Музыка для богатых Рогоза Юрий

– Интернет, – пожала плечами Полина. – Желаю тебе любви и счастья…

От удивления Никита даже не почувствовал вкуса шампанского.

– А обо мне что, пишут в Интернете?!

– Конечно, – девушка улыбнулась. – А то ты сам не знаешь!..

Никита не знал. Он умел пользоваться компьютером, но не понимал, зачем люди часами сидят перед пластмассовым окошком в виртуальный мир, вместо того чтобы выйти в настоящий, живой. Циммершлюз, кажется, был единственным, кто относился к этому так же.

– Погоди, не сбивай меня. – Полина сунула руку в сумочку, вынула большой, почти квадратный, футляр из дорогого глянцевого картона и протянула его через стол Никите. – Вот. Пусть они отсчитывают тебе очень счастливые минуты…

Прежний Никита, открыв футляр, вполне мог потерять дар речи и, покраснев, дебильно замычать. Нынешний просто растерялся.

В футляре лежали часы. Крепкий стальной корпус, крупные бледно-зеленые от фосфора стрелки, черный фон, серебристые крылышки-эмблема в центре, упругая кожа убитого крокодила. Самый правильный хронометр в мире. Никита не собирался покупать себе часы, но если бы вдруг решил, то из тысячи самых элитных брендов выбрал бы именно эти. Вот только как об этом догадалась рыжеволосая тольяттинская девочка, если он сам сформулировал это лишь сейчас?.. И что она продала, чтобы их купить? Родительскую квартиру? Прабабушкину бриллиантовую брошь? Собственную почку?

– Я знаю, говорят, дарить часы – это к расставанию, но я в такие глупости не верю… И потом, это «Брайтлинг». А у них рекламный текст знаешь какой? “Брайтлинг” для “бентли”»!.. Вот я и подумала: «бентли» у тебя есть, а «Брайтлинга» нет. Как-то неправильно получается… А тебе что, не нравится?..

– Я буду носить их всю жизнь, – твердо и просто сказал Никита. И тут же почувствовал, как Полина замерла от испугавшей ее значимости этих слов, от того, что ей так хотелось в них верить, но именно верить она боялась…

– И раз уж ты не веришь в глупые приметы, – Никита мягко улыбнулся, и призрак напряжения тут же вылетел из старого дома, нырнув в одну из щелей, – надень мне их сама, о’кей?

Застежка была непростой – сверкающая стальная клипса клацнула уверенно и упруго, как пистолетный затвор. И держащие ее пальцы Полины казались от этого особенно нежными и родными. Никите очень захотелось, не вставая, обнять ее, стоявшую рядом, прижаться лицом к ее плоскому животу, вдыхая головокружительный запах молодой красоты, но вместо этого он почему-то сказал:

– Хочешь, я сыграю для тебя?

– На этом? – девушка удивленно кивнула на инструмент в углу.

«Красный Октябрь» и правда казался мечтой антиквара, но форму держал, расстроен был совсем чуть-чуть, и Никита, найдя ключ, наспех подтянул несколько струн. Ему очень не хотелось, чтобы Полина почувствовала, как он волнуется.

– Только если тебе не понравится, скажи честно, договорились? – попросил он, усадив девушку за стол и налив ей шампанского.

– Конечно. – Ее зеленые глаза смотрели прямо и твердо. – Я никогда не буду тебе врать.

«А ведь и вправду не будет. И совсем она не такая слабая, как иногда кажется…» – подумал Никита, садясь за клавиши и чувствуя непривычную, но приятную тяжесть «Брайтлинга» на левом запястье.

Мудрить он не стал. Заиграл о них, сегодняшних. Случайных и свободных. Уже не чужих, еще не любовниках. О двух провинциальных детях, сбежавших от Москвы и спрятавшихся зачем-то в уюте тесного домишки, словно в нем можно было остаться и жить долго и счастливо, словно его трухлявые стены могли дать им защиту и покой… О старых свечах, роняющих мутные слезы на доски стола, о зарослях давно не ломанной сирени, которая непременно взорвалась бы цветом уже к этому дню, знай она об их приезде…

Он оборвал музыку, почувствовав ладони Полины у себя на плечах, оглянулся, крутнувшись на стуле. В глазах девушки стояли слезы, ресницы чуть подрагивали…

Никита поднялся на ноги, и они поцеловались. Впервые в истории планеты Земля. Губы у Полины были мягкие-мягкие, самые нежные на свете. Грудь – упругой и зовущей, бедра – трепетными. Она не отстранилась, но и не впилась в Никиту с жадностью клубной бляди. Она… радостно приняла его. Да, лучше не скажешь. И он тут же почувствовал эрекцию – уверенную, мощную, спокойную. И сказал:

– Я хочу тебя…

А затем началось непонятное. Полина отпрянула от него, закрыла ладонями вспыхнувшее лицо, приглушенно запричитала:

– Какая же я дура, Господи!.. Ведь я же знала, знала, что так будет!.. Ты, конечно, пошлешь меня, и правильно сделаешь!.. Я просто не могла, понимаешь, не могла!.. Я так ждала, что ты позвонишь, и вот ты позвонил!.. Прости меня…

Никита подошел ближе, погладил невесомое рыжее облако ее волос, взял за руку.

– Ну-ну, перестань, маленькая, ты что… – «Маленькая» была сантиметров на пять выше его самого, но новому Никите было совершенно плевать на это. – В чем проблема?

– В том, что я дура!.. – Полина перестала закрывать лицо и теперь терла кулачками покрасневшие глаза. – Ведь знала же, знала…

– Да что ты знала?! – Никите надоело теряться в догадках. – Что такое страшное произошло?!.

– У меня дни… – покраснев до пунцовости и пряча глаза, едва слышно выдохнула Полина. – Сегодня – последний, но все равно… Господи, что я несу, что я несу?!.

Никита не выдержал, коротко рассмеялся, но тут же оборвал смех, нежно погладил девушку по плечу:

– Так что в этом страшного, я не пойму? Или ты думаешь, я до завтра тебя перехочу? Перестань… Слышишь? Ну что такое – жизнь заканчивается?!

– Не жизнь, а день. Самый лучший день в моей жизни… – тихо ответила Полина и взяла его ладонь в свою. Девичьи пальцы были преданными, ищущими, нежными и крепкими одновременно, и это было потрясающе. Это было больше и важнее, чем секс. Никита так и хотел сказать Полине, но не сказал, постеснялся. Вместо этого спросил ее, все еще плачущую:

– Ну, успокоилась? Что мне сделать, чтобы ты успокоилась?.. А?.. Ты только скажи… Что?..

– А можно мне… ну, хотя бы со стоянки выехать?.. – шмыгнув носом, совсем как заплаканный ребенок, спросила девушка.

– Погоди, у тебя что, права есть? – радостно удивился Никита…

…Минут двадцать они катались по Твери (Никита почти ничего не узнавал, поэтому это было все равно что кататься по любому другому городу), затем вылетели на трассу. Полина вела машину не очень уверенно, но лихо и восторженно, а главное – совершенно забыла о своей смешной проблеме, поэтому Никита сменил ее только через полчаса, когда почувствовал, что девушка устала. Да и машин на трассе стало больше…

Москва, естественно, агонизировала в заторах, но им чудом удалось прошмыгнуть в центр и даже запрыгнуть на бордюр в самом начале Тверской.

Кофе они выпили в «Кофе Хауз» прямо на Красной площади, держась через стол за руки и почти не разговаривая. Полина казалась немного грустной и очень красивой. Никита смотрел на нее, но то и дело ловил себя на мысли, что ему нравится поглядывать на мерцающий циферблат «Брайтлинга». Чувство было таким забытым, что казалось прежде незнакомым.

– Ты не спешишь? – спросил он, когда они встали из-за столика.

– Издеваешься? Все, что могла, я сегодня уже испортила…

Они сели на нагретый за день камень одного из фонтанов Манежки. Рядом грохотали, показывая совершенно дикие трюки, мальчишки на роликах и скейтбордах, лениво бродили в сумерках гуляющие туристы.

– Ты правда не исчезнешь? – глухо спросила Полина.

– Перестань. Я не хочу исчезать. Я хочу видеть тебя сейчас, завтра, послезавтра…

– Ты только не думай, я не дура… Постой, не перебивай, пожалуйста… Просто секс ведь бывает разный, понимаешь? Это только кажется, что он одинаковый, а его много-много видов!.. Я не по опыту, конечно, говорю, просто как-то думала об этом…

– На интересные темы ты рассуждаешь в редкие минуты отдыха, – удивился Никита.

– На разные… Но ты обещал не перебивать… Так вот, бывает секс, когда девушка не так сама ищет удовольствия, как очень-очень, ну вот до боли прямо, хочет… ну, не знаю… отблагодарить мужчину, доставить ему хоть какую-то радость… Звучит пошло, сама слышу, я просто не знаю, как объяснить…

– Ну вот и не объясняй, – улыбнулся Никита. – В следующий раз на примере покажешь…

Ему все же было немного не по себе от выбранной девушкой темы. Прежний Никита провалился бы сквозь землю от таких разговоров, нынешний считал, что сексом нужно заниматься, а не говорить о нем.

– Перестань… – попросила Полина.

– Сама перестань. Секс – это огромная обоюдная радость. Мне тебя захотелось, потому что захотелось, а не потому, что ты мне, к примеру, часы подарила…

– Ну да… – немного помолчав, кивнула девушка. – Нормальному мужчине это, наверное, трудно понять… Но как раз сегодня мне очень хотелось, чтобы тебе тоже было хорошо…

– Мне очень хорошо. – Никита обнял Полину за плечи, и она послушно прильнула к нему, положив ладонь ему на бедро. Он тут же почувствовал возбуждение – легкое, но неумолимо нарастающее. А через несколько секунд понял, что Полина тоже это чувствует. Она вдруг, чуть отстранясь, соскользнула с каменного парапета, сев перед ним на корточки. И в этом не было бы ничего странного, многие молодые ребята и девчонки сидели сейчас лицом к лицу на корточках на самых разных площадях мира.

Но Никита понял, что произойдет, еще за миг до того, как это произошло на самом деле. Его вставший член сначала оказался в ладони Полины, а затем он почувствовал, как она прикоснулась к нему губами, теми самыми, которые он целовал, нежными и неуловимо-родными. Это было сладко до боли, дико, потому что происходило в центре оживающей для вечерних прогулок Манежки, среди сотен чужих глаз и душ, и неотвратимо, потому что Никита, захрипевший от неестественно острого, небесного наслаждения, уже знал, что не оттолкнет рыжеволосую девочку, не захочет и не найдет для этого сил.

Было в общем-то темно, светильники минуту назад лишь вздрогнули, замерцав, прогреваясь, в четверть накала. Но это уже не имело значения, пространство и время замерли, слипшись в одну счастливую вечность, и лишь позже, когда главное, наивысшее чудо взорвалось в Никитином теле, мир вдруг снова возник – неестественно ослепительный и яркий, резанувший по глазам багрянцем кремлевских звезд.

«Москву увидал…» – всплыла в мозгу идиотская фраза. Кажется, так говорят о себе алкаши, глотнувшие неразбавленного спирта или денатурата…

Когда Никита немного пришел в себя, девушка была уже далеко – стремительно удаляющаяся фигурка, которую то и дело закрывали от него силуэты гуляющих людей и грохочущие скейтбордами тинейджеры…

***

Утро было свежим и бархатно-теплым. Наступила та самая пора по имени «май», которая в некоторых странах длится целый месяц, а в Москве – дней пять-шесть, да и то не каждый год.

«Бентли» Никита оставил на стоянке, поэтому сначала хотел взять такси, но потом передумал; нырнул в метро, через несколько остановок выбрался на поверхность и теперь шел пешком, вдыхая полный безумных обещаний весенний воздух…

Вчерашний день не закончился чудесным происшествием на Манежке. Сначала Никита почти два часа ехал домой, и его, задумчиво-счастливого, совсем не раздражала стоящая в одной большой пробке столица. Ближе к дому он даже заметил открытй «Арбат Престиж», остановился и купил себе, как решил еще утром, новый парфум – «Библос», не пахнущий ничем, кроме свежевымытой кожи и городского ветра.

– Мне кажется, вам очень подойдет этот аромат, – сказала молоденькая девочка-продавец, чуть порозовев.

На родном чердаке никто, похоже, не собирался спать.

– Ну наконец!.. – крикнул сверху Витек, перегнувшись через палубное заграждение. – Подгребай скорее, Никита Иваныч, только тебя ждем…

– Сейчас иду! – крикнул Никита.

Но появился на кухне только через десять минут, после того как принял душ, растер щеки только что купленным «Библосом» и переодел рубашку. Его ждали. По всему столу были расставлены свечи, в центре культово дымилась пахнущая волшебством кастрюля.

– Я сегодня не буду, – сказал Никита. – Просто так с вами посижу, ладно?

– А что так? Жизнь, что ли, слишком легкая пошла? – криво улыбнулся Витек.

Никита пожал плечами.

– Не знаю. Просто мне и так хорошо.

– Будет еще лучше, – рассудительно заметила Шон, выключая свет и берясь за половник.

– Пей, музыкант, пей, – Марик выдохнул к потолку струйку ароматного дыма и проводил ее взглядом. – Неизвестно, когда еще доведется бурхун-тэге побаловаться… Да и вообще, придется ли…

– В каком смысле? – растерялся Никита.

– В невеселом… – меланхолично отозвался Циммершлюз, все так же задумчиво глядя в черноту над головой.

– Бросает нас Харалдай, вот в каком! – жестко сказал Витек. – Не родные мы ему больше…

– Что?! Не может быть!.. – Никита пораженно посмотрел на примостившегося за столом шамана. – Как это – бросает?! Харалдай…

– Та ну шо вы издеваетесь, у самом деле… – мучительно потупился тот. – Думаете, мени самому дуже весело?.. Я ж вас усих, знаете, як люблю…

– Я не понял… – пораженный Никита автоматически взял протянутую Шон пиалу. – Вы это что, серьезно? Или у вас шутки такие?

– Та яки вже там шутки… – тяжело вздохнул шаман, не поднимая глаз.

– Вот я и говорю – пей… – грустно подытожил Марик и первым припал к своей пиале.

То же сделали все остальные. Кроме самого шамана.

– А что случилось? – Никита хотел услышать и понять ответ раньше, чем бурхун-тэге начнет действовать, но уже после первого глотка душу заволокло знакомой золотистой дымкой.

– Припадает к истокам, – зло ответил вместо Харалдая Витек. – Будет теперь шаманить на исторической родине…

– На Украине, что ли? – удивился Никита.

– Та на який Украине! – протянул Харалдай. – Ты, Никита, не обращай внимания. Они цэе… издеваются…

– Интересное кино! – обиженно хмыкнул Витек. – Сам нас бросает, а мы – издеваемся…

– Не, ну шо за люди… – с болью протянул шаман. – Кажу ж – вы мени усе як родные… Ей-богу!.. Но только шо ж я могу поделать, як був мени знак великий от самого Эзен Ольхона, шо мой утха цэе… имеет истинную природу, а потому через три дня сам Великий Тэнгерин Буду Зайран должен вручить мени магичный тушуур та звание Едотой-боо…

– Типа, генералом будешь… – глядя в пустоту, негромко произнес Витек. Бурхун-тэге уже явно действовал на него вовсю.

– Вроде того, – спокойно согласился шаман.

Словно подтверждая его слова, свечи, превратившиеся в волшебные золотые чаши, затрещали, бросив в темноту несколько искр.

– А он что, звонил? – спросила Шон. – Ну этот, великий… как его?

– Почему звонил? – обиженно пожал плечами Харалдай. – Я ще з уровня Хаялгина маю связь из главными Эзенами. И зов услыхал соответственно…

– А, через астрал… Понятно, – без улыбки кивнул Витек, словно ему и правда все было понятно. – А перемещаться тоже через астрал будешь?

– Та не… Самолет Москва – Улан-Удэ… Послезавтра. Тэнгерин меня с него встречать будет…

– Ладно, не приставайте к человеку… – тихо произнес из угла Марик. – Все правильно…

– Ага. Вот Харалдай улетит, и меня убьют. А так все правильно…

Страшнее всего было то, что Витек произнес это спокойно и отстраненно. Его лицо в дрожании огней казалось неестественно худым. Никита заметил, как Шон под столом взяла его за руку.

– Послушайте, не надо о грустном… – умоляюще пропел Циммершлюз.

– А я про шо?! – поддержал шаман. – Не надо. Кроме того, я вже казав, Витя, усе будет хорошо. Не видно тебя у царстве Эрлиг-хаана, ну, в смысле, скоро ты не помрешь, цэ точно…

– Да и вообще, откуда эта тема гнилая? – услышал свой голос Никита. – Умру, убьют…

– Правильно. Никто никого не убьет… – флегматично подытожил Циммершлюз.

– Чего вы всполошились-то? – скривил губы Витек. – Я же спокойно, без соплей… Просто чувствую, да и умом понимаю, что завалят. Вот и радуюсь, что получилось напоследок так с вами всеми посидеть… Спокойно, красиво… Сказать, что я вас очень люблю. Всех, даже Циммершлюза…

– Мерси, – с легкой издевкой отозвался Марик.

– Нет, серьезно. Я даже твою жидовскую правоту чувствовать начал, если хочешь знать. Ну, насчет дома, любви и того, как нужно жить… Не полностью, конечно, так, в общих чертах, но начал. Жаль только, что поздно…

– Понимать истину никогда не поздно, мой юный друг, – загадочно улыбнулся в темноте Циммершлюз. Он сегодня был явно настроен философски.

Потом все надолго замолчали, празднуя одну из тех редких минут, когда понимаешь, что мгновение и вечность – одно и то же, но сам знаешь, что уже завтра это будет казаться глупостью и неправдой.

«Никогда больше не буду пить эту штуку, – твердо решил Никита. – Настоящая жизнь – лучше…»

…И вот он упруго шагал по утренней весенней улице, рассекая плечами эту самую настоящую жизнь, и с каждым шагом она нравилась ему все больше и больше.

Перед выходом из дома он посчитал свои уже привыкшие жить на подоконнике деньги. Впервые за все время. Теперь он знал, сколько их у него – пятьсот сорок тысяч долларов. Вернее, пятьсот тридцать и – надорванный початый брикет, из которого он уже что-то брал. С одной стороны, сумма была огромной, да, но с другой – Никита уже начинал понимать правоту Марика: за эти деньги нельзя было купить даже квартиру, в которой он жил, не говоря уже о свободе и багоденствии до конца жизни.

«Нужно сказать Циммершлюзу, чтобы подсуетился с выступлениями», – подумал Никита, распихивая по карманам четыре брикета и после короткого колебания добавляя к ним пятый…

Никита был рад, что решил пройтись. И не только из-за дивной погоды. На ходу думалось хорошо и уверенно. Он уже забыл это ощущение. А может, никогда его и не знал.

Вчерашняя новость Харалдая так расстроила его, что он упорно старался о ней забыть. Но забыть не получалось, поэтому по душе перекатывался колючий камешек скорой разлуки. Да и представить себе мир без великого мага в мешковатом спортивном костюме и шлепанцах он попросту не мог.

Обреченный фатализм всегда бодрого Вити Иконникова и вовсе угнетал. Такие черные смуры были вообще не в его духе. Да и Шон, стройная и похорошевшая, была рядом с ним. И без матюков и плевков выглядела вполне милой привлекательной девушкой. В чем же дело? Хотя, что это я, – одернул себя Никита, – ведь в мире бизнеса люди постоянно убивают друг друга…

И разозлился на себя за эту мысль.

Казалось, что привычный мир, ставший родным и привычным, начал рушиться именно в тот миг, когда он, Никита, стал самим собой. И от этой мысли становилось немного не по себе. Неужели только хлипкие неудачники имеют право на тепло и привязанность?

«Ерунда, – твердо возразил он сам себе. – Просто жизнь не стоит на месте, в этом все дело…» И начал думать о другом.

Во-первых, о странной реакции бизнесмена Коржова на фотографию его матери… О чем бы и с кем ни договаривался Циммершлюз, он, Никита, никому ничего не обещал. И обязательно выяснит, что все это значит. Коржов знал его маму?! Бред. Идиотизм. Да и вообще… Случившееся в лесу вспоминалось пульсирующей багровой галлюцинацией, и Никита сам не мог с уверенностью сказать, что в те минуты произошло на самом деле, а что дорисовал его задыхающийся от боли мозг…

Мимо с пронзительным ревом промчались двое мотоциклистов, и сердце Никиты сжалось. Но не так, как сжималось все эти годы, испуганно и виновато, а по-мальчишески восторженно.

«Обязательно куплю себе аппарат. Обязательно», – вдруг подумал он, провожая глазами стремительно исчезающие силуэты…

О Полине Никита не вспоминал. Вернее – о ней не нужно было вспоминать, потому что она не забывалась ни на миг. Словно жила в нем и, как солнечный лучик, просвечивала сквозь все его мысли и рассуждения. Чувство было непривычным и сладостным…

Автосалон он увидел сразу – узнал по огромной яркой вывеске с крохотными крылышками-пародией.

«Машина пидорская по определению», – сказал ему когда-то Марик. Никита усмехнулся, вспомнив свои тогдашние рефлексии, и хотел уверенно толкнуть стеклянную дверь, но та вдруг сама сдвинулась в сторону – быстро и бесшумно.

В огромном салоне было слишком пустынно даже для середины недели.

«А, ну да, кризис же…» – сообразил Никита. Ему навстречу уже спешил тощий, как скелет, молодой менеджер с бейджиком на белой сорочке.

– Здравствуйте. Я могу вам чем-нибудь помочь?..

– Можете, – Никита бросил взгляд на «Брайтлинг». – Подготовьте, пожалуйста, документы, страховку и свяжитесь с МРЭО насчет регистрации и номеров. А я пока погуляю и выберу машину. Договорились? Да, и еще, какая сигнализация у вас самая лучшая?..

– Э-э-э… Виноват, вы что, прямо сегодня машину забрать хотите?..

Тощий смотрел на Никиту с туповатым недоумением. На его покрасневшем лице проступили густые веснушки, которые раньше были незаметны.

– Ну да. А что, какие-то проблемы?

– Никаких проблем!!

Возникший словно из-под земли человек был очень высоким, полным и благоухающим. Костюмы он, похоже, покупал примерно в тех же магазинах, что и Циммершлюз. Тощий менеджер при его появлении испарился, как пугливое привидение.

– Никаких проблем! – повторил энергичный толстяк, рекламно улыбаясь. – Реальный клиент виден сразу! Максимальная комплектация и никаких кредитов, разумеется?

«Где я его видел?» – подумал Никита.

– Разумеется. И еще наличные доллары. Но хотелось бы поскорее, если можно…

– О чем разговор! Просто ткните пальцем, уважаемый…

Ткнуть пальцем оказалось не так просто. Жавшиеся друг к другу разноцветные «мини» были похожи на напуганных божьих коровок, сжавшихся от самой мысли, что их могут выгнать из уютного салона на полные тревог московские улицы. Самой стильной, конечно, казалась черная с белой крышей. Но уже через минуту Никита понял, что она напоминает катафалк для гномика, и перешел к более веселым вариантам.

Таких было много. Голубенькая, с британским флагом во всю крышу, выглядела нарядно, но не очень патриотично. К тому же у нее был тканевой салон диковатой расцветки. Желто-красные машинки хорошо бы смотрелись в колонне бразильского карнавала, но только идиот мог надеяться распродать их в суровых каменных джунглях Третьего Рима. Лишь побродив по белоснежно-стеклянному ангару минут десять, Никита нашел ЕЕ. Красная, с белой крышей и полосками на капоте и багажнике, «мини», казалось, сразу поняла, что ее судьба решена и, как показалось Никите, совсем не расстроилась.

– Я был уверен, что вы остановитесь именно на этой малышке! – бодро пропел за спиной уже знакомый голос.

Стоявший рядом элегантный толстяк по-прежнему излучал дружелюбие и чудовищный оптимизм. Он вскинул руку, указывая активно копошащимся за стойкой юным менеджерам выбранную машину, и те, как по команде, задвигались еще быстрее.

«Барбитураты ест пачками…» – решил Никита и тут же вспомнил, где он видел этого бодряка.

– Господи, это вы!.. А я все думаю, думаю… Лев, кажется, да?

– Совершенно верно. Солоницер Лев Зиновьевич, владелец этого замечательного заведения. А вот я вас сразу узнал, Никита! Хотя вы необычайно э-э… похорошели, я бы сказал! Говорю вам это по секрету. Как грубый натурал, не привыкший лукавить…

– Спасибо, Лев. А как же ваша «Роза Гудермеса»?..

– Мадам Роза дома. Спасибо, что интересуетесь. Обещала приготовить на ужин потрясающие куриные биточки!..

– Я вообще-то о заведении говорил, – немного смутился Никита.

– А-а…

– Мне просто казалось, что вы к нему очень привязаны. Я еще тогда никак не мог понять – как можно испытывать привязанность к такому жуткому месту…

– Да… Да… – По лицу Солоницера проплыло короткое хмурое облачко, которое тут же растаяло от блеска очередной рекламной улыбки. – Все верно, все верно… Вам очень трудно это понять, Никита. Да оно вам и ни к чему, честно говоря… Хотя ничего загадочного тут нет. Просто я, как духовная личность, сформировался в девяностые, сами понимаете. Вот и чувствовал себя комфортно только в привычной социальной среде. До какого-то времени…

– А потом что, перестали?

– Да, знаете ли… – Солоницер светским жестом сцепил пухлые пальцы. – Многое раздражать начало – кровь, разборки, разные базары волчьи… Один просит ящик гранат достать, другой – два трупа в морозильной установке спрятать, пока родственники не приедут забрать… Тоска и однообразие. А жить нужно весело и созвучно эпохе, так ведь?! Вот я и продал, как вы деликатно выразились, заведение… Кстати говоря, там теперь замечательный секс-шоп открыли! И правильно. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов!..

Последний торжественно провозглашенный слоган был подозрительно созвучен нынешнему настроению Никиты. Но глаза Солоницера, устремленные на него, излучали бодрую бесхитростность.

– Позвольте пригласить вас в гостевую комнату… Кофе, виски – все за счет салона! Пойдемте, пойдемте, там очень мило, вот увидите… Мы все сделаем максимально быстро, но немного подождать все равно придется, сами понимаете…

Он бодро взял Никиту за локоть и подвел к матовой стеклянной двери. Но вдруг встрепенулся, заметив, что в салон вошло двое новых посетителей.

– Думал составить вам компанию, но – извините, работа! Еще увидимся…

И он походкой дружелюбного вышибалы заспешил навстречу гостям. А Никита толкнул дверь.

Гостевая комната оказалась обычным баром. Выдержанным в том же безупречном, но неуютном хай-тек стиле, что и весь салон. Музыка была тихой и необременительной, стены – зеркальными. Из-за стойки ему улыбнулся молодой розовощекий бармен. За одним из столиков длинноволосый человек задумчиво и не спеша вдыхал высыпанный на стеклянную поверхность стола островок кокаина.

Больше в баре никого не было.

– Двойной эспрессо, пожалуйста, – попросил Никита и сел за один из столиков. Сидящий неподалеку волосатый тоже показался ему знакомым, но удивляться не приходилось – наверняка все еще действовал вчерашний прощальный бурхун-тэге.

«Позвонить, что ли, Полине? Чтобы никуда не ушла? – колебался Никита. – Или уже дотерпеть?..»

Позвонить девушке ему конечно же мучительно хотелось еще вчера. И когда он стоял в бесконечной пробке посреди пульсирующей Москвы, и позже, уже дома. Но каждый раз, взяв в ладонь сотовый, он откладывал его. Почему-то казалось, что любые слова, даже самые простые и нежные, могут прозвучать грубо, ненужно, нарушить грешное волшебство вечера. А потом шаманский напиток сделал проблему неактуальной…

– Здравствуйте, – знакомым голосом произнес длинноволосый человек, и Никита поднял глаза. Это был продюсер Шакальский. Борец за духовный рост отечественной попсы собственной персоной. Весеннее утро продолжало свои игры.

– Вы позволите?.. – Не дожидаясь ответа, тот аккуратно протер салфеткой оставшуюся на стекле кокаиновую пыль и, прихватив недопитый стакан апельсинового сока, пересел, оказавшись напротив.

Выглядел Шакальский так, как ему и полагалось. «Как король пидарасов!» – сказал бы Витек. Дорогой легкий плащ легкомысленной расцветки, поблескивающие от лака седоватые пряди, ухоженные до неприличия пальцы, в ухе сережка – платиновый гвоздик с режущим глаз бриллиантом. Даже кокаин он, как выяснилось, нюхал не через обычную соломинку, а через свернутую трубочкой купюру в сто евро, которая теперь непринужденно торчала из нагрудного кармана его расстегнутого плаща, и в этом была, нужно признать, своя стильная старомодность. Продюсер – понял Никита – был похож на старого хиппи, вовремя выбравшего капитализм, но хранящего верность идеалам юности.

– Знаете, я очень рад, что мы встретились… Это редкая удача…

– Да что вы говорите! – весело среагировал Никита.

Получилось, наверное, слишком иронично, потому что Шакальский посмотрел на него с усталой мудростью.

– Вы, я вижу, все еще обижаетесь на меня, Никита. А поверьте – совершенно напрасно…

– Я обижаюсь только на близких людей, – жестко ответил Никита. – Остальные мне ничего не должны.

Он с удивлением почувствовал, что его злость на Шакальского, оказывается, вовсе не улетучилась, жила в нем, ждала своего часа, спрятанная под ворохом бурных событий – радостных и не очень…

Продюсер в задумчивости потер наманикюренным пальцем висок.

– Именно поэтому я и хотел увидеть вас… Боюсь, что из-за вашего друга Баклана я кажусь вам неизвестно кем…

– Перестаньте, Шакальский. Во-первых, Баклан мне не друг… – Никита кивнул принесшему кофе бармену и дождался, пока тот отойдет. – А во-вторых, очень даже известно. Вы кажетесь мне стареющим педерастом, который, пользуясь своим влиянием в мире шоу-бизнеса, пялит в жопу понравившихся ему мальчиков…

Продюсер, сцепив зубы, поморщился, словно от боли.

А Никита запоздало сообразил, что ведет себя глупо и нагло, – самого Шакальского, конечно, можно было не бояться, но в его машине где-нибудь поблизости наверняка сидела охрана – какой-нибудь жуткий бывший спецназовец с кулаками, похожими на гантели. А то и два.

Повисла неловкая пауза. Продюсер заговорил первым.

– Думайте, что вам угодно, Никита. Тогда… ну, тогда… я ни к чему не собирался вас принуждать. Вы нравились мне, да… Впрочем, сейчас это уже неважно… Я просто хочу, чтобы вы знали: я никогда, слышите, ни разу в жизни никого не брал силой. Любовь и насилие несовместимы…

– Любовь? – Никита постарался спросить без всякой иронии, но у него не очень получилось.

Шакальский в грустной задумчивости повертел стакан с недопитым соком, словно любуясь его ядовитым желтым цветом.

– Ох уж эта наша родная российская гомофобия… Вы же цивилизованный человек, Никита, неужели даже вам не приходило в голову, что другие люди попросту отличаются от вас?.. Что они – иные, да, но тоже хотят любви, верности, нежности? Что они тоже имеют право на счастье?! Никогда не думали об этом?..

«Много чести, чтобы я о вас, пидарасах, думал…» – хотел ответить Никита, но, вспомнив свои недавние опасения, сдержался.

– Что такое счастье, – продолжил Шакальский, не дождавшись ответа, – если не возможность сделать счастливым другого человека? Причем тоже испытывая при этом счастье. И потом, в мире, где почти все делается, как вы изволили выразиться, «через жопу», выражать при ее помощи любовь – не самое большое злодеяние, поверьте…

– Вам виднее… – тихо буркнул Никита. Разговор начал его раздражать.

Продюсер посмотрел на часы – не самый дорогой, но явно настоящий «Ролекс».

– Извините, мне пора… – Он поднялся из-за стола, но вдруг замер, словно забыл сказать или сделать самое главное. – Да, и конечно же поздравляю вас. Это – настоящий, феноменальный успех. И вы его заслужили… До свидания…

«Прямо-таки – феноменальный… Что это он?..» – удивленно подумал Никита, провожая взглядом удаляющуюся фигуру в длинном плаще.

Он увидел Шакальского еще раз – сквозь стеклянную стену салона, садящимся в явно только что выгнанный после предпродажной подготовки автомобильчик. Никакой охраны рядом с ним не было. Был мальчик – совсем еще молодой, почти ребенок, худенький и белокурый, задыхающийся от искреннего счастья гермафродит небесный…

Но вместо привычного злобного отвращения Никита почувствовал лишь радость, что он сам не «иной», а самый что ни на есть «нормальный», и скоро поедет на совсем новой смешной машинке к девушке – нежной, рыжеволосой, с испуганно-радостными искорками в зеленых глазах…

– Никита, милый, скажи честно, ты что-то принимаешь?..

Расположившись на брошенном на пол покрывале, они ели разрезанную на ломти огромную пиццу, запивая ее красным вином. Оглушенная счастьем Полина сидела на подушке, Никита прислонился спиной к дивану. Второй подушки у девушки попросту не оказалось, и эта мелочь почему-то наполнила душу Бугрова щенячьим мальчишеским счастьем…

Сколько раз они занимались любовью, он не помнил. Больше четырех, но вот все, что было потом, смешалось в длинный, как сон, клубок из страсти, усталости, нежности и еще каких-то потрясающих вещей, не имеющих имени…

Ели они в третий раз. Сначала впитавший уроки Циммершлюза Никита заказал в модном ресторане бутылку «Просеко» и икру. Затем им привезли из «Фудзи» три набора суши и бутылку саке. Теперь наступила очередь обыкновенной пиццы. С каждым разом еда становилась проще и питательней. И дело было не в деньгах, деньги у Никиты были, просто их молодые тела с каждым разом все более требовательно гудели от голода. Животно требовали жизни и силы…

Сколько времени – часов или дней – прошло и что происходило за зашторенными окнами в жизнь, они не имели понятия. В одну из сладостно-томительных пауз, вдыхая медовый запах волос любимой, Никита выслал Марику игривую SMS-ку. «Ночевать не приду, не волнуйся. Целую нежно, твой Ники» и получил царственно-краткий ответ – «Здоровья в любви! Нарком Циммершлюз».

О «мини», которую Никита специально поставил прямо под окнами, не было сказано ни слова. И не потому, что он постеснялся или решил приберечь сюрприз на потом. Так вышло…

Полина не просто была дома, когда он позвонил в хлипкую дверь ее съемной квартирки. Она ждала его. Резко открыла, едва он успел коснуться кнопки звонка, – напряженная, как струна, в полудетском банном халате поверх голого трепещущего тела, – бросилась ему на шею, горячо зашептала на ухо нежно-стыдное… И мир, сначала вздрогнув, медленно поплыл куда-то по невидимому кругу, а затем и вовсе исчез, словно в нем остались только они, большой мальчик и большая девочка, задыхающиеся от наслаждения и благодарности на тесном однокомнатном островке чужого жилья… И все автомобили мира исчезли вместе с самим миром, даже яркий жучок, с трудом забравшийся на шершавую серую полосу тротуара.

Какой была Полина? Никите поздно было отвечать себе на этот вопрос. Потому что сейчас она уже стала его частичкой – стыдливо-жадной, чувственной, родной. Он не помнил, говорил ли ей, что любит, наверняка говорил, – там, в радужных судорогах счастья, вообще не было слов, которые они не могли или не захотели бы сказать друг другу…

– Принимал, да, любимый? – в счастливом изнеможении повторила Полина.

Она положила в коробку недоеденный ломоть пиццы, по-детски вытерла губы ладошкой и, взяв стакан с вином, придвинулась ближе, положив голову на плечо любимого.

– Раньше нюхал… – с честным безразличием ответил Никита.

– Я не об этом, глупый мой… Раньше все нюхали… – Девушка поцеловала его в голое плечо. – Я в смысле – виагру или что-то такое…

– Виагру? – удивленно спросил Никита. – А что это?.. А, это… Да ты что…

Он даже тихо рассмеялся, представив, как судорожно глотает какую-то таблетку, стоя перед дверью девушки. Смешно… Виагрой для Никиты было само ее медовое тело, виагрой был каждый ролл суши, каждый глоток вина, каждый вдох…