Застенок Иртенина Наталья
– Я здесь регулярно, молодой человек. Я здесь, знаете ли, живу. Временно, разумеется, но временная прописка, она, как водится, самая постоянная. Вот теперь и сосед у меня появился. Развлечение как-никак, если не возражаете.
Роман возражал, но сказать об этом постеснялся. Тема была для него деликатной.
В университетские годы, как и всякий нормальный студент, которого доцент Козырян насиловал философией, Роман был весьма наслышан о склонностях Анубиса. Упорные слухи приписывали тому ярко-голубую ориентацию, несмотря на семейное положение. Слухи имели под собой твердую почву: доцент испытывал очевидную симпатию к юношам и не любил кокетничающих с ним на экзаменах девушек. Провинившиеся таким образом студентки выше «удовлетворительного» у него никогда не поднимались.
Анубис в качестве соседа по камере чрезвычайно расстроил Романа. Эротические кошмары во сне и наяву упорно не желали оставлять его в покое.
– Н-да. Ну а вы-то за какие грехи сюда попали, юноша?
– Я? – Роман вздрогнул. – Не знаю. Шел, подскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – кирпич. Замуровали.
– Э, бросьте, – проворчал доцент. – Несознанка только для допросов годится, и то не всегда.
– Я правда не знаю, за что меня сюда посадили.
– Все-то вы знаете. Только думать не хотите. На что вам разум даден, юноша?
Анубис, вне всяких сомнений, Анубис. Роман мысленно застонал. Каким ты был, таким и остался. Помешанный на привилегиях разума, доцент обожал загружать подневольных студентов тяжелыми размышлениями вслух. Любимым его словечком было «рациональный», прилагаемое ко всему, что имело хоть малейший философский оттенок. Произносил он его с большой страстью, врастяжку, добавляя в любовном экстазе лишнюю букву: «Ра-цио-а-нальный». Студенты, конечно, ржали и обыгрывали это в прозвищах доцента: Мыслящий Анус, Анус Сапиенс, Анубис – Анус на бис.
Имя Анубис имело и другую этимологию. Анубис – египетский бог, покровитель мертвых, с шакальей головой – намек на запах псины, источаемой доцентом несмотря на всевозможную парфюмерию. Что поделать – собственность неотчуждаема. Именно этот неистребимый запах и был основной причиной всеобщей нелюбви к Анубису. Ко всему прочему философа подозревали в некрофилии, бог ведает, на каком основании. Быть может, из-за благосклонности доцента к чахлым, рахитичным и бледным юношам со взором, затуманенным светом Разума. А может, из-за облика самого Анубиса, отдаленно напоминающего оживший скелет: худой, в неизменном мешковатом костюме, с продолговатым черепом, туго обтянутым кожей и с большими залысинами.
– Просто так на свете, молодой человек, ничего не бывает. Всему есть рациоанальное объяснение. Ибо природа мира мудра.
– А в вашей уличной жизни тоже есть мудрость? – невежливо отбрыкнулся Роман.
– А как же. Беспременно. Ведь чем я прежде занимался? Перед незрелым юношеством идеальную сущность бытия разворачивал во всей ее красе. Ну а теперь самолично сподобился идеальной сущностью стать.
– Бомжом? – Роман раскрыл рот от удивления.
– Вольным человеком, – осадил его доцент. – Человек – это звучит гордо. Только не всяк человек гордо звучит. Есть высший тип – вот он, и только он звучит гордо.
– Какой тип? – спросил Роман, вспомнив неожиданно давешнего мародера с помойки.
– Вольный философ, разумеется.
– А-а! Как Диоген, который в бочке?
– Именно. Я гол, как сокол, нищ, как Иов, но ни о чем не жалею. Я горжусь своим статусом. И слава богу, что меня поперли с кафедры – не то до сих пор бы с тупостью лоботрясов сражался и домогательства юных проституток сносил.
Роман успел прикусить язык – чуть не сорвались слова о домогательствах самого доцента. Особенно тех, что стали началом его славной бомжевой карьеры. Пытаясь соблазнить дочку большого городского босса, Анубис и не подозревал, что тем самым губит собственную репутацию. Из университета его выгнали не столько из-за скандала, устроенного родителем девицы, сколько из-за того, что порушился устоявшийся экзотический образ голубого некрофила – доцент на поверку оказался банальным старым козлом. Этого начальство не смогло ему простить.
– Вот так вот, юноша. Как говорится, разумного судьба ведет, неразумного тащит. Милостей от природы ждать не надо, самому… кхэ… нужно их… кха… ковать… кхэ… экхэкха…
Фраза потонула в новом приступе душераздирающего кашля. Роман из вежливости и предосторожности отворотил голову в сторону.
– Вам, юноша, не мешало бы ознакомиться, хотя бы приблизительно, с учением стоиков, – продолжил Анубис через несколько минут. – Уж они-то отобьют вам всякую охоту буянить по ночам. Не противьтесь воле богов и сами станете как бог.
«Третий», – подумал Роман. В третий уже раз ему предлагают стать как бог. Что за мания у людей? И еще один раз его хотела сделать богом самозванная мандала. Тоже, кстати, в КПЗ. Правда, тогда все обернулось глумлением над ним незримого тюремного духа. А на этот раз?…
– Вот посмотрите на меня. Знаю, что темно, не видно, и все же, приглядитесь.
Роман послушно пригляделся к силуэту напротив.
– Ничего не замечаете?
– А что я должен заметить?
– Значит, не видите, – с сожалеющим вздохом сказал Анубис. – Не созрели вы еще для этого, юноша. Учиться вам надо. Постигать простые истины. Глядеть в корень. А ведь я, молодой человек, и есть бог. Свободный и всемогущий.
– А-а… вы-ы… – Роман растерялся от столь смелого заявления. – В самом деле?
– Конечно, в самом деле, – немного раздраженно ответил бог Анубис. – А то, что в тюрьме сижу, так это сущая ерунда. Я и в четырех стенах буду богом, а неразумная тварь, мнящая себя свободной, так и останется всего лишь неразумной тварью, хоть ты ее в космос запусти.
«Ой что философия с людьми делает!» – в легкой панике подумал Роман. На этот раз тюремный дух, очевидно, вволю поглумился над доцентом.
– И вам, юноша, советую избрать целью жизни свободу. Истинную, конечно, а не мнимую.
– Ну и где ее, по-вашему, искать? – спросил Роман.
– Так это элементарно, – оживился доцент, потерев ладонями друг о дружку. Сухой треск прозвучал как шелестение страниц конспекта. – Я вас научу. Значит, так. Что такое истинная свобода? А это, молодой человек, есть свобода отречения от всего.
– Совсем от всего? – не поверил Роман.
– Абсолютно. Иначе ничего не получится. Нужно лишь уяснить одну вещь. Что все вокруг – ничто и пустота. Ничего нет, только ваши иллюзии. И это ничто не стоит никаких усилий. Отрекитесь от суеты и перестаньте биться черепом о то, что невозможно пробить. Вот тюрьма, к примеру. И вы хотите из нее выйти. Зачем? Что вас там ждет, на так называемой свободе? Точно такая же тюрьма, но размером побольше. И шесть миллиардов ваших тюремщиков. А вы плюньте на нее. Слюной, как говорится. Главное, запомните, не биться башкой о стены кутузки. Это вредно для здоровья. И поменьше задавайте вопросов. Вопросы – тоже суета. – Доцент Анубис зевнул, громко, с подвывом и лязгом зубов. – Вообще вы меня утомили, юноша. Прыткости в вас слишком много, а это тоже вредно для здоровья. Вздремну-ка я пару часиков. Приятных сновидений, юноша.
Темный силуэт, кряхтя, растянулся на нарах. Через пять минут тьма огласилась похрапыванием.
«Прытким меня еще никто не называл», – изумлялся Роман, пристраивая голову к стене. Лечь он не решался – отпугивала мысль о полчищах неприличных тварей, набежавших, конечно, с соседней койки.
Он долго сидел с закрытыми глазами, вяло перебирая мысли в голове. Мысли принялись вольно рифмоваться. Через полчаса «Гимн судьбе» был готов.
- Жизнь не сделаешь другой —
- Даже и не пытайся.
- Что предписано судьбой —
- Исполнять старайся!
- Ну, допустим:
- Не нажил ты себе ума —
- Дурнем будь – чего ж стесняться?
- Денег нет, пуста сума —
- Научись, друг, побираться.
Или:
- Разлюбилась, скажем, тебе жена.
- Это знак! Ступай в монахи.
- Брякнул лбом – гляди стена! —
- Разворачивайся на х…
- Нет жратвы? – Ну-у, голодай.
- Дом сгорел? – Ух, черт! Бомжом стань.
- Обокрали? – «Суки, падлы!» – прорыдай.
- Гонят на хрен? – Ну ё мое, сам отстань!
- Мораль сей дури такова:
- (Товарищ! Сядь на стул сперва,
- Исполнись мужества, крепись):
- Коль жить не сладко – удавись!
Затвердив строчки, Роман соскочил с нар и подошел вплотную к стене камеры. Удивительная мысль пришла ему в голову. Должно быть, Анубис и не подозревает, что его свобода отречения… вполне возможно… явление не такое уж редкое, как сему богу представляется. Ни сном, ни духом не ведает, что так отрекаются не любя. Боясь и ненавидя. А может, все-таки ведает? Отчего он псиной воняет, откуда этот смрадный страх, смертельный, непобедимый, неистребимый? Ненависть страха к миру, ко всему на свете. Когда живешь не в мире, а в трупе мира, созданном собственным страхом. И вокруг видишь одни лишь трупы. Роман подумал, что и сам он… скорее всего… такой же отреченец… и от него тоже должно вонять. Страхом, склепом, адом.
Он покосился на Анубисову койку. «Убойная сила тайной доктрины, не правда ли милый?» – прошептал. Наставник молодежи мирно почивал, не ведая о том, что рядом назревает бунт.
Бунт начался с нарушения главной Анубисовой заповеди. Нет, конечно, колотиться черепом о стену Роман не стал, больно все-таки. Несильно стукнувшись лбом о преграду, он замер в позе человека-тарана. Постоял немного. Резвое воображение живо перепрыгнуло через стены ментовки и устремилось в голубые дали.
В тех краях цвели неколючие лазоревые розы, соперничающие в яркости окраски с пронзительно ясной далью неба.
Куда подевались стены темницы, Роман не заметил. Он и не помнил уже о них, вокруг были только озаренные утренним солнцем просторы, все пути-дороги открывались ему, звали наперебой.
Он открыл глаза. Ничего не изменилось – голубые дали по-прежнему стояли перед счастливым взором. И не было никаких преград, проблема застенка решилась сама собой, оставшись в воспоминаниях маленькой черной точкой. Свобода торжествовала. Он стоял в центре камеры и завороженно смотрел на открывшийся мир, зовущий к себе. «Да! Я иду к тебе, мир!» – прошептал Роман. Из глаз его потекли слезы счастья.
Боясь спугнуть удачу, страшась внезапного исчезновения нового мира, не веря самому себе, он поспешил вперед…
– Уй-й! – Схватился за голову, отлетев от стены, как мячик.
На лбу ощутительно быстро вспухала огромная шишка. Мозги ходили ходуном. Да, не ожидал он такого пинка от голубых далей, с виду совершенно невинных и безвредных. Как бы сотрясения мозга не вышло. Он добрался до койки и, невзирая на тварей, осторожно принял горизонтальное положение. Анубиса штурм стены не разбудил, выражать сочувствие и поправлять подушку под несчастной головой было некому. «Марго! Где же ты, мне так тебя не хватает!» Безмолвный крик о помощи разбивался о неприступные стены темницы. Откуда они взялись?! Ведь не было их! У, вражий заплот, погоди, разберемся еще с тобой. Вот только мозги перестанут трястись, тогда и поговорим по-мужски, на равных. Дуэль, так дуэль…
На обдумывании условий дуэли Романа сморил беспокойный сон…
Разбудил его внезапный лязг металла и яркий свет, острым ножом ударивший по глазам. Дверь камеры была распахнута, на пороге стоял доблестный страж, одетый в штатское.
– Кто тут есть Полоскин?
– Я, – отозвался Роман, щурясь спросонья.
– На выход.
– С вещами? – на всякий случай спросил задержанный.
– Личные взять, казенные оставить, – бодро ответил страж.
Брать оказалось нечего. Роман быстро причесался пятерней, застегнул воротничок и покинул приют арестантов, не оглянувшись в спешке на сокамерника.
– Ф-фу, ну и вонища, – сморщился его освободитель и брезгливо пригляделся к бывшему доценту, лежащему на койке с философски отсутствующим выражением лица. – Какой идиот опять этого кадавра сюда воткнул?! Дежурный!
Дверь с грохотом захлопнулась.
– Здесь, товарищ майор, – появился мент в форме. Это была та самая усатая физиономия, что ночью в окошке двери.
– Разберись с этим козлом вонючим, – майор указал рукой на камеру. – Чтоб духу его здесь больше не было.
– Так куда ж его, товарищ майор? Его сержант Анисимов на пятнадцать суток оформил…
– Вон! – рявкнул майор, сделав зверское лицо.
– Есть!
– Пошли, – кивнул майор Роману.
– Куда? – поинтересовался тот.
– На кудыкину гору.
Майор завернул в раскрытую дверь в конце коридора.
– Получи, Ковров. В целости и сохранности.
В комнате находился только один человек. Он сидел на стуле и изучал книжку карманного формата. Увидев вошедших, вскочил, натягивая на голову милицейскую кепку. К правому бедру его была прицеплена резиновая дубинка.
– Танд маш их баярлалаа, товарищ майор.
– Чего? – старший по званию широко распахнул удивленные глаза.
– Я хотел сказать, спасибо, – перевел младший. – Это я, Олег Семеныч, монгольский язык изучаю. Вот, – он показал книжку, – русско-монгольский разговорник.
– А-а. Ну, изучай, полиглот. Только не на службе, Ковров.
– Так точно. Разрешите идти?
– Иди. И этого забирай.
– Явцгаая, – сказал мент Роману, кивнув на выход.
– Что? – растерянно спросил тот.
– Пошли, говорю. Экий непонятливый. На свободу с чистой совестью.
Мент положил руку Роману на плечо и подтолкнул к двери.
19. Уложение о чести и достоинстве
В коридоре диалог принял более осмысленную направленность.
– Ну, здорово, – мент весело протянул руку ничего не понимающему Роману. – Ты, что ли, будешь моей сеструхи хахаль?
– Возможно, – осторожно ответил Роман, пожимая руку.
– А я Ковров, – жизнерадостно представился мент. – Иннокентий.
– Вы брат Марго? – догадался Роман.
– Наконец дошло.
– Марго знает, что я здесь? Это она вас прислала?
– Еще чего! – фыркнул Ковров. – Ритка не в курсе. Я и сам-то допер не сразу. Смотрю – имя вроде знакомое. Полночи вспоминал. А ты всегда паспорт с собой таскаешь?
– Нет, случайно прихватил, – солгал Роман, не став пускаться в длинные объяснения насчет маньяка и рискованной охоты, в которой запросто сам можешь оказаться трупом, так уж лучше быть трупом с паспортом, чем валяться в морге неопознанным телом. Личные проблемы на ментов возлагать необязательно.
– Считай, повезло. С кем разборка-то была?
– Какая разборка?
Ковров скривил недовольную физиономию.
– Слушай, я тебя из допра вытащил? Без меня ты бы тут еще двое суток загорал. Хотя бы просто ответить на мой вопрос ты можешь? Без финтов. Я этих невинных глаз уже знаешь сколько насмотрелся. По самое некуда. Самому себе даже верить перестал.
– Так вы про ту драку? А я в ней не участвовал. Я мимо шел. Случайно.
– Ага, и вырубили тебя случайно. И к помойке ты случайно зарулил. Понюхать цветочки.
– Нет, я хотел их остановить. Но их было слишком много, я перенапрягся.
– Слушай, у тебя все дома? – спросил мент. – Или ты супермен? Хлипковат ты, братец, для рукопашной с двумя десятками.
– С тремя. Там было не меньше трех десятков.
– Та баба, что звонила, сказала два.
– Просто она плохо училась в школе, – возразил Роман. – Это и не удивительно – не умеет слушать, что ей говорят. Так меня вместе со всеми прихватили?
– Не. Тебя одного только и прихватили. Ну сам посуди – не пустым же с вызова возвращаться. Труп – в морг, тебя – сюда.
– Какой труп?
– А, ты ж не знаешь. Труп там нашли. Тепленький, прям с пылу, с жару. Ну так чтоб было, на кого его повесить, тебя прихватили. Тоже тепленького.
– Спасибо за откровенность, – сказал ошалевший Роман.
– Да не дрейфь. Труп уже ушел.
– Как это ушел? – поразился Роман.
– Ну как трупы уходят – вперед ногами. Не по нашей части оказался. Самопал.
– Что такое самопал?
– Это когда сам, без посторонней помощи трупом становишься. Шел, поскользнулся, упал – очнулся в гробу. Шучу. Инфаркт у твоего трупа. Обширный. Так что тебе сильно повезло. И по справедливости, с тебя должно причитаться. Хотя бы завтрак. У меня как раз смена кончилась, – мент в задумчивости чесал затылок. – Но денег у тебя, конечно, нет.
– Почему – нет? Есть. Я и сам голодный, как стадо динозавров, – Он запустил руку в карман джинсов, но тот оказался пуст. Роман удивленно обшарил остальные карманы – с тем же результатом. – Были, – поправился он. – Сотня долларов.
– Ну были и сплыли, потерял, наверное, – бодро сказал Ковров, глядя невинными светло-серыми глазами – слишком невинными и слишком ясными.
У Марго глаза были темнее, чем у брата, напоминали цветом две маленькие свинцово-синие тучки, собравшиеся пролиться сильным упругим ливнем. Роману нравилось ловить в этих круглых, окаймленных сиренью лужицах собственное отражение.
– Может быть, – заторможенно ответил он. – Меня ведь, наверное, обыскивали?
– Да плюнь ты на них, – весело посоветовал мент и закричал, глядя вперед: – Матвеич, отдай человеку его паспорт.
Они подошли к выходу.
– Пропуск! – потребовал пожилой мент у конторки.
– Ну, Матвеич, свои же, не видишь – это жених моей Ритки, родственник почти.
– А мне хоть кто. Пропуск! – Матвеич загородил собой выход.
– Ну что с тобой делать, вохра ты дремучая! – Ковров достал из кармана листок. – На тебе пропуск.
– Другое дело, – подобрел Матвеич, убираясь с дороги.
– Ну, – выдохнул мент, когда они вышли на улицу. – Денег у тебя, как мы выяснили, нет…
– Были, – упрямо повторил Роман.
– …значит, придется мне тебя куда-нибудь сводить. Поднять стакан молока за знакомство… э-э… как это… би таныг ресторанд урих гэсэн юм.
– В ресторан? – догадался Роман без перевода.
– Не верь ушам своим. Это в разговорнике так написано. Ресторан я не потяну даже для своей невесты, когда она наконец образуется на горизонте. Сейчас сообразим какую-нибудь кафешку. Есть тут у меня недалеко пара подшефных. А денег ты не жалей. Верь, Ромка, на благое дело пошли, – мент закинул руку ему на плечо, дружески полуобняв.
– Хотелось бы знать какое.
– А это я тебе враз нарисую. Без проблем. Ты ж пойми, страна, в которой мент не чувствует на себе нежной заботы государства и материально зависит только от собственной ловкости и сообразительности, – эта страна в третьей мировой войне не победит, ни за что и никогда. Веришь? Конечно, веришь, по глазам вижу.
Роман шел, уткнув глаза в асфальт. Препираться с милицией желания у него не было.
– Запомни, родственник: жизнь, здоровье и благосостояние мента – оплот Родины. Так гласит пятый пункт неписаного кодекса мента.
– Почему вы меня родственником все время зовете?
– Слушай, кончай мне выкать. Не то я в тебе сильно разочаруюсь, родственник, и наши будущие отношения полетят к черту, так и не начавшись. Но пока я в тебе не разочаровался, говорю прямо – женись на Ритке, пока не поздно. Она у меня баба хорошая, с гарантией, слово мента. Бери всю целиком и на пожизненно.
– Спасибо, – сдержанно ответил Роман. – Я в сватах не нуждаюсь.
– Ну смотри. Прозеваешь свой горшок золота, потом локти кусать будешь. Это я тебе как друг говорю, а не как мент.
– А как говорит мент?
– А вот как – первый пункт неписаного кодекса гласит: мент всегда прав. Если мент не прав, он этого никогда не признает, чтоб не уронить честь мундира. Понял? Если я насчет родственника не прав – ты все равно им будешь, не отвертишься от своего долга перед обществом и государством.
– А скажи, Иннокентий, у вас в милиции все такие?
– Зови меня просто Кеша. Это какие – такие?
– Озабоченные проблемами общества и государства.
– Да нет, у нас как везде – и сволочи, и карьеристы, и тупые, и ленивые. Но такие, как ты сказал, тоже есть. Это все кодекс.
– Неписаный?
– Он самый. Например, из пункта пятого законно вытекает пункт шестой: чистая совесть мента в наше беспокойное время – непозволительная роскошь для страны и народа. Так что эта твоя сотня баксов как раз пошла на общественно-необходимую загрузку ментовской совести. Чтоб мало не казалось.
– Я уже понял.
Убедительные аргументы Коврова все-таки не растворяли смутного осадка, оставленного в душе ментовским произволом. Роман намеревался отомстить в самое ближайшее время – и за ночь в тюремном бомжатнике, и за труп, чуть было не подвешенный к нему, словно елочная игрушка, и за лишение карманной собственности. Он еще не знал, в чем будет заключаться месть, но уже чувствовал, как она тайно, подпольно зреет в нем.
– Ну тогда, чтобы закрепить урок, вот тебе еще одно правило. Пункт второй: великодушие мента измеряется вместимостью его карманов. Я тебе все это к чему рассказываю? Чтоб ты понял: мент – не враг человека, мент – друг человека. Вот собака тоже друг человека, а почему? Потому что человек ее кормит, холит и гулять выводит. Не будет кормить – она ему ляжки-то пообкусает с голодухи, выть по ночам начнет, а то и совсем в глотку вцепится. А менты хуже собак, что ли? Их не надо кормить и холить? А он, накормленный, и охранять хозяина своего лучше станет, и вообще ручным сделается, ласковым и любящим псом.
– Сторожевых псов нельзя баловать, – заметил Роман. – А то хватку потеряют.
– Не потеряют, – уверенно ответил мент, приложив правую руку к сердцу. – Неписаный кодекс у мента всегда с собой, вот здесь, где стучит. Разбудишь средь ночи, он тебе без запинки выложит третий и четвертый пункты.
– Поразительно! – с пафосом восхищения сказал Роман, даже и не думая, однако, поражаться.
– Элементарно, – возразил Ковров. – Пункт четвертый предписывает менту иметь холодное сердце, ясные глаза, горячие руки – ну, про это я тебе уже говорил, – железные аргументы и неопровержимые факты. А это и есть – ментовская хватка. Если не убедил, то вот тебе еще третий пункт в наглядности.
Мент отцепил от пояса резиновую дубинку и любовно похлопал ею по ладони.
– Что скажешь на этот аргумент?
– Нет слов! – умыл руки Роман.
– Во-о! Правильно. Как гласит третий пункт, резиновая дубинка у мента в руках, что хрен в штанах: встает и падает, встает и падает.
Мент несколько раз подряд с размаху резко ударил дубинкой по предполагаемому объекту аргументовнушения. Несколько человек, шедших рядом по тротуару, предпочли ускорить шаг либо отстать на хорошее расстояние.
– Да, впечатляет, – сказал Роман, оглянувшись по сторонам.
– О! Приехали, – Ковров махнул рукой на пластмассовую вывеску заведения. – Харчевня «Три корочки хлеба». Моя любимая. Пошли.
Внутри харчевня оказалось тесноватым, но уютным кафе с десятком круглых столиков. Посетителей в утренний час почти не было – только две кудлатые старушки утоляли в уголке не столько голод, сколько жажду общения, и мрачного вида мужчина размягчал в чашке кофе сухари, горкой лежащие перед ним в расписной вазе.
– Здешний хозяин мой должник, – объяснил Ковров, щелкнув в воздухе пальцами, когда они заняли один из столиков.
На призыв к ним подошел плотный, широкоформатный человек в костюме с бабочкой и с лицом, похожим на бледный, непропеченый, к тому же постный блин.
– Какие гости! Добро пожаловать, всегда рад видеть вас, Иннокентий Сергеевич, в моем скромном заведении. Вас и ваших друзей, – добавил он, с услужливой улыбкой глянув на Романа.
– Сайн байна уу, Дэм. Та сайн сууж байна уу?
– Баярлалаа, Кеша, сайн сууж байнаа, – ответил хозяин, еще шире расплывшись в блинной улыбке. – Что будем заказывать?
– Ну, ты же знаешь мою норму, Дэм. Неси все, что есть диетического. И молока не забудь. Литр.
– Пошаливает язва, Иннокентий Сергеевич?
– Да уж, стервоза, никуда не денешься от нее.
– Сейчас все будет готово, – хозяин едва заметно склонил в почтении пышный торс и плавно удалился.
– Наконец-то пожрем как люди, – мент расслабился, закинул кепку на соседний подоконник и вольно откинулся на спинку стула. – Хозяин свой человек. Правила уважает.
– Какие правила?
– Да я ж тебе всю дорогу их вдалбливал, – Ковров едва не возмутился беспечностью будущего родственника. – Пункт седьмой, коротко и ясно: голодный мент – угроза обществу. Отсюда правило – накорми мента. Дэму повторять и разжевывать мне не приходилось – на лету все схватывает.
– Он правда натуральный монгол? О чем вы с ним говорили?
– Да какой монгол! Меня уважает, вот и вызубрил пару фраз. А вообще-то он болгарин. Ты на рожу его не смотри, она ему от дедушки из Вьетнама досталась. Но всю жизнь в России живет – даже на своих исторических родинах не был ни разу, бедняга. А о чем говорили… здрасте, как поживаете, спасибо, хорошо. О чем еще говорят люди, владеющие языком по долбаному разговорнику?
На столик опустился пластиковый поднос, и хозяин самолично обслужил гостей – расставил тарелки с омлетом, нарезанной докторской колбасой, сыром, гренками, хлебом, вазочки с печеньем и джемом, стаканы с соком, пустые стаканы, кувшинчик с молоком.
– Приятного аппетита, – пожелал он.
– Баярлалаа, шеф. Отдыхай, Дэм, – Ковров помахал рукой в воздухе. Две минуты за столом царило молчание – разговаривали лишь с аппетитом жующие челюсти.
20. Подлинный автор романа «Чапаев и Пустота»
– А зачем тебе монгольский язык? Для общего развития или как?
– Да какого там развития! В гробу я его видел. Мне для дела.
– В Монголию хочешь эмигрировать? – Роман неторопливо вытягивал из стакана через соломинку апельсиновый сок.
– Это как придется, – сказал Ковров. – Я тут, понимаешь, в одном журнале статью зашибенную прочитал. Называлась: «От внутреннего мертвеца к Внутренней Монголии».
Роман поперхнулся соком и закашлялся. Мент продолжал:
– Во-во. Чердак сносит. А статья еще круче. Автор – какой-то Шлагбаум. Ты не знаешь, случайно, что за шлагбаум?
– Н-нет, – хрипло выдавил Роман.
– Жаль. А хорош шлагбаум – так вставит, что ни сесть ни встать. Там понимаешь, все так интересно написано. Правда, я не до конца понял. Но главное схватил. Оказывается, каждый человек в жизни может вдруг, ну совершенно вдруг повстречаться со своим собственным трупом. Вот так нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь. Тебе это не кажется странным?
– Отчего же. В жизни и не такое бывает, – с фальшивым спокойствием на лице ответил Роман.
– Вот и мне не кажется. С чужими трупами встречаешься, а со своим что – не положено? Но только свой труп – это, я тебе скажу, почище Мамаева нашествия, в личном, конечно, смысле. Камня на камне в тебе не оставит. Но на то он и труп, а ты как хотел. Ну так вот – спастись от этого киборга можно только во Внутренней Монголии. Почему, не знаю, не разобрался, чересчур умно там про это написано. Да мне и не важно. Только там – значит, там и нигде больше. Вот я и учу монгольский. Вдруг пригодится. Молочка хочешь?
– Нет, баярлалаа.
– А! Быстро схватываешь. Молоток. Вот, допустим, повстречаюсь я с собственным трупом. До Монголии далеко, а спасаться уже надо. Что делать? А вот тогда я и заговорю с ним на монгольской фене. Может, он подумает, что я уже во Внутренней Монголии, и отстанет, а?
– Вряд ли тебе удастся впарить эту лажу своему собственному трупу. Скорее он облапошит тебя, чем ты его.
– Вообще-то да, – вздохнул мент. Одну за другой он отправлял в рот обмазанные в джеме гренки и разгрызал их с громким хрустом. – Тогда точно придется драпать в Монголию.
Статью, столь взволновавшую мента, Роман отнес в «Дирижабль» около месяца назад. Посвящена она была неформальной оценке и альтернативной интерпретации творчества писателя, известного под псевдонимом «В. Пелевин». Речь там шла о некоторых древних буддийских мифах, укоренившихся на российской почве благодаря не кому-нибудь, а легендарному Чапаеву – великому мистику, правда о котором, как верно указано в предисловии к роману «Чапаев и Пустота», была долгое время скрываема от народов Европы и России. Но следы Чапаева теперь уже не теряются в мутных водах русской реки, а уводят на Восток, во Внутреннюю Монголию, в один из тамошних буддийских монастырей. Чапаев – это русский граф Сен-Жермен, маг и прорицатель, алхимик и астролог, бессмертный и многоликий, вечный дух и скиталец. В этом месте автор статьи бы вынужден сделать предупреждение: «В связи с обострившимися в последнее время известиями о Вечном жиде, убедительная просьба не путать Чапаева с Агасфером». Далее автор углублялся в дебри прошедших веков, отыскивая в отечественной истории предыдущие инкарнационные воплощения духа Чапаева. «Но и сейчас история Чапаева не закончена, – писал А. Шлагбаум. – Есть сведения, что личность так называемого „Пелевина“ следует считать целиком вымышленной, мифологизированной массовым сознанием, а потому – несуществующей. Истинным автором „Чапаева и Пустоты“ по многим фактам и намекам в тексте романа нужно считать самого Чапаева. И хотя Великий Мистик России покинул пределы Родины навсегда, чтобы утонуть в сияющих волнах древнего буддийского мифа, Россия будет надеяться и ждать новой встречи со своим истинным сыном, учителем и освободителем».
Все это мент вкратце изложил собеседнику, потягивая молоко прямо из кувшинчика. Роман слушал, жуя желтые пластинки сыра с дырочками.
– Ну это ладно, я в истории все равно лыка не вяжу, – подытожил Ковров. – У меня, понимаешь, какая загвоздка. Где она, эта Внутренняя Монголия? – мент налег животом на стол, понизив голос. – Искал я, искал – не нашел. Карту Монголии купил – нету. Что за черт, а?
– Зря купил. Внутренняя Монголия не в Монголии находится, а в Китае. Автономный район.
– Вот блин! – расстроился мент, снова откинувшись на стуле. – Они там что же, на китайском говорят? И на кой ляд я монгольский долблю?
– Да нет, – успокоил его Роман, – на монгольском там говорят.
– Ф-фу, напугал, – расслабился мент. – Ну ладно. А занятно у них там, половина слов – русские! Автомобиль, автобус, машина, факс, такси, троллейбус. Отсталая нация – все подряд заимствует.
– Могу тебя разочаровать – все эти слова там тебе не понадобятся.
– Это почему? – нахмурился Ковров.
Читать бесплатно другие книги:
