Атолл «Морская звезда» Насибов Александр

— Нет, о другом. Человек в фильме был всего лишь ретранслятором идей метра.

— А сам метр?

— Он бежал. Бежал, понимая, что не имеет шансов выжить.

— Бедняга лишился рассудка?

— Нет, был в полном здравии… Видите ли, я никогда не верил ему до конца, хотя он и стремился расположить меня к себе. Вы смотрели фильмы и убедились, как гениально поставил он обе акции. Оказалось, действовал с далеко идущими целями. Темнил. Усыплял бдительность стражей. И в конце концов бежал…

— У вас странный тон. Да, противника надо уважать, если это сильный человек, опасный. Но в вашем тоне — нежность!

— Эжена Бартье я хотел бы иметь другом, а не противником. Это был необыкновенный человек. Пробыл у меня свыше десяти лет и все это время не оставлял мысль о побеге, совершил много таких попыток. После каждой я ужесточал режим содержания пленника, а он — готовил новый побег.

— Однако в конце концов он понял, что живым ему не вырваться?

— Он все хорошо понимал. Хотел во что бы то ни стало доставить информацию нашим противникам.

— Зная, что сам при этом погибнет?

— Да.

— Но вы перехватили его?

— Когда он был уже мертв.

— Как все случилось?

— Бартье бежал из нашей подводной лаборатории. Она установлена на дне моря, где слой воды шестьдесят метров. Представьте себе рифовое образование, поросшее одной удивительной водорослью…

— Водорослью с особым качеством?

— Именно так. Бартье экспериментировал с этим растением, добывая из него нужный нам препарат. В фильме вы видели его действие. Так вот, в лаборатории жили двое — Эжен Бартье и помощник. Там, на дне, они дышали сжатым воздухом. Глубина моря шестьдесят метров, значит, давление семь атмосфер. В таких условиях никакой охраны не требуется. Ученый мог работать в районе дна — собирать водоросли нужного ему типа. А всплыть не имел возможности. Вам, старому ныряльщику, хорошо известно, что с такой глубины водолаз всплывает долго, несколько часов, чтобы произошло освобождение организма от растворенного в нем азота. Иначе неизбежна закупорка кровеносных сосудов газовыми пузырьками и — гибель.

— Эжен Бартье был информирован обо все этом?

— О да! Ведь его специально готовили к работе под водой, обучили обращению с аквалангом.

— Интересно, сколько же было аквалангов в подводной лаборатории?

— Всего два аппарата. Конечно, имелись запасные мембраны, которые часто выходят из строя, а также несколько больших транспортных баллонов со сжатым воздухом для перезарядки аквалангов. Но Бартье располагал одним аквалангом трехбаллонной конструкции с суммарной емкостью двадцать один литр.

— На какое рабочее давление рассчитаны баллоны?

— Полтораста атмосфер.

— Минуту! — Ловетти закрыл глаза, что-то подсчитал в уме. — По моим данным, такой аппарат позволял на глубине шестьдесят метров работать не более девяти—десяти минут.

— Совершенно точно. Десять минут — это максимальная возможность. А потом пловец должен был вернуться в лабораторию и перезарядить опустевшие баллоны.

— Вон как вы все организовали! Верно, в таких условиях побег равносилен гибели.

— Тем не менее он бежал! Решил вынырнуть — пусть даже мертвым!

— Почему? Нес с собой информацию?

— Я был предусмотрителен. В лаборатории у него имелась бумага особого свойства — при соприкосновении с влагой немедленно растворялась. Ни клочка другого материала, пригодного для письма. И знаете, что он сделал? Написал сообщение на самом себе. Позже выяснилось: ученый ложился ничком, диктовал запись, а помощник по буквам накалывал слова на спине Бартье… Что ни говорите, это был подвиг. Человек мог стать нашим союзником и жить как король. Не пошел на это, обрек себя на гибель.

Наступило молчание. Ловетти прервал его, сказав, что все же хочет уже сегодня осмотреть остров. Лашке взглянул на часы и покачал головой. Было десять вечера.

— Ничего не значит, — сказал Ловетти. — Я вовсе не устал. Кстати, взгляну, как устроили моих девиц.

Зазвонил телефон. Лашке взял трубку, с минуту слушал. Помрачнев, положил ее.

— Геликоптер, — сказал он, посмотрев на Аннели Райс. — Его сбили в сельве.

— Боже мой! — прошептала женщина. — Кто это сделал?

— Лесные бродяги. Машина сгорела. Но ранен был и сам стрелявший. Его принесли в город, оказали помощь. Теперь группа на пути назад, в сельву. С ней отправилась женщина-врач, обработавшая рану старику. У нее есть “лендровер”. На нем и повезли раненого. — Лашке обернулся к итальянцу: — Извините, наш диалог может показаться загадкой. Скоро все объясню. Пока что скажу: мы давно охотимся за этими бродягами.

— Те самые, что живут у Синего озера? — спросил Ловетти.

— Вам и это известно? — пробормотал Лашке.

Ловетти пожал плечами:

— Я регулярно читаю ваши сообщения организации. Ведь вы давно возитесь с этими бродягами?

— Порядочно. Тот район леса — одно из наших главных охотничьих угодий. Оттуда черпался экспериментальный материал. Все шло хорошо, пока не появился старик со своей группой. Они собирают сырье для изготовления жевательной резинки, ищут алмазы. Старик — евангелический миссионер…

— Из тех, что наживаются на продаже хинина индейцам: грамм хины — грамм золота?

— Церковников индейцы опасаются. Этого старика боготворят. Хинин он раздает бесплатно. А главное — научил индейцев бояться наших экспедиций. В итоге мы потеряли этот район. Пытались рассчитаться со стариком и его группой. И вот — лишились геликоптера…

— У нас есть еще время до конца связи, — сказала Аннели Райс. — Там, в городе, один из наших людей ждет у приемника. Хочу поговорить. — Она шагнула к двери.

— Я бы не тревожил старика и его группу, — вдруг сказал Ловетти. — Пусть считают, что взяли верх над нами…

Райс задержалась у порога, посмотрела на итальянца.

— Эти люди могут пригодиться, — продолжал тот. — Дадим возможность старику залечить раны, остальным успокоиться, почувствовать себя в безопасности.

Райс вышла из комнаты. Когда-то Хуго Ловетти был рядовым исполнителем в ее группе, но времена меняются. Теперь, как она знала, Хуго Ловетти — один из тех, кто стоит у руля организации…

Оставшись вдвоем с Лотаром Лашке, гость сказал, что хотел бы получить информацию об исследованиях, которыми занимался Эжен Бартье. Кто их продолжает?

— Задаю этот вопрос, надеясь получить положительный ответ, — Ловетти хитро сощурил глаз. — Иначе зачем бы вы показывали сегодня два таких фильма! Или я не прав?

— И да и нет. Говорю так, потому что у меня нет однозначного ответа. Верно, существует человек, способный продолжать то, чем занимался Бартье, и вы о нем знаете, так как знакомы с моими донесениями организации. Это русская ученая Брызгалова. По всем данным, она может пойти дальше Бартье. Казалось бы, есть основания праздновать победу — женщина доставлена на остров, находится в нашей власти. Но, увы, радоваться преждевременно. Она столь же талантлива, сколь и упряма. На все наши предложения один ответ — отказ. А она нам очень нужна.

— Это достаточно известно. О свойствах ее характера вы сообщили, и это тоже отнюдь не тайна — в попытке приручить Брызгалову уже потерпели неудачу солидные службы. Каково сейчас состояние ее здоровья, самочувствие? Как она питается, спит?

— Недели меланхолии сменяются повышенной активностью, когда она кричит, требует… В беседах с ней, в увещеваниях и обещаниях я красноречив, как Цицерон. Увы, с нулевым эффектом. А применять меры принуждения, тем более устрашения — не вправе. Поймав ее, мы полагали, что решили главную часть задачи. Теперь видим, что находимся лишь в начале пути, бог знает какого длинного…

— Не могу удержаться от замечания. Иной раз дорога только кажется бесконечной. Даже скалы не вечны. На суше их разрушают ветер и солнце, в море — еще и соленые волны.

— Меня радует ваш оптимизм. Аннели и я, мы будем молиться, чтобы все образовалось.

— Оптимизм строится на трезвом расчете, — сказал Хуго Ловетти. — Я изучил объект и кое-что подготовил. Словом, приехал не с пустыми руками.

— Любопытно, что придумали?

— Наш человек вернулся из путешествия по России. Ездил по стране в поездах, вслушивался в разговоры, на станциях покупал газеты — центральные и местные, каких не найти в Москве: иной раз в них выбалтывают интересные сведения… Так вот, я не жалел времени, чтобы переварить то, что записал его портативный магнитофон. В отличие от вас не владею языком — мне пересказывали содержание разговоров, которые вели случайные попутчики нашего эмиссара. Запомнилась беседа на такую тему: некоего литератора выставили из страны и лишили советского гражданства.

— Не понимаю, какая здесь связь…

— Весьма отчетливая. Я решил, что в советской газете должно быть напечатано сообщение о том, что Анна Брызгалова лишена русского гражданства.

С этими словами Ловетти раскрыл свой портфель и вывалил на стол дюжину номеров “Известий”. Развернул одну из газет, нашел нужное место и с усмешкой пришлепнул по нему ладонью.

Прочитав заметку, Лашке хитро улыбнулся.

— Ну-ну! — он с уважением посмотрел на гостя. — Любопытно придумано…

— Теперь устроим проверку, — Ловетти перетасовал газеты. — Итак, перед вами различные номера “Известий”, среди них один, сделанный нашей службой. Определите, какой именно! Вот лупа, вооружитесь ею и не спешите.

В течение получаса Лашке тщательно изучал газеты, всматриваясь в шрифты и клише, пробуя на ощупь бумагу.

— Хорошая работа, — проговорил он наконец. — Не знаю, что и думать. Впрочем, вот, кажется, этот экземпляр.

— Доведите дело до конца и отыщите хронику, в которой говорится об этой особе. Напоминаю, заметка на последней странице.

Лашке осмотрел газетную страницу. Заметки о Брызгаловой не было.

— Сдаюсь! — он широко улыбнулся. — Сделано чисто. Хотите сегодня же повидать пленницу? Что ж, согласен. Однако подождем, чтобы вернулась Аннели. Она заканчивает разговор с нашим агентом на материке. Это он передал по рации о гибели геликоптера.

— Кстати, что за человек?

— Немец. Натурализовался здесь. Я бы сказал, корнями врос в страну. Характеризуется весьма положительно. Действует под надежным прикрытием: священник, имеет приход… Вот и Аннели.

Вошла Райс, подсела к столу, устало потерла виски:

— Я дала указание агенту. Он не будет тревожить группу у Синего озера.

— Спасибо. — Ловетти встал с кресла: — Теперь мы отправимся к русской. Хотел бы условиться о тактике. — Взглянул на Лашке: — Как я понял, в ее глазах вы суровый служака?

— Служака и педант.

— Очень хорошо, ведите и дальше эту роль. Ну а я — высокое начальство, по натуре либерал и добряк, хотя и скрываю эти свои качества. Ко всему, являюсь коллегой сеньоры Анны Брызгаловой по исследованиям…

— Простите, хочу уяснить, почему вы вдруг проявили заботу о евангелическом миссионере и его спутниках? — спросила Аннели Райс. — Мы взяли бы их на первом же перевале. Это в десяти милях от города, там расположен один из наших опорных пунктов. Напомню, старик, его дочь и другие члены группы парализуют усилия тех, кто должен обеспечивать нам экспериментальный материал.

— Я привез целый выводок девиц.

— Материал будет израсходован. А что потом? Снова придется дрожать над каждой экспериментальной особью?.. Поймите, мы не можем терять такой продуктивный район. Ведь окрестности Синего озера населены несколькими индейскими племенами!

Ловетти вернулся к столу:

— Известно ли вам, как зарабатывает себе на жизнь семья того евангелического миссионера? — раздраженно спросил он.

— Добывает чикле.

— Верно. А как получают эту продукцию, тоже знаете?

— Чикле является соком дерева сепадилья.

— Ага, мы приближаемся к главному. Где же произрастает сепадилья?

— Это южные районы Мексики, далее, некоторые области Гватемалы, Гондураса…

— А также район Синего озера — уникальное место по микроклимату и почвенным особенностям…

— Что из всего этого следует?

— То, что в тени этого дерева — повторяю, в непосредственном соседстве с сепадильей, таком тесном, что я могу употребить выражение “в ее тени”, — произрастает некий сорняк…

Лашке насторожили взволнованность, страстность, звучавшие в голосе гостя.

— Сорняк? — переспросил он. — Что за сорняк?

— Мне неизвестно его название. Но знаю, как он выглядит и какими качествами обладает! В обоих ваших фильмах персонаж был подвергнут обработке неким наркотическим средством. Это была марихуана? Может быть, ЛСД?

— Не то и не другое. Препарат изготовил Бартье.

— А сырье?

— Бартье унес в могилу тайну своего препарата.

— Многое он не записывал, держал в голове, — сказала Райс. — Мы пытаемся поправить дело. Думаем, получится. Но потеряно много времени!.. В какой связи вы спросили обо всем этом?

— Сорняк, о котором я упоминал, есть исходное сырье для производства нового уникального снадобья.

— Похожего на препарат Бартье?

— Есть основания думать, еще более сильного!

— Хотела бы сказать… — Райс потерла виски. — Почему-то меня тревожит девица, повезшая в джунгли миссионера. Приехала в город в тот день, когда в церковь принесли раненого. В церкви оказалась, когда потребовался врач, чтобы перевязать старика… Здесь бы и делу конец. Так нет — вдруг решает везти в сельву всю эту ораву. Зачем, я спрашиваю? Это подумать — сунулась в страшные лесные дебри, да еще за рулем собственного “лендровера”!

— Она еще и художница, — вступил в разговор Лашке. — А люди искусства экспансивны, нередко совершают поступки, которых не предскажешь.

— Не знаю, что и думать… — Райс покачала головой. — Нет, девица мне не нравится. Слишком уж бойкая!

— Вспомни свою молодость, — сказал Лашке. — Ты и не такое вытворяла!

У Аннели Райс загорелись глаза. Она привстала с кресла, стукнула кулаком по столу:

— Ну-ка, оцени свои слова! Знаешь, что ты сейчас сказал?! Выдал предположение, что она не просто богатая бездельница, скачущая по свету в погоне за острыми ощущениями, но и особа, которая преследует совсем иные цели!..

— Скажем, разведчица?

— Не знаю… Но согласись, что девица может оказаться не такой уж простушкой. — Райс задумалась, тряхнула головой: — Вот уж совсем странно: в церкви была еще одна женщина. Тоже недавно появившаяся в городе…

— Что же вас встревожило? — Ловетти встал. — Неужели приезд каких-то женщин — событие из ряда вон выходящее? Ладно, мы отправляемся по лабораториям.

Белая звезда, неправдоподобно крупная, светила почти в самой середине квадратного, забранного стальной сеткой окна. Вспыхнула новая звездочка — крохотная, еще более яркая. Показалось, что она движется. Брызгалова села в кровати, нашарила шлепанцы и прошла к окну. Верно, это был искусственный спутник — в течение минуты пересек аспидно-черный кусок неба за окном и исчез. Через час будет над Европой, быть может, в небе Москвы…

Вздохнув, женщина вернулась к кровати, легла. Уже час, как в постели, а сна все нет. И так почти каждую ночь.

Она вытянулась на спине, подложила руки под голову. Широко раскрытые глаза глядели вверх, в темноту. Было тепло и тихо. Из расположенных неподалеку лабораторий не доносилось ни звука: с наступлением темноты смолкали голоса животных, шаги и говор персонала. Оставался лишь размеренный рокот накатывавшихся на рифы океанских волн. В такие часы в сознании особенно четко вставали картины того, что произошло…

Конечно, она быстро поняла, что из одной западни угодила в другую. Но крышка новой ловушки захлопнулась еще быстрее — как только у дома профессора Лаврова ее втолкнули в автомобиль. Потом пересадка в катер в глухом уголке порта, бешеная гонка по реке и снова пересадка — на этот раз в гидросамолет. Еще в автомобиле ей сделали инъекцию, и она сразу потеряла способность сопротивляться — все видела и понимала, но не могла закричать, шевельнуть рукой.

Она полностью пришла в себя уже на второй день, немного поела. Чтобы сопротивляться, нужны силы, вот она и не стала отказываться от еды… Окно комнаты выходило на пустырь, за которым высилось здание — вероятно, виварий. Оттуда доносились звуки работающего мотора вперемешку с воплями и стонами — так кричат подопытные обезьяны.

Неделя проходила за неделей. Ее не тревожили — только приносили пищу и меняли постельное белье. Она поняла: ждут, чтобы примирилась с судьбой, созрела для разговора.

И вот — разговор. Пришел мужчина, которого служительница назвала шефом, — пожилой человек, подтянутый, энергичный. Брызгалова оценила безупречно отглаженный воротник его сорочки, со вкусом подобранный галстук. Отрекомендовался директором расположенного на острове исследовательского центра и предложил сотрудничество.

На вопрос, какому государству или компании принадлежит центр и в чем заключается его деятельность, ответа не последовало. Было лишь сказано: надо работать, необходимая информация будет получена в процессе работы.

Она отказалась. Лотар Лашке, а это был он, через день пришел снова и положил на стол папку со снимками. Сфотографированы были лаборатории, научное оборудование и инструментарий. Все — самого высокого класса. О работе в таких условиях можно было бы только мечтать. Но зачем она, эта работа? Каково направление и цель исследований?

В ответ были произнесены слова о служении чистой науке, направленной на познание истины, свободной от низменных побуждений, корысти и политики.

Брызгалова снова отказалась. Лашке стиснул кулаки, шагнул к ней. Она отшатнулась — думала, что ударит. Но он постоял, как бы изучая ее, что-то хмыкнул и пошел к выходу, приказав, чтобы она шла следом.

В тот день она впервые увидела Эжена Бартье. Когда они вошли в лабораторию, ученый заряжал автоклав.

Первый день она молча просидела в углу. Бартье будто не замечал ее — работал с аппаратурой, что-то печатал на машинке.

Вечером пришла женщина — та, что приносила еду, отвела Брызгалову в ее комнату.

На следующее утро после завтрака ее вновь отконвоировали к Бартье. И опять она пробыла в лаборатории до темноты. Бартье попытался заговорить, но она не отвечала — отворачивалась к стене.

Она не знала его имени, но уже разобралась, — несомненно, это серьезный исследователь, химик и биолог.

Утром третьего дня она завтракала в своей комнате, когда за дверью послышались шаги. Вошел Бартье.

— Вы отказываетесь работать со мной, — сказал он. — Позвольте спросить о причине?

Они были одни в комнате, но Бартье говорил так, будто держал речь перед аудиторией. Брызгалова почувствовала фальшь в его голосе, сделала непроизвольное движение. Он прищурил глаз, подбородком показал на ламповый абажур.

Она все поняла. У нее сильно забилось сердце.

Позже Бартье сказал, вспоминая тот день: “Я предупредил, что комната может прослушиваться, и вы мгновенно отреагировали. Думаю, именно в эту секунду мы преодолели барьер отчужденности — я увидел, как у вас потеплели глаза”.

Так они нашли друг друга.

Между тем Бартье продолжал беседу… Нервничал — боялся, что слишком быстро получит ее согласие. Но Брызгалова точно вела игру, и в тот день Бартье “ничего не добился”. Впрочем, наблюдатель, если он слышал их диалог, определил бы, что сопротивление женщины ослабло…

Потребовалось еще два сеанса уговоров, чтобы ученая появилась в лаборатории Эжена Бартье и приступила к работе.

Вечером туда же пришел Лотар Лашке. Выразил удовлетворение по поводу того, что все образовалось. Руководство исследовательского центра ждет от русской плодотворной работы. Каждый успех будет вознаграждаться. Для этого существуют широкие возможности — от улучшения режима питания и содержания до получения свободы. Да, да, можно надеяться даже на выезд в какую-нибудь страну, где тебя ждет солидный счет в банке и обставленная квартира, — разумеется, если вся нужная работа проделана на самом высоком уровне.

Брызгалова слушала эту речь, одновременно краем глаза наблюдая за Эженом Бартье. Тот старательно играл сосредоточенность, внимание, абсолютную веру в слова руководителя исследовательского центра. Дважды она ловила на себе его взгляд — француз как бы приглашал ее тоже демонстрировать смирение и покорность.

Она не могла бы объяснить, почему поступила наоборот — вдруг заявила Лашке, что не верит ни единому его слову: все это ложь, цель которой заставить ее, Анну Брызгалову, лучше работать. Что ж, она будет добросовестно нести свои обязанности. Но это все, на что вправе рассчитывать руководители исследовательского центра. Не может быть и речи о лояльности или добровольном сотрудничестве — по крайней мере, на данном этапе.

Высказав все это, сжалась в комок: сейчас должна была последовать бурная реакция противной стороны.

А Лотар Лашке стоял перед ней и молчал. Потом шлепнул ладонями себя по бедрам, коротко хохотнул и вышел из комнаты.

Брызгалова растерянно глядела на Бартье. Тот приложил палец к губам, схватил мел и стал писать на грифельной доске. Брызгалова прочитала: “Все в порядке. Вы понравились своей прямотой”. Она кивнула в знак того, что поняла, и Бартье стер надпись.

С тех пор они пользовались мелом и доской для обмена репликами на особо доверительные темы. Но о многом говорили открыто: все равно тюремщики располагали обширной информацией о заключенных.

Бартье рассказал, как зимой сорокового года попал в лапы к немцам. То был не случайный арест в облаве. За ним специально пришли домой, хотя он не состоял ни в коммунистической партии, ни в Сопротивлении. Арестовали и прямиком отправили в Освенцим. Так он оказался в группе блоков Биркенау, где специально отобранные ученые — немцы и заключенные — вели исследования на людях. Чем он там занимался? Всем чем угодно, от ассистирования при операциях на головном мозге “хефтлингов” до анатомирования трупов. В январе 1945 года, когда русские армии ворвались в Силезию и немцы стали готовить лагерь к эвакуации, ему удалось бежать.

Надо ли описывать, как он пришел домой? Ведь родные его давно похоронили. Родные! Из всей семьи в живых осталась одна мать. Отец, жена, дочь, которой в том сороковом году было неполных пять лет, — все погибли: эпидемии, голод.

Но надо было жить, несмотря ни на что. Еще до войны, совсем молодым исследователем, он увлекся проблемами поведения человека и возможностью влиять на его нервную деятельность — конечно, в лечебных целях, — опубликовал несколько работ на эту тему. Вот, кстати, почему немцы удостоили его вниманием и отправили в Освенцим.

После войны он с головой окунулся в исследования по этому направлению. Дело пошло. На европейском симпозиуме психиатров и нейрохирургов был удостоен медали и почетного диплома. Тогда же Швейцарская академия высшей нервной деятельности предложила ему одну из своих кафедр.

А вскоре он оказался на этом острове. Каким образом? Примерно при тех же обстоятельствах, что и Анна Брызгалова. Возвращался с лекции, и вдруг спустила шина переднего колеса его автомобиля. Стал менять колесо. Тут подъехал другой автомобиль. Два вежливых молодых человека предложили помочь. Один из них ловко установил домкрат. Другой предложил Эжену Бартье сигареты. “Египетские, — сказал молодой человек, — изготовлены по особому заказу моего отца, видного дипломата в Каире”. Бартье зажег сигарету и сделал несколько затяжек. Больше ничего не помнит. Проснулся в самолете, когда тот уже кружил над островом… Первое время отказывался от пищи, требовал, угрожал…

— Теперь смирились?

Конечно же не смирился. Это она поняла много раньше, еще до того, как приняла решение пойти работать к нему в лабораторию. И все же задала столь глупый вопрос.

В тот раз диалог у них оборвался. Они не общались и на другой день. А потом Брызгалова вдруг сказала Бартье, что он напоминает ей одного знаменитого француза.

Он стоял спиной к ней, налаживал вытяжной насос у вакуумного шкафа. Прервав работу, круто обернулся. “Кого именно?” — говорил его взгляд.

— Жака Ива Кусто.

Он сел на табурет и заплакал.

Верно, он был похож на Кусто — такое же смуглое костистое лицо с узким подбородком и внимательными глазами под широким лбом мыслителя. Вот и Кусто, если бы плакал, наверное, делал бы это, как Бартье: слезы набухают в широко раскрытых глазах и скатываются по скулам; а лицо неподвижно, лишь подрагивает прикушенная губа.

Она комочком марли вытерла ему лицо.

— Были знакомы с Кусто?

Движением ресниц Бартье показал — да, был знаком.

— Я только читала о нем, — она вздохнула. — Только читала…

Он долго смотрел на нее. Взял грифельную доску и написал: “Бежать!” Стер запись и затряс стиснутыми кулаками. Бежать, чего бы это ни стоило!

Позже, когда Бартье исчез, он всегда виделся ей таким: кулаки сжаты и в глазах не скорбь — злость, бешеная решимость свершить задуманное.

Утром она, как обычно, пришла в лабораторию, но его там не застала. Бартье не появился и на второй день, и на десятый… Бежал, оставив ее одну? Но в лаборатории все было по-прежнему: обычную работу выполняли ассистентки-немки, фактически же надсмотрщицы, следящие за каждым ее шагом; под окнами все так же ходил человек с короткоствольным автоматом на груди. Значит, не бежал! Скорее всего, куда-то отослан и скоро вернется: по всему видно, здесь его ждут.

Она не могла знать, что в этот период Лашке и его коллеги проводили испытания препарата, над которым работал Бартье (вспомним фильмы, которые смотрел Хуго Ловетти), надеялись на получение нового вещества с особыми свойствами. Но последовал отказ. Бартье объяснял: уникальная водоросль, которая является основным компонентом препарата, в последнее время поступает в лабораторию негодной для использования, ибо поражена грибком.

Изготовление препарата не прерывалось, но проверка показала: он не обладает качествами, которых от него ждут.

Не знала Анна Брызгалова и о таком диалоге.

Лашке. Понимаете ли вы, что натворили? Мы так ждали окончания вашей работы…

Бартье. Разве я не сделал ее? Вы взволнованы, негодуете по поводу того, что очередные партии вещества нельзя использовать. Но ведь первая партия прошла испытания и дала хороший результат. Значит, работа была сделана добросовестно?

Лашке. Допустим, что так.

Бартье. Тогда где же плата? Ведь мне кое-что было обещано…

Лашке. Все это будет, но позже. Сейчас я должен иметь хотя бы десяток ампул препарата. Он остро необходим.

Бартье. Прежде надо расплатиться. Могу напомнить, что мне было обещано…

Лашке. Знаете, о чем свидетельствуют ваши реплики? О том, что всякие там грибки и прочие паразиты, портящие препарат, — попросту вранье.

Бартье. Я говорю правду. Сырье плохое. Впрочем, это не значит, что я не смог бы найти выход из создавшегося положения…

Лашке. Могли, но не захотели? Однако вы откровенны. Не боитесь?

Бартье. Боюсь, но что делать?.. Подхлестывая меня, вы не раз упоминали о деньгах, которые я получу, как только будет сделана работа. Теперь, когда я доказал, что кое-что умею, вернемся к разговору о деньгах. Что, если я сам сделаю предложение?.. Мы с вами будем вести исследования, но уже другие… В процессе работы у меня возникли идеи. Реализуя их, мы завалим рынок ценнейшими лечебными препаратами, каких еще не знает медицина. И деньги потекут рекой — миллионы, десятки миллионов долларов. Берите себе половину, даже две трети! Того, что останется, вполне хватит, чтобы я мог продолжать работу. А больше мне ничего не надо…

Лашке. Это все ваши условия?

Бартье. Нет. Мы уедем отсюда, и с нами отправится русская ученая. Вы берете жену, а синьора Брызгалова едет со мной.

Лашке. Тоже на правах жены? Уже успели столковаться?

Бартье. Она отправится с нами потому, что должна обрести свободу. Так что делайте правильные выводы. И последнее. Хотел бы предостеречь вас от опрометчивых поступков. Готовясь к встрече с вами, я уничтожил все заметки, связанные с процессом переработки сырья, при котором оно превращается в продукт. Теперь все это хранится только у меня в голове. Ну вот, я все сказал. Плюньте на этот ваш остров. Давайте уедем и станем настоящими друзьями и союзниками.

Лашке. Теперь слушайте, что скажу я. Да, водоросли, которые доставлялись вам, были далеко не первого сорта. Как показала практика, лучшие образцы находятся на глубинах от сорока до шестидесяти метров. Она редка, эта водоросль, поиски ее занимают не часы, а дни. Обычному водолазу с такой работой не справиться. Поэтому я принял решение — под водой поставить дом и поселить в нем людей. Пусть живут там, плавают вдоль морского дна и добывают столь нужное нам растение. Наверное, вам будет приятно узнать, что дом построен… Кем, как вы думаете? Мы заказали его вашему другу Кусто. Так вот, подводное жилище создано, доставлено к месту затопления и уже неделя, как находится на дне. Теперь дело за жильцами.

Бартье. Уж не хотите ли сказать, что я…

Лашке. Именно это и хочу, Эжен Бартье. Вы догадливы! Сами же кричали, что лучше вас никто не разберется в качестве водоросли, что вы незаменимы. Так вот, поживите под водой, поработайте. А мы подумаем, как дальше быть с вами. Какая же вы скотина — вообразили, что все на свете продается. Я нацист и умру нацистом. Я был с фюрером еще в ту пору, когда он поднимался к власти, шел за ним во все времена третьего рейха. Скажете, фюрера нет? Но живут и действуют сотни таких, как я, сотни и тысячи! Понимаете вы, червяк, что, как и в прежние времена, должны смириться и лизать нам ноги, иначе вас раздавят? Ага, начинаете понимать. Кстати, ваши записи, все до единой, давно скопированы. И нужный человек, скажем такой большой специалист, как Анна Брызгалова, быстро в них разберется. Ну, что молчите, дурачок? Понимаете, что проиграли? Верно, дело ваше труба. Впрочем, мы, немцы, отходчивы, и если проявите старание там, на рифах… Ну, вставайте и отправляйтесь на новое местожительство. За вами уже пришли.

Лашке лгал, утверждая, что подводный дом был заказан капитану Кусто.

Он просто мстил Эжену Бартье. Знал о его дружеских связях со знаменитым исследователем моря, вот и решил нанести новую душевную травму строптивому пленнику. На самом же деле дом был обнаружен с борта летающей лодки: сверху море просматривается на большую глубину. И Лашке во время одного из полетов на гидросамолете близ своего острова заметил под водой, на просторном рифовом образовании, странное сооружение. Нанес его на карту.

Вскоре прибыл к этому месту на катере, совершил несколько спусков с дыхательным аппаратом. Дом был обнаружен на глубине около шестидесяти метров. Солнечные лучи свободно проникали сквозь толщу прозрачной теплой воды, и глазам Лашке представился сказочный мир кораллов, рыб и водорослей. И в центре этого подводного рая находилось сооружение с иллюминаторами и нижним входным люком. Люк был открыт, но сжатый воздух, которым был заполнен дом, сохранил его сухим. Из бумаг, оказавшихся в доме, выяснилось, что здесь работала экспедиция акванавтов какого-то морского клуба западного побережья США. Закончив сезон, люди вернулись на материк, а дом оставили на дне моря.

Лашке вспомнил об этом сооружении, когда искал способ наказать строптивого пленника. Дом на рифовом плато — это то, что требовалось!

Пусть дерзкий ученый поживет на дне моря. Можно надеяться, что утихомирится. Кстати, на рифовом плато обилие разнообразной растительности. Вот и займется там поисками нужной водоросли.

Через неделю, когда дом на рифе был снабжен запасами сжатого воздуха в баллонах, пищей и пресной водой, Эжена Бартье доставили к рифовому плато и спустили под воду. С ним отправились еще трое: ассистент и два техника — этим последним полагалось обеспечивать жизнедеятельность маленькой экспедиции на дне моря.

Все они были опытными ныряльщиками, работали под водой в различных респираторах. Следовательно, знали об опасностях, подстерегающих водолаза.

Тем не менее Лашке прочел им целую лекцию на эту тему. В заключение сказал: акваланг будет только у профессора Бартье. Ему разрешено беспрепятственно покидать дом и плавать вокруг, исследуя дно моря и собирая водоросли. Техники немедленно перезарядят аппарат, если Бартье пожелает повторить выход из дома. Они же обязаны следить за исправностью акваланга, чтобы пловец работал в безопасности. В их распоряжении будет и второй респиратор, резервный. Аппарат, который следует хранить под замком, предназначен на случай чрезвычайных обстоятельств, когда возникнет необходимость покинуть дом, чтобы оказать помощь пловцу. Следует подчеркнуть: двух аквалангов недостаточно, если бы человек вздумал всплыть к поверхности. Для осуществления такой акции не хватило бы даже трех аквалангов — содержащийся в их баллонах сжатый воздух обеспечит выполнение лишь незначительной части режима декомпрессии, что легко проверить по водолазным таблицам, которые имеются в доме под водой. Короче, в этом случае неизбежна кессонная болезнь и смерть.

Уже известно, как завершилась эта экспедиция. Но вряд ли удастся реставрировать подробности событий, происшедших в подводном доме. Ведь ассистент профессора был уничтожен сразу же после допроса. Затем исчезли оба техника — те, что избивали Бартье. Ну а такие, как Лотар Лашке, умеют держать язык за зубами…

Итак, Лашке и Ловетти вышли из виллы руководителя исследовательского центра.

Шаги в коридоре!

Лежа в постели, Брызгалова приподнялась на локтях, прислушалась. Да, кто-то приближался к двери. Кто же это в столь позднюю пору? Вдруг вернулся профессор Бартье!

Она спрыгнула с кровати, заметалась по комнате — набросила на плечи халат, в ванной перед зеркалом попыталась поправить волосы.

Вошел Лашке, посторонился, пропуская в комнату спутника.

— Мой шеф доктор и профессор Хуго Ловетти, — сказал он. — Для вас это еще и заинтересованный коллега и, смею думать, доброжелатель.

Ловетти поклонился. Брызгалова не ответила. В домашних туфлях на босу ногу, в наспех подпоясанном халате стояла посреди комнаты и глядела на непрошеных визитеров.

Лашке прошел к столу, выдвинул из-под него табурет, сделал спутнику приглашающий жест, отыскал и второй табурет, для себя.

— Ну вот, — с удовлетворением произнес он, когда Брызгалова опустилась на краешек кровати, — совсем другое дело. Как это говорят у русских: в ногах не имеется правды. То есть лучше сидеть, чем стоять. — Он посмотрел на Ловетти: — Я правильно передаю эту поговорку? Ведь вы специалист в русских делах, совсем недавно побывали в Москве.

— Абсолютно правильно. — Итальянец тепло улыбнулся Брызгаловой: — Вы могли бы гордиться городом, в котором прошла почти вся ваша жизнь. Что до меня, то я в восторге от русской столицы.

Женщина сидела неподвижно и молчала. Зачем пришли эти двое? И что за человек спутник хозяина острова? В самом деле ученый? Вдруг появление его каким-то образом связано с исчезновением Бартье?

— Синьора, — продолжал Ловетти, — поездку в Россию я совершил с чисто научными целями. Дело в том, что мы поддерживаем довольно тесные контакты с русскими биологами и психиатрами. А я представляю обе эти науки. Отправляясь на Восток, я уже знал о ваших злоключениях. И был удивлен: нигде в Москве о вас не было речи во время моих встреч в советских научных кругах. Будто вы и не жили никогда на земле…

— С кем вы встречались? — вдруг спросила Брызгалова, хотя секунду назад и не думала, что задаст такой вопрос.

— О, было много встреч. Назову профессоров Анциферова, Кочкину, Томилину… Говорят вам что-нибудь эти имена?