Любовь по-французски Коллектив авторов

В греческой и римской мифологии, к которой обращается Расин, попасть в сети Афродиты или Венеры было равносильно тому, что в Средние века – выпить любовный напиток.

Афродита – Венера у древних римлян – безжалостная богиня. Всякий, кто оказался в ее власти, обречен любить, хотя обстоятельства этой любви могут быть весьма трагичными. В греческой и римской мифологии, к которой обращается Расин, попасть в сети Афродиты или Венеры было равносильно тому, что в Средние века – выпить любовный напиток. Страсть лишает человека воли, а зачастую – и рассудка.

Федра изо всех сил противится кровосмесительныму желанию, поскольку она – не безжалостная язычница древних мифов и не высокомерная «прекрасная дама» средневекового романа, она страдает от сознания своей вины. Это и есть причина ее болезни, и это медленно разрушает Федру. Она морально уничтожена своею страстью, разум ее в смятении, и Эноне удается вынудить ее к признанию. Федра описывает свои муки, и пути назад у нее нет. Произнося эти слова вслух, она делает свой выбор необратимым. В мире Расина человек сам открывает свой путь в страну торжества справедливости, и это неизбежно приводит его к череде трагических событий.

Ситуация осложняется тем, что Ипполит тайно влюблен в Арикию, единственную оставшуюся в живых наследницу вражеской династии, претендующей на афинский престол. Тесей пощадил ее при условии, что она останется у него в плену и никогда не выйдет замуж. И для Федры, и для Ипполита любовь – запретный плод. Ипполит изливает душу пред своим наставником Тераменом, и он советует ему признаться в своих чувствах Арикии.

Мы ощущаем себя юными влюбленными, очарованными обещаниями любви, забывая о черных тучах, сгустившихся на горизонте: о гибели царств и империй, о малочисленных народах, обреченных на уничтожение.

Мы сопереживаем героям, которых видим на сцене, проецируя их судьбу на себя.

Мы сочувствуем смущению и нежности Ипполита к Арикии, и нас радует ее полный чувства собственного достоинства, слегка кокетливый ответ. Мы ощущаем себя юными влюбленными, очарованными обещаниями любви, забывая о черных тучах, сгустившихся на горизонте: о гибели царств и империй, о малочисленных народах, обреченных на уничтожение. Мы забываем о катастрофическом ущербе, причиняемом злоумышленниками, пусть даже с благой целью. Когда Ипполит признается Арикии в любви, мы с открытым сердцем верим в то, что любовь победит все:

Не смейся надо мной. Моя бессвязна речь,

Но знай – лишь ты могла любовь во мне зажечь11.

Встреча Федры и Ипполита вызывает в нас совсем иные ощущения. Федра считает, что Тесей мертв, а потому дает волю своим чувствам. Она убеждает Энону, но прежде всего – себя, что теперь ее любовь к Ипполиту не столь чудовищна. Мы съеживаемся от ужаса, потому что мы знаем о его любви к Арикии. Мы испытываем смущение, когда Федра, пытаясь объясниться с Ипполитом, ссылается на его физическое сходство с отцом. Она так долго молчала, что теперь слова буквально выплескиваются из нее, и в них нераздельно переплетаются ее любовь и чувство неотмоленной вины.

Да, я тебя люблю. Но ты считать не вправе,

Что я сама влеклась к пленительной отраве,

Что безрассудную оправдываю страсть.

Чтоб не встречать тебя,

Был способ лишь один,

И я тебя тогда изгнала из Афин.

Ждала я, что в тебе укоренится злоба

К твоей обидчице – и мы спасемся оба.

Да, ненависть твоя росла, но вместе с ней

Росла моя любовь к тебе еще сильней…

Борьба, происходящая в душе Федры, наконец, находит выход. Признавая себя «исчадием порока», она умоляет Ипполита наказать ее, убить, отдать ей свой меч, чтобы она могла сама убить себя. Но он вместе с Тераменом покидает Афины, когда начинается переполох, вызванный известием о смерти его отца.

Федра пребывает в отчаянии. Она призналась в любви Ипполиту, но он не поверил ей. Кроме того, его шокировала сама мысль о возможности такой любви. Она поняла, но слишком поздно, что ей не следовало открывать ему свои чувства. Энона советует ей занять себя обязанностями, которые налагает на нее отсутствие власти в Афинах, но Федра ей отвечает:

…Мне – царствовать? Мне – управлять страной?

Когда мой слабый ум не управляет мной!

Когда над чувствами своими я не властна!..

Вскоре возвращается Тесей, который, к удивлению всех действующих лиц, остался жив и здоров. Теперь Федру мучают новые страхи: вдруг Ипполит расскажет Тесею о ее страсти? Федра готова умереть, чтобы избавить себя от позора, но Энона предлагает ей другое решение:

…Ты первой напади и обвини его

В своем же собственном столь тяжком прегрешенье.

Когда Тесей возвращается домой, Энона обвиняет Ипполита в попытке соблазнить Федру, а он проклинает Ипполита и призывает на него гнев богов. Федра и Энона умирают вслед за Ипполитом, но прежде Федра во всем признается Тесею, таким образом возвращая себе утраченное достоинство и честь:

О, выслушай, Тесей! Мне дороги мгновенья.

Твой сын был чист душой. На мне лежит вина.

По воле высших сил была я зажжена

Кровосмесительной неодолимой страстью.

Когда Федра испускает последний вздох, Тесей уходит, чтобы воздать честь своему погибшему сыну, а Арикию он признаёт своей названной дочерью.

Как француз Расин, живший в XVII веке, адаптирует эту любовную драму к своему пространству и времени? В сравнении с древнегреческим текстом «Федры», который он использует в качестве основы, мы видим, что главную роль Расин отдает женщине. «Андромаху» Расин написал на десять лет раньше, в 1667 году. Она принесла автору первый театральный успех. И ее он назвал по имени главной героини, роль которой исполняла обольстительная актриса Тереза дю Парк. На ней Расин был тайно женат, а после ее смерти он встречался с великой актрисой того времени Мари Шанмеле. Она сыграла главную роль в «Федре». Даже в последних своих пьесах «Эсфирь» и «Гофолия» («Аталия»), написанных в 1689 и 1691 годах, когда Расин уже был благоразумным семьянином и многодетным отцом, он главной героиней делает женщину. После «Федры» Расина, написанной в 1677 году, и «Принцессы Клевской» мадам де Лафайет, написанной в 1678 году, французы уже не удивлялись женщине в главной роли, ни на сцене, ни в жизни.

Второе важное отличие «Федры» Расина от древнегреческой трагедии заключается в том, что он вводит в пьесу новую героиню – Арикию, – которой нет у Еврипида. Она усиливает женское начало в драме, в ней автор олицетворяет естественное понимание любви. Арикия молода, красива, благородна, но она находится в плену. Не приходится сомневаться в том, что Ипполиту она кажется неотразимой! Очарованный ею, неуязвимый для любви герой становится человечнее.

«Андромаху» Расин назвал по имени главной героини, роль которой исполняла обольстительная актриса Тереза дю Парк. На ней Расин был тайно женат, а после ее смерти он встречался с великой актрисой того времени Мари Шанмеле.

Чисто французское понимание идеальной любви, корни которого уходят в поэзию трубадуров и средневековый роман, явно контрастирует с древнегреческим идеалом. Конечно, и Еврипид, и другие великие древнегреческие драматурги – Эсхил и Софокл – подарили нам несколько замечательных женских образов: Антигоны, Медеи, Клитемнестры. Верно и то, что Расин учился у Еврипида вызывать у зрителя катарсис как сопереживание даже таким персонажам, как Медея, из мести возлюбленному убившая своих собственных детей. Расин сумел сделать страдания Федры понятными зрителю, а ее личность не вызывает у нас презрения. Она воспылала любовью к своему пасынку, но она борется с собой. Открывая свою любовь почти накануне смерти, она сознает свою вину за столь тяжкий грех. Она позволяет манипулировать собой лживой наперснице, но, отвергнутая и униженная юношей, к которому испытывает влечение, Федра искупает свой грех через покаяние и смерть. Такая женщина не может быть чудовищем – она даже чересчур человечна. Она могла бы жить в любое время, а не только в Древней Греции или во Франции XVII века.

Если отвлечься от дворцовых декораций, корон и мечей, вполне можно вообразить себе такую ситуацию и в современной семье. Иногда случается так, что мачехи или отчимы, живущие бок о бок с пасынками или падчерицами, начинают испытывать к этим детям не только родительские чувства. В таких семьях порой случается и насилие, что может нарушить психику ребенка. Инцест в наше время встречается реже, но его последствия не менее жестоки.

Кровосмесительное влечение бросает вызов не только общественному мнению, но и здравому смыслу. Даже оказавшись в ситуации, когда трудно найти жениха или невесту, например на острове или в лесах, люди старались считаться с родством, чтобы не допустить подобных браков, поскольку в них могут рождаться ущербные дети. И Расин, воспитанный в аскетической морали янсенистов, именно их идеи внедряет в сознание Федры, слегка маскируя их именами греческих богов. Именно эти идеи объясняют непреодолимое чувство вины, которое она испытывает. Даже если грех скрыт в ее сердце, даже если он не воплощен в поступке, а только прочувствован ею, его не утаить от Бога – это и причиняет ей невыносимую муку. Борьба, которая происходит в душе Федры, – борьба между голосом страсти и голосом совести – эхом отдается в моральных дилеммах разных исторических эпох, в том числе и в наши дни.

Борьба, которая происходит в душе Федры, – борьба между голосом страсти и голосом совести – эхом отдается в моральных дилеммах разных исторических эпох, в том числе и в наши дни.

В этом парадокс любви по Расину и парадокс французской любви, существовавший во все времена. С одной стороны, никто в западном мире не понимает притязаний страсти лучше, чем французы. Никто так не превозносил любовь, за исключением, пожалуй, английской поэзии и итальянской оперы. Никто лучше французов не передавал маниакальной природы романтической любви и ее стремления одерживать верх над всеми другими аспектами человеческих отношений.

Однако французы – преимущественно католики, а потому плотские желания у них всегда были под запретом, во всяком случае вне брака. Хотя французы не представляют себе любовь без ее телесной составляющей и, как правило, намного меньше морализируют на эту тему, чем остальные, они по-прежнему привержены христианским ценностям. А это предполагает множество ограничений в общении мужчины и женщины. Напряженность между коллективными верованиями и индивидуальными стремлениями ощущается во многих французских романах, пьесах и фильмах о любви.

И здесь мы подходим к другой грани расиновской «Федры», характерной именно для французов. Любить по-французски – значит говорить о любви. Какой бы сдержанной ни была Федра, когда она начинает говорить, то говорит без устали. Она подробно описывает кипящую в ней страсть, сжигающую ее тело и истязающую разум. При этом она, разумеется, не произносит ни одного вульгарного слова. Ипполит, прежде бывший врагом любви, внезапно обретает красноречие, когда объясняется в любви Арикии. Расин, безусловно, подчиняется диктату хорошего вкуса, который ценили в то время и в салонах, и при дворе. Благодаря поэтичности своего языка он возвысил салонный стиль, доведя его до совершенства, а любовный сюжет, традиционный для французской литературы, – до уровня трагедии.

Любить по-французски – значит говорить о любви.

Не владеющие языком любви французы и француженки, независимо от того, насколько они сведущи в поэзии, считаются невеждами. По мнению французов, в любви беседа не менее важна, чем физическое влечение. Правда, Мольер высмеивал тех, кто считал своей обязанностью носить с собой любовные стихи, написанные накануне. Доставалось от него и дамам, употреблявшим так много эвфемизмов, что невозможно было понять, о чем они говорят. Тем не менее, традиция галантной беседы во Франции никогда не исчезала. Вспомним ростановского Сирано де Бержерака, одолжившего свою цветистую речь Кристиану, которому таким образом удается завоевать любовь Роксаны. И сам Сирано де Бержерак влюблен в Роксану, но не смеет ей в этом признаться (см. главу X). Вспомним героев фильмов Эрика Ромера, которые открыто и постоянно обсуждают свои навязчивые мысли о любви.

Французы во всем, начиная с политики и медицины и заканчивая любовной близостью, предпочитают проговаривать все то, что они переживают, то, что происходит, с ними или вокруг них. Французский психоаналитик Жак Лакан классифицировал человеческие существа как des tres parlant – «говорящие существа». Во Франции полагают, что вы непременно должны уметь словами выразить свою страсть. Объяснение в любви не только описывает ваши чувства, но и побуждает предмет вашей любви ответить взаимностью.

Французы во всем, начиная с политики и медицины и заканчивая любовной близостью, предпочитают проговаривать и обсуждать все то, что они переживают, то, что происходит, с ними или вокруг них.

Когда Федра начинает говорить, она надеется, что признание избавит ее от страсти, но происходит обратное: слова, произнесенные вслух, лишь разжигают ее пыл. В разговоре с Эноной, а потом и с Ипполитом она постепенно приходит в возбуждение, и ей нисколько не помогает самоцензура и морализаторство, которые отчетливо слышны в ее в словах. Только в объяснении с Тесеем она укрощает свои излияния и умолкает навсегда.

В восприятии Федры Тесей – одновременно символ супруга и отца, так же как в восприятии Ипполита он одновременно царь Афин и отец. Его образ олицетворяет высшую власть как в общественной, так и в частной жизни. Когда при ancien regime у власти стояли короли, затем Наполеон I и Наполеон III, монархи времен Реставрации и президенты Французской республики XIX–XX веков, – каждый из них исполнял роль отца нации.

Образ отца всегда подспудно присутствует в каждом мужчине, как во французской литературе, так и в обычной жизни. Он может быть показан большим распутником, как Тесей в молодости, может быть простаком или arriviste – честолюбцем, вызывающим смех, как мольеровские отцы, но, каковы бы ни были его слабости, все сущее в его власти. Федра не может избавиться от власти Тесея даже тогда, когда он далеко, даже тогда, когда его считают мертвым. Ипполит тоже бросает вызов отцу, когда говорит о своей любви к Арикии.

Возможно, неудержимое влечение Федры к Ипполиту возникло из подавленной неприязни к Тесею. Отдавая предпочтение сыну, она таким образом освобождается от ощущения несвободы, которое было ей навязано в браке. Но не будем заниматься психоанализом, изучая подсознание Федры. Тем более не станем мы рассматривать институт брака в его откровенно феминистской интерпретации. Федра – немолодая женщина, влюбившаяся в молодого человека. Ну, что ж, такое случается в жизни. Ее вожделение разжигается непреодолимой притягательностью молодости, а когда она узнает о любви Ипполита к Арикии, ревность делает ее страдания невыносимыми. В конце пьесы совершенно обезумевшая женщина обращается к Тесею в надежде, что тот вернет ей душевный покой или хоть пожалеет, на худой конец. Но только смерть примирила их друг с другом и утолила все их печали.

Несмотря на социальные достижения французских женщин в XVII веке, у Расина, Мольера и их современников отнюдь не было намерения отрицать власть мужчин в семейной и общественной жизни.

Несмотря на социальные достижения французских женщин в XVII веке, у Расина, Мольера и их современников отнюдь не было намерения отрицать власть мужчин в семейной и общественной жизни. Людовик XIV прочно сидел на троне, и власть аристократии достигла высшей точки. К тому же для французских мужчин мужское начало воплощалось не только в управлении семьей, но и в их ментальности. Женщины, как считали мужчины, мыслят скорее чувствами, и это, по общему мнению, мешает им мыслить трезво. Однако Блез Паскаль, французский ученый и глубоко верующий христианский философ, предложил универсальную формулу любви, в которой никого не обидел, независимо от половой принадлежности. Он сказал так: «У сердца свои резоны, которые неизвестны Разуму».

И в «Принцессе Клевской», и в «Мизантропе», и в «Федре» любовь приходит нежданно, она будто сваливается ниоткуда, захватывая сознание и воображение. Мы не стоим перед выбором – любить или не любить. Не случайно поэты и мыслители тщетно пытаются отыскать причину любви: одни называют ее следствием выпитого влюбленными любовного напитка, другие – раной стрелы Амура или «спонтанным притяжением», но она не поддается никаким рациональным объяснениям. В «Принцессе Клевской» достойный любви супруг не способен внушить жене ни капли страсти, но она питает ее к человеку, которого любить не должна. Альцест по природе своей не годится быть поклонником Селимены, и он понимает это, но не может выпутаться из расставленных ею любовных сетей. Федра еще менее может быть возлюбленной Ипполита, но и она не может ничего с собой поделать. Конечно, такая любовь не приведет к счастливой развязке.

Не случайно поэты и мыслители тщетно пытаются отыскать причину любви: одни называют ее следствием выпитого влюбленными любовного напитка, другие – раной стрелы Амура или «спонтанным притяжением», но она не поддается никаким рациональным объяснениям.

Однако порой влюбленные радуются даже и минутному блаженству. Если они молоды и хороши собой, если их неудержимо тянет друг к другу, все усилия, направленные на то, чтобы разлучить их, бесполезны. Это относится и к jeunes premiers – первым любовникам в мольеровских комедиях. Вопреки усложняющейся проблематике человеческих взаимоотношений в его последних пьесах – «Тартюфе» и «Дон-Жуане», – вопреки мрачной картине противозаконной или безответной любви в трагедиях Расина, вопреки благоразумному отказу от любовных отношений в сочинениях мадам де Лафайет, идеал истинной любви не утратил для французов своей притягательности. Пусть галантность порой бывает приторна, а иногда может превратиться и в хладнокровное обольщение, голос сердца не умолкает никогда.

Глава четвертая

переносит читателя в мир дореволюционной Франции XVIII века – мир, в котором под галантностью стало подразумеваться вовсе не искусство обольщения во имя страсти, а мимолетные любовные связи. Возвышенная сторона любви, пусть и окрашенная в трагические тона, как у Расина, уступила место губительным страстям и циничным любовным интригам. Именно такая любовь, доводящая до отчаяния и гибели, стала предметом изображения в романе аббата Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско», а «Опасные связи» Шодерло де Лакло и вовсе стали своеобразной азбукой, описывающей все этапы совращения невинности. Фривольные воспоминания постаревшего де Мелькура, героя романа «Заблуждения ума и сердца» Кребийона-младшего, о любовных приключениях молодости вполне резонируют с теми псевдогалантными отношениями, которые господствовали в высшем свете середины XVIII века. Но даже пресыщенный любовными интригами де Мелькур способен испытать истинные порывы чувств, подобных тем, какие он испытывал в юности. Именно такие истинные чувства, противостоящие цинизму светских соблазнителей, раскроются перед вами в романе Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Вы убедитесь, что любовь в XVIII веке стала весьма многозначным понятием, вбирающим в себя все оттенки чувств – от губительных страстей до очищающих и вдохновенных порывов.

Соблазн и сентиментальность: аббат Прево, Кребийон-младший, Руссо и Лакло

Да, друг мой, мы будем соединены в разлуке, мы будем счастливы вопреки судьбе. Только в единении находят сердца истинное блаженство.

Жан-Жак Руссо. Новая Элоиза, часть II, письмо XV, 1761

Итак, она побеждена, эта гордая женщина, осмелившаяся вообразить, что может передо мною устоять!

Да, друг мой, она моя, всецело моя: она отдала мне все, что могла.

Шодерло де Лакло. Опасные связи, часть IV, письмо CXXV, 17821

Любовная близость – неотменимый атрибут французского искусства и беллетристики XVIII века. Если бы нам пришлось судить только по живописи, мы бы пришли к заключению, что знатные особы только и делали, что забавлялись со своими возлюбленными. В жанре ftes galantes – «галантных празднеств» – Жан-Антуан Ватто не знает себе равных. Он изображает изысканных, томящихся от любви юношей и девушек, прибывших на корабле к острову Китира, на легендарную родину Афродиты. Эти пасторали, на которых зритель видит райское место, населенное мечтательными дамами и нежно ухаживающими за ними мужчинами, стали прелюдией к откровенно эротическим произведениям Франсуа Буше и Жана-Оноре Фрагонара.

Женские фигуры Буше откровенно эротичны, он изображает то обнаженную грудь, то нижнюю часть спины модели. Он писал соблазнительных женщин и в роскошных нарядах, подчеркивающих их формы: вспомним портрет мадам де Помпадур, любовницы короля Людовика XV. Богатая цветовая гамма и чувственные полутона доводят до совершенства изображения женских прелестей во вкусе этого века.

Любовники Фрагонара нежно целуются на фоне буколического пейзажа, обмениваются любовными письмами, качаются на качелях в саду, клянутся друг другу в вечной любви. Французские музеи и замки заполнены полотнами Ватто и Фрагонара в стиле рококо, но американцам не нужно отправляться в такую даль, чтобы увидеть их работы. Они висят и на стенах американских музеев, в том числе в нью-йоркской коллекции Фрика с великолепным циклом картин Ватто под названием «Достижение любви в сердцах юных дев». Хотя эти картины были заказаны любовницей Людовика XV мадам дю Барри для садового павильона, они никогда не были там установлены. В конце концов они попали в коллекцию Фрика, где их можно увидеть в зале, изящно декорированном стенными панелями и мебелью XVIII века.

Под словом «галантность» все чаще стали понимать мимолетные любовные связи, лишенные чувственных переживаний.

Галантность была модным поветрием. Аббат Жирар в Словаре французских синонимов, опубликованном в 1773 году, называет ее «стилем нашего века», повторяя вслед за Лафонтеном слова, сказанные им в 1669 году в предисловии к повести «Любовь Психеи и Купидона». Выходит, что за семьдесят лет ничего не изменилось.

Изменения претерпел самый смысл слова «галантность»: все чаще под ней стали понимать мимолетные любовные связи, лишенные чувственных переживаний. Аббат Жирар так определяет различие между галантностью и любовью:

«Любовь обжигает больше, чем галантность. Предметом ее является некая особа… которую обожатель любит больше себя самого. В галантности больше сладострастия, чем в любви, она подразумевает физическую близость с предметом страсти…

Любовь привязывает нас исключительно к некой особе… так, что все остальные становятся вам безразличны, как бы красивы они ни были и какими бы достоинствами ни обладали. Галантность влечет нас ко всем, кто красив и обаятелен… Бывает, что галантным интригам нет числа, одна сменяется другой до тех пор, пока тело не иссушит старость.

В любви мы тешим главным образом сердце… чувственное удовольствие приносит меньше приятного наслаждения, чем некое удовлетворение, которое человек испытывает в глубине души. Галантность же… скорее требует удовлетворения чувств»2.

Переменой в понимании галантности французы отчасти обязаны своим правителям, пришедшим на смену Людовику XIV. После его кончины в 1715 году возобладала оборотная сторона галантности.

В любви мы тешим главным образом сердце … чувственное удовольствие приносит меньше приятного наслаждения.

Теперь можно было и не скрывать то, что во времена его правления сохранялось в тайне.

Во времена скандально известного Регентства (1715–1723), когда Людовик XV был еще ребенком, галантность притязала на право называться истинной любовью, многочисленным и неприкрытым обольщениям не было числа. При регенте Филиппе Орлеанском, который, как говорят, не пренебрегал ни одной женщиной, искренность чувств и моральные ценности перестали быть актуальными. Главным было сладострастие, а любви в истинном смысле слова среди придворных не было места.

Когда Людовик XV вырос, он не слишком старался положить конец этой тенденции. Как и его предшественники, он с наслаждением менял любовниц, в числе которых были и мадам де Помпадур, и графиня дю Барри. Но в отличие от своего деда Людовика XIV, под влиянием мадам де Ментенон к концу жизни ставшего набожным, Людовик XV и в старости славился тем, что содержал целый гарем совсем юных женщин за счет государтвенной казны. Пока Мария Лещинская, его бедная жена, вынашивала его детей, а их у нее было 11 человек, в покоях короля окончательно стиралась черта, отделявшая галантность от распущенности.

Что же произошло с истинной любовью в этом полном цинизма «галантном» мире? Галантность допускала любовь лишь до тех пор, пока соблюдались правила игры. В порядочном обществе любовники должны были демонстрировать безупречные манеры и уметь искусно вести беседу. На публичные проявления привязанности смотрели косо, даже если дело касалось супругов. В самом деле, в дворянском кругу считалось dclass – низким, неприличным, – если женатые люди ведут себя как любовники. Рамон де Сен-Мар писал в своих «Галантных и философских письмах»: «Маркиз де *** невыносим: он без конца ласкает свою жену на людях; он постоянно о чем-то с ней разговаривает. Словом, создается впечатление, что он ведет себя, как влюбленный»3. Поэтому, как считает де Сен-Мар, этот маркиз выглядит невероятно смешным в глазах общества. Конечно, в частной жизни, подальше от назойливых глаз, влюбленные могли открыто выражать свои чувства и поступать сообразно своим желаниям. Заглянуть в это секретное пространство нам помогут многочисленные французские романы XVIII столетия, написанные аббатом Прево, Кребийоном-млад-шим, Жан-Жаком Руссо и Шодерло де Лакло. Благодаря их сочинениям были открыты новые места на карте страны Нежности.

В дворянском кругу считалось dclass – низким, неприличным, – если женатые люди ведут себя как любовники.

Роман стал законным прибежищем любви. Любовь на страницах романа жила своей жизнью, наполняя души читателей нежностью и страстью. Здесь они могли испытать разные любовные переживания, от «галантности» до истинной любви. Любовь – дело личное, касающиеся только двоих, а «галантность» – явление социальное, она заставляет всех играть по одним и тем же правилам.

Растеряв свои приоритеты, галантность быстро превращалась в притворство, пародию на настоящее чувство, как показала мадам де Лафайет в романе «Принцесса Клевская», а Мольер – в «Мизантропе». Во времена Регентства и правления Людовика XV чрезмерная галантность вырождалась в откровенную пошлость.

По «правилам» галантности мужчина совращал женщину любыми средствами, он мог воспользоваться ее неопытностью или скромным происхождением, потом он оставлял ее, совершенно не заботясь о том, что с нею станет. Такое случалось не только в романах, подобные истории не редкость во Франции, как и в других европейских странах, но в XVIII веке они привлекали к себе более пристальное внимание, чем в любую другую эпоху. Распространившиеся во Франции и в Англии романы о соблазненных женщинах в будущем послужат образцами для создания так называемой бульварной литературы.

По «правилам» галантности мужчина совращал женщину любыми средствами, он мог воспользоваться ее неопытностью или скромным происхождением, потом он оставлял ее, совершенно не заботясь о том, что с нею станет.

Не всегда жертвами соблазна были женщины. Соблазнять могли и «галантные дамы», и кокетки. В Энциклопедии VIII века объясняется различие между этими понятиями, причем о кокетках, поощряющих волочащихся за ними поклонников, говорится с большим неодобрением. «Галантная дама», которой движет желание нравиться и быть любимой, ограничивает себя одним любовником. Невзирая на тонкие различия, о которых сказано в энциклопедиях и словарях, романы изображали неприглядную реальность. Главное было не в том, что оставленный возлюбленный или возлюбленная были несчастливы, а в том, что страдала их репутация – репутация галантной дамы, галантного кавалера, вульгарного соблазнителя или откровенной кокетки.

Братья Гонкур в своей классической работе «Женщина в восемнадцатом столетии» пишут, что «женщина <в этом смысле> была равна

мужчине и даже могла превосходить его в <…> галантной порочности»4. Учитывая общеизвестное женоненавистничество Гонкуров, не удивительно, что они ставят женщину на одну доску с мужчиной, возлагая на нее такую же, если не большую, ответственность за моральный упадок своего века. Разумеется, аристократки, выйдя замуж, заводили любовников, а некоторым из них даже удавалось делать это тайно, производя на свет незаконнорожденных детей без всяких неприятных последствий. К сожалению, этого нельзя сказать о детях, которых нередко оставляли у ворот церкви, они росли в нищете, не подозревая о том, в какой роскоши купаются их родители. Рассказы о несчастных «плодах любви», которыми пестрели страницы романов, берут начало в реальной жизни. Примером тому может служить история жизни Жюли де Леспинас.

Мы должны доверять романистам, и мне кажется, что мы так и делаем в том смысле, что их герои служат зеркалом социальных реалий, в частности, XVIII столетия, когда любовь ставила человека перед выбором: покориться ли своему чувству или следовать велению долга. Дилемма эта была неразрешима в реалиях того времени: в любом случае счастье было невозможно. С одной стороны, сердце, душа, разум, чувство, нежность и чувствительность защищали права истинной любви. С другой стороны, жизнь общества была пропитана чувственностью, удовольствием – plaisir ; стилем, вкусом – got , а более всего, сладострастием – volupt , часто преобладавшим над чувством. Именно amour-passion – любовь-страсть – поглощала чувства и затмевала разум. И сейчас французы говорят о любви-страсти – amour-passion как о любви особого рода, к которой каждый стремится и надеется испытать ее хотя бы раз в жизни.

Главное было не в том, что оставленный возлюбленный или возлюбленная были несчастливы, а в том, что страдала их репутация.

Роман аббата Прево о Манон Леско познакомил французскую публику с маниакальной формой любви-страсти. Роман вышел в 1731 году, а в конце XIX века благодаря опере Пучини судьбу Манон Леско и кавалера де Грие оплакивала вся Европа. В романе Прево страсть, на первый взгляд, все еще остается уделом любящих, как было в средневековом романе, как случилось с принцессой Клевской и могло бы случиться с другими персонажами. Когда кавалер де Грие впервые увидел Манон, он был потрясен: «Я… мгновенно воспылал чувством, охватившим меня до самозабвения»5. Несмотря на свое скромное происхождение, она обладала красотой, достоинством и прекрасными манерами. Узнав, что ее отсылают в монастырь, де Грие превращается из наивного подростка в деятельного любовника. Оказавшись во власти первой любви, он устраивает ужин с ней наедине.

«Я скоро убедился, что я не такой ребенок, как мог думать. Сердце мое открылось сладостному чувству, о существовании которого я и не подозревал. Нежный пыл разлился по всем моим жилам. Я пребывал в состоянии восторга, лишившего меня дара речи, я мог выражать его лишь нежными взглядами.

Французы говорят о любви-страсти – amour-passion – как о любви особого рода, к которой каждый стремится и надеется испытать ее хотя бы раз в жизни.

Мадемуазель Манон Леско, – так она назвала себя, – видимо, была очень довольна действием своих чар».

Мы еще не успели познакомиться с ними, а де Грие и Манон уже бегут из Амьена в Париж. Поскольку оба они почти дети, то не могут пожениться без согласия родителей, и им ничего не остается, как поселиться вместе и жить супружеской жизнью, «немало над тем не задумавшись». Де Грие заверяет, что был бы счастлив всю свою жизнь прожить с Манон, если бы она хранила ему верность. Но в том-то и беда, что добродетельный молодой человек благородного происхождения и воспитания влюбился в женщину, не чуждую всех пороков своего времени. Она испытывает истинную страсть, но не к кавалеру де Грие, а к удовольствиям, развлечениям и роскоши, что и приводит их на край гибели. Образ Манон внес во французскую литературу новую проблематику: она представляет собой тип la femme fatale – роковой женщины. За нею вслед придет Кармен, а потом и тип «дурной женщины». Такой ничего не стоит заманить в ловушку порядочного, но слабого мужчину, который гибнет в тенетах своей страсти.

Критерии добродетели, существовавшие в прошлом, утратили свою привлекательность. Когда у де Грие закончились деньги, Манон, не колеблясь, отдается во власть тех любовников, которые могут доставить ей удовольствия, и снова возвращается к нему, заверяя в своей любви, якобы страдая от угрызений совести, а он, по-прежнему влюбленный в нее, прощает. Прево, как и де Грие, не видит большого зла в том, чтобы мошенничать, играя в карты, для того чтобы обеспечить роскошную жизнь Манон, без которой он не мыслит себе жизни. Он оказывается замешанным в аферы, цель которых – вытянуть крупные суммы у богатых аристократов в обмен на благосклонность Манон, и они дважды попадают в тюрьму. Во второй раз Манон высылают в Америку, в Новый Орлеан, в компании с женщинами, не обремененными моралью, годными, как полагали, для того, чтобы заселять колонии. По-прежнему безумно влюбленный де Грие следует за ней.

Какие свойства характера или движения души героев могли бы служить им оправданием? Автор считает, что это страстная любовь. Снова и снова де Грие объясняет все свои проступки роковой любовью к Манон: «Я люблю ее со столь необоримой страстью, что она делает меня несчастнейшим из смертных». Так он оправдывает себя в собственных глазах. И хотя Манон дарит свое расположение другим, она клянется в вечной любви и к де Грие. Однажды она сказала ему, что ждет от него только верности сердца. Возможно, в душе Манон – добрая девушка, но она беспечна, непостоянна и безнравственна.

Трудно найти у Манон достоинства, пробудившие неугасимую любовь де Грие. Он приписывает ей трагические черты героини Расина Федры, но она больше напоминает лицемерную Селимену из «Мизантропа», хотя не обладает ни ее умом, ни общественным положением. Как понять, отчего же она имеет такую власть над де Грие?

Он называет ее неверной и ветреной женщиной, вероломной любовницей, обманщицей и лгуньей. Но несколько мгновений спустя де Грие, видя ее слезы, заключает ее в объятья, нежно целует и вымаливает у нее прошение. Он не может покинуть ее, даже отдавая себе отчет в ее корысти и коварстве. Он пытается уговорить самого себя: «Она грешит, сама того не ведая… она легкомысленна и безрассудна, но прямодушна и искренна». Только влюбленный может видеть ее такой. Своему отцу он признаётся: «Любовь – причина всех моих заблуждений, вы это знаете. Роковая страсть!.. Любовь сделала меня слишком нежным, слишком страстным, слишком преданным и, быть может, слишком предупредительным к желаниям моей обворожительной возлюбленной. Вот таковы мои преступления».

Де Грие не может покинуть Манон, даже отдавая себе отчет в ее корысти и коварстве.

Какие бы проступки он ни совершил, мы, по воле автора, должны верить, что де Грие свойственно врожденное великодушие. Его неизменные чувства к Манон, несмотря на все ее недостатки, свидетельствуют, по мнению автора, о его исключительных духовнх качествах. Нужно обладать стойкостью мученика, чтобы так покориться страстной любви, вплоть до самоуничижения и саморазрушения. Такая всепоглощающая любовь будет воспета в романе Жан-Жака Руссо «Новая Элоиза». Но прежде нам предстоит исследовать еще один оригинальный роман, вышедший в свет в 30-х годах XVIII века. В нем рассказывается о любовных приключениях и злоключениях жаждущего любви молодого человека.

«Заблуждения сердца и ума» (Les egarements du coeur et de lesprit), написанные Кребийоном-младшим, напоминают фабулу «Манон Леско». Герою романа Кребийона, как и кавалеру де Грие, семнадцать лет, он неопытен в светских интригах. Но на этом их сходство заканчивается, так как кавалер де Мелькур хочет соблазнить сорокалетнюю женщину, а потом влюбляется в свою ровесницу – красавицу Гортензию де Тевиль. Этот юный влюбленный быстро понимает, что ухаживание за женщинами требует времени, чревато ложью и ловушками, о которых он прежде даже не подозревал. Где же та самая истинная любовь, которая, как он слышал, была в старые времена, полна почтения, искренности и утонченности? Вместо этого он наблюдает любовные связи, которые поддерживают скорее ради преходящего удовольствия, чем ради непреходящей привязанности. Легкость, с которой представители обоих полов относятся к физической близости, поражает его:

«Достаточно было три раза сказать женщине, что она мила… С первого раза она верила, со второго – благодарила, а после третьего обычно следовала награда»6. Молодому человеку многое предстояло узнать о любви, а сам он мог предложить лишь свою приятную внешность и благородное имя. Мадам де Люрсе – опытная дама сорока с лишним лет, femme galante – галантная дама мадам де Сенанж и свободных нравов господин де Версак рады всему его научить. Они прививают ему интерес к любовным забавам в салонах, столовых, будуарах, каретах, парках и в опере, поскольку де Мелькур пытается постичь значение понятий «удовольствие, страсть, привязанность, любовь». В одно из последних изданий этой книги, выпущенное издательством Flammarion в 1985 году, включен «Словарь любовной лексики», состоящий из 100 статей и 1000 ссылок. Этого более чем достаточно, чтобы считать «Заблуждения сердца и ума» ироническим изображением любви la franaise – на французский манер.

«Достаточно было три раза сказать женщине, что она мила… С первого раза она верила, со второго – благодарила, а после третьего обычно следовала награда».

Не зная правил обольщения, де Мелькур попадает в неловкие или смешные ситуации. Он не понимает, что именно мужчина должен первым признаться в любви, как ни старается ему это дать понять мадам де Люрсе. Полулежа на софе, готовая к романтической сцене, она видит перед собой поклонника, переживающего самый ужасный момент в своей жизни. Он словно теряет дар речи – то ли от неловкости, то ли от неопытности. Единственные слова, которые он осмеливается вымолвить, относятся к вышиванию, которое она держит в руках. «“Эта работа поглощает все ваше внимание, сударыня”. По звучанию моего голоса она угадала, как я взволнован, и, по-прежнему не говоря ни слова, взглянула на меня исподлобья, как бы робея». Де Мелькуру еще не раз придется попадать в смешное положение, пока он не научится пользоваться сложившейся ситуацией. Во время своего «ученичества» он удивляется непостоянству тех чувств, которые связывают людей в светском обществе. Он не может понять закономерности этого непостоянства, оно напоминает ему картинки в калейдоскопе.

Особенностью общества времен Регентства было стремление к удовлетворению своих страстей, оно потворствовало склонностям к телесным наслаждениям, которым были привержены придворные и знатные люди этого века. Версак, имеющий большой опыт любовных приключений, советует де Мелькуру, забыв о чувствах, находить удовольствие в ощущениях. Версак учит де Мелькура различать «сердце» и «склонность». Сердце для него – слово из романа, а склонность он определяет как крепкую дружбу, доставляющую такое же наслаждение, как любовь, но без «глупых претензий и капризов». Конечно, доводы Версака производят неизгладимое впечатление на душу де Мелькура. В романе нашли отражение и неразрешимые противоречия, характерные для французского общества XVIII века. Чувства и переживания воспламеняют сердца в молодости и могут не оставлять человека на протяжении всей его жизни, пока он не потеряет к ним интерес. И вопреки невысокому мнению Версака о сердечных привязанностях, в обществе по-прежнему дорожили искренними чувствами и дружескими отношениями.

Полулежа на софе, готовая к романтической сцене, она видит перед собой поклонника, переживающего самый ужасный момент в своей жизни.

Чувственная любовь остается единственным оправданием того, что люди поддаются страсти. Мадам де Люрсе объясняет де Мелькуру, что если бы она была помоложе, то могла бы принять страсть за любовь, но теперь она может уступить мольбе влюбленного, не укоряя себя, только если уверена в том, что любима. Она говорит, что, когда женщина «убедилась в том, что истинно любима, ее сопротивлению приходит конец». Когда де Мелькур наконец добивается своего, ему кажется, что он чувствует к ней не только влечение. Он говорит: «Эти чувства волновали меня с такой силой, будто я и в самом деле их испытывал». Главное здесь – несовпадение между пережитым де Мелькуром чувственным наслаждением и жаждой истинной любви, которая не удовлетворяется только плотскими отношениями.

Хотя де Мелькур и не избавился от страсти к госпоже де Люрсе, автор предполагает, что у него впереди новые эротические приключения. Сквозь современность угадываются черты далекого будущего, где постаревший де Мелькур «комментирует» проделки, совершенные им в молодости. Как и «Манон Леско», роман «Заблуждения сердца и ума» написан в форме воспоминаний главного героя, повзрослевшего и поумневшего. Каким бы циничным ни стал он в старости, в нем еще не умерло ощущение первой, юной, наивной, неутоленной любви.

Когда женщина убедилась в том, что истинно любима, ее сопротивлению приходит конец.

Роман «Заблуждения сердца и ума» был первым фривольным романом во Франции. Кроме того, в нем уже угадываются признаки сентиментального романа, расцвет которого и в Англии, и во Франции приходится на XVIII век. Самыми популярными среди английских романов можно назвать «Памелу» (1740–1741) и «Клариссу» (1747–1748) Сэмюэла Ричардсона, которым подражали не только во Франции, копируя и содержание, и эпистолярную форму романа. Аббат Прево, живший в Англии, в 1751 году перевел «Клариссу» на французский язык, а Руссо использовал форму романа в письмах в своем нескончаемом сочинении «Юлия, или Новая Элоиза» (1757–1760).

Руссо показал французам чувствительность как способ мировосприятия, когда природу ставят выше культуры, чувства выше разума, а внезапно возникающую любовь выше любых ухищрений галантности. Он рисует картину идеальной любви Юлии, девушки из благородной семьи, и сраженного чувством к ней Сен-Пре, ее учителя, брак с которым неприемлем для ее семьи, поскольку он и не родовит, и не богат. В те времена эта история сделала Руссо одним из любимейших авторов для многочисленных читателей – старых и молодых, аристократов и буржуа, богачей и бедняков. С 1761 по 1800 год «Новая Элоиза» выдержала семьдесят два издания, а кто не мог купить книгу, брали ее напрокат в книжных магазинах по двенадцать су за полчаса. Роман Руссо стал лучшим сентиментальным повествованием о любви, о нем говорят как о предвестнике романтизма, который возникнет в Европе в начале XIX века.

Сегодня Руссо известен не только благодаря роману «Новая Элоиза», но и благодаря своей «Исповеди». Этот род автобиографических сочинений стал необыкновенно популярным в последние 250 лет. У Руссо есть еще одно важнейшее сочинение – педагогический трактат «Эмиль или О воспитании». Современные критики упрекают его за отношение к женщинам, которые, по мнению Руссо, созданы лишь для того, чтобы удовлетворять потребности мужчин и воспитывать детей.

«Новая Элоиза» – произведение многозначное, оно до сих пор вызывает к жизни разные интерпретации того, как должны строиться отношения между мужчинами и женщинами. Сравнивая роман Руссо с «Опасными связями» Лакло, мы можем увидеть разные грани любви, как ее понимали в XVIII столетии: одна из них освящена чувством, а другая извращена светом.

Среди писем, сохранившихся со времени, когда я училась в колледже Уэллсли, есть одно, которое я получила на втором курсе.

Оно написано 29 октября 1951 моим будущим мужем Ирвином Яломом, он в то время готовился поступать в медицинскую школу в Вашингтоне. От Бостона до Вашингтона можно было добраться на поезде часов за восемь. Поэтому мы с Ирвином, влюбленные друг в друга со средней школы, виделись только по выходным или во время летних каникул. В тот воскресный вечер осенью 1951 года, когда я читала «Новую Элоизу», готовясь к лекции по французскому романтизму, мне захотелось перевести для Ирвина один абзац из писем Сен-Пре Юлии, который, как мне казалось тогда, подходил и к нашей ситуации:

«Если я радуюсь, то не могу радоваться в одиночестве, и я призываю тебя разделить со мной эту радость. О, если бы ты знала, как мучительно мне в разлуке с тобой, ты наверняка не захотела поменяться со мной местами. Вообрази, вообрази, Юлия, сколько лет уже потеряны для наслаждения. Вообрази, что они уже никогда не вернутся. А наша жизнь в будущем, когда пламя нашего первого чувства утихнет с возрастом, никогда не будет похожей на нашу сегодняшнюю жизнь».

Когда женщина убедилась в том, что истинно любима, ее сопротивлению приходит конец.

Не стану сравнивать свой перевод с оригиналом, чтобы увидеть, как я перевела бы этот пассаж сегодня. Мне важно, что слова Руссо передавали как бы мои собственные чувства. На протяжении двух веков Руссо очаровывал своих читателей, и я была одной из тех женщин, для кого Юлия и Сен-Пре – родственные души. Как и они, я испытывала настойчивое желание разделить свою радость с родной для меня душой и страдала от осознания того, что наши лучшие годы проходят врозь. Такова сила юношеской любви, стремящейся удовлетворить свои желания, не откладывая их реализацию «в долгий ящик».

Почему «Новая Элоиза» имела такой успех? Почему преданными почитателями романа стали в основном женщины? Руссо задел самые тонкие струны души, показав, что истинная любовь всегда искренна и благородна. Ему удалось заразить пресыщенное общество своих современников собственной верой в чистоту любовного чувства. Особенно его видение любви очаровывало женщин, потому что оно утверждало «права сердца». Руссо считал самовыражение естественным и необходимым свойством человеческой души, требующей пылких объяснений в любви, слез радости и негодования.

Сначала скажем несколько слов о названии романа. Вспомним о бедной Элоизе, о которой мы рассказали в прологе к этой книге. Образованным людям того времени было понятно напоминание о любви Элоизы и Абеляра. Существует и современная интерпретация этой истории: книга Жана Герриши Belard et Louise – «Беляр и Луиза» (2010). В ней говорится об университетском профессоре и его студентке, переживших такой же «солнечный удар» взаимной любви, как и их далекие «литературные предки». Сен-Пре в одном из первых писем к Юлии признаётся, что чувствует себя так же, как и Абеляр, но не считает себя «подлым совратителем», поскольку думает, что его любовь истинна и вечна.

«Мне всегда было жаль Элоизу. Ее душа была создана для любви, в Абеляре же я видел только ничтожное создание, заслуживающее своей участи и не имеющего ничего общего ни с любовью, ни с добродетелью»7.

Сен-Пре гордится тем, что его чувство не походит на чувство Абеляра, пока они с Юлией не пересекли черты, отделяющей добродетель от порока, ибо они еще не утолили своей страсти. Но вскоре и они становятся рабами своего чувства. Юлия пишет своей кузине и наперснице Кларе, что она «обесчещена» по вине «этого жестокого человека» Сен-Пре, что «порок разъел ее душу», обвиняет она в этом и себя:

«Не понимая, что делаю, я выбираю собственную погибель. Я забыла обо всем, кроме любви. Итак, один неосторожный поступок, и я обесчещена навеки. Я пала в такую пропасть стыда, откуда девушке уже не подняться, и если я еще жива, то только для того, чтобы познать еще большее отчаяние» [часть I, письмо XXIX].

Возможно, современному читателю трудно понять всю глубину страданий несчастной девушки. Сейчас незамужнюю женщину не считают погибшей, если она вступает в близкие отношения с мужчиной. Не только Франция, но и вся Европа фактически признаёт нормой внебрачные отношения, даже если они не основаны на всепоглощающей любви. Но в XVIII столетии все обстояло иначе, вплоть до конца XX века. Тема «падшей женщины» будет одной из самых животрепещущих на протяжении всего XX века, по крайней мере до конца Второй мировой войны, когда такие отношения станут настолько распространены, что их уже нельзя будет считать неприемлемыми для общества. Способны ли мы сопереживать литературным персонажам, которые так строго судят о добродетели и пороке? Ведь Руссо и в самом деле считал, что добродетель женщины неразрывно связана с ее целомудрием. Однако, используя «нравственный лексикон», принятый в его время, он вкладывал в него иное, новое значение.

Добродетель как для мужчин, так и для женщин, – свойство личности. Добродетельный человек был носителем возвышенной чувствительности, которая делала его более сострадательным, чем те люди, которые лишены этого свойства души. Добродетель стала синонимом чувствительности: нужно было уметь чувствовать, следовательно, страдать, сопереживая несчастьям других. Только тот, кто пережил страдания, способен был сострадать. Чувствительность была непременным условием страдания, а сострадание – началом благотворительности. Как и во всем творчестве Руссо, главная идея состоит в том, чтобы жить нравственно, а для этого душевные порывы нужно поверять разумом.

Кроме того, добродетель подразумевала чувство благоговения перед силами природы и отказ от общественных институтов, искажающих естественную природу человека. Как и сам Руссо, который был приверженцем простых нарядов и простоты деревенских нравов, Сен-Пре ради простоты и искренности отношений отказывается от салонных острот и заученных фраз, присущих культуре высшего света. Все персонажи «Новой Элоизы», за исключением отца Юлии, являют собой пример высокой добродетели. На фоне буколических пейзажей, вдали от разрушительного влияния больших городов, они хотят построить идеальное общество благородных душ и справедливых общественных отношений.

Фабула «Новой Элоизы» может показаться бедноватой для романа. Современному читателю, вероятно, будет недоставать напряженности в развитии действия и побочных сюжетных линий, обилие которых в современной литературе совершенно лишает интереса основное повествование. Роман Руссо – очень длинный, а иногда и откровенно скучный. «Новую Элоизу» современный читатель может принять только благодаря ее восторженному стилю. Трудно не поддаться обаянию ее поэтичного языка.

Только тот, кто пережил страдания, способен был сострадать. Чувствительность была непременным условием страдания, а сострадание – началом благотворительности.

Вот что говорит Сен-Пре, получив письмо от Юлии:

«Я теряю рассудок, бредовые мысли постоянно кружатся в моей голове, я охвачен всепоглощающим огнем, кровь закипает во мне и переливается через край, я дрожу от возбуждения. Мне кажется, будто я вижу тебя, прикасаюсь к тебе, прижимаю к своей груди… обожаемая моя, очаровательная, источник наслаждения и сладострастия! Глядя на тебя, как не узнать в тебе ангела-хранителя, созданного для блаженных душ?..» [часть II, письмо XVI].

А вот что пишет Сен-Пре Юлии, получив от нее в подарок портрет:

«О, моя Юлия!..маска сорвана… я вижу тебя, вижу твои божественные черты! Прежде всего, им воздают должное мое сердце и мои губы; я преклоняю колени…. обожаемая прелестница, снова в глазах моих загорается восхищение…Вместе с мукой твой портрет напоминает мне о временах, которые больше никогда не вернутся! Глядя на него, я воображаю, что снова вижу тебя; воображаю, что вновь переживаю те сладостные мгновения, память о которых теперь делает мою жизнь несчастной…О, боги! Какое очарование страсти испытывают мои жадные глаза, когда я смотрю на этот нежданный подарок!» [часть II, XXII].

«Я теряю рассудок, бредовые мысли постоянно кружатся в моей голове, я охвачен всепоглощающим огнем, кровь закипает во мне и переливается через край, я дрожу от возбуждения».

Какой поток восторженных слов вырывается из-под пера Сен-Пре, когда он описывает свои чувства к несравненной Юлии, его ученице, другу, любовнице, предмету вечной любви! Может ли она устоять под таким натиском искренних чувств?

«Ну, будет, будет. Друг мой, вы победили. Мне не выдержать такой любви, мои силы сопротивления иссякли.

Да, мой нежный и великодушный возлюбленный, твоя Юлия будет твоей навсегда, она будет любить тебя вечно. Я должна, я хочу, я обязана тебя любить. Я отдаюсь власти, данной тебе любовью; и больше никто никогда не отнимет ее у тебя» [часть III, письмо XV].

Сен-Пре, пусть и ненадолго, воспрянул духом:

«Мы родились заново, моя Юлия! Наши сердца снова забились искренним чувством. Природа оберегает наше существование, а любовь возвращает к жизни. Можешь ли ты сомневаться в этом? Смеешь ли ты думать, что можешь вырвать из моей груди свое сердце? Нет, мне известно лучше, чем тебе, что Любовь вместе с Небесами создали его для меня. Я чувствую, как наши сердца сливаются в едином бытии, с которым расстанутся только тогда, когда придет смерть» [часть III, письмо XVI].

Если вы привыкли к более сдержанным речам, трудно понять и принять такое выражение чувств, такой любовный порыв. Сегодня, во времена частой смены партнеров и разводов, все мы рискуем пресытиться игрой чувств, как французские аристократы. Актуально ли в наши дни понятие вечной любви? Актуально, коль невесты и женихи по-прежнему клянутся вечно любить друг друга, даже если потом им и придется нарушить свои клятвы. Кто не дорожит верой в родственную душу? Кто не стремится найти того, кого мог бы сам полюбить, и не надеется на взаимную любовь? Если в нас еще теплится надежда, то это и благодаря La Nouvelle Hlose , которая напоминает нам, что значило искреннее чувство во времена, когда воображением французов владел «божественный союз добродетели, любви и природы» [часть I, письмо XXI].

«Друг мой, вы победили. Мне не выдержать такой любви, мои силы сопротивления иссякли».

Любовный роман Юлии и Сен-Пре, каким бы страстным он ни был, всего лишь половина истории. Вторая часть романа посвящена вынужденному браку Юлии с господином де Вольмаром и их семейной жизни. Юлии и Сен-Пре не суждено было пойти под венец. Но, выйдя замуж за мужчину вдвое старше себя, она не чувствует себя несчастной. Совсем наоборот! Юлия осознаёт, что жизнь с мудрым мужем и двумя сыновьями может принести удовлетворение, хотя в ней и нет места страстной любви. Оказывается, любовь иного рода, любовь, основанная на дружбе, крепче и надежнее страстной любви. Вольмар – прямая противоположность стереотипу ревнивого мужа, он так безгранично доверяет Юлии, что даже позволяет ей принимать Сен-Пре. И Сен-Пре с удовольствием останавливается в их загородном доме. Кузина Юлии Клара дополняет эту идиллию, где все стремятся к добродетельной жизни в гармонии с природой.

Как мы должны воспринять такое неожиданное развитие событий? Как связать вторую часть книги с первой? Может быть, Руссо разуверился в том, что в пылкости чувств можно найти источник добродетели и блаженства? Чтобы ответить на эти вопросы, которые ставит перед нами роман объемом в 1000 страниц, придется написать целую книгу, по меньшей мере в половину его длины, и, сказать по правде, много таких сочинений уже написано. Мой совет – все-таки прочитать «Новую Элоизу» полностью. Может быть, тогда вы сможете понять, только ли литературное любопытство или романтические порывы и прагматические решения движут теми, кто живет рядом с вами в XXI веке.

Любовь иного рода, любовь, основанная на дружбе, крепче и надежнее страстной любви.

В сентябре 2010 года, когда я летела в Париж, я прочитала в газете, что «Опасные связи» все еще включены в список обязательной литературы выпускного класса в лицее. Пожалуй, это единственное отличие в воспитании французов. Не могу представить себе, чтобы в какой-нибудь средней школе в другой стране ученику выпускного класса позволили читать книгу вроде «Опасных связей» и тем паче потребовали этого от него. Разные общественные организации, призванные наблюдать за нравственным воспитанием молодежи, разразились бы таким криком, что все предыдущие протестные выступления показались бы шепотом. Однако во Франции никому не приходит в голову отказаться от чтения собственной классики только потому, что это может кому-нибудь не понравиться. Когда я читаю этот роман своим студентам старше двадцати лет, мне все же кажется, будто я держу в руках самую разрушительную из всех прочитанных мною книг. Из нее я узнала, что сексуальная извращенность может быть не лишена привлекательности. Как бы ни осуждала я главных героев – Вальмона и мадам де Мертей, – они околдовали меня. И, должна признаться, их интриги волновали меня, проникая даже в мои сны. Между прочим, к тому времени я была уже замужней женщиной, имела детей и умела не поддаваться на эротические провокации подобного рода.

Я не знаю никого, кто, читая ее, не испытывал бы возбуждения. Поскольку маркиза де Мертей и виконт де Вальмон замышляют заговор с целью совращения, книга с самого первого выхода в свет в 1782 году, а позднее и ее французские и американские экранизации имели succs de scandale – скандальный успех. В романе «Опасные связи» Сесилия де Воланж и ее учитель музыки, кавалер де Дансени, пылко переживают радости первой любви. По примеру Юлии и Сен-Пре, в тщательно скрываемой переписке они обмениваются робкими признаниями и возвышенными чувствами. Их стремление друг к другу не имеет ничего общего с теми нормами морали, которые приняты в обществе. Семья Сесилии отвергает его так же, как семья Юлии отвергла Сен-Пре, хотя между ними нет сословной разницы. Если бы это был сентиментальный роман в духе «Памелы» Ричардсона, в конце восторжествовала бы истинная любовь. Но Лакло покушается на самые основы сентиментального романа, он «выворачивает наизнанку» любое чувство, священное для автора «Новой Элоизы», и показывает, как быстро влюбленные изменяют своим идеалам, если их сбивают с пути опытные соблазнители.

Я держу в руках самую разрушительную из всех прочитанных мною книг. «Опасные связи», возможно, самая гадкая эротическая книга из всех написанных людьми книг.

Маркиза де Мертей и ее бывший любовник виконт де Вальмон чрезвычайно привлекательны и дьявольски умны и при этом прагматично порочны. Они представляют собой странный отголосок монархической Франции, эдакое «послевкусие» прежней салонной жизни. Они признают только удовольствия, порхая от одного любовника к другому, мало заботясь о тех, кого оставляют позади. Их самолюбие не страдает от того, что они оставляют других людей несчастными. Вальмон даже может хвастаться в обществе своими победами, а вот маркизе де Мертей приходится свои приключения скрывать. Хоть она и вдова, она должна притворяться целомудренной, чтобы быть принятой в светском обществе. Чем больше женщин открыто соблазнит Вальмон, тем больш он возвысится в глазах общества. Такая разница в общественном мнении по отношению к мужчинам и женщинам была типична для того времени.

В начале романа мы видим бывших любовников, маркизу де Мертей и виконта де Вальмон, которые сохранили дружеские отношения. У них общее жизненное кредо: они желают удовлетворять свои эротические аппетиты, затевая удачные интриги, но никогда не влюбляясь всерьез. Оба они смотрят на любовные интриги как на завоевания. Даже их речь пестрит выражениями, почерпнутыми из военного лексикона: они всегда должны быть в числе тех, кому предстоит принимать решение, когда нападать, когда отступать или требовать реванша. Желание мадам де Мертей отомстить бывшему любовнику и приводит в действие пружину развития сюжета. Она предлагает виконту соблазнить юную Сесилию, которая по решению своей семьи должна стать женой графа де Жеркура, одного из бывших любовников маркизы. Жеркур оставил мадам де Мертей ради другой любовницы, и она не успокоится до тех пор, пока не совратит его невесту.

Как быстро влюбленные изменяют своим идеалам, если их сбивают с пути опытные соблазнители.

Но у Вальмона – свой коварный план. Когда маркиза предлагает ему соблазнить Сесилию, он ухаживает за мадам де Турвель, женой провинциального дворянина, известной своим целомудрием. Своей скандальной репутацией Вальмон обязан многочисленным победам над дамами из хорошего общества, и теперь он тоже не намерен терпеть поражение. Красавец с громким именем и состоянием, он представляет собой образ безнравственного соблазнителя. Три женских персонажа в романе воплощают в себе различные стороны женственности. Сесилия – чувственная невинная девушка, которую нетрудно обмануть. Мадам де Турвель, подавляющая в себе сентиментальность, тоже простодушна и чиста. Мадам де Мертей, как она говорит Вальмону, создана «для того, чтобы мстить за свой пол и порабощать ваш»8.

В сравнении с возвышенно добродетельными персонажами «Новой Элоизы» главные герои «Опасных связей» либо представляют собой носителей и распространителей порока, либо становятся его жертвами. Вальмон и маркиза де Мертей – хитроумны и жестоки, особенно женщина. Сесилия, кавалер Дансени и мадам де Турвель – доверчивы и наивны. Их удел – смерть или монашество, болезни и увечья. Прочитайте эту книгу, и ваше сердце исполнится сочувствием к поруганной невинности и ярости к совратителям.

Да, не могу отрицать, что «Опасные связи» захватывают гораздо сильнее, чем «Новая Элоиза». Как и в «Божественной комедии» Данте, где Ад описан ярче, чем Рай, зло в изображении Лакло обладает притягательной силой. Кроме того, разработанный еще Ричардсоном и Руссо эпистолярный стиль служит замечательным средством изображения тех искушений, которые замышляют для невинных героев маркиза де Мертей и Вальмон. Ни одно слово не было сказано напрасно. Каждый шаг просчитывается с удивительной точностью. Какая бы добродетель ни хранила первую любовь Сесилии и Дансени, какие бы нежные чувства ни согревали мадам де Турвель, даже знаки внимания к ней Вальмона, все будет уничтожено любовным безумством. Современник Лакло писатель Никола Шамфор лаконично выразил этот аспект галантности в одной из своих знаменитых эпиграмм: «Любовь в том виде, в каком она принята в свете, всего лишь соприкосновение двух эпидермисов».

Как и в «Божественной комедии» Данте, где Ад описан ярче, чем Рай, зло в изображении Лакло обладает притягательной силой.

И все-таки, читая «Опасные связи», мы находим в них зарождение чувства любви Вальмона к мадам де Турвель и даже отголосок искреннего чувства маркизы де Мертей к Вальмону. Ирония заключается в том, что эта нежная любовь, овладевающая их душой и телом, не осмеливается заявить о себе. Мадам де Мертей замечает истинную любовь Вальмона к мадам де Турвель и, движимая ревностью, вынуждает его подтвердить свою репутацию хладнокровного соблазнителя. Поэтому истинная любовь, даже если она способна прорасти во враждебной среде, оказывается поруганной и раздавленной.

Схематично можно представить период после смерти Людовика XIV в 1715 году и до конца века следующим образом. Французы внешне разделили любовные отношения на холодную безнравственную салонную игру и естественную чувственность невинных душ. В первом случае мы имеем дело с аморальным аспектом галантности, в который вовлекались все слои общества, от дворянства до низших сословий, и женщины, и мужчины. Сочинения Прево, Кребийона-младшего и Лакло свидетельствуют о том, что разъедающая нравы «галантность» действительно была характерна для монархической Франции. Во второй разновидности любви главным было чувство: нежность, страсть, восторженное желание видеть предмет своего обожания – вот отличительные черты истинной любви. С появлением романов Руссо идеи сентиментализма овладели умами всей читающей публики, начиная с аристократии и буржуазии и заканчивая самыми бедными слоями общества. Адвокаты и управляющие, жены торговцев и врачи, незамужние гувернантки и продавщицы – все открыто признавались в своей преданности истинной чувственной любви.

Истинная любовь, даже если она способна прорасти во враждебной среде, оказывается поруганной и раздавленной.

Эти четыре романа отражали любовные традиции дореволюционной Франции. Более того, они учили по-новому чувствовать, формировали новые модели поведения в обществе и самовыражения. Сколько мужчин читали и перечитывали те страницы, где Версак рассуждает о том, как можно соблазнить побольше женщин, сохраняя при этом репутацию благородного человека? Сколько родителей предостерегали своих детей, советуя им прочесть «Манон Леско» и «Опасные связи»? Сколько мужчин и женщин вслед за Сен-Пре и Юлией превратили свою жизнь в эпистолярный роман? К примеру, Жюли де Леспинас стала таким удивительным образцом симбиоза вымысла и жизни.

Глава пятая

, из которой читатель узнает о судьбе Жюли де Леспинас – непревзойденной любовницы, чья невероятная биография по сей день может поразить самого изощренного романиста. Не обладая сколько-нибудь выдающейся внешностью, денежным состоянием или благородным происхождением, Жюли стала музой французских энциклопедистов, умудряясь при этом кружить головы одновременно трем мужчинам, в том числе знаменитому философу и математику Д\'Аламберу. Читатель увидит, как в одной женщине уживались одновременно три вида любви – уважение к возлюбленному Д\'Аламберу, романтическое обожание маркиза де Мора и маниакальная страсть к галантному великосветскому щеголю де Гиберу. Жизнь Жюли де Леспинас служит примером тому, как даже в эпоху Рацио – время господства идей Декарта и возвеличивания Разума – возможна безудержная страсть, не поддающаяся логике и расчету.

Любовные письма: Жюли де Леспинас

Я постоянно получала по два письма в день из Фонтенбло… у него была только одна забота и только одно удовольствие: ему хотелось жить в моих мыслях, заполнять всю мою жизнь.

Жюли де Леспинас, письмо CXLI, 17751

Жюли де Леспинас воспринимала себя как героиню романа. События ее жизни казались ей более фантастическими, чем те, о которых рассказывали сочинения Сэмюэла Ричардсона или аббата Прево. Хотя она никогда не писала мемуаров для публики, сотни оставшихся после нее писем читаются, словно захватывающий эпистолярный роман.

Хватит ли у вас смелости объясниться в любви в письме? Удастся ли вам скрыть свою переписку от нескромных глаз? Как вынести молчание, связанное с болезнью, или дальним путешествием, или просто с тем, что письмо затерялось?

В ту эпоху письма были основным средством коммуникации, связывающим людей, живущих в разных городах, в разных странах Европы и за океаном. Для наших предков письма были тем, чем в начале XX века стал телефон, а в наши дни – переписка по электронной почте, SMS-сообщения и блоги. Люди регулярно поддерживали связь друг с другом, случалось, что они писали раз в неделю, раз в две недели или каждый день, и эти письма не были похожи на короткие телеграфные послания. Они были написаны хорошим слогом, были длинными, описывали переживания и наблюдения писавшего, как и его чувства, которые, возможно, было бы затруднительно выразить при личном общении. Члены парижского кружка Жюли, в который входили многие известные личности того времени, часто писали письма так, чтобы можно было прочесть их вслух другим людям, или переписать и дать почитать друзьям, или сохранить для потомков.

Любовные письма – это особая переписка. Хватит ли у вас смелости объясниться в любви в письме? Ответит ли она, даст ли хоть каплю надежды? Удастся ли вам скрыть свою переписку от нескромных глаз? Как вынести молчание, связанное с болезнью, или дальним путешествием, или просто с тем, что письмо затерялось? О чем она подумает, если письма станут приходить реже, чем прежде? А если у нее появится другой поклонник, вступит ли она с ним в переписку так же, как и с вами? Любовными письмами дорожили, их читали и перечитывали вновь и вновь, пока сохранялось чувство, возвращались к ним и в старости, когда пламя страсти уже угаснет. Если любовные отношения не перерастали в привязанность на всю жизнь, было принято возвращать письма автору. Умирая, люди оставляли любовные письма, спрятанные в шкатулках или бюро, они делали распоряжения в завещаниях, согласно которым письма следовало уничтожить после их кончины. Несмотря на то что большая часть любовных писем Жюли была действительно сожжена сразу же после ее смерти, некоторые из них каким-то образом сохранились, к примеру, 180 писем, написанных ею графу де Гиберу, которые служат свидетельством невероятной истории ее любви2.

На протяжении двенадцати лет «сливки» французской литературы, науки и искусства почти ежедневно, с пяти до девяти вечера, стекались в ее апартаменты единственно для того, чтобы насладиться беседой.

Жюли де Леспинас умерла в 1776 году в возрасте сорока четырех лет. Она была музой энциклопедистов: Д’Аламбера, Кондорсе, Дидро и многих других знаменитостей, бывших завсегдатаями ее гостеприимного салона. На протяжении двенадцати лет «сливки» французской литературы, науки и искусства почти ежедневно, с пяти до девяти вечера, стекались в ее апартаменты единственно для того, чтобы насладиться беседой. Ее кончину оплакивали деятели эпохи Просвещения по всей Западной Европе, от Парижа до Пруссии. Жан Ле Рон Д’Аламбер получил соболезнования от Фридриха II, а через несколько недель после смерти Жюли написал ей два невероятно трогательных любовных письма.

Кем был Д’Аламбер и почему он писал Жюли после ее смерти? Д’Аламбер был известным математиком и философом, соратником Дидро, помогавшим ему работать над Энциклопедией – гигантским трудом, охватывающим разные стороны знаний, доступных людям в XVIII столетии. В возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет Д’Аламбер написал множество трактатов, благодаря чему был причислен к величайшим мыслителям эпохи Просвещения наряду с Фонтенелем, Монтескье, Бюффоном, Дидро и Руссо. Когда ему было под сорок, он влюбился в Жюли де Леспинас, она была на пятнадцать лет моложе него. В течение двенадцати лет, с 1764 по 1776 год, их совместная жизнь была темой для пересудов в обществе. Чтобы соблюсти приличия, они жили на разных квартирах, но в одном и том же здании, хотя никто не сомневался в том, что они любовники. Вероятно, так оно и было, но лишь некоторое время. Но какой бы на самом деле ни была природа их отношений, Д’Аламбер никогда не переставал любить ее и относиться к ней как к единственной даме своего сердца.

За годы, прожитые вместе с Д’Аламбером, у нее сложились отношения еще с двумя любовниками.

Жюли вскоре наскучила любовь преданного ей мужчины, хотя она вполне отдавала себе отчет в его исключительности. За годы, прожитые вместе с Д’Аламбером, у нее сложились отношения еще с двумя любовниками. Так или иначе, ей удалось скрыть от Д’Аламбера, до какой степени глубокой была ее страсть к испанцу маркизу де Мора. Точно так же ему не довелось узнать истинной природы отношений Жюли и ее последнего любовника, француза графа де Гибера.

В письмах Жюли к Гиберу, опубликованных его вдовой в начале XIX столетия после того, как все главные герои ушли в мир иной, перед нами раскрывается образ женщины, гордившейся тем, что ею управляет страсть. Жюли написала о себе, что ей «повезло любить и быть любимой», что если бы она могла начать свою жизнь сначала, то посвятила бы себя только «любви и страданию, раю и аду». Она не желала жить в атмосфере умеренности, в которой живут «все болваны и все сухари» [Письмо ХС1Х]. Возможно, что ее кредо в какой-то степени отражает ментальность поколения, попавшего под обаяние другой прекрасной Юлии – возлюбленной Сен-Пре из «Новой Элоизы» Руссо.

А что же Д’Аламбер? Как ему приходилось общаться с таким созданием? Как пережил он ее кончину? В первом из двух писем, написанных Д’Аламбером Жюли после ее смерти, он изливает душу той, которая уже не может его слышать. Это одно из самых необычных любовных писем в истории. В нем любовник откровенно говорит о своей огромной потере, о том, что он чувствует себя обманутым, потому что понял только сейчас, когда ее уже нет на свете, что обожаемая им женщина безумно любила другого. Жюли попросила Д’Аламбера, которому всецело доверяла, сжечь ее бумаги, среди которых были и любовные письма от маркиза де Мора, и ее воспоминания об их любовной связи.

В первом из двух писем, написанных Д’Аламбером Жюли после ее смерти, он изливает душу той, которая уже не может его слышать. Это одно из самых необычных любовных писем в истории.

Первые слова, обращенные к Жюли, передают состояние крайнего отчаяния, в котором находился Д’Аламбер. Он чувствует себя покинутым, ужасно одиноким и безутешным:

«О, ты, которая уже не слышит меня, ты, кого я любил с такой нежностью и постоянством, ты, которая, как я думал, любила меня короткое мгновенье, ты, кого я предпочел всем другим, ты, которая могла бы заменить мне всех остальных, если бы только пожелала, увы! Если ты еще можешь чувствовать что-то в том жилище вечного покоя, о котором так долго тосковала и которое скоро станет и моим, посмотри, как я несчастен, посмотри на мои слезы, посмотри, как одинока моя душа, какую ужасную пустоту ты посеяла в моем сердце, и как безжалостно ты оставила меня!»

Еще несколько страниц Д’Аламбер написал с той же тоской неутоленной страсти, а потом обращается к другой причине своей скорби: ее любовнику

«Жестокая и несчастная подруга! Кажется, будто, заставив меня исполнить свое последнее желание, ты хотела причинить мне еще большую боль. Зачем исполнение этих обязанностей открыло мне то, чего я не должен был узнать никогда и о чем предпочел бы не подозревать? Зачем приказала ты мне сжечь ту злосчастную рукопись, не читая ее, ту, что я счел себя вправе прочитать, поскольку не ожидал найти в ней источника новой печали, и из которой я узнал, что по крайней мере последние восемь лет уже не был первым в твоем сердце вопреки всем твоим заверениям, которые ты так часто повторяла мне?

«Посмотри, как я несчастен, посмотри на мои слезы, посмотри, как одинока моя душа, какую ужасную пустоту ты посеяла в моем сердце».

Кто после этого горестного чтения может сказать, что на протяжении еще восьми или десяти лет, когда я, как мне думалось, был любим тобой, ты не предавала моей нежной любви? Могу ли я не сомневаться, когда вижу, разбирая эти бесчисленные письма, которые ты приказала мне сжечь, что ты не сохранила ни одного письма от меня?»

Есть что-то трогательное в том, как Д’Аламбер переживает свою утрату и ее предательство. Тот факт, что Жюли сохранила множество писем от де Мора и ни одного от него самого, ранит его до глубины души. Он испытывает настоящую боль. Этот мужчина совершенно раздавлен потерей и лицемерием любимой женщины. События реальной жизни кажутся пародией на сентиментальный роман, а в чем-то даже превосходят его.

Во втором письме Жюли, написанном через шесть недель после первого, Д’Аламбер пишет о том, как он приходит на ее могилу. Он уже почти простил ее. Он вспоминает:

«Ты, которая больше не любит меня, это правда, ведь ты уже сбросила с себя бремя жизни! Но когда-то ты любила меня… ты любила меня хотя бы недолго, а теперь меня не любит никто и никогда не полюбит. Увы! Почему от тебя не должно остаться ничего, кроме тлена и праха? Позволь мне по крайней мере верить, что твой прах, каким бы холодным он ни был, больше сочувствует моим слезам, чем все окружающие меня ледяные сердца».

Жюли была великой любовью Д’Аламбера, и он уже не надеется полюбить снова. Невозможно читать эти письма, не ощущая мучительного страдания немолодого уже философа, так и не избавившегося от привязанности к своей любовнице, которую не мог никем заменить. Он так и прожил последние семь лет своей жизни, в печали о ее смерти и в воспоминаниях о ее любви.

Настоящей матерью Жюли была графиня Жюли-Клод д’Альбон, родившаяся в одной из самых прославленных семей, благородные корни которой уходят в глубину Средних веков. Кто был ее отцом? Трудно сказать.

Теперь я хочу вернуться к началу жизни Жюли. Вы вскоре поймете, что она невероятнее всякого вымысла. Записи в церковных книгах о крещении Жюли были сделаны 10 ноября 1732 года в Лионе. Из них следует, что ее родителями были Клод Леспинас и Жюли Наварр. Этих людей якобы никогда не было на свете, а настоящей матерью Жюли была графиня Жюли-Клод д’Альбон, родившаяся в одной из самых прославленных семей, благородные корни которой уходят в глубину Средних веков. Кто был отцом девочки? Трудно сказать. Как и у многих героинь английских романов, судьба отца Жюли не известна. Он должен был бы появиться в ее жизни, чтобы забрать дочь и дать ей достойное воспитание. Но этого не случилось, и тайна отца всю жизнь не давала покоя Жюли. В одном можно не сомневаться: это не был законный супруг ее матери Клод д’Альбон, кузен, за которого Жюли-Клод вышла замуж в шестнадцать лет и от которого у нее были дети, двое из которых выжили, сын и дочь. Вскоре после рождения ее сына в 1724 году она официально разошлась с мужем.

Графиня осталась жить в деревенском поместье с двумя детьми, и в это время у нее появился любовник. В 1731 году она родила сына, ему дали имя Илэр, в его свидетельстве о крещении так же, как в свидетельстве о крещении ее дочери, нашей Жюли, родившейся год спустя, стоят фальшивые имена родителей. Под вымышленным именем Илэра отослали подальше, он вырос в монастыре, но Жюли воспитывалась дома вместе с законнорожденными детьми своей матери. Никто и никогда публично не признал связи между матерью и дочерью, никто и никогда публично не раскрыл имени отца Жюли. Она росла в атмосфере тайны и была внебрачным ребенком, находясь под крылом матери, которая не могла признать свою родную дочь.

Когда она стала взрослой, в письмах к графу де Гиберу она писала: «Героиням романов нечего сказать о своем воспитании: мое же, по причине его странности, заслуживает того, чтобы о нем рассказать» [письмо XLVI]. Действительно, у нее было необычное детство, от последствий которого Жюли так и не смогла до конца оправиться всю свою жизнь. Ее наперсник и последний любовник Гибер писал сразу после ее смерти: «Много раз рассказывала она мне о своем раннем детстве. Все, что можно увидеть в театре или прочитать в романах, по сравнению с этим слабо и неинтересно». Оба они, Жюли и Гибер, видели в романах и театральных пьесах лишь подходящие ссылки на богатую событиями историю жизни Жюли.

Она росла в атмосфере тайны и была внебрачным ребенком, находясь под крылом матери, которая не могла признать свою родную дочь.

Впоследствии эта история стала еще невероятнее. В 1739 году, когда Жюли было семь лет, в поместье заглянул один удалой офицер, бывший дальним родственником хозяйки. В сорок лет Гаспар де Виши был все еще привлекательным мужчиной, и ему удалось покорить сердце Дианы, единоутробной сестры Жюли, которой было двадцать четыре года. Ничего необычного в этом нет, кроме того, что… Гаспар, видимо, когда-то был любовником Жюли-Клод и отцом двух ее незаконнорожденных детей, Илэра и Жюли! Должно быть, графине мучительно было видеть Гаспара, когда он ухаживал за ее дочерью. Однако все приличия были соблюдены (французы в этом большие специалисты!), и свадьба состоялась. Диана переехала в замок супруга, оставив свою мать и Жюли, которая теперь стала не только непризнанной единоутробной сестрой Дианы, но и ее непризнанной падчерицей. Знала ли об этом Диана, когда выходила замуж? В атмосфере полуправды, царившей в семействе д’Альбон, не исключено, что у нее были некие подозрения, которым со временем суждено было подтвердиться.

Через девять лет графиня Жюли-Клод д’Альбон умерла, и ее шестнадцатилетняя дочь Жюли осталась в доме на милость Гаспара и Дианы, у которых было уже двое своих детей. Попробуйте представить, кем они приходятся Жюли! Незадолго до смерти мать оставила для Жюли немного денег в маленьком бюро, но они, в конце концов, попали в карман законного сына графини. Правда, была еще пенсия в триста ливров на ее содержание и образование – жалкие крохи по сравнению с состоянием семьи. Шестнадцатилетняя Жюли вряд ли могла бы прожить одна, поэтому она осталась с Гаспаром, Дианой и их двумя детьми в качестве бедной родственницы – полугувернантки, полувоспитательницы, полуслужанки…

Гаспар де Виши покорил сердце Дианы, единоутробной сестры Жюли. Ничего необычного в этом нет, кроме того, что… когда-то он был любовником матери Жюли и, вероятно, являлся ее отцом.

Но благодаря воспитанию, которое она получила в доме своей матери, где изучала классических французских писателей – Расина и Лафонтена, – училась читать по-английски и по-итальянски, она смогла продолжить свое образование, как будто основательно готовилась к тому дню, когда станет принимать у себя величайших мыслителей Франции.

Преображение из бедной родственницы в парижскую знаменитость произошло через младшую сестру Гаспара маркизу дю Деффан. В 1752 году, когда овдовевшая маркиза приехала навестить брата, за ней влачился шлейф сплетен, о которых ей не хотелось бы вспоминать. Еще при жизни ее супруга они жили раздельно. В среде богатых провинциальных дворян не вызывал удивления тот факт, что жена оставляет супруга в деревне заниматься охотой и хозяйством, а сама наслаждается радостями парижской жизни. Иногда бывало и наоборот, но здесь именно жена была благосклонно принята парижским обществом.

Ее принимали при дворе регента Филиппа Орлеанского в те времена, когда вольности в общении полов были в самом расцвете. То, что мы узнаём из романа Кребийона-младшего «Заблуждения сердца и ума», – всего лишь слабый отблеск тех оргий, которыми было отмечено правление Филиппа Орлеанского. Достаточно сказать, что он спал не только с молодой маркизой, но не пропускал ни одной юбки; ходили даже слухи, что он соблазнил собственную дочь. Но именно при дворе Филиппа Орлеанского мадам дю Деффан познакомилась с Вольтером и сумела создать себе репутацию среди философов. Благодаря изумительной переписке, которую она вела с ним и другими заметными людьми, до нас дошла ценнейшая информация о культурной жизни той эпохи.