Обмани меня дважды Дьюран Мередит
– Боже мой! – Она потянулась к отставленной в сторону чашке чая, которую принес подобострастный кондуктор. – Хотите этого? Поймите меня правильно: все было чудесно. Я имею в виду прошлую ночь.
Он отодвинул чашку в сторону.
– Мне не нужно никаких чертовых… – Стиснув зубы, он посмотрел на нее. – Вы нарочно дразните меня?
– Нет. – Возможно. – Мне просто хотелось бы знать…
Марвик провел пятерней по волосам, сбросив шляпу.
– Вы – самая нахальная, бесстыдная…
Оливия напряглась. «Бесстыдная», да?
– Прошу прощения, вы считаете, что я должна притворяться, будто ничего не было? Или мне просто делать вид, что мне не понравилось?
Аластер замер, по-прежнему держа руку на голове. А потом на его лице появилось что-то еще: он прищурился, и это придало ему вид хищника, его ноздри раздувались, а губы постепенно растягивались в легкой улыбке.
– Нет, – промолвил он. – Притворяться ни к чему. Я чувствовал, что вам это нравилось.
Оливии внезапно показалось, что он как-то чрезмерно вежлив.
– Что ж, тогда…
– Но это не изменило всего остального. – Он выпрямился и снова взялся за газету, уставился на какую-то статью, но – Оливия была готова поклясться в этом – не видел при этом ни слова. – Мы будем действовать против Бертрама вместе. Однако это все, чего вы можете ждать от меня. Разумеется, вы это понимаете.
Его слова не должны были задеть ее. Но какая-то глупая, девчачья, безнадежная часть ее существа была задета его холодностью, и это была большая часть. Да что там – это была почти вся она.
И это, в свою очередь, заставило Оливию оцепенеть от ужаса.
Чего она ждала? Что он будет оплакивать собственное бесчестье и предложит ей выйти за него замуж? Но он же не собирался больше жениться. И даже если он соберется жениться, то что сможет предложить ей? Герцогство, хорошо. Оливия про себя скривила лицо. Ей нужна безопасность – вот что. Место, которое станет ее домом, которому она будет принадлежать. А не муж, который, просыпаясь по утрам, будет думать о том, как бы исправить свою прошлую жизнь – и все для того, чтобы узнать, что он женился на незаконнорожденной, которой не место в том мире, куда он хочет вернуться.
Ей ничего от него не нужно.
– Я бы не осмелилась пожелать большего, – холодно произнесла Оливия. – Джентльмена с таким высоким положением, как у вас? С вашими великолепными талантами? Боже, да я должна быть счастлива от того, что вы удостоили меня своим вниманием даже на час!
Аластер, нахмурившись, посмотрел на нее.
– Я не то имел в виду, – сказал он.
– Да? Господи, так скажите же мне, что вы имели в виду?
Он откинулся на спинку сиденья, не сводя с нее глаз.
– Я не… – Судя по тому, как дернулись его губы, он был разочарован. – Я не ищу себе любовницу.
Оливия сжала под столом кулаки.
– Как удобно, что я так подхожу на эту роль. Как бы там ни было, а любовницам обычно платят за услуги. По крайней мере прошлая ночь была счастливой случайностью.
– Неужели? – невыразительно спросил герцог.
– Конечно. У меня был очень трудный день. Я была сама не своя. Но, придя в себя, я потеряла интерес к таким вещам.
Аластер прищурился.
– Тогда, возможно, я смогу вновь разбудить этот интерес.
Оливию пробрала дрожь, однако она быстро отогнала волнение.
– Но теперь ощущение новизны пропало, – сказала она.
Опершись на локоть, он наклонился к ней через стол.
– Мы еще не начинали, Оливия.
Его голос сулил что-то мрачное, но Оливию это не задело. Она тоже нахмурилась и потянулась к Марвику, придвинувшись так близко, что их носы почти соприкоснулись.
– В самом деле? Что ж, тогда мне придется еще брать уроки. Но только у кого-нибудь другого, – заявила она.
– Черта с два! – Его рука сжалась на ее предплечье, и он рванул Оливию к себе, чтобы накрыть ее рот страстным поцелуем – с раскрытыми губами и переплетенными языками. Ее глаза медленно закрылись. Ну хорошо, может быть, еще один раз…
Скрип открываемой двери заставил Оливию отскочить назад.
– Подъезжаем к станции! – кислым тоном сообщил кондуктор. Осуждение в его голосе – должно быть, он видел, как они целовались, – подумалось ей, было подходящим приветствием по поводу возвращения в родной дом.
Этим утром спящая в первых лучах солнца Оливия Холлидей казалась не старше шестнадцати лет, и Аластер встал с кровати, испытывая чувство отвращения к себе. Он погубил ее. Девушка, умудрявшаяся идти по жизни вперед, не пасуя перед тысячью опасностей, которые подстерегают женщин… Он погубил ее, и не собирается ее спасать.
«И что?» – спросил себя Марвик, идя пешком к своему особняку. В конце концов это составляющая понятия «негодяй». Злодейство – это не просто пылающее торжество по поводу причинения заслуженной боли – это еще и тайная радость по поводу совершения несправедливости. Негодяю попросту все равно. А вот его жертве – нет.
Но, похоже, эта жертва не знает о том, что согрешила. В самом деле, складывалось такое впечатление, что она сделана из какого-то нового вещества, невероятно и неестественно эластичного, жизнерадостного, приготовленного на химической основе, вопреки законам природы. Когда он вернулся в квартиру, она приветствовала его слишком радостно для погубленной женщины. Она, не краснея, посмотрела ему в глаза, а теперь еще и донимает его разговорами о том, почему он этого не сделал. Ничто из того, что он сделал с нею прошлой ночью, не повредило ее сверхъестественному самообладанию, на которое она не имеет права. Незаконнорожденная дочь, служанка, девушка, которая меняет имена так же просто, как шляпки.
Он не мог ставить ей какие-то условия. Даже теперь, когда поезд со стоном затормозил, она сидела, глядя на него вызывающе. Как ей это удается? Марвик понимал источник собственной уверенности: его щитом была власть. Войдя в свой клуб впервые после перерыва, герцог почувствовал ее абсолютную силу с такой же очевидностью, с какой чувствовал кинжал у себя в кармане. Но Оливия, не имеющая ничего, шла по жизни, подняв голову так же высоко, как он, и, кажется, ничто не может заставить ее испытать чувство стыда. Как такое возможно?
Аластер понимал, почему хочет эту женщину. Как инженер, мечтающий о каких-то новых механизмах и приспособлениях, он хотел раздеть ее, разобрать на части, изучить каждую из них и сделать ее секреты своими секретами.
Но разве он не сделал это прошлой ночью? И все же он ни на йоту не приблизился к тому, чтобы понять Оливию. Кажется, все, чего он добился, – это еще более глубокое осознание того, что он, черт возьми, был зачарован ею.
Эта зачарованность ослабляла его. И рождала непреодолимое влечение к ней, слишком напоминающее о вещах, с которыми герцог покончил: обязательства, долг, идеалы…
Она – незаконнорожденный ребенок и лгунья, он ей ничего не должен.
Ну да, он сидит тут, молча, даже не пытаясь избавить ее от смущения. Правда, она этого и требовала. Что ей от него нужно? Может, денег? Или чего-то еще?
Деньгами ему пришлось воспользоваться, когда они сошли с поезда на станции. Для получасовой поездки в деревню им вполне подошел бы кеб, но единственным, что они могли нанять, оказалась одноконная карета, в которой пахло затхлостью, весьма напоминавшей Ньюгейт. Как только они свернули на дорогу, Марвик понял, что экипажу необходимо поменять рессоры – развалюха громыхала и раскачивалась, как детские качели.
Он запретил себе смотреть на Оливию. Но, конечно же, смотрел. Когда карета переезжала первый мост под древней каменной аркой, которая совершенно нелепо возвышалась над тонким ручейком, Аластер не сводил с нее глаз и заметил, что выражение лица Оливии слегка изменилось. Ее губы сжались. Она побледнела.
На что она смотрела? Сам Марвик увидел вдали только ветряную мельницу, стоящую на травянистом взгорье, а ближе, когда они подъехали к другой стороне моста, – разваливающуюся каменную церковь, веками разъедаемую солеными ветрами. Колеса загромыхали по каменной мостовой, и вся карета завибрировала.
– Теперь уже недалеко, – сказала Оливия, повышая голос. – Надо свернуть на втором повороте, за аптекой.
Деревня оказалась предсказуемо и утомительно живописной; магазинчики эпохи Тюдоров смешивались здесь с белеными домиками, прячущимися за частоколами, за которыми весной зацветут розы. Казалось, на улице нет ни души.
Оливии удавалось абсолютно безучастно смотреть на открывающиеся их взорам виды. Лишь мрачное выражение лица выдавало ее. Это когда же она оставалась такой невозмутимой, если только не старалась напустить на себя равнодушие?
– Все осталось таким же, как вы помните? – спросил Аластер.
– Конечно, – бесцветным голосом произнесла она. – В таких местах, как это, ничего никогда не меняется.
– Так вы недовольны тем, что вернулись сюда?
Оливия пожала плечами.
Герцог ощутил странный порыв гнева. Вечно она дразнит его, провоцирует, спрашивает о том, чего не имеет права знать. «Вы любили свою жену? Разве вы не вернетесь к общественной жизни?» При этом своих секретов она ему не раскрывала. Она вынуждала его вытягивать их из нее, заставляла строить догадки, блуждать в темноте.
– Вы здесь выросли, – промолвил он. – У вас остались тут друзья?
Услыхав этот вопрос, Оливия наградила его каким-то странным взглядом.
– У дочери падшей женщины? – По ее лицу пробежала легкая улыбка. – Этот уголок мира очень серьезно воспринимает добродетель. Остановитесь здесь! – сказала она, наклоняясь вперед. – Вот этот дом.
Атмосфера в маленькой гостиной с полом из падуба показалась Аластеру очень знакомой. После того, как его представили, и им подали чай, он попытался понять, в чем дело.
Их хозяйка, миссис Хотчкисс, была вдовой человека, который сдавал дом матери Оливии. Стройная, нервная, элегантно седеющая, она то и дело забывала, как обращаться к Аластеру, и называла его то «ваша светлость», то «ваше сиятельство».
Ее приятельница, миссис Дейл, находившаяся в доме в момент их приезда, даже не пыталась вмешаться в разговор. Ее внимание было сосредоточено на пуговице на манжете, которую она поминутно дергала со скептическим выражением лица, словно проверяла мастерство портнихи, которую надеялась уволить. А каждое ошибочное обращение миссис Хотчкисс к герцогу встречала громким выразительным фырканьем.
Миссис Хотчкисс безумолчно болтала о судьбах и финансовом состоянии разных жителей деревни, которых Оливия, по ее мнению, должна была знать. Похоже, те были склонны к ранним смертям, финансовым крахам и несчастным случаям, к которым их приводили лестницы, лошади и колодцы. Когда терпение Аластера было уже на исходе, миссис Хотчкисс воскликнула:
– Господи, да что я все о своем! Говорю и говорю, а о вас даже ничего не спросила, мисс Холлидей!
– Да, – вставила миссис Дейл сухим, как высохшая за месяц каша, голосом. – Без сомнения, все дело в любопытстве.
– Понятно, что в Лондоне вы процветаете, – весело продолжала миссис Хотчкисс. – У вас теперь такая компания! – Она бросила восхищенный взгляд на герцога.
– Очень интересно, – опять вмешалась миссис Дейл.
Внезапно Оливия повернулась к ней и вызывающим тоном спросила:
– Неужели, миссис Дейл? Прошу вас, скажите, что именно вам так интересно?
Рот миссис Дейл скривился.
– Да я не знаю даже… Уверена, мне не хватает информации, о которой можно было бы подумать. Конечно, человека может заинтересовать, что случилось с вашим лицом. Хотя, возможно, для тех кругов, в которых вы нынче вращаетесь, это вещь обычная.
Оливия прикоснулась к щеке с синяком. Аластер, со своей стороны, понял, почему у него появилось ощущение дежавю. Изобилие салфеточек, узкие, вышедшие из моды юбки женщин, штампованные изображения королевы в рамочках, тиканье множества часов и приятный запах увядающих рождественских венков ненадолго скрыли это, но последний раз он бывал в столь напряженной атмосфере в палате общин, когда в последнюю минуту перед очень коротким голосованием его предали.
– Я упала, – спокойно произнесла Оливия. – Отвлеклась на чудовищное зрелище – не в Лондоне. – Она слегка передвинулась с места на место, а потом повернулась к хозяйке. – Да, – сказала Оливия миссис Хотчкисс, – Лондон обошелся со мной очень хорошо. Спасибо, что спросили.
– И что же вы там делаете? – полюбопытствовала миссис Хотчкисс.
Выражение лица Оливии намеренно оставалось нейтральным.
– Я выучилась на машинистку, – сказала она. – С тех пор…
– Так это и привело вас в компанию его светлости? – раздался позади них голос миссис Дейл. У нее были темные и блестящие, правда, совсем неглубокие глаза. – Или, может, все дело в родственных связях?
Миссис Хотчкисс сделала какой-то резкий жест – явно пыталась незаметно остановить приятельницу. Ах! Аластер понял, в чем дело: миссис Дейл считает, что ему неизвестно о незаконном происхождении Оливии. Поэтому она настойчиво уводила разговор в этом направлении.
Он изобразил некоторое недоумение.
– Нет, конечно! – сказал Аластер. – Вообще-то мисс Холлидей служила секретарем у моей тети.
– А теперь вы служите у нее эскортом. – Миссис Дейл посмотрела на него с тонкой скептической улыбкой. – Как необычайно пристойно!
Она явно уже представила себе, что их отношения противоположны пристойным. В Средние века она наверняка первой поджигала бы хворост под костром для ведьмы. Очаровательно!
Аластер пожал плечами.
– Это была последняя просьба моей тетушки, которую, как я вижу, мисс Холлидей выполняет.
Миссис Дейл приподняла одну тонкую темную бровь.
– Удивлена, что ей понадобилась помощь для этого. Она всегда была так умна в своих делах. Должно быть, миссис Хотчкисс просто позабыла о том, – добавила она, обращаясь прямо к Оливии, – что я стала бабушкой. Какой был счастливый день, когда мой сын женился на мисс Крокер. В ней есть все, что каждый только мечтает увидеть в своей дочери.
Ах! Марвик сразу догадался, что сын миссис Дейл поглядывал на Оливию, а не на мисс Крокер.
– Бабушкой! – восторженно повторила Оливия. – А я-то думала, что вы уже давно прабабушка!
Миссис Дейл сжала губы.
– Что ж, думаю, вы приехали сюда с какой-то целью, – поспешила вмешаться в разговор миссис Хотчкисс. – Это если… если его светлость помогает вам управиться с делами, мисс Холлидей.
Это его шанс. Аластер встал.
– Быть может, миссис Дейл согласится прогуляться со мной? – заговорил он. – Мне бы хотелось узнать историю деревни Алленз-Энд.
Миссис Дейл не поднялась с места.
– Ради миссис Хотчкисс я должна оставаться тут, пока она говорит с мисс Холлидей.
В этом заявлении содержалось с дюжину возможных гипотез – и каждая из них была оскорбительна для Оливии, а также для каждого джентльмена, который считал возможным позволить ей заботиться о его воображаемой тетушке.
– Вы пойдете со мной, мисс Дейл, – очень спокойно промолвил Марвик, глядя в глаза рептилии.
Рептилия пережила еще один миг внутреннего мятежа. Наконец, поджав губы, она поднялась со стула.
– Очень хорошо. Мисс Холлидей… – Она посмотрела на Оливию. – Позвольте вас заверить, его светлость найдет, что Алленз-Энд весьма изменилась, весьма улучшилась со времени вашего отъезда.
Она величаво вышла из дома под шелест своей старомодной тафты. Аластер помедлил мгновение и даже не подумал предложить ей руку, пока она шла к дороге.
– Извините за это, – тихо сказала миссис Хотчкисс не ему, а Оливии. Та лишь пожала плечами.
– Все в порядке, – промолвила Оливия. – Я и не ожидала лучшего.
Температура на улице упала, на небе собирались серые тучи, так и льнущие к земле. Аластер смотрел на то, как миссис Дейл быстро шла по улице, а ветер кружил ее юбки. Как любопытно! Судя по его опыту, нигде и никогда не было недостатка в деревенских матронах, желающих похвастаться, что они прогуливались с герцогом.
Он остановился у ворот, потирая руки, чтобы согреться. Рядом забеспокоились лошади, и кучер пробормотал что-то, чтобы унять их. Справа открывался панорамный вид на холмистые поля, на которых овцы щипали траву. Слева, вниз от дороги, по которой они сюда приехали, были разбросаны коттеджи и магазины. Ни дать ни взять сценка на живописном изображении какой-нибудь пасторальной идиллии, но, как догадывался Аластер, для Оливии тут был далеко не рай.
Он услышал, как открылась дверь. Оливия была спокойной, но бледной.
– Ничего. – Она обхватила себя руками, прячась от пронизывающего ветра. – Она живет тут уже два года. И в доме нет даже уголка, в который она бы не заглянула.
Ее равнодушный тон встревожил герцога. В сером свете ее кожа казалась совсем обескровленной, и на ней резко выделялся синяк. И почему он не спросил утром, как ее щека!
– Вам больно? – поинтересовался он.
Оливия прикоснулась к лицу.
– Это всего лишь синяк, – сказала она и рассмеялась. – Или клеймо позора – в зависимости от того, от чьего имени вы спрашиваете. Надо было мне купить пару рогов и надеть их! – Неожиданно она огляделась по сторонам. – Куда она пошла?
– Умчалась так быстро, что мы и поговорить не успели.
– Похоже, вас это очень огорчает. – На ее губах появилась циничная улыбка. – Можно не сомневаться – она отправилась разносить новость. Может, прогуляемся? Пусть все посмотрят на Иезавель.
Аластер хмурился и медлил. И почему только ей хочется еще побыть в этой выгребной яме?
– Если здесь нет ничего полезного…
– У меня есть одна идея. – Оливия направилась вниз, по дороге к магазинам. Аластер щелкнул пальцами, привлекая внимание кучера, и кивком велел тому следовать за ними, а потом поспешил за Оливией. Когда они проходили мимо соседнего дома, он заметил, что занавеска чуть отодвинулась, как будто кто-то и впрямь, услышав новость, следил за ними.
– «Правда спрятана в доме», – сказала Оливия. – Но этот дом никогда ей не принадлежал? – Ее профиль четко выделялся на фоне пейзажа; казалось, она не замечает, что за ними следят – и не только из дома слева, но и из дома с другой стороны дороги, где в переднем окне Аластер явно различал чью-то тень, смешивающуюся с темной портьерой. – Она имела в виду не Алленз-Энд. Мама говорила про Шепвич!
– Возможно, – кивнув, ответил Аластер. Но он был рассеян, потому что испытывал неприятное чувство неловкости. Низко нависающее над землей небо на пару с холодным соленым ветром, прогнавшим с дороги людей, придавали этому месту забытый вид. Как тут могла появиться на свет такая женщина, как Оливия, он и представить себе не мог.
Впереди них несколько дамочек выбежали из магазина на деревянные мостки и принялись о чем-то оживленно разговаривать. Марвик увидел на одной из них шаль с орнаментом, принадлежащую миссис Дейл.
Казалось, Оливия пошла быстрее. Она крепко взяла его за руку и подтянула к себе – куда более смелый поступок, чем допускали приличия. Аластер опустил глаза на ее бледное лицо, не поддаваясь обману приятной улыбки.
– Эти дурочки не стоят вашего времени, – заметил герцог.
Ветер вырвал прядь кирпично-рыжых волос из ее прически и стал нежно поигрывать ею у щеки.
– Верно, – согласилась Оливия. – Но теперь я выше них. И я иду под руку с герцогом. Пусть видят это.
Еще одна порция правды – горькой и неприятной – поразила его.
– Я хуже синяка, – пробормотал Аластер. – Вы же знаете, что они об этом подумают.
– И будут правы, не так ли? – легкомысленным тоном произнесла Оливия. – Но я готова биться об заклад, что смогу смотреть на них, не мигая, и меня это весьма удовлетворит.
Оторвавшись от группы матрон, миссис Дейл поспешно продолжила свой путь, а остальные дамы повернулись, чтобы поглазеть, как к ним приближаются Оливия с герцогом.
Марвика все сильнее охватывал гнев.
– Прекратите это, – процедил он сквозь зубы. – Зачем вы по доброй воле устраиваете спектакль?
– Но вы же сами сказали. Я нахальная. Бесстыдная.
Он шумно втянул носом воздух.
– Я никогда не имел в виду…
– Разве? – Их сапоги гулко стучали по деревянным ступеням, которые вели к променаду. – Но вы не переживайте! Вам бояться нечего. Я уверена, они с радостью отвесят вам по поклону, шаркнув ножкой. И даже если бы вы не были герцогом… Мужчин за такое никогда не ругают.
Аластер подыскивал подходящие слова, но единственный ответ на ее замечание был прост.
– Прошу прощения, – спокойно промолвил он. – Я говорил опрометчиво. Не подумав.
– Разумеется. – Оливия кивком головы указала на хлебную лавку, в которой кто-то прятался в тени. – Булочник – мистер Портер – был очень добр к маме, чего не скажешь о его жене. Увидев маму на улице, она отворачивалась.
– Глупцы! – бросил герцог.
– По сути, добродетельные прихожане. Это миссис Портер и мисси Дейл вступили в заговор, чтобы выгнать маму из общины. У мамы не было доказательства, что ее крестили – вот с помощью чего они до нее добрались.
Боже! Как это низко и жестоко! А еще это самый быстрый и эффективный способ изолировать человека от общества – особенно от такого маленького, как в Алленз-Энд. Шевельнув рукой, Марвик крепче сжал руку Оливии.
Но она, фыркнув, выдернула свою руку.
– Я была рада этому. Викарий вел невероятно нудные службы.
Герцог заставил Оливию остановиться в двадцати шагах от уставившихся на них матрон. И вспомнил собственные слова, которые сказал ей в карете: «У вас тут не осталось друзей?».
Никогда в жизни он не был так безрассудно жесток.
– Я тоже был одинок, – проговорил он, – когда был мальчиком. О моих родителях сплетничали, над ним насмехались, изгоняли их из общества. Но это был не мой крест, и я не должен был его нести. И вы не должны нести чужой груз.
На ее лице появилось какое-то жалкое, ранимое выражение – он не хотел бы вновь увидеть его. Без сомнения, в его власти позаботиться о том, чтобы Оливия больше никогда так не выглядела. Иначе к чему тогда власть?
– Но не все были столь ужасны, – тихо продолжила она. – Викарий сказал ей, что это не важно, но мама так никогда и не вернулась в церковь. Признаться, к концу она вообще очень редко выходила из дома.
Что-то в нем щелкнуло, он резко вздохнул.
– Она решила не выходить из дома, – вымолвил он.
– Вы думали, вам первому пришло в голову такое решение?
Аластер был ошеломлен, как будто его неожиданно толкнули в стену.
– Но вы же никогда не прятались.
В его голосе звучала горечь? Или обычное любопытство?
– Они не заслуживали того, чтобы прятаться от них. – Она посмотрела на матрон через его плечо. – А там стоит модистка. Бертраму приходилось привозить маме шляпки из Лондона. Мистер Арнделл их ей не продавал – его жена запретила.
– Черт возьми, да я куплю вам все шляпки в этой деревне!
Поморщившись, Оливия встретилась глазами с матронами, которые стояли на другом конце деревянного помоста.
– Да не нужны мне здешние шляпки, – отчетливо и громко произнесла она. – Они все тут просто ужасные.
Аластер повернулся, чтобы вместе с ней поглазеть на женщин. Две из них были примерно того же возраста, что миссис Хотчкисс, а третья оказалась совсем молоденькой, и можно было бы даже подумать, что она ровесница Оливии, да только кислое выражение лица делало ее куда старше.
– Какое несчастье, – сказал он, – что эти мелкие городки умудряются собирать весь мусор.
Старшая из матрон развернулась и, громыхая туфлями по помосту, направилась к дороге. Через мгновение молодая дамочка с кислой физиономией, подобрав юбки, направилась следом за ней.
– О! – прошептала Оливия. – Это действительно приятно.
Экипаж поравнялся с ними, лошадь забила копытом.
– Вы, по сути, прошли сквозь строй, – заметил Аластер. – Давайте-ка уедем из этой преисподней.
Оливия позволила герцогу помочь ей сесть в экипаж. Но как только дверца захлопнулась, она тут же сказала:
– Это не было прохождением сквозь строй. Проходя сквозь строй, человек чувствует боль. А меня никогда не интересовало их доброе мнение.
– Само собой.
– Правда. Никогда. – Она посмотрела на Марвика со странной мимолетной улыбкой. – Только не думайте, что я хотела, чтобы они извинились за прошлое. Мне просто захотелось на минутку оказаться на месте мамы – теперь, когда я настолько опытна, что в состоянии сделать это. Но как выяснилось, я не могу. Потому что ее всегда волновало, что они думают. Когда я была маленькой, я решила, что никто, кроме меня самой, не сможет меня погубить. И только сегодня я поняла, что сдержала данное обещание. Их взгляды были мне безразличны.
Аластер молча оценивал ее слова. Оливия действительно имела в виду то, что говорила. Это не было спектаклем или бравадой.
– Но я бы очень хотела, – добавила она, – чтобы вы больше не называли меня бесстыдной. Потому что ваше мнение я ценю. – Она поморщилась. – Хотя, возможно, этого делать не стоит.
– Это не было оскорблением. – Помоги ему, господи, если он еще когда-нибудь скажет это слово в оскорбительном смысле. – Я предложил вам быть настолько бесстыдной, насколько вам хочется.
Наклонив голову, Оливия посмотрела на него с улыбкой и удивлением.
– Правда? Но, кажется, я и впрямь удивила вас в поезде. А я бы не хотела топтать ваши нежные чувства…
Взяв Оливию за талию, он подтащил ее к своему месту в экипаже и посадил к себе на колени.
Она оказалась мягким, удивленным, смеющимся, вырывающимся горячим свертком в его руках.
– Боже! – воскликнула она и охнула, теряя равновесие. Аластер удержал ее за талию, и Оливия обвила его шею руками и широко улыбалась. – Кажется, вы предпочитаете, чтобы я была бесстыдной.
Марвик зарылся лицом в ее волосы, втянул ее запах, стал дышать ею. Пусть поселится в его легких. Пусть проникнет в каждую его пору. От нее пахло розами, но теперь он понимал, что косметика тут ни при чем – мыло в квартире было из касторового масла и щелочи. Так что этот запах был не ароматом цветочной воды, а ароматом самой Оливии, какой-то алхимической эссенцией ее странной натуры. Ее изумительной натуры. Благоухающая розами отвага, равнодушная к условностям.
Оливия заговорила снова – на этот раз менее уверенно.
– Думаю, что и самой себе я больше нравлюсь бесстыдной.
У него не было ответа на эти слова. Аластер забылся, наслаждаясь ее волосами. Он потерся об Оливию, как кот, позволяя ее волосам погладить его веки, щеки. Он не просто восхищался ею. Он ужасно хотел ее, но эта жажда заключалась не только в страсти. Когда-то он хотел украсть ее надежды, но если бы он смог в течение часа походить в ее облике, ему бы это удалось – хотя бы для того, чтобы почувствовать, как такая отвага, упакованная в мягкую и ароматную плоть, может быть завоевана столь элегантно.
Прихватив мочку ее уха зубами, он лизнул ее, отчего Оливия вскрикнула. Конечно, можно сказать, что это всего лишь страсть. Он хотел взять ее прямо здесь, войти в ее тело, заставить ее стонать. Но страсть – это всего лишь зуд, который можно удовлетворить физически. Страсть очень похожа на голод, и аппетит мужчины можно с легкостью утолить как с помощью простого хлеба, так и с помощью фуа-гра.
А это не просто страсть. Не только его тело хотело Оливию. И ему было нужно тоже не только ее тело.
Аластер повернул Оливию в своих объятиях, наклонил назад и, поддерживая ее затылок, провел губами по подбородку, шее, почувствовал привкус соли и сливок. Оливия задрожала. Ее тело повиновалось ему; приподняв ее, Аластер снова развернул Оливию так, что она села лицом к сиденью. Он приподнял ее грудь, погладил ее, и по ее телу вновь пробежала дрожь. Когда Марвик ощущал, что ее тело отзывается на его ласки, что-то внутри него открывалось, как ворота шлюза, и все преграды исчезали. Поток желания – пульсирующий, горячий – хлынул из его мозга.
Он дал Оливии почувствовать легкие укусы его зубов на шее, а затем – порхающие прикосновения его языка. Она застонала. Он соблазнит ее тело и загонит его в ловушку, если не сможет овладеть ее разумом, вынудить ее показать ему все его части, с готовностью открыть его секреты. Соскользнув с сиденья, он уложил Оливию поперек. Она позволила ему опустить себя, ее тело было податливым, а цвет широко распахнутых глаз напомнил цвет небес. Дикость можно приручить.
Аластер опустился на колени на холодный, дрожащий пол кареты, наклонился над Оливией, запечатал ее губы своими. «Говори только со мной!» Он становился хитрым, расчетливым, амбициозным и – неожиданно – ужасно ревнивым в те мгновения, когда она разговаривала с другими. Он ревновал ко всем словам, к тому уму, который Оливия расточала на тех, кто был не в состоянии оценить его, – даже к той смелости, что она продемонстрировала деревенским гарпиям, которые по слепоте своей могли принять ее за безнравственность.
Ее закрытый рот неожиданно лишил Марвика его права на нее. Он раскрыл ее губы своими. Он целовал ее язык, ее зубы, – каждый дюйм ее рта теперь будет принадлежать ему. Его ладонь проскользнула к вырезу платья, нащупала под ним нежный изгиб груди, отвердевший пик соска, который он поцарапал ногтем, и Оливия застонала.
– В… в карете… – Голос Оливии звучал сонно и изумленно. Признаться, Аластер не знал, как можно заниматься любовью в карете. Но до станции оставалось ехать всего полчаса. Так что он найдет способ. Он, как ученый, будет придумывать, как раскрыть ее. В конце концов она станет принадлежать ему. Ни у кого другого не будет на это шанса.
Он стал потихоньку, дюйм за дюймом, стягивать вниз лиф ее платья, стараясь действовать очень осторожно, чтобы не порвать его. Никто больше не посмотрит на нее так, как те женщины (хоть на нее и не действовало их презрение: оно существовало в другой вселенной, из которой она вышла силой своей несгибаемой воли). Аластер высвободил груди Оливии из несносных тисков ее корсета, который – спасибо, господи! – был сшит из кожи, так что ему не пришлось возиться со шнурками и китовым усом. А потом, не сводя глаз с ее лица, он взял сосок в рот.
Губы Оливии приоткрылись. Она попыталась прикрыть глаза тыльной стороной руки. Марвик оттолкнул руку, опустил и завел ей за спину, крепко держа: он не позволит Оливии помешать ему наблюдать за тем, как она реагирует на его ласки.
Она издала какой-то животный стон. Да, животный – четкий, сильный и свободный. Окраской она напоминала лису, ее волосы по цвету походили на окрас зверя – красный и медный, ржавый и оранжевый, цвет солнечного света и преломленного света пламени. Посасывая ее грудь, Марвик приподнял юбки Оливии и провел руками по ее длинным, гладким бедрам. Она приподнялась, пытаясь помочь ему, но он вернул ее на место с помощью еще одного, более глубокого поцелуя. Помощь была ему не нужна. Он не сказал ей: «Лежи спокойно!», потому что не хотел, чтобы она действовала вместе с ним, – ему было нужно, чтобы она ему подчинилась, и он должен был заслужить это. «Отдайся мне!»
Ее колени, одно из которых попало в лучи света, оказались пышными и изящными, с ямочками, которые так и манили Аластера. Он обделил их своим вниманием в ту ночь в библиотеке – грех, за который Оливия расплатилась с ним своим дальнейшим поведением. И если в нынешней горячке вспомнить ее обман, то становится понятным, что это совсем небольшое наказание за его вину, состоящую в том, что ее колени не получили от него своей доли ласк. Когда Аластер провел губами по внутренней поверхности ее берда, Оливия взвизгнула, а затем, когда карета поехала медленнее, сжала ноги.
– Погоди! – прошептала она.
Выяснилось, что ритм стука колес изменился лишь в связи с тем, что кучер вывел карету на более гладкую часть дороги. Аластер провел языком по стыку бедер, но они упрямились, и тогда его рука поднялась к центру этого стыка, он твердо нажал большим пальцем на прикрывавшую его курчавую поросль и сказал:
– Дай мне это!
Ноги Оливии разошлись в стороны.
Нащупав разрез в ее панталонах, Марвик нежно и аккуратно потрогал влажные складки ее лона, хотя за этими нежными прикосновениями скрывалось его неистовое желание, подпитываемое звуками, которые издавала Оливия. Еще выше подняв юбки, он снова нащупал ее плоть языком. Святые небеса, казалось, он ждал столетия, чтобы вновь сделать это. Аластер лизал и сосал до тех пор, пока Оливия не прошептала: «Пожалуйста», но он не унимался, пока она не повторила свою просьбу еще раз.
Господи, чего только он не сделал бы ради того, чтобы услышать ее мольбу! Он заставил ее сказать это еще раз, вынудил почти подавиться этим простым словом, а затем почувствовал, как ее ногти впиваются ему в спину, но этого все равно было мало. Как продлить эти мгновения? Почувствовав, что ее бедра вздрогнули, он отодвинулся и слегка подул на нее, дав телу отдохнуть после пика удовольствия, а затем снова прижался к лону губами и стал дразнить плоть. Оливия то и дело вскрикивала, но было ли этого довольно? Мерзавцы привязывают женщин к рельсам; если бы Оливия молчала или сопротивлялась, он проделал бы с ней то же самое и держал бы там, пока она не стала бы молить о пощаде, а затем совокуплялся бы с ней на рельсах, у дерева, на траве до тех пор, пока она не поняла бы, что такое – молить его о чем-то, пока полностью не усвоила бы этот урок. Но в ее запахе, в ее стонах Аластер увидел пользу для кроющегося в нем зла. Он увидел способ принять и использовать его, если это заставляет ее стонать.
Сев, он приподнял Оливию над собой. Она вся бурлила, цеплялась за его плечи, задыхалась, краснела, ее влажные губы приоткрылись. Заметив ее язычок, Марвик приподнялся, чтобы втянуть его в свой рот, а рукой поспешно расстегнул брюки.
Оливия обхватила его рукой. Аластер вскрикнул. Кажется, это был первый звук, изданный им. Она вела его, но ее бедра двигались неуклюже. Взяв ее за талию, он слегка передвинул ее, и тут же – ах! – ее лоно открылось для него, и он дюйм за дюймом толчками ввел в него свою плоть. Марвик чувствовал, что она становится все горячее и податливее. Ее голова упала ему на плечо, и он поддержал ее затылок рукой. «Оставайся тут!», – шепнул он ей, потому что это была самая удобная поза. Аластер направлял ее бедра, показывал, как надо двигаться, и наконец она подчинилась его ритму, стала опускаться в такт его толчкам.
«Навсегда!» – это слово так и звенело у него в голове. Он хочет остаться в ней навсегда, чувствовать ее вес, удерживающий его на месте, держать Оливию за талию. Он будет брать ее тело снова и снова, и – помоги, господь, тому, кто попытается встать между ними, потому что их тела принадлежат друг другу. Его плоть проникла в ее плоть и крепко держит ее там. Сейчас Аластер понимал только это. Горячие влажные глубины ее тела несут в себе вызов, ответить на который может только он сам; он научит ее испытывать плотский голод, он будет использовать ее, и пусть весь мир катится ко всем чертям! У нее не будет возможности думать о чем-то еще; он будет наполнять ее так плотно, но в ней не останется места для иных мыслей.
Просунув руку между телами, он тер ее волшебный бугорок, пока Оливия не подняла голову и не закричала. Аластер крепко схватил ее и удержал на месте, чтобы она полностью отдалась наслаждению. По ее телу побежали конвульсии, которые охватили и его плоть, и его горячее семя вот-вот было готово вырваться наружу, чтобы пустить корни в ее теле, доказать, что она действительно принадлежит ему и только ему, что она навечно стала частью его…
«Нет!»