Последнему – кость Чернобровкин Александр

Глава одиннадцатая

Владимир Жук выбежал из магазина с бутылками пива в руках и под мышками.

– Возьми пару: выскакивают, – попросил он Лешку. – Купил десяток, а то разберут до вечера.

Алексей помог уложить бутылки за сиденье.

– Ну что-поехали? – скомандовал Жук.

– Тут Сашка Ридель просит, чтоб до развилки подкинули.

– Пусть садится.

– Залазь, Риделенок! – позвал Лешка худого белобрысого мальчишку в сдвинутой на затылок шапке и в длинном пальто и с большой авоськой, набитой хлебом.

Груженый КамАЗ чихнул тормозами, медленно пополз навстречу солнцу. Светило оно ярко, грело через стекло. В открытое окно врывался холодный, но уже пахнувший весной ветер. Укатанные колеи потеряли ледяной блеск, кое-где появились мелкие лужицы. Колеса расплескивали воду, норовили вырваться из колей в рыхлый, ноздреватый снег. Лешка умело удерживал их и прислушивался к разговору соседей по кабине.

– Из школы? – спросил Вовка, отхлебнув пива из бутылки.

– Да, – как и все местные фины, коротко и угрюмо, будто делал большое отдолжение, ответил Сашка.

– А чего на автобусе не поехал? – Жук, поняв, что Ридель не скоро разродится с ответом, предположил: – Ждал, когда хлеб привезут?

– Да.

– Сломался, – объяснил Жук, имея в виду хлебовозку, – на буксире притащили, у нас в гараже ремонтируют. Хлеба на всю деревню набрал?

– Нет.

– Сколько у вас там дворов? Восемь?

– Семь. Оттиха умерла. Осенью, – в три приема ответил Сашка и, видимо, даже сам удивился своей болтливости.

– Помню, – подтвердил Вовка и с шумным бульканьем влил в глотку пива. Еще раз приложился, и бутылка закувыркалась в грязный придорожный снег. – Весна начинается. Как и осень – гиблое время для стариков. – Он закурил, открыл вторую бутылку. – От развилки сколько – километра полтора до дома?

– Может, полтора.

– Не боишься один?

– Нет.

Односложные ответы надоели Жуку, отбили охоту спрашивать, поэтому полностью отдался пиву. Вскоре вторая бутылка улетела в окно, за ней – третья. Жук лениво потянулся, выпятив рвущие рубашку бугры мышц, по-кошачьи пощурился на солнце, которое клонилось к лесу, сонно похлопал глазами.

– Вздремну я.

Алексей как раз довел машину до развилки, притормозил. Когда Сашка Ридель выпрыгнул из кабины, Жук захлопнул за ним дверцу, прислонился к ней, поерзал головой по стеклу, как испорченный «дворник», устраиваясь поудобней, и сразу захрапел. А Лешка не спеша повел погромыхивающий бревнами КамАЗ в райцентр.

Он отъехал метров на семьсот от развилки и увидел, что вдоль леса по дальнему краю поля бежит стая собак. Они были крупными и серыми, двигались прыжками след в след, то вырастая над снегом, то исчезая в нем. Лешка перевел взгляд на дорогу. Большие собаки, как волки. А может, и волки. Впереди был подъем, и Алексей начал разгонять автомобиль, чтобы не застрять. Двигатель загудел сердито, лобовое стекло прицелилось в багрово-серые облака. Натужно фыркая выхлопной трубой, КамАЗ преодолел подъем. Алексей убавил газ, и колеса заметались по колее, почти не слушаясь руля. А может, и волки, припомнилось Лешке.

– Риделенок, наверное, со страху на дерево залез и полные штаны наложил, – решил он вслух.

– Угу, – сквозь дрему буркнул Жук. Голова его посунулась книзу, машину тряхнуло, и он стукнулся о дверцу. – У-у… – недовольно замычал Вовка, выпрямляясь. Он широко зевнул, потянулся, тряхнул лохматой головой. – Что ты там говорил?

– Ридель со страху вместе с деревом, наверное, трясется.

– Почему?

– Кажись, волки пробежали, целая стая.

– Где? – насторожившись, спросил Жук.

– По полю, что от развилки начинается.

– Точно волки, не ошибся?

– Может, и собаки, – ответил Лешка, – но больно крупные. Вот они пуганут Сашку!

– А если не успеет на дерево залезть?

Жук посмотрел на обочину. Глубоко, да и места мало, с прицепом не развернешься.

– Тормози!

Лешка удивленно посмотрел на него.

– Останавливайся! – рявкнул Жук.

Не успел КамАЗ остановиться, как Жук выпрыгнул из кабины. Лешка тоже вылез, подошел к нему. Вовка рылся в ящике для инструментов.

– Лешка! – не оборачиваясь, позвал он. – Ты здесь? Давай отсоединяй провода и шланги, – он кивнул на провода сигнализации и шланги тормозной системы, связывающий тягач с полуприцепом. – Только быстро!

Алексей забрался на раму выполнять приказ. Рядом стучала кувалда: Жук оббивал наледь со штанг.

– Лешка!.. Лешка, мать твою!..

Алексей подбежал.

– Помогай!

Он помогал наставнику выдвигать и устанавливать штанги, слушал сиплое дыхание, прерываемое буханьем кувалды и матюгами, видел руки Вовки – забрызганные кровью, волосатые и короткопалые. Они вминались в ржавое холодное железо, покрытое грязными бугорками льда, дергали его яростно, будто хотели отломать штанги. Когда Жук понял, что справится сам, приказал:

– Иди отсоединяй. Не будут выкручиваться – рви!

Алексей быстро справился со шлангом, в кабину залез одновременно с Жуком. Автомобиль натужно взревел, прыгнул вперед. Сзади протяжно взвизгнуло железо и ухнули бревна – тягач вылез из-под полуприцепа. Ох и намаются, когда цеплять будут!

КамАЗ летел по петлистой дороге, подпрыгивал, клевал кабиной, казалось, сейчас врубится бампером в обледенелый рубец снега между колесами.

Вот и развилка. Тягач резко затормозил, просунулся юзом мимо поворота. Из-под колес взметнулась снежная пыль, автомобиль прополз по целине, выбрался на дорогу. Алексей внимательно осматривал деревья на обочине. На хвойные нечего смотреть: елки слишком низкие, а сосны с гладкими стволами, не заберешься– Лиственные и достаточно высокие попадались не часто. Риделя нигде не было, зря только возвращались.

Вдруг звонко щелкнула педаль тормоза, автомобиль, наклонившись вперед кабиной, завилял, будто плыл по воде. Жук дернул рычаг ручного тормоза и выпрыгнул из кабины. Лешка вылез только после полной остановки автомобиля.

Владимир Жук стоял на обочине метрах в двадцати позади тягача. Он мял рукой усы и смотрел в одну точку. Алексей замер рядом, почувствовав, как холодеет темя. Возле толстого дерева на примятом, в оспинах человеческих и волчьих следов снегу валялась обломленная ветка. Ближе к обочине лежал порванный портфель, а рядом – учебники и тетрадки. Там, где снег был взрыхлен больше всего и покрыт ржавыми пятнами, шевелились от ветра клочья одежды и завязанный пионерский галстук. Все это Лешка увидел в один миг, но выхватил другое, что разглядел не сразу: кость была свежая, с розовыми волокнами…

Глава двенадцатая

Учитель математики Евгений Митрофанович по прозвищу Лисипед (за такое произношение слова «велосипед») с неизвестно где приобретенным кавказским акцентом говорил:

– Дэти, запишитэ тэму урока…

Алексей нехотя поводил ручкой в общей тетради, одной на все предметы, поднял голову. Лисипед, как всегда, искал тряпку – заглядывая в стол, за доску, под стул и так низко наклонялся, что очки с треснутыми стеклами в коричневой оправе, перевязанной в нескольких местах синей изолентой, сползли на самый кончик пористого, в красных прожилках носа. Нашлась тряпка в кармане пиджака. Там же оказался и мел, поэтому карманы и рукава постоянно были белые. Трясущейся рукой учитель начертил пирамиду. Линии получились кривые, точно бумажную пирамиду облили водой, и она расползлась. Видать, наклюкался вчера на зависть сапожнику, а похмелиться не успел. Иначе бы вызывал к доске и засыпал во время ответа ученика, кунял носом, пока не упадут очки. Если очки оставались целы, выводил в журнале жирную пятерку, а если разбивались, к концу урока полкласса оказывались в коридоре, причем Порфиров и Тюхнин – первыми. Сегодня же Лисипед будет что-нибудь отчаянно доказывать, обращаясь к доске, а не к ученикам, потому что эти бестолочи, как он повторял постоянно, все равно ничего не поймут. А зачем понимать? Баранку и без математики можно крутить. В окно и то интересней смотреть.

Весна запоздала на месяц, скоро май, а в кустах, в тени забора, все еще стоят лужи от недавно растаявшего снега. На широкой планке, что прибита к верхушкам штакетин, развалился рыжий кот. Шерсть у него клочьями – линяет. Хорошо коту: лежи себе, жмурься на солнышке – ни забот, ни хлопот.

Кроме Лешки за котом наблюдали две вороны. Они перекаркнулись и перелетели с дерева на забор. Та, что села с хвоста, повертела черно-серой головкой, осторожно, бочком, подкралась к коту и клюнула. Рыжий встряхнулся, проводил злым взглядом убегающую птицу, лег головой в ее сторону. Не успел он закрыть глаза, как вторая ворона выдернула из хвоста порядочный клок рыжей шерсти. Кот перелег головой к ней, но тут же получил от первой. Гонялся рыжий за птицами, отчаянно колотил хвостом по планке, злобно фыркал, но едва расслаблялся в дреме, как подскакивал от боли. И сдался – спрыгнул с забора и, стыдливо понурив голову, затрусил по тротуару под насмешливое карканье ворон. Обидчицы сошлись там, где он лежал, посидели рядышком, праздную победу, а затем перелетели на дерево.

А Лисипед все еще вбивал знания в доску да так, что мел раскрошился, пришлось брать другой кусок. Никто учителя не слушал. Гилевич передал записку Смирновой. Светка прочла и покрутила пальцем у виска. Заметив, что Лешка смотрит на них, густо покраснела. Тюхнин пережевывал бумажку и с помощью пластмассовой линейки обстреливал одноклассников липкими шариками. Девочки шушукались и смеялись.

Надо было прогулять, но Вовка Жук заставляет учиться, говорит, иначе на шофера не возьмут. Врет: в ПТУ с любыми оценками берут. Но спорить с ним бесполезно: сказал и баста – в рейс во время уроков не берет. Придется сидеть в душном классе и рисовать в тетради «антонобили» – так их называет Лисипед.

На перемене Порфиров, Тюхнин и Гилевич пошли за школу курить. Сразу за углом, не боясь учителей, стояли старшеклассники. Ближе к деревьям и пугливо оглядываясь – малышня. И курили младшие в основном «бычки», редко у кого была целая сигарета, да и та на двоих или троих. Лешка остановился около старших, ожидающе посмотрел на Гилевича.

Вовкa спросил, как приказал:

– Ну, кто даст закурить?

Щедрых не нашлось. Все боязливо поглядывали на Порфирова, ему одному дали бы, а троим – уж лучше рискнуть. Не повезло Филиппскому.

– Давай, – пристал к нему Гилевич.

– Нету.

Вовка похлопал по карманам семиклассника.

– А это что?! А ну, вынимай!

У Филиппского забегали под скулами острые желваки, будто гонял под кожей согнутые лезвия, глаза сузились. Лешка с презрением наблюдал за ним.

– Что кривишься? Не нравится? – издевался Гилевич, вынимая из пачки все сигареты, кроме последней: последнюю и милиция не забирает. – А то смотри, могу и по соплям заехать, чтоб нравилось!

Кулаки Филиппского дергались, словно давил в них резиновые мячики. Дави-дави, нечего было жлобиться. Отдал бы сразу три сигареты, теперь бы не щерил зубы… А остальные – тоже хороши: стоят, лыбятся, довольные, что не к ним пристали. Причем старшие – с облегчением, а младшие, кто слабее Фили, еще и со злорадством. Дай Лешка команду, забили бы Филиппского, как мамонта. Все – гниды трусливые. Лупить их надо, как псов шелудивых.

Алексей забрал у Гилевича трофейные сигареты, дал по одной дружкам. Покурив, отправился домой, чтобы успеть пообедать до приезда Жука.

Недавно был аванс, поэтому мать ходила веселая. Она наложила ему картошки, нарезала сала. После того, как неделю назад Алексей заступился за нее, помог справиться с буянившим отцом, отношение к нему стало совсем как к взрослому.

Ездил с Жуком до вечера. Загнав КамАЗ в гараж, выпили с шоферами. Для них Лешка уже был своим, поговаривали, что, когда вернется из армии, то сядет в автомобиль Жука, а Володя к тому времени получит новый. Правда, и в магазин гоняли как своего – обязанность младшего. Ничего, когда-нибудь появится другой молодой. Возвращался домой по темным безлюдным улицам. От нагретой за день земли пахло прелыми листьями. Где-то в дальнем конце поселка надрывался магнитофон и тарахтел мотоцикл. Пойти бы похороводиться, но сил уже нет. Вроде не трудная работа – крутить баранку, а спина болит и шея покалывает, будто за воротник репейников насыпали.

На лавке у дома Смирновых сидела парочка. Алексей прошел бы мимо, но окликнули голосом Гилевича:

– Леш, закурить нет?

– Есть.

Рядом с Гилевичем сидела Светка. Она виновато посмотрела на Лешку, а потом уставилась на собственные туфли. Он сел на лавку, удивленно покосился на Смирнову. Раньше как-то и в голову не приходило, что за ней можно ухаживать. Луна осветила Светкино лицо, хорошо видны были четко очерченные губы, длинные, загнутые кверху ресницы, сережки в форме кленовых листьев, конский хвостик на затылке. Лешке припомнилось, как прижимались к его ребрам маленькие груди во время танцев в новогоднюю ночь.

– Что-то холодно, – произнес он и обнял Смирнову за талию, подсунув руку под кофточку. – Погрей меня, Свет.

Она немного посопротивлялась, но не смогла вырваться из крепких рук и даже оказалась чуть ближе к Алексею и не отовинулась. Лицо ее закаменело, на щеки легла тень.

– Леха, мне надо сказать тебе кое-что, – буркнул Гилевич.

– Говори.

– Нет, по секрету, давай отойдем.

Алексей прошел за Гилевичем метра три, на ходу готовясь к драке.

– Понимаешь, – поправляя рукой пробор, заискивающе начал Вовка, – у меня с ней того – ну, сам понимаешь.

Драки не будет. Жаль. Так бы хоть уважал Вовку.

– Ну и что?

– Ну, это – мешаешь ты.

Алексей не испытывал особого желания сидеть со Светкой, но процедил сквозь зубы:

– А может, ты?

– Леш, ты чего?! Понимаешь, я с ней серьезно…

– Ну и что?

– Леш! – взмолился Гилевич.

Его унижение взбесило Порфирова:

– Пшёл отсюда!

– Ты чего, Леш! Ну не надо…

Закончить не успел, потому что получил под дыхало. Гилевич крякнул и замер полусогнутый. Чуб упал на глаза, прикрыв, наверное, слезы. Если бы Вовка дал сдачи, Лешка не бил бы больше. Ну, может, еще разок врезал бы, но не отнимал Светку. Однако сопротивления не было, поэтому, раззадоривая, щелкнул Вовку по кончику носа.

– Так кто лишний.

Еще щелчок.

– Так кто?

Гилевич кривился и молчал, а глаза метались загнанно со Светки на дорогу к дому и обратно. Веснушчатые щеки плаксиво расползлись и мелко задрожали.

– Лешка, прекрати! – возмутилась Смирнова.

– Пшёл отсюда! – подражая интонации Жука, приказал Порфиров и, когда Гилевич развернулся, пнул ногой под зад. – Сыкун!

Вовка, спотыкаясь, побрел в сторону, противоположную дому.

– Зачем ты так? – жалостливо спросила Смирнова.

– Трус! – коротко бросил Лешка, садясь на лавку.

– Все равно не надо было.

– Если тебе так жалко его, можешь догнать! – Алексей и сам чувствовал жалость к Гилевичу, но гордость не позволила признаться в этом.

Светка не побежала догонять. И не сопротивлялась, когда Лешка обнял ее и поцеловал. Губы у нее были податливые и неумелые, боязливо подрагивали, точно боялись, что их сейчас укусят. Она спрятала лицо на груди Алексея и мяла руками рубашку на плечах. От нее пахло такими же духами, как от Юлии Сергеевны, наверное, у матери взяла. Запах этот напомнил, что у Светки есть груди, что она такая же женщина, как учительница или Бандитка, что с ней можно…

В доме скрипнула дверь.

– Света, домой иди, – строго позвала бабка.

– Рано еще.

– Домой-домой, хватит. И этого гони.

– За что меня гнать? – шутливо возмутился Алексей.

– Никак ты, Леша?

– Он самый.

– А-а… Я думала, полицаенок, – уже спокойно сказала бабка. – Ходит тут…

– Баб, так я еще посижу? – попросила Света.

– Только недолго, а то мы спать ложимся.

Они просидели чуть ли не до утра. Лешка боролся с ее маленькими теплыми ручками и никак не мог осилить. Будто извиняясь за сопротивление, припухшие Светкины губы жадно льнули к Лешкиным губам.

А на следующий день Порфиров лишний раз убедился, как быстро разносятся слухи по поселку. Во-первых, все с ехидными улыбочками посматривали на него и на Светку, а во-вторых…

После уроков он пошел за школу. Сигареты у него были, стянул у бати. Угостив Тюхнина, стал с ним чуть поодаль от всех, под деревом с ярко-зелеными распускающимися почками, и прислушался к гулу машин на дороге. Он уже научился по гулу отличать КамАЗы и даже иногда угадывал Вовкин.

За школу пришел Гилевич. Избегая смотреть на Порфирова, подошел к Филиппскому и попросил без вчерашней наглости:

– Дай закурить, Филя.

Семиклассник покосился на Лешку. Тот отвернулся: меня это не касается. Филиппский сквозь зубы матюгнулся, предложив вместо сигареты кое-что потолще.

– Ты чего – деловой стал?! – возмутился Гилевич.

Не успело замолкнуть последнее слово, как Вовка, дернув головой, полетел на землю. Тело его загудело под ногами Филиппского, как мешок с картошкой. Бил Филя долго и от души.

Когда Гилевич прекратил закрываться руками и вскрикивать, Порфиров остановил Филиппского:

– Хватит!

Филя не удержался и еще разок врезал.

– Ну?!

Семиклассник нехотя отошел.

Порфиров швырнул окурок в лежавшего на земле Гилевича. Бычок серой головкой стукнулся о грязную щеку, скатился в густую бурую лужицу у рта. Лешкиному примеру последовали остальные, но не у всех получалось так же метко. А один пятиклассник, дохлый и зашуганный, проходя мимо Гилевича, радостно всхлипнул и заехал ногой по ребрам.

Глава тринадцатая

– Так ты говоришь, пошутил Мишка с Надькой, а она надулась?! – насмешливо переспросил Жук.

– Ага! – хохотнув, подтвердил Лешка.

– Значит, завтра свадьба – самогоночки попьем от пуза?

– Тюхнины много наварили. Гришка давал попробовать: крепкая, – сообщил Алексей. – А Кузины водки накупили.

– Где достали? Сейчас же сворачивают везде, «сухой закон» собрался вводить – повесить бы его за яйца! – ругнулся Вовка Жук.

Ключ соскочил с гайки. Жук рукой ударился о раму автомобиля.

– Черт!.. Нет, без выпивки – это не работа, даже гайки не слушаются. Леха, а ну, плесни полстакашка.

КамАЗ стоял на эстакаде в дальнем углу леспромхозовского автохозяйства. Солнце нагрело кабину, внутри было душно. Алексей достал из-за сидения чекушку самогона, выпил сам, налил наставнику.

– Подержи, я докручу, – попросил наставник. Справившись с гайкой, стукнул по ней ключом. – Держит, собака. Давай стопарь.

Жук медленно и со вкусом выпил, аппетитно захрустел моченым яблоком. Вытирая усы, он с сожалением произнес:

– Да, гробанули за зиму рулевку, придется помудохаться с ней.

– Может, заменим? Вон с того снимем, – показал Алексей на разбитый, но пока не раскулаченный КАМАЗ.

– Ух ты, шустрый какой! – Вовка снисходительно улыбнулся. – Тогда уж лучше поменять прокладку.

– Какую?

– Между рулем и седушкой!

Лешка обиженно засопел.

– Ладно, не дуйся, – примирительно сказал Жук, опускаясь на землю у столба эстакады. – Эх, лето подходит! Ишь, трава как полезла. Хорошо тебе, до осени гулять будешь. Экзамены сдаешь?

Алексей пожал плечами:

– Пришел, трояк поставили, ушел.

– Лишь бы не двойки. Получишь аттестат, вези сразу в ПТУ, в группу на водителя-автослесаря.

– Туда, говорят, конкурс, просто так не попадешь. Придется на тракториста.

– Возьмут, – пообещал Жук. – Вдвоем поедем, у меня там знакомые есть, похлопочу.

Во двор заехала черная «Волга» и директорский «уазик».

– 0, начальство прикатило. Давай за работу, – приказал Вовка Жук.

Лешка взял ключ, полез под кабину закручивать гайки у колеса, куда не просовывалась рука наставника. За работой не услышал, как к машине подошли люди.

– Ремонтируют? В такое время? – спросил незнакомый голос.

Алексей наклонился и увидел рядом с эстакадой двоих мужчин в костюмах и белых рубашках с галстуками. Из района, наверное, а может, из города. Сопровождали их директор и главный инженер.

– А этот что здесь делает? – кивнул на Порфирова худощавый мужчина с высоким лбом, разделенным наискось вздувшейся жилой.

– Братуха, помогает, – виновато ответил Жук.

Начальник гмыкнул, пошел дальше.

– А это что? – вопрос относился к разбитой машине.

Директор начал было объяснять, но худощавый оглянулся на Порфирова и пошел дальше. Метрах в пятнадцати от эстакады остановился и принялся негромко отчитывать директора. Алексей не слышал слов, но по выражению лица догадался, что ругает крепко. Директор стоял со склоненной головой и опустив руки по швам, бульдожья щека покраснела, бордовым было и ухо.

Затем начальство пошло дальше, а главный инженер вернулся к эстакаде.

– Выезжай, – с просьбой в голосе приказал он Жуку.

– Доделать же надо! Все равно придется…

– В начале месяца станешь на ремонт, – пообещал главный инженер.

– И поздно уже. Пока разгрузят – это когда я вернусь? – по инерции сопротивлялся Жук, но Лешка понимал, что он выедет.

Инженер молча смотрел на шофера.

– Ладно, потом доделаю, – пряча глаза, сдался Жук. Когда главный инженер ушел, объяснил: – После праздников прикрыл он меня, вместо прогулов ремонт протабелировал… Собирай включи, поедем. Хотя нет, один мотанусь – быстрее будет.

– И меня возьми, – попросился Алексей.

– Успеешь баранку накрутиться, вся жизнь впереди. Лучше иди девкам подолы над головами закручивай: стране солдаты нужны1 – хохотнул Владимир Жук.

До производства солдат Порфиров и Смирнова еще не добрались, сидели в обнимку у ее дома. Лавка была вделана в забор, пока не поравняешься с ней, видишь только ноги сидящих. Светкин дед все делал с выдумкой, чтоб не так, как у других. Смирнова уже привыкла к визитам Лешкиных рук ей за пазуху, стеснялась не столько его, сколько любопытных. Было даже что-то материнское в том, как она поводила плечами, спуская бретельки лифчика, чтобы Лешка быстрее добрался до маленьких, торчащих вбок грудей с большими упругими сосками. Затем клала голову ему на плечо и вертела пуговицу на рубашке, а он – привычно, больше доказывая право делать это, а не из желания – теребил сосок, вдавливая в податливое тело, словно хотел дотронуться им до тревожно бьющегося сердца.

– Больно, Леш! – шепотом взмолилась Света.

Он вынул руку из выреза платья. Светка прижала ее к своей щеке, потерлась об нее.

– Какие у тебя руки… большие, сильные! – И вдруг сообщила. – Скоро экзамены кончатся.

– Скорей бы.

– А мне не хочется. – Она помолчала, отпустила его руку. – Мама письмо прислала, пишет, чтобы я приехала на каникулы. Ее пароход все лето будет на Черном море. Ты когда-нибудь видел море?

– Нет. В кино только.

– А я видела. Красивое. Голубое-голубое!.. Только мне не хочется уезжать, – печально закончила она. – Леш, а давай ты со мной поедешь?

– Не отпустят. И на пароход не возьмут.

– А ты работать к ним устройся. Юнгой или кем там?

– Молодой еще работать. Вот получу паспорт, тогда… Но все равно я буду шофером.

– Уезжать не хочется, – со вздохом повторила она.

Закрапал мелкий дождь. Лешка обнял Свету за худенькие плечи, сильно прижал к себе, будто расстаться должны прямо сейчас. А может, к лучшему, что она уедет…

Ночью его мучил кошмар, преследующий с детства. Из угла комнаты выкатился черный шарик. Он не спеша надвигался на Лешку и с каждым оборотом, словно наматывал на себя темноту, становился в несколько раз больше. Беззвучный оборот, еще один – шар заполнил всю комнату, навис над кроватью. И катится дальше. Непроницаемая, жуткая от неземной тяжести масса подминает угол одеяла, утягивает к полу. Вот-вот она доберется до Лешки. Непослушные руки не в силах остановить шар, надо отползти, вжаться в стену. Поздно. И вопль отчаяния и ужаса рвется из сведенного спазмом живота… И пробуждение: то ли от собственного крика, то ли от холода стены, всасывающей пот со спины. Слабая, трясущаяся рука размазывает по лбу, вискам ледяные капли, а сердце бьется гулко, как полное ведро о стенки бетонного колодца… Надо покурить, успокоиться.

На кухне было прохладно, пахло березовыми поленьями. Сигаретный дым перебил этот запах и наполнил комнату сизыми облаками. И на небе такие же облака, только крупнее и с белесыми кромками, подсвеченными яркой, надбитой луной.

Выхоложенная постель согревала медленно, замерзшие ноги казались чужими. Не успел Алексей вжиться в простыню и одеяло, как на соседней койке совсем по-щенячьи заскулили. И Вальке достается. Скуление повторилось. Четыре шага по холодному полу, привычное поглаживание мягких растрепанных волос – и сестра перевернулась на спину, задышала ровнее: отпустил щенок. И опять ноги как чужие и желание скорее заснуть. Плотнее сжать веки, отвернуться от темного угла и преодолеть желание глянуть туда.

Глава четырнадцатая

– Леха, слышал, – Гришка виновато воротит морду, – Вовкa Жук… это… разбился.

– Врешь!

– Ну, чего ты хватаешь?! Отпусти, слышишь' – упрашивает Тюхнин.

– Где? Когда?

– Отпусти – скажу! – Гришка поправляет светлую рубашку, проверяет, целы ли пуговицы. – На повороте, что на девятом километре. Два дерева срезал – заснул, видать. – Тюха испуганно отступает, скороговоркой добавляет: – Так бате рассказал Петька Базулевич.

– Где он?

– Базулевич? В больнице у Вовки.