Дерзкая и желанная Бартон Анна

Глава 14

Оливия задумалась над вопросом Джеймса. Ей много чего хотелось бы изменить. Только за последнюю неделю она натворила столько всего. Но если бы у нее была возможность поступить по-другому только в одном случае? Конечно, ей хотелось бы защитить Роуз от мерзости материнского распутства и кошмара отцовского самоубийства, но она понимала, что Джеймс спрашивает не об этом. Он желает знать, о каком из своих поступков она очень сильно жалеет.

Оливия поерзала на стуле.

– Я предпочла бы не отвечать.

Джеймс поднялся и направился к ней. Оливия быстро перевернула листок, на котором, как предполагалось, уже имелся набросок. Он присел на кровать на расстоянии вытянутой руки от нее, так что она физически ощущала его песочного цвета волосы между своими пальцами, чуть шершавую кожу щеки под ладонью.

– А я-то считал тебя храброй.

– Я и есть храбрая. – Она заморгала. – И готова заплатить штраф. Любой, какой потребуешь.

– Если б ты была по-настоящему храброй, то ответила бы на мой вопрос. Но правда пугает тебя гораздо больше любого штрафа.

Он прав, разрази его гром.

– Мне не хотелось бы вспоминать то, о чем сожалею. Это слишком… мучительно. Кроме того, я боюсь, что ты посчитаешь меня ужасной: я этого не вынесу.

Джеймс улыбнулся, отчего сердечко Оливии сладко заныло.

– Ты не можешь сказать мне о себе ничего такого, что могло бы заставить думать о тебе плохо. Но у каждого из нас есть свои секреты. – Он сложил руки на груди, отчего сюртук туго натянулся на широких плечах. – Что ж, стало быть, штраф.

– Да. – Оливия прямо-таки вся затрепетала от предвкушения. Пусть это будет поцелуй или интимное прикосновение – что-нибудь для удовлетворения желания, которое пылало у нее внутри.

Но вдруг она увидела, как в глазах Джеймса промелькнуло… разочарование, а потом он произнес:

– Что ж, прекрасно. Дай подумать…

– Постой. – Оливия резко втянула воздух. – Я отвечу на вопрос. Не потому, что чего-то боюсь, а потому, что ты прав: рассказать правду, по крайней мере в этом случае, гораздо труднее. Но я не хочу никаких секретов. Только не от тебя.

Зеленые глаза Джеймса потеплели и стали коричневатыми, и он взял ее руку в свои ладони.

– Не бойся. И доверься мне – я не в том положении, чтобы судить кого бы то ни было.

Оливия набрала полную грудь воздуха, собираясь с духом; он ободряюще кивнул.

– Как ты знаешь, моя сестра Роуз – добрейшая, нежнейшая душа на свете. В раннем детстве она стала непосредственной свидетельницей интрижки нашей матери, а потом видела и тело отца, лежавшее в луже крови в кабинете.

Джеймс сжал ее руку.

– Мне известно, как близки с ним вы были.

У Оливии перехватило горло, и она сглотнула болезненный ком, прежде чем продолжить:

– Роуз очень сильна духом, но внешне… в общем, она была сломлена.

– Я помню, как беспокоился Хантфорд о вас обеих.

– Оуэн делал все возможное, чтобы защитить нас, но Роуз просто не смогла вынести боли. Она ушла в себя и довольно долго – почти два года – не разговаривала. По крайней мере, с большинством людей. Иногда она, бывало, шептала слово-другое, но только мне.

Оливия помолчала и закрыла глаза, вспоминая подробности того дня.

– Это было года три назад. Мы с Роуз зашли в галантерейный магазин на Бонд-стрит, где было много народу. Она смотрела ленты на одном конце прилавка, а я выбирала кружево на другом. Две миловидные модные барышни завязали со мной разговор, и пусть я совсем не знала их, мне ужасно хотелось произвести впечатление. Они немного поговорили о шляпках и перчатках, а потом стали хихикать… над Роуз. Оказывается, они заметили, что она не разговаривает, а изъясняется только жестами, когда владелица магазина что-то у нее спросила.

Джеймс сочувственно закивал.

– Оливия, тебе необязательно…

– Нет, обязательно. – Теперь, когда она начала рассказывать эту историю, ей необходимо было выговориться. Стыд душил ее, и все тело дрожало. – Женщины насмехались над Роуз, называли чокнутой и говорили, что таким, как она, место в Бедламе. – Она сморгнула слезы и подняла взгляд на Джеймса. – И знаешь, что я сделала?

Он сглотнул и покачал головой.

– Я тоже засмеялась. – Живот у нее скрутило от невыносимого чувства вины. – Мало того что слушала их жестокие насмешки, я сделала вид, что не знаю свою сестру. Сестру, от которой никогда не видела ничего, кроме доброты и преданности. Не думаю, что Роуз была свидетелем моего предательства, и рада этому. Но я-то знаю… и мне придется жить с этим всю оставшуюся жизнь.

Оливия заглянула ему в глаза, заранее страшась того, что увидит, но вместо осуждения и разочарования в них было… тепло. И что-то похожее на нежную привязанность.

– Пора перестать корить себя. Ты сожалеешь, а значит, раскаиваешься. И если бы Роуз узнала о том случае, не сомневаюсь, что давно простила бы тебя, потому что уверена в твоей любви.

Оливия слабо улыбнулась.

– Свидетельство великодушия и всепрощающей натуры Роуз.

– Да, но такую любящую сестру, как ты, еще поискать. – От тепла во взгляде Джеймса пульс ее пустился вскачь. – Спасибо, что доверилась мне.

Оливия вздохнула.

– Предполагалось, что это будет забавная игра, но, боюсь, я испортила ее своим плаксивым признанием.

– Ничуть. Теперь твоя очередь задавать вопрос. Я готов.

– Ты хочешь поцеловать меня? – Слова вырвались у нее прежде, чем она успела подумать.

Джеймс издал низкий грудной смешок, от которого у Оливии подвело живот.

– Это вопрос или предложение?

Оливия невинно заморгала.

– Вопрос, разумеется. Причем простой: ты хочешь меня поцеловать?

Он поднес ее руку к своим губам, и она почувствовала его дыхание, теплое и влажное, на коже. Взгляд поднялся к ее лицу, воспламеняя своей напряженностью, когда он ответил:

– Да, я хочу поцеловать тебя. И не только поцеловать.

– А что еще?

– А это уже следующий вопрос, однако я отвечу: хочу вытащить шпильки из твоих волос и дать этим роскошным каштановым локонам рассыпаться по плечам. Хочу распустить шнуровку платья и снять его с тебя. Хочу стащить с тебя рубашку. Зубами.

Жар прилил ей к лицу… и другим частям тела.

– Тогда почему же ты этого не делаешь?

Обольстительный блеск в его глазах чуть-чуть померк, но желание в них осталось.

– Потому что ты леди, а я джентльмен – даже если в последнее время и вел себя совсем не по-джентльменски. Потому что если я поцелую тебя, то уже не смогу остановиться. – Он прижался губами к тыльной стороне ее ладони и коротко прикрыл глаза, прежде чем добавить: – Потому что через несколько недель я уезжаю в Египет, и если б я соблазнил тебя сейчас, то был бы последним негодяем.

Оливия переложила рисовальную бумагу на пол, отбросила шаль, которая прикрывала ее забинтованную ногу, на спинку стула и поднялась на здоровой ноге.

– Что ты делаешь? – спросил Джеймс таким ошеломленным тоном, как будто она перебросила ногу через подоконник и приготовилась прыгать.

Оливия села рядом с ним на кровать, так близко, что их колени почти соприкасались.

– Я больше не могла сидеть на этом стуле.

Джеймс посмотрел на ее забинтованную ногу и нахмурился.

– Давай пододвинем стул поближе и…

Она не дала ему договорить и наклонилась вперед.

– Поцелуй меня. – Она смутно сознавала, что умоляет, но ей было все равно. – Или я сама тебя поцелую.

Он сглотнул и открыл рот – вероятно, чтобы возразить. Она должна была быстро что-то предпринять, поэтому потянула рукой белую ленту у себя в волосах, медленно, дюйм за дюймом, пока не развязала совсем. Затем уронила ее Джеймсу на колени. Пока он изумленно глазел на белый атлас, вынула несколько шпилек, распуская волосы.

– Ну вот. – Она тряхнула головой, отчего волосы свободно рассыпались по плечам. – Я даже сделала за тебя часть работы.

– Оливия… – Джеймс обхватил ее лицо ладонями и притянул Оливию к себе. Их обоюдное желание взорвалось в поцелуе, который был пылким, жадным. Его язык, горячий и настойчивый, ворвался ей в рот словно завоеватель. Джеймс сунул пальцы ей в волосы и сжал их в кулаке, словно боялся, что она может оторваться.

Ни за что.

Оливия так долго ждала, чтобы Джеймс дал полную волю своей страсти к ней.

Каждый раз, когда их языки сплетались, Джеймс издавал стон. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха… и ее. Никогда не видела она его настолько утратившим самообладание, и это приводило ее в восторг.

Джеймс пробежал ладонями вниз по ее телу, почти неуклюже, в попытке завладеть ею. Когда он жадно обхватил грудь через платье, она подалась к нему и вздохнула, почувствовав его грубоватые ласки сквозь слои шелка.

Когда и этого стало недостаточно, он спустил рукава-фонарики с ее плеч и пробежал пальцем вдоль низкого выреза платья. Затем нырнул рукой под корсаж, обхватил грудь и потер чувствительный сосок ладонью.

Голос его звучал хрипло, когда он произнес:

– Оливия, я так хочу тебя, что совершенно забыл, кто я и правильно ли поступаю.

– Я знаю, кто ты, – пробормотала она. – И все мне кажется очень правильным.

– Это только так кажется. – Все закончилось так же резко, как и началось. Джеймс вытащил руку из ее платья и натянул рукава обратно на плечи. – Даже если бы я никуда не уезжал, все равно для тебя не гожусь.

Она резко втянула воздух и задержала в груди в тщетной попытке притупить боль. Ей и без того нелегко было от мысли, что экспедиция сводит на нет их совместное будущее, так теперь еще и Джеймс намекает, что существует какое-то препятствие помимо Египта, и это во стократ усилило боль.

Ей хотелось встряхнуть его, чтобы он увидел все так же ясно, как видит она.

– Как ты можешь такое говорить? Я знаю, что ты мне подходишь, так почему же не веришь?

– Думаешь, что знаешь меня? Но это не так.

Оливия ухватила его за рубашку.

– Ну так просвети наконец! Я только что обнажила перед тобой душу. Почему бы тебе не сделать то же самое?

Глава 15

Кирка – заостренный с одного или двух концов или оканчивающийся острой узкой лопастью металлический стержень на рукоятке, род молотка, употребляемого при земляных и горных работах (У Оливии не было кирки, чтобы производить раскопки, поэтому она использовала заостренную палку.).

Джеймс все еще ощущал сладость ее рта, чувствовал идеальный вес груди в своей ладони. Его плоть, все еще твердая, натягивала ткань бриджей.

Все это чертовски затрудняло ведение даже самого простого разговора.

Он пытался поступить как должно, но Оливия, похоже, не оценила его усилий: вцепившись ему в рубашку, словно хотела придушить, смотрела выжидающе.

Накрыв ее руки своими, он признался:

– Мне трудно сосредоточиться, когда ты так близко. Повтори, пожалуйста, вопрос.

Она на секунду прикрыла глаза, словно призывая на помощь терпение.

– Я поведала тебе свой секрет. Может, и ты раскроешь свой?

Велик был соблазн увести разговор в другую сторону или ограничиться общими словами, которые защитят его гордость и сохранят ее хорошее мнение о нем, но она заслуживает правды.

– Что ж, хорошо. – Он отпустил ее руки, и они проскользили несколько дюймов вниз по его груди, прежде чем она опомнилась и, чинно сложив их на коленях, проговорила:

– Я слушаю. И не волнуйся. Что бы ты ни сказал, это не изменит моего хорошего мнения о тебе.

Джеймс встал и заходил по комнате.

– Это очень любезно с твоей стороны, но и наивно. А вдруг я признаюсь, что убил кого-нибудь?

Оливия безмятежно улыбнулась.

– Никого ты не убивал. Но если и убил, уверена, что это была самозащита.

Ее уверенность вроде бы должна была дать надежду, но, напротив, заставила почувствовать себя обманщиком. У него возник порыв шокировать ее, сказать что-нибудь такое, что рассыплет в прах все ее иллюзии в отношении его.

– А что, если я соблазнил какую-нибудь девушку и имею внебрачного ребенка?

Рот Оливии открылся, она с минуту ошеломленно молчала, и только потом заговорила:

– Мне неизвестно ни одного случая, чтобы ты поступил бесчестно, но если однажды такое все же произошло бы, уверена, что ты сделал бы все, чтобы загладить свою вину. – Она подняла на него взгляд своих карих, слегка озадаченных глаз: – Но этого ведь не было… нет?

– Нет. Прости, я… – Он прошел к окну и устремил взгляд во двор. Она заслуживает его честности. Как и Ральф. – Дело не в этом. Все гораздо сложнее. Это кажется несколько странным признанием, но… у меня есть брат. – Уже только оттого, что произнес эти слова, ему стало легче.

– Брат? – В голосе Оливии смешались удивление и радость. – А Оуэн его знает? Почему ты никогда не упоминал о нем?

– О нем никто не знает. Я всячески старался держать его существование в тайне – даже отрицать, что он вообще есть. И ненавижу себя за это.

– Не понимаю. – Оливия озадаченно наморщила лоб. – Зачем скрывать, что у тебя есть брат?

Вот в том-то и суть, что никакой причины нет – кроме эгоистичной гордости.

– Ральф не такой, как все.

– Как это? Он что, преступник или… сумасшедший?

Джеймс горячо замотал головой.

– Он добрый, внимательный и очень любит и ценит меня.

– Как и я. – Она не подгоняла его, просто тихо сидела, терпеливо дожидаясь продолжения.

– Ральф родился с параличом. Правая рука и нога у него плохо действуют, речь невнятная. Доктор сказал моим родителям, что он не протянет и года, но он выжил. Отец хотел сдать Ральфа в лечебницу, но мама и слышать об этом не желала. Поэтому отец ушел, а мы с мамой старались, как могли, заботиться о Ральфе.

Оливия ахнула.

– Это огромная ответственность для мальчика.

– Не думай, что я не злился на брата. Каждый раз, когда мне приходилось нести его вверх по лестнице, или читать ему, или помогать маме купать, я злился и негодовал, как будто Ральф виноват в том, что он такой.

– Ох, Джеймс. – Голос ее сорвался, и он повернулся к ней от окна. Ее каштановые локоны блестели в утреннем свете, и она протянула руку, маня, словно ангел, который может спасти его. Но он не ответил на ее призыв. Он должен рассказать ей все, не избавляя ни ее, ни себя от самого худшего. Ему будет легче закончить эту историю, если он не сможет видеть разочарования в ее глазах, поэтому он вновь отвернулся к окну.

– Отец время от времени присылал нам денег – вероятно, чтобы успокоить свою нечистую совесть. Мама экономила на всем, чтобы послать меня в школу, им с Ральфом приходилось во многом себе отказывать. А когда я приезжал домой на каникулы, Ральф, бывало, упрашивал меня рассказать про мальчиков, учителей, про мою учебу. Но больше всего на свете ему хотелось пойти со мной на рыбалку.

– Отличное времяпрепровождение.

Он кивнул.

– Я не хотел брать его, но мама настояла. Она считала, что солнце и свежий воздух пойдут ему на пользу, и была так счастлива, когда мы с Ральфом проводили время вместе. Поэтому все-таки взял.

Он помолчал, вспоминая тот знойный день, грязь, которая чавкала у них между пальцами, и тучи мошкары, которая роилась над головами. Джеймс чувствовал себя несчастным; Ральф считал, что это рай.

– И что случилось? Что-то пошло не так?

– Старшие мальчишки нашли место, где мы рыбачили, и стали издеваться над Ральфом, обзывать идиотом. Бились об заклад, что он не знает алфавита и не умеет считать до десяти. Сказали, что он просто урод, который не достоин ходить по земле.

– Какой ужас! И что же ты?

– Ничего. Я просто сидел и слушал, не проронив ни слова.

Но даже сейчас, спустя больше десяти лет, он чувствовал тот гнев, который бурлил у него в душе. Он был направлен на Ральфа – за то, что он такой, какой есть; на себя – за то, что и близко не такой брат, которого заслуживает Ральф, но больше всего на мальчишек – за то, что они такие безмозглые ослы.

– А они все больше входили в раж, – продолжал Джеймс, – их издевки становились подлее. Потом один из них подошел к Ральфу и столкнул с камня, на котором он сидел, и брат свалился в речку прямо с удочкой.

– О боже…

– И тут во мне как будто зверь проснулся. Пока брат барахтался на мелководье, я налетел на мальчишку, который его толкнул. Когда тот повалился на землю, я сел на него верхом и принялся бить. Из носа у него потекла кровь, его друзья попытались нас растащить, но я в ярости накинулся и на них. Я кусался, царапался и брыкался, пока не свалил обоих. Не знаю, остановился бы, если б не услышал, что Ральф зовет меня, умоляя забыть о них и прийти ему на помощь. Забрать домой. После этого я научился как следует драться, чтобы больше никто не посмел дразнить Ральфа.

– Неудивительно, что воспоминания преследуют тебя. Но ты не должен стыдиться своего поведения, потому что защищал брата от хулиганов. Что же в этом плохого?