Застенок Иртенина Наталья
– Ну, понимаешь, если тебе сильно повезет и ты сподобишься попасть во Внутреннюю Монголию, все автобусы и троллейбусы, не говоря уж о факсах и такси тебе уже будут не нужны.
– Ты на что намекаешь? – обиделся мент.
– Вся фишка в том, – спокойно и размеренно продолжал Роман, – что на самом деле Внутренняя Монголия – это не настоящая Внутренняя Монголия, а только Внешняя Внутренняя Монголия. Хотя на карте Внешняя Монголия находится в другом месте – из нее собственно Монголия состоит.
– Не понял, – мент выкатил глаза. – Проще можно?
– Можно, – согласился Роман. – Внутренняя Монголия в географическом смысле – это место, где живет много буддийских монахов. Но это место, где они живут, они считают несуществующим. Это трудно объяснить, так что считай этой тайной доктриной буддизма. Так вот, настоящая Внутренняя Монголия – это тоже то, что нигде не существует, но она считается реальнее географической Внутренней Монголии во столько же раз, во сколько явь реальнее сна. Улавливаешь?
– Ну, так, – мент пожал плечами. – Примерно. А где она… реальнее? Если она нигде?
– В сознании тех монахов. И в твоем, если сподобишься просветления.
– А как его сподобляются?
– Очень просто. Забираются по ступенькам на самую верхнюю площадку, на вершину ступенчатой пирамиды.
– Какой еще пирамиды?
– Пирамиды, состоящей из Монголий. – Роман безмятежно излагал менту восточные мотивы. – Внизу – самая большая Монголия, она же – самая ненастоящая из всех, наверху – самая маленькая и самая истинная. Каждая из этих Монголий является Внутренней для предыдущей и Внешней для последующей.
– Понял, – кивнул мент, громко хлопнул ладошами и потер их в предвкушении. – Я забираюсь на самый верх и…
– И находишь то, чего не искал, – сообщил Роман.
– А чего я не искал?
– Свой собственный труп.
– Э, так не пойдет, – возмутился мент. – Мы так не договаривались. Откуда он там взялся?
– Видишь ли, Кеша, в чем дело. Хоть это и называется древним монгольским мифом о Великой Пустоте, которая всегда с тобой и в тебе, но в реальности ты можешь увидеть эту Пустоту только в виде твоего собственного трупа, который соответственно тоже всегда с тобой.
Мент настороженно замер, потом непроизвольно дернул головой, заглядывая себе за плечо – не стоит ли там его труп.
– Фу-ты, – выдохнул он разочарованно, ничего не увидев. – Для чего тогда она нужна, эта Внутренняя Монголия? И монахи эти, из внутренних монгольских монастырей, чего они там высиживают?
– Каждый ловит свой кайф, – Роман оглядывал столик в поисках еще какой-нибудь, случайно оставшейся еды. Но с завтраком было покончено – лишь вазочка с кроваво-красным клубничным джемом притягивала взгляд. – Положим, для тебя кайф – это получить как можно больше информации за единицу времени, и желательно дешево, а еще лучше бесплатно, как от меня, к примеру. А для них кайф – в самом процессе получения этой информации.
– А откуда они ее получают в своих дебрях китайских? – мент тоже внимательно изучал вазочку с джемом.
– Космические эманации пеленгуют. Когда объем накопленной годами информации начинает зашкаливать и превышать предельно допустимую для отдельно взятого человеческого мозга норму – тогда эта информация снова возвращается в космос. Причем прихватывает с собой значительную часть того, что раньше было сознанием получателя этой информации. Это и называется Просветлением. Тогда тебе все становится до лампочки, не возникает никаких проблем, и все автобусы и факсы для тебя уже не существуют.
– А этот, просветлившийся, он что – трупом делается? – спросил мент, запуская чайную ложку в вазочку. – Своим собственным, который на самом верху?
– Можно и так сказать. Визуальной конфигурацией просветлившегося будет его бесчувственная телесная оболочка, то есть тот же труп, который помещают в специальные дома. Их, кстати, тоже называют Внутренними Монголиями… Хотя и это – не самая высшая степень просветления.
– А какая высшая?
– А высшая – это когда просветлившийся просветляется до такой степени, что становится прозрачным, а потом и вовсе исчезает с глаз долой. Полная пустота образуется на его месте. Гран катарсис, как говорили древни греки, Большое Прочищение.
К столику подошел хозяин.
– Что-нибудь еще желаете?
– Дэм, не суетись, – отмахнулся Ковров. – Мы у тебя тут посидим, потолкуем о делах, о’кей?
– Конечно, сколько пожелаете. Ваше присутствие, Иннокентий Сергеевич, – залог моего спокойствия.
– Дэм, – Ковров сделал строгое лицо, – я не люблю подхалимов. Моя язва их не выносит. Давай, принеси нам еще печенья с молоком и все, не мешай нам больше.
– Один момент, – толстяк заторопился выполнять заказ.
– Слушай, – продолжил Ковров, обращаясь к Роману. – Я тут недавно одну книжку на этот счет прочитал. «Теория множественности пустот» называлась. Я раньше думал, что пустота – она и есть пустота, ее и доказывать не надо, что она есть. А оказывается в Средние века на Западе целые конференции были по этой теме. Мол, есть ли пустота на свете или нет ее. Сомневаться во всем и все доказывать – это у них в Европе конек испокон веку. Это я уже в другой книжке читал, ты не думай, что я сам по себе такой умный. Там про то, как эти хитрожопые западники заражают своим гнилым мировоззрением Восток и высасывают из него всю его восточную мудрость.
На столе хозяйской рукой пополнились продовольственные запасы. Оба собеседника накинулись на печенье, словно и не завтракали перед этим.
– Слушай, родственник, а ты точно этого шлагбаума не знаешь?
– Я не вожу знакомств со шлагбаумами, – быстро ответил Роман.
– А я думал, знаешь. Так все складно излагаешь, как по писаному. Вот я тут недавно прочитал…
– Опять прочитал? – скрывая досаду, воскликнул Роман. – А ты не из книг что-нибудь знаешь? Своими мозгами до чего-нибудь дошел?
– Ну ты скажешь! – Ковров присвистнул. – Ты что, не знаешь, что такое социальный детерминизм?
– Я-то знаю. А вот ты знаешь ли?
– Знаю. Я читал. Недавно. Там, значит, так – человек не волен в своих желаниях, он тотально детер-минирован. Отсутствие свободы мышления и хотения. А чтиво я по крайней мере могу выбирать сам себе. Детерминизм на чтиво у нас уже отменили.
– Еще не ввели, – поправил его Роман.
– Уже, но не еще, – согласился мент. – Это верно, – он вдруг откинул в сторону руку и продекламировал: – О сколько нам открытий чудных сулит эпоха «от и до». От «уже» до «еще». Или наоборот – от «еще» до «уже»? Это ж потрясающее время! Мифологическая эпоха!
– Какая? – поразился Роман.
– Ну, мифическая, что ли? Твори, что душе угодно! Свобода творчества, свобода от тупой морали! – мент восторженно жестикулировал.
В кафе на них посматривали редкие клиенты.
– А, ну тогда мифотворческая, – определил Роман.
– Тебе видней. Ты ж писака, умный должен быть. Я с моим средним законченным не имею тесного знакомства с такими словами. А Чапай – мужик правильный. Что к монголам блиннолицым подался, так это не от хорошей жизни. Но ничего, придет время – вернем его сюда, в Россию. Ему ведь, посчитать если, больше ста сейчас? Жив, курилка. Романы вон пишет. И ведь что, падлы, делают, – посуровел мент. – Запросто вычеркивают народного героя из списков живых. Правильно там написано – скрывают от нас правду. Вот тебе манипулирование сознанием в действии – ломают реальность, как взбредется. Только ведь правда – она и в огне не горит, и в воде не тонет.
«Оно в воде не тонет, это точно», – мрачно подумал Роман.
– Слушай, я отлить схожу, ты подожди, ладно? Мы с тобой еще не закончили.
«Эк его печатным словом к стене приперло! – дивился в одиночестве производитель шлагбаумов. – Аж дух захватывает! Собственный труп сильно пошаливает у мента. В придачу к язве».
21. Объект минирования
Мент вернулся с озабоченным выражением на лице и сходу поделился с Романом свежайшей мыслью.
– Слушай, облом получается. Крутой облом.
– На службу вызывают? – вежливо поинтересовался Роман.
– При чем тут служба? На меня просветление сошло в сортире.
– Необычное место для сошествия.
– Нормальное. Как все. Я вдруг подумал… аж сверкнуло в башке. Вот мы тут с тобой сидим, базарим о манипулировании сознанием и воображаем себя такими крутыми, совсем не детер-минированными. Вроде как сами по себе – захотели и раскладываем на кости всю эту байду. Свободные белые люди.
– Сидим, базарим, – согласился Роман. – А что?
– Да все эти умные базары – тоже из сценария! Часть шоу-программы. Задумано так, понимаешь? Вроде приправы к обеду. Или кайенского перца в жопе. Чтоб острей ощущался вкус жизни. – Мент мрачнел на глазах. – Нет, все, это конец. Я теперь спать спокойно не смогу.
– Кеш, – тихо позвал Роман. – А чья это программа? Кто сценарист? Правительство, журналисты, политтехнологи, жидомасоны, инопланетяне? А, Кеш? Олигархи, оборотни в погонах, общественное мнение?
– Нет, родственник. Это все пешки. Они и сами не знают, кто их дергает. Манипуляторы, политические я имею в виду, сами всего не знают, цели им никто не объясняет. У них это все получается на рефлексах, или как там это называется.
– А кто тогда?
– А ты что, не знаешь? – тоже тихо ответил мент, вглядываясь в зрачки собеседника. – Мозги, которые этими рефлексами управляют, они не тут, не в природе, не в физике-ботанике. Они дальше, за краем. На той стороне. Потусторонние, понимаешь?
– Привидения?
– Ты крещеный? – вдруг спросил Ковров.
Роман застыл на мгновенье.
– Нет.
– А я да. Бабка в детстве покрестила. Я верю в черта. Поверил, когда прочитал одну статью в газете. Тоже про манипулирование. «Вакуум сознания» называлась. Там так написано: о высшем ранге манипуляторов никто не знает. Почти никто. А их действия носят маниакальный характер и напоминают ритуальные жертвоприношения с обязательными человеческими жертвами. Дьявол – это маньяк. Улавливаешь?
– Улавливаю, – ответил Роман. – А кроме дьявола, во что ты веришь?
– Это ты про Бога, что ли? А в Бога я еще раньше, чем в беса, уверовал. Как прочитал путевые записки одного мужика, так сразу и уверовал. Ну ты подумай сам: если столько народу убеждено, что Бог есть – его ж не может не быть на самом деле?
– А еще больше народу тебе скажут, что никакого Бога нету.
– Черта с два они это докажут, – мент широко улыбнулся, показав голливудские зубы.
– Ну а те, которые говорят, что есть Бог, докажут?
– А на кой ляд мне их доказательства? Это ж не геометрия, где каждую чахоточную теорему доказывать надо. Это ж Господь Бог! Тут если хочешь знать, лучшее доказательство – отсутствие всяких ублюдочных доказательств. Зачем же мне веровать во всякую математику? Меня еще в школе от нее блевать тянуло. Как на училку посмотрю – так и тянет. У меня даже справка была – что желудком слаб. Меня даже к доске почти никогда не вызывали, чтоб конфуз не вышел. Так что ты мне свою геометрию с алгеброй на уши не вешай. Господь Бог, он такой – он сам себя доказывает, когда ему нужно. А когда это нужно наступает – про то никто не ведает.
Мент разгорячился, разрумянился, говорил увлеченно и с большим чувством.
– Так ты что, и в церковь ходишь? – спросил Роман, с интересом изучая мента.
– Зачем? – удивился Ковров.
– Ну… ты же говоришь – Бог есть. Значит, и церкви зачем-то нужны?
– Говорю, – кивнул мент. – Ну, существует Он – и пусть себе существует. Меня-то это каким боком касается? Тут вот как выходит: Бог отдельно, мент – отдельно. Разные, понимаешь, ведомства. Все по-честному. А ты как думал?
– А я думал – чего ты так раскраснелся, грудью на защиту веры попер?
– Да западло в доказанное верить. А ты вот попытайся доказать, что Его не существует. Тогда сразу поймешь, есть Он или нет. Доказанному и не нужно вовсе, чтобы в него верили – в него и так все постоянно мордой тычутся, спотыкаются об эту геометрию дешевую. А вот ты поди поверь в недоказанное – от этого знаешь, как мнение о самом себе улучшается! Прям таки просветление, как у этих, монахов монгольских. А доказать можно все, что хошь. Вот докажут тебе, допустим, что Петр Первый был на самом деле переодетой бабой, или там, что Москву основал не Юрий Долгорукий, а татаро-монгольский хан. И так основательно докажут, с красивыми уравнениями и графиками. Что, не закружат у тебя мозги, не полезут глаза на скальп от сенсации охренительной? Поверишь, как младенец. Вот это, родственник, и называется – минирование сознания.
– В смысле – детерминирование?
– Один хрен. Со всех сторон получается зомбирование. Слушай, а чего мы с тобой про это заговорили? Я ж тебе про другое хотел рассказать.
– Программа такая, – пояснил Роман. – Которая манипулирует просветлениями в сортирах.
– А, точно. Так я тебе про книжку хотел рассказать. Про «Теорию множественности пустот». Вот ты думаешь, пустота одна, а выходит, их на самом деле целый вагон. Две главных, а между ними – до кучи разновидностей.
– А кто автор книги?
– Да какой-то Пачаев. Я на нее случайно наткнулся. На скамейке лежала, а у меня дежурство ночное. Дай, думаю, возьму почитаю…
«Пачаев – какое странное слово», – подумал Роман. Он почти не прислушивался к объяснениям мента, погрузившись в созерцание словоформы. Магия звукового сочетания потянула к себе. От слова исходили смысловые волны почина, пачки пельменей и початка кукурузы, из-за которого высовывался совсем уж неуместный поцелуй. По привычке завзятого составителя кроссвордов Роман нарисовал это слово перед мысленным взором, распятое в клеточках. И клеточки вдруг начали скакать. Самовольно поменялись местами два первых слога. Из Пачаева неожиданно явился Чапаев. Здравствуйте, я ваш блудный сын, учитель и освободитель. «Ничего себе!» – поразился Роман. Мент продолжал пересказывать содержание книги, не ведая о случившемся у него под боком открытии. Поколебавшись, Роман решил не сообщать Коврову об этом. Хватит с того и шоковой терапии «Дирижабля»…
– …два главных вида. Первая – пустота божественной… э-э… гармонии, то ли из нее, то ли с ее помощью Бог конкретно сотворил мир. Другая пустота – вторичная. Вроде вторсырья. Опустившаяся сама в себе – ну вот как нормальный человек опускается до бомжа. Ну то есть это вообще никакая пустота, ну вдребезги никакая. И эта вторая, представляешь, все время пытается вытеснить первую. Место под солнцем отвоевывает по причине своей нездоровой воли к власти. Внедряешься?
– Пытаюсь, – честно ответил Роман.
– Вот и я тоже – ни фига не понял. Но чую спинным мозгом – есть в этом что-то. Поставил перед собой стакан пустой, вот так, – мент расчистил середину стола и припечатал к ней стакан, из которого раньше выхлебал апельсиновый сок, – и стал думать, какая в нем пустота – первая или вторая. Чуть мозги не свернул – так меня эта пустота засосала, сил нет.
– Да, она это умеет, – Роман с грустью вспомнил Васины наставления.
– Но не сдаюсь, читаю дальше, – продолжал мент. – Только дальше там такая крутизна пошла, у меня аж в заднице засвербело. В этом я, сам понимаешь, не стрелок. Там примерно так было: та самая божественная гармония – это есть абсолютная свобода, в которой можно все, даже воскрешение трупов. Ха! Хотел бы я там побывать, в этой гармонии. Райская жизнь, блин, понимаешь. Ну кто в это поверит?!
– Так ты вроде сказал, что в Бога веруешь?
– Чисто теоретически – верую, гадом буду, если вру. А практически – ну ты докажи мне, что труп, который мертвее мертвого, можно поднять на ноги.
Роман вежливо промолчал, решив не напоминать менту его предыдущие речи об «ублюдочных доказательствах». Мент был непоследователен, значит, спорить с ним – смертельный цирковой номер.
– Господь Бог ведь тоже не палочка-выручалочка. У Него свои инструкции, свой Гражданский кодекс Небесной Федерации. Уж не говорю про Уголовный кодекс, по которому на вечное заключение в ад этапируют. Если даже Господь Бог станет закон и порядок рушить – знаешь, что у нас тут начнется?
– Что?
– Последний день Помпеи. Амнистию в первую очередь отменят к едреной тете. Беспредел будет полный. Армагеддон неголливудский. Так вот, дальше рассказываю. Абсолютная, наоборот, несвобода – это та, вторая пустота, которая опустившаяся ниже плинтуса, внаглую прет, углы по пути срезает. Волю к власти поперед себя гонит. Это хуже, чем нары, несвобода эта. Потому что – вот лежишь ты на них, на нарах, и думаешь, что на самом деле ты сейчас валяешься на пляже под горячим солнцем, а уши твои услаждаются шорохом набегающих волн. Улавливаешь суть? То есть ты даже не догадываешься, что пляжный лежак под тобой – это нары в вонючей камере, где кроме тебя – еще куча таких же долдонов отбывает пожизненное счастье. Вот чего она творит, вторая эта, сволочь облезлая, – мент закончил, широко и сладко зевнув. – Спать охота.
Роман посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого. Марго обещала прийти к трем. Но до ее прихода нужно было отмыться, отскрести от себя тюремную ауру и – при наличии все-таки мелких тварей – произвести капитальную химчистку на голове.
– Да, Кеш, тебе надо в постельку. И мне – до дому.
– А-а, достал я тебя? Ладно, отпускаю на все четыре стороны, узник совести. Ну ты хоть понял, чего я хотел тебе сказать? Пошли, – мент поднялся со стула, – по дороге закончим.
Он направился к выходу, помахав на прощанье рукой хозяину.
– Пока, Дэм. Отличный завтрак.
Роман, следовавший позади, прикидывал, насколько мелеет бюджет заведения от регулярных набегов мента в любимую харчевню.
– Так я тебе чего хотел сказать. Что эта опустившаяся сука, с волей к власти непомерной – это она, выходит, и есть самый главный манипулятор. Так получается по раскладу.
Они остановились на улице, готовясь разбежаться в разные стороны. Мент взялся за пуговицу на рубашке Романа, наклонился к его уху и сказал:
– А на Ритке ты все равно женишься, родственник. Это я тебе обещаю. Слово мента. Ну бывай. И не нарушай больше закон и порядок. Баяртай.
Роман долго смотрел ему вослед, пока ярко-серая форма не затерялась среди прохожих.
А потом поехал домой – истреблять тварей.
22. Национальный архетип
Месть уже не казалась необходимой. Роман не держал больше зла на родную милицию. Мент Иннокентий остудил мстительный пыл тайнописца – отчасти Роман растратил его в долгом разговоре с Ковровым, позабавившись простодушием мента с заминированными мозгами. Оставшейся же части пыла на полноценную месть откровенно не хватало. А ведь какие рисовались перспективы возмездия! Роман полагал набросать очередную тайнопись с участием доблестных стражей древности, каких-нибудь красных «ягуаров» ольмекской цивилизации или синеголовых ассирийских дикобразов, увешанных короткими копьями, словно иглами.
Мент спас своих товарищей от поругания альтернативным мышлением. Сохранившегося задора Роману хватило лишь на небольшой этюд с продуктом отечественного правопорядка в главной роли. продуктом был Ванька Каин, второй после Соловья-Разбойника любимый в народе бандит с большой дороги, головорез и грабитель – воспетый, опоэтизированный, снабженный ореолом, прославленный в легендах и фальшивых жизнеописаниях. Заведующий сектором русской тайнописи намеревался органично вплавить сей продукт в свои разработки Русской идеи.
Тема эта все росла и усложнялась. Тайнописец уже не довольствовался только одной Русской идеей – ему нужен был целый ворох идей, которые он планировал объединить в глобальную русскую концепцию.
Концепцию Роман одарил красивым именем – Русский Синергион, он же – русский космический универсализм, он же – синтез, соборность и что там еще? Единая-неделимая, круговая порука, единство и борьба отечественных противоположностей, широта души, русская духовность, матрешки, бублики и дырки – национальный подарочный набор. Дырки, разумеется, тот же духовный русский артефакт.
А над всем этим Синергионом орлом парил Ванька Каин, и клекот его эхом отдавался на всех чужеземных континентах, ветром врывался в дворцы и хижины, тревожил души и звал куда-то, зачем-то, к чему-то…
Двадцати трех лет отроду, испробовав вольной разбойничьей жизни, подался Ванька в Москву, в Сыскной приказ, по-нынешнему – Уголовный розыск. И заявил, что желает послужить родной полиции верой и правдой за полагающуюся мзду, а сам он вор и знает всех окрестных воров в лицо – внакладе сыщики не останутся, Москва сделается образцово-показательным городом, свободным от уголовщины. Ему тут же, без заполнения анкеты и дальних разговоров, присвоили звание доносителя Сыскного приказа и поставили верховодить командой тогдашних ментов. И началась у московских воров трудная жизнь, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Мелкую уголовную шпану Ванька гонял до седьмого пота, как и договаривались. Но крупную рыбу предпочитал оставлять для себя лично, пополняя за ее счет собственный карман. Иными словами, авторитетов Ванька, как и полагается вору, уважал, укрывал за собственной спиной, служил им порукой и гарантией. Да и сам Ваня ничем не брезговал – ни разбоем средь бела дня, ни вымогательством у честного народа, ни подкупом сослуживцев – всех до единого, сверху донизу. Даже казино соорудил в собственном доме. А уж ворья при нем развелось в стольном граде Москве! Не счесть. Как гальки на морском берегу и звезд в небе.
Вот как работала полиция в восемнадцатом веке. Русский универсализм – синтез правоохранения и правонарушения. Два в одном. А Ванька – блистательный образчик национального мышления, быстрого, как птица-тройка, диалектичного, как русская попойка, и веселого, как отечественная история, аналогично – как покойник на свадьбе. Потому и был любим в народе. Теперь пришло время воскресить память о национальном герое, маяке русского менталитета.
Так и переродилась хитрая месть в почти что лесть. Роман готов был держать пари – мент Кеша гордился бы этим сравнением с коллегой из прошлых времен, носителем всех национальных идей в комплексе, сыщиком-грабителем, разудалым добрым молодцем, шутником, забавником и ловкачом. Разбои свои Ванька обставлял с выдумкой, с художеством, любил песни орать, сказки народу сказывать, загадки загадывать, прибаутками зевак потешать, побасенками кормить, и всех кого ни попадя вокруг пальца обводить. Такой был озорник, ничего не боялся. Бесстрашный и отважный Ваня.
Подрастающей концепцией Роман был очень доволен.
23. Пр о клятый поэт
Между тем маньяк продолжал трудиться в поте лица своего. Уже пятая жертва была прирезана, оскальпирована и одарена стихами. В городе сеялась тихая паника, милиция сбилась с ног, женщины прятали волосы под платки и шляпки – до повальной стрижки наголо дело, слава богу, еще не доходило.
Роман страдал от неизвестности и мучился бессилием остановить головореза, порожденного Даром. Охота на маньяка не приносила результатов, и ночные вылазки делались все более редкими и одиночными. А в том, что маньяк – его собственное порождение, Роман лишний раз убедился однажды вечером.
Приемник на кухне, как обычно, ни с того ни с сего взвыл, зашипел и заговорил мужским голосом. Роман как раз готовил одинокий холостяцкий ужин из полпачки пельменей. Голос радушно приветствовал его и представился ведущим программы «Жизнь города». Роман вполуха слушал неизвестно чему радовавшегося дядьку, но моментально насторожился, едва в эфире прозвучало, точно сигнал, тревожное слово «маньяк». Пельмени были заброшены, все внимание перешло на радиоприемник.
– …хотя уголовную хронику, – говорил голос, – даже завзятый оптимист не назовет составляющей культурной жизни, тем не менее сейчас мы имеем дело с очень необычным явлением. Маньяк в нашем городе. Вне сомнений, это прискорбный факт, заслуживающий самого пристального внимания и властей, и органов правопорядка, и рядовых граждан. Но ведь в этом деле есть и другая сторона, которую до сих пор обходили странным, необъяснимым и, я бы даже сказал, злостным молчанием. Искусство принадлежит народу, и скрывать от нас с вами, уважаемые радиослушатели, яркое явление культуры, восходящую, можно сказать, звезду изящной словесности – да ведь это настоящее преступление против общества! Маньяк, пишущий стихи, и какие стихи! – ведь это, согласитесь, незаурядное событие. Все пять бумажных клочков, оставленных им на груди жертв, свидетельствуют об огромном таланте, почти гениальности, никем еще не оцененной кроме единичных знатоков поэзии. Давайте послушаем эти стихотворные перлы, подаренные нам кровавой рукой. Вслушайтесь в эти звуки и обратите внимание на тематическую направленность стихов.
- В эти косы тяжелые буду я вечно
- Рассыпать бриллиантов сверкающий свет,
- Чтоб, ответив на каждый порыв быстротечный,
- Ты была как оазис в степи бесконечной,
- Чтобы волны былого поили мой бред…
Ведущий читал стихи нараспев, подпустив в голос оловянную восторженность и подвывая в каждой строчке. Роман застыл в изумлении, не веря ушам.
– Это поистине блистательное пятистишие было найдено на теле первой жертвы, работницы ткацкой фабрики Антонины Зверевой. А вот эти две небольшие строфы убийца посвятил следующей погибшей – студентке политехнического института Марии Горошкиной:
- Я в запахе прически душной
- Чую жемчужный
- Приморский берег, бриз воздушный
- В гавани южной,
- И расстаюсь с моей печалью
- В томленье странном,
- И, словно парусник, отчалю
- К далеким странам.
– Необыкновенно прочувствованные стихи, не правда ли? Какой изыск, какой мягкий ритм, какая блестящая образность!..
Роман ощущал себя так, будто его одним тяжелым ударом отправили в нокаут.
– Третья жертва – Ольга Березниченко, секретарша. Ей достались чудесные строки:
- Все существо твое во мне поныне цело
- И прелестей твоих заманчивый эдем;
- Узнав твоих волос благоуханный шлем,
- Воспоминание к тебе всегда летело.
– Поэт, истинный поэт! – захлебывался восторгом ведущий. – Такие поэты рождаются раз в сто лет, и нам посчастливилось быть современниками нарождающейся звезды. Все-таки не будем забывать: искусство – это страшная сила! Следующие стихотворные послания не менее изумительны.
- От черных, от густых ее волос,
- Как дым кадил, как фимиам альковный,
- Шел дикий, душный аромат любовный…
– Анастасия Петрова, принявшая эти стихи на свою грудь, наверное, никогда не получала таких страстных признаний при жизни. А вот и последняя строфа в этом, будем надеяться, незаконченном ряду коротких стихотворных шедевров:
- А волосы твои, как шлем,
- Над лбом воинственным нависли:
- Он чист, его порой совсем
- Не тяготят, не мучат мысли,
- Его скрывает этот шлем
– Разумеется, оставив в стороне фактическую сторону происходящего, весьма трагичную, нельзя не отдать должное литературному вкусу и чувству изящного, которыми обладает этот носитель демона убийства, этот – смело можно сказать – непризнанный, отвергнутый, пр оклятый поэт…
Роман изнемогал, не зная что делать: то ли разразиться диким хохотом, то ли стенать и рыдать. «Это же Бодлер, идиот!!!» – заорал он мысленно, вложив в вопль всю страсть, на какую был способен.
– А ведь вполне может статься – нельзя исключать и такого предположения, – что все эти жертвы необходимы поэту-маньяку для того, чтобы подпитывать кровью и отрезанными волосами поэтическое вдохновение. И здесь закономерно встает вопрос: вправе ли мы лишать поэта права на вдохновение? Ведь поэт, не имеющий возможности писать, подобен птице со сломанным крылом – впереди его ждет только скорая смерть. Задумайтесь об этой трагической коллизии, уважаемые радиослушатели… ээ… мм… одну минуту… – В эфире зашебуршало, и через полминуты голос растерянно продолжил: – Буквально только что к нам поступила свежая информация… Право, мне придется извиниться перед радиослушателями. Допущена досадная ошибка. Только что нам стало известно, что маньяк – самый заурядный плагиатор. Стихи, которыми мы с вами сейчас наслаждались, принадлежат французскому поэту девятнадцатого века Шарлю Бодлеру, предшественнику французского символизма. Вероятно, это отрывки из его сборника «Цветы зла». Н-да. Ну что же… человеку свойственно ошибаться… Ах, все-таки досадно… Однако, хотелось бы кое-что добавить. Так сказать, сделать постскриптум, чтобы не заканчивать наш рассказ на столь грустной ноте. Здесь, в связи с тем, о чем я говорил прежде, нельзя не вспомнить слова другого, не менее знаменитого литератора, японского писателя Акутагавы Рюноскэ, объявившего миру с восхитительной поэтической черствостью, что человеческая жизнь не стоит и строчки Бодлера. Какой великолепный довод в защиту искусства! Какой смелый выпад против общепринятой морали! К сожалению, на этом выпаде нам придется прерваться по техническим причинам. Я прощаюсь с вами, дорогие радиослушатели, до завтрашнего вечера, ну а сейчас – немного классики.
Роман готов был выкинуть чертов приемник в мусорное ведро и уже почти протянул руку к коробке бормотальщика. Но тот, предостерегающе взвыв, разразился музыкальным водопадом. Роман мгновенно опознал эти звуки. Полонез «Прощание с родиной», словно издеваясь, кинулся ему на шею, заключив в зыбкие объятья. Роман обреченно ссутулился на табуретке, обмяк, растаял, впитывая в себя звуки, настойчиво лезущие в душу.
Это был конец. Если в дело вмешался Бодлер – ему крышка. Это последняя и очень веская улика. В городе с миллионом жителей не отыщется другого такого кретина, в котором как в банном узелке были бы увязаны отрезанные косы и Бодлер, змеи и пляска Смерти. Бред да и только. Вся эта история носит несомненный параноидальный характер…
Роман вспомнил о пельменях и кинулся к плите. От ужина остались лишь жалкие, разбухшие до полной несъедобности комочки мяса. Тесто безуспешно пыталось маскироваться под суп-пюре. Роман с отвращением вылил все это в унитаз. Есть ему расхотелось.
…да, параноидальный характер. И очень злостный. Дьявол – это маньяк, сказал мент. Внезапно Роман оцепенел, сраженный убийственной мыслью. Паранойю тоже можно втиснуть в рамки хорошо разыгранного спектакля! «Кто-то симулирует паранойю и загоняет меня в ловушку. Ясно как божий день». Кто-то играется с ним точно так же, как он сам поигрывал со своими случайными жертвами.
Все правильно. За все надо платить – это такой Закон жизни.
Охотник сам превратился в добычу.
А ведь все это и впрямь – такая игра. В палачи и жертвы…
24. Марионетка
Роман возвращался пешком из «Дирижабля», куда относил очередную порцию творчества, а по пути видел вокруг неестественно, даже неприлично много трупов. Они толклись у магазина, с бессмысленными выражениями на лицах ехали в трамвае, гробы на четырех колесах мчались по дороге, трупы валялись под ногами опавшей, высушенной солнцем листвой, и небо хмурилось, как на похоронах, взирая с высоты на этот мрачный карнавал. Мир, увиденный глазами живого мертвеца, неспешно копошился, извивался, барахтался, хитрил и симулировал.
Настроение было препаскудным. То ли из-за паранойи, свалившейся на голову, то ли из-за чертовки Регины, то ли из-за того, где это случилось. Точнее, из-за странной, тревожной ауры той комнаты, куда ловкая бестия затащила его. А верней всего, плохо ему было из-за первого, второго и третьего в комплексе.
Регинка таки исхитрилась овладеть им. Почти изнасиловала – кабы он вовремя не понял, что пассивное сопротивление бесполезно, отступать некуда и надо переходить в контратаку. Именно этого она от него и добивалась, лукавая амазонка. Пороть ее некому…
В этот раз ему отчего-то захотелось познакомиться с главным редактором «Дирижабля», коего ни разу еще не видывал. Бубликов всегда поминал о Главном уважительно, с таявшим в голосе, словно медовое пирожное, почтением, но очень уж загадочный при этом имел вид. Роман чуял – что-то скрывает. Что-то там не так чисто и гладко. Поэтому и вознамерился это дело расследовать. Так, чуть-чуть, совсем немножко поиграть в сыщика. «Я все знаю, господин главный редактор. Сдавайтесь, вам не уйти от заслуженной кары. Только признание может облегчить вашу участь». И пистолетом в лоб – мол, без глупостей. Со мной здесь еще десяток спецназовцев. И Хромого Хмыря пришить к делу – очень уж рожа подозрительная.
Но Хмыря сегодня не оказалось. Попрощавшись с Бубликовым, Роман решил, что подходящая минута настала. Регина отсутствовала. Обстоятельства благоприятствовали шпионской деятельности…
Как выяснилось позже, он непоправимо ошибался – коварная Регина всего лишь затаилась, выжидая удобного момента, чтобы напасть внезапно…
Роман оглядел две двери, за которыми еще не бывал. На одной была привинчена табличка «Производственный отдел». Это неинтересно. Другая дверь скрывала как раз то, что нужно. Кабинет главного редактора. Однако ни имени начальства, ни фамилии табличка не сообщала. Роман осторожно, на цыпочках подкрался к двери и прислушался. Тихо. Он взялся за ручку и, затаив дыхание, медленно повернул ее. Дверь была не заперта и бесшумно поддалась. Роман хотя и ждал этого, но в глубине души все же надеялся, что таинственный кабинет будет закрыт. Тогда он с чистой совестью сможет отправиться домой, не рискуя напороться на темные делишки. И по ночам его станут мучить новые, свежайшие кошмары… Но дверь – вот она, не заперта и медленно отступает в сторону. На мгновенье Роман испугался пришедшей в голову дикой мысли. А что если главный редактор всего этого – Хромой Хмырь? Нет, исключено. Хоть и хитер с виду, но не того полета птица. И рожей не вышел.
Дверь открылась ровно настолько, чтобы в щель могла протиснуться голова. Роман просунул ее, ожидая почему-то увидеть сразу все тайны мадридского двора.
Но ничего примечательного не заметил. Кабинет был пуст. Странный, нежилой, безукоризненный порядок, точно хозяином кабинета был не человек, а распоряжавшаяся здесь всем пустота. Вспомнился мент со своей множественностью пустот. Первая или вторая? Не первая, это точно. Воскрешением мертвых здесь не занимаются, скорее наоборот, плодят живые трупы.
И еще вспомнилась живопись на стене перед Регининым столом, приводившая алчную секретаршу в буйный экстаз. Вообще эта комната вызывала длинную цепь беспокойных ассоциаций.
Роман собрался уже прикрыть дверь, но не тут-то было. Сзади кто-то тихо подкрался и обрушился лавиной. Не ожидая нападения с тыла, Роман от сильного толчка влетел в кабинет, едва не распластавшись на полу. Крепкая рука удержала его от падения за ремень на брюках. Дверь тотчас захлопнулась, а на шею легли чьи-то пальцы. «Ну все», – успел обреченно подумать шпион, пойманный на месте преступления. А женский голос над ухом подтвердил его опасения:
– Наконец-то я до тебя добралась! Попался, теперь не уйдешь.
Регинин голос! Ее страстные палаческие интонации!
Роман последним усилием воли вывернулся из тисков. Разворот на сто восемьдесят градусов и – он снова оказался в крепких объятиях, но уже лицом к лицу с насильницей.
Она была во всеоружии и сразу приступила к делу: повисла у него на шее, змеиным броском впилась в губы, ногой обвила его. Внезапность атаки – и совсем не той, какую он нарисовал в воображении – обратила его на первых порах в изумленного и неподвижного истукана. Как и раньше, бесстыжая Регинка все делала сама. Оторвавшись от его губ, но не выпуская из объятий, она принялась исступленно ласкать жертву, приговаривая:
– Сладкий мой, ты снова пришел ко мне. Я знала, что ты сделаешь это… о-о-о… сейчас, немедленно…
Она прижалась к нему животом, вытанцовывая бедрами танго любви. Роман, ошалевший от напора, попытался, пока не поздно, оторвать от себя сладострастную липучку. Но для этого требовалось как минимум четыре руки. Две женских руки и две ноги прочно приклеили к нему вожделеющее тело, словно были снабжены присосками. Регина безумствовала, зубами отрывая пуговицы от его рубашки, и не то стонала, не то рычала, освобождая мужское тело от лишних покровов.
– …ведь ты пришел за этим – проложить дорогу туда… где слаще всего, мягче всего, теплее всего, где тебя всегда ждут…
Вцепившись ему в плечи, она вдруг развернула его и с силой толкнула. Не удержав равновесия, Роман полетел вниз, и его принял в мягкое кожаное нутро диван. Регина с воплем восторга прыгнула к нему на колени. Отступать было поздно…
Для погашения Регинкиной лавинообразной страсти, как ни странно, хватило пяти минут. Полулежа на диване в живописном виде, Роман дивился, глядя на то, как кипевшая до того, изливавшая на него содержимое своих огненных резервуаров амазонка неспешно приводит себя в порядок. На него она даже не глядела и молча прихорашивалась с таким холодным, прямо-таки ледяным выражением на холеном секретарском личике, будто ее только что в который раз изнасиловал грубый маньяк.
Роман тоже молчал, не зная, что говорить и делать. Кажется, в таких случаях полагалось все же что-то сказать. Женская психология – вещь очень странная, порой необъяснимая. Что она хочет от него услышать? Смотрит как на пустое место, едва ли не с брезгливостью в накрашенных ресницах. Может, ей не понравилось? Но ведь он ничего и не обещал.
Роман внутренне трепетал. Может, надо поблагодарить даму за великолепно проведенную ночь? За тайные мучения страстей, за горечь слез, отраву поцелуя, за жар души, растраченный в пустыне? Даже при его богатом эротическом приданом не находилось нужного варианта поведения с остывшей липучкой. Из затруднения его вывела сама Регина. Контрольным движением руки проверив экипировку, она подошла к нему, потрепала по макушке и произнесла тоном, не предполагающим возражений:
– Надеюсь, тебе понравилось, милый.
Она ушла, мягко прикрыв за собой дверь и оставив его одного в чужом кабинете, распотрошенного, слегка обалдевшего, взвинченного, с еще более раздолбайским выражением на физиономии, чем обычно. Мысли о том, что сюда может зайти кто-то еще, не посещали. Он был уверен, что никого больше здесь не увидит. Эта странная уверенность как будто передалась ему от Регины, то ли во время объятий, то ли позже, когда она неторопливо облачалась под его доглядом.
Странная женщина, странная комната. Он еще раз обвел ее взором. И что-то нехорошее почудилось вдруг в этих стенах. Мелькнуло нечто непонятное и тревожное этой непонятностью. Романа не покидало чувство чьего-то невидимого присутствия. Это не было банальным подглядыванием в дырку, прокрученную в стене. Кто-то был здесь, рядом с ним, и этот кто-то по-хозяйски изучал его, почти равнодушно, без интереса, как наколотую на булавку муху. Этим невидимым натуралистом мог быть только хозяин кабинета, слитый в одно целое со стенами и идеальным порядком запустения. Он был здесь все это время. Роман внезапно покраснел, смутившись догадкой. Хозяин наблюдал за ними обоими, за тем, как они поочередно насиловали друг дружку.
Роман вскочил, как будто под ним загорелся диван, мигом застегнулся. Пулей вылетел за дверь и, не взглянув на Регинин стол, вымелся из редакции. Он так и не сказал ей ни слова за все время бурной встречи.
Постыдное бегство объяснялось внезапной мыслью о том, что там, в кабинете, ему дал почувствовать свое присутствие его Хозяин, дергающий за веревочки. Некто в Сером.
25. Древний обычай
«Стена. Памятник старины. Охраняется государством. Часы работы 9:00–18:00, без обеда», – гласила табличка, привинченная к металлической калитке. В обе стороны от калитки на несколько метров шел бетонный забор, покрашенный в ядовито-зеленый цвет.
Роман стоял перед вывеской, раздумывая, к чему могло относиться слово «стена», если ядовитый забор на памятник старины никак не тянул.
Он оказался в этом районе города случайно и так же случайно наткнулся на зеленую стену с непонятной вывеской. Никогда раньше об этом «памятнике» слыхом не слыхивал и поэтому очень удивился.
Он толкнул калитку. Внутри оказался небольшой асфальтовый дворик, по краям поросший травой. Дворик, как и полагается, вел в домик, тоже маленький, одноэтажный, медовой расцветки. Роман поднялся на крыльцо и постучал.
– Входите, открыто.
Роман зашел – навстречу ему шагнул мужчина лет шестидесяти, одетый почти по-домашнему: старые, изношенные брюки на подтяжках и рубаху в клетку.
– Добрый день, – начал Роман, – я… ээ… зашел… – И выпалил наобум: – Интересуюсь памятниками старины.
– А вы проходите, – мужчина махнул рукой, приглашая гостя. – Чего ж на пороге разговаривать.
Роман вошел в маленькую комнатку, хозяин – следом.
– В ногах правды нет, – старик показал ему стул, и сам сел напротив, у крошечного стола.
– А где же ваша Стена? – не утерпел Роман.
– Стена? Там, – старик махнул рукой в сторону, противоположную той, где был дворик и зеленый забор.
Роман оглядывал комнатенку. Обычное конторское помещение.
– Так вы говорите, Стеной интересуетесь? – спросил хозяин, нацепив на нос очки и внимательно изучив сквозь них гостя.
– Вы мне ее покажете?
– А что ж не показать? Общенародное достояние. Я для того здесь и приставлен, чтоб показывать. А вам, к примеру, для чего она нужна?
Вопрос застал Романа врасплох. Действительно, для чего?
– Ну… посмотреть. Любопытно.
– Просто посмотреть? – с интересом переспросил служитель Стены. – И ничего больше?
– А что еще? – удивился Роман. – Полазить по ней? Пострелять в кирпичи? Отколупнуть кусочек?
– Нет, – строго сказал хозяин. – Это не полагается. За это штраф положено брать. Видели вывеску? Там ясно указано – охраняется государством. Ущерб, причиненный Стене, карается штрафом. Я вас предупредил, молодой человек.
– Хорошо, – согласился Роман, слегка недоумевая. – А что разрешается?
– Инструкцией предусмотрено три варианта. Первый – просто посмотреть. Второй – оставить памятный графический знак. Плата – в зависимости от размера знака. Самая большая дозволенная площадь знака – ноль целых пять десятых квадратных метра. Пишущие и рисующие инструменты выдаются за отдельную плату. Своими пользоваться запрещено. И третий, самый главный – опробовать крепость Стены собственным черепом.
– Как это? – опешил Роман.
– Обыкновенно. Она для того и стоит тут. Чтоб каждый желающий мог проверить самолично, собственной головой крепость Стены, – старик говорил так, будто читал ту самую инструкцию – неторопливо, размеренно и без выражения.
– А для чего? – допытывался гость.
– Ну, если вы не знаете для чего, я вам и объяснять не стану. Это мне не полагается по инструкции. Кто приходит биться черепом – те знают, им объяснять не нужно. А вам – посмотреть, это можно и без того, чтобы знать. А если не знаете, вам же лучше. Не будете об нее колотиться почем зря.
– Я примерно догадываюсь, – поделился Роман, вспомнив Анубисову заповедь и свой тюремный «Гимн судьбе».
Читать бесплатно другие книги:
