Источниковедение Коллектив авторов

От исследования исторического источника как самодостаточного социокультурного феномена вернемся к «вспомогательной» составляющей источниковедения – формированию источниковой базы исторического исследованию и анализу вовлеченных в исследование исторических источников.

Необходимо различать понятия «источниковая база исторического исследования» и гораздо реже встречающееся – «источниковедческая база исторического исследования»: о последней можно говорить, когда историк не проводит сам все процедуры источниковедческого анализа, а привлекает к исследованию результаты специальных источниковедческих работ.

3.1. Рефлексия источниковой базы как атрибут научного исследования

Осознанное/отрефлексированное формирование источниковой базы – непременная характеристика строгого научного исследования. В последние годы очевидным образом на второй план отходят исследования монографического характера, предполагающие строгое отношение к формированию источниковой базы с обязательным обоснованием ее репрезентативности и последовательным выявлением информационных возможностей вовлекаемых в исследование исторических источников. Все ольшее распространение получают работы эссеистского характера, в которых излагаемая автором идея подкрепляется, а чаще – иллюстрируется отдельными примерами из исторических/историографических источников[788]. Но и в этом случае осознанное отношение к вовлекаемым в исследование историческим источникам не помешает, но будет способствовать большей убедительности предлагаемых автором построений и выводов.

Далее речь пойдет об источниковой базе квалификационной работы, поскольку, во-первых, в ней предъявляются наиболее строгие и отчасти формализованные научным сообществом требования к описанию и анализу источниковой базы, а во-вторых, именно этот вид исследования должен будет выполнить каждый студент (магистрант) на завершающем этапе обучения.

Описание путей формирования и характеристика источниковой базы исследования, наряду с анализом историографии, обычно помещается во введении к работе. Необходимо помнить, что введение – чрезвычайно важная часть работы, имеющая первостепенное значение при презентации результатов проведенного исследования, и отнестись ответственно к его написанию[789]. В отдельных случаях характеристика источниковой базы и анализ историографии могут быть вынесены в отдельную главу, что не избавляет от необходимости их краткой характеристики во введении, поскольку именно оно создает первое впечатление о степени фундированности работы.

Если мы обратимся к квалификационным работам разного уровня: от курсовых и дипломных работ студентов (выпускных квалификационных работ бакалавров и магистров) до диссертаций (и их авторефератов) на соискание ученых степеней кандидата и доктора исторических наук, – то обнаружим несколько вариантов наименования той части введения, где речь идет об источниках. Весьма часто встречается «Обзор источников». Такое наименование нельзя признать корректным и, соответственно, его следует избегать: оно неверно передает суть осуществляемой исследовательской операции, поскольку ваша задача не обозреть попавшие в поле вашего зрения источники, а целенаправленно сформировать источниковую базу для решения поставленной в исследовании проблемы.

Продумать смысл реализуемой исследовательской процедуры и точно выразить его в названии чрезвычайно важно. В подкрепление этой мысли можно вспомнить афоризм из известного мультфильма: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет».

Наиболее точным образом суть проделываемой работы выразит наименование «Формирование источниковой базы исследования и ее характеристика». Впрочем, при отчетливом понимании смысла исследовательских процедур это наименование может быть редуцировано до «Источниковая база исследования».

3.2. Формирование источниковой базы исследования и обоснование ее репрезентативности

Формирование источниковой базы – один из наиболее важных этапов работы, поскольку от него зависит все последующее исследование. В самом деле, если некорректно подобраны источники, т. е. пропущены важные для решения поставленной в работе проблемы и привлечены лишние, не дающие информации для ее решения, а только создающие информационный шум, то и все дальнейшее исследование пойдет в уже заданном подбором источников направлении.

При формировании источниковой базы можно выделить две стратегии: первая – стремление привлечь как можно больше исторических источников (в идеале – все), имеющих (могущих иметь) отношение к проблематике исследования; вторая – строгий отбор источников в зависимости от целей исследования при соблюдении принципа необходимости и достаточности.

Конечно, второй подход выглядит более привлекательным, поскольку очевидным образом позволяет сэкономить исследовательские усилия, но первый по-прежнему остается весьма востребованным. Давайте попытаемся разобраться в причинах.

Для осмысленного отношения к формированию источниковой базы исследования необходимо понимать его парадигмальные основания. Мы не случайно в первом разделе при определении понятия «исторический источник» уделили столь много внимания не только парадигмальным, но и мировоззренческим различиям в подходах к базовому понятию источниковедения: эти различия проявляются на каждом этапе исследования, в том числе и при формировании его источниковой базы. Стремление вовлечь в исследование как можно больше источников обусловлено представлением о самоценности любого «добываемого» из этих источников исторического факта, который при таком подходе расценивается как устойчивый «кирпичик» как актуального, так и потенциального исторического построения.

Еще в середине XVIII в. Г. Ф. Миллер (1705–1783) утверждал необходимость вовлечения в исследование всей информации источников, даже той, которая, на взгляд историка, не заслуживает доверия:

Я сам себе насилие делаю, когда все в Тобольском летописце описуемые чудеса объявляю: однако ж оных совсем оставить не можно. Должность истории писателя требует, чтоб подлиннику своему в приведении всех, хотя за ложно почитаемых приключений верно последовать. Истина того, что в историях главнейшее есть, тем не затмевается и здравое рассуждение у читателя вольности не отнимает[790].

Но наибольшее распространение такой подход получил в связи с так называемым позитивизмом в исторической науке. Характеризуя исследовательскую программу позитивизма, британский историк Р. Дж. Коллингвуд (1889–1943) пишет:

С энтузиазмом включившись в первую часть позитивистской программы, историки поставили задачу установить все факты, где это только можно. Результатом был громадный прирост конкретного исторического знания, основанного на беспрецедентном по своей точности и критичности исследовании источников. Это была эпоха, обогатившая историю громадными коллекциями тщательно просеянного материала <…>. Лучшие историки этого времени <…> стали величайшими знатоками исторической детали. Историческая добросовестность отождествлялась с крайней скрупулезностью в исследовании любого фактического материала. Цель построения всеобщей истории была отброшена как пустая мечта, и идеалом в исторической литературе стала монография[791].

Напомним, что другой британский историк А. Тойнби (1889–1975) видел в этой тенденции наследие «духа индустриализма», когда деятельность по добывания исторического сырья рассматривается как ценная сама по себе[792]. В советской исторической науке этот подход достиг своей вершины в 1970х годах, когда развернулась дискуссия на тему, означает ли сформулированное В. И. Лениным (1870–1924) в статье «Статистика и социология» (1917) требование «привлечения всей совокупности фактов без единого исключения» необходимость привлечения всей совокупности исторических источников «без единого исключения»[793]. С позиции нынешнего дня эта дискуссия выглядит как историографический казус, впрочем весьма наглядно представляющий некоторые особенности советской исторической науки.

Так как же грамотно сформировать источниковую базу исследования, сэкономив при этом исследовательские усилия?

И снова возвращаемся к определению понятия «исторический источник» и основной классификационной единице источниковедения – виду исторических источников. Исторический источник объективирует автора, действующего в определенной культуре, а саму культуру презентирует система видов исторических источников. Исследователь, отчетливо понимающий, какой вид деятельности он собирается изучать, при формировании источниковой базы ориентируется в первую очередь на те виды исторических источников, которые порождены в соответствующей сфере деятельности. Например, выше уже отмечалось, что в случае законодательных источников их видовые характеристики наиболее полно реализуются в официально опубликованном тексте закона, но если мы изучаем законотворческий процесс, то нам потребуются черновые варианты, тексты с редакторской правкой и т. д.

Такой подход к ормированию источниковой базы призван также обеспечить ее репрезентативность, т. е. достаточность для корректного решения поставленной проблемы. Естественно, что источниковая база исторического исследования почти никогда не исчерпывается источниками того вида, которые мы признали основным. Но вовлечение в исследование дополнительных источников обусловливается уже не столько постановкой проблемы, сколько намеченными историком путями ее исследования.

3.3. Характеристика источниковой базы исследования

Характеристика источниковой базы исследования проходит в два этапа: структурирование источниковой базы и выявление информационного потенциала формирующих ее исторических источников.

При структурировании источниковой базы важно четко различать понятия классификации и систематизации. Напомним, что классификация – системообразующая научная процедура распределения объектов познания по группам (таксонам) по присущему самому объекту классификации значимому признаку. Систематизация – распределение исследуемых объектов (исторических источников) по группам по признаку, выбранному исследователем в соответствии с целями и задачами исследования, или нескольким таким признакам.

К все еще часто встречающимся, но уже явно устаревшим стереотипам при описании структуры источниковой базы относится деление исторических источников на архивные и опубликованные или на опубликованные и неопубликованные. Нахождение исторического источника в архиве или наличие публикации совершенно очевидно не выступают имманентными характеристиками самого источника. С этим стереотипом тесным образом связано дискурсивное клише при характеристике новизны исследования: новизна исследования состоит в том, что в научный оборот вводятся хранящиеся в архиве, ранее не публиковавшиеся исторические источники. Когда предметом особой гордости исследователя становится то, что он вовлек в исследование «новые», «архивные» источники, и именно в этом он видит свою заслугу, хочется задать вопрос: а что изменилось в науке от того, что привлечены новые источники, и если десятки, а то и сотни лет эти источники никто не востребовал, то что за необходимость обращаться к ним именно сейчас, в современной социокультурной ситуации, при актуальном состоянии науки?

В исторических исследованиях по-прежнему весьма распространена систематизация исторических источников по социальной (классовой) принадлежности их авторов или по их мировоззрению. Эту проблему мы затрагивали, рассматривая характеристику автора при изучении происхождения исторического источника в ходе источниковедческого анализа. Здесь же подчеркнем редко осознаваемую историками опасность такого подхода: применяя этот критерий систематизации, историк рискует попасть в замкнутый круг. Например, при изучении общественно-политической направленности российских газет исследователь систематизирует их на дворянские и буржуазные или на демократические, либеральные и консервативные, а потом начинает изучать взгляды, которые выражали эти издания, и неизбежно приходит к «неожиданному» выводу: демократические издания выражали демократические взгляды, либеральные – либеральные, консервативные – консервативные… Чтобы этого избежать, систематизацию источников необходимо продумывать самым тщательным образом, соотнося с целями и задачами исследования.

Но в любом случае при характеристике источниковой базы исторического исследования необходимо провести классификацию исторических источников по типам и видам, что позволит наиболее корректным образом выявить их информационные возможности, в том числе и за счет экспликации социокультурного контекста, представленного системой видов исторических источников. Второй этап – выявление информационного потенциала формирующих источниковую базу исторических источников – проходит по правилам источниковедческого анализа, изложенным в первой главе этой части учебного пособия.

Археография (от др.греч.  – древний и  – пишу) – дисциплина, изучающая историю, методику и практику публикации исторических источников. Этот термин был заимствован из западноевропейской исследовательской литературы, в которой, однако, понимался в более узком смысле – как систематическое описание рукописей. Ныне соответствие археографии видится в западноевропейском понятии «публикациеведение» (dition, publication, Editionskunde).

Изучение истории археографии, методики и практики публикации исторических источников реализуется как в специальных исследованиях, так и в виде разработки правил, методических рекомендаций. Часто самостоятельный научный интерес представляют археографические предисловия к публикациям источников.

Дореволюционный опыт археографии был обобщен в «Правилах издания Сборника грамот Коллегии экономии» (1922), разработанных А. С. Лаппо Данилевским. В дальнейшем издавались правила и методические рекомендации, реализованные в наиболее масштабных публикациях исторических источников и имеющие самостоятельное научное значение: «Проект правил издания трудов В. И. Ленина (1926, сост. С. Н. Валк), «Правила издания исторических документов» (1955), «Методика издания древнерусских актов (1959, сост. А. А. Зимин), «Правила издания документов советского периода» (1960), «Проект инструкции для подготовки к изданию“ Писем и бумаг Петра Великого”» (1962, 1975, сост. Т. С. Майкова), «Принципы издания эпистолярных текстов» (1964), «Методические рекомендации по изданию и описанию Литовской метрики» (1985, сост. А. Л. Хорошкевич, С. М. Каштанов), «Методические рекомендации по изданию“ Актов Русского государства”» (1987, сост. С. М. Каштанов), «Правила издания исторических документов в СССР» (1956, 1969, 1990) и др.

Масштабные публикации исторических источников, как правило, сопровождаются археографическими предисловиями, содержащими специально разработанные для них модифицированные, часто оригинальные археографические подходы, – такими как предисловия Л. В. Черепнина (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI в. М.; Л., 1950; Акты феодального землевладения и хозяйства XIV–XVI вв. М., 1951. Ч. 1), А. Н. Насонова (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов.

М.; Л., 1950; Псковские летописи. М., 1955. Вып. 2), М. Н. Тихомирова (Полное собрание русских летописей. М.; Л., 1949, 1959. Т. 25, 26; Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1951 г.). М., 1953), И. А. Голубцова (Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI в. М., 1952. Т. 1), А. А. Зимина (Акты феодального землевладения и хозяйства XIV–XVI вв. М., 1956. Ч. 2), А. В. Арциховского (Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1953–1954 гг.). М., 1958), И. А. Булыгина (Акты Русского государства 1505–1526 гг. М., 1975), Е. А. Мельниковой (Скандинавские рунические надписи: новые находки и интерпретации. М., 2001), Л. А. Кириченко и СВ. Николаевой (Кормовая книга Троице-Сергиев а монастыря 1674 г. М., 2008).

Специально археографические практики анализировались в трудах Н. П. Лихачева, А. С. Лаппо-Данилевского, С. Н. Валка, СМ. Каштанова, Б. Г. Литвака, Г. И. Королева. Вопросы предмета, задач, понятийного аппарата археографии разрабатывались в трудах С. Н. Валка, М. С. Селезнева, СО. Шмидта, А. Д. Степанского, В. П. Козлова, Е. В. Старостина, В. А. Черных, Е. М. Добрушкина и других авторов.

Глава 1

Бытование источников в рукописной и книгопечатной традициях

Репертуар рукописной книжности был весьма широк; кроме литературы религиозного содержания в обиходе средневекового читателя находились приключенческие романы, научные трактаты, исторические сочинения и т. д. Единственной возможностью распространения сочинений до изобретения книгопечатания была их переписка. Скриптории действовали при монастырях, но кроме таких крупных центров рукописной книжности размножение рукописей былодоступно для всякого, обладающего соответствующими возможностями и способностями.

Формы бытования источников в пределах рукописной традиции: копирование, редактирование, сведение, составление сборников – были обусловлены насущными политическими, экономическими, религиозными, культурными потребностями общества, его структур и ячеек. Летописные своды были призваны изложить историю с точки зрения того или иного феодального центра, либо, напротив, с общерусской позиции. В актовые копийные книги вносились документы о феодальном землевладении, призванные в случае необходимости подтвердить права церковного или светского феодала. Разрядно-родословные сборники содержали документы, подтверждающие высокий статус того или иного рода, древность его службы государю.

Именно такие потребности снимали вопрос о подлинности вводимых в культурную среду источников. Служилые люди изготавливали и представляли фальсификаты, которые должны были подтвердить древность их службы, монастыри – поддельные грамоты о своем землевладении: вкладные, данные, жалованные грамоты. Широко был востребован на Руси «Константинов дар», вошедший в 60ю главу Стоглава. Фабрикация таких подделок не была любовью к искусству, как у антикваров XVIII–XIX вв. (А. И. Бардина, И. И. Сулакадзева) или у писателей-романтиков, приверженцев неоязычества (впрочем, бескорыстность такой любви остается недоказанной). К историческим источникам средневековые переписчики относились в основном утилитарно.

Возникший в Европе и получивший распространение на Руси типографский способ размножения текстов (который не отменил рукописной репродукции) уже вполне соответствует современному пониманию публикации (в буквальном значении – приведения в известность народу, публике).

Он стал новым способом решения тех же насущных для общества задач, а также возможностью распространения нужных государству идей, часто путем публикации исторических источников.

Важно подчеркнуть, что как до изобретения книгопечатания, так и после размножение (публикация) источников долго не решало научных задач, а было подчинено задачам практическим. Эти практические задачи, продиктованные универсальными, отмечаемыми у различных цивилизаций в разное время потребностями общества, актуальны и сейчас и, вероятно, сохранятся в перспективе.

Так, незадолго до принятия Петром I императорского титула царь инициировал издание на русском и немецком языках грамоты 1514 г. императора Максимилиана I великому князю московскому Василию III[794]. Интерес к этому акту понятен – в ней московский великий князь титулуется «великим государем цесарем», «божиею милостью цесарем», т. е. оказывается на равных с императором Священной Римской империи. Публикация доказывала, что «высокое достоинство за толко уже лет всероссийским монархам надлежит». Тираж изданной грамоты составил 310 экземпляров, но и подлинник Петр I показывал, по словам ганноверского резидента Х. Ф. Вебера, «всем и каждому», предоставляя возможность снять с него копии[795]. Таким образом общественное мнение, как внутри страны, так и за рубежом, готовилось к преобразованию России в империю. Публикация исторического источника стала элементом пропаганды.

Изобретение книгопечатания никак не изменило отношения к фальсифицированным источникам: государственная или иная целесообразность не только не исключала, но, скорее, предполагала влияние на общественное сознание посредством заведомых подделок[796]. Уже упоминавшийся «Константинов дар», разоблаченный на Западе в качестве фальсификата в 1517 г., перешел в печатную Кормчую. Борьба со старообрядчеством, которая, по мнению иерархов Петровской эпохи, оправдывала любые средства, вызвала к жизни четыре (две в 1718 и две в 1720 г.) публикации известного подлога – «Соборного деяния, бывшего в Киеве 1157 г., на армянина Мартина Мниха»[797]. Вероятно, своеобразно понимаемое теми или иными энтузиастами общественное благо служит продолжению этой традиции – уже в век компьютерных технологий тиражируются доказанные подделки: от «Влесовой книги» до «Протоколов сионских мудрецов» и «Плана Даллеса».

Глава 2

Развитие научных подходов к публикации источников

Публикация источников для решения собственно научных задач ознаменовала появление археографии как вспомогательной исторической дисциплины. Так, В. Н. Татищев подготовил первые научные публикации Русской Правды и Судебника 1550 г. В дальнейшем публикациями исторических источников активно занимались Академия наук, Общество истории и древностей российских при Московском университете, Комиссия печатания государственных грамот и договоров, Археографическая комиссия, Русское историческое общество, отдельные специалисты-историки.

В XVIII–XIX вв. сложилось расширительное понимание археографии. Под таковой стали подразумевать не только и не столько публикацию, но и поиск, собирание и описание письменных источников. В таком широком смысле термин «археография» вошел в название Археографической экспедиции Императорской академии наук (1829–1834), затем – аналогичных экспедиций ряда университетов и музеев, Археографической комиссии (с 1834 г. при Министерстве народного просвещения, в дальнейшем в качестве самостоятельного научного учреждения, в 1922–1926 при РАН, с 1956 г. при Отделении истории АН СССР) и ряда аналогичных по уставным функциям структур в столицах и на периферии (Киевская, Виленская, Кавказская археографические комиссии). Уже в XX в. широта и разнородность задач археографии потребовали осмысления структуры этой дисциплины. Стали выделять полевую археографию (практическая деятельность по поиску документов «в поле», т. е. у населения той или иной территории, в провинциальных архивохранилищах), камеральную археографию (описание письменных источников, составление перечней, описей) и собственно археографию, для которой, чтобы отличать ее от вышеназванных, был введен термин «эдиционная археография». Сейчас такое членение археографии не представляется особенно удачным. Задачи, стоящие перед полевой и камеральной археографией, либо исключительно практические, либо совпадают с задачами архивной эвристики и архивоведения. Вычленение из археографии полевой и камеральной потребовало введения непереводимого на европейские языки понятия «эдиционная» – такое определение для европейских понятий dition, Editionskunde становится тавтологичным.

Для этого этапа развития археографии характерен подход к источнику как к своего рода резервуару для извлечения фактов, необходимых для историописания. Это диктовало внимание к событийной канве, представленной в публикуемых источниках, и равнодушие к иным их свойствам. Отсюда отличительная черта археографии XVIII–XIX вв. – модернизация графики и грамматического строя публикуемых источников.

Потребовался определенный уровень развития филологии, источниковедения, текстологии, вспомогательных исторических дисциплин, чтобы эти отрасли знания начали задавать свои собственные вопросы источнику, а значит – предъявлять свои собственные требования к его публикации.

Уже в самом конце XIX в. в интересной (и крайне нелицеприятной[798]) дискуссии между А. И. Юшковым[799] и Н. П. Лихачевым[800] были подняты вопросы об отборе источников для публикации, необходимости и степени вмешательства археографа в текст публикуемого источника, способе обозначения такого вмешательства и т. д.

С конца 1940х годов и до конца XX в. развитие археографии все больше диктовалось потребностями источниковедения, что повысило интерес публикаторов к внешней стороне рукописи. В основу разрабатываемых археографических принципов легла необходимость максимально представить возможности источника при его публикации для развития широкого спектра исторических дисциплин и филологии. Таким образом стандарт публикации стал включать описание иидентификацию филиграней и почерков, кодикологическое исследование рукописи, развернутый научно-справочный аппарат. Вышедшие из употребления буквы воспроизводились, а не заменялись современными, вмешательство публикатора в текст источника обозначалось условными знаками либо в примечаниях. Это делало публикацию источника достаточно трудоемким процессом, однако образцы реализации таких подходов составили золотой фонд отечественной археографии.

Между тем такой скрупулезный подход, делавший публикацию источника «штучным товаром» и требовавший серьезной профессиональной подготовки археографов, шел вразрез с идеологически ориентированными запросами к исторической науке. От историков требовалось оперативно и в больших количествах готовить разнообразные сборники источников по истории гражданской войны, истории освободительной или классовой борьбы и т. д., которые должны были издаваться солидными тиражами и широко использоваться в пропаганде. «Переведенные» с дореволюционной на современную орфографию источники должны были быть понятны максимально широкому кругу потенциальных читателей.

Следствием этих разнонаправленных тенденций стало разделение археографических подходов к публикации источников Средневековья и более поздних. В качестве условной грани в правилах, разработанных в 1948–1949 гг. И. А. Голубцовым, был выбран 1505 г. – дата смерти московского великого князя Ивана III. Произвольность этой даты (в «Правилах издания исторических документов…» 1958, 1969 и 1990 гг. она заменяется «началом XVI в.») вполне признана и, как показывают опыты последующего времени, не всеми учеными она безоговорочно принята в качестве границы, оправдывающей смену подходов.

Дело в том, что в ряде случаев вышедшие из употребления буквы важны не только для адекватной передачи грамматического строя источника и его палеографических особенностей, но и для понимания его смысла. Хрестоматийный пример этому – название «Война и мiръ», но не романа Л. Н. Толстого, а поэмы В. В. Маяковского (1916). В русском языке до его реформы в 1918 г. одинаково звучащие слова различались написанием и значением: «мiръ» («общество, окружающий мир» – делать что-либо «всемъ мiромъ», «съ мiру по нитке», «на мiру и смерть красна»), «миръ» («противоположность войне, спокойное состояние» – «лучше худой миръ, чемъ добрая ссора»), «мръ» (ароматическое масло, употреблявшееся с религиозных обрядах – «мропомазание»). Если Л. Н. Толстой, вопреки распространенной мифологеме, имел в виду противопоставление «война / не война», то В. В. Маяковский использовал здесь игру слов; при модернизации графики замысел автора совершенно не ясен читателю.

Таким образом, проблема сохранения вышедших из употребления букв или замены их современными вряд ли может быть соотнесена лишь с археографией источников Средневековья и раннего Нового времени. Принципиальное значение она приобретает при публикации источников, возникших после петровской реформы кириллического алфавита (1710)[801]. Не менее важное значение имеет сохранение вышедших из употребления букв и при публикации источников 1918–1950х годов – времени, когда активно действовали (сначала в России, затем в эмиграции) противники советской власти. Как известно, реформа русской орфографии 1918 г., хотя она и готовилась еще в дореволюционный период, воспринималась представителями политической и духовной оппозиции большевизму как инициатива советского правительства и лично наркома просвещения А. В. Луначарского. Реформа принципиально не была принята на территориях, контролируемых белогвардейскими правительствами, отвергнута и русским зарубежьем. Кроме политически мотивированного неприятия реформы (И. А. Бунин) она критиковалась с позиций лингвистики (Н. С. Трубецкой), защиты национальной культуры (И. А. Ильин), эстетики (В. И. Иванов).

Получается, что воспроизведение знаменитого высказывания И. А. Бунина («По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевицкаго правописанiя. Ужъ хотя бы по одному тому, что никогда человческая рука не писала ничего подобнаго тому, что пишется теперь по этому правописанiю»[802]) по нормам собственно «большевицкаго» правописания делает это высказывание нелепым и совершенно лишает его смысла.

Модернизация орфографии при публикации источников послереволюционного периода, придерживающихся дореформенных норм орфографии, – прямое насилие публикатора над источником, навязывание автору, сделавшему свой политический, культурный и т. д. выбор, представления публикатора о проблеме. В этом случае вопрос переносится из собственно научной в этическую плоскость, хотя и с точки зрения соответствия публикуемого текста оригиналу такой подход приближается к прямой фальсификации. Ведь понятно, что ни П. Н. Врангель, ни А. И. Деникин, ни иные деятели антибольшевистского движения попросту не могли в такой форме демонстрировать свою поддержку советской реформы орфографии. Таким образом, публикация документов деятелей белогвардейских правительств и русской эмиграции по нормам реформированной орфографии в качестве общего правила недопустима; оправдана она лишь тогда, когда на это «уполномочивают» источник и его автор.

Другим следствием легализации упрощенных подходов к публикации исторических источников, кроме разделения на «археографию до 1505 г.» и «археографию после 1505 г.», стало обособление с 1950х годов крупных разделов археографии на основе вида или групп видов письменных источников (в основном средневековых), выступающих объектом публикации (актовая археография, археография древнерусской литературы, летописная археография)[803]. Собственные принципы разработали археография берестяных грамот и филология – они весьма далеки от упрощения принципов публикации.

В ситуации постмодерна наблюдался отход от академических принципов археографии, сформировавшихся к середине 50х годов XX в. и совершенствовавшихся впоследствии. Характерно, что критика сложившихся подходов находится во вненаучном поле, оперируя трудностями набора, увеличением сроков подготовки публикации, возрастанием возможности ошибки при передаче текста «усложненным» способом и т. п. К аргументам, претендующим на научный характер, с определенной натяжкой можно отнести интересы некоего историка «общего профиля» – обобщенной фигуры «специалиста», которого вслед за историописателями XVIII–XIX вв. интересует лишь «фактическая сторона», «смысловое содержание» источников[804]. Тем самым предполагается (а часто и довольно агрессивно навязывается) возврат к археографии периода историописания XVIII–XIX вв. либо даже более раннего времени. Между тем историческая наука (и источниковедение в частности) прошла с тех пор большой путь. Современных историков и источниковедов как раз интересуют те особенности источников, которые предлагается игнорировать. Именно эти особенности способны содействовать приращению исторического знания средствами палеографии, дипломатики, кодикологии, филиграноведения и иных отраслей исторического знания.

Обращение к фактической стороне источника представляется тем более архаичным, что само понимание факта, как оно представлено в историографии прошлых веков, претерпело значительные изменения. Характерно, что именно теоретик и практик археографии специально обратился к изучению факта, придя, во-первых, к выводу о «невозможности чисто механического выделения отдельного факта из потока реальности», во-вторых – к осознанию его многогранности[805]. Для С. М. Каштанова факт не монолитен; исследователь выделяет «факты-поступки», «факты-стремления», «факты-стереотипы», «факты-процессы» и т. д. Не оценивая размышления автора с точки зрения науковедения (похоже, что факт в построении С. М. Каштанова коррелирует с исследовательской задачей), следует взглянуть на них с позиции археографии в ее «упрощенном» варианте. Какой же факт ожидают получить из источника, опубликованного по «упрощенным» правилам, историки «общего профиля»?

И тенденция к упрощениюархеографических подходов, и тенденция к их совершенствованию выступают хоть и разнонаправленными, но магистральными направлениями археографии. Оба направления сосуществуют в тех же познавательных полях, в которых находятся социально ориентированное историописание и научная история.

«Правила издания…» 1990 г. заслуживают отдельного рассмотрения как очевидный итог развития археографии в советский период, обобщивший опыт публикации исторических источников и во многом заложивший существующие сегодня подходы.

«Правила…» различают три типа издания источников, определяемых их целевым назначением. Цель научных изданий – не только представить текст, но и исследовать историю источника, внешние особенности рукописи, словом, представить результат источниковедческого, палеографического, текстологического, эвристического и т. д. исследования публикуемого текста. Все стороны такого комплексного исследования должен отражать научно-справочный аппарат публикации. Научно-популярный тип издания как в принципах передачи текста, так и в построении научно-справочного аппарата адаптирован для широкого круга читателей; издания учебного типа подчинены целям преподавания – они должны соответствовать учебной программе, предусматривающей выработку навыков самостоятельной работы учащихся с историческими источниками. «Правила…» подчеркивают, что не только первый, научный, тип издания, но и научно-популярный, учебный типы издания основаны на научных принципах.

Помимо типов изданий «Правила…» определяют их виды: пофондовые, тематические, издания документов одной разновидности или одного лица. Пофондовые публикации «Правила…» относят исключительно к изданиям научного типа, другие виды публикаций могут быть как научными, так и научно-популярными, учебными.

В «Правилах…» издания систематизируются также по формам и способам публикации. Они называют такие формы, как корпус (свод), серия, сборник, моноиздание, альбом, буклет, плакат, публикация в периодических и продолжающихся изданиях, публикация в приложениях к научным или научно-популярным работам либо в их тексте. По способу издания публикации разделяются на типографские (наборные) и факсимильные.

Основной объем «Правил…» посвящен технологии подготовки публикации. Они детально регламентируют такие операции, как выявление и отбор источников для публикации, выбор текста с учетом его редакций, изводов и вариантов, передача текста публикуемого источника. Важный момент публикации – правильное археографическое оформление документа, включающее составление заголовка (он должен включать указания даты, разновидности, автора и адресата, кратко характеризовать содержание) и легенды, задача которой – представить поисковые данные, архивную и археографическую судьбу, а также внешние признаки источника.

Особые требования «Правила…» предъявляют к научно-справочному аппарату издания. Он включает в себя предисловие (с исторической и археографической частями), примечания (текстуального характера и «по содержанию»; сейчас их принято называть комментариями), указатели (именной, географический, предметный), терминологический словарь, список сокращений, перечни публикуемых документов и используемых источников, оглавление.

«Правила…» 1990 г., составленные союзными научными учреждениями СССР буквально накануне распада Союза, недолго существовали в качестве нормативно-методического документа. Однако они несомненно заслуживают изучения и применения: научные принципы, на которых они основывались, высокие стандарты, задаваемые ими, делают «Правила…» актуальным ориентиром при подготовке публикаций исторических источников.

Компьютерные технологии еще кардинально не повлияли на развитие археографии, но, разумеется, предоставили широкие возможности для реализации обоих (научного и «упрощенного») подходов. В интернет-пространстве можно найти публикации исторических источников. Это страницы публикаций прошлых лет, отсканированные в форматах pdf, djvu или переведенные в формат html. Редкому и крайне дорогому в прошлом фототипическому способу публикации в Интернете соответствуют отсканированные страницы рукописей, представленные главным образом на сайтах архивохранилищ. Развитие этой практики следует приветствовать: она вводит в оборот ценные источники, труднодоступные для исследователей в регионах и за рубежом. При этом необходимо отдавать себе отчет в том, что задачи археографии в таком виде, в каком они были сформулированы к началу века компьютерных технологий, о чем было сказано выше, не сводятся только к воспроизведению и тиражированию рукописи.