Волки на переломе зимы Райс Энн

7

Вызовы на своем телефоне он проверил, только когда начал спускаться по лестнице. Там оказались текстовые сообщения от матери, отца и брата – одинаково короткие и слово в слово совпадающие одно с другим: «Позвони Селесте».

Интересно, что же ей все-таки надо?

Еще не дойдя до кухни, он услышал непривычные звуки, как будто Феликс и Маргон спорили. Нет, пожалуй, не просто спорили, а ругались друг с другом на незнакомом Ройбену древнем языке и заметно повышенных тонах.

Замешкавшись в дверях, Ройбен убедился, что так оно и есть. Побагровевший Маргон чуть слышно, но яростно втолковывал что-то откровенно разъяренному Феликсу.

Ройбену стало страшно. Он понятия не имел, что происходит, но счел за лучшее повернуться и уйти. И раньше он не мог выносить, когда Фил и Грейс начинали по-настоящему ссориться, и, положа руку на сердце, вообще не переносил чьих-то ссор в своем присутствии.

Он направился в библиотеку, уселся за стол и набрал номер Селесты, недовольно думая при этом, что, пожалуй, она последний человек на свете, с кем ему хотелось бы говорить. Может быть, если бы он не так боялся ссор и разговоров на повышенных тонах, то давным-давно избавился бы от Селесты раз и навсегда.

Услышав голос, записанный на автоответчике, он сказал:

– Это Ройбен. Ты хотела поговорить? – и нажал отбой.

Подняв голову, он увидел перед собой Феликса с большой чашкой кофе. Теперь Феликс выглядел совершенно спокойным.

– Это тебе, – сказал он, поставив чашку на стол. – Позвонил своей прежней возлюбленной?

– Благие небеса, она и до вас добралась? Что случилось?

– Это важно, – сказал Феликс. – Чрезвычайно важно.

– Кто-то умер?

– Наоборот. – Он подмигнул и улыбнулся, не в силах сохранять серьезное выражение лица.

По обыкновению он оделся в строгий шерстяной костюм от хорошего портного, тщательно причесал темные волосы и, судя по всему, был готов ко всему, что может нести с собой предстоящий день.

– Вы об этом спорили с Маргоном, да? – неуверенно спросил Ройбен.

– О нет, совершенно о другом. Не думай об этом. С несравненным Маргоном я разберусь сам. А ты все-таки позвони Селесте.

Телефон зазвонил, и Ройбен сразу же ответил. И, как только Селеста произнесла его имя, он понял, что она плачет.

– Что случилось? – спросил он, стараясь вложить в голос как можно больше сочувствия. – Селеста, в чем дело?

– Знаешь, Солнечный мальчик, ты мог бы ответить и пораньше. Я звоню тебе уже несколько дней.

Ему это говорили уже многие, и уже много раз он вынужден был виновато просить прощения, чего сейчас ему вовсе не хотелось делать.

– Извини меня, Селеста. В чем все-таки дело?

– Ну… в общем, я приняла решение, и кризис преодолен.

– О чем ты?

– О браке с Мортом, – ответила она. – Потому что хотя ты, Солнечный мальчик, и спрятался в своей башне из слоновой кости, но твоя мать согласилась взять ребенка себе. Это помогло решить проблему. И конечно, то, что я отказалась делать аборт, невзирая на то, что мой первенец будет сыном бездельника, у которого только ветер в голове.

От потрясения Ройбен лишился дара речи. Что-то вспыхнуло в нем, что-то близкое к состоянию истинного счастья, которое ему вряд ли доводилось когда-нибудь испытывать, но он не смел надеяться – пока еще не смел.

А она продолжала говорить.

– Я думала, что все обойдется. Что тревога ложная. Потому-то и не стала ничего говорить тебе. Ничего не обошлось. Так что я сейчас на четвертом месяце. Это мальчик, совершенно здоровый. – Она перешла к разговору о женитьбе, и о том, каким замечательным оказался Морт, и о том, что Грейс уже вызвалась взять в больнице годичный отпуск, чтобы сидеть с ребенком. Что Грейс – лучшая в мире женщина, потому что готова ради этого бросить все на свете, и что Грейс – изумительный хирург, и что Ройбен никогда не был в состоянии понять и оценить, насколько ему повезло, что у него есть такая мать, как Грейс. Что Ройбен вообще ничего не ценит по заслугам и никогда не ценил. Потому-то он не отвечает никому на телефонные звонки и электронные письма и спрятался в «поместье», как будто настоящего мира вовсе не существует… – Ты самый эгоистичный и испорченный тип из всех, кого я только знала, – сообщила она, повысив голос, – и, честно говоря, меня от тебя уже тошнит. От того, что тебе все прямо в руки падает. Например, этот самый особняк. От того, что тебе нет никакого дела, что происходит, и что разбираться с последствиями твоих глупостей всегда приходится кому-то другому…

Поток обвинений все лился и лился.

Ройбен поймал себя на том, что смотрит на Феликса, а Феликс смотрел на него с обычным доброжелательно-покровительственным выражением и, похоже, намеревался без спросу дождаться ответа Ройбена.

– Селеста, я же ничего не знал, – сказал Ройбен, перебив монолог собеседницы.

– Конечно, не знал, – ответила она. – Я тоже не знала. Помилуй бог, я же принимала таблетки. Я подумала, что это, может быть, как раз перед тем, как ты отправился туда в первый раз, а потом решила, что нет, не может. Я ведь тебе уже сказала. А потом я сделала эхограмму. Вчера. Аборт я делать не буду, и не настаивай. Малыш появится на свет. Честно говоря, Солнечный мальчик, мне совершенно не хочется с тобой разговаривать. – В трубке раздались гудки.

Ройбен положил телефон на стол и уставился в пространство, думая сразу о множестве вещей, и счастье застилало ему взор и кружило голову, а потом он услышал ласковый и доверительный голос Феликса.

– Ройбен, неужели ты не понимаешь? Это же единственный нормальный ребенок-человек, который у тебя будет.

Он вскинул взгляд на Феликса, чувствуя, что его лицо расплывается в совершенно дурацкой улыбке. От неподдельного счастья ему хотелось смеяться в голос. А вот найти слов никак не мог.

Телефон зазвонил снова, но Ройбен будто не слышал звонка. В его мозгу мелькали разнообразные образы. А из хаоса противоречивых эмоций складывалось решение.

Феликс ответил на звонок и протянул телефон Ройбену.

– Твоя мать.

– Дорогой, надеюсь, ты обрадовался. Послушай, я сказала ей, что мы обо всем позаботимся. Ребенка мы возьмем себе. Я его заберу. И буду о нем заботиться.

– Мама, ребенок будет со мною, – сказал он. – Мама, я счастлив, честное слово. Даже не знаю, как это выразить. Я пытался сказать это Селесте, но она не стала меня слушать. Не захотела. Мама, я очень счастлив. Господи, да я на седьмом небе!

Тут он вспомнил те обидные вещи, которые наговорила ему Селеста, и снова растерялся. Не могла она просто так, впустую, удариться во все эти оскорбления. Интересно, что же она имела в виду? Хотя все было не важно. Значение сейчас имел только ребенок.

– Ройбен, я была уверена, что ты решишь именно так, – звучал в трубке голос Грейс. – Знала, что ты нас не подведешь. Она сообщила мне о беременности, когда уже получила назначение на аборт! Но я сказала ей: «Селеста, прошу тебя, не делай этого». Ройбен, она и сама не хотела делать аборт. Если бы хотела, то никому ничего не сказала бы. И мы так и остались бы в неведении. А так – она сразу же согласилась. Знаешь, Ройбен, сейчас она просто очень сердита.

– Но, мама, я просто не понял Селесту. А теперь остается только сделать все, что в наших силах, чтобы она была счастлива.

– Ну, конечно, Ройбен. Но ты должен понять, что родить ребенка совсем не так просто. Она уже уволилась со своей службы в управлении окружного прокурора и заявила, что намерена, когда все кончится, переехать в Южную Калифорнию. Морт пытается получить работу в Риверсайдском университетском колледже. И у него есть на это хорошие шансы. А я предлагала ей все, что она захочет, чтобы она могла начать жизнь заново, если останется здесь. Ну, сам понимаешь: дом, квартиру… Все, что в наших силах. Но она уперлась. Ну и пусть упирается. И будет счастлива.

– Мама, ты умалчиваешь о том, что сама собралась взять годичный отпуск, – сказал Ройбен. – Так вот, это ни к чему. – Он поднял взгляд на Феликса. Тот кивнул. – Мальчик будет расти здесь, со своим отцом. И тебе, мама, вовсе ни к чему портить ради него свою карьеру. Он будет жить здесь, со мною, а я буду каждую неделю привозить его на выходные. Через стенку от меня кабинет Лауры, но я переоборудую его в детскую. А кабинет можно будет перенести куда угодно – здесь полно свободных комнат. Лаура будет очень рада, когда узнает.

Его мать расплакалась. В трубке послышался голос Фила:

– Поздравляю, сын. Я очень рад за тебя. Знаешь, Ройбен, человек начинает по-настоящему понимать собственную жизнь не раньше, чем возьмет на руки своего первенца. Знаю, что это звучит банально, но это чистая правда. Скоро сам увидишь.

– Спасибо, папа, – сказал Ройбен, сам удивляясь тому, насколько обрадовался, когда услышал отцовский голос.

Они говорили еще несколько минут, а потом Грейс сказала, что должна позвонить Джиму. Что он до смерти боялся, что Селеста передумает и вернется к намерению сделать аборт, и ей необходимо сообщить ему, что все в порядке. Селеста собиралась прийти к ним на ленч, и если Ройбен свяжется с цветочным магазином на Коламбус-авеню, оттуда успеют к часу доставить букет. Не будет ли Ройбен любезен это сделать?

– Да, – ответил он, – я немедленно это сделаю. И, мама, послушай, я сам за все заплачу. Сам позвоню Саймону Оливеру. Позволь мне самому все организовать.

– Нет-нет, этим займусь я, – возразила Грейс. – Ройбен, положа руку на сердце, ты же наш единственный ребенок. Джим – католический священник, и этим все сказано. У него никогда не будет ни жены, ни детей. Я уже давно смирилась с этим. И когда нас не станет, все, что у нас есть, перейдет к тебе. И поэтому совершенно безразлично, кто из нас будет обеспечивать Селесту.

И она отключила связь, оставив последнее слово за собой.

Ройбен сразу же набрал номер цветочного магазина.

– Что-нибудь внушительное и радующее глаз, – сказал он мужчине, снявшему трубку. – Даме нравятся розы любых цветов, но мне хотелось бы, чтоб вы сделали букет в весеннем стиле, – добавил он, глядя в окно на мутно-серое небо.

Покончив со всем этим, он наконец взял чашку с кофе, сделал большой глоток, откинулся на спинку кресла и задумался. Он только что заверил мать, что Лаура будет рада, но на самом-то деле никак не мог предугадать ее реакцию. Зато в словах Феликса он нисколько не сомневался.

Судьба преподнесла ему единственный в своем роде подарок.

Да, кроме этого ребенка, он никогда больше не сможет стать отцом обычному человеку. Ему вдруг стало страшно от мысли, что этого могло не случиться. Но это случилось. Он будет отцом. Он «подарит» Грейс и Филу внука, и этот внук будет целиком и полностью человеком и сможет расти у них на глазах. Невозможно было знать заранее, какие еще сюрпризы на этот счет приготовил ему мир, но случившееся изменило все. Его переполняла благодарность, благодарность неизвестно толком к кому или чему – к Грейс, уговорившей Селесту, и к Селесте, которая родит ему ребенка, и к Селесте за то, что она существует, и судьбе за то, что у них с Селестой случилось то, что случилось. А потом слова и вовсе иссякли.

Феликс молча смотрел на него, стоя спиной к огню. Он улыбался, но его глаза были подернуты слезой и заметно покраснели. Лицо его было грустным, а улыбку можно было бы, пожалуй, назвать философской.

– Я рад за тебя, – прошептал он. – Очень рад. Даже выразить не в состоянии.

– Видит бог, – сказал Ройбен, – за этого ребенка я готов отдать ей все, что у меня есть. А она меня ненавидит.

– Нет, сынок, не ненавидит она тебя, – поправил его Феликс. – Просто, она тебя не любит и никогда не любила, а теперь ее мучает совесть, и ей неловко.

– Вы так думаете?

– Конечно. Я понял это с первой же встречи с нею, когда слушал ее бесконечные разговоры о твоем «равнодушии ко всему на свете», и «безответственном поведении», и о том, как, по ее мнению, тебе следует планировать дальнейшую жизнь.

– Подумать только, все это знали, – сказал Ройбен. – Все на свете. Кроме меня. Но в таком случае почему она вообще водилась со мною?

– Трудно сказать, – ответил Феликс. – Но заводить сейчас ребенка она не хочет и поэтому официально отдаст его тебе. Я на твоем месте постарался бы действовать побыстрее. А потом она с радостью выйдет замуж за твоего лучшего друга Морта, к которому пока что не испытывает смертельной обиды, и, возможно, со временем заведет ребенка от него. Она женщина практичная, красивая и очень сообразительная.

– Что есть, то есть, – согласился Ройбен.

В голове у него путались самые разнообразные мысли о белье для младенца, о колыбелях и няньках, книжках с картинками, мелькали мимолетные сцены, в которых мальчик сидел на подоконнике окна с красивыми ромбовидными стеклами, а он, Ройбен, читал ему вслух. В конце концов, все любимые детские книжки Ройбена до сих пор хранились на чердаке дома на Русском холме – и «Остров сокровищ» с великолепными иллюстрациями, и «Похищенный», и восхитительные старые сборники стихов, которые так любил читать ему Фил.

В других эпизодах мальчик выходил из парадной двери с ранцем, полным учебников, на спине; видел его Ройбен и взрослым человеком. А будущее расслаивалось, путалось, расплывалось в тумане, в котором Ройбену предстояло покинуть теплый круг своей семьи, своего сына – предстояло, никуда от этого не деться, – иначе ему не удастся скрыть, что он не стареет и никак не меняется внешне, – но потом этот мальчик, этот молодой человек останется с ними, с Грейс и Филом, с Джимом и с Селестой, кстати, и, может быть, с Мортом – станет одним из них, когда Ройбен исчезнет неизвестно куда.

Он посмотрел на окно, и вдруг весь его маленький мирок развалился на мелкие части. В его памяти возникла Марчент, стоящая по другую сторону окна, и его вновь пробрал озноб.

Ему показалось, что он очень-очень долго неподвижно сидел, в полном молчании, а Феликс так же молча стоял у камина.

– Мой мальчик, – ласково сказал Феликс. – Я понимаю твое состояние, и мне очень не хочется его нарушать, но я подумал… Не съездишь ли ты вместе со мною на кладбище Нидека? Мне кажется, ты был бы не против. Сегодня утром я поговорил с нашим поверенным, Артуром Хаммермиллом, ты знаком с ним. И, судя по всему, Марчент все-таки похоронили здесь.

– О, да, конечно, я пойду с вами, – ответил Ройбен. – Но сначала мне следует кое-что рассказать вам. Я снова видел ее. Минувшей ночью.

И он не торопясь, методично, в подробностях, рассказал Феликсу о недавних событиях.

8

Под низко нависшим свинцовым небом, из которого на раскинувшиеся вокруг леса сеялся мельчайший дождь, они направились на нидекское кладбище. Феликс сам сел за руль своего громоздкого седана «Мерседес».

По его словам, Артур Хаммермилл – в соответствии с завещанием Марчент – распорядился похоронить ее в фамильном мавзолее. Хаммермилл лично провел небольшую церемонию, на которой (хотя никаких извещений адвокат не делал) присутствовали несколько обитателей Нидека, в том числе Гэлтоны и их родственники. Что же касается братьев-убийц, то их кремировали, согласно указаниям, которые они оставили своим «друзьям».

– Мне очень стыдно, что я до сих пор не побывал на ее могиле, – сказал Ройбен. – Очень стыдно. Наверняка что-то держит ее в таком состоянии, и она несчастна.

Феликс молча смотрел на дорогу.

– Я и сам не был на ее могиле, – наконец сказал он со страданием в голосе. – У меня правда были довольно веские основания думать, что она похоронена в Южной Америке. Но это меня не оправдывает. – Он говорил напряженным голосом, словно пребывал на грани нервного срыва. – Она ведь была последней из моих кровных потомков.

Ройбен взглянул на него. Ему очень хотелось спросить, как же вышло, что род заглох.

– Насколько я знаю, она действительно была последней представительницей моего рода. А все прочие ветви постепенно завяли и отмерли. А я даже не навестил ее могилу, да, не навестил до сих пор. Наконец-то мы сподобились это сделать. И теперь побываем на ее могиле вместе.

Кладбище находилось на окраине городка и занимало территорию, соответствующую двум кварталам, зажатую со всех четырех сторон сгрудившимися на холмах домами. Дорога, которая вела туда, была изрыта кое-как заделанными выбоинами, зато дома по сторонам – небольшие, простенькие, фахверковые домики с острыми крышами, выдержанные в добром старом викторианском стиле, – были как раз такими, какие всегда нравились Ройбену в бесчисленных старинных викторианских поселениях Калифорнии. Часть домов сияла свежими красками пастельных тонов, и от зрелища этой белой оторочки города у Ройбена стало чуть легче на душе. В окнах тут и там мигали разноцветные рождественские электрические гирлянды. И само кладбище, обнесенное железным забором с острыми пиками наверху и несколькими открытыми воротами, где среди ухоженной травы возвышались старинные надгробья, тоже выглядело очень живописно.

Дождь стих, и зонтики, которые они предусмотрительно захватили, сейчас не требовались, но Ройбен, которого тряс нервный озноб, все же поправил кашне. Над головами нависало темно беспросветное небо, верхушки деревьев недальнего леса окутывал белый туман.

Могилы в большинстве были отмечены маленькими камнями округлой формы, многие из которых были украшены пышными орнаментами, глубоко высеченные надписи сообщали имена погребенных, а кое-где Ройбен углядел и стихотворные эпитафии. Посреди этой каменной россыпи возвышался небольшой мавзолей, сложенный из каменных блоков, с плоской крышей и железной дверью, над которой изящным шрифтом была выполнена надпись «НИДЕК». Справа и слева находились еще несколько могильных камней с такой же фамилией.

Дверь была заперта, но у Феликса, естественно, оказался ключ.

Когда ключ заскрипел в старом замке, Ройбен встревожился было, но уже через несколько секунд они стояли в очень пыльном тесном коридорчике, куда через единственное витражное окошко в противоположной стене падал тусклый свет. По обеим сторонам располагались возвышения, вероятно, гробницы.

Марчент покоилась справа. В ногах или в головах у нее – Ройбен не знал – положили многоугольную плиту. На ней было написано имя, Марчент София Нидек, и, к изумлению Ройбена, строчка стихов: «Мы должны любить друг друга или умереть». И подпись мелкими буквами: «У. Х. Оден».

У Ройбена закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Ему показалось, что он заперт в ловушке и вот-вот упадет в обморок.

Он поспешно вышел наружу, в промозглую зимнюю сырость, оставив Феликса одного в склепе. Его трясло, и он некоторое время стоял неподвижно, борясь с тошнотой.

Осознание того, что Марчент мертва, стало еще страшнее – невыносимо страшным. Он видел перед собою лицо Селесты, видел окутанный мягким световым ореолом образ ребенка, о котором теперь начал мечтать, видел лица всех любимых людей, среди которых была Лаура, прекрасная Лаура, а скорбь по Марчент ощущал как тошноту, которая грозила вывернуть его наизнанку.

Неужели это одна из великих тайн жизни? – рано или поздно примиряешься с потерей, а потом, по всей вероятности, с новыми и новыми потерями, но, возможно, каждый следующий раз будет даваться не легче, чем этот, и каждый раз будешь думать о том, что случится с тобою, вот только со мною этого не случится. Никогда. И я попросту не могу представить себе все это въяве.

Он тупо глядел в пространство и почти не видел мужчину, который вышел из грузовика, остановившегося за оградой, и зашагал по кладбищу, держа в руках большой букет из белых роз и зеленых листов папоротников, вставленный, кажется, в каменную вазу.

Он подумал о розах, которые послал Селесте, и ему захотелось плакать. Он снова увидел искаженное страданием лицо Марчент – рядом с собой, совсем близко. Ему казалось, что здесь он может сойти с ума.

Когда незнакомец приблизился к мавзолею, Ройбен отошел в сторону, но все равно слышал, как Феликс благодарил за доставку цветов и говорил, что их нужно поставить снаружи. Слышал, как ключ со скрежетом проворачивался в замке. Потом рассыльный ушел, а Ройбен все смотрел на длинный ряд тисов, отделявших кладбище от хорошеньких домиков, стоявших через дорогу. Деревца настолько вытянулись, что утратили свою живописную привлекательность. Но до чего же милы эркеры, окаймленные гирляндами из красных и зеленых лампочек! Как хороши резные наличники и карнизы, украшающие фасады! А за домами сплошной массой высятся темные сосны. Вернее, лес наваливается со всех сторон, и дома, куда ни посмотри, выглядят на фоне громадных пихт дерзкой мелюзгой. Деревья же по сравнению с миниатюрным городским пейзажем и стадом малоприметных надгробий, разбредшихся по бархатной траве, кажутся совершенно несопоставимыми с ними по масштабу.

Ему хотелось вернуться назад, отыскать Феликса, сказать ему что-нибудь умиротворяющее, но он настолько глубоко погрузился в видения минувшей ночи – перед ним стояло лицо Марчент, он ощущал прикосновение ее холодной ладони к своей руке, – что не мог ни пошевелиться, ни вымолвить слова.

За спиной он услышал голос Феликса:

– Ее ведь здесь нет, верно? Ты не ощущаешь ее присутствия.

– Не ощущаю, – подтвердил Ройбен. – Ее лицо, искаженное страданием, навсегда отпечаталось в моей душе. Но здесь ее нет, и здесь невозможно помочь ей обрести покой.

Но где же она? Где она сейчас пребывает?

Они направились домой по главной улице Нидека, где вовсю шло санкционированное городскими властями украшение города к Рождеству. Там все продолжало меняться. Трехэтажное здание «Таверны» совершенно преобразилось от множества красных лампочек на крыше, двери магазинов – от висящих над ними венков, старомодные фонарные столбы – от обвивавших их зеленых лиственных гирлянд. Тут и там копошились рабочие в тяжелых ботинках и желтых дождевиках. А прохожие останавливались и махали руками проезжавшей машине. Гэлтон и его жена, подходившие к «Таверне» – вероятно, направлялись на ленч, – тоже остановились и помахали.

Все это, похоже, изрядно воодушевило Феликса.

– Ройбен, – сказал он, – мне кажется, что наш скромный рождественский фестиваль должен получиться!

И лишь когда они снова выехали на узкую сельскую дорогу, Феликс негромко, очень мягко, с величайшей деликатностью сказал:

– Ройбен, у тебя нет желания рассказать мне, где ты был минувшей ночью?

Ройбен сглотнул. Ему хотелось ответить на этот вопрос, но он не знал, что сказать.

– Послушай, я же понимаю, – продолжал Феликс. – Вчера ты снова увидел Марчент. Это, конечно, совершенно вывело тебя из равновесия. И ты отправился на прогулку. Хотя лучше бы ты этого не делал.

Снова повисло молчание. Ройбен чувствовал себя напроказившим школьником, но и сам не мог понять, что именно заставило его уйти из дома. Да, он видел Марчент, и, по-видимому, его поступок был связан именно с этим. Но почему это событие пробудило в нем неудержимое стремление к охоте? Он не мог думать ни о чем, кроме кровавого триумфа убийства и последовавшего за расставанием с маленькой Сюзи Блейкли пробега через непроглядно темную лесную глушь наподобие Молодого Брауна из новеллы Готторна. Он чувствовал, что его щеки пылают – пылают от стыда.

Автомобиль катился в гору среди по той же узкой дороге, стиснутой между шеренгами высоченных деревьев.

– Ройбен, ты отлично знаешь, что мы хотим сделать, – сказал Феликс, терпение которого, казалось, не знало предела. – Мы стараемся вывозить тебя и Стюарта туда, где можно охотиться незамеченными и неопознанными. Но если вы будете гулять сами по себе, да еще и появляться в близлежащих городах, пресса снова возьмет нас в оборот. Репортеры будут осаждать тебя повсюду и пытать насчет Человека-волка. Ведь по этой части ты главный знаток – не только единственный человек, укушенный Человеком-волком, но и видевший его, причем не раз, а дважды, и писавший о Человеке-волке как репортер. Видишь ли, мой мальчик, речь идет о том, уцелеет ли вообще Нидек-Пойнт и что будет со всеми нами.

– Я понимаю, Феликс. И очень сожалею. Я даже новости не посмотрел сегодня.

– Ну, я тоже не знаю сегодняшних новостей, но ты, Ройбен, бросил в котельной свою порванную и окровавленную одежду и одеяло в пятнах крови, а ведь любой морфенкинд сразу распознает человеческую кровь. Ты кем-то подзакусил, а это наверняка не останется незамеченным.

Щеки Ройбена уже горели огнем. Перед ним мелькали эпизоды последней охоты. Он вспомнил светящееся, будто озаренное пламенем свечи личико маленькой Сюзи, прижимавшееся к его груди. Он чувствовал себя сбитым с толку, как будто его нормальное тело, в котором он сейчас пребывал, являло собой некую иллюзию. Он тосковал по другому телу, другим мышцам, другим глазам.

– Феликс, но что мешает нам постоянно жить в лесу, ходить в собственных шкурах, жить как подобает зверям, которыми мы и являемся?

– Сам ведь отлично знаешь, – ответил Феликс. – Ройбен, мы люди. Люди. А у тебя скоро будет сын.

– У меня было ощущение, что я должен пойти, – чуть слышно сказал Ройбен. – Так я и поступил. Не знаю… Следовало сдержаться, я знал, что делаю глупость. Но, как перед богом, мне очень хотелось выйти. Причем одному. – Он поежился и, набравшись решимости, рассказал-таки короткую историю о девочке из трейлера. И заодно о том, как похоронил то, что осталось от трупа. – Феликс, я застрял между двумя мирами и должен был прорваться в тот, другой, мир. Должен был.

Феликс немного помолчал.

– Я знаю, Ройбен, что это очень заманчиво. А эти люди воспринимают нас как божьих посланников.

– Феликс, но сколько же народу вот так страдает! Эта девочка находилась в полусотне миль отсюда. Они же вокруг нас, повсюду!

– Ройбен, это часть нашего бремени. Элемент Хризмы. Мы не в состоянии спасти всех. А если попытаемся, то все погубим и в том числе самих себя. Невозможно превратить нашу территорию в наши владения. Те времена давным-давно прошли. А мне, мой мальчик, вовсе не хочется так скоро вновь потерять Нидек-Пойнт. Не хочу, чтобы тебе, или Лауре, или любому из нас пришлось бежать отсюда! Ройбен, не отрекайся пока что от своей смертной жизни, не рви связи, которые соединяют тебя с нею. Знаешь, это моя вина. Моя и Маргона. Мы не обеспечивали вас, молодежь, охотой вдоволь. Позабыли, какими бывают первые годы. Ройбен, все изменится, обещаю тебе.

– Феликс, мне очень жаль. Но знаете, эти первые дни, первые горячечные дни, когда я не знал ни кто я, ни что я, ни что будет дальше – не знал, есть ли еще мне подобные или я единственный в мире человек-зверь, – я испытывал совершенно незнакомую мне безрассудную свободу. И мне нужно привыкнуть к тому, что я не могу, как только захочу, выскользнуть наружу и сделаться Человеком-волком. Но я работаю над этим, Феликс.

– Это я знаю, – с досадливым смешком ответил Феликс. – Конечно, знаю. Ройбен, Нидек-Пойнт стоит жертвы. Кем бы мы ни стали, куда бы ни направились, нам необходима тихая гавань, убежище, святыня. Мне это необходимо. И всем нам.

– Я понимаю, – сказал Ройбен.

– Хотелось бы надеяться. Человек, который не стареет, не меняется с годами… как такой человек может содержать фамильную усадьбу, сохранять за собой землю? Ты пока не можешь представить себе, что значит покинуть все, что было для тебя свято, потому что иначе нельзя. Свою неизменяемость приходится скрывать, нужно, чтобы твоя персона полностью пропала для всех, кого ты любил. Приходится покинуть свой дом, свою семью и через несколько десятков лет в ином облике вернуться к совершенно незнакомым людям и изображать из себя давно пропавшего дядюшку или внебрачного сына…

Ройбен кивнул.

Он никогда прежде не слышал в голосе Феликса столько боли, даже когда тот говорил о Марчент.

– Я родился в самом красивом месте, какое только можно представить, – сказал Феликс, – близ Рейна, над альпийской долиной, которая очень походила на земной рай. Я ведь уже говорил тебе об этом, да? И давным-давно лишился всего этого. Лишился навсегда. Да, сейчас у меня вновь появилась собственность – вот эта земля, эти старинные дома. Я купил все это – от приклада до мушки. Но это не мой дом, не моя святыня. Такое нельзя вернуть. Это новое для меня место, наделенное всем, что может обещать новый дом в предстоящем времени, и это лучшее, на что я могу здесь рассчитывать. Но мой настоящий дом… он утрачен безвозвратно.

– Я понимаю, – сказал Ройбен. – Правда понимаю. Понимаю настолько, насколько способен понять. Не знаю, как это у меня получается, но понимаю.

– Но Нидек-Пойнт время еще не поглотило, – продолжал Феликс все тем же сдержанным тоном. – Нет. Пока еще – нет. У нас еще есть время для того, чтобы породниться с Нидек-Пойнтом, прежде чем придется бежать отсюда. А у тебя этого времени немало, совсем немало. И ты, и Лаура. И твой сын сможет вырасти в Нидек-Пойнте. Мы сможем прожить здесь изрядный кусок жизни. – Феликс умолк, по-видимому, заставив себя прервать монолог.

Ройбен помолчал, пытаясь найти слова для того, чтобы выразить свои чувства.

– Феликс, я больше не буду делать глупостей, – сказал наконец он. – Клянусь. Я сделаю все, чтобы сохранить то, что у вас сложилось.

– Ройбен, ты должен сохранить это ради себя самого, – ответил Феликс. – Забудь обо мне. Забудь о Маргоне, о Фрэнке, о Сергее. О Тибо. Ты должен сохранить это для себя и Лауры. Ройбен, тебе уже довольно скоро предстоит лишиться всего, что у тебя есть. Так не выкидывай это раньше времени.

– Чтобы вы лишились этого, я тоже не хочу, – сказал Ройбен. – Я же знаю, что значит для вас Нидек-Пойнт.

Феликс промолчал.

Ройбена обуревали странные мысли.

Они обрели форму, лишь когда машина миновала ворота и въехала на пологий подъем, ведущий к самому дому.

– Что, если ей нужен Нидек-Пойнт? – негромко спросил он. – Что, если этот дом – священное убежище для Марчент? Феликс, что, если она видит потусторонний мир и не хочет уходить на другую сторону? Что, если она тоже хочет остаться здесь?

– В таком случае она избавится от страданий – после того, как вернется к тебе, так ведь получается? – отозвался Феликс.

Ройбен тяжело вздохнул.

– Да. Но, вообще, почему она может страдать?

– Известно, что мир полон призраками. Они могут находить себе прибежища где угодно, хоть рядом с нами. Но они не выказывают нам свою боль. И не преследуют нас, как она преследует тебя.

Ройбен покачал головой.

– Она здесь и не может прорваться. Она скитается здесь в одиночестве и отчаянно пытается добиться того, чтобы я увидел и услышал ее. – Он снова вспомнил свой сон, в котором Марчент находилась в комнатах, полных людьми, которые не замечали ее, сон, в котором он видел, как Марчент бежит одна через кромешную тьму. Он вспомнил и странные теневые фигуры, которые в этом сновидении смутно видел в глубине темного леса. Неужели они гнались за нею?

Так же вполголоса он пересказал свой сон Феликсу.

– Но там было что-то еще, – признался он, – а вот что – я забыл.

– Так всегда бывает со снами, – сказал Феликс.

Автомобиль остановился перед домом. Дальний конец террасы, протянувшийся вдоль скалы, терялся в дымке. Зато отчетливо слышались звуки пил и молотков, доносившиеся из дома для гостей, который находился ниже по склону. Рабочие трудились, невзирая на погоду.

Феликс поежился. Потом медленно набрал в грудь воздуха и, после долгой паузы, положил руку Ройбену на плечо. Как всегда, на душе у Ройбена от этого стало спокойнее.

– Ты храбрый мальчик, – сказал Феликс.

– Вы так думаете?

– О, да, несомненно. Потому-то она и пришла к тебе.

Ройбен совсем растерялся, запутался в бесчисленных мысленных картинках и полузабытых ощущениях. А поверх всего звучала навязчивая песня, которую в его сне играло призрачное радио в призрачной комнате, и этот завораживающий ритм лишил его способности пошевелиться.

– Феликс, этот дом должен быть вашим, – сказал он. – Мы не знаем, чего хочет Марчент, почему ее дух не знает покоя. Но раз уж я смелый мальчик, то должен это сказать. Это ваш дом, Феликс. Не мой.

– Нет, – ответил Феликс с чуть заметной досадливой улыбкой.

– Феликс, я же знаю, что вам принадлежит вся земля в округе, и до города, и к востоку, и к северу. Вы должны забрать и этот дом.

– Нет, – мягко, но решительно сказал Феликс.

– Если я официально передам его вам, то вы же никак не сможете мне воспрепятствовать…

– Нет, – сказал Феликс.

– Но почему?

– Потому что если ты это сделаешь, – глаза Феликса наполнились слезами, – у тебя больше не будет дома. И тогда вы с Лаурой можете уехать отсюда. А вы с Лаурой – теплый свет в сердце Нидек-Пойнта. Я не перенесу мысли о том, что вас тут не будет. Без вашего присутствия Нидек-Пойнт уже не будет моим домом, как прежде. Пусть все идет, как идет. Моя племянница отдала тебе этот дом, чтобы избавиться от него, избавиться от своей боли, избавиться от скорби. Пусть будет так, как она хотела. Ты ведь уже так и поступил. То есть фактически отдал мне этот дом. А владение множеством пустых комнат мало что дает, если дает вообще, если тут не будет вас.

Феликс открыл дверь машины.

– Пойдем-ка, – сказал он, – взглянем, как идут дела в доме для гостей. Хотелось бы, чтобы к тому времени, когда твой отец соберется нанести визит, он был готов.

Да, дом для гостей и обещание Фила приезжать на отдых и подолгу оставаться у сына. Фил совершенно определенно это обещал. А Ройбену очень хотелось, чтобы исполнению этого обещания ничего не помешало.

9

Вскоре выяснилось, что в новостях нет ни слова о новом появлении Человека-волка в Северной Калифорнии. Ройбен порылся в сети, посмотрел сайты всех известных ему местных агентств новостей. И газеты, и телевидение молчали. Лишь в «Сан-Франциско кроникл» вышла большая статья, где излагалась часть случившейся истории.

Сюзи Блейкли, восьмилетняя девочка, пропавшая еще в июле из своего дома в Юрике, наконец-то нашлась близ Маунтинвиля, городка на севере округа Мендосино. Власти получили окончательное подтверждение своему подозрению, что ее действительно похитил местный плотник, который держал ее взаперти в своем трейлере, часто избивал и морил голодом, пока она наконец-то не сбежала оттуда минувшей ночью.

Плотника, предположительно, загрызли дикие звери. Ребенок, переживший тяжелую психическую травму от перенесенных страданий, подтвердил это, хотя и не смог рассказать, как именно все случилось.

В газете поместили фотографию Сюзи – ту самую, которую печатали в объявлениях о розыске. На газетной полосе, словно ореол пламени свечки, светилось овальное личико.

Ройбен прогуглил историю события. Ее родители, которые, судя по всему, были вполне добропорядочными людьми, дали множество объявлений в средствах массовой информации. А пожилую леди – пастора Корри Джордж, которой Ройбен передал девочку, – в газете не упоминали вообще.

Неужели священнослужительница и маленький ребенок договорились молчать о Человеке-волке? Ройбен не на шутку удивился этому. Удивился и встревожился. Каким бременем эта тайна должна стать для этих ни в чем не повинных людей! Ему было очень стыдно, и все же он твердо знал, что, не пойди он тогда в лес, эта драгоценная маленькая жизнь неминуемо угасла бы в грязном вонючем трейлере.