Любви все роботы покорны (сборник) Олди Генри
– Дикобраз! Оцелот! – подозвала Ласка обоих полусотников. – Разведите людей по домам.
Она стремительно зашагала к ближайшей избе. Война будет кровопролитной, это понимали все. Поднебесников мало, на земле они неуклюжи, неповоротливы и едва ковыляют на своих коротких слабых ногах. Их изнеженные малахольные женщины не воюют. Но мужчины тверды и отважны, а от пущенных с воздуха отравленных стрел не спасает даже кольчуга.
Так или иначе, война с поднебесниками неизбежна. И не только оттого, что заливные луга и черноземы предгорий жителям равнин необходимы. И даже не оттого, что пограничные селения стонут от разбойничьих ночных налетов, и люди из них бегут, и залежные поля не засеяны. А в основном потому, что перед новой войной против водников следует избавиться от врага в тылу, и это понимает любой ополченец.
С горцами необходимо покончить, пускай это будет стоить жизни множеству равнинников. Пускай даже каждому второму. Да хоть и ей самой.
Потупив глаза в землю, Сапсан старался не смотреть на голую старую каргу, лохматую, с обвислой морщинистой грудью и дряблым телом. За спиной карги маячили еще две нагие «красотки», и от всей троицы нестерпимо разило несвежим.
– Пойдем, – велел старый Дронго.
Он поднялся и заковылял по прибрежным камням к крошечному галечному пляжу, на котором дожидались водницы. Сапсан, сглотнув, двинулся следом, запах с каждым шагом становился все более отвратительным.
– Приветствую вас, – донесся до Сапсана булькающий надтреснутый голос, глухой, будто карга говорила в сложенные ковшом ладони. – Вы проделали долгий путь. Зачем?
Старый Дронго резко остановился, Сапсан едва не налетел на него. Скосил и быстро отвел глаза – наполовину расправив крылья и гордо задрав голову, старик смотрел на водниц в упор. Ну и выдержка у него, уважительно подумал Сапсан, вновь упершись взглядом в галечную россыпь под ногами.
– Меня зовут Дронго, – представился старый вожак. – Со мной поднебесные воины Сапсан и Зимородок. Могу ли я узнать ваши уважаемые имена?
– Тебе они ни к чему.
Сапсан вздрогнул и наконец поднял глаза. Кровь прилила Дронго к лицу, старческая рука метнулась к заткнутому за пояс кинжалу. И застыла на рукояти. Сапсан вновь позавидовал выдержке вожака: старый Дронго сумел стерпеть оскорбление.
– Как скажешь, – проговорил он медленно. – Ты права: мы проделали неблизкий путь. И мы здесь для того…
В этот момент Сапсан вздрогнул, метнулись за спиной крылья и враз замерли. Замер и он сам. Дронго продолжал говорить, но Сапсан больше его не слышал. По правую руку от уродливой старой карги стояла… он смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Белокурая голубоглазая красавица с высокой грудью, впалым животом и…
Сапсан отшатнулся. И с хрящеватыми полупрозрачными плавниками там, где у людей крылья. Взгляд метнулся ниже, на секунду замер на том, что стыдливые и робкие женщины гор прячут под одеянием, прошелся вниз по стройным длинным ногам и застыл на бесформенных, перепончатых утиных ступнях.
– Что с твоим спутником, пришлый? – насмешливо спросила старуха. – Кость проглотил?
Сапсан тряхнул головой, отгоняя морок. Лохматая карга скалилась на него. Рослая черноволосая воительница по левую ее руку хихикала в кулак. А белокурая девушка с высокой грудью, закусив губу, не мигая, смотрела ему в лицо ставшими вдруг огромными глазами цвета полевой незабудки.
Их взгляды встретились, и Сапсан перестал воспринимать окружающее. О чем-то настойчиво и размеренно басил старый Дронго, клокочущий надтреснутый голос ему отвечал, но Сапсан больше не слышал слов, не обонял запахов и не видел ничего вокруг.
Он не знал, сколько времени простоял недвижно. Он пришел в чувство, лишь когда старый Дронго с силой хлопнул его по плечу.
– Что? – вскинулся Сапсан. – Что ты сказал?
Водницы одна за другой уходили по мелководью прочь. Вот присела и скрылась под поверхностью лохматая карга. Изогнулась дугой и с шумом вонзилась в воду рослая. Сапсан подался вперед и, не ухвати его за локоть Зимородок, помчался бы к замершей на отмели, вполоборота оглядывающейся на него белокурой красавице с высокой грудью и полупрозрачными крыльями.
– Плавниками, – вслух сказал, словно сплюнул, Сапсан. – Жабрами, – со злостью добавил он. – Ластами.
Плевать, понял он миг спустя, когда девушка, грациозно качнувшись, ушла под воду. Какая разница, что у нее: плавники или крылья. Она…
– Очнись, – донесся наконец до Сапсана ворчливый голос старого Дронго. – Знал бы, что ты такой чувствительный, взял бы кого-нибудь другого. Что, противно? Тоже мне – вожак стаи. Ладно, можешь проблеваться, только отойди за камни, чтоб эти не увидели.
Сапсан на нетвердых ногах побрел по берегу прочь. Обогнул каменную осыпь, тяжело опустился на землю и закрыл глаза.
«Неужели… – беспорядочно думал он. – Неужели я…»
Ни одна поднебесница подобного остолбенения не вызывала и близко. Даже Чайка, самая смелая, самая отважная из всех, даже красавица Оляпка, даже Пустельга, от которой у него сыновья.
– Что с тобой? – присел рядом на корточки Зимородок.
– Видимо, подурнело от смрада, – солгал Сапсан. – Пора в путь?
– В какой еще путь? – изумился Зимородок.
– Прости. О чем Дронго с ними договорился?
Зимородок укоризненно покачал головой и стал рассказывать. Выяснилось, что просьбу о помощи старая карга обещала обсудить с приятельницами, наверняка такими же уродинами, как сама. Поэтому ночевать предстоит на острове, а завтра карга явится вновь. Но толку точно никакого не будет, да и с чего бы ему быть – что можно ждать от народа, где вожаками голые зловредные старухи поганого вида.
Сказавшись больной, Сайда улизнула из свиты. Забравшись в самую гущу коралловых насаждений, уселась на рыхлый песок, подтянула к себе колени и, свернувшись в клубок, попыталась выбросить из головы этого мускулистого горбоносого атлета с хищным лицом и властным взглядом. А еще с крыльями за спиной и скрюченными когтистыми пальцами на ногах.
Ничего у Сайды не выходило, чужак упорно не шел из головы. Как он на нее смотрел… Пристально, жадно, безотрывно, словно она застила ему свет. А может, так и было, заполошно думала Сайда. Может, он действительно потерял голову, так же как и она. Сайда вскочила на ноги, заметалась, распугивая снующие между кораллами стайки мелкой рыбешки. Она внезапно представила себя с чужаком, как с мужчиной. Мгновение спустя ее заколотило: вместо ожидаемого отвращения она почувствовала вдруг слабость в низу живота. Ту слабость, о которой рассказывали более опытные подруги и которую сама Сайда не испытывала ни разу.
Она с силой оттолкнулась от дна, всплыла, глотнула черный вечерний воздух. Слабость ушла. Раскинув руки, Сайда легла на спину. Это чудовищно, отчаянно думала она, невозможно, немыслимо. Она мечтает о крылатом уроде, словно о храбреце-гарпунщике, которого готова приблизить к себе.
Он не урод, поняла Сайда мгновением позже и вновь представила себя с чужаком. Слабость тотчас вернулась и пошла гулять внутри ее жаркими волнами. Сайда едва не закричала, сама не зная, от страха или от наслаждения. Выдохнула, перевернулась, головой вниз ушла под воду и, вытянувшись в струну, ни о чем уже больше не думая, стремительно понеслась к острову.
Она ни мгновения не сомневалась, что чужак с хищным лицом ее ждет, и ничуть не удивилась, увидев его, нервно расхаживающего вдоль берега. Полная луна серебрила вздыбившиеся за спиной крылья. Сайда вынырнула, в рост поднялась на мелководье, и чужак, разбрызгивая воду, бросился к ней. С ходу прижал к себе, так крепко, что у нее перехватило дыхание. Отстранил, придержал за талию, и долгое растянувшееся мгновение они смотрели друг другу в глаза, и Сайда вдыхала исходящий от него запах облаков и неба, еще утром казавшийся ей отвратным и гнилостным, а ныне сладостным и пьянящим. А потом чужак стал срывать с себя одежду, и Сайда неумело помогала ему, пока он не стал полностью обнаженным, как она. Тогда он подхватил ее за бедра, рывком приподнял, она закинула руки ему на плечи, и мгновение спустя он с силой надел ее на себя.
Сайда вскрикнула от пробившей ее боли и попыталась вырваться, но крылатый чужак не позволил, удержал ее в мускулистых руках и стал ритмично насаживать на себя, и боль ушла. А затем покачнулась и рухнула с неба луна, и посыпались вслед за ней звезды…
Матери-предводительницы соседних племен прибыли под утро, каждая со своей свитой. Молодые акульщицы привычно сбились вместе посплетничать. Сайда улизнула в водорослевые заросли и по плечи зарылась в песок. То, что произошло этой ночью, до сих пор кружило ей голову и заставляло таиться от сверстниц. Это было постыдно. И это было прекрасно, так прекрасно, как ничто в целом подводном мире.
Сапсан, повторяла Сайда хлесткое, похожее на звук, издаваемый пробившим китовую шкуру гарпуном, имя. Сапсан, Сапсан, Сапсан…
Они расстались еще затемно, когда Сапсана окликнул с берега его сородич. Поднебесник на мгновение выпустил Сайду из рук, обернулся, и она скользнула на глубину. Она не простилась, прощаться было ни к чему, и слова были ни к чему, все, кроме тех немногих, которыми они успели обменяться в перерывах между тем яростно прекрасным, что у них было.
Что же теперь, подытожила наконец разрозненные мысли Сайда. Она перевернулась на спину и рывком села. Если матери-предводительницы откажут чужакам в помощи, то они с Сапсаном больше никогда не увидятся. А возможно, он погибнет, потому что жестокие и многочисленные равнинники затевают войну.
Войну! Сайда вскочила на ноги. Устройство мира было знакомо каждому воднику с детских лет, с первой пары сменившихся перепонок. Три человеческие расы испокон заселяли воду, землю и небо и испокон враждовали друг с другом. Так было до тех пор, пока жадные и жестокие люди равнин не смастерили страшное оружие, которое взорвало мир. Людей в мире почти не осталось, и появились ничьи земли и ничьи воды, бесплодные, мертвые, где ничего не растет и никто не живет. Появились чудовища. Знания предков были утеряны, города, в которых они жили, превращены в прах. Много поколений расы боролись за то, чтобы выжить, и им было не до войн. Но потом люди суши истребили чудовищ, а люди воды отгородились от них, и войны начались вновь. Равнинная раса одерживала в них верх до тех пор, пока водникам не удалось приручить самых страшных чудовищ – исполинских панцирных крабов. С их помощью сорок лет назад водная раса перекроила мир. Крабовые фаланги вторглись на сушу, в Береговой войне разбили ополчение и клешнястым валом прокатились по равнинам, добравшись до самых предгорий. Равнинники были вынуждены заключить позорный мир, с тех пор раса победителей не знает нужды.
Совещание матерей-предводительниц завершилось незадолго до полудня. Едва солнце перевалило через зенит, Сайда вслед за Матерью Барракудой ступила на островную отмель. Трое поднебесников стояли рядом, плечом к плечу, на берегу и ждали, что она скажет. Сайду вновь омыло изнутри сладостной жаркой волной, стоило Сапсану встретить ее взгляд своим.
– Слушайте меня, чужаки, – медленно проговорила Мать Барракуда. – Наши предания говорят, что расы воды и неба никогда не враждовали друг с другом. Но никогда не были и союзниками. Пускай так остается и впредь, воевать за чужой интерес мы не будем. Теперь прощайте.
У Сайды внезапно подломились колени, она бессильно опустилась в воду по пояс.
– Матушка, – едва слышно прошептала Сайда. – Но ведь равнинники истребят их.
Мать Барракуда пожала острыми старческими плечами.
– Нам нет до этого дела, – бросила она и ушла под воду.
Лагерные костры красными языками сполохов лизали сгущающиеся вечерние сумерки. Исполинскими безмолвными часовыми застыли горы. Там, на отвесных склонах, готовились к войне крылатые стаи. Ласка, ощупывая взглядом острые, словно наконечники копий, вершины, медленно двигалась вдоль костров. Завтра подтянутся последние ополченческие сотни, и воевода отдаст приказ. Предгорья опустели, поднебесники отогнали стада на склоны. Если ополчению удастся прорваться к горным подножиям, обороняющиеся будут вынуждены зарезать овец и коз, и начнется осада – долгая, на измор.
– Ласка!
Сотница обернулась через плечо. Оцелот, рослый, рыжебородый силач и храбрец, ее полусотник и отец двух ее дочерей, манил Ласку рукой. Она нерешительно переступила с ноги на ногу. Приказ о воздержании отдан, за беременность во время войны наказывают, как за трусость – плетьми и позором. Если забеременевшая выдает виновника, то обоих. Желание, однако, раздирало Ласку по ночам, подчас становясь нестерпимым, а Оцелот сильный мужчина, он не потеряет голову и не допустит бесчестья.
Ласка коротко кивнула на чернеющий за лагерными шатрами лес. Оцелот кивнул в ответ, растворился в набухших чернотой сумерках. Когда из-за горных вершин поднялась полная луна, Ласка, намертво стиснув, чтобы не заорать, зубы и вцепившись Оцелоту в плечи, вбирала и вбирала в себя его естество, копьем пронзающее ее нутро и сладостью терзающее сердце…
Она проснулась посреди ночи, осторожно выбралась из мужских объятий, бесшумно поднялась на ноги. Постояла, любуясь залитым лунным светом суровым, мужественным лицом. Нагнувшись, сдула у Оцелота со лба травинку. Счастливо улыбнулась и легко зашагала к лагерю.
Сапсан оглядел скопившуюся на плоском карнизе стаю. Сорок семь воинов, оставшихся от полутора сотен. В других племенах не лучше – за шесть месяцев осады равнинники выбили две трети способных держать оружие мужчин. Но и сами дальше горных подножий не продвинулись. Семь раз конные и пешие лавины накатывались на склоны. И всякий раз были отбиты и отброшены вспять, так и не добравшись до мест, где заканчивались пастбища и начинались рудные залежи и где, вмурованные в породу, таились кузницы и оружейные мастерские. Сейчас, судя по суете далеко внизу, у подножий готовилась новая атака.
Сапсан кинул взгляд вверх, на гнездовья – прилепившиеся к отвесному склону над головой известняковые хижины, жилые пещеры и гроты. Остались в них лишь женщины, дети и старики. В гнездовьях голод – с гибелью стад не стало молока и сыра, а порции мяса урезаются с каждым днем. Зерно и мука еще есть, но их запасы тоже стремительно тают.
Сапсан с тоской переводил взгляд с одной горной хижины на другую. В каких-то из них были женщины, которых он когда-то любил, а на самом деле лишь думал, что любит. Которые хотели его, отдавались ему и рожали от него сыновей. Ни одна из них не сумела подарить ему того, что он испытал тогда, на островной отмели, с белокурой длинноногой водницей по имени Сайда. И никогда, видимо, не испытает вновь: им не выстоять в этой войне, не уцелеть, всеобщая гибель лишь вопрос времени.
Третьего дня старый Дронго предложил безумный план. Всем вместе сняться с насиженных мест и улететь на ничьи земли, бросив утварь и скарб и забрав с собой лишь то, что можно унести в руках. Отсидеться, сколько возможно, и оттуда нанести по равнинным селениям ответный удар.
– На ничьей земле жить нельзя, – возразил Бекас, вожак стаи из соседнего племени. – Предания говорят, что ничьи земли убивают всякого, кто рискнет задержаться на них.
– У нас нет другого выхода, – насупился старый Дронго. – Если остаться здесь, вскоре всех мужчин уничтожат, а женщины и дети умрут с голоду. Предания много о чем говорят, но они слагались в давние времена. Кто знает, не изменилось ли кое-что с тех пор.
С последним замечанием Сапсан был согласен. Предания были древними, они передавались поднебесниками из уст в уста, из поколения в поколение.
Когда-то, очень давно, человеческая раса была едина. Люди были богаты, могущественны, жили высоко в горах и звались богами. Потом произошел раскол, и боги низвергли с гор самых жадных и жестоких из них. Те заселили равнины, потеряли способность летать и размножились числом несметным. Тогда произошел новый раскол, и победившие в нем равнинники вновь низвергли отколовшихся, на этот раз под воду. Поднебесников по-прежнему почитали и называли богами, но потом та раса, что осталась жить на равнинах, научилась изготовлять оружие, и начались войны. Одна из таких войн взорвала мир и на долгое время погрузила в хаос. После нее и остались земли-убийцы, называемые ничьими – порождающие чудовищ и убивающие людей.
Суета у подножия закончилась. Это было Сапсану знакомо – равнинники построились для атаки. Сейчас там отдадут приказ, и конные отряды метнутся в прорыв вверх по склонам, поддерживаемые сзади пешими ордами.
– Готовьтесь! – хрипло крикнул Сапсан.
Он оглянулся через плечо на напряженные, суровые лица сородичей. Зимородок, Кондор, Вальдшнеп… Кто-то из них умрет еще до полудня. Возможно, с ними умрет и он.
Человеческая масса у подножия пришла в движение. Сапсан дождался, когда передовые отряды преодолели треть расстояния до оружейных мастерских, и, сложив крылья, бросился с карниза вниз.
Он камнем падал на накатывающиеся по вытоптанному войной горному лугу цепи. На расстоянии полета стрелы распластал крылья и сдернул с плеча боевой лук. Стая клином прошла над атакующими, сорок семь отравленных стрел разом обрушились на прикрывшихся щитами всадников. Внизу хватала добычу смерть. Встал на дыбы и сбросил седока конь. Запрокинувшись в седле, сползла на землю черноволосая ополченка. Ткнулся лицом в гриву и выронил не уберегший его щит русый копейщик.
Стая прошла над конными, новый залп проредил цепь наступающих вслед за ними пеших. Сапсан взмыл, увернулся от встречной стрелы, описал петлю и повел сородичей в новый заход. На этот раз смерть не забыла и их. Завертелся в воздухе и рухнул вниз пронзенный метнувшимся от земли копьем Вальдшнеп. Пал на крыло и, теряя высоту, потянул прочь подбитый стрелой Зимородок. Не дотянул, сломался в воздухе и камнем полетел вниз.
Стая вновь взмыла, и Сапсан, наметив себе рослого рыжебородого всадника в голове уцелевшего отряда, выдернул из ножен меч.
– Матушка!
Мать Барракуда оторвалась от созерцания крабовой кормежки и обернулась к Сайде.
– Матушка, я хотела бы поговорить с тобой наедине.
Мать Барракуда отплыла в сторону.
– В чем дело? – спросила она, окинув акульщицу взглядом и задержав его на мгновение на округлившемся животе.
– У меня будет ребенок, Матушка.
Мать Барракуда пожала плечами. Она не слепая, чтобы не видеть подобных вещей.
– Легких родов, – пожелала Мать Барракуда. – Что-нибудь еще?
– Его отец… – Сайда осеклась и замолчала.
Вот оно что, поняла Мать Барракуда. Она уже забыла, как все это бывает, а у девчонки-несмышленыша первая беременность, и та хочет похвастаться мужчиной, который ее обрюхатил. И наверняка ждет от Матушки бурного восторга по поводу совершенно заурядного жизненного события.
– Кто же он? – вежливо поинтересовалась Мать Барракуда.
– Он, он… – Молодая акульщица замялась. – Он один из тех, кто прилетал на Остров семь месяцев назад. Его зовут Сапсан.
– Что? – опешила Мать Барракуда. – Что ты сказала сейчас?
Девчонка потупилась и не ответила. Мать Барракуда ошеломленно смотрела на нее. Расы не скрещиваются, это она знала точно. На том стоит мир – не скрещиваются даже разные породы рыб, а уж о том, что можно скрестить подводных обитателей с поднебесными, нечего и говорить. Более того – отвращение, которое расы питают друг к другу, само соитие делает невозможным. Мать Барракуда вспомнила историю времен Береговой войны, когда несколько гарпунщиков решили было изнасиловать пленниц. У них ничего не вышло, над гарпунщиками немало после этого потешались.
– Ты шутишь со мной? – строго спросила Мать Барракуда. – Знай, что твои шутки глупы.
– Нет! – девчонка вскинула взгляд. – Клянусь, у меня не было другого мужчины. Матушка, мне страшно подумать, что может произойти из моего чрева.
Мать Барракуда в задумчивости скрестила на груди руки. Если девчонка не врет и зачатие от поднебесника возможно, то… У Матери Барракуды закружилась голова, стоило ей осознать, насколько важно то, о чем она услышала. Было это, однако, невозможно, немыслимо, это противоречило не только преданиям подводного народа, но и самой природе вещей.
– Как это случилось? – бросила Мать Барракуда. – Каким образом этому уроду удалось соединиться с тобой?
– Он не урод, – выпалила в ответ акульщица. – Он, я… Мне кажется, мы с ним полюбили друг друга.
– Что-о-о?! – Мать Барракуда изумленно ахнула. – Ты, девочка, в своем ли уме?
Ласка приняла на щит пущенную с неба стрелу. Припав к холке, пустила коня в намет навстречу налетающей стае. Поднебесник с искаженным яростью лицом и клинком в отведенной за спину руке несся прямиком на нее. Ласка осадила коня на скаку, вздернула его на дыбы, наотмашь рубанула перед собой. Горец увернулся, взмыл в небо, но на его месте тотчас очутился другой и нанес удар. Завалился на круп зарубленный жеребец, Ласка вылетела из седла, покатилась по лугу. Вскочила на ноги, в десяти шагах слева могучий поднебесник с дерзким и хищным лицом рубился на мечах с Оцелотом. Отбил выпад, клинок вылетел у полусотника из ладони.
– Оцелот! – зашлась в отчаянном крике Ласка. – Оцелот!
Поднебесник взмахнул клинком, развалил Оцелота пополам и взмыл в небо. От горя Ласка на миг потеряла голову, бросилась за ним вслед. Опомнилась, метнулась к жеребцу Оцелота, хрипом заходясь от ярости, вскочила в седло. Мимо промчался конь, волоча за собой запутавшегося в стременах убитого седока.
– Вперед! – хриплым, сорванным голосом закричала Ласка. – Вперед!
Во главе трех десятков всадников и спешащей вслед за ними пехотной полусотни она погнала жеребца вверх по склону. Впереди стая группировалась в воздухе для новой атаки. Ласка плохо помнила, что было дальше. Храпели кони, умирали люди, кто-то истошно орал за спиной «Отбой!», но она, не обращая внимания, гнала и гнала коня.
Пущенное с двух десятков шагов копье перебило Сапсану крыло. Его закружило, меч выпал из ослабевшей руки. Тщетно пытаясь удержаться на уцелевшем крыле, Сапсан падал. Чудом выровнялся, поймал воздушный поток, превозмогая боль, потянул над стелющимся по горному склону лесу. На лету оглянулся: позади рубились с равнинниками остатки потерявшей вожака стаи.
Крыло надломилось, Сапсан рухнул вниз. Грянулся о верхушку разлапистой горной ели, ломая ветви, полетел к земле. Упал на нее плашмя лицом вниз, рыча от боли, перевернулся на бок. Дрожащими руками ощупал переломанные крылья, застонал от бессилия. Собрав волю, встал на колени, затем поднялся. Подобрал отлетевший в сторону при падении боевой лук и на нетвердых ногах заковылял по склону вниз, туда, где стихал уже шум сражения.
На всадника Сапсан напоролся, едва выбравшись на опушку. Конь еле переставлял ноги, всадник, отпустив поводья, мотался в седле. Сапсан вырвал из колчана отравленную стрелу, в этот момент равнинник вздернул голову, и их взгляды встретились.
Женщина, понял Сапсан, углядев метнувшееся на ветру облако светлых волос. Мгновение он помедлил, затем ожесточенно пустил стрелу. Равнинница взмахнула руками, завалилась назад и рухнула с коня оземь.
Сапсан сплюнул, постоял, ухватившись за еловый ствол, затем побрел к упавшей. Он сам не знал зачем. Пройдет немного времени, и яд горной змеи сделает свое дело. Что-то, однако, было в этой равниннице, отличающее ее от дюжин других, которых Сапсан зарубил или застрелил из лука. Он не понимал, что именно, но было определенно.
Сапсан приблизился. Равнинница, раскинув руки, лежала на земле навзничь. Стрела, пробив тонкую металлическую рубаху, впилась в тело между грудей. Сапсан шагнул ближе, взглянул умирающей в лицо и оцепенел, забыв даже о боли в покореженных крыльях. Равнинница была похожа на ту, белокурую и голубоглазую с островной отмели. Да что там похожа – чуть ли не одно лицо, только та, что лежала сейчас без сознания перед ним, была на пять-шесть лет старше и без плавников.
Сапсан метнулся, с ходу пал перед равнинницей на колени, вырвал стрелу, через голову стащил металлическую рубаху и разодрал исподнее. Сглотнул: у них и форма груди была одинаковая. Яд уже начал действовать, вокруг раны растекалось синюшное пятно. Сапсан охнул, выдернул из-за пояса кинжал, накрест полоснул острием по ране. Припал к ней и стал отсасывать кровь.
– Так я и думала. – Мать Барракуда осмотрела произведенного на свет Сайдой мальчика. – Что ж… Завтра я отправлю в равнинные селения гонцов. Если война еще не закончилась, мы ее остановим.
Матери-предводительницы соседних племен согласно кивнули. Младенец умостился у Сайды в руках. У него были плавники за плечами, в том же месте, где у любого водника. Но вдобавок к ним из плеч у него росли крылья, пока еще совсем крохотные, неоперившиеся.
– Если среди поднебесного племени найдется еще несколько мужчин, подобных этому твоему Сапсану. – Мать Барракуда пристально глядела Сайде в глаза. – И если у нас найдется хотя бы несколько женщин, подобных тебе…
– Что тогда? – подалась вперед Сайда.
Мать Барракуда неожиданно подмигнула.
– У равнинников есть свои предания, – поведала она. – Отличающиеся от наших. Они гласят, что человеческая раса была когда-то едина и жила на равнинах. Но потом, после большой войны, уцелевшие люди изменились. У равнинников для этих изменений есть особое слово – мутация. Я слыхала его от пленных во времена Береговой войны. Часть мутантов стала жить под водой, как рыбы. Часть – в горных гнездовьях, подобно птицам. Не мутировавшие сохранили тот образ жизни, который был свойственен людям раньше. Появились три расы. С каждым днем они отдалялись друг от друга до тех пор, пока полностью не обособились. Но вместе с тем легенды равнинников говорят, что так будет продолжаться не вечно. Что настанет время, и расы соединятся вновь. В одну, более могущественную и умелую, чем каждая из трех по отдельности. Я полагаю, первый день этого времени уже настал.
– Что же теперь, Матушка? – растерянно спросила Сайда.
– Теперь? Надеюсь, войне мы положим конец. Когда твой сын немного подрастет, я отправлю с тобой вверх по реке двадцать акульщиц. Посмотрим, сумеешь ли ты вновь найти этого человека с птичьим именем.
Ласка подбросила сучьев в костер и взглянула в глаза сидящему на корточках Сапсану.
– Завтра я ухожу, – сказала она. – Никогда бы не поверила, что смогу несколько месяцев прожить бок о бок с врагом. Ты выходил меня, и я должна быть тебе благодарна. Но ты мой враг и убил отца моих дочерей, поэтому я не стану благодарить.
Сапсан поднялся на ноги. Повел крыльями, поморщился от боли в неправильно сросшихся костях. Огляделся с тоской. Горный склон опустел, так же как известняковые хижины, пещеры и гроты – поднебесники снялись с гнездовий и улетели в ничьи земли. Победители свернули походные лагеря и откатились на равнины.
– Значит, завтра уходишь, – проговорил Сапсан задумчиво. – Ты могла бы остаться со мной.
– Зачем?
Сапсан долго не отвечал. Глядел в землю, вдыхал запах жарящихся на прутьях грибов.
– Тебя ведь сородичи не примут, – сказал он наконец. – Возможно, подвергнут позору за предательство. Возможно, казнят. Ты могла бы остаться и жить со мной, как с мужчиной.
– Ты спятил? – Ласка отшатнулась.
– Я в своем уме. Пока ты лежала в беспамятстве, я много раз мог взять тебя. Но не стал.
Ласка издевательски расхохоталась.
– Ты? – переспросила она, отсмеявшись. – Меня? Ты наверняка повредился умом. У тебя ничего не вышло бы, поднебесник.
Сапсан вскинул на нее взгляд.
– Вдохни воздух, – велел он. – Чувствуешь ли ты мой слякотный отвратный запах?
Ласка вздрогнула.
– Нет, – неуверенно проговорила она. – Хотя… Нет, не чувствую.
Сапсан кивнул.
– Не понимаешь? – обронил он. – Однажды у меня была женщина. Когда она приблизилась ко мне впервые, от нее несло тиной. Ты поняла? Затхлым, несвежим смрадом. Это потому, что за спиной у нее росли плавники, а на шее были шрамы от жабр. Но стоило мне раз посмотреть на нее, и запах пропал, сгинул. Знаешь, почему я оставил тебя в живых?
– Почему? – эхом откликнулась Ласка.
Сапсан опустил голову.
– Ты все равно не поверишь, – сказал он глухо. – Мне уже не взлететь, а значит, не добраться до моря. Я никогда больше ее не увижу. И я думал… Не важно, я был неправ. Не жди до завтра, ступай, я не хочу больше тебя видеть.
– Ты гонишь меня? – едва слышно прошептала Ласка. До нее внезапно дошло, о чем говорил этот чужак с перебитыми крыльями. – Я похожа на нее, да?
Сапсан стиснул зубы.
– Мужчины моего народа рождаются реже женщин, – сказал он, – а умирают гораздо чаще. Поэтому у наших мужчин по несколько женщин, и верность для нас – ничто. Ты права: я, видать, повредился умом, когда думал, что могу хранить верность одной женщине с другой. А может быть, мой рассудок ни при чем и у нас попросту настали новые времена. Теперь ступай.
– Что ж, – выдохнула Ласка. – Прощай.
Она стремительно зашагала прочь, потом побежала. Новые времена, навязчиво думала она на бегу. Он прав, настали новые времена. Она не была уверена, что не захочет вернуться.
Сапсан долго смотрел ей вслед. Вот и все, с горечью думал он. Новые времена настали не для него. С перебитыми крыльями ему не добраться ни до ничьих земель, ни до моря. Три последних месяца он прожил по ошибке. Опустив голову, Сапсан медленно побрел вниз по склону, туда, где ярился на донных камнях стремительный горный ручей. На берегу встал на колени, до ломоты в зубах лакал ледяную чистую воду. Поднялся, безучастно посмотрел вниз. Где-то там ручей расширялся, набирал мощь и превращался в полноводную реку. Сапсан не знал, что вверх по этой реке уже спешат в предгорья два десятка акульщиц.
Николай Возняков
Моя
Вчера аластры убили лейтенанта Зэва. Красавчика Зэва, везунчика Зэва. И как убили… Сегодня с утра прямо над фиолетовым колышущимся под ветрами полем, что разделяет нас и их, появился огромный экран. На нем во всех подробностях, в красках транслировалось это… Казнь? Пиршество? Смотреть, как сильное гибкое тело бьется в склизких розоватых отростках, как они затыкают зашедшийся в крике рот, как кожа стекает черными каплями, было нельзя, не нужно. Но пялился весь отряд, кроме тех, у кого срочная работа. У Сэма нервы сдали почти сразу, он кинулся к огневой, не дожидаясь приказа. Бесшумный залп, оранжевый вихрь – и ничего. Ни фига не сделалось этому экрану. Может, и экрана никакого нет, а голограмма какая-нибудь.
К вечеру народ созрел. Прямо так и чувствовалось, что все готовы хоть прямо сейчас выдвинуться и снести «Пятно» с лица земли. Какой еще земли… Земля – далеко, за два гиперперехода. Земля прислала нас на первую по расстоянию доступности водно-кислородную планету с приказом: закрепиться, исследовать, готовить экспансию. А как же, вся история человечества – экспансия. Крестовые походы, открытие Америки, мировые войны, терраформирование Марса. Вся суть человечества в этом: искать, найти, победить. Уже почти сто лет не было достойной цели. Марс – наш, хоть не кукурузные там поля, а всего лишь генно-модифицированных водорослей. Большие войны остались в далеком прошлом, еще немного, и победный дух угаснет совсем.
А вдруг такая удача: супертелескоп с орбиты Плутона разглядел ЕЕ. Красавица, кислород, вода, расстояние до звезды оптимальное. Так и назвали: Она. Словно женщина, которую надо покорить, сделать своей. Не стоило бы брать в отряд женщин. Продержались бы как-нибудь на киберсистемах. Все равно нас слишком мало, чтобы основать полноценную колонию. Но международное право, но конкурс открытый. Лея, инженер по гидропонике, белокурая бестия с пронзительными серыми глазами. Натка, стажер-исследователь. Пухленькая смуглянка Нора. И Ласточка – темный ворох косичек, кожа цвета кофе. Моя. Единственная. Чтобы попасть в экспедицию, год отслужила в чрезвычайниках.
Все они были его, Зэва. Кроме Ласточки. Что он такое делал с ними, чего не могли другие, поди, пойми. Внешность? Темные кудри, хищный нос с горбинкой, всегдашняя ухмылочка. Но красивых парней в экспедиции много. Нет, девчонки не хранили ему верность. Когда всего двенадцать на пятьдесят шесть мужчин, трудно ожидать иного. Но ему стоило только улыбнуться, небрежно обернувшись на женский смех. И все знали, ночью наш лейтенант не останется в одиночестве.
Как-то Громила Бен, самый сильный среди бойцов, спросил:
– Чем ты берешь их, а?
– Дурак, ты все думаешь, как взять. А я отдаюсь каждой. И она думает, что хотя бы на эту ночь единственная и любимая. Я просто люблю их. Всех. Знаю, что приятно той, что другой. С одной перебираю драгоценные воспоминания детства, с другой – строг и жесток.
– Лицемер! – презрительно выплюнул Бен.
– Не лицемер, а лицедей. А ты туп, как щупальце аластра, – улыбнулся Зэв и добавил, весело глядя в покрасневшее от гнева лицо: – Хочешь поединок?
Да, я позволил им драться, без оружия, конечно. Почему-то был уверен, что все обойдется. И не зря. Зрелище оказалось просто фантастическое. Два бойца с совершенно разной техникой. Зэв почти взлетал в прыжке, обрушиваясь сверху. Бен пытался подмять под себя, придавить весом. И это ему почти удалось, но тут не выдержала Нора. От ее визга даже наш силач дрогнул на секунду, этого оказалось достаточно, чтобы легкое тело выскользнуло из захвата, и вот уже изрядно помятый, но все еще бодрый лейтенант на пару минут прижал какую-то точку на шее соперника. Всего лишь двумя пальцами. Бен обмяк, глаза его закатились.
– Это нечестная победа, – пенял я ему позже, уже в столовой.
– Да ладно, если бы я хотел, мог бы пережать ему сонную в самом начале. Но тогда никакой развлекухи. А что было делать, Бен в два раза тяжелее. Раздавил бы меня, как червяка. Бен, не сердишься?
Бен, конечно, сердился. Но показывать это совсем не хотел. Выпили вместе, а что еще оставалось, и вскоре вместе запели «Космическую походную».
Удача Зэва любила. Кто первым притащил на базу кусок аластра, как выразился Док? Он, конечно.
– Подумаешь, – распинался храбрец в столовой, – всего-то и надо было в канистру налить немного сахарного сиропа. Оно само заползло, детеныши всегда на сладкое падки. Осталось только крышечку завинтить.
Док, конечно, не знал, куда деваться от счастья. Всю лабу на уши поставил, чего только не делали с образцом. Не очень-то я в этом разбираюсь. Боялся только, что они на нас всей силой Пятна попрут. Как знать, вдруг и вправду детеныш. И ведь доисследовались: аластры разумны. Не так, конечно, как мы. У них язык, как Док уверил, химический и волновой. Хотя наша речь ведь тоже волны, звуковые, а у них – электромагнитные. Наша лаба – нереально крута. Смогли составить пусть небольшой, но «словарик». А оно сдохло, даже геном прочитать успели только фрагментарно.
Мы составили «извинительное сообщение». А как иначе? С Земли приказ придет не завтра, а помощь и того позже. Решили: мнение о разумности попридержать, не распространяться в отряде. Зонды-автоматы обшарили планету, установили, что пятен всего пять. В случае чего, небольшое подкрепление с родины – и ОНА будет нашей. Подумаешь, «умные сопли», может, у нас дома плесень тоже чего-то там себе воображает.
Удивительное дело, на сообщение пришел ответ, и его даже удалось расшифровать. Извинение было принято. И даже предложено «общение», точнее перевести не удалось. Общение налаживали вдвоем с Доком, лишние лица ни к чему. Аластры больше всего заинтересовались нашим оружием. Как только узнали? Потенциальный враг? А время шло. Местный год миновал, с Земли – ничего. А у нас мощностей нет для запроса. А вдруг там, на Земле, неладно? И не до нас. Те, кто в лабе, всем довольны, знай образцы исследуют. А бойцам тошно. Кибербабы надоели, спорт-драки – так, размяться. От еды из микроводорослей уже с души воротит. И я решился. Выменял у аборигенов семена. На бластеры, вакуум-гранаты и еще кое-что по мелочи.
Выросли какие-то хреновины желтые, висят на ветках, словно огурцы, но большие и мягкие. Вкусными показались после хлеба из водорослей, мяса из водорослей, сливок из них же.
И все вроде бы хорошо. Бойцы за посадками ухаживают, ворчат, но дело делают. Лаба работает. Зэв… Зэв, гадина, к Ласточке стал клинья подбивать. И смотрю, она уже улыбается его шуточкам. Странная оказалась. Думал, моя. Навсегда. А она после первого раза не захотела больше.
Что там у них вышло, не знаю. Но только говорили, что видели лейтенанта в столовой одного, мрачного, словно здешний закат. Закаты тут на загляденье: тучи черные, Никамета, звезда местная, – мясного такого цвета. Даже и не поймешь, почему неприятно смотреть. И будто бы похвалился Зэв, раз ласточка-птичка не дает, он аластрову девку себе добудет. Девки стали появляться недавно. Мы их в оптику нагляделись. Росточка небольшого, крутобедрые, губки бантиком, кудряшки беленькие. Куколки. Что за… Док уверял, иллюзия это. Доказывал, что нет там никого. Все же побаивались бойцы Пятна, глядеть – глядели, но не лезли. Но не Зэв. Его разве удержишь.
Вчера аластры убили лейтенанта Зэва. Завтра вся огневая мощь нашего отряда обрушится на Пятно. Хватит. ОНА будет нашей. Иначе нельзя, иначе мы все превратимся в плесень.
Михаил Меро
Вся тяжесть мира
За распахнутым настежь окном пылал июльский полдень, и трель жаворонка плавилась в раскаленном воздухе. А на огромной кровати из дуба в окружении семи обнаженных девиц лежал мужчина атлетического телосложения. Многое было в нем необычно – и узлы неправдоподобных мышц, и янтарные глаза, и символ мужественности невиданных размеров, но более всего – его кожа самого чистого голубого цвета, какой можно увидеть лишь на свежих лепестках незабудки да в небе – морозным ясным днем.
– Шакра, расскажи нам еще что-нибудь! – умоляли девицы, но он молчал.
И только когда к синим губам поднесли кружку вина, а одна из девиц оседлала его орудие любви, он заговорил тем глубоким сильным голосом, от которого мурашки выступают на женской коже и твердеют сосцы.
– Первое слово после любовного соития должно произносить мужчине. Я видел множество ужасных последствий нарушения этого правила. Когда так поступают боги, от их связи рождаются ядовитые и уродливые твари. Если же людям доведется преступить закон, нескончаемая цепь несчастий преследует их до самой смерти и даже за порогом бытия не оставляет в покое…
Девицы внимали каждому его слову, едва ли понимая хоть что-то из сказанного. Они были готовы слушать его дни напролет, чем, собственно говоря, и занимались, поочередно ублажая всеми известными женщинам способами да подливая крепкого вина. Так что уже целый месяц единственный бордель в городе не принимал клиентов, все внимание уделяя только одному Шакре. Но никто из завсегдатаев и помыслить не мог возмутиться: тот июньский день, когда появился этот странный голубокожий человек, горожане запомнили надолго…
Когда Шакра, восседая на огромном красном слоне, опустился с безоблачного неба прямо на ратушную площадь, в городе началась паника. Торговцы в ужасе бросались прочь, позабыв свой товар. Уважаемые горожане, визжа и толкаясь, врывались в ближайшие дома и забирались в подвалы, где уже сидели перепуганные хозяева. В считаные секунды вся площадь обезлюдела.
Пришелец оставался невозмутим. Он направил слона вниз, и тот мягко приземлился на свободном пятачке между деревянными палатками на все четыре столбообразных ноги. Хоботом подхватил с телеги кочан капусты и отправил в огромный треугольник рта между золотых бивней.
– Айравата, оставь людям их пищу!
Шакра соскользнул со спины слона, обвел взглядом торговые ряды и уверенным шагом направился к единственному оставшемуся на площади горожанину.
– Что вы делаете, чтобы все забыть?
Спросил он это у хмельного с утра сапожника, всецело погруженного в ремонт пары ботов. Даже не удосужившись посмотреть на спросившего и не удивившись смыслу вопроса, он сердито буркнул:
– Вино хлещем и в бордель ходим.
– Бордель? – переспросил пришелец.
– Последний дом за мостом, – все так же не поднимая головы, произнес сапожник, маленьким молоточком показывая направление. – Ты нездешний, что ли?
Самые смелые и нетерпеливые граждане, поспешившие покинуть свои убежища, могли наблюдать, как голубокожий пришелец в пестрых свободных одеждах шагал по улице, а над ним плыл красный слон и закрывал хозяина своей тушей от палящего солнца.
Это сакральное сочетание – вино и женщина – откупоривало сосуд его молчания. И тогда говорил он о самых странных вещах, какие только доводилось слышать девицам.
В этот раз ублажала его рыжеволосая Радмила, остальные же девицы робко подслушивали за дверью.
– Везде есть люди, – говорил Шакра. – Куда бы ни занес меня Айравата – всюду я видел города и деревушки, шалаши и землянки. У корней Древа Ашваттха и на вершине его, на самом крохотном листочке его. Упадет перо с крыла Бедавонга в Океан – и на нем появляются люди. Взобьет пену хвостом рыба Шош – и на самых крохотных пузырьках растут города. Везде люди строят дома, рожают детей, воюют за женщин и скот, молятся своим богам. Зачем нас так много, думал я раньше, зачем?
– И правда – зачем? – переспросила Радмила.
– Мне кажется, люди – это само время. Не было бы нас – ничего бы не менялось под Древом Ашваттха.
– Выходит, мы только разрушаем?
– Меня учили так – что было единожды создано, никогда уже не исчезнет, но будет менять формы и обличья, собираться воедино и вновь разлетаться в пыль. И люди – это та сила, что движет все сущее.
Войдя в двухэтажный домик на окраине, Шакра увидел очень легко одетых девиц, скучавших на потертых диванчиках, и ему стало понятно значение слова «бордель». Удушающе пахло потом и переспевшими фруктами. Полновластная владелица этого заведения Хелен Покорна стояла за конторкой, вытирая мокрые подбородки полотенцем. Увидев вошедшего, она обмерла. Людей с кожей такого цвета в жизни ей довелось повидать, но все они были покойниками.
– Мне нужно жилье, женщину и вина, – произнес гость, едва помещавшийся под потолком.
Казалось, слова его заставили госпожу Покорну прийти в себя. Перед ней стоял вполне себе нормальный мужик, с обычными мужскими желаниями, хоть и непривычного цвета.
– У нас не гостиница, – заявила она. – Покувыркался с девушкой – освободил комнату!
Гость подошел к конторке и высыпал из огромной ладони горсть золотых пластинок. То, что это золото, хозяйка поняла, еще когда они со звоном заскакали по лакированному дереву. Но это были не кроны. Формой и фактурой они больше всего походили на чешую огромной рыбины. «Где водятся такие рыбы?» – спросила она себя, и ей стало жутко.
– Все, что пожелаете, мой господин! – расплылась она в услужливой улыбке. – У нас лучшие девочки во всей империи, чистенькие, уютные комнатки, где вам никто не будет мешать, а вино – какое не стыдно отправлять в столицу…
Госпожа Покорна продолжала щебетать с неослабевающей экспрессией, но все больше убеждалась, что гость пропускает ее слова мимо ушей. Хуже того, на его широком скуластом лице она не могла прочесть ни единой эмоции, чего за тридцать лет тесного общения с мужчинами еще не случалось.
– Выберете девочку? – кивнула хозяйка в сторону застывших в напряжении девиц, которых прошибал холодный пот от одной мысли, что придется ублажать этого жутковатого гостя.
Шакра лишь бросил в их сторону мимолетный взгляд, и госпожа Покорна решила, что гость доверился ее вкусу. Диванчик с девицами, казалось, как еж ощетинился умоляющими взглядами «только не меня!».
– Дарена! – наконец выбрала она девицу, по ее мнению, достойную важного гостя. – Проводи господина в комнату и обслужи, как надлежит.
Вмиг побледневшая фигуристая шатеночка переводила взгляд с хозяйки на гостя и не знала, кого ей больше бояться. Долго колебаться ей не пришлось – в ее мягкие части впились сразу три булавки, так что она подскочила с дивана, а спустя минуту уже вела под руку на второй этаж самого странного клиента в своей жизни.
– Откуда ты? – спросила она, когда они остались одни.
– Того места больше нет.
В тот день и час, когда с ним была Бажена, он впервые начал рассказывать о себе. Вино ли попалось крепче обычного или лоно девицы пылало особым жаром, так или иначе, Шакра совершил первые любовные движения и заговорил:
– Зло усмехнувшись, Судьба распорядилась так, что я, уродливый калека, родился в роду прославленных воинов. Отец мой правил боевым слоном и был награжден правителем за отвагу в сражениях. Старшие братья мои служили в охране купеческих караванов. А я… Когда мать родила меня, едва способного дышать, отец даже не удосужился выбрать мне мужское имя…
Бажена почувствовала, как напряглись огромные ладони на ее бедрах.
– Я выжил, но чем больше рос, тем уродливее становилось мое тело. Сверстники называли меня обезьяной, приросшей ртом к собственной заднице – и, сейчас могу признать, это было самое точное мое описание…
Читать бесплатно другие книги:
