Источниковедение Коллектив авторов
• принципиально важно, что концепция Гегеля собственно историческая, поскольку он не только выстраивает свою концепцию на основе накопленного к тому времени исторического знания, но и рассматривает исторический процесс как целое, имеющее свой логический конец здесь и сейчас;
• концепция Маркса имеет существенную прогностическую составляющую, поэтому строится на основе выявления закономерностей;
• применяя сравнительный метод, Гегель выстраивает также коэкзистенциальное целое, разделяя народы на две большие группы: неисторические народы и исторические, выделяемые по признаку создания государства;
• теория общественно-экономических формаций Маркса – Энгельса представляет собой типичную стадиальную теорию: каждый народ проходит одни и те же стадии развития;
• Гегель выстраивает эволюционное целое именно как целостность исторического процесса в границах выделенного им коэкзистенциального целого – тех народов, которые создали государство;
• теория Маркса как стадиальная теория не воссоздает целостность исторического процесса, потому что остается неясным, каким образом народы, каждый из которых проходит в своем развитии одни и те же ступени, сосуществуют в коэкзистенциальном пространстве.
Обратим особое внимание на то, что мы не рассматриваем здесь такие вопросы, как, например, обращение Маркса к проблеме азиатского способа производства, что, в принципе, может привести к выстраиванию коэкзистенциальной модели. Но напомним, что мы не исследуем историю становления сравнительного метода, а рассматриваем основания современных подходов (современных не в смысле их качества, а в смысле распространенности в XX в.), из марксизма же была усвоена (за пределами узкого круга академических ученых, занимающихся историей Востока) именно теория общественно-экономических формаций как стадиальная теория.
Гегель использует принцип сравнения по отношению к системообразующему фактору – созданию и изменению государства как в коэкзистенциальном, так и в эволюционном целом. Таким образом, он фактически выстраивает свою историческую теорию, проводя сравнение как в рамках коэкзистенциального, так и в рамках эволюционного целого, что будет свойственно наиболее разработанным концепциям только в XX в.
2.3. Метод сравнения в структуре цивилизационных теорий исторического процесса
XX в. поставил перед историческим знанием новые задачи, главная из которых – конструирование целостного исторического процесса, выход за пределы национально-государственных историописаний. Одним из методов воссоздания историко-культурной целостности призван был стать сравнительно-исторический анализ, который непременно должен был разворачиваться и в эволюционном, и в коэкзистенциальном плане. Второй аспект этой проблемы следует выделить особо. Если марксизм, например, давал универсальный способ сравнительного исследования в границах национальных историй путем сопоставления различных этапов истории того или иного общества с формационной моделью, то теперь ощущалась потребность охвата мировой истории как совокупности различных культур. Очевидно, что в первом варианте сравнение нацелено на выявление общего у конкретной национальной истории с формационной моделью, во втором варианте предполагается акцент на выявлении различий.
Наиболее тщательно метод сравнительного исследования и его место в построении целостной картины исторического процесса описывает О. Шпенглер (1880–1936).
Мы не рассматриваем специально философские основания цивилизационной теории О. Шпенглера, но упомянем, что он разделял взгляды Ф. Ницше и считал, что исторический процесс нетелеологичен и бесконечен. Это принципиально важно подчеркнуть в связи с исследуемой нами проблематикой. Логика здесь такова, если исторический процесс бесконечен, а «число форм всемирно-исторических явлений ограничено», то они неизбежно должны повторяться и аналогия – наиболее адекватный способ их исследования:
Средство для познания мертвых форм – математический закон. Средство для понимания живых форм – аналогия.
Но не всякая аналогия правомочна:
Сознание того, что число форм всемирно-исторических явлений ограничено, что века, эпохи, обстоятельства, личности повторяются по типу, всегда присутствовало. Едва ли когда-либо обсуждали поведение Наполеона, не косясь при этом на Цезаря и Александра, причем первое сопоставление <…> было морфологически недопустимым, а второе правильным…[557]
Морфологический метод О. Шпенглера позволяет утверждать, что сопоставление отдельных феноменов некорректно, необходимо определить место каждого из них в «организме» той культуры, к которой он принадлежит, а затем уже сравнивать. Если здесь позволительно будет биологическое сопоставление, то, прежде чем сравнивать части двух организмов, нужно их идентифицировать как часть, например, системы кровообращения или дыхательной системы. Возможно, это сравнение слишком вольное, но, на наш взгляд, его оправдывают как минимум два обстоятельства:
• во-первых, уподобление истории человеческому организму имеет длительную философскую традицию;
• во-вторых, и это гораздо важнее, определить место, занимаемое исследуемым феноменом в его культуре, невозможно, с одной стороны, без восприятия этой культуры как целого (всего организма), и с другой – без понимания его функции в поддержании жизнеспособности системы.
Итак, в глобальных историко-теоретических построениях метод сравнения работает преимущественно на выявление специфики составляющих целостной картины развития человечества. Несмотря на это, метод, реализуемый в цивилизационных построениях (преимущественно концепция А. Тойнби), вызвал резкую критику со стороны известного французского историка, одного из основателей школы «Анналов» Л. Февра (1878–1956):
Давайте сравнивать. Но сравнивать так, как подобает историкам. Не ради извращенного удовольствия поваляться в двадцати одной пустой скорлупе, а ради здравого и разумного постижения конкретных фактов, ради все более и более глубокого проникновения в те останки былых времен, которыми являются цивилизации. Давайте сравнивать – но не для того, чтобы из неудобоваримой мешанины китайских, индийских, русских и римских фактов извлечь в конце концов некие абстрактные понятия вроде Вселенской Церкви, Всемирного Государства или Варварских Вторжений. Давайте сравнивать, чтобы с полным знанием дела заменить все эти нарицательные имена именами собственными. Чтобы – позволю себе воспользоваться знакомым материалом – говорить не о Реформации, а о реформациях XVI века, показывая, сколь различным образом свершались они в различных сферах, национальных и социальных, в ответ на «раздражения», исходящие от разлагающегося средневекового мира[558].
Глава 3
Компаративное источниковедение: апробация метода
3.1. Россия и Западная Европа в новое время как объекты сравнительно-исторического исследования
Как отмечалось в первом главе данной части, начальный этап сравнительно-исторического исследования предполагает формирование гипотезы об одномасштабности и изоморфности объектов, подвергаемых сравнительно-историческому исследованию.
В Новое время, с одной стороны, завершается процесс складывания современных государств на основе национально-территориального принципа. Этим обусловливается определенность объектов сравнительного анализа. С другой стороны, в этот период начинается активизация не только межгосударственных, но и межнациональных связей, в том числе и в форме непосредственного торгового обмена и культурного влияния, что отчасти способствует нивелировке наиболее резких различий (вспомним петровскую европеизацию) и в перспективе ведет – при переходе от Нового времени к Новейшему – к формированию «всеединого человечества».
Понятие «Новое время» выступает также как объект сравнительно-исторического исследования – только в эволюционном, а не коэкзистенциальном значении, поскольку само это понятие может быть выделено при сравнении с предшествующим и последующим историческими периодами.
В пределах Нового времени объектами сравнительно-исторического исследования выступают страны. Понятие «страна» необходимо отличать от более узкого понятия «государство». Оба эти понятия относятся, как правило, к единому национально-территориальному объекту, но первое из них включает не только тип государственности, но и определенный тип общества и национальный тип личности. Таким образом, понятие «страна» структурируется в единстве и взаимодействии составляющих: личность – общество – государство.
Взяв в качестве основного объекта сравнительного исследования Россию, необходимо уяснить, насколько она сопоставима с Западной Европой в целом или все же необходимо попарное сравнение России с отдельными европейскими странами. Но, по-видимому, возможно рассмотрение Западной Европы как единого объекта сравнительного исследования, что подтверждается наличием устоявшегося понятия для обозначения этой группы стран (здесь мы не приводим аргументы из области теории истории, но они есть). Рассматривая Западную Европу как единое понятие и таким образом фактически пренебрегая различиями между странами, мы не расцениваем эти различия как несущественные. Мы лишь фиксируем следующую исследовательскую гипотезу, которая позволит нам объединить эмпирический материал: различия между Россией и Западной Европой в целом более существенны, чем между отдельно взятыми странами Западной Европы.
Выбрав объекты сравнительно-исторического исследования, поставим вопрос о критериях сравнения. В качестве критерия метод компаративного источниковедения предлагает сравнение видовых систем исторических источников при последующем сопоставлении видов по ряду признаков (например, время возникновения, внутривидовая структура, взаимосвязь с другими видами исторических источников: мемуаристика и публицистика, мемуаристика и эссеистика, периодическая печать и публицистика и т. п.).
Поставив задачу сравнительного анализа России и Западной Европы в Новое время и стремясь к последовательной реализации для решения этой задачи предлагаемого метода компаративного источниковедения, мы должны выделить несколько этапов достижения цели:
• выявить критерии, по которым мы определяем период Нового времени, показать отличия корпуса источников этого периода от предшествующей и последующей систем;
• описать те общие свойства, которые придают единство и качественную определенность выделенному корпусу источников;
• и, наконец, провести сравнительный анализ отдельных видов исторических источников внутри выявленного корпуса исторических источников Нового времени.
Поскольку задача этой главы – демонстрация возможностей метода, а системное описание корпуса исторических источников Нового времени дано в первой части данного раздела настоящего учебного пособия, то здесь мы ограничимся лишь минимальной компаративной характеристикой (с опорой на вышеизложенный материал) трех групп (источники личного происхождения – периодическая печать – законодательство), адекватно фиксирующих структурные связи в системе личность – общество – государство.
За основу сравнения взят корпус источников российской истории, поскольку у любого историка существует представление о его родной истории и сформировавшаяся в связи с этим модель основы для сопоставления, в том числе и в случаях, когда это не осознается самим исследователем. Кроме того, сравнительно-историческое исследование чаще всего выступает как способ лучшего понимания собственной (отечественной) истории.
3.2. Проблема перехода от средних веков к новому времени: источниковедческий критерий периодизации
Проблема периодизации исторического процесса – одна из основных в историческом познании с момента кардинального изменения представления об историческом времени в 1760–1780х годах. Переход от Средних веков к Новому времени – длительный исторический процесс. В зависимости от концепции можно выделить различные критерии начала нового этапа исторического развития: от формирования капиталистических производственных отношений до эмансипации личности и структурирования общества. В качестве определяющей вехи также выступают различные события: от нидерландской до французской революции и даже до отмены крепостного права в России (при локальном исследовании российской истории). Источниковедческий подход, прежде чем предложить свой критерий периодизации – трансформацию видовой структуры корпуса исторических источников, предполагает выяснение вопроса о совпадении или несовпадении общеисторической и источниковедческой периодизации и выбор той общеисторической периодизации, которая способна наиболее адекватно объяснить трансформацию корпуса исторических источников.
Итак, может ли не совпадать периодизация истории общества и эволюции корпуса исторических источников? Исходя из представленного в первом разделе настоящего учебного пособия понимания природы исторического источника как объективированного результата творческой деятельности человека и одновременно продукта определенной культуры, мы должны признать, что трансформация корпуса исторических источников не просто совпадает с эволюцией общества, а это единый процесс. И действительно: исторические источники не возникают помимо человеческой деятельности, совокупность различных форм которой и составляет историческую действительность.
Система видов исторических источников Нового времени была рассмотрена нами ранее[559]. Напомним, что для нее характерны источники личного происхождения (мемуары, дневники, частная переписка), общественного происхождения (периодичская печать, публицистика), а также статистики как новый элемент в системе управления и проч.
Рассмотрим теперь, каким образом изменение видового состава и структуры корпуса исторических источников, презентирующих ту или иную культуру, выступает как критерий перехода от одной социокультурной ситуации к другой.
На рубеже XVII–XVIII вв. и в течение XVIII в. в России происходят кардинальные изменения в характере исторических источников, в видовой структуре их комплекса. В это время угасают и отходят на второй план летописание, житийная литература, но появляются мемуаристика, художественная литература, научные сочинения, в том числе и исторические, публицистика (в собственном смысле этого слова), периодическая печать, статистика, существенно меняется характер законодательства, актовых источников и делопроизводства. Не ограничиваясь исследованием только письменных исторических источников, отметим, что практически одновременно с такими личностными источниками, как мемуары, появляется в России и портретная живопись.
Виды источников российской истории этого периода были подробно охарактеризованы во второй главе первой части настоящего раздела. Мы видели, что в Новое время расширяется сфера возникновения исторических источников за счет текстов личного происхождения, а также возникающих в области общественных отношений. Нетрудно заметить, что виды исторических источников, доставшиеся Новому времени от Средних веков, практически полностью связаны с государственной сферой, а вновь возникающие виды исторических источников имеют главным образом личное и общественное происхождение.
Столь существенные изменения в структуре корпуса источников российской истории не могут не быть обусловлены глубокими изменениями как в российском обществе, так и в ментальности данного социума. Но аналогичные трансформации происходят в близких хронологических рамках и в других странах. Обратимся для примера к обзору источников английской истории, данному Дж. Дж. Бэгли[560]. Его работа состоит из двух частей: «Sources of English Medieval History», 1066–1540 («Источники английской средневековой истории, 1066–1540») и «Sources of English History, 1540 to Present Day» («Источники английской истории с 1540 г. до нашего времени»). Вполне очевидно, что автор выбрал чисто исторический, традиционный критерий периодизации, но если мы посмотрим хотя бы на оглавление томов, то увидим, что второй том начинается с характеристики источников периода 1540–1660х годов, многие из которых в видовом отношении восходят к источникам, обзор которых был дан автором в первой части. При этом мы сразу заметим, что этот раздел очень беден, в нем практически отсутствуют повествовательные источники. Дело в том, что автор, обозревая источники английской истории, избрал принцип упоминания каждого вида источников только по одному разу при их появлении. Таким образом, в период с 1540 по 1660 г. автору не удалось обнаружить новые виды повествовательных источников. Зато в следующем периоде, охватывающем 1660–1760е годы, мы находим дневники, автобиографии и «современные истории» (contemporary histories), а также памфлеты и первые газеты, т. е. виды источников, наиболее типичные именно для Нового времени.
Для сравнения напомним, что, несмотря на столь очевидные изменения корпуса источников российской истории на рубеже XVII–XVIII вв., учебный курс источниковедения в соответствии с формационной теорией долгое время разделялся по рубежу XVIII–XIX вв.
3.3. Изменения в корпусе исторических источников при переходе от Нового времени к Новейшему
В рамках заявленного подхода некоторые сложности вызывает маркирование перехода от Нового времени к Новейшему, традиционно относимого к рубежу XIX–XX вв. (в широком его понимании). Отталкиваясь от разных исторических событий – франко-прусской войны 1870 г., англо-бурской войны начала XX в., Первой мировой войны, революции в России, конца Первой мировой войны, – мы можем определить рамки этого перехода – 1870–1918 гг. Вполне очевидно, что границы здесь более определенны, чем при переходе от Средних веков к Новому времени. Обосновав выше в качестве критерия перехода от одной исторической эпохи к другой изменения в видовой структуре корпуса исторических источников, попытаемся применить его к рассмотрению данной проблемы.
И здесь нас ожидает разочарование: в конце XIX – начале XX в. новых видов исторических источников не возникает. Конечно, появляется большое количество разновидностей. Но, во-первых, этот процесс идет постоянно и не делает качественных скачков на рубеже веков, во-вторых, он не сопоставим с масштабами порождения новых видов при переходе от Средних веков к Новому времени.
Тем не менее некоторые изменения происходят в корпусе источников и при переходе к Новейшему времени. Этот переход характеризуется усилением унифицирующего влияния окружающей социальной среды на человеческую личность, определяющего воздействия социальной группы на самосознание личности, что не могло не отразиться на характере основных видов исторических источников.
На рубеже XIX–XX вв. проявляется тенденция к унификации формы и содержания многих видов письменных источников – делопроизводственных материалов, периодической печати и т. д., вплоть до столь личностного источника, как мемуаристика, отчасти попадающего в зависимость от картины событий, формируемой средствами массовой информации. В целом существенно увеличивается удельный вес источников, изначально, уже в момент возникновения, предназначенных к публикации в той или иной форме.
В законодательстве мы наблюдаем рост значения международных договоров. В Новейшее время идея приоритета государственного законодательства постепенно теснится идеей доминирования международного права, по крайней мере в некоторых правовых сферах. И хотя этот процесс протекает очень медленно, учитывать систему международного права при анализе законодательных источников в рамках национальных историй необходимо.
В статистике переход к Новейшему времени связан с началом преобладания переписей как способа получения статистических данных. Усложнение стоящих перед статистикой задач ведет к применению все более сложных методов анализа статистических данных, а усложнение методик – к трудностям в интерпретации получаемых результатов. Историк, использующий итоговые данные, должен учитывать это обстоятельство, а историк, обращающийся к первичным материалам статистических обследований, должен помнить, что возможность многоаспектной обработки данных закладывается на уровне программы статистического обследования, и уметь четко различать, получение каких данных составляет цель обследования, а какие данные необходимы для проверки получаемого результата.
Наиболее существенные изменения при переходе от Нового времени к Новейшему заметны в тех видах исторических источников, которые порождаются в общественной и личностной сферах. В периодической печати мы наблюдаем преобладание газетной периодики над журнальной, изменение характера публикуемой информации (явное стремление к достоверности), следовательно, и источников ее получения (появление информационных агентств, формирование сети собственных корреспондентов). С переходом к Новейшему времени в России периодическая печать сращивается с публицистикой. Проявляется отчетливая дифференциация периодической печати, в том числе и по общественно-политическим направлениям. Уточняется адресность отдельных периодических изданий.
Публицистическую составляющую мы наблюдаем и в источниках личного происхождения, особенно в мемуаристике, которая все чаще предназначается к немедленному опубликованию.
Появляются новые взаимосвязи внутри видовой структуры. Например, начало издания исторических журналов и, следовательно, расширение публикации источников личного происхождения оказывают обратное влияние на сами эти источники. Появляется мода на писание дневников, что приходится учитывать при анализе целеполагания автора исторического источника. Явно усиливается влияние информационного образа события, создаваемого в том числе и средствами периодичесой печати (постепенно перерастающими в средства массовой информации), на мемуариста. Это проявляется в первую очередь в отборе общественно значимых событий, описываемых в мемуарах. Растет и влияние мемуаристов друг на друга.
Осознание ценности источников личного происхождения приводит к тому, что такие источники, как дневники и частные письма, начинают специально собираться и тщательно храниться. Это обстоятельство в свою очередь оказывает влияние на авторов уже в момент писания личного дневника или частного письма, поскольку теперь автор (осознанно или бессознательно) предвидит возможность будущей публикации своего произведения.
Но в целом мы должны признать, что заявленный нами метод не позволил выявить существенные характеристики этого транзитарного периода, а наоборот, заставляет предположить, что сложившееся в историографии мнение, возможно, несколько преувеличивает его значимость. Впрочем, в последние годы исследователи все больше сдвигают транзитарный период, связанный с окончанием Нового времени, на последнюю треть XX в., что получило выражение в концепциях постмодерна. Таким образом, на основании введенного нами критерия мы можем рассматривать Новейшее время как период, выделяемый также на основании видоизменений в корпусе исторических источников, но внутри эпохи Нового времени.
Для фиксации перехода от Нового времени к постмодерну уже недостаточно анализа видовой структуры корпуса письменных источников, т. е. тех источников, которые практически всецело составляют предмет традиционного источниковедения. Необходимо обратиться к типологии корпуса исторических источников.
3.4. Изменения типологии корпуса исторических источников
Усиление унифицирующего влияния на личность при переходе от Нового времени к Новейшему во многом связано со становлением фабричного производства, изменившего характер труда, усилившего отчуждение человека от конечного результата его деятельности, а также унифицировавшего окружающую человека бытовую среду. Таким образом, существенные трансформации происходят не только внутри корпуса письменных исторических источников. Значимо то, что на рубеже XIX–XX вв. начинают происходить изменения и в структуре типов источников: появляются фото– и киноматериалы, позже – так называемые машиночитаемые документы. Изменения в типах источников, по-видимому, свидетельствуют о глобальных сдвигах в истории человечества, поскольку типы источников, как и виды, появляются не одновременно, и последовательность возникновения основных типов источников (вещественные – изобразительные – письменные) вполне соответствует последовательности трех стадий в развитии человечества (дикость – варварство – цивилизация).
В ситуации постмодерна, в последней трети XX в., мы наблюдаем фактически смену типа коммуникации. И можно предположить, что переход от письменных источников к интернет-коммуникации, формирование виртуального пространства маркируют ситуацию глобального перехода – возможно, перехода такого же уровня, какой был отмечен в свое время возникновением письменных источников.
3.5. Сравнительный анализ видов исторических источников
Как и было заявлено при описании метода компаративного источниковедения, мы начали с выявления сходства: основное внимание было уделено вычленению периода Нового времени из исторического целого и выявлению общности его характеристик в России и Европе. При этом различие европейской и российской социокультурных ситуаций может быть прояснено при сопоставлении между собой отдельных видов исторических источников, принадлежащих разным культурам, что отчасти уже было сделано при описании корпуса источников Нового времени.
Акцентируем внимание лишь на некоторых характеристиках.
3.5.1. Мемуары
Мемуары как источник личного происхождения наиболее показательны для корпуса исторических источников Нового времени, к тому же они позволяют наиболее наглядным образом продемонстрировать возможности метода компаративного источниковедения. Посмотрим с этой точки зрения на тот материал, который был уже отчасти изложен в части первой данного раздела. И еще раз подчеркнем, что предложенная в первой части классификация и периодизация источников личного происхождения – результат компаративного исследования.
Приступая к сравнительному исследованию одновидовых источников России и Европы, следует обратить внимание на то, что прямое сопоставление не приведет к корректному результату, необходимо сформировать видовую модель, которая и опосредует сравнение отдельных источников между собой.
Обратимся теперь к более детальному рассмотрению метода, применение которого и позволило получить новую видовую модель мемуаристики.
В отечественной историографии видовая модель мемуаристики, основанная (что принципиально важно) исключительно на российском материале, создана главным образом усилиями А. Г. Тартаковского[561]. Эта модель имеет два измерения: по «горизонтали» (коэкзистенциальное измерение) фиксирует три видовых признака мемуаров – (1) повествование о прошлом, основанное на (2) личном опыте и (3) собственной памяти мемуариста[562]; по «вертикали» (эволюционное измерение) выделяет три этапа эволюции мемуаристики – «переход от внутреннефамильных по преимуществу целей мемуаротворчества к предназначению мемуаров для обнародования, для печати»; «превращение их в фактор идейно-политической борьбы и литературно-общественного движения»; «осознание значимости мемуаров для исторического познания и включение в их целевую установку расчета на будущего историка»[563].
Итак, исследование российской мемуаристики приводит А. Г. Тартаковского к выводу, что мемуары, в которых повествуется об общественно значимых событиях, возникают веком позже мемуаров, имеющих преимущественно внутрифамильные цели.
Проведем испытание этой модели с привлечением западноевропейского материала.
Признавая огромный вклад А. Г. Тартаковского в развитие источниковедения российской истории, мы не можем не отметить некоторые сложности в практическом применении предложенной им видовой модели мемуаристики.
Можно согласиться с тем, что функция мемуаров – реализация исторического самосознания личности. Именно на этом в точном соответствии с теорией источниковедения, предполагающей выявление видовой природы исторического источника по его первичной социальной функции, строит А. Г. Тартаковский определение вида. Однако назначение определения не только в том, чтобы раскрывать содержание понятия, но и в том, чтобы позволять отграничивать определяемую совокупность объектов от всех прочих.
Понятие «реализация исторического самосознания», хотя и чрезвычайно важное для постижения природы мемуаристики, с трудом применимо в качестве критерия определения вида. В конце концов, несложно показать, что изменение исторического самосознания привело, например, к изменению характера законодательства, а это в свою очередь вызвало к жизни такой далекий от мемуаристики вид исторических источников, как статистика, что и было сделано в первом разделе данного учебного пособия при характеристике видового корпуса исторических источников как объекта источниковедения. Правда, А. Г. Тартаковский подчеркивает, что в мемуарах «историческое самосознание» реализуется с «наибольшей последовательностью и полнотой»[564], но, на наш взгляд, это уточнение все же не снимает проблемы.
Кроме того, если мы опять же в полном соответствии с теорией источниковедения попытаемся определить вид источника по первичной социальной функции – «реализация исторического самосознания личности», то столкнемся со значительной проблемой, поскольку вполне очевидно, что историческое сознание в русском обществе формируется с 60х годов XVIII в. по 60е годы XIX в., а мемуары появляются веком раньше – с конца XVII в.
Можно, конено, считать возникновение мемуаристики устойчивым признаком существования «исторического самосознания» и на этом основании утверждать, что оно сложилось одновременно с возникновением мемуаристики, – при этом не суть важно, относить ли возникновение мемуаристики к 60м годам XVIII в. или считать, что историческое самосознание сформировалось в конце XVII в., и в том и в другом случае мы столкнемся с существенными сложностями.
Рассмотрим подробнее оба варианта.
Вариант первый: отнести возникновение российской мемуаристики к 60м годам XVIII в.
Во-первых, оставаясь в границах данного вида исторических источников, мы не сможем определить видовую принадлежность целого ряда весьма известных источников российской истории, таких как, например, «Записки» Н. Б. Долгорукой, традиционно считающиеся классическим примером мемуаристики.
Во-вторых, при сопоставлении с западноевропейским материалом мы будем вынуждены признать, что в России мемуары возникли спустя два с половиной века после их появления в Европе, что, конечно, теоретически возможно, но сразу же вызывает патриотическое желание поточнее проверить этот вывод и смириться с ним только в том случае, если он будет научно доказан.
В-третьих, при рассмотрении мемуаристики в соотнесении с корпусом исторических источников Нового времени окажется, что мемуары возникают позже, чем появляются другие виды исторических источников этого периода или чем происходят значительные изменения существовавших и в предшествующий период видов, таких как законодательство, что совершенно не согласуется с теми критериями выделения корпуса исторических источников Нового времени (эмансипацией индивидуальности и созданием вторичных социальных связей), которые были обоснованы выше.
Вариант второй: отнести формирование исторического самосознания к концу XVII в.
В этом случае оказывается, что историческое самосознание возникает в России веком раньше, чем в Европе. Конечно, для такого утверждения необходимо было бы вначале прояснить смысл понятия «возникновение исторического самосознания». Но чтобы не втягиваться в дискуссии, поясним лишь, что определение этого понятия для нас неразрывно связано с восприятием истории как процесса.
Если же попытаться – в порядке эксперимента – совместить оба варианта, то мы получим чрезвычайно удивительный вывод: историческое самосознание в России возникает веком раньше, чем в Европе, а мемуары – двумя с половиной веками позже.
Если при определении мемуаристики руководствоваться только тремя предложенными признаками («повествования о прошлом, основанные на личном опыте и собственной памяти мемуариста»), то мы столкнемся с той же проблемой – трудностью идентификации произведения как мемуаров, но в ее зеркальном отражении: если, руководствуясь критерием «реализация исторического самосознания», мы рисковали не заметить первые опыты российской мемуаристики, то, используя предложенные признаки, мы будем вынуждены весьма расширить круг мемуаров.
Приведем несколько примеров. И сразу же отметим, что здесь и далее мы выбирали из рассматриваемых в качестве примеров произведений главным образом те места, в которых характеризуется цель автора, – в полном соответствии с принятым в источниковедении определением видовой природы исторического источника по его первичной социальной функции, которая идентифицируется через цель создания.
Августин Аврелий[565] –V вв.).
Книга первая. I.
1. Я буду искать Тебя, Господи, взывая к Тебе, и воззову к Тебе, веруя в Тебя, ибо о Тебе проповедано нам. Взывает к Тебе, Господи, вера моя, которую дал Ты мне, которую вдохнул в меня через вочеловечившегося Сына Твоего, через служение Исповедника Твоего. [С. 8]
Книга первая. II.
2. Но как воззову я к Богу моему, к Богу и Господу моему? Когда я воззову к Нему, я призову Его в самого себя. Где же есть во мне место, куда пришел бы Господь мой? [С. 8]
Книга пятая. I.
1. Прими исповедь мою, приносимую в жертву Тебе языком моим, который Ты создал и побудил исповедовать имя Твое… [С. 54]
Книга пятая. III.
3. Я расскажу пред очами Господа моего о том годе, когда мне исполнилось двадцать девять лет… [С. 55]
Книга десятая. III.
3. Что же мне до людей и зачем слышать им исповедь мою, будто они сами излечат недуги мои? Эта порода ретива разузнавать про чужую жизнь и ленива исправлять свою. Зачем ищут услышать от меня, каков я, те, кто не желает услышать от Тебя, каковы они? И откуда те, кто слышит от меня самого обо мне самом, узнают, правду ли я говорю, когда ни один человек не знает, что «делается в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем»? Если же они услышат о самих себе от Тебя, они не смогут сказать: «Господь лжет». А услышать от Тебя о себе – не значит ли узнать себя? А разве не солжет тот, кто, узнав себя, скажет: «это неправда»? Но так как «любовь всему верит», по крайней мере среди тех, кого она связала воедино, то я, Господи, исповедуюсь Тебе так, чтобы слышали люди, которым я не могу доказать, правдива ли исповедь моя; мне, однако, верят те, чьи уши открыла для меня любовь. [С. 129]
Петр Абеляр[566] (XII в.).
Человеческие чувства часто сильнее возбуждаются или смягчаются примерами, чем словами. Поэтому после утешения в личной беседе, я решил написать тебе, отсутствующему, утешительное послание с изложением пережитых мною бедствий, чтобы, сравнивая с моими, ты признал свои собственные невзгоды или ничтожными, или незначительными и легче переносил их <…>. [С. 260]
Такова, о возлюбленный во Христе брат и ближайший спутник в жизни, история моих бедствий, которым я подвергаюсь беспрестанно, чуть ли не с колыбели. Ты теперь впал в отчаяние и мучаешься от сознания причиненной тебе обиды. Поэтому я желаю, как я и сказал в начале этого послания, чтобы рассказанная мною история послужила тебе утешением и чтобы по сравнению с моими ты признал бы свои невзгоды или ничтожными, или легкими и терпеливее бы переносил их… [С. 293]
Владимир Мономах[567] (около 1117 г.).
Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил. Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться <…>. [С. 393] А теперь поведаю вам, дети мои, о труде своем, как трудился я в разъездах и на охотах с тринадцати лет <…>. [С. 403]
Не осуждайте меня, дети мои или другой, кто прочтет: не хвалю ведь я ни себя, ни смелости своей, но хвалю бога и прославляю милость его за то, что он меня, грешного и худого, столько лет оберегал от тех смертных опасностей, и не ленивым меня, дурного, создал, на всякие дела человеческие годным. Прочитав эту грамотку, постарайтесь на всякие добрые дела, славя бога со святыми его. [С. 409]
Протопоп Аввакум[568] (1672–1675).
Аввакум протопоп понужен бысть житие свое написати иноком Епифанием – понеж отец ему духовной инок, – да не забвению предано будет дело божие; [выделено мной. – М. Р.] и сего ради понужен бысть отцем духовным на славу Христу Богу нашему <…>. [С. 217]
По сем у всякаго правовернаго прощения прошу; иное было, кажется, про житие-то мне и не надобно говорить, да прочтох Деяния апостольская и Послания Павлова, – апостоли о себе возвещали же, егда что бог соделает в них: не нам, Богу нашему слава. А я ничто ж есм… [С. 239]
Жан-Жак Руссо[569] (1765–1770).
Я предпринимаю дело беспримерное, которое не найдет подражателя. Я хочу показать своим собратьям одного человека во всей правде его природы – и этим человеком буду я.
Я один. Я знаю свое сердце и знаю людей. Я создан иначе, чем кто-либо из виденных мною; осмеливаюсь думать, что я не похож ни на кого на свете. Если я не лучше других, то, по крайней мере, не такой, как они. Хорошо или дурно сделала природа, разбив форму, в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочтя мою исповедь.
Пусть трубный глас Страшного суда раздастся когда угодно, – я предстану пред Верховным судией с этой книгой в руках. Я громко скажу: «Вот что я делал, что думал, чем был. С одинаковой откровенностью рассказал я о хорошем и о дурном. Дурного ничего не утаил, хорошего ничего не прибавил; и если что-либо слегка приукрасил, то лишь для того, чтобы заполнить пробелы моей памяти. Может быть, мне случилось выдавать за правду то, что мне казалось правдой, но никогда не выдавал я за правду заведомую ложь. Я показал себя таким, каким был в действительности: презренным и низким, когда им был, добрым, благородным, возвышенным, когда был им.
Я обнажил всю свою душу и показал ее такою, какою Ты видел ее Сам, Всемогущий. Собери вокруг меня неисчислимую толпу подобных мне: пусть они слушают мою исповедь, пусть краснеют за мою низость, пусть сокрушаются о моих злополучиях. Пусть каждый из них у подножия Твоего престола в свою очередь с такой же искренностью раскроет сердце свое, и пусть потом хоть один из них, если осмелится, скажет Тебе: «Я был лучше этого человека».
Я родился в Женеве в 1712 году, от гражданина Исаака Руссо и гражданки Сюзанны Бернар… [С. 7]
Если руководствоваться предложенными признаками, то все вышеназванные произведения придется отнести к мемуарам, поскольку их авторы пишут о прошлом, основываясь при этом на своем личном опыте и памяти.
Но обратим внимание, что произведения Августина Аврелия, Петра Абеляра и Владимира Мономаха относятся к одной эпохе (конечно, можно спорить здесь об отнесении к одной эпохе Августина и Абеляра, но проблема эта отодвигается на второй или даже более далекий план, если мы вспомним, что предметом нашего рассмотрения является корпус исторических источников Нового времени). Объединяет их нравоучительная функция, столь характерная для произведений Средневековья. И весьма существенно отличается по своей нацеленности от них «Житие протопопа Аввакума» – «да не забвению предано будет дело божие», хотя и сохраняет традиционную форму и самоназвание жития.
Все перечисленные признаки мемуаров имеет и относящаяся к иной эпохе – эпохе Просвещения – «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо, хотя ее традиционно и справедливо рассматривают как философское произведение.
Эволюционное пространство
Если рассматривать эволюцию мемуаристики с точки зрения видовой модели, выработанной на российском материале, то при обращении к западноевропейской мемуаристике мы также заметим существенные противоречия.
Выше уже было показано, что при последовательном выстраивании модели мемуаристики на основе предложенных критериев мы приходим к тому, что российская мемуаристика возникла на два с половиной века позже европейской, поскольку первыми европейскими мемуарами традиционно считаются «Мемуары» Филиппа де Коммина. При всех исторических модификациях значения этого слова в названии вида источников личного происхождения оно впервые появилось при публикации этого исторического повествования в 1524 г.
Еще раз обратимся к тексту этого исторического источника.
Филипп де Коммин[570] (конец XV в.).
Монсеньор архиепископ Вьеннский, удовлетворяя Вашу просьбу, с коей Вы соблаговолили ко мне обратиться, – вспомнить и описать то, что я знал и ведал о деяниях короля Людовика XI, нашего господина и благодетеля, государя, достойного самой доброй памяти (да помилует его Господь!), я изложил как можно ближе к истине все, что смог и сумел вспомнить… [С. 5]
А теперь вспомним общую схему эволюции российской мемуаристики: мемуаристика с «внутреннефамильными» целями – мемуаристика как «фактор идейно-политической борьбы и литературно-общественного движения» – «осознание значимости мемуаров для исторического познания и включение в их целевую установку расчета на будущего историка»[571].
Обратившись к тексту Филиппа де Коммина, мы можем убедиться, что в Западной Европе мемуаристика не только возникает на два с половиной (или на полтора – в зависимости от точки отсчета) века раньше, чем в России, но и первый ее опыт соответствует сразу же последнему из выделенных А. Г. Тартаковским этапу развития российской мемуаристики, поскольку абсолютно очевидно, что произведение Филиппа де Коммина отнюдь не преследует «внутреннефамильные» цели, а скорее предназначено для истории.
Конечно, можно возразить, что отдельные примеры ничего не доказывают. Но мы берем не просто примеры, а примеры хрестоматийные, общепризнанную классику мемуаристики как вида исторических источников.
Но все же продолжим сравнение. Приведем еще два хрестоматийных примера (на них, именно в силу их хрестоматийности, мы уже ссылались в предыдущей части), но более близкие друг к другу по времени создания.
Герцог Луи де Руврэ Сен-Симон[572] (июль 1743 г.).
Предисловие. О дозволительности писания и чтения исторических книг, особенно тех, что посвящены своему времени
Во все века изучение истории считалось столь достойным занятием, что, думается, было бы пустой тратой времени приводить в защиту этой истины несчетные высказывания самых уважаемых и ценимых авторов <…>. [С. 42] <…> уж если, учась ручному труду, нельзя обойтись без наставника, по крайности без наглядного примера, то тем более нужны они в различных умственных и научных занятиях, где невозможно руководствоваться только зрением и прочими чувствами.
А коль скоро лишь уроки, полученные от других, делают разум способным усвоить то, что он должен усвоить, нет науки, без коей было бы трудней обойтись, нежели история… [С. 44]
Для достойного выполнения своей задачи автор всеобщей или частной истории обязан досконально изучить предмет посредством углубленного чтения, точного сопоставления и верного сравнения других тщательнейше отобранных авторов, разумной ученой критики, и все это должно подкрепляться большой образованностью и остротой суждения. Я именую всеобщей историей ту, что является таковой, ибо обнимает много стран, много веков жизни церкви или одного народа, несколько царствований либо одно очень давнее или важное религиозное событие. Частной я именую историю, если она относится к временам автора и его стране, повествуя о том, что происходит у всех на глазах; и, будучи более узким по охвату, подобный исторический труд должен содержать гораздо больше мелких подробностей и вводить читателя в гущу действующих лиц, чтобы ему казалось, будто он не читает историю или мемуары, а сам посвящен в тайны того, что перед ним изображают, и воочию видит то, о чем ему рассказывают. Такой жанр требует щепетильной точности и достоверности каждого сюжета и каждой черты <…> особенно же важно, чтобы, описывая события, сочинитель опирался на источники, личные впечатления или рассказы своих близких друзей; в последнем случае самолюбие, дружба, неприязнь и собственная выгода должны приноситься в жертву истинности даже наимельчайших и наименее важных подробностей <…>. [С. 46–48] Писать историю своей страны и своего времени – значит тщательно и обдуманно воскрешать в уме виденные, пережитые, узнанные из безупречного источника события на театре жизни [выделено мной. – М. Р.], различные их механизмы и подчас ничтожные на первый взгляд пустяки, которые привели в движение пружины этих механизмов <…>. [С. 59–60] Поучительность ее воспитывает для жизни в свете, общения с людьми и в особенности для занятий делами. Примеры, которые почерпывают в ней читатели, направляют и остерегают их тем легче, что живут последние в тех же местах, где произошли события, и во времена, еще недостаточно отдаленные, чтобы нравы и образ жизни, правила обхождения и поступки существенно изменились. Каждый мазок авторской кисти вооружает рекомендациями и советами в отношении изображаемых лиц, поступков, стечений обстоятельств и следствий, ими вызванных, но эти рекомендации и советы насчет предметов и людей извлекаются самими читателями и воспринимаются ими тем легче, что они свободны от многословия, сухости, навязчивости, докучности, кои делают неприятными и бесплодными рекомендации и советы тех, кто навязывает их нам. Итак, я не вижу ничего, что было бы полезнее этой двойной отрадной возможности просвещаться, читая историю своей страны и своего времени, и, следственно, ничего более дозволительного, чем писать последнюю <…>. [С. 61]
<…> тот, кто пишет историю своего времени, стремясь только к правде и никого не щадя, всячески старается скрыть, чем занимается <…>. Следственно, автор, ежели только он не решился ума, ни за что не позволит, чтобы его заподозрили в написании истории. Он даст книге созреть, упрятав ее под ключ и надежные замки, также тайно передаст своим наследникам, а те благоразумно выждут одно-два поколения и выпустят ее в свет не раньше, чем время станет ей защитой от преследований… [С. 62]
Андрей Тимофеевич Болотов[573] (конец XVIII в.).
Не тщеславие и не иныя какия намерения побудили меня написать сию историю моей жизни, в ней нет никаких чрезвычайных и таких достопамятных и важных происшествий, которыя бы достойны были переданы быть свету [здесь и далее выделено мной. – М. Р.], а следующее обстоятельство было тому причиною.
Мне во всю жизнь мою досадно было, что предки мои были так нерадивы, что не оставили после себя ни малейших письменных о себе известий, и чрез то лишили нас, потомков своих, того приятного удовольствия, чтоб иметь о них и о том, как они жили и что с ними в жизни их случалось и происходило, хотя некоторое небольшое сведение и понятие. Я тысячу раз сожалел о том и дорого бы заплатил за каждый лоскуток бумажки с таковыми известиями, если б только мог отыскать что-нибудь тому подобное <…>. Я винил предков моих за таковое небрежение и, не хотя сам сделать подобную их и непростительную погрешность и таковые же жалобы навлечь со временем и на себя от моих потомков, рассудил потребить некоторые праздные и от прочих дел остающиеся часы на описание всего того, что случилось со мною во все время продолжения моей жизни…
При описании сем старался я не пропускать ни единого происшествия, до которого достигала только моя память, и не смотрел, хотя бы иныя из них и самыя маловажный, случившиеся еще в нежнейшия лета моего младенчества <…>. А как я писал сие не в том намерении, чтоб издать в свет посредством печати, а единственно для удовольствования любопытства моих детей и тех из моих родственников и будущих потомков, которые похотят обо мне иметь сведение: то и не заботился я о том, что сочинение сие будет несколько пространно и велико; а старался только, чтобы чего не было пропущено, почему в случае если кому из посторонних случится читать сие прямо набело писанное сочинение, то и прошу меня в том и в ошибках благосклонно извинить…
Мемуары А. Т. Болотова абсолютно явно написаны с внутрифамильными целями и тем самым вполне подтверждают приведенную схему эволюции мемуаристики, но при сопоставлении их с мемуарами Сен-Симона напрашивается странный вывод: при всеобщей убежденности в «общинной» ментальности русского человека наиболее значительные русские мемуары периода расцвета мемуаристики крайне индивидуалистичны, их автор описывает мельчайшие факты своей жизни, совершенно не заботясь, интересно ли это читателю; мемуары индивидуалистичного европейца, напротив, нацелены на читателя, описывают не столько жизнь автора, сколько значимые события истории, современником которых он был.
Зайдя окончательно в тупик противоречий, попытаемся из него выбраться, помня о том, что у тупиков выход находится там же, где вход. А «входом» для нас послужила видовая модель мемуаристики, которую можно условно назвать эволюционной, поскольку в ней разные группы мемуаров (в частности, мемуары с внутрифамильными целями и мемуары, нацеленные на описание современной истории для будущих поколений) рассматриваются не как изначально рядоположенные, а как последовательно возникающие.
Попытаемся скорректировать эту модель. И снова начнем с сопоставления.
Герцог Луи де Руврэ Сен-Симон. Частной я именую историю, если она относится к временам автора и его стране, повествуя о том, что происходит у всех на глазах. Писать историю своей страны и своего времени – значит тщательно и обдуманно воскрешать в уме виденные, пережитые, узнанные из безупречного источника события на театре жизни <…> я не вижу ничего, что было бы полезнее этой двойной отрадной возможности просвещаться, читая историю своей страны и своего времени, и, следственно, ничего более дозволительного, чем писать последнюю…
Сильвестр Медведев[574] (конец XVII в.)… подобает нам содеявшия в наша времена какие-либо дела не придавать забвению <…>.
<…> писанием оставити вежество, ибо мнози о тех делах глаголют и соперство между себе творят <…> абаче инии истинствовати не могут…
Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же, что содеяся во гражданстве.
Андрей Артамонович Матвеев[575] (конец XVII – начало XVIII в.). Сей автор не за любочестие свое и не праздную себе хвалу, но для общей всех памяти о том потщится сей малый труд принять, дабы всегда в Российском государстве благоразумные и любопытные читатели, вразумляющиеся полезно, к будущему известию своему, для познания родящихся сыновей своих от род в род оставляли незабвенно…
Мы не обнаруживаем существенных различий в целеполагании Сен Симона, с одной стороны, и Сильвестра Медведева и А. А. Матвеева – с другой. И в связи с этим крайне примечательно как название труда Сильвестра Медведева «Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же, что содеяся во гражданстве», так и его цель – «писанием оставити вежество» (т. е. знание).
Итак, поскольку вполне логичная на русском материале конструкция плохо работает при обращении к западноевропейским источникам, мы и предложили новую по отношению к предшествующей историографии видовую модель источников личного происхождения как в коэкзистенциальной (проблема классификации), так и в эволюционной (проблема периодизации) составляющих. Мы выделили две разновидности мемуаров (мемуары-автобиографии и мемуары – «современные истории»), рассмотрев их не как последовательно возникающие в процессе эволюции мемуаристики, а как параллельно существующие.
3.5.2. Газеты
Если мемуары возникают в личной сфере, то газеты – в общественной, также маркируя переход от Средневековья к Новому времени. Сравнительный анализ российских и европейских газет как разновидности периодической печати позволяет обнаружить более существенные отличия социокультурного состояния России и Европы в Новое время, чем анализ мемуаров. И это легко объяснимо с точки зрения принятой нами гипотезы: переход от Средневековья к Новому времени и, соответственно, трансформация видовой структуры корпуса исторических источников связаны с эмансипацией личности и созданием вторичных социальных связей, поэтому источники личного происхождения фиксируют наиболее глубинные основания такого перехода.
При рассмотрении корпуса источников российской истории была предложена видовая модель периодической печати, основные характеристики которой наиболее полно проявляются в такой ее разновидности, как газеты.
Мы выделили три основные функции газетной периодики:
• информационное обслуживание экономической деятельности;
• структурирование общественного мнения;
• идеологическое воздействие со стороны государства.
Очевидно, что не всегда каждая из этих функций реализуется в чистом виде, они могут объединяться, переплетаться, сложным образом взаимодействовать, но тем не менее практически в каждом случае можно выделить системообразующую функцию, что позволяет детализировать видовую классификацию.
Компаративный анализ газетной периодической печати также предполагает коэкзистенциальную и эволюционную составляющие.
Вполне очевиден ряд критериев, по которым возможно сопоставление как состояния газетного дела в разных странах, так и сравнение отдельных газет:
• количество изданий, выходящих одновременно;
• тиражи периодических изданий;
• источники финансирования.
Все эти параметры связаны друг с другом. Мы уже отмечали, что если изданий много, то тираж каждого из них может быть меньше, чем если существует лишь одно издание. Например, тираж первой и долгое время единственной российской газеты «Ведомости» мог доходить до 4 тыс. экземпляров. Тиражи английских газет, которых было от одной до двух дюжин, в это время не превышали нескольких сотен экземпляров. Кроме того, «Ведомости» издавало государство, которое не заботилось не только о коммерческом успехе, но и об окупаемости издания и поэтому могло позволить сколь угодно большие тиражи.
Но в основе сопоставительного рассмотрения газет как разновидности периодической печати в Западной Европе и России в Новое время, как в коэкзистенциальном, так и по преимуществу в эволюционном планах, лежит анализ соотношения их функций. Поэтому рассмотренный в хронологической последовательности в первой части данного раздела материал по истории газетного дела в России с элементами сравнения переструктурируем теперь по функциям газет, акцентируя внимание на существенных расхождениях становления и развития газетного дела в России и Европе.
Информационное обслуживание экономической деятельности
По-видимому, эта функция газет была первой по времени возникновения и непосредственно связана с экономическими потребностями периода становления капитализма.
Как уже отмечалось, первая газета появилась в XV в. в крупнейшем центре мировой торговли – в Венеции. В XVI в. газеты издавались во время Франкфуртской и Лейпцигской ярмарок. В России газеты, обслуживающие экономические интересы, появляются лишь в 1830х годах («Земледельческая газета», «Северный муравей», «Листок промышленности, ремесел, искусств и фабрик» и др.).
Структурирование общественного мнения
Напомним, что этой разновидности газет в некоторых европейских странах предшествует тиражирование и распространение памфлетов (разновидности публицистики). В России публицистика проникает в газетную периодику только в XIX в., что легко объяснимо, если обратиться к первому веку истории российского газетного дела и вспомнить, что в XVIII столетии в России издавались фактически лишь «Санкт-Петербургские ведомости» и «Московские ведомости», а первая частная газета в России «Северная пчела» Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча начинает выходить в 1825 г.
С конца XVII в. в Великобритании сформировалась партийная печать – газеты вигов и тори. Что касается России, то, естественно, партийная печать не могла появиться раньше, чем политические партии. Принято считать, что первой политической партией (т. е. таким образованием, которое ставит цель борьбы за политическую власть) была Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП), основанная в 1898 г.; соответственно, первой партийной газетой считается газета «Искра» (выходила с 1900 г.). Но, проводя это сравнение, необходимо помнить, что РСДРП была подпольной организацией, а «Искра» – нелегальной газетой. Политические партии и их газеты возникают в России только в начале XX в.
Идеологическое воздействие со стороны государства
Газеты издавались также государством для воздействия на подданных в нужном направлении (внедрения государственной идеологии) путем распространения официальной информации. Такого рода газеты возникают в европейских столицах на протяжении XVII в. Например, во Франции «Французская газета» официального характера издавалась с 1631 г.; в Лондоне официальная «Лондонская газета» – с 1666 г. В России именно такой была первая газета «Ведомости» (1703) и такими оставались российские газеты на протяжении XVIII и значительной части XIX в.
Местные газеты появляются позже столичных. Их история во многом воспроизводит историю газет в столицах.
В Великобритании уже в начале XVIII в. провинциальные типографии публиковали дайджесты лондонских газет. Публиковались и местные новости коммерческого характера. Напомним, что в Великобритании за первую половину XVIII в. издавались более 130 местных газет. К началу XIX в. определилось политическое размежевание провинциальных английских газет по политическим партиям.
В России развитие местных газет начинается с официального издания «Губернские ведомости» в 1830х годах. Частные газеты в российской провинции появляются только с 1860х годов и имеют преимущественно коммерческий характер.
Таким образом, мы видим, что в России издание газет было инициировано государством, а в других странах они чаще всего возникали для обслуживания экономических интересов и потребностей развития публицистики.
Применив к источникам личного происхождения и к периодической печати метод компаративного источниковедения – сравнения видов исторических источников, структурированных в эволюционном и коэкзистенциальном плане по признаку соотношения функций внутри вида, – мы приходим к наблюдению, что структурно эволюция источников личного происхождения в России и Западной Европе аналогична. Что же касается газетной периодики, то в России, в отличие от Западной Европы, долгое время сохранялся ее государственный характер. Функции информационного обеспечения экономической деятельности и структурирования общественного мнения появляются позже. Но самое примечательное, что местная печать повторяет путь столичной: в России в губерниях сначала появляется официальное издание – «Губернские ведомости», а лишь затем различные «ярмарочные листки», которые перерастают в городские газеты.
3.5.3. Законодательство
Если мемуары возникают в личной сфере, газеты – в общественной, то законодательство – в государственной. И его компаративный анализ фиксирует значительные различия в этой сфере между Россией и Европой.
Сравнительный анализ законодательства вызывает особые трудности по целому ряду причин.
Во-первых, законодательство как вид исторических источников, в отличие от источников личного происхождения и периодической печати, не возникает в Новое время, что лишает нас возможности сопоставления времени его возникновения в рамках рассматриваемого нами периода.
Во-вторых, законодательство явно недостаточно изучено именно как вид исторических источников, не прояснено в полной мере само понятие «закон», по крайней мере применительно к российской реальности Нового времени, не разработаны характеристики разновидностей внутри этого вида исторических источников.
В-третьих, в историко-юридических исследованиях, в которых законодательные акты рассматриваются в качестве источника права, принята систематизация законодательных норм по отраслям права, что не фиксирует специфику собственно законодательных актов. В свою очередь это порождает опасность подменить сравнительный анализ законодательства сравнительным анализом правовых норм (например, проведением аналогий в уголовном праве, праве собственности и т. д.). В связи с целым рядом особенностей законодательных актов как вида исторических источников Нового времени необходимо предложить принципиально иные подходы к компаративному исследованию законодательства именно как вида исторических источников.
Во-первых, необходимо выявить характеристики российского законодательства XVIII–XIX вв. как законодательства Нового времени и попытаться обнаружить хронологическую грань этого перехода.
Во-вторых, целесообразно соотнести российское законодательство с мировыми системами права.
p>В первой части настоящего раздела были уже выявлены критерии определения российского законодательства XVIII–XIX вв. как законодательства Нового времени, главные из которых – изменение соотношения обычая и закона как источников права и обусловленные этим принципы «Незнание закона не освобождает от ответственности» и «Закон обратной силы не имеет».Соотнесение российского законодательства с двумя мировыми системами права – англосаксонской и континентальной, проведенное при рассмотрении истории кодификации российского законодательства после Соборного уложения 1649 г., показало, что, несмотря на безуспешность попыток кодификации, можно утверждать, что уже в период правления Петра I наблюдалось стремление уйти от прецедентного права, базировать право на систематизированном законодательстве.
В начале XIX в. значительные успехи в сфере кодификации были достигнуты во Франции, где издаются пять кодексов (les cinq codes): Гражданский кодекс 1804 г. (или Кодекс Наполеона – Code Civil, или Code Napoleon), Гражданский процессуальный кодекс 1806 г. (Code de Procedure Civil), Торговый кодекс 1807 г. (Code de Commerce), Уголовно-процессуальный кодекс 1808 г. (Code destruction Criminelle), Уголовный кодекс 1810 г. (Code Penal), построенные на принципиально новой юридической основе.
В России в XIX в. попытки провести кодификацию сначала воплотились в создание Свода законов Российской империи, который, как было показано выше, нельзя расценивать как кодекс, поскольку он не снимал действие предшествующего законодательства. Последовательную кодификацию законодательства провести так и не удалось.
Таким образом, можно утверждать следующее:
• некорректно сравнивать напрямую российский и западноевропейский источники, необходимо сравнение видовых моделей; сопоставление двух источников должно начинаться с определения места сравниваемых источников в этих моделях, поэтому сравнение видов исторических источников как метод сравнительно-исторического исследования предъявляет особо строгие требования к видовой модели;
• проблема периодизации эволюции корпуса исторических источников представляет собой по сути проблему сравнительного исследования, только в этом случае сравнение ведется в собственно историческом, а не в коэкзистенциальном пространстве;
• критерием перехода от одного этапа к другому служит появление новых видов исторических источников и изменение видовой структуры их корпуса;
• для перехода от Средних веков к Новому времени наиболее характерно возникновение мемуаристики (как источника личного происхождения) и периодической печати (как источника общественного происхождения);
• сравнительный анализ российской и западноевропейской мемуаристики позволяет уточнить сформированную в российской историографии (прежде всего в трудах А. Г. Тартаковского) видовую модель, выделить две равноправные разновидности: мемуары-автобиографии и мемуары – «современные истории»;
• различия европейской и российской мемуаристики, кроме общеисторических причин, отчасти объясняются различиями ее истоков: биографика для Западной Европы (в том числе и античные образцы), агиография – для русской мемуаристики;
• сравнительный анализ периодической печати позволяет обнаружить различия, самое существенное из которых состоит в том, что в Европе газетная периодическая печать вырастает во многом из информационных потребностей торговли и из публицистики (памфлетов), в России же периодическая печать на протяжении более века имеет государственное, а не общественное происхождение;
• сравнительный анализ законодательства вызывает особые трудности в силу существенной специфики российского законодательства (и государства), но ряд признаков, системообразующим среди которых выступает приоритет закона как источника права, позволяет охарактеризовать российское законодательство конца XVII–XVIII в. как законодательство Нового времени;
• соотнесение российского законодательства с двумя мировыми системами права приводит к выводу о тяготении российского законодательства к системе, основанной на кодексах;
• проведенная апробация метода позволила уточнить представления о соотношении российского и западноевропейского исторических процессов в Новое время.
Часть III
Источниковедение историографии
Глава 1
Предметное поле источниковедения историографии
Источниковедение историографии[576] – предметное поле актуального исторического знания, востребующее метод источниковедения для изучения истории исторического знания в междисциплинарном пространстве интеллектуальной истории. Объект источниковедения историографии – система видов историографических источников (произведений историков). Предмет – порождение и функционирование историографического источника в научном познании и иных социальных практиках.
Выделим два фактора, обусловливающих формирование предметного поля источниковедения историографии:
Читать бесплатно другие книги:
