Револьвер для адвоката Коннелли Майкл

29

Обвинение представляло дело против Андре Лакосса восемь дней, подгадав, чтобы последний день выпал на пятницу. Присяжные получили на раздумье все выходные, прежде чем должны были услышать хоть слово от стороны защиты.

Билл Форсайт, помощник окружного прокурора, выступал продуманно, все в меру, без особых затей. Он методично выстраивал обвинение вокруг записанной беседы с подсудимым, неизменно подкрепляя его вещественными доказательствами с места преступления.

На записи Лакосс признался, что в пылу ссоры схватил Глорию за горло. А Форсайт приложил показания судмедэксперта: у жертвы была сломана подъязычная кость. Это и составило суть обвинения. Все оставшиеся детали, показания и улики исходили из этого факта концентрическими кругами, словно волны от упавшего в озеро камня.

Судья Лего разрешила использовать эту проклятую видеозапись, отклонив мое ходатайство об исключении доказательств за день до выбора присяжных. С ее стороны последовал единственный комментарий: защита не смогла доказать, что в ходе той беседы сотрудники полиции использовали тактику принуждения или действовали с нечестными намерениями. Решение судьи меня не удивило, и я увидел в нем проблеск надежды. Теперь я верил, что получил первые реальные основания для апелляции, если вердикт в конце концов окажется для моего клиента неутешительным.

С помощью видеозаписи Форсайт продемонстрировал присяжным мотив и возможность, используя собственные слова подсудимого. За более чем двадцатипятилетнюю адвокатскую практику в ходе многочисленных судебных заседаний я понял, что нет ничего труднее, чем аннулировать вред, который наносят себе подсудимые своими же словами. Так дело обстояло и здесь.

Присяжные всегда хотят послушать самого подсудимого, не важно в показаниях на допросе, в видео– или аудиозаписи. Мы судим о людях, исходя из интуитивной интерпретации голоса или личных особенностей. И ничто не сможет это изменить. Ни отпечатки пальцев, ни ДНК, ни указующий перст очевидца.

Форсайт удивил меня лишь однажды, зато сильно. Последним свидетелем выступил еще один представитель сферы эскорт-услуг, которому Лакосс помогал с размещением информации в сети.

Обвинитель утверждал, что свидетель появился всего за день до заседания, когда узнал о судебном процессе из газеты. Я выступил против того, чтобы он давал показания, обвинив штат в утаивании информации. Безрезультатно.

Брайан «Бренди» Гудрич оказался мужчиной скромного росточка, не выше метра шестидесяти. На свидетельскую трибуну он вышел в обтягивающих вареных джинсах и поло цвета лаванды. И заявил, что является трансвеститом, занимался проституцией, а сутенером у него был Андре Лакосс. По его словам, Андре, решив однажды, что Гудрич припрятал деньги, придушил его до бессознательного состояния. Когда Гудрич пришел в себя, то оказался пристегнутым в гостиной к стрип-шесту. Ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Лакосс обшаривал дом в поисках пропавшей налички. На свидетельской трибуне Бренди разыграл стандартный спектакль: в слезах причитал, как боялся за свою жизнь и как был рад, что вообще выжил.

За столом защиты я с улыбкой наклонился к Андре и покачал головой, словно этот свидетель – досадное недоразумение, которое не стоит принимать всерьез. Но то, что я ему прошептал, было не так беззаботно.

– Говори прямо: это правда? Только не надо тут зубы заговаривать, Андре.

Андре помялся:

– Он преувеличивает. Я действительно пристегнул его наручниками к стрип-шесту, чтобы обыскать квартиру, но я его не вырубал. Один раз схватил за шею, это да, чтобы он посмотрел на меня и ответил на вопросы. Сознания он не терял, и на нем не осталось ни царапинки. Да он в ту же ночь работать вышел!

– И он продолжил с тобой работать? Не ушел к кому-то другому?

– Да, полгода еще трудился. Пока не завел богатенького папика.

Форсайт закончил допрос свидетеля. Пришла моя очередь, и я для начала нанес встречный удар парой вопросов, которыми хотел напомнить присяжным, что Бренди продавал любовь за деньги и никогда не заявлял в полицию о своих злоключениях.

– В какую больницу вы обратились за лечением шеи? – спросил я.

– Я не обращался в больницу, – ответил он.

– Понятно. Значит, у вас не была сломана подъязычная кость, как это случилось с жертвой?

– Я не знаю, что конкретно было сломано у жертвы.

– Да, конечно. Вот вы утверждаете, что подсудимый вас душил. Но ни в полицию, ни за медицинской помощью вы не обращались…

– Я был рад остаться в живых.

– И остаться на работе, верно?

– Не понимаю вопрос.

– В ту же ночь, после этой, как вы говорите, не на жизнь, а на смерть борьбы, вы вышли на работу. Разве не так?

– Не припоминаю.

– А если я предъявлю деловые книги мистера Лакосса, в которых зарегистрированы ваши вызовы, припомните?

– Если я и работал в ту ночь, то только потому, что он меня заставил. Он мне угрожал.

– А скажите, подсудимый душил вас одной рукой или двумя?

– Двумя.

– Вы взрослый человек. Вы защищались?

– Я пытался, но он намного больше меня.

– По вашим словам, вы очнулись пристегнутым к шесту. А где вы находились, когда подсудимый вас душил?

– Он схватил меня, как только я впустил его в квартиру.

– Он схватил вас сзади?

– Ну да, типа того.

– Что вы имеете в виду, «типа того»?

– Он положил мне сзади на шею ладонь и сжал ее, а я пытался вырваться, потому что решил, что он хочет меня убить. Но потерял сознание.

– Тогда почему вы только что заявили, что подсудимый душил вас двумя руками?

– Ну, просто, ведь так и было. Руками, ладонями.

Я взял небольшую паузу, чтобы у присяжных было время подумать. Похоже, в паре мест я удачно подорвал доверие к Гудричу. Решив, что пока все идет неплохо и следует попробовать кое-что выведать, следующий ход я сделал наобум. Тот, кто дает показания по доброй воле, обычно что-то хочет получить взамен. Гудрич, очевидно, жаждал мести, но интуиция подсказывала мне, что это было не все.

– Мистер Гудрич, вас ни в чем сейчас не обвиняют? В каких-то мелких или крупных преступлениях?

На долю секунды Гудрич бросил взгляд на стол обвинения.

– В округе Лос-Анджелес? Нет.

– А в другом округе?

Гудрич неохотно признался, что в настоящее время его обвиняют в приставании к мужчине на улице в округе Ориндж, однако отверг предположение, что он дает показания в обмен на помощь в своем деле.

– Больше вопросов нет, – произнес я голосом, в котором сквозило презрение.

Форсайт попробовал обелить ситуацию и повторно произвел прямой опрос, пытаясь внушить присяжным, что не помогал Гудричу и не давал ему никаких обещаний. Затем свидетелю разрешили покинуть трибуну. Я получил пару неплохих боковых ударов, но урон все же нанес. Свидетель помог обвинению, и к уже установленным прочным столпам – мотиву и возможности – добавился пункт «подобные действия в прошлом». Форсайт завершил представлять линию обвинения в четыре дня в пятницу, гарантируя мне на выходных беспокойный сон.

Наступил понедельник, шел мой черед предстать перед присяжными. Задача выстраивалась ясная: уничтожить то, что воздвиг Форсайт, заставить двенадцать присяжных изменить свою точку зрения. На предыдущих судебных процессах я ставил целью изменить точку зрения лишь одного из них. Раньше если я мешал присяжным заседателям прийти к единому решению, то почти приравнивал это к вердикту «невиновен». Окружной прокурор часто не хочет повторно разбирать дело и смягчает условия сделки. Когда ситуация складывается отвратная, дело нужно разрулить по возможности быстро и гладко. В окопах защиты это считается победой. Но не в данном случае. Не с Андре Лакоссом. Конечно, мой клиент не ангел, однако он точно не убийца. Я хотел, чтобы в день вынесения приговора все двенадцать богов вины одарили меня улыбкой.

Я сел за стол защиты, ожидая, когда приставы приведут из камеры Лакосса. Всех, кто находился в зале суда, предупредили, что автобус, везущий подсудимого из Центральной мужской тюрьмы, задерживается в пробке. Когда подсудимый прибудет, судья выйдет из кабинета, и сторона защиты сможет начать.

Я коротал время, изучая заметки, которые набросал для вступительной речи. Я заранее оговорил, что выступлю с ней в самом начале судебного процесса, пользуясь правом обратиться к присяжным до того, как представить линию защиты. Шаг всегда опасный, ведь может пройти несколько дней, пока присяжные не услышат доводы защиты и не увидят доказательства.

Форсайт представил свою речь двенадцатью днями ранее. Прошло слишком много времени, и могло сложиться впечатление, что точка зрения обвинения глубоко и надолго укоренилась в умах двенадцати человек. Однако я чувствовал, что присяжные сгорают от желания наконец-то услышать хоть что-то от стороны защиты, хотят получить отклик на мнение Форсайта, на представленное видео, данные экспертиз и вещественные доказательства. Все это было впереди.

Наконец в девять сорок в зал суда вошел Лакосс. Приставы подвели его к столу защиты, сняли наручники и усадили рядом со мной. Я купил ему два костюма, и сейчас он был во втором. Оба костюма выбрала Лорна, найдя удачное предложение «два по цене одного» в магазине «Мужская одежда». Мы тогда осмотрели гардероб Лакосса и не обнаружили ничего, что выглядело бы достаточно консервативно и по-деловому. Однако новые костюмы не могли замаскировать его плачевное состояние. Страдалец на последней стадии рака – вот на кого он был похож. За более чем полгода заключения Лакосс кошмарно потерял в весе, остались лишь кожа да кости, на руках и на шее развилась сыпь – реакция на промышленные моющие средства, которыми пользовались в тюремных прачечных. За столом защиты сидел настоящий старик.

– Андре, как вы? – спросил я, как только его усадили.

– Нормально, – прошептал он. – Там долго тянутся выходные.

– Понимаю. Вам от живота лекарства дают?

– Дают, и я их пью, хотя не уверен, что они помогают. Все равно внутри все горит.

– Будем надеяться, вы не задержитесь в тюрьме надолго, а как только выйдете, мы поместим вас в самую лучшую больницу.

Лакосс кивнул, но было понятно, что его вера подорвана. Длительное заключение всегда по капле выдавливает надежду. Даже из невиновных.

– А у вас как дела, Мик? – спросил он. – Как рука?

Несмотря на свое состояние, Андре не забывал интересоваться моими делами. Я еще восстанавливался после той аварии. Эрл умер, я был потрепан и сломлен. Если говорить о теле, я получил сотрясение; пришлось делать операцию и выправлять нос. С тех пор мне наложили двадцать девять швов на рваные раны, и дважды в неделю я посещал сеансы физиотерапии, чтобы восстановить работоспособность левой руки, где разорвались связки локтевого сустава.

Попросту говоря, я легко отделался. Можно даже сказать, остался целым и невредимым. Но что физические раны… Гораздо больше меня терзали душевные страдания. Каждый день я горевал по Эрлу Бриггсу, и моя скорбь могла сравниться лишь с грузом вины. Ни дня не проходило, чтобы я не перепроверил свои апрельские решения и предпринятые шаги. Больше всего я сожалел о том, что оставил в машине маячок и как самонадеянный болван отправился в Викторвилл на встречу с Гектором Мойей. Я решил подразнить тех, кто отслеживал мои перемещения, и последствия этого останутся со мной навсегда, вместе с образом улыбающегося Эрла.

Когда изучили останки «линкольна», GPS-трекер уже исчез, но за день до этого – когда Сиско проверил машину – он там был. Я не сомневался, что до Викторвилля за мной проследили. И знал, кто принял решение и столкнул «линкольн» с трассы, пусть даже не своими руками.

На этом процессе у меня была одна главная цель: освободить Андре Лакосса и доказать его невиновность. Однако в планы входило и уничтожение Джеймса Марко.