Жёлтый саквояж Дмитриев Николай

— Угу, — односложно отозвался Виктор и начал старательно протирать рукавом затвор драгунки.

Так, напрягая слух, братья пролежали в кустах ещё с полчаса, прежде чем вдали явственно послышалось конское фырканье. Позже к нему добавилось позванивание сбруи, и когда на дороге появилась хорошо различимая упряжка, Виктор, берясь за драгунку, приказал брату.

— Нишкни…

Похоже, братьям повезло. Возница, почему-то ехавший один, видимо, ещё не проспался — покачиваясь на сиденье, заметно клевал носом, и на его рукаве смутно белела повязка полицейского.

— То точно Гнат… — сдавленно пробормотал Пётр, вглядываясь в приближающуюся повозку.

— Вижу… — глухо отозвался Виктор, и как только мушка замерла на фигуре полицая, плавно нажал спуск…

Прогулочным шагом Сергей шёл по Гитлерштрассе, время от времени задерживаясь у витрины какого-нибудь магазинчика, чтобы, делая вид, будто рассматривает товар, провериться. Пользоваться таким способом для контроля его надоумил лейтенант и заодно преподал товарищу азы конспирации.

Сергей добросовестно пользовался его советами, но, честно говоря, не особо верил в то, что за ним кто-то будет следить. Нет, он понимал, что если, озираясь, пробираться закоулками, то на такого человека обязательно обратят внимание, и потому лучше смело идти по главной улице.

Дело было в другом. Просто Сергей убедил себя, что поскольку никто не знает, чем он занимается на самом деле, никакой слежки не будет. К тому же после диверсии в ресторане прошло немало времени, и это окончательно утвердило Сергея в его уверенности.

После визита на Монополёву Сергей с лейтенантом долго обсуждали, чем им может помочь бывший кэпэзушник, вызвавший, честно говоря, у них неясные подозрения. Однако Григорий был убеждён, что если ему дали эту явку, значит, хозяин её человек проверенный и связь с ним надо поддерживать.

В конце концов было решено не отказываться от его услуг, и потому сегодня Сергей, выслушав просьбу лейтенанта соблюдать осторожность, отправился на Заречье. Впрочем, сделать это было надо, так как из-за тяжёлой обстановки связи налаживались туго.

Район Заречья по-прежнему был тих, малолюден и, вышагивая узеньким плиточным тротуаром, Сергей прикидывал, что на этот раз скажет бывший кэпэзушник или пан Мефодий, как в конспиративных целях предложил называть жителя Монополёвой-8 лейтенант.

Во время их прошлой встречи выяснилось, что явка на Монополёвой была запасной и никаких конкретных заданий пан Мефодий не получал. На просьбу лейтенанта помочь в поиске конспиративных квартир кэпэзушник обещал подумать и, как минимум, проверить прежние связи.

На этот раз пан Мефодий встретил гостя менее насторожённо, и даже предложил чаю, однако Сергей довольно бесцеремонно напомнил хозяину, что он пришёл не чаи распивать, а выяснить, как обстоят дела с поиском новых конспиративных квартир.

В ответ пан Мефодий смерил Сергея изучающим взглядом, вздохнул и, перейдя на деловой тон, начал:

— Кое-что мне удалось найти, но особо обнадёживающих результатов нет. Как-никак сейчас режим не мирного времени, но по крайней мере два более-менее подходящих места есть.

— Что значит более-менее? — удивился Сергей.

— Это значит, что я их нашёл, а пользоваться ими или нет, решать вам, — отрезал кэпэзушник.

— То есть, — догадался Сергей, — полной уверенности у вас нет?

— В нашем деле, молодой человек, — вздохнул пан Мефодий, — такой уверенности никогда нет.

— А как же быть? — несколько растерялся Сергей.

— Просто, — усмехнулся кэпэзушник. — Я сведу вас, а вы думайте.

— Тогда пошли прямо сейчас, — решил Сергей.

— Хорошо, — согласился пан Мефодий и стал собираться.

На первой предполагаемой конспиративной квартире, куда привёл Сергея пан Мефодий, их встретил огрузлый вислоусый дядька, который долго присматривался к Сергею, вздыхал и было заметно, что он не особо доволен неожиданным посещением.

На наводящие вопросы Сергея хозяин квартиры отвечал довольно уклончиво, а потом, сердито посопев, рубанул напрямую:

— Ось що я скажу тоби, хлопче. Його, — вислоусый показал на пана Мефодия, — я знаю вже двадцять рокив, а тебе, молодого, побачив тильки сегодня.

— А что это меняет? — Сергей дружески улыбнулся.

— А ничого, — вислоусый ещё больше насупился, и тут вмешался молчавший до сих пор пан Мефодий.

— Как я понял, ты передумал?

Вислоусый замялся, ещё сильнее засопел, кинул косой взгляд на Сергея и, наконец, явно через силу выдавил:

— Пробачь[223], только я решил отойти от тих справ[224].

— Ладно, — пан Мефодий неодобрительно посмотрел на вислоусого, глухо крякнул и кивнул Сергею: — Пошли…

Уже на улице Сергей спросил:

— Он что, испугался?

— Может, испугался, а может, просто устал, — и замолчав, пан Мефодий повёл Сергея по второму адресу.

Хозяин следующей квартиры оказался совсем другим. Пана Мефодия он встретил чуть ли не с распростёртыми объятиями, дружески пожал руку Сергею и первым делом коротко представился:

— Соснюк.

Сергей тоже представился, и хозяин тут же выразил готовность во всём оказывать содействие. Он соглашался распространять листовки, предоставить свою квартиру как явочную, искать нужные связи и даже, если понадобится, действовать с оружием в руках.

У Сергея от беседы с Соснюком сложилось мнение, что человек томится от невозможности немедленно начать борьбу против оккупантов. Хозяин с таким жаром говорил об открывающихся перспективах, что Сергей счёл за нужное пока несколько охладить его пыл.

Для начала договорились, что Соснюк попробует выяснить, нет ли в городе немецких штабов, какие и где размещены воинские части, а по ходу попытается, естественно, действуя очень осторожно, завязать нужные контакты, отыскивая, где только возможно, единомышленников.

Встреча с таким активным товарищем, каким оказался Соснюк, враз подняла настроение Сергею, который, честно говоря, был несколько разочарован малой результативностью. Однако всё оказалось, в общем, неплохо и, возвращаясь, Сергей был полон радужных планов.

Дома он в подробностях доложил лейтенанту о походе с паном Мефодием. Внимательно выслушав Сергея, лейтенант подытожил:

— Ну что ж, кое-что есть… Вот только тот, первый…

— Да, видать, сдрейфил мужик, — предположил Сергей.

— А что вас удивляет? — вмешался молчавший до сих пор Григорий. — Здесь сплошь и рядом такое. Люди-то они разные…

— Кто говорит, что удивляет? — вздохнул лейтенант. — Тут другое, боюсь, как бы пан Мефодий нас под монастырь не подвёл…

— Это возможно, — согласился с ним Григорий.

— Значит, побережёмся, — заключил лейтенант и внимательно посмотрел на товарищей…

Как всегда на лугу у базарной площади было полно возов, и бестарка, на которой сюда же приехал Остап, не привлекала внимания. Приказав вознице ждать, он спрыгнул с сиденья, обогнул базарную толпу, поднялся на Братский мост и, перейдя старицу, остановился у ворот гетто. Здесь дежурила полиция и, обдумывая, как лучше вызвать доктора Штейна, Остап приглядывался к неспешно вышагивавшему вдоль ограды полицаю.

Последнее время по городу поползли тревожные слухи, и Остап получил приказ забрать доктора в лес. Поскольку теперь Штейн, как и все евреи, постоянно жил в гетто, вывезти его вот так прямо, днём, было до определённой степени рискованно.

Тем временем из дежурки вышел второй полицейский и, увидев его, Остап довольно присвистнул. Это была удача, на которую бывший студент никак не рассчитывал, и, подойдя ближе, он весело окликнул:

— Здоров був, Дмитро!

Полицай обернулся, и его лицо расплылось в улыбке.

— Остапе, ты звидки?[225]

— Звидты[226], — предпочёл уклониться от прямого ответа Остап и хлопнул брата по плечу.

Они давненько не виделись, и сейчас Остап, постоянно находившийся в отряде, просто не хотел посвящать брата в свои дела. Но Дмитро, видимо, догадывался, где может быть брат, и сразу поинтересовался:

— Ты по делу, или как?

— По делу, — подтвердил Остап.

— Я помочь могу? — спросил Дмитро.

— Можешь… — На всякий случай Остап отвёл брата в сторону и выложил всё начистоту: — Понимаешь, мне надо доктора Штейна увезти…

— Совсем? — насторожился Дмитро.

— А то вже как выйдет, — пожал плечами Остап. — Сам знаешь, в нашем деле доктор всегда потрибный…

— Так… — Дмитро задумался. — Помиркуваты[227] треба…

— Да что тут думать? — возразил Остап. — Я твоему напарнику грошей дам. Ты только поговори с ним.

— Ни, то ризык[228], — замотал головою Дмитро. — Давай так зробим. Я через годыну деякий час один чергувать буду[229]. Тоди я тебе доктора сам выведу. Только чтоб ты десь поруч[230] был.

— Добре, буду, — согласился Остап и зашагал обратно к базару.

Он появился на мосту, как и было договорено, ровно через час. Брата нигде не было видно. Второй полицейский тоже куда-то исчез, и Остап, решив, что их куда-то услали, стал было продумывать, как ему быть, но тут появился вышедший из дежурки Дмитро.

Увидев Остапа, он жестом приказал брату оставаться на месте, а сам скрылся за дверью. Некоторое время его не было, а когда Дмитро снова вышел к воротам, Остап увидел, что брат тащит объёмистый чемодан. Остап ждал, что из ворот сейчас выйдет доктор Штейн, но оттуда никто не появлялся.

Больше того, подойдя к Остапу, Дмитро поставил возле него свой чемодан и, отдуваясь, заявил:

— Все. Дали его ты тягни. Тяжёлый, сволото…

— А доктор где? — возмутился Остап.

— Не бойся. Вин тебе пизниш дожене[231], — и Дмитро, так ничего толком не объяснив, заторопился назад в дежурку.

Остапу ничего не оставалось, как взять чемодан, действительно оказавшийся тяжеловатым и, перейдя мост, идти в сторону базара. Так, время от времени останавливаясь передохнуть, он прошёл примерно половину дороги, когда услыхал, что сзади его кто-то догоняет.

Обернувшись, Остап увидел торопившегося следом доктора Штейна. Его он узнал сразу, хотя на голове доктора красовалась шляпа с низко опущенными полями, а низ лица Штейн закрывал сложенным вчетверо платком, изображая страдающего зубной болью.

Заметив, что повязку со звездой Давида доктор предусмотрительно снял, Остап дождался, когда Штейн поравняется с ним и негромко сказал:

— Идите за мной…

Так вдвоём они подошли к бестарке, на которую Остап с облегчением взвалил чемодан, и кивнул доктору:

— Садитесь…

Не отнимая платок от лица, Штейн неловко вскарабкался на повозку и устроился в самом задке. Понимая, что доктор напряжён до предела, и опасаясь, как бы он не сорвался, Остап попытался разрядить обстановку, спросив:

— Пане ликар, а чего это ваш чемодан такий важкий?[232]

— Там мой инструментарий и остатки лекарств, — глухо, через платок отозвался Штейн и ещё глубже натянул на голову шляпу.

Из города они выбрались удачно. Остапу было прекрасно известно, где стоят полицейские посты, потому он приказал ехать не через железнодорожный переезд, а свернуть на шедшую вдоль реки окраинную улицу. Дороги там почти не было, и пришлось петлять между обывательских огородов, но зато они без приключений выбрались на просёлок, ведущий к лесу.

Ехать пришлось долго, почти до самого вечера, и за всё это время доктор Штейн так ничего и не спросил. Он сидел нахохлившись и поглядывал из-под своей широкополой шляпы на деревья, подступающие почти вплотную к плохо наезженной колее.

Остапу тоже было не до разговоров. Парню почему-то вспомнилась Рива, и он подумал, что не уедь она в свою Одессу, а как и все евреи, окажись в гетто, то вполне возможно, девушка сейчас бы ехала вместе с доктором. Во всяком случае, он уж точно сделал бы всё для этого…

Возле заброшенного лесного хутора повозка остановилась, и Остап, повернувшись к сидевшему сзади Штейну, сказал:

— Приехали, пане ликар…

Доктор суетливо выбрался из повозки, и Остап повёл его к покосившемуся крыльцу, возле которого тем не менее прохаживался часовой с винтовкой. Остап дружески кивнул ему и пригласил Штейна в дом, где их встретил не кто иной, как сам районовый Смерека.

Увидев вошедших, Смерека широко улыбнулся:

— С прибытием, пане Штейн… Как добрались?

Доктор, не ожидавший такой любезности, неловко затоптался на месте и, оглядев убогую обстановку, недоумённо спросил:

— А где же?..

Штейн явно ожидал увидеть здесь больного или раненого, и, поняв это, Смерека снова улыбнулся:

— Пане Штейн, поскольку здесь вам ничто не угрожает, я надеюсь, что вы останетесь у нас надолго. Мы предлагаем вам быть у нас вийсковым ликарем, само собой, с полным забезпеченням[233], — и он широким жестом пригласил доктора сесть…

Упряжка Гната оказалась резвой. Петро правил за кучера, а Виктор, нацепивший на рукав полицейскую повязку, сидел рядом и держал драгунку между колен. О том, как эта упряжка оказалась в их распоряжении, братья не говорили, но Виктор об этом вообще не думал, а впечатлительный Пётр, наоборот, в который раз вспоминал, как всё произошло.

Тогда, после меткого выстрела, Гнат завалился навзничь, не выпустив из рук вожжи, и кони, вместо того, чтобы, испугавшись рвануть, остановились. Виктор, выскочив из кустов, схватил их под уздцы и бегом повёл храпящую упряжку к недальнему лесу.

Пётр не отставал, и уже там, вдалеке от дороги, они выволокли убитого из повозки, забрав бывший у него пистолет. Вдобавок Виктор содрал полицейскую повязку и бросил её под сиденье. Потом братья закопали труп в водомоине, набросали сверху валежника, и Пётр, разобрав вожжи, влез на облучок, а Виктор повёл упряжку между деревьев. Затем, отыскав просеку, Виктор тоже сел в повозку и наказал ехать к шалашу.

Добравшись до места, братья обиходили коней, и, давая им отдохнуть, сели посовещаться. Было ясно, что пропавшего Гната будут искать и, вполне возможно, догадаются, чьих рук это дело. А потому, братья сложили свой немудрящий скарб в повозку и, решив уехать куда подальше, отправились в путь.

Добираясь от железной дороги к родной хате, Виктор неплохо изучил обходные пути, и потому из своего района они выехали без особого труда. Тем более что сержант набрался наглости, прицепил на рукав полицейскую повязку, и несколько сёл они проскочили прямо днём.

Дальше пошли незнакомые места, и братья ехали с опаской, по возможности расспрашивая пастухов или одиноких встречных о том, что делается в округе. Правда, сведения были самые противоречивые. Одни говорили, что в окрестных лесах полно партизан, другие утверждали, что кругом тихо.

Видимо, всё зависело от кого, как воспринимали самих братьев. Если подозревали, что они полицейские, то говорили одно, а если принимали за обычных селян, то разговор шёл откровеннее, и кое-что узнать всё-таки удавалось.

Так, один из встреченных братьями мужиков прямо сказал, что дальше, где леса погуще и где дорог маловато, якобы немцев вовсе нет, а местные полицаи держатся тихо, потому что, как утверждает молва, сюда прямо из Москвы прилетели парашютисты.

Мужик вызывал доверие, услышанная новость обнадёживала, и Виктор решительно свернул в сторону того самого леса, где вроде бы видели московских десантников. Лес этот, к которому довольно быстро добрались братья, казался диким. Дорог тут не было и в помине, а аккуратные когда-то просеки успели зарасти молодняком.

С трудом продираясь на повозке через глухие дебри, братья очутились в такой чаще, что еле-еле выбрались на случайно подвернувшуюся поляну. Высматривая, куда дальше ехать, Виктор вдруг увидел, как на противоположной стороне неожиданно появились трое…

То, что они военные, сомнений не возникало. У одного на голове была командирская фуражка, у второго пилотка, а у третьего на шапке чётко выделялась пришитая наискось красная ленточка. Двое держали в руках трёхлинейки, а у командира на плече висел ППД.

У двух незнакомцев на фуражке и пилотке ярко краснели хорошо различимые звёздочки, а глазастый Петро, увидев ещё что-то интересное, затеребил брата за рукав:

— Вицю, той що в шапци з червоною лентой, жид…

То, что один из встреченных явно еврей, говорило о многом, и Виктор, чуть приподнявшись на сиденье, выкрикнул:

— Эй, кто с автоматом, подойди ближе, стрелять не будем!

Те трое переглянулись, а потом автоматчик, выйдя к середине поляны и сняв ППД с плеча, пробасил:

— Вы кто, сечевики?[234]

— Нет, мы сами по себе, — ответил Виктор и с некоторой опаской поинтересовался: — А вы кто?

— Партизаны. Слыхал про таких? — автоматчик сделал ещё шаг вперёд, и ствол его ППД угрожающе приподнялся.

— Мы вроде как тоже… — отозвался Виктор и, показав, что у него нет оружия, слез с сиденья.

Автоматчик с товарищами подошли к самой повозке, в упор рассматривая братьев, и вдруг тот, что был в пилотке, углядел валявшуюся под сиденьем полицейскую повязку.

— Ты что, полицай? — он развернул её, читая надпись.

— Был полицай, — возразил Виктор.

— А теперь кто? — настороженно спросил владелец командирской фуражки, видимо, их старший.

— Я не про себя говорю, — усмехнулся Виктор. — Это который хозяин повязки, был полицай.

— Вот даже как… — старший подозрительно сощурился. — А всё-таки сам-то ты кто будешь?

— Я?.. Сержант Мельничук, — спокойно ответил Виктор.

— Сержант, говоришь… — протянул старший и, глядя в упор на Виктора, сказал: — Так сержанты на фронте, а ты тут. Как вышло?

— Обыкновенно, — пожал плечами Виктор. — Плен…

— В плен, значит, попал… А как?

— Как все, — огрызнулся Виктор. — Мне что, стреляться? Так СВТ, она длинная, несподручно.

— Это верно, — партизан усмехнулся. — А из плена немцы, значит, отпустили, и ты пешедралом сразу домой, так?

— Они отпустят… — Виктор вполголоса матюкнулся. — Затолкали в телятник и повезли. Только я ночью проволоку отодрал и в окошко на ходу сиганул. А уже после точно домой.

Партизан некоторое время сосредоточенно молчал, явно что-то обдумывая, а потом вроде как попросил:

— Вот что, сержант, отвези-ка ты нас…

— Куда? — спросил Виктор, влезая на сиденье.

— Мы покажем, — с усмешкой заявил партизан, махнув рукой товарищам, и все трое тут же забрались в повозку.

— Давай, Петре, едем… — Виктор подтолкнул брата, и тот послушно разобрал вожжи.

Просека, по которой распорядился ехать партизан в фуражке, была такой же заросшей, как и те, по которым сюда пробирались братья. Однако повозка шла здесь легко, а когда Виктор заприметил пару свежих пеньков, он догадался, что тут, похоже, дорога…

Стоя на опушке, атаман Довбня рассматривал в бинокль узловую станцию. Левее тянулась насыпь железнодорожного полотна, а дальше, за семафором, просматривались крыши построек и торчавшая над ними водонапорная башня. Оттуда всё время доносился какой-то шум, паровозные гудки и порой еле слышное позванивание станционного колокола.

Наблюдая за тем, что там происходит, атаман обеспокоенно думал, удачно ли проходит в лесу отвлекающая операция по демонстративному нападению на транспортные колонны и куда из местечка, по донесению разведки, уже ушла часть немецкого гарнизона.

Ещё он в который раз прикидывал, хватит ли объединённых сил собранных сюда «Летучих групп»[235] для удачного завершения запланированного наскока на железнодорожную станцию.

Вежливое покашливание заставило атамана отвлечься. Он обернулся и увидел своего, сегодня выглядевшего щёголем, адъютанта Семёна. Одет тот был в зелёную гимнастёрку, синие галифе, хромовые сапоги, а на голове сияла золотым тризубом лихо сдвинутая набок пилотка.

— Ну как? — атаман подавил улыбку.

— Докладаю слушно, — адъютант вытянулся, — все три группы вышли на исходные, шоссе заминировано, полевая телефонная связь протянута.

— А противотанковые пушки, Семене, ты где треба поставил? — напомнил адъютанту атаман.

— Так, у шоссе. Ни, атамане, нимаки до станции аж нияк[236] не пройдуть, — Семён преданно посмотрел на Довбню.

— Хорошо… — атаман опустил бинокль и в сопровождении адъютанта пошёл в глубь леса.

Командиры ждали атамана на лесной поляне. Довбня оглядел строй и повторил приказ:

— Нагадую[237]. По сигналу первая боевая группа атакует с севера. Вторая — с северо-востока. Третья штурмует станцию. Главная задача: захватить грузовики, чтобы вывезти с немецких складов продовольствие и боеприпасы. Зерно и скот раздать мешканцям[238].

— Легковики[239] брать? — уточнил один из командиров.

— Ни, не треба, — твёрдо ответил атаман. Однако немного подумав, добавил: — Разве что всюдыхид[240] попадётся.

Ожидая ещё вопросов, атаман помолчал, но больше никто ничего не спрашивал, и тогда Довбня, став смирно, выкрикнул:

— Друзья! Вперед! За нашу неньку[241] Украину! За наших сестер и братив! Смерть оккупантам!

— На погибель! — Громко враз ответили командиры, и строй распался.

Каждый заспешил к своему подразделению, а Довбня, посмотрев на часы, приказал адъютанту:

— Семене, сигнал дать ровно в 2.30, — и быстрым шагом пошёл на наблюдательный пункт.

Адъютант был точен, и в указанное время над лесом поднялись три ракеты, две белых и одна красная. И не успели они ещё с шипением упасть на землю, как вокруг станции со всех сторон загремели выстрелы. Были слышны пулемётные очереди, а потом там зачастили взрывы. Это начала обстрел партизанская миномётная батарея.

Крепко прижимая окуляры бинокля к глазам, атаман пытался разглядеть, что происходит на станции. Сначала выстрелы звучали вроде бы с одной стороны, потом с другой, но одно стало ясно сразу — сильного противодействия там нет. А когда стрельба заметно стихла, над водокачкой вверх взлетели две красные ракеты. Это был сигнал, что станция взята. Довбня облегчённо вздохнул и приказал подать лошадей.

В это время адъютант Семён уже распоряжался на станции. Стрельба отдалилась, вблизи раздавались только отдельные выстрелы, рыскавшие по путям партизаны обнаружили целый эшелон с боеприпасами, и сотник немедленно отдал приказ подать его на разгрузку.

Ошеломлённые внезапным налётом немцы большого сопротивления не оказали. Малочисленная охрана станции частью попряталась, частью сдалась, и сейчас разгорячённые боем партизаны заталкивали пленных в ворота пакгауза, а прямо на перроне валялись два убитых эсесовца.

Нарастающий шум подъезжающих машин заставил Семёна глянуть на дорогу. Рыча мотором, первый «опель-блиц» уже поворачивал к воинской рампе, а на подножке грузовика стоял чотовый[242] и показывал шофёру, куда ехать. Увидев сотника, чотовый спрыгнул на землю и подбежал к Семёну.

— Докладаю слушно! Автоколонна захвачена!

— Добре, — Семён кивнул чотовому, но тут его отвлёк неизвестно откуда взявшийся местный полицай с белой повязкой на рукаве.

Пометавшись по перрону, полицай чуть не натолкнулся на Семёна и, едва переведя дух, доложил:

— Пане сотник, мени наказано показать вам склад!

Выждав паузу, Семён оглядел посыльного и повернулся к чотовому.

— Бери своих, и к складу. Он поведёт, — Семён показал на полицейского.

— Выконую слушно! — выпалил чотовый и, забрав полицая, побежал к рампе.

И тут на перроне появился атаман Довбня, прискакавший в сопровождении конвоя прямо сюда. Семён хотел было доложить всё по форме, но атаман только махнул рукой и спросил главное:

— Связь с группами есть?

— Так, линия тут, — и Семён показал на боковые двери вокзала.

Начальник станции, захваченный прямо в своём кабинете, так и не поняв, что происходит, дрожал как осиновый лист. Видимо, он был настолько растерян, что, едва увидев входящего в кабинет Довбню, кинулся к нему.

— Пожалуйста, скажите, кто вы? Я ещё не видел солдат с такими круглыми кокардами на шапках…

— Мы войско Бульбы, надо знать нашу форму, — весело ответил Довбня и приказал: — Убрать этого!

Вконец сбитого с толку начальника вытолкали взашей из кабинета, а Довбня уселся в его кресло и взял трубку только что поставленного на стол полевого телефона. Какое-то время он напряжённо слушал, а потом повернулся к пришедшему следом за ним Семёну:

— Немцы полк мадьяр подтягивают. Видать, своих частей близко нет.

— Ничего, успеем, — весело отозвался сотник. — Машины уже грузят…

В кабинете начальника Довбня пробыл ещё часа полтора, каждые десять минут выслушивая доклад по телефону, а когда линию связи сняли и атаман вышел, то, к его удивлению, у дверей были не лошади, а вездеход. Широко улыбающийся Семён открыл дверцу автомобиля и пригласил:

— Прошу сидаты! Мы уходим.

Довбня одобрительно улыбнулся и сел в «кюббельваген». Ждавший только этого шофер нажал стартёр, мотор заработал, и они поехали. Вездеход проскочил переезд, набрал скорость и, догоняя ушедшую вперёд колонну грузовиков, помчался по дороге…

Временный лагерь москвичей-десантников просыпался рано. Кухонный наряд гасил огонь под котлами, от которых шёл запах свежеприготовленного кулеша, а комендант, делая утренний обход, проверял заставы, перекрывавшие подходы к лагерю, и следил, нет ли где чего, что могло бы обнаружить стоянку. Впрочем, особой формы шалаши-чумы стояли под деревьями и так хорошо сливались с общим фоном леса, что появлявшийся время от времени в воздухе немецкий самолёт «физилер-шторьх» ничего разглядеть не мог.

Штабной шалаш, стоявший в самом центре лагеря, несколько отличался от прочих. Он был просторнее, середину его занимал стол, а главное, стены изнутри обтянули парашютным шёлком, и теперь было достаточно только откинуть полог входа, чтобы в шалаше стало светло.

Командир отряда был в штабе с самого рассвета, чуть позже туда пришёл и его заместитель, темноволосый, начинающий слегка полнеть майор, у которого из-под полурасстёгнутого воротника защитного комбинезона рубиново поблёскивали две «шпалы».

Судя по его довольному виду, у майора были кое-какие новости. Уйдя с вечера километров за десять от лагеря, радисты провели сеанс связи, и сейчас заместитель командира, он же начальник разведки, держал в руках уже расшифрованный листок радиограммы.

Сидевший у стола командир, как бы стряхивая остатки сна, провёл пальцами по глазам и спросил:

— Ну что там сегодня?

— Москва нас хвалит, — первым делом сообщил майор и, положив перед командиром листок, присел к столу.

Тот быстро просмотрел текст и усмехнулся:

— Ты, я вижу, похвалы получать любишь. А то, что от нас требуется, внимательно читал?.

— Читал, — вздохнул майор и тут же вроде как в своё оправдание добавил: — А что мы можем сделать, если резиденция гауляйтера чёрт те где и туда добираться сложновато?..

— Да уж, — согласился с ним командир. — Кто б мне раньше сказал, что немцы выберут «столицей» заштатный городишко, не поверил бы…

— Опасаются, — сделал вывод майор и уточнил: — Опять же наших отрядов там пока нет, а украинская «партизанка» есть.

— Думаю, в ближайшее время и наши отряды там будут. Сам знаешь, Москва санкционировала нашу передислокацию, — командир строго посмотрел на майора, и тот, поняв взгляд как невысказанный вопрос, доложил:

— Мы готовы выступить, вот только с бульбовцами надо кое-что прояснить. Боюсь, помешать могут.

— Ты смотри… А ведь эти бульбовцы вроде как всерьёз с немцами воевать начали… — и командир в раздумье застучал пальцами по столу.

Какое-то время они сидели, молча глядя друг на друга, а потом командир, видимо, приняв решение, сказал:

— Обсудить надо, как перебираться будем. Скажи, у нас новичков из тех краёв нет?

— Есть. Еврейчик-милиционер и сержант-окруженец.

— А-а, это Кац с Мельничуками… — командир вспомнил, о ком говорил майор, и вздохнул. — Ну, с Кацем всё ясно, а как проверка сержанта?

— Кое-что уточнили, — доложил майор. — Отца его, активиста и сторонника нашего, тот самый полицай убил.

— Отца? — переспросил командир и, словно что-то вспомнив, тихо сказал: — Да, такого сыновья не прощают…

— Уж это точно, — согласился майор и заключил: — Думаю, этому Мельничуку доверять можно.

— Согласен… — командир кивнул и предложил: — Ты вот что, поговори-ка с ними. Особенно с Кацем. Он, ясное дело, сюда к нам глухими путями пробирался, может, кое-что видел.

— Само собой, — майор хотел ещё что-то сказать, но его прервал заглянувший в шалаш дежурный по лагерю с докладом:

— Товарищ командир, наш человек прибыл!