Волки на переломе зимы Райс Энн
Когда же он вошел наконец в библиотеку, Фила там уже не было. А на диванчике под окном, на красных бархатных подушках сидел, глядя в стекло на лес, все тот же неповторимый Элтрам; его смуглая, цвета жженого сахара, кожа и ярко-зеленые глаза прямо-таки сверкали в отсвете пламени камина, как будто он демон, наполненный огнем, не видимым для всех остальных, находящихся в комнате. Он даже не подал виду, что замечает Ройбена, пока тот не подошел к нему почти вплотную. Лишь тогда он дал себе труд повернуть голову, одарить Ройбена ослепительной улыбкой и исчезнуть, точно так же, как он сделал это днем в городе, совершенно не заботясь о том, что кто-нибудь может это заметить, как будто это ничего не значило. И, оглянувшись по сторонам, на разговаривавших между собой, смеющихся и клюющих что-то со своих тарелок людей, Ройбен понял, что случившегося действительно никто не заметил, совсем никто.
Ройбен же вдруг почувствовал, что кто-то положил ему руку на плечо, повернулся и увидел вплотную рядом с собой зеленые глаза Элтрама, который совершенно неожиданно и беззвучно возник рядом с ним.
– Тут кое-кому очень нужно поговорить с вами, – сказал Элтрам.
– С удовольствием. Только скажите, кто именно, – ответил Ройбен.
– А вы сами посмотрите. – Элтрам указал в сторону камина. – Там, у огня, женщина с девочкой.
Ройбен обернулся, ожидая увидеть ту женщину, которую несколько раз встречал сегодня, и девочку, которую она недавно утешала. Но увидел совсем не их.
Ройбен сразу узнал точеное личико Сюзи Блейкли, не сводившей с него глаз. А рядом с нею стояла пастор Корри Джордж, та самая, которой Ройбен в церкви вручил девочку. Сюзи была аккуратно причесана и одета в хорошенькое, хотя и старомодное, розовое платье с короткими рукавами-буфами. На шее у нее виднелась золотая цепочка с крестиком. Пастор Джордж оделась в черный брючный костюм с воротником, отделанным изящными белыми кружевами. Она тоже смотрела на Ройбена.
– Будьте очень осмотрительны, – прошептал Элтрам. – Но ей действительно необходимо поговорить с вами.
Ройбен чувствовал, что его щеки вдруг зарделись. В ладонях с силой пульсировала кровь. Но он решительно направился к ним и легонько погладил белокурую головку Сюзи.
– Ты Сюзи Блейкли, – сказал он. – Я видел твои фотографии в газетах. А я Ройбен Голдинг. Я репортер. В жизни ты куда красивее, чем на фотографиях. – Это была чистая правда. Она казалась очень чистой, не затронутой мировым злом. – И платье у тебя очень красивое. Ты прямо как с картинки из книжки.
Она расплылась в улыбке.
Сердце Ройбена отчаянно колотилось, и он сам удивлялся спокойствию, с каким звучал его голос.
– Надеюсь, тебе здесь нравится. – Он улыбнулся пастору Джордж. – А вам? Может быть, принести вам что-нибудь?
– Мистер Голдинг, можно мне поговорить с вами? – спросила Сюзи. Тот же самый ясный, хотя и слабый голосок. – Всего минуточку, пожалуйста. Это очень-очень важно.
– Конечно, можно, – ответил Ройбен.
– Ей и в самом деле очень нужно поговорить с вами, мистер Голдинг, – сказала пастор Джордж. – Мы очень просим простить нас за бесцеремонность, но мы приехали издалека специально для того, чтобы повидаться с вами. Обещаю, что мы отнимем у вас всего несколько минут.
Где бы уединиться с ними для спокойного разговора? Дом был все так же полон народу.
Он решительно вывел их из библиотеки и направился через большой зал к лестнице.
Его комната, как и все остальные, была открыта для гостей, но, к счастью, там оказалась лишь одна парочка, пристроившаяся с эггногами у круглого столика. При виде хозяина в сопровождении девочки и почтенной дамы гости поспешно удалились.
Он закрыл дверь, запер ее на замок и заглянул в ванную, чтобы убедиться, что там никого нет.
– Прошу вас, присаживайтесь, – сказал он, указав на кресла возле круглого столика. – Итак, чем я могу быть вам полезен?
Сюзи покраснела так, что это было заметно даже сквозь волосы на ее макушке, и поспешно забралась на стул с высокой спинкой. Пастор Джордж села рядом с нею и взяла ее правую руку обеими ладонями.
– Мистер Голдинг, я должна раскрыть вам тайну, – сказала Сюзи. – Тайну, которую не могу рассказать никому другому.
– Мне можешь смело рассказывать, – подбодрил ее Ройбен. – Поверь, я умею хранить тайны. На это способны не все репортеры, но я могу.
– Я знаю, что вы видели Человека-волка, – сказала Сюзи. – Видели в этом самом доме. А перед этим он укусил вас. Я много обо всем этом слышала. – Ее личико вдруг сморщилось, будто она собиралась заплакать.
– Да, Сюзи, я видел его. Все это правда, – ответил Ройбен и вдруг подумал, не краснеет ли он, так же как девочка. Лицо у него горело. Ему вдруг стало очень жарко. Сердце готово было выскочить из груди. Сейчас он готов был на что угодно, чтобы успокоить ее, помочь ей, защитить ее.
– Я тоже видела Человека-волка, – сообщила Сюзи. – Правда-правда. Мама и папа мне не верят. – Теперь в ее лице мелькнул гнев, и она поспешно взглянула на пастора Джордж. Та кивнула.
– А-а, так вот как тебе удалось спастись! – воскликнул Ройбен. – Это он помог тебе убежать от этого негодяя.
– Да, мистер Голдинг, именно так все и было, – сказала пастор Джордж. Она настороженно оглянулась на дверь и добавила, понизив голос: – Именно Человек-волк и спас ее. Я видела его своими глазами. Говорила с ним. Мы обе с ним говорили.
– Понятно, – сказал Ройбен. – Но в газетах ничего об этом не писали. И по телевизору я тоже об этом не слышал.
– Это потому, что мы решили никому не говорить, – объяснила Сюзи. – Мы не хотим, чтобы его поймали, посадили в клетку и мучили его.
– Ну, конечно. Я вас понимаю, – сказал Ройбен.
– Мы хотели дать ему побольше времени, чтобы скрыться, – добавила пастор Джордж, – покинуть хотя бы эту часть Калифорнии. Сначала мы решили никому не рассказывать о нем. Но, понимаете ли, мистер Голдинг, Сюзи не может удержаться и не рассказать хоть кому-нибудь. Ей ведь нужно поделиться правдой о случившемся с нею. А когда мы попытались рассказать об этом ее родителям, они нам не поверили. Ни ей, ни мне!
– Конечно, такое нельзя держать в себе, – сказал Ройбен. – И вам обеим это дается очень тяжело. Я вас понимаю. Возможно, далеко не каждый из вас поймет, но мне вполне понятно.
– Он ведь настоящий, да, мистер Голдинг? – спросила Сюзи. Она судорожно сглотнула, на ее глазах выступили слезы, и лицо вдруг стало равнодушным, как будто она забыла, о чем шла речь.
Ройбен обеими руками взял ее за плечи.
– Да, моя милая, он настоящий. Его видел не только я, но и множество людей, которые находились тогда внизу, в большом зале. Много-много народу. Не волнуйся, он существует. Так что смело верь своим глазам.
– Я им говорила, а они мне не верят, – чуть слышно сказала девочка.
– Но в негодяя, который украл тебя, поверили, да?
– Тут не было никаких сомнений, – сказала пастор Джордж. – В трейлере повсюду были следы с его ДНК. Ему приписывают еще ряд нераскрытых похищений. Как бы там ни было, у меня нет никаких сомнений в том, что Человек-волк спас Сюзи от верной смерти. Выяснили, что этот… этот человек убил двух девочек. – Она умолкла и окинула девочку сострадательным взглядом. – Но, видите ли, ее рассказам о Человеке-волке не верят ни ее родители, ни все остальные, кому она пыталась рассказать… В общем, она больше не хочет рассказывать об этом никому, никому на свете.
– Мистер Голдинг, он спас меня, – сказала Сюзи.
– Я знаю, деточка, – ответил Ройбен. – Не сомневайся, я верю каждому твоему слову. Позволь, Сюзи, я кое-что тебе скажу. Очень много народа не верит в Человека-волка. И мне не верят. Не верят тем, кто тогда был со мною, не верят другим, видевшим его. Нужно просто смириться с этим – с тем, что не верят. Но рассказывать о том, что мы видели, все равно нужно. Если держать тайну в себе, она начинает терзать. Вы ведь понимаете, что я имею в виду?
– Ну, я-то вас точно понимаю, – сказала пастор Джордж. – Но видите ли, мы все равно не хотим, чтобы об этом шумели в прессе. Мы не хотим, чтобы на него начали облаву, не хотим, чтобы его убили.
– Не хотим, – подтвердила Сюзи. – А ведь так и будет. Его поймают и убьют.
– Послушай, милая, – сказал Ройбен, – я знаю, что вы говорите чистую правду. И не забывайте, что я тоже видел его своими глазами. Знаешь, Сюзи, очень жаль, что ты еще маленькая и у тебя нет электронной почты. Можно было бы…
– Я уже большая, – перебила его Сюзи. – Мне можно пользоваться маминым компьютером. Хотите, я прямо сейчас напишу вам свой электронный адрес?
Пастор Джордж достала из кармана авторучку. Блокнот уже лежал на столе.
Сюзи, закусив от напряжения нижнюю губу, принялась выводить буквы своего электронного адреса. Ройбен же быстро набирал письмо на айфоне.
– Сюзи, я пишу тебе электронное письмо, – сказал он, продолжая быстро постукивать пальцами по экрану. – Я буду писать так, чтобы никто чужой ничего не понял.
– Не беспокойтесь. Мама не знает моего адреса, – успокоила его Сюзи. – Только пастор Джордж и вы.
Пастор Джордж тоже записала свой адрес и протянула листок Ройбену, а тот сразу же набрал сообщение и отправил ей.
– Вот и хорошо. Значит, мы с тобой будем переписываться. В любое время, когда тебе захочется обсудить то, что ты видела, пиши мне. И вот еще, – он взял ручку. – Вот мой телефонный номер. Его я тоже пришлю тебе. Так что звони мне. Понятно? И вы тоже, пастор Джордж. – Он оторвал часть листка и протянул его женщине. – Мы с вами, те, кто видели то, что видели, должны держаться вместе.
– Большое вам спасибо, – сказала Сюзи. – Я рассказывала об этом священнику на исповеди, и он тоже мне не поверил. Он сказал, что, наверно, я все это придумала.
Пастор Джордж покачала головой.
– Потому-то она и не хочет больше говорить обо всем этом, а это плохо. Плохо.
– Согласен. Что ж, я знаю священника, который тебе поверит, – сказал Ройбен. Он все еще держал айфон в левой руке и быстро набрал сообщение для Джима: «Моя спальня на втором этаже. Исповедь». Но что, если Джим за музыкой, играющей внизу, не услышит сигнала о приходе сообщения? Что, если он вообще выключил телефон? Он же находится в четырех часах езды от своего прихода. Вполне мог и выключить.
– Ей просто необходимо, чтобы ей верили, – сказала пастор Джордж. – Я-то вполне могу жить среди скептиков. А уж чтобы журналисты стучались в дверь, мне нужно меньше всего на свете. Ей же нужно говорить обо всем, что с нею случилось, и говорить много. И так будет еще не один год.
– Вы правы, – ответил Ройбен. – А католикам свойственно желание делиться тем, что представляется им самым важным, со священником. Ну, по крайней мере, некоторым из нас.
Пастор Джордж коротко пожала плечами и небрежно кивнула.
Тут в дверь постучали. Не может быть, подумал Ройбен, чтобы Джим пришел так быстро.
Но, открыв дверь, он действительно увидел Джима, а за его спиной, прислонившись к стене, стоял Элтрам.
– Мне передали, что ты хотел меня видеть, – сказал Джим.
Ройбен благодарно кивнул Элтраму и пропустил Джима в комнату.
– Девочке нужно поговорить с тобой. Ты позволишь этой даме остаться здесь, пока она будет исповедоваться?
– Если девочка хочет, чтобы она осталась, то безусловно, – ответил Джим. Он пристально вгляделся в девочку, а потом с вежливой, но формальной улыбкой кивнул женщине. Он казался безмерно великодушным, все понимающим и одним своим видом внушал уверенность.
Сюзи почтительно вскочила со стула.
– Благодарю вас, святой отец.
– Сюзи, отцу Джиму Голдингу можно рассказать все, – сказал Ройбен. – Обещаю, что он поверит тебе. И сохранит все твои тайны. А потом, если тебе понадобится, можешь говорить с ним так же откровенно, как и со мною.
Джим уселся напротив девочки и жестом предложил ей занять свое место.
– Мне придется вас покинуть, – сказал Ройбен. – А ты, Сюзи, милочка, когда захочешь, пиши мне по электронной почте или звони. Тебе может ответить автоответчик; тогда смело оставляй сообщение, и я перезвоню.
– Я знала, что вы мне поверите, – сказала Сюзи. – Я знала, что все будет хорошо.
– Отцу Фрэнку ты можешь рассказать все-все, и о том, что было с тобой в лесу, когда тебя украл этот негодяй, и о Человеке-волке. Верь ему, моя дорогая. Он не просто священник, а хороший священник. Это я знаю точно, потому что он мой старший брат.
Она широко улыбнулась Ройбену. Какое же очаровательное, светлое существо! Он вспомнил, как она плакала той ночью в трейлере, вспомнил ее личико, облепленное коркой грязи, вспомнил, как она, рыдая, умоляла не бросать ее, и его вновь захлестнули эмоции.
Девочка повернулась и с невинным нетерпением смотрела на Джима.
Ройбен неожиданно сам для себя сказал:
– Я люблю тебя, моя дорогая.
Сюзи повернула к нему голову так резко, будто ее дернули за веревочку. Пастор Джордж тоже повернулась. Обе уставились на него.
И тут он вспомнил, как, оставив Сюзи с пастором Джордж около церквушки на опушке леса, он сказал тем же самым тоном: «Я люблю тебя, моя дорогая».
Он вдруг покраснел и застыл на месте, молча глядя на Сюзи. А ее лицо вдруг сделалось вековечным, как лицо духа, в нем проступило нечто глубинное и в то же время очень простое. Она смотрела на него, не выказывая ни потрясения, ни замешательства, ни узнавания.
– До свидания, милая, – сказал он и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
У подножия лестницы на Ройбена набросилась Билли, редактор газеты. Это действительно Сюзи Блейкли? Неужели он взял у нее эксклюзивное интервью? Понимает ли Ройбен, что это значит? После того как девочку вернули родителям, с нею не смог поговорить ни один репортер. Это же немыслимо круто!
– Нет, Билли, нет и снова нет, – ответил Ройбен, понизив голос, чтобы не выдать охвативший его гнев. – Она здесь в гостях, и я не имею ни права, ни намерения интервьюировать этого ребенка. А теперь, знаете ли, я хотел бы пойти в павильон и хоть немного послушать музыку, пока все не кончилось. Пойдемте-пойдемте!
Они окунулись в густую толпу, наполнявшую столовую, и, к счастью, разговаривать хоть с Билли, хоть с кем-то еще стало невозможно. Билли отнесло в сторону. Ройбен пожимал руки, кивал в ответ благодарным словам, но упорно пробивался навстречу музыке, лившейся из открытой двери. Только сейчас он вспомнил, что Джим терпеть не может общаться с детьми и даже старается поменьше видеть их, и все же, когда дело коснулось Сюзи, Ройбен не мог не позвать его. Джим должен понять. Как бы ни болела у Джима душа, он прежде всего священник.
В павильоне все так же толпился народ. Однако стало куда легче пробираться между столиками, перекидываться приветственными фразами, принимать благодарности, просто кивать тем, кого он не знал и кто не знал его, и вскоре Ройбен оказался возле величественного искусно подсвеченного вертепа.
В толпе мельтешила цепочка танцоров в средневековых костюмах, оделявших гостей золотыми памятными монетами. Официанты и официантки подкладывали гостям еду на тарелки и убирали пустые, предлагали бокалы с вином и чашки с кофе. Стоило ему войти в залитые умиротворяющим мягким светом ясли, как все это ушло куда-то на задний план. Сюда-то его и тянуло весь вечер. Он втягивал ноздрями запах свечного воска; сливавшиеся в гармонии голоса хористов звучали душераздирающе трогательно и даже немного резко.
Стоя там, среди близкой, прекрасной всепоглощающей музыки, он утратил счет времени. Хор мальчиков, в сопровождении всего оркестра, завел печальный гимн:
- В мрачные дни середины зимы
- Ветер печально стонал.
- Холодна, как железо, земля была
- Тверда, словно камень, вода.
Ройбен надолго закрыл глаза, а когда открыл их, увидел перед собой улыбающийся лик Младенца Христа и взмолился ему. «Прошу, укажи мне, как нести добро, – шептал он. – Умоляю, и не важно, каков я есть, научи меня добру».
Его охватила печаль, вернее, устрашающая подавленность – страх перед бесчисленными трудностями, неожиданностями и опасностями, ждущими его впереди. Он любил Сюзи Блейкли. Действительно любил. И желал ей только хорошего – ныне, и присно, и во веки веков. Он желал добра всем, кого когда-либо знал. И не мог думать о той жестокости, с которой обрушивался на тех, кого определил как зло, кого со звериной бездумной жестокостью изымал из этого мира. Вновь закрыв глаза, он безмолвно, но с еще большим чувством повторил молитву.
Тишина внутри себя, песня, заполнявшая весь мир, казалось, длились вечно, и постепенно он начал ощущать покой в душе.
Казалось, что музыка захватила всех присутствовавших. Неподалеку от Ройбена, слева, стояла Шелби с Клиффордом и своим отцом. Все трое подпевали, не отрывая глаз от хора. Как и множество других, незнакомых Ройбену гостей.
Хор между тем продолжал нежный прекрасный гимн, повествующий о том, что Тому, Кого день и ночь славят в горних херувимы, не нужно ничего, кроме материнского молока да охапки соломы вместо колыбели; Тому, перед Кем падают ниц ангелы, достаточно возлежащих перед Ним вола, осла и верблюда.
Где-то в конце куплета к хору присоединился тенор – знакомый тенор, – звучавший совсем близко. Открыв глаза, Ройбен увидел Джима. Сюзи стояла перед Джимом, державшим ее за плечи, а рядом с Джимом стояла пастор Джордж. Казалось, с тех пор как Ройбен расстался с ними, прошла целая вечность. А теперь они втроем пели рождественский гимн, и Ройбен пел вместе с ними.
- Что в нищете своей
- Я дать Ему могу?
- Будь я пастух,
- Я б отдала овцу,
- Будь я мудрец,
- Исполнила б свой долг,
- Но только сердцем обладаю я —
- Его отдам Ему.
Вокруг них сгрудились волонтеры из приходской благотворительной кухни; некоторых из них Ройбен знал по прошлому и позапрошлому Рождеству, когда он тоже помогал устраивать благотворительную трапезу для бездомных. Джим стоял неподвижно, не сводя взгляда с беломраморного Младенца Христа, лежавшего в яслях на настоящей золотой соломе, и на его лице было странное, удивленное выражение: одна бровь вздернута, и весь он как будто был погружен в печаль, очень сходную, вероятно, с той, какую испытывал Ройбен.
Ройбен не стал ничего говорить. Он взял с подноса проходившего мимо официанта стакан с газированной водой и начал медленно пить, а хор между тем вновь запел: «Что за младенец сладко спит в объятиях Марии…»
Одна из женщин-волонтеров беззвучно плакала, а две других подпевали хору. Сюзи пела громко и внятно, а с нею и пастор Джордж. Другие гости приходили и уходили, словно являлись к алтарю с визитом. Джим стоял на том же месте, а вместе с ним Сюзи и пастор Джордж, а затем Джим медленно перевел взгляд на безмятежное лицо ангела, реющего на фронтоне, и на выстроившуюся позади стену деревьев.
Потом он обернулся и, увидев Ройбена, как будто очнулся от грез. Он улыбнулся, обнял брата одной рукой за плечи и поцеловал в лоб.
На глаза Ройбена навернулись слезы.
– Я рад за тебя, – негромко, так, что за хором его слышал только брат, сказал Джим. – Рад, что у тебя будет сын. Рад, что у тебя такие замечательные друзья. Возможно, твои новые друзья знают что-то такое, что неизвестно мне. Возможно, им известно столько всего, сколько я даже представить себе не в силах.
– Джим, – так же тихо ответил Ройбен, – что бы ни происходило, это наше время, время нашего братства. – Тут ему изменил голос, и он умолк. Впрочем, он все равно не знал, что еще сказать. – Что касается девочки… Я помню, как ты говорил, что тебе бывает больно, больно иметь дело с детьми, но я не мог…
– Чепуха, и ничего больше, – сказал, улыбнувшись, Джим. – Я все понимаю.
Они оба повернулись, освобождая другим проход возле самого вертепа. Пастор Джордж нашла для них с Сюзи два свободных стула у столиков, Сюзи помахала оттуда рукой, и, конечно, Джим и Ройбен улыбнулись ей в ответ.
Так они и стояли вдвоем, повернувшись теперь лицами к просторному павильону. Справа оркестр играл прекрасную мелодию старых как мир «Зеленых рукавов», а хор, слившись голосами в один чудесный голос, пел: «Он Царь царей, пред ним скорей дверь сердца отворите».
– Они совершенно счастливы! – сказал Джим, глядя на людей, занявших все места у столиков, и официантов обоего пола, скользивших среди гостей с подносами, уставленными напитками. – Все счастливы.
– А ты счастлив? – спросил Ройбен.
Джим неожиданно улыбнулся.
– Скажи, Ройбен, а когда я был счастлив? – Он рассмеялся, и, пожалуй, впервые с тех пор, как жизнь Ройбена навсегда изменилась, он смеялся тем старым смехом, который Ройбен знал с детства. – Смотри-ка, вот и папа. Мне кажется, человек, с которым он говорит, крепко взял его в оборот. Пора его спасать.
Неужели он и вправду взял Фила в оборот? Этого человека Ройбен прежде не видел. Высокий, с длинными то ли седыми, то ли белыми волосами до плеч, примерно как у Маргона – нечто вроде львиной гривы, – одет в потертый подпоясанный замшевый пиджак с темными кожаными заплатами на локтях. Он слушал Фила, кивая тому, что тот говорил, а сам пристально рассматривал Ройбена холодными темными глазами. Рядом с ним стояла миловидная, но чересчур мускулистая блондинка с немного раскосыми глазами и широкими скулами. Ее соломенно-желтые волосы, как и у ее спутника, были распущены и волной ниспадали на плечи. Она тоже смотрела на Ройбена; глаза ее, казалось, были лишены всякой окраски.
– Этот человек – путешественник, объездивший весь мир, – сказал Фил, представив собеседнику обоих своих сыновей. – Он осчастливил меня лекцией об обычаях разных народов, связанных с солнцестоянием – о древних временах и человеческих жертвоприношениях! – Ройбен отчетливо слышал, как гость сочным низким голосом, завораживающим голосом произнес свое имя – Хокан Крост, но услышал за ним другое слово – морфенкинд.
– Хелена, – сказала женщина, протянув руку. – Какой очаровательный вечер! – Заметный славянский акцент, чрезвычайно приятная улыбка, но все же в ней было нечто гротескное в ее крепком телосложении, в крупных костях лица, украшенного мастерски наложенной косметикой, длинной шее и мощных плечах. Ее платье без рукавов было сплошь усыпано блестками и стеклярусом и казалось тяжелым. Как хитиновый панцирь.
Морфенкиндеры, оба.
Может быть, его мужчинам и женщинам его племени присущ какой-то запах, который тело воспринимает даже без участия рассудка. Мужчина довольно холодно рассматривал Джима и Ройбена из-под густых темных бровей. Его резко очерченное, с крупными чертами лицо не казалось непривлекательным. Бесцветные губы и мощные плечи придавали ему обветренный и закаленный вид.
Он и его спутница поднялись и, поклонившись, ушли.
– Сегодня мне попадаются совершенно исключительные люди, – похвастался Фил. – Не могу понять, почему они вдруг решили представиться мне. Я сел здесь, чтобы послушать музыку. Но знаешь, Ройбен, надо отдать должное твоим друзьям: здесь сегодня очень много развлечений и еда замечательная. А этот Крост – удивительный человек. Сам подумай: многие ли решатся открыто заявить, что понимают смысл человеческих жертвоприношений в Солнцеворот и не имеют ничего против этого? – Фил рассмеялся. – Настоящий философ.
Начали подавать десерт, и гости вновь потянулись в столовую; запахло кофе, свежеиспеченными пирогами с мясом и тыквой. Тем, кто остался в павильоне, ломти рождественского пудинга и пироги с потрохами и мясом в виде рождественских яслей разносили на подносах официанты. Филу понравилось пирожное с орехом-пекан и взбитыми сливками. Ройбен решил попробовать (впервые в жизни) пирог с потрохами и остался очень доволен.
За соседним столом маленькая Сюзи ела мороженое; пастор Джордж незаметно кивнула Ройбену и ободряюще улыбнулась.
Люди понемногу уходили. Феликс расхаживал между столами и уговаривал гостей задержаться и послушать прощальную музыку. Кое-кто с сожалением, но твердо отказывался. Кто-то говорил, что ехать было трудно и далеко, но дело того стоило. Гости демонстрировали памятные монеты, благодарили и уверяли, что обязательно сохранят их. Очень многие сообщали, что им «очень понравился дом».
Официанты теперь разносили маленькие белые свечки с маленькими бумажными подсвечниками и, направляя всех в павильон, говорили все о той же «прощальной музыке».
Что еще за «прощальная музыка»? Ройбен не имел об этом никакого понятия.
Павильон внезапно заполнился народом. Находившиеся в главном зале столпились у открытых окон, выходивших в павильон, собрались люди и в двустворчатых дверях, ведущих в оранжерею.
Главное освещение выключили, создав приятный полумрак. Начали загораться свечи; те, кто успел зажечь их раньше, подносили огоньки к свечам соседей. Вскоре загорелась и свечка Ройбена; он прикрыл ее ладонью от сквозняка.
Он поднялся и снова протиснулся сквозь толпу поближе к оркестру. Ему удалось найти удобное место прямо около каменной стены дома, прямо под крайним правым окном фасада. Сюзи и пастор Джордж тоже пробрались поближе к вертепу и оркестру.
Феликс, появившийся рядом с вертепом, бодрым раскатистым голосом сообщил в микрофон, что оркестр и оба хора – взрослый и детский – сейчас исполнят самый любимый из наших традиционных рождественских хоралов, и он просит всех присутствующих присоединиться к исполнению.
Теперь Ройбен понял его замысел. Сегодня прозвучало много прекрасных старинных гимнов и песен, несколько великолепных образцов церковной музыки, но до главных шедевров дело еще не дошло. И когда оркестр начал, а хоры с великим чувством подхватили «Радуйся, мир», по его телу пробежала дрожь восторга.
Все вокруг него пели, даже те, от кого он этого никак не ожидал, например Селеста и даже его отец. Откровенно говоря, он с трудом поверил своим глазам, когда увидел, что Фил стоит с горящей свечкой и поет во весь голос – и рядом с ним Грейс. Его мать тоже пела. На самом деле. Даже его дядя Тим пел вместе со своей женой Хелен, Шелби и Клиффордом. И тетя Джози пела, сидя в инвалидной коляске. Конечно, пели и Сюзи, и пастор Джордж. И Тибо, и все Почтенные джентльмены, которых было видно. Пели даже Стюарт и его друзья.
Происходило некое единение, которого он никак не предвидел и, более того, даже не считал возможным – в наше время и здесь. Напротив, он всегда был уверен, что наш мир слишком холоден для таких вещей.
Оркестр и хор почти без паузы перешли к «Вести ангельской внемли», а потом к «Пошли вам Бог радости, господа». Целая серия английских хоралов, один вдохновеннее другого. Музыка обладала ликующей силой, и ее дух, казалось, овладел всеми присутствующими.
Когда в исполнении одинокого сопрано зазвучало «О Святая ночь», многие прослезились. Столь могучей властью обладал голос певицы и столь красивой была песня, что на глаза Ройбена тоже навернулись слезы. Сюзи прижалась к пастору Джордж, а та крепко обняла девочку. Рядом с ними стоял Джим.
Подошел Стюарт. Он стоял рядом с Ройбеном и, когда оркестр перешел к торжественной и строгой мелодии «Придите верные» и к восторженному звучанию струнных и тремоло валторн присоединился хор, тоже запел.
Затем наступило молчание, нарушаемое лишь хрустом бумажных подсвечников в неосторожных руках да редкие покашливания и чихания, которые всегда можно слышать в переполненных церквях.
Голос с сильным немецким акцентом произнес в микрофон:
– А теперь я с удовольствием передаю дирижерскую палочку нашему хозяину Феликсу Нидеку.
Феликс взял палочку и поднял ее над головой.
Как только прозвучали первые ноты знаменитого хора «Аллилуйя», написанного Генделем, все, кому в просторном павильоне достались сидячие места, начали вставать. Даже те, кто вроде бы стеснялся поначалу этого порыва, глядя на окружающих, тоже поднялись на ноги. Тетя Джози с помощью сиделки выбралась из своего кресла.
Когда хор в первый раз возгласил «аллилуйя», это прозвучало как трубный глас, а голоса вздымались все выше и выше, потом уходили в низы и снова поднимались ввысь, вознося вместе с оркестром, властно вступавшим в паузах хора, несравненный торжественный гимн.
Пели все вокруг Ройбена; кто-то точно повторял слова и даже более-менее попадал в ноты, кто-то просто мычал себе под нос. Над толпой реяло: «Будет царствовать во веки веков!»
Ройбен решил пройти вперед. Он проталкивался все ближе и ближе в ту сторону, откуда исходили берущие за душу звуки, пока не оказался между оркестром и хором рядом с Феликсом, который энергично дирижировал правой рукой, держа палочку в левой.
«Царь царей и Господь господствующих».
Неистовство музыки все больше и больше нарастало, стремясь к неизбежной кульминации, и в конце концов загремело могучее «А-ли-луй-я-а-а!».
Феликс уронил руки по швам и склонил голову.
Павильон взорвался аплодисментами. Гости стали выкрикивать благодарности, выражать свой восторг, и через несколько секунд эти возгласы слились в веселый шум.
Феликс выпрямился и повернулся к гостям; его широко улыбающееся лицо словно светилось изнутри. В следующую секунду он кинулся обнимать дирижера, потом хормейстера, потом концертмейстера, а потом всех музыкантов и певцов. Те раскланивались, вызывая каждый раз новый всплеск аплодисментов.
Ройбен подошел к нему. Как только их взгляды встретились, Феликс крепко обнял его и прошептал на ухо:
– Мой мальчик, это Рождество – для тебя. Твое первое Рождество в Нидек-Пойнте.
Гости потянулись к Феликсу; то и дело звучало его имя.
Тибо взял Ройбена за руку.
– Лучше всего будет снова встать около двери. Иначе народ так и будет толкаться здесь и искать вас, чтобы попрощаться.
Он был совершенно прав.
Хозяева, и Феликс в том числе, заняли позицию около главного входа. Тут же были высоченный Святой Николай и ряженые в средневековых одеждах, непрерывно запускавшие руки в свои зеленые мешки и наделявшие памятными жетонами и игрушками тех, кому их не досталось или кто хотел получить еще.
Следующие сорок пять минут гости сплошным потоком текли из дома. Каждый считал необходимым выразить свою глубокую благодарность за незабываемый вечер. Некоторые малыши рвались поцеловать Святого Николая, потрогать его совершенно натуральные на вид седые бороду и усы, и он с радостью позволял им все это, а когда детей поблизости не оказывалось, предлагал оставшиеся игрушки взрослым.
Все музыканты и певцы разъехались очень скоро; несколько человек заявили, что это лучший рождественский фестиваль из всех, на которых им доводилось петь, играть или просто присутствовать. Во тьме гулко рокотали дизели отъезжающих автобусов.
Баффи Лонгстрит, мать Стюарта, плакала. Она уговаривала сына вернуться с нею в Лос-Анджелес. Стюарт, провожая ее к машине, пытался успокоить ее и ласково объяснял, что просто не может так поступить.
Необычные женщины пришли прощаться все вместе. С ними был единственный мужчина – тот самый Хокан Крост, – и это сразу убедило Ройбена, что его догадки были верными. Несомненно, все они морфенкиндеры. Еще одна темноволосая женщина, которую Ройбен не видел прежде, протянув Ройбену руку, представилась как Клариса и сказала, что фестиваль ей чрезвычайно понравился. Даже обутая в вечерние туфли без каблуков, она была одного роста с ним, а одета она была в совершенно не политкорректную белую шубку из лисьего меха.
– Вы завоевали общественное мнение, не так ли? – спросила она с таким сильным акцентом, что Ройбену пришлось податься вперед, чтобы лучше расслышать и понять то, что она говорила. – Я русская, – пояснила она, заметив его затруднение. – Всю жизнь учу английский, но без особого успеха. Все получилось так невинно, так… нормально! – Она негромко, но довольно ядовито усмехнулась. – Кто мог когда-нибудь мечтать о таких святках?
Спутницы, ожидавшие, пока она закончит разговор, стали, похоже, проявлять нетерпение. Она, видимо, почувствовала это, недовольно передернула плечами и, крепко обняв Феликса, прошептала ему на ухо что-то такое, что заставило его немного напряженно улыбнуться.
Потом его по очереди обняли и остальные дамы. Беренайси, красивая брюнетка, запечатлела на его щеках несколько долгих поцелуев и, видимо, расстроилась – на ее глазах вдруг сверкнули слезы. Женщину, которую Ройбен видел с Тибо, как оказалось, звали Дорчелла. Она, прощаясь, тепло поблагодарила его. Высокая бледная Фиона Алмазная, похоже, подгоняла остальных. Она коротко прикоснулась губами к щеке Ройбена и прошептала:
– Вы привнесли в этот прекрасный дом необычную новую жизнь. Вы и вся ваша семья. Вы не боитесь?
– Чего? – спросил он.
– Сами не знаете? Ах, эта молодость с ее извечным оптимизмом!
– Я вас не понимаю, – признался Ройбен. – Чего следует бояться?
– Внимания, конечно, – бросила она. – Чего же еще?
И, не дав ему времени ответить, повернулась к Феликсу.
– Я просто восхищаюсь твоей уверенностью в том, что после всего этого ты сможешь спокойно скрыться. Неужели опыт ничему тебя не учит?
– Я всегда учусь, Фиона, – сказал Феликс. – Мы родились в этот мир для того, чтобы учиться, любить и служить.
– Никогда не слышала ничего глупее, – заявила она.
Он ответил на эти слова сияющей безмятежной улыбкой.
– Я очень рад, что ты, молодая Фиона, навестила нас, – с подкупающей искренностью сказал он, – и буду счастлив в любое время принять тебя под этим кровом. Ты согласен, Ройбен?
– Целиком и полностью, – сказал Ройбен. – Большое спасибо, что приехали сюда.
Лицо Фионы вдруг потемнело от неподдельного и сильного гнева; ее взгляд метался между лицами обоих мужчин. Интересно, есть ли у гнева запах, и если есть, то как должен пахнуть гнев морфенкинда? Одна из стоявших позади женщин – Хелена – шагнула вперед и положила руку на плечо Фионы.
– Думаешь, что можешь выкрутиться из чего угодно? – осведомилась Фиона; на сей раз ее голос прозвучал далеко не так приятно, как прежде. – Мне кажется, Феликс, тебе понравились несчастья.
– До свидания, моя дорогая, – тем же тоном искренней любезности сказал Феликс. – Счастливого пути.
Еще две женщины прошли мимо без единого слова. Следовавшая за ними Кэтрин одарила Феликса и Ройбена ослепительной улыбкой.
Да, морфенкиндеры, потому что от обычных людей исходил бы запах злости, а эти не пахли ничем.
Хокан Крост надолго остановил взгляд на Ройбене, но Феликс сразу же заговорил с ним в своей обычной жизнерадостной манере.
– Ты, Хокан, конечно, знаешь, что я всегда рад тебя видеть.
– О, конечно, дружище, – ответил Хокан глубоким мелодичным голосом. А в выражении его лица проглядывала не то задумчивость, не то тоска. – Нам надо встретиться, надо поговорить. – Оба раза он сделал явственное ударение на слове «надо».
– Я бы этого более чем хотел, – сердечно отозвался Феликс. – Разве мои двери когда-нибудь были закрыты для тебя? Тем более в зимний солнцеворот? Надеюсь вскоре снова увидеть тебя.
– Да, обязательно, – пообещал Хокан. Он казался встревоженным, и, когда он на мгновение снял маску, скрывавшую его чувства, и его тон сделался чуть ли не умоляющим, в его суровом лице вдруг прорезалось что-то трогательное. – У меня есть что тебе сказать, драгоценный Феликс. – Да, он просил, но не терял при этом достоинства. – Я хотел бы, чтоб ты меня выслушал.
– Обязательно. Неужели мы упустим возможность поговорить? Ройбен, это мой старый и очень дорогой мне друг Хокан Крост, – сказал Феликс, повернувшись к Ройбену. – Я был бы рад видеть его здесь в любое время дня или ночи.
Ройбен кивнул и пробормотал что-то вроде: «Да-да, конечно».
Хокан оглянулся на других гостей, толпившихся около выхода, и, поняв, что сейчас не время для долгих разговоров, вышел из павильона.
И они скрылись из виду – эти загадочные существа; все непонятные и тревожные разговоры продолжались две, от силы три минуты. Феликс многозначительно взглянул на Ройбена, а потом вздохнул с откровенным облегчением.
– Ты ведь узнал соплеменников, да?
– Да, – кивнул Ройбен. – Пожалуй, что узнал.
– Ну, а теперь забудь о них на некоторое время, – посоветовал Феликс и с новой энергией вернулся к церемонии прощания.
Сюзи Блейкли обняла Ройбена.
– Вы даже представить не можете, какая с нею произошла перемена! – прошептала ему пастор Джордж. – Она по-настоящему веселилась!
– Я видел. Очень рад за нее. И, прошу вас, поддерживайте со мною связь.
Они ушли.
Конечно, родные и ближайшие друзья остались подольше, а с ними Гэлтон, мэр Кронин, доктор Катлер и кое-кто из старых приятелей Стюарта, гомосексуалистов. Но потом даже Селеста с Мортом заявили, что устали и им нужно ехать, и Грейс, обняв по очереди всех Почтенных джентльменов, поцеловала на прощание Ройбена и уехала вместе с тетей Джози, кузиной Шелби и Клиффордом, дядей Томом и его женой Хелен.
В конце концов скрылись в ночи и друзья Стюарта (один из них, срывая голос, орал: «Аллилуйя!», безуспешно пытаясь попасть в мотив хора), и мэр с Гэлтоном, продолжавшие обсуждать какие-то подробности фестиваля в деревне, и огромные пластиковые занавеси входа под тент опустились, отгородив павильон от сырой ветреной темноты. В большом зале закрыли и заперли окна.
Потом они направились в кухню – Феликс решил лично поблагодарить горничных и вообще весь персонал службы доставки, участвовавший в обслуживании гостей. Может быть, Ройбен присоединится к нему? Ему хотелось бы воочию продемонстрировать Ройбену свой подход к таким вещам.
Ройбен с готовностью согласился поучиться – когда нужно было давать кому-то чаевые, ему всегда становилось не по себе.
Откуда ни возьмись появилась Лиза с большой кожаной сумкой; из нее Феликс один за другим извлекал конверты для каждого – персонально! – повара, официанта или официантки, горничной, уборщика и вручал их со словами благодарности. Показав пример, он начал передавать часть конвертов Ройбену, а тот попытался имитировать непринужденную манеру старшего товарища и обнаружил, насколько легко преодолеть неловкость при вручении денег, когда при этом смотришь человеку прямо в глаза.
Под конец они вручили такие же конверты изрядно обалдевшим от этого подросткам-волонтерам, которые помогали гостям в поисках нужных помещений и развлекали их рассказами о доме, в котором состоялся прием. Молодежь явно не ожидала такого внимания к своим персонам и пришла в неподдельный восторг.
Остальные Почтенные джентльмены куда-то разбрелись. Вскоре остались только Лиза, Жан-Пьер и Хедди, которые устраняли мелкие недоделки, оставшиеся после работы уборщиков, и Феликс – он рухнул в глубокое кресло и стряхнул с ног лаковые туфли.
Ройбен стоял рядом, потягивал из чашки горячий шоколад и смотрел в огонь. Он хотел сказать Феликсу, что видел Марчент, но пока что не мог набраться решимости. От этого настроение Феликса могло резко испортиться – да, пожалуй, и у него самого тоже.
– Сейчас я втихомолку проживаю заново каждую минуту этого вечера, – весело сообщил Феликс, – и спрашиваю сам себя, что я мог бы сделать лучше и что нужно будет сделать на следующий год.
– Знаете, большинство присутствовавших просто никогда не видели ничего подобного, – ответил Ройбен. – Сомневаюсь, чтобы моим родителям за всю жизнь хоть бы раз пришло в голову устроить большой прием – пусть не такой, как у нас, но достаточно многолюдный. – Он сел в ближайшее клубное кресло и сознался, что бывал на симфоническом концерте лишь четыре раза в жизни, а «Мессию» Генделя слушал только один раз, да и то заснул во время исполнения. Ну, а приемы всегда наводили на него тоску: там обычно подавали какие-то скудные закуски на пластиковых одноразовых тарелках, в таких же стаканах белое вино, не оставляющее следов ни на коврах, ни на скатертях, а народ изнывал от желания скорее уйти. В последний раз он повеселился еще в Беркли, на вечеринке, куда каждый приходил со своей бутылкой, а из еды была только пицца, от которой каждому досталось лишь по небольшому кусочку.
И тут его словно подбросило: он вспомнил о Филе. Он-то наверняка еще где-то здесь!
– Боже всемогущий! Где мой отец?