше не говорили? – укоризненно покачал головой хорунжий. – Забыли мою настойчивую просьбу: немедленно докладывать обо всём увиденном и услышанном! Не упуская самых ничтожных, на ваш взгляд, фактов… А просьба командира – это приказ, который не выполнить нельзя, ясно?

– Так точно, ваше благородие!

– Вот выбьют нас из деревни? Что будете делать?

– Не выбьют! – поспешно заверил Михаил.

– А если?!

– Уйдём с вами…

– А семьи, дети?

– Заберём с собой.

– Эх, братцы, для всех у нас в обозе места не хватит… Так что молите Бога, чтобы мы их скорее назад погнали…

– Слушаюсь, Павло Алексеевич! – растерянно пробормотал Степан.

– Не Павло, а Павел, сколько можно повторять? – обиженно фыркнул офицер.

Слева снова раздались выстрелы.

– А, чёрт, – выругался хорунжий и прижал к губам указательный палец, таким нехитрым образом призывая своих спутников соблюдать тишину.

– Похоже, окружают нас! – недовольно пробурчал унтер. – А ну, давайте правее, олухи…

Михаил натянул поводья.

Повинуясь его команде, лошадь свернула с «главной» дороги.

– Лежи здесь и не шевелись! – тихо наказал Ваня брату, а сам рванул в глубь леса.

– Я с тобой… – заплакал тот и пополз следом.

В это мгновенье гораздая на выдумки офицерская головушка выдала очередной план, доселе не единожды прокручиваемый в мозгах…

– А ну-ка, братцы, давайте его сюда! – тихо велел Павел Алексеевич, направляясь к зияющей неподалёку артиллерийской воронке. – Живей, живей!

Михаил и Степан схватили сундук, опустили на дно ямы и быстро забросали его землёй.

Хорунжий незаметно подморгнул вахмистру. Тот выхватил шашку и отработанным ударом снёс головы обоим вольнонаёмным, после чего преданно уставился в глаза своего командира.

Офицер зловеще ухмыльнулся и… выстрелил бородачу в грудь.

Эти глаза Ванечка не забудет до самой смерти.

«За что?» – словно кричали они, прежде чем навсегда потухнуть…

Когда всё было кончено, Павел Алексеевич слез с коня, привязал его к дереву и осмотрелся…

Нигде. Никого.

Как вдруг…

Где-то в вышине, прямо над его головой, раздался резкий, отвратительный свист, за которым вскоре последовал страшный взрыв, с корнем вывернувший молодую берёзку всего в десятке саженей от места, где несколько мгновений тому назад нашли свою смерть трое невинных людей – это сбился с курса очередной вражеский снаряд.

Однако ни хорунжего, ни отчаянных крестьянских детей, продолжавших следить за ним (точнее, следил только один – Ваня, второй – Коля – лежал в канаве лицом вниз и боялся поднять голову), его осколки не задели.

Две лошади, оставшиеся без своих владельцев, с испугу рванули куда глаза глядят. Офицерский скакун тоже собирался последовать за ними, но сделал круг вокруг сосны и остановился, намотав на ствол дерева поводья.

Павел Алексеевич нежно погладил его гриву:

– Успокойся, Буран… Всё будет хорошо…

Гнедой жизнерадостно заржал, будто соглашаясь с хозяином.

Но тот пока не спешил избавлять его от пут.

Сначала поднял вырванное взрывом дерево и, сделав на нём какую-то засечку, воткнул в рыхлую землю над свежей братской могилой. Затем поднял мох на соседней поляне и выстлал им местность вокруг берёзы.

– Вот теперь всё!

Он отвязал поводья, ловко вставил в стремя левую ногу, а правую забросил на спину своего четвероногого друга.

– Вперёд! Ну же!

Сметя всё на своём пути, Буран устремился вперёд – напролом через лещину, за которой начинался редкий сосновый лес.

Ваня уже не видел, как одинокого всадника окружили со всех сторон враги и предложили сдаться.

Хорунжий не стал испытывать судьбу – протянул старшему по званию своё личное оружие: шашку, самовзводный наган и спокойно последовал в указанном направлении.

3

«Одиннадцать казачьих войск – одиннадцать жемчужин в блистательной короне Российской империи, – такое меткое определение в скором будущем даст знаменитый атаман Краснов. – Три городовых казачьих полка – три бурмицких зерна Белого Царя. Донское, Кубанское, Терское, Уральское, Сибирское, Астраханское, Оренбургское, Забайкальское, Семиреченское, Амурское и Уссурийское казачьи войска – у каждого своя история, – у кого, уходящая в даль веков, к истокам земли Русской, у кого еще недолгая, молодая жизнь искусственно продвинутых “на линию” полков, – все покрыты неувядаемой славой походов и боев, сражений и побед».

В составе 4-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Якова Фёдоровича фон Гилленшмидта также воевали казачьи дивизии: 2-я сводная и 3-я Кавказская.

Тревожным летом 1917 года и в среде этих прирождённых воинов начались революционные, как тогда говорили, «брожения». Казаки и приказные, украсив свои головные уборы – картузы и черкески – красными полосками, с утра до ночи предавались пьянству, не чистили и не кормили лошадей, а на справедливые упрёки командиров отвечали отборным матом, мол, идите к чёрту, господа, мы сами с усами…

В это смутное время и случилась лихая контратака мадьяр, закончившаяся пленением русского офицера. Правда, никаких других дивидендов врагу она не принесла.

И уже к вечеру ситуация вернулась в прежнее русло.

Противник был отброшен за Стоход, и Яков Фёдорович, соизволивший лично прибыть на место недавнего боя, в штабной землянке начал подводить его итоги.

– Итак, наши потери – четверо убитых и пятеро раненых. Ещё двое пропали без вести: хорунжий Казанцев и вахмистр Пушнов. Что вы скажете по этому поводу, Василий Семёнович?

Командир полка Слепов, в котором служили названные лица, огладил бороду.

– Полагаю, вскоре они найдутся.

– На чём базируется ваша уверенность?

– С ними были двое местных жителей… Михаил Ткачук и Степан Ивашко. В лесу они знают каждую тропинку.

В это время адъютант что-то шепнул на ухо генералу.

– Как мне только что сообщили, – возмущённо продолжил Гилленшмидт, – исчезла полковая казна! Почему вы не сочли нужным немедленно доложить командованию о чрезвычайном происшествии?

– Считаю, что пока рано делать какие-то выводы – суток не прошло.

– Но как… Как такое могло случиться?

– Утренняя вылазка неприятеля стала для нас полнейшей неожиданностью… Хорунжий Казанцев, который руководил доставкой денег в часть, ничего не знал ни о количестве нападавших, ни о их цели… А враг уже рвался к полевому штабу! Вот Павел Алексеевич и принял единственное, как мне кажется, правильное решение: вместе с казначеем эвакуировать в безопасное место вверенные им ценности.

– А вы? Вы где были?

Слепов покраснел, но правды всё равно не сказал, скромно промолчав вместо ответа.

– Значит, так… Пока я ничего не буду докладывать начальству… Даю вам трое суток. Или вы находите этого…

– Казанцева, – подсказал кто-то.

– Да-да, Казанцева… – повторил генерал. – С казной! Или же остаётесь без погон! Вам всё ясно?

– Так точно! – промямлил полковник.

4

О происшествии, невольными свидетелями которого они стали в лесу, мальчишки не говорили никому – даже родителям.

Впрочем, маленький Коля, если бы и хотел, не смог рассказать ничего.

Он видел только воз с сундуком и двух казаков верхом. Да местных жителей рядом с ними. Всё.

Однако и об этом не обмолвился ни словом.

Ваня знал намного больше.

Но тоже упрямо продолжал держать язык за зубами.

Даже когда жители Кашовки всем миром вышли на поиски Степана и Михаила.

Более того, узнав об этом, он быстро побежал к месту, где закончился земной путь двух его односельчан, и на всякий случай выдернул из грунта берёзку, о чём впоследствии не раз сожалел.

Но мы слишком увлеклись и забежали вперёд…

5

Для выяснения обстоятельств пропажи казны и двух казаков в помощь начальнику контрразведки полка из Рожище[14], где располагался штаб дивизии, в Кашовку был направлен подполковник Олег Петрович Хрусталёв, слывший в войсках лучшим специалистом по расследованию подобных дел.

И вот что ему удалось установить.

Обычно казначеи под любыми предлогами отказывались брать жалованье золотом, предпочитая бумажные ассигнации – с ними меньше мороки.

Но в тот день вахмистр Пушнов почему-то долго не упрямился – сразу согласился на непопулярные в войсках червонцы!

Сумма, предоставленная ему, впечатляла.

Здесь – и денежное довольствие казаков и офицеров за несколько месяцев службы, и средства на агентуру, и продовольственные (столовые, приварочные, чайные), и даже на «личные нужды командования полка». Именно эта графа расходов поначалу более всего смутила Хрусталёва, но Слепову удалось быстро убедить контрразведчика, что её вводят в смету практически все его коллеги-командиры. Мол, это деньги на непредвиденные обстоятельства. Ими расплачиваются за услуги наёмных работников, гастролирующих артистов и даже местных православных священников, иногда идущих в атаку впереди русских войск. Да мало ли какой форс-мажор ещё может случиться на войне?

В команде, призванной охранять казну и знамя, состояло около 50 человек. Половина роты – как и положено по уставу.

Казанцев отвечал за безопасную доставку средств и всегда лично сопровождал ценный груз, беря себе в помощь двух-трёх подчинённых. То есть ничего необычного в его поведении в тот день не было.

Если бы не одно «но»…

Напрямик от Рожище до Кашовки – вёрст двадцать, не более. Верхом по извилистым лесным тропам – часов шесть, а то и семь пути.

А Павел Алексеевич оказался в расположении части уже в восемь утра! Как раз в то время, когда началась атака мадьяр. А в тёмное время суток особо на лошадях не погарцуешь! Да и ни к чему это.

Значит, где-то поблизости казаки останавливались на ночлег… Где?

«Скорее всего – в Соколе, – пришёл к выводу подполковник. – Тамошние евреи держат в деревне две лавки. Может, в одну из них и заглянули Казанцев с Пушновым? Попили, погуляли, а после инсценировали исчезновение заметно “похудевшей” казны, а?»

Такое предположение выглядело вполне логичным.

Только куда девались сами казаки?

На этот вопрос ни Хрусталёв, ни его непосредственный подчинённый – начальник контрразведки полка Никитин, никак не могли найти ответ.

6

Ещё до начала полноценных военных действий царское правительство эвакуировало несколько тысяч своих подданных, проживавших на западе империи, в более безопасные места. То есть в основном в Сибирь.

Когда началась война, количество беженцев с занимаемых врагом территорий резко возросло.

Однако большинство волынян всё равно упрямо не желали покидать насиженные места.

Да, мало пахотной земли, да, грохот снарядов и свист пуль над головой, да, бетонные доты[15] на полях и лётки[16] в огородах, но ведь это их, обильно политая потом и кровью Родина!

Какие только программы по переселению не придумывала власть с начала двадцатого века, а волыняне тупо держатся за свои малопригодные для выращивания хорошего урожая, мизерные наделы.

В начале века Столыпин начал одаривать переселенцев из Малороссии огромными участками в бассейне Амура и на Севере Казахстана, живи, хозяйствуй – ан нет!

Впрочем, после того как бесследно исчезли Ивашко и Ткачук, многие жители Кашовки стали с интересом поглядывать на доселе мало интересовавший их Дальний Восток, где к тому времени уже обосновалось более 2 миллионов малороссов.

В начале тревожной осени 1917 года отец Ванечки продал собранный урожай, корову и отправился покорять неизведанные края.

А вот его брат – Василий Ковальчук – остался в Кашовке.

Расставаясь, оба плакали и клялись, что вскоре найдут друг друга.

Вот только закончится эта проклятая война!

Их дети прощались без слёз. Можно даже сказать, по-деловому.

– Ты запомнил, Колюня, того охвицера, что скакал позади воза?

– Ага…

– Как только он объявится в наших местах – дай знать мне.

– Хорошо… Но как?

– Придумаешь что-нибудь, ладно? У взрослых помощи попросишь – кто-то же будет знать наш новый адрес.

– Договорились! Но ты должен в подробностях рассказать мне обо всём, что тогда произошло.

– Он убил своего товарища и двух наших мужиков. Степана и Михаила. Ясно?

– Так-то оно так, только куда делись их тела?

– Они лежали на возу. Куда повез их офицер – я уже не видел! – не моргнув глазом, соврал Ваня.

7

Сокол – некогда княжий город, ещё в Средние века наделённый магдебургским правом (чем-то вроде разрешения на свободную экономическую деятельность). Испокон веков здесь жили искусные мастера: кузнецы и каменщики, художники и плотники… Коренные жители и сейчас называют между собой его улицы по профессиям ранее населявших их лиц: Бондарская, Гончарная…

В начале девятнадцатого века местечко облюбовали евреи. Среди семисот соколян более двух третей являлись представителями этого древнего народа. А там, где они, главное ремесло всегда – торговля. С тех пор в центре поселения появились торговые ряды. Два раза в год стали проводиться ярмарки. Открылись питейные заведения.

К ним-то и держали свой путь два контрразведчика: подполковник Хрусталёв и штаб-ротмистр Никитин.

Чтобы быстрее втереться в доверие к местным иудеям, штаб направил им в помощь поручика кавалерии Израэля Апфельбаума, свободно владевшего идиш. Кстати, в переводе с этого языка его фамилия означала «Яблоня».

Встретились офицеры, как и было условлено, – в корчме, где, кроме них, к слову сказать, больше никого не оказалось. Местный люд среди бела дня в кабаках отродясь не сиживал!

– Пить будешь? – спросил Олег Петрович, возле которого стоял уже наполовину порожний штоф водочки.

– Нет! – резко отказался поручик, но подумал и добавил: – Не знаю…

В это мгновение рядом с ним выросла стройная фигурка дочери корчмаря – именно она оставалась на хозяйстве в неприбыльное время, пока отец что-то ладил на подворье. Вышитая сорочка еле сдерживала напор мощных грудей, от которых офицеры долго не могли отвести глаз.

– Шо будете, панове? – на привычной в этих местах смеси русского, польского и украинского языков поинтересовалась она.

– Пиво есть? – не отрывая похотливого взгляда от очевидных женских прелестей, пробормотал Апфельбаум.

– Да! Свеженькое… «Зэман»! Только что из Луцка привезли.

– Как тебя звать?

– Соня.

– Значит, Софья?

– Хай[17] будет так!

– Налей мне одну кружку. Будь ласка…

– Добре!

– Слушай, Изя, что значит будь ласкова? – поинтересовался штаб-ротмистр, когда девушка ушла выполнять заказ. Он прибыл на фронт недавно и совсем не понимал украинской «мовы».

– Будь ласка, значит, «пожалуйста», – пренебрежительно фыркнул Израэль и начал сдувать с напитка густую пену. – Кстати, рекомендую, господа! Луцкое пиво – лучшее в мире. Это подтверждено дипломом Всемирной выставки в Париже.

– А вы что подумали, Андрей Семёнович? – рассмеялся Хрусталёв. – Что здесь можно к любой бабе подойти, сказать «будь ко мне ласкова», и она ответит взаимностью?

– Ну, приблизительно так, – уныло согласился Никитин.

– За «так» корова молока не даёт! Погладить надо, сена поднести, – поучительно изрёк подполковник и хлопнул по округлой плотной попке девушку, как раз подоспевшую для того, чтобы в очередной раз наполнить его опустевшую чарку. – Правильно я говорю, красунька?

– Так точно, господин генерал! – зарделась Соня.

– Не льсти… Не генерал я. Всего лишь подполковник. А ты хочешь быть?..

– Под полковником? – догадалась краля, давно привыкшая к сальным армейским шуткам.

– Ага!

– Смотря за какое вознаграждение…

– Приличное, – вытер пот с чела бывалый контрразведчик, чувствуя, что хмель начинает ударять ему в голову, значит, пора прекращать застолье!

– Знаю я вас… Обещаете золотые горы, а как дойдёт до дела – полкопейки жалеете!

– Где же ты таких скупых кавалеров встречала, а? Мы, русские, – люди щедрые… Вот, гляди, это – николаевский червонец, – он выложил на стол одну монету – точную копию той, что в изобилии были получены вахмистром Пушновым. – За него можно купить семнадцать бутылок великолепнейшей «Смирновской» водки.

– А наша горилка чем плоха?

– За вашу и говорить не буду… Десять вёдер – а то и более. Всю округу напоить можно!

– Дадите попробовать? – мигом посерьёзнела красотка.

– Конечно…

Она отошла в сторону, отвернулась и впилась зубами в штампованный кругляк. Тот не поддался!

– Ух ты, – настоящая! – прокомментировала Соня, не без сожаления возвращая Хрусталёву монету. – Можно я отца позову? Нехай тоже полюбуется…

– Зови! – охотно согласился подполковник. Чем больше людей удастся опросить – тем больше шансов на успех.