Русь против европейского ига. От Александра Невского до Ивана Грозного Елисеев Михаил

По свидетельству современников, силы, которые привел на Русь фон дер Борх, были действительно колоссальны. Бальтазар Рюссов в «Хронике провинции Ливония» так описал приготовления ландмейстера: «…собрал такую силу народа против русского, какой никогда не собирал ни один магистр ни до него, ни после… Этот магистр был вовлечен в войну с русскими, ополчился против них и собрал 100 тысяч человек войска из заграничных и туземных воинов и крестьян; с этим народом он напал на Россию и выжег предместья Пскова, ничего более не сделав». Как видим, орденское руководство поставило под ружье всех, даже плохо вооруженных и обученных крестьян. А это говорит о том, какое значение придавали немцы данному походу. Псковская III летопись также отмечает небывалые размеры католического воинства: «Приидоша местеръ с Немци съ всею землею к Изборску городу ратью, в велицеи силе съ многим замышлением».

Понятно, что цифирь 100 000 воинов явно преувеличена, но то, что силы со стороны ордена были задействованы колоссальные, сомнений не вызывает.

Однако под Изборском у крестоносцев не задалось. Ожесточенный приступ длился два дня, орденская артиллерия без устали бомбардировала город, а рыцари пытались взобраться на городские стены, одновременно предпринимая попытки поджечь городские ворота. Но Изборск устоял. Понимая, что медлить больше нельзя, ландмейстер велел снять осаду с города и идти на Псков.

Между тем, узнав о движении неприятеля, псковичей охватила паника. Горожане бросились прочь из города, при попытке к бегству был задержан сам князь Шуйский. Русские решили поджечь Завеличье, чтобы не оставлять крестоносцам не только крышу над головой на случай длительной осады, но и значительное количество дерева для изготовления осадной техники, которое можно было получить, раскатав по бревнышку посадские дома. Тем временем на другом берегу реки Великой появились немецкие разъезды, следом валила и остальная армия. Грозный враг по-прежнему внушал ужас жителям Пскова, однако «необозримый стан его за рекою Великою походил на Цыганский: шум и беспорядок господствовали в оном» (Н. М. Карамзин). И, тем не менее, как свидетельствует Н. М. Карамзин, к фон дер Борху посылали посольство, пытаясь решить дело миром. Понятно, что ландмейстер не согласился! Он слишком долго ждал этого часа и теперь был как никогда близок к осуществлению своих планов. Даром, что ли, он поднял против Руси всю Ливонию!

Между тем в обреченном городе за дело взялись церковные иерархи. Из собора вынесли одежду легендарного Довмонта и стали с молитвами да песнопениями обносить вокруг стен.

Удивительно, но ситуацию в городе удалось переломить. Среди горожан возобладали совершенно другие настроения, было решено дать немцу бой. Закипела подготовка к сражению.

Но и ландмейстер Бернардт не сидел сложа руки. Располагая тринадцатью шнеками (парусно-гребное судно), на которых были установлены пушки, он принял решение переправить войска через реку и атаковать Запсковье.

Под грохот орудий немецкий десант высадился на противоположный берег Великой, но дальше не смог продвинуться, поскольку был атакован псковским ополчением. На мелководье закипела отчаянная рукопашная схватка. Противники бились на суше и по колено в воде, русские стремились не только отразить противника, но и захватить шнеки. В итоге крестоносцев опрокинули, прорвались к судам и часть кораблей изрубили топорами. Братья-рыцари, неся потери, быстро грузились на уцелевшие суда и отплывали прочь от негостеприимного берега. Часть ливонцев погибла в бою, часть утонула в реке, а часть угодила в плен.

Успех был незначительный, но имел неожиданные последствия.

Ночью фон дер Борх распорядился сниматься с лагеря и уходить в Ливонию. Трудно объяснить причины подобного поступка, ничего не мешало магистру повторить попытки высадить десант в последующие дни. Вполне возможно, что прав Карамзин, когда указал на то, что именно река помешала крестоносцам прорваться к городу: «Мы тщетно предлагали россиянам битву в поле, – говорит Бернгардт в письме к начальнику Прусского ордена, – река Великая не допустила нас до города». А это могло быть только в одном случае – если русские захватили и пустили на дно значительное количество шнеков. Не на чем стало ландмейстеру войска переправлять. Но с другой стороны, времени в распоряжении Бернгардта была масса, помощи Пскову было ждать неоткуда, и ничего не мешало немцам подготовить новую переправу. Значит, случилось что-то экстраординарное, то, чего фон дер Борх не смог учесть при подготовке вторжения. У нас есть своя версия событий.

В Пскове понимали, насколько шатка их победа, а потому горожане сочли за благо обратиться с просьбой о помощи к мятежным братьям Ивана III. Андрей Углицкий и Борис Волоцкий в это время находились в Великих Луках, где отсиживались от своего грозного брата. Выжидали. Вот тут-то и появились псковские послы с просьбой о помощи. Этот факт зафиксирован в Псковской III летописи. По большому счету, с одной стороны, мятежникам было наплевать на псковские проблемы, но, с другой, они являлись представителями московского княжеского дома и просто обязаны были отреагировать. Их брат Иван не вечен, и случись с ним что – как знать, – и один из них может стать великим князем. А как тогда вести дела с Псковом и Новгородом? Не простят им отступничества в трудные времена.

В итоге Андрей с Борисом решили псковичам помочь. Поэтому вполне возможно, что, узнав о выдвижении к Пскову княжеских дружин, ландмейстер решил не рисковать, а отступить. Кто его знает, как поведет себя его собранное с бору да с сосенки воинство! Ведь, по словам Н. М. Карамзина, рать сия состояла из «большею частию крестьян, худо вооруженных и совсем неспособных к ратным действиям». Да оно бы разлетелось вдребезги при столкновении с отчаянными головорезами великокняжеских братьев. Поэтому фон дер Борх и приказал трубить отступление.

Всего стояние под Псковом продолжалось пять дней. «Магистр, испытав неудачу, распустил войско: сия оплошность дорого стоила бедной земле его», – подвел итог этой войны Николай Михайлович.

Между тем псковичи предложили мятежным князьям совместный поход в Ливонию, так сказать, по горячим следам, и они сначала дали добро.

Андрей с Борисом прибыли во Псков, но то, что произошло дальше, напоминало дурной сон.

Когда горожане предложили князьям вместе с ними идти на Ливонию, то те отказались наотрез. После десяти дней бесполезных препирательств братья покинули город и отправились восвояси, однако то, что произошло на обратном пути, не лезло ни в какие ворота: «Не оучинивше ничего же добра; и почаша по волости грабити» (Псковская III летопись).

Возникает закономерный вопрос – а чем такие защитники лучше тех же самых немцев? Ответ прост – ничем. Чтобы выпроводить этих двух деятелей из Псковской волости, горожане вместе с князем Шуйским дали им 200 рублей, а затем еще пятнадцать. И лишь после этого братья убрались в Новгородские пределы.

Довольно часто можно встретить мнение о том, как жестоко обходился Иван III со своими братьями. В качестве наглядного примера приводят того же Андрея Горяя, который в дальнейшем был арестован по приказу великого князя: «в малое время удушил в темнице тяжелыми веригами своего единоутробного брата Андрея Угличского, человека весьма рассудительного и умного» (А. Курбский). Что ж, князь Андрей действительно был личностью выдающейся, в его правление Углич и все княжество переживали период расцвета, развивалось каменное строительство, были созданы иконописные и книгописные мастерские.

Все это так.

Но именно князь Андрей постоянно выражал недовольство усилением централизованного государства, и именно он спровоцировал опаснейший мятеж в канун нашествия Большой орды. А то, как он вел себя в дружественной псковской земле, жители которой только что отразили ливонское вторжение, вообще выходит за все рамки. Князь был сам себе голова, авторитетов никаких не признавал, а потому и был опасен для государства. Поэтому жизненный путь его завершился вполне предсказуемо. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь.

Между тем для Ливонии наступил час расплаты. Блестяще решив ордынскую проблему, Иван III обратил, наконец, свой взгляд на северо-запад. В поход отправились не только псковичи да новгородцы, но и великокняжеские рати, численность которых доходила до 20 000 человек. Силы были собраны значительные, недаром Н. М. Карамзин отметил, что их было достаточно «для завоевания всей Ливонии; но умеренный Иоанн не хотел оного, имея в виду иные, существеннейшие приобретения: желал единственно вселить ужас в Немцев и тем надолго успокоить наши северо-западные пределы». По большому счету, великий князь был прав, не желая развязывать длительную войну на Западе, ибо, невзирая на то, что Большая орда была вынуждена отступить, обстановка на южных границах все еще была достаточно тревожной. По большому счету, он решил сделать то, что сделал Александр Невский в 1262 году с Дерптом, только в гораздо более крупных масштабах. Русские войска соединились во Пскове и в феврале 1481 года начали наступление в Прибалтику.

Московскими полками командовали воеводы Иван Булгак и Ярослав Оболенский, псковитян вел В. В. Шуйский, а над новгородцами верховодили В. Ф. Шуйский и боярин Иван Зиновьевич Станищев. Вступив в Ливонию, воинство разделилось на три колонны и разошлось по всей стране, нигде не встречая сопротивления, поскольку, как мы помним, вернувшись из похода на Псков, фон дер Борх все свое воинство распустил по домам. Не знал, очевидно, ландмейстер русскую поговорку – не буди лихо, пока оно тихо. Вот это самое лихо он и разбудил, и теперь оно пришло в его земли.

Иванов С. В. Поход москвитян

Русские целый месяц свирепствовали во владениях ордена, сжигая все, что может гореть, и разрушая то, что можно было разрушить. Нескончаемые вереницы обозов, заваленных награбленным добром, тянулись на восток, а за ними уныло месили снег тысячи пленников – дворян, купцов, крестьян, их жен и детей. Особенно досталось католическим священникам: «Москвитяне ругались над ними, секли их и жгли, как сказано в бумагах Орденских» (Н. М. Карамзин).

Ландмейстер Бернгардт отсиживался в Феллине, надеясь на неприступность каменных стен, но когда узнал, что русские подходят к замку, не выдержал, собрал барахлишко и ударился в бега.

1 марта русское воинство подошло к Феллину и окружило замок, начав устанавливать осадную артиллерию, а князь В. Ф. Шуйский бросился в погоню за фон дер Борхом. Настырный воевода гнал ландмейстера 50 верст, но так и не сумел догнать – Бернгардт бежал так, что только пятки сверкали! Зато Шуйскому достался весь обоз магистра, который князь и привел под Феллин.

А там уже было жарко, русские громили из пушек и осадных пищалей замковые стены, которые рушились под ураганным огнем. Когда же образовался большой пролом и первая линия обороны пала, то укрывшиеся в верхнем замке рыцари решили вступить с противником в переговоры и предложили выкуп. Просили сохранить всем защитникам жизнь и свободу. Феллин, один из главнейших оплотов владычества ордена в Ливонии, пал.

В знак победы псковичи сняли в замке восемь колоколов, которые впоследствии отвезли Ивану III. Что же касается московских воевод, Ярослава Оболенского и Ивана Булгака, то они неплохо нагрели руки на своем милосердии, положив на карман 2000 рублей.

Можно, конечно, их обвинить в том, что могли бы взять и верхний замок, но, с другой стороны, на кой ляд он им нужен, ведь установки закрепляться на захваченных землях у них не было. А так «возвратились со многим полоном и с наживой, и пришли к великому князю все здравы» (В. Н. Татищев).

Так же был захвачен город Тарваст, и вполне вероятно, что не на шутку разгулявшееся воинство было не прочь еще поколобродить, но приближалась распутица, и потому воеводы повели полки по домам. Примечательно, что епископ Дерпта, который располагал достаточно крупным воинским контингентом, не сделал ни малейшей попытки оказать помощь братьям-рыцарям. Так и отсиделся за стенами. Поэтому понятна ирония Н. М. Карамзина, когда он отметил, что «обстоятельства переменились: Орден три века боролся с Новогородцами и Псковитянами, часто несогласными между собою: единовластие давало России такую силу, что бытие Ливонии уже находилось в опасности». Вывод великого историка лишь в очередной раз подчеркивает очевидность ситуации. Как только власть в единых руках, а вся демократия сводится к разговорам на кухне, так сразу немцам и датчанам в Прибалтике приходится туго. Самостийность Новгорода долго выходила боком всей Руси. К этому моменту его военный потенциал стал ниже, чем был даже в XIII–XIV веках, а как мы помним, он и тогда не мог обходиться без посторонней помощи. Теперь же ему приходилось чрезвычайно туго в борьбе с агрессивными соседями. Правда, склочный характер новгородцев так и не изменился. Это было очевидно еще Карамзину, недаром Николай Михайлович отметил, что «Слабая Держава может существовать только союзом с сильными: ослепленный Новгород досаждал всем и не имел друзей».

Без комментариев.

После такого грандиозного погрома, который учинили русские в Ливонии, фон дер Борх был вынужден смириться, и в 1483 году в Нарве было заключено перемирие на 20 лет. На северо-западе Руси воцарилась долгожданная тишина.

Следующая война с Ливонской конфедерацией произошла в последние годы правления Ивана III, в 1501–1503 годах. Однако у этой войны была одна особенность – дело в том, что происходила она в рамках Русско-литовской войны 1500–1503 гг., когда орден выступил союзником Великого княжества Литовского. Один на один против Руси у Ливонии шансов не было. Мы не будем подробно разбирать причины войны Ивана III с литовским князем Александром, иначе можно смело писать новую книгу. Тема слишком сложна и обширна, а поэтому мы постараемся объяснить эту самую причину в двух словах – шла борьба за возвращение русских земель, которые были ранее захвачены литовцами.

Что же касается союза Литвы и Ливонии, то он был вполне закономерен, поскольку и тем и другим внушало страх молодое и быстро растущее Русское государство. Поодиночке справиться со столь грозным врагом они не могли и потому в какой-то момент решили объединить усилия. Саму русско-литовскую кампанию мы разбирать не будем, а рассмотрим лишь военные действия против ливонцев.

Прежде всего, обратим внимание на такой момент – во время этой войны у крестоносцев в кои-то веки появился настоящий лидер. Речь идет о Вальтере фон Плеттенберге (1450 – 28 февраля 1535 гг.), личности неординарной и харизматической. Отличный военачальник, грамотный политик и лично храбрый человек, который прекрасно знал все возможности и потребности ордена. Фон Плеттенберг неплохо разбирался во всех тонкостях ратного дела и стремился воплотить на практике все достижения военно-теоретической мысли того времени.

От автора «Хроники провинции Ливония» Бальтазара Руссова ландмейстер удостоился самой лестной характеристики: «В 1495 г. магистром в Ливонии был объявлен Вальтер ф. Плеттенберг, который был превосходный и разумный муж. Он превосходно вел большие войны…» Понимая, что времена, когда орден был грозой для всех соседей, канули в Лету и что теперь прибалтийским немцам придется самим отстаивать право на существование под давлением сильных соседей, фон Плеттенберг приложил максимум усилий к укреплению обороноспособности Ливонии. Развернув масштабное каменное строительство, он укрепил замки Динамюнде и Венден. А затем на повестке дня встал вопрос о войне с Русью.

Вяснецов В. М. Иван Грозный

Бальтазар Руссов сообщает довольно интересную информацию о том, как было принято решение о войне против русских: «Озабоченные ливонские сословия, после многократных обсуждений, нашли нужным попытать счастья и спасения в открытой войне с беспокойным Русским и соединились союзом с Александром, великим князем литовским». Обратим внимание на то, что война намечалась именно против Ивана III, а не как обычно, против Новгорода и Пскова. Хотя именно на их землях планировали вести боевые действия. С другой стороны, именно с их территорий совершались «походы за зипунами» в земли конфедерации, которые сопровождались «пожарами, грабежами и убийствами не только вокруг Нарвы, как выше сказано, но и в епископстве рижском, в Дерпте и по другим местам на семьдесят миль в окружности» (Хроники провинции Ливония).

Как видим, все происходило по отработанной веками схеме – псковичи и новгородцы громят Прибалтику, а затем приходят крестоносцы и сводят с ними счеты. Или же наоборот.

По традиции, все началось с провокации – 21 апреля 1501 года в Дерпте были схвачены московские, новгородские и псковские купцы, а их товары разграблены. Количество пострадавших торговых гостей достигло 200 человек, что само по себе было событием из ряда вон и говорило только об одном – война началась. Правда, после этого разбоя армия фон Плеттенберга вторглась на Русь лишь в конце августа 1501 года: «Собралась вся земля Ливонская, и пришли на великого князя вотчину на град Псков» (В. Н. Татищев). Как и положено, город-крепость в очередной раз встает на пути врага.

Однако не все развивалось по обычному сценарию. И самым главным отличием было то, что в этот раз планировалось нанести комбинированный удар как силами ордена, так и силами княжества Литовского. План был хорош, но тут вмешался его величество случай. Дело в том, что накануне вторжения неожиданно умер польский король Ян Ольбрахт, брат литовского князя Александра, который становился самым вероятным претендентом на корону Польши. Оставив войска, правитель Литвы отправился на коронацию, чем поставил своих ливонских союзников в очень затруднительное положение: «Александр должен был отправиться в Польшу для получения короны, чрез что ливонцы подверглись большой неприятности, будучи оставлены союзником и слишком слабы одним противиться Московиту» (Хроники провинции Ливония).

Будь на месте ландмейстера Вальтера другой человек, то он плюнул бы на все приготовления и отменил бы вторжение, резонно опасаясь неудачи. Любой, но только не фон Плеттенберг. Бравый вояка решил ничего в плане кампании не менять, а положиться только на себя, свое воинство да помощь Господа Бога. И повел армию на Русь. По свидетельству Руссова, ее численность была невелика, ландмейстер шел с «4000 всадников, порядочным количеством ландскнехтов и крестьян и с несколькими полевыми орудиями». Вряд ли подобная информация может вызвать сомнения, скорее всего она отражает реальное положение дел. Зато когда речь заходит о численности русских войск, цифирь не может не вызвать удивления. Рассказывая о походе фон Плеттенберга, автор «Хроники провинции Ливония» заявляет, что ландмейстер «вскоре встретился с 40000 русских». Удивительное дело! Численное превосходство ровно в десять раз! Как в сказке. Поэтому можно не сомневаться, что данные весьма и весьма завышены. По сообщению Н. М. Карамзина, в битве на реке Серице с русской стороны принял участие новгородский наместник Василий Шуйский и московские воеводы Даниил Александрович Пенко-Ярославский да Иван Борисович Бороздин. Помимо новгородского ополчения, на поле боя вышли псковичи, а также московские и тверские ратники. Сила грозная, но все же не сорокатысячная.

Дело в том, что после апрельских событий для псковичей с определенной ясностью стал понятен один простой факт – война неизбежна. В Москву один за другим помчались гонцы, прося прислать помощь против ливонцев, ибо в Пскове никто не сомневался, что вскоре последует вторжение.

К 1 августа прибыл Даниил Александрович Пенко-Ярославский с ратью и расположился на постой в псковских пригородах. Как видим, Иван III понял, что вооруженный конфликт с Ливонией неизбежен, и отправил войска на север, чтобы оказать помощь Пскову и Новгороду. Поэтому и оказались великокняжеские воеводы в нужное время и в нужном месте. Другое дело, что из этого получилось…

27 августа в десяти верстах от Изборска, на реке Серице произошел встречный бой между русскими полками и войсками Ливонской конфедерации. Судя по всему, ни та, ни другая сторона не ожидали подобного поворота событий и в какой-то мере оказались к битве не готовы. Но русские князья и воеводы сориентировались в ситуации быстрее и первыми атаковали врага. Псковское ополчение под командованием князя И. Горбатого-Шуйского пошло вперед и с ходу опрокинуло передовые отряды ливонцев. Началось избиение и преследование разбитого врага.

Однако дальше все пошло через пень-колоду. Видя разгром своего авангарда, фон Плеттенберг не запаниковал, а велел выдвинуть вперед всю артиллерию и воинов с аркебузами. И когда окрыленные успехом псковичи пошли на главные силы немцев, их просто накрыл пушечный и аркебузный огонь. От первого же залпа передние ряды атакующих повалились на землю, в числе убитых оказался и псковский посадник Иван Теншин. Поле боя медленно заволакивало пороховым дымом, но затем вновь загремели пушки. Аркебузы выкашивали шеренги идущих вперед псковичей. Русские не выдержали слаженного артиллерийского огня и, поддавшись панике, обратились в бегство.

Что же касается московских воевод, то они до поры до времени оставались пассивными зрителями происходящего. Их полки не участвовали в разгроме немецкого авангарда, а затем не поддержали псковичей во время атаки на главные силы фон Плеттенберга. Вместо этого Пенко-Ярославский затеял развертывание войск из походного порядка в боевой, и пока псковичи бились с немцами, остальная рать заканчивала свое перестроение.

Пока одни части расходились по позициям, другие стояли на месте и пассивно выжидали – что будет дальше? И дождались.

Ландмейстер распорядился идти в атаку. Немецкая армия двинулась на московские, тверские и новгородские полки. Ливонские аркебузеры безнаказанно расстреливали русских ратников, ядра чертили кровавые просеки в рядах великокняжеского воинства, десятки людей оказались убиты и ранены. Грохот множества пушек и пищали заглушал команды воевод. Пушечным ядром убило воеводу Бороздина, артиллерийский огонь усилился, и русские ряды заколебались, попятились, а затем дрогнули и рассыпались. Началось повальное бегство. Однако фон Плеттенберг преследование запретил, поскольку понимал, что если его войска рассыплются как горох по окрестностям, отлавливая русских, то это может привести к большим неприятностям. С одной стороны, в Изборске сидел гарнизон, и как знать, не взбредет ли его начальнику в голову сделать в этот момент вылазку. С другой стороны, русские могли опомниться, прекратить бегство и вступить с ливонцами в бой. А как тут уж дело повернется, одному богу известно. Поэтому ландмейстер решил довольствоваться достигнутым результатом.

Сражение на Серице стало позором для русского оружия. Превосходящее по численности русское воинство было бито ливонцами. Выражаясь современным языком, фон Плеттенберг сделал ставку на новые технологии и, грамотно используя всю огневую мощь своей армии, добился впечатляющего результата. В отличие от своих московских коллег он воспользовался предоставленным ему шансом, перехватил инициативу и довел дело до логического конца. Показав себя при этом толковым командующим, который может быстро ориентироваться в окружающей обстановке. О московских воеводах этого не скажешь…

Главным источником о битве на Серице для нас служит Псковская III летопись. Но в Воскресенской летописи содержится довольно интересная информация, которая проливает свет на некоторые обстоятельства сражения: «И встретоша ихъ Немцы многие люди безвестно на Сирице, и потопташа ихъ Немц: не поспели въеводы великого князя въоружится». Как видим, летописец, подводя итоги столь неожиданного и молниеносного разгрома русских войск, употребил довольно необычное слово «потопташа». Получается, что ливонцы буквально втоптали в землю великокняжеское воинство. Хотя потери русских были невелики, поскольку немцы их не преследовали, в той же Воскресенской летописи на это есть четкое указание: «Воеводу Ивана Борисовича Бороздина, убиша исъ пушки и иныхъ немногыхъ людей».

Понятно, что в «Хрониках провинции Ливония» содержится информация совсем иного свойства, когда рассказывается о деяниях фон Плеттенберга: «Он много убил и других обратил в бегство, и гнался за ними около трех миль и отнял у них весь их обоз, а из своих людей понес не особенный урон». Но вот беда, Псковская III летопись приводит информацию, которая косвенно подтверждает данные летописи Воскресенской: «а Немцы не гонилися». Т. е. никакого преследования и в помине не было, а ведь, как известно, в Средние века главные потери разгромленной армии приходились как раз на тот момент, когда охваченные паникой воины спешили покинуть поле сражения. Мало того, ливонцам даже не удалось поживиться трофеями, поскольку «пометали быта своя москыичи и псковичи; а изборяне выскоча имали быто псковское и московское» (Псковская III летопись). Замечательно! Оказывается, все ливонские трофеи собрали жители Изборска, а воины фон Плеттенберга даже помешать им не сумели! Какой уж тут обоз…

О том же говорит и Н. М. Карамзин: «Беглецы кидали свои вещи и самое оружие; но победители не гнались за сею добычею, взятою жителями Изборскими, которые, разделив ее между собою, зажгли предместие, изготовились к битве».

Вряд ли летописцы все это выдумали, такие мелкие факты придумать невозможно. Зато немцы всегда отличались буйной фантазией, когда речь заходила об их успехах и неудачах.

Что же касается вражеских потерь, то и они не были столь незначительны, как пытается представить автор «Хроники». Ведь согласно Псковской III летописи во время отчаянной атаки псковичей на ливонский авангард, враг понес очень серьезные потери: «пскович падоша 20 человек, а Немец и Чюди бес числа». Русский летописец более объективен, чем его ливонский коллега, он не скрывает размеров поражения, но и тень на плетень не наводит. От него мы и узнаем, что именно грамотное использование артиллерии и огнестрельного оружия принесло немцам победу: «Навернули погании на москвич с пушками и пищальми, и бысть туча велика и грозна и страшна от стука пушечного. И потом москвичи побегоша…» (Псковская III летопись).

Однако воспользоваться плодами своей победы в полной мере ландмейстеру так и не удалось. Русское войско было разбито, но не уничтожено. К тому же продолжал держаться Изборск. Значит, нужно было атаковать крепость, а любая осада – это совсем не битва в открытом поле. Тут нужны иные умения. Однако выбора у ливонцев не было.

На следующий день ливонцы подтащили к городским стенам пушки и, открыв ураганный огонь, пошли на приступ. Штурм длился весь день и всю ночь, но жители Изборска бились храбро и заставили немцев отступить. Эта серьезная неудача свела на нет весь смысл победы фон Плеттенберга на Серице. Оставив непокорный город в тылу и потеряв впустую целые сутки, ландмейстер Вальтер повел свою армию на Псков.

После битвы на Серице, по свидетельству Псковской III летописи: «И бысть во Пскове туга и плач». Однако долго лить слезы и предаваться скорби времени не было – враг у ворот! Горожане жили практически на порубежье, их отцы, деды и прадеды грудью защищали Русь от вторжений с Запада, и не одно поколение псковичей покрыло себя ратной славой, сражаясь с крестоносцами. Вот и в этот раз народ поднялся на борьбу с извечным врагом.

Тем временем фон Плеттенберг спешил к бродам через реку Великую, надеясь быстро ее форсировать и подойти к стенам Пскова. Но не успел. В городе была проведена тотальная мобилизация, была собрана «конная рать», и все это войско вышло к реке, перекрыв ливонцам путь через брод. Вероятнее всего, такой поворот событий явился для ландмейстера полной неожиданностью, поскольку он явно рассчитывал на то, что горожане не сумеют мобилизоваться для отпора врагу. Однако командующий ливонской армией жестоко просчитался. Накал развернувшихся боев был невероятным, в Псковской III летописи так и указано: «И бишася с Немцами много на бродах». В итоге город отстояли, а ливонцы были вынуждены отступить. Фон Плеттенберг повел своих людей к Острову-городку.

Создается такое впечатление, что теперь ландмейстер хотел урвать хоть что-то, дабы его знаменательная победа не оказалась совершенно напрасной.

8 сентября Остров был выжжен дотла, а 4000 горожан были либо сожжены, либо утоплены, либо изрублены мечами. Примечательным было в это время поведение русских войск: «А Псковские воеводы и Псковичи толко смотреша» (Псковская I летопись). На наш взгляд, это свидетельствует только об одном – сил отбить немцев от Пскова хватило, а очистить от них занятые территории – нет.

После разгрома городка ливонская армия опять шарахнулась обратно к Изборску и встала лагерем под городом. Судя по всему, у горожан давно чесались руки ударить по ливонцам, и ночью они сделали вылазку. Но враг не спал, и застать немцев врасплох не получилось. По сообщению Псковской I летописи гарнизон Изборска понес большие потери, а 130 человек угодили в плен. Но на этом беды для русских не закончились, поскольку на псковские земли совершили нападение литовцы. Правда, это были не те силы, на которые рассчитывал фон Плеттенберг, да и появились они уже после того, как основное действо закончилось, но тем не менее. Вторжение было неожиданным, и враг едва не достиг успеха: «А Литва мало не взяли Опочки, святый Спас ублюде» (Псковская I летопись).

Тем временем армия ландмейстера захватила Ивангород, выжгла все окрестности, а затем медленно уползла в Ливонию.

Фон Плеттенберг оказался в стратегическом тупике и явно не знал, что делать дальше, к тому же добавилась еще одна причина для отступления – в войсках начался мор. Невзирая на то, что ландмейстер одержал блестящую победу, а его воины захватили богатую добычу, итоги похода были обескураживающие. И в первую очередь это касалось армии. Вот какую информацию донесла до нас «Хроника провинции Ливония»: «Все его воины, по причине истечения кровью, были рассеяны и лежали там и сям на квартирах по бургам, а сам магистр также страдал от большего телесного изнурения, чему каждый весьма печалился». Как говорится, лучше бы сидели дома, целее были.

Нарва и Ивангород

Но не это было самым страшным. Дело в том, что Иван III жутко разгневался, узнав о поражении своих воевод. Ливония бросила ему вызов, и он обязан был на него отреагировать. Государь всея Руси принял ответные меры. Не откладывая дела в долгий ящик, он послал на северо-запад новую рать, которой командовали князья Даниил Васильевич Щеня-Патрикеев и Александр Васильевич Оболенский. О серьезности намерений великого князя говорит тот факт, что в этот раз против Ливонии он послал самых знаменитых своих воевод. Лучших из лучших.

Князь Александр Оболенский, потомок знаменитого князя Михаила Черниговского, казненного Батыем в 1246 году, участвовал в покорении Великого Новгорода, трижды ходил с полками на Казань, громил Литву, штурмовал Серпейск и Опаков.

Даниил Щеня происходил из знатного рода Патрикеевых, некогда выходцев из Литвы. Был членом боярской думы. В 1489 году командовал московской ратью во время похода на город Хлынов и привел вятский край под руку Ивана III. Принимал участие в войне с Литвой в 1487–1494 годах, в 1493 году взял штурмом Вязьму. Командовал московской ратью во время русско-шведской войны 1495–1497 годов, и хоть потерпел неудачу при осаде Выборга, тем не менее сумел прорваться в южную Финляндию и подвергнул ее страшному разгрому.

Звездный час воеводы наступил 14 июля 1500 года, когда в битве на реке Ведрошь он наголову разгромил польско-литовскую армию под командованием гетмана Константина Острожского: «И бысть бой велик и сеча зла» (Вологодско-Пермская летопись). Поражение было сокрушительным, по сведениям все той же летописи, потери гетманской армии были страшные: «А убиеных Литвы и Ляхов болши тридцати тысяч».

Вполне возможно, что данная цифра является преувеличением, тем более что в Новгородской IV летописи содержится несколько иная информация: «А на бою убили болше пяти тысячь человекъ». Мало того, русские устроили самую настоящую охоту за вражеским командным составом, старательно отлавливая заносчивых панов и шляхтичей. Что и было засвидетельствовано источниками: «А воеводу большево литовского князя Констянтина Острожсково поимали, и многих воевод и панов поимали» (Устюжская летопись). Новгородская IV летопись более конкретна: «И всехъ поиманыхъ боле пятисотъ человекъ».

Последствия этого разгрома оказались для Великого княжества Литовского поистине катастрофическими, ибо аукнулись ему потерей практически трети всех территорий. Торопец, Масальск, Брянск, Стародуб, Чернигов, Путивль, Новгород-Северский и многие другие исконно русские города ушли из-под власти литовцев. Можно сказать, вернулись на свою историческую Родину. Русь возвращала себе то, что уже давно пора было вернуть. И немалая заслуга в этом была князя Даниила. А теперь прославленный военачальник был направлен в Ливонию, где его противником на поле боя должен был стать Вальтер фон Плеттенберг.

24 октября 1501 года великокняжеская рать вторглась в Ливонию и огнем и мечом прошлась по вражеским землям: «И начали землю Немецкую воевать, и пленить, и жечь, и сечь» (В. Н. Татищев).

В этот раз, помимо собственно русских войск, в походе участвовали и служилые татары Ивана III, а уж они-то знали толк в грабежах.

Бальтазар Руссов горько сетует по поводу этого нашествия, приводя подробный список сожженных замков и разграбленных областей: «Русский со всеми своими силами второй раз напал на Ливонию и самым жестоким образом опустошил и разорил все епископство дерптское, половину епископства рижского, область мариенбургскую, Триватен, Эрмис, Тарвест, Феллин, Лаис, Оберпален, Вирланд и область Нарву. В то время Русский так хозяйничал в Ливонии, что недосчитывались около 40 000 человек, старых и малых, которые были убиты и уведены в плен». Но с другой стороны – а чего он хотел? Это была месть за вторжение фон Плеттенберга, око за око, зуб за зуб.

К тому же, Щеня и Оболенский, видя, что рыцари предпочитают отсиживаться в своих замках, явно провоцировали ливонцев на генеральное сражение, желая одним ударом покончить с этой войной. В какой-то мере они своей цели добились. Ливонцы решили принять вызов, но проблема была в том, что они просто не имели времени собрать все силы в один кулак. Все тот же Бальтазар Руссов конкретно отметил, что «этот набег русские совершили чрезвычайно быстро, прежде нежели успели сойтись ливонские сословия со своим народом». Странное, конечно, утверждение насчет быстроты, ибо русское воинство больше месяца свирепствовало в Ливонии. Но надо же было как-то оправдать трусость и бездеятельность «божьих дворян». Лучше всего в таких случаях подходят наиболее простые объяснения – не успели, и ладно, спросу никакого. Хотя если вспомнить о том, что фон Плеттенберг после похода на Псков распустил свои измученные болезнью войска, то становится ясным, почему он не дал бой княжеским воеводам, как только они перешли границу. Армия была рассредоточена по всей стране, разбросана по городам и замкам. Единственным, кто сумел мобилизовать свои силы, был епископ Дерпта, недаром в Псковской I летописи, когда речь заходит о битве под Гельмедом, указано конкретно – «сила Немецкая Юрьевская». Поэтому и участие в сражении самого ландмейстера довольно сомнительно, об этом ни русские летописи, ни «Хроника провинции Ливония» не упоминают. Вполне возможно, что он продолжал бороться с тем недугом, который поразил его и всю армию во время похода на Русь. Плеттенберг трусом не был и однозначно возглавил бы свои войска в предстоящем сражении с русскими.

Решающая битва произошла 24 ноября у замка Гельмед, где великокняжеская рать расположилась на ночь лагерем. Атака на русский стан произошла в третьем часу ночи, причем ливонцы решили применить ту самую тактику, которая принесла им успех в битве на Серице – массированное использование полевой артиллерии и воинов, вооруженных аркебузами. В какой-то степени решили действовать по шаблону. Но если предположить, что на Серице русские не были готовы к такому повороту событий, то под Гельмедом ситуация была уже иная. Воеводы Ивана III знали, с чем им придется столкнуться. «И внезапно случись имъ бои велик, на третьемъ часе нощи ноября 24, приидоша немци безвестно с строны, со многую силою, с пушками и пищальми и божьею милостью воеводы великого князя одолеша их, овех побиша, а иных поимаша, а мало их утече» (Софийская II летопись). Очевидно, ливонцы все свои силы вложили в первый, и как им казалось, решительный удар, надеясь с ходу опрокинуть русские полки. Проделать тот же самый маневр, который в свое время принес им победу на Серице. Мало того, атаку повели ночью, когда противник был совершенно не готов к сражению.

Но не получилось. Судя по всему, передовыми русскими частями командовал князь Оболенский, благодаря его мужеству и ратному мастерству русская рать была спасена от разгрома. Именно на его полк и пришелся самый страшный удар врага. Правда, этот тактический успех русским обошелся дорого: «И на первом сотупе убиенъ бысть господинъ благоверный князь Александръ Оболенской» (Псковская I летопись).

Однако, в отличие от той же битвы на Серице, в этой битве русские воеводы действовали слаженно, и Даниил Щеня сумел закрепить то преимущество, которое сумел добыть его погибший товарищ. Русские не только отразили ливонские атаки, но и сами, перейдя в контрнаступление, опрокинули врага. Возможно, что немцы были непривычны к ночному бою, и у них началась путаница, а может, они просто запаниковали после того, как их мощный удар потерпел неудачу, но факт остается фактом – ратники Щени смяли врага и погнали прочь. То, что произошло дальше, больше напоминало беспощадную мясорубку, чем избиение беглецов. Очевидно, впечатленный рассказами очевидцев события, летописец и оставил столь любопытную запись: «И биша поганыхъ Немецъ на 10 верстах, и не оставиша их ни вестоноши, а не саблями светлыми секоша ихъ, но биша ихъ Москвичи и Татарове аки свиней шестоперы» (Псковская I летопись).

Проще говоря, долбили немцев, как свиней на бойне.

Хотя у Бальтазара Руссова свой взгляд на события, и он объявляет о том, что русских постигла «изрядная неудача перед Гельмеде». Только вот ни одного факта, который бы показал эту неудачу, за исключением гибели Александра Оболенского, он не приводит. Правда, именно в «Хронике» мы встречаем упоминание о русских потерях, которые автор определяет в 1500 человек. Что ж, так вполне могло и быть. Для нас же важно другое.

После битвы при Гельмеде защищать Ливонию стало некому.

Не имея тяжелой осадной артиллерии, Даниил Щеня не мог закрепить свой крупный тактический успех стратегически – захватом замков и городов. А потому он решил пойти по проторенной дорожке и подвергнуть вражеские земли такому погрому, чтобы и внуки нынешних его противников помнили. Воевода, словно псов с цепи, спустил на Ливонию татарские сотни, и гнев божий обрушился на католиков. Русская гроза бушевала над Прибалтикой. Ратники доходили до Ревеля, всюду оставляя за собой выжженную землю. И лишь когда грабить и разрушать стало нечего, русское воинство ушло к Ивангороду. Итог кампании очень емко подвел летописец: «А землю Немецкую учиниша пусту» (Воскресенская летопись).

Но как только русские войска разошлись на зимние квартиры, как ливонцы вновь укусили своего врага. Правда, не так сильно, ровно настолько, насколько хватило сил.

«Божьи дворяне» атаковали заставу под Ивангородом, где с небольшим отрядом стоял воевода Лобан Колычев, убив при этом около двадцати ратников вместе с воеводой. На большее немцы оказались неспособны и ушли за Нарову.

Следующая кампания вновь началась активными действиями ливонцев. По большому счету, война с Ливонией была Ивану III совершенно не нужна, отнимая у него только время и войска. Инициатором конфликта однозначно выступал фон Плеттенберг, который, наслушавшись литовских речей, развязал вооруженный конфликт. Но в итоге сам же и оказался крайним.

Лживость правителей Литвы и Польши была, можно сказать, главной чертой их характера. Ландмейстер снова договорился с Александром о совместном походе на Псков, поскольку отдавал себе отчет в том, что один он в поле не воин. Ну а если и воин, то совсем не победитель. А ему хотелось не просто войны, ему нужна была именно победа.

В августе 1502 года фон Плеттенберг вновь повел на Русь 2000 всадников, 1500 пехоты и несколько сотен крестьян при поддержке полевой артиллерии. По сложившейся традиции союзники, наобещав с три короба, свои войска в очередной раз не привели, оставив ливонского главнокомандующего в одиночку разбираться с врагом. Автор «Хроники провинции Ливония» буквально кипит от негодования: «Литовцы же опять не явились, вопреки всем клятвенным обязательствам». Но ландмейстеру Вальтеру было уже не привыкать, ему не впервой быть обманутым союзником, а потому он смело продолжил наступательные операции.

Но действовал опять по шаблону. Как всегда, из года в год, из века в век, первая атака немцев была на Изборск. А вдруг повезет? Но, в который уже раз, не повезло.

Подойдя к городу 2 сентября, фон Плеттенберг попытался захватить город с ходу, но попытка провалилась, и он был вынужден отступить, «не учинив ничего же» (Псковская I летопись). После этой, ставшей для них уже традиционной неудачи ливонцы двинулись на Псков. 6 сентября они были уже на подступах к Завеличью, и псковичи, как и всегда в подобных случаях, поджигают посад. Попытка задержать немцев в Завеличье не удалась, и после упорных боев русские отступают за реку. По приказу фон Плеттенберга артиллерия начинает обстрел Пскова через реку Великую, а пехота и конница идут к броду. На берегу снова разгорелось жаркое сражение, в итоге горожане были сбиты с позиций и ушли за крепостные стены, а ливонцы переправились через реку.

Ландмейстер не стал выжидать, а сразу послал свои войска на приступ. Бой был жестоким и упорным, поскольку немцы «много къ стене лезли» (Псковская I летопись). В итоге штурм был отбит и фон Плеттенберг два дня стоял под городом, приводя свое потрепанное войско в порядок. Но время уже работало против него. Из Новгорода на помощь Пскову выступила великокняжеская рать. Большим полком командовал князь Даниил Щеня, а передовым – новгородский наместник В. В. Шуйский. Псковская I летопись именно их называет главными воеводами. Более подробное расписание полков и их командующих приводит Воскресенская летопись.

Едва фон Плеттенбергу стало известно о том, кто спешит к нему навстречу, как он быстренько поднял свою армию и отвел ее прочь от Пскова, желая избежать столкновения с превосходящими силами русских. Но запоздал. Около озера Смолина государевы воеводы настигли супостата. Понимая, что его прижали к стенке, ландмейстер решил принять бой. Будучи военачальником опытным, ливонский командующий осознавал, что в открытом бою русские его армию просто раздавят. Призвав на помощь весь свой боевой опыт, он решил прибегнуть к военной хитрости. Особенно не мудрствуя, фон Плеттенберг приказал оставить обоз на растерзание врагу.

В Псковской I летописи об этом сказано так: «Немцы кошъ свой поставиша опричь и молвиша: «толке де Русь ударится на кошъ, и мы де выидем изо Псковской земли; а толке же де и на нас, ино туто намъ головы покласти своя». Смысл задумки был таков – оставляем обоз. Как приманку. Пока русские грабят его, мы сумеем от них оторваться и уйдем в Ливонию. В противном случае, примем бой и падем смертью храбрых. Забегая вперед, скажем, что хитрость удалась, однако все прошло совершенно не так, как планировал ландмейстер. Но обо всем по порядку.

Если мы сопоставим сведения русских летописей и «Хроники провинции Ливония», то мы увидим довольно ясную картину сражения. Правда, сказочник Бальтазар не удержался и объявил численность русской рати в 90 000 человек. Мягко говоря, он погорячился. В лучшем случае русские могли превосходить ливонцев раза в три, не более, но и этих сил было вполне достаточно, чтобы расправиться с непрошеными гостями.

События развивались так. Как свидетельствует Воскресенская летопись, некие Данило Нащокин и Лева Харламов сообщили великокняжеским воеводам о том, что ливонцы отступают. После этого русская рать пришла движение и бросилась в погоню за якобы убегающим врагом. При этом боевой порядок рати безбожно нарушился, начался страшный разброд, что и было зафиксировано летописцем: «Люди великого князя многие исъ полковъ погониша, а полки изрушали» (Воскресенская летопись). Мы думаем, что подобная запись в комментариях не нуждается.

Висковатов А. В. Русское вооружение с XIV до второй половины XVII столетия. Ратник в бахтерце и в шишаке с еловцем

Дальше – больше.

«И Псковичи первое ударишася на кош, и потомъ Москвичи, и начаша межи собя дратися о бытеНемецком, а Чюдь кошевую всю присекоша» (Псковская I летопись). В переводе на современный язык это означает: захватили обоз, перебили обозную прислугу, а затем передрались между собой из-за барахла. Сопоставляя источники дальше, мы можем увидеть довольно интересную вещь – часть русских войск занимается грабежом и выяснением отношений между собой, а другая пошла в наступление на ливонцев. Бардак творился несусветный, никаких боевых порядков не было и в помине, о чем с горечью поведал летописец: «И пришли на Немецкие полкы, а Немци стоят въоружены, и великого князя людей не многых избиша, которые пришли изрывкою, а сами ся отстояли, потому что у великого князя въеводе плъки ся изрушали» (Воскресенская летопись).

Все происходит так, как и должно происходить в подобной ситуации, – русские войска вступают в бой частями, срываясь на обыкновенный навал, а ливонцы развернули боевые порядки и полностью готовы к бою. Никуда не спешат, выжидают, когда противник запутается окончательно. «Так как магистр видел, что ему никуда со своими людьми уйти нельзя, то он ободрился и сначала велел стрелять по русским из орудий, которые в русских хорошо попали; потом он чрезвычайно храбро и смело бросился на неприятеля и силою три раза пробился чрез толпу войск, убил много русских, а остальных с Божиею помощью обратил в бегство» (Хроники провинции Ливония).

То, что сейчас происходит на поле боя, это классика жанра. Заманить атакующего противника на пушки, накрыть его прицельным артиллерийским огнем, а затем контратаковать – что может быть убийственнее!

Русские не смогли выдержать натиска «божьих дворян», заколебались, а потом и вовсе побежали. Псковская I летопись четко отмечает скоротечность сражения: «И Немцы въ то время сступишася на съ Москвичи и со Псковичи, и бысть с Немцы сеча, а не велика». А иначе и быть не могло, поскольку в этой же летописи сохранилась запись о том, как псковское ополчение шло в атаку: «И князь Псковской Иван Горбатой нача заганивати Псковичь, чтоб не ехали розно, а они вси по закустовью». Командующий пытается собрать своих воинов в один кулак, а те через кусты бредут сами по себе, не соблюдая никакого строя. Хороша картинка…

Однако не все было так плохо, поскольку, как свидетельствует Сигизмунд Герберштейн, ландмейстер не смог организовать преследование разбитого противника и сразу довести столь успешно начатое дело до конца. Причина была проста: «…Так как победители были слишком немногочисленны сравнительно с количеством врагов и к тому же обременены слишком тяжелым вооружением».

Подобное решение имело для ливонцев самые печальные последствия, поскольку русские оправились от первого удара и пошли в контратаку: «Московиты, поняв, в чем дело, и собравшись с духом, построились снова и решительно двинулись на пехоту Плеттенберга, которая в количестве около 1500 человек встретила их фалангой, разбили ее» (Сигизмунд Герберштейн). Судя по всему, нанеся поражение вражеской пехоте, русские решили не вступать в бой с главными немецкими силами, а покинуть поле боя.

Но фон Плеттенберг снова не стал их преследовать, не рискнув безоглядно броситься в погоню: «Но так как он со своими людьми был совершенно утомлен, то не мог далее преследовать неприятеля» (Хроники провинции Ливония). Ливонцы еще целый день простояли на поле боя, отдыхая и приводя в порядок свои войска, а затем ушли в Ливонию. Получается, что формально победу одержали «божьи дворяне», поскольку поле битвы осталось за ними.

«Магистр в порядке удалился к границе и навеки уставил торжествовать 13 Сентября, или день Псковской битвы, знаменитой в летописях Ордена, который долгое время гордился подвигами сей войны как славнейшими для своего оружия» (Н. М. Карамзин).

Теперь обратимся к извечному вопросу – о потерях. Автор «Хроники» верен себе и своим принципам освещения данной войны: «В этой битве легло много тысяч русских. Магистр же всадников потерял не много, а только 400 служилых людей с их начальником Матфеем, перновцем, поручика и фенриха (прапорщика). Некто же, по имени Лука Гамерстеде, схватил барабан и с ним лукавым образом перебежал к неприятелю». Ай да Бальтазар, ай да Руссов! Приведя объективные потери ливонцев и сосчитав даже украденный барабан, он моментально меняет подход к делу, как только речь заходит о противнике – «много тысяч русских». И все!

В Псковской I летописи конкретно указано, что бой длился недолго, в Воскресенской летописи четко прописано, что «не многых избиша», а в «Хрониках провинции Ливония» недвусмысленно отмечено, что погони за русскими не было. Так откуда они, многотысячные потери? Это косвенно подтверждает и тот факт, что ландмейстер увел свои войска в Ливонию, а не развернулся и не пошел снова в атаку на Псков или Изборск. Русские были побиты, но не разгромлены. Поэтому и не стал с ними фон Плеттенберг опять связываться.

Теперь подведем итоги. Судя по всему, и до ландмейстера наконец дошло, что с его литовскими союзниками кашу не сваришь. Не потерпев в войне ни одного поражения лично и выиграв две битвы, он с удивлением обнаружил, что все его стратегические успехи равны нулю. Ни Псков, ни Изборск так и не были захвачены. Силы Ливонии были истощены, продолжать войну не имело смысла. Что же касается Ивана III, то ему этот конфликт не был нужен изначально, а потому заключение перемирия между враждующими сторонами стало вполне логичным шагом. В апреле 1503 года было заключено перемирие сроком на шесть лет, которое впоследствии неоднократно продлевалось, вплоть до Ливонской войны Ивана Грозного.

Бальтазар Руссов, который не только рассказал нам немало сказок, но и сообщил массу действительно важных фактов, сделал очень интересное наблюдение по поводу того, почему после битвы у озера Смолина Иван III согласился на мир с Ливонией. «Причиною же того, что Московит так легко заключил мир с ливонцами, было не одно это поражение, но и то, что у него в то время были еще другие враги, и он хотел посетить еще другие земли, именно королевство казанское, княжество смоленское, княжество псковское и еще другие, которые еще в то время не находились в его власти». Как говорится, не в бровь, а в глаз!

Это вооруженное противостояние ровным счетом ничего не дало Ливонской конфедерации. Суть его тонко подметил Николай Михайлович Карамзин: «Началась война, славная для мужества Рыцарей, еще славнейшая для Магистра, но бесполезная для Ордена, бедственная для несчастной Ливонии». Лучше и не скажешь!

Крах Ливонского ордена

К началу 1558 года над Ливонией сгустились тучи. Государь всея Руси Иван IV, больше известный нам как Иван Васильевич Грозный, решил раз и навсегда покончить с господством немцев в Прибалтике и прибрать Ливонию под свою державную руку. Раз и навсегда покончить с орденом и поставить в многовековом противостоянии Руси и «братьев-рыцарей» жирную точку. Основания для таких действий у государя были, и надо признать, достаточно веские. И дело здесь не только в борьбе за выход к Балтийскому морю, как это общепринято считать.

Для завоевателя Казани и Астрахани было очевидно, что орден есть не что иное, как исторический анахронизм, которому уже не место на международной арене. Некому «божьим дворянам» уже нести свет истинной веры. А раз так, то и сам смысл существования крестоносцев теряется.

Как это ни покажется странным, но Ливонская конфедерация стала мешать Русскому государству уже самим фактом своего существования. Серьезной угрозой для Руси она перестала быть уже давно. Теперь, отойдя на второй план в европейской политике, конфедерация выглядела скорее паразитом, жившим за счет других, не развиваясь сама и мешая развиваться Государству Российскому. Держа в кармане вечный кукиш, Ливонская конфедерация паскудничала по мелочам и всячески тормозила своими пакостями развитие как торговых, так и других связей Руси с Европой.

Посмотрим, что представлял собой на данный момент Ливонский орден. Как вы помните, в первой главе мы цитировали отрывок из рассказа А. А. Бестужева-Марлинского «Замок Венден». В этой главе мы приведем отрывок из его повести «Ревельский турнир». В нем Александр Александрович дал поистине блестящую характеристику тому положению дел, которое сложилось в Ливонии к 1538 году. «Орден крестоносцев ливонских недавно потерял тогда главу свою в прусском Ордене, преданном Сигизмунду, и уже дряхлел в грозном одиночестве. Долгий мир с Россиею ржавил меч, страшный для ней в руке Плеттенберга. Рыцари, вдавшись в роскошь, только и знали, что полевать да праздничать, и лишь редкие стычки с новогородскими наездниками и варягами шведскими поддерживали в них дух воинственный. Впрочем, если они не наследовали мужества предков, зато гордость их росла с каждым годом выше и выше. Дух того века разделил самые металлы на благородные и неблагородные; мудрено ли ж, что, уверяя других, рыцари и сами, от чистой души, уверились, что они сделаны по крайней мере из благородной фарфоровой глины. Надо примолвить, что дворянство, образовавшееся тогда из владельцев земель, много тому способствовало. Оно доискивалось слиться с рыцарством, следовательно, возбуждало в оном желание исключительно удержать за собою выгоды, которые, бог знает почему, называло правами, и нравственно унизить новых соперников.

Между тем купцы, вообще класс самый деятельный, честный и полезный изо всех обитателей Ливонии, льстимые легкостию стать дворянами через покупку недвижимостей или подстрекаемые затмить дворян пышностию, кидались в роскошь. Дворяне, чтобы не уступить им и сравниться с рыцарями, истощали недавно приобретенные поместья. Рыцари, в борьбе с ними обоими, закладывали замки, разоряли вконец своих вассалов… и гибельное следствие такого неестественного надмения сословий было неизбежно и недалеко. Раздор царствовал повсюду; слабые подкапывали сильных, а богатые им завидовали. Военно-торговое общество Черноголовых (Schwarzen-Haupter), как градское ополчение Ревеля, пользовалось почти рыцарскими преимуществами, следовательно, было ненавидимо рыцарями. Час перелома близился: Ливония походила на пустыню, – но города и замки ее блистали яркими красками изобилия, как осенний лист перед паденьем. Везде гремели пиры; турниры сзывали всю молодежь, всех красавиц воедино, и Орден шумно отживал свою славу, богатство и самое бытие».

Примерно в том же духе отозвался о Ливонии и Н. М. Карамзин. «Ливония и в лучшее, славнейшее для Ордена время, при самом великом муже Плеттенберге видела невозможность счастливо воевать с Россиею: Орден, лишенный опоры Немецкого, сделался еще слабее, и пятидесятилетний мир, обогатив землю, умножив приятности жизни, роскошь, негу, совершенно отучил Рыцарей от суровой воинской деятельности: они в великолепных замках своих жили единственно для чувственных наслаждений и низких страстей (как уверяют современные Летописцы): пили, веселились, забыв древнее происхождение их братства, вину и цель оного; гнушались не пороками, а скудостию; бесстыдно нарушая святые уставы нравственности, стыдились только уступать друг другу в пышности, не иметь драгоценных одежд, множества слуг, богато убранных коней и прекрасных любовниц. Тунеядство, пиры, охота были главным делом знатных людей в сем, по выражению историка, земном раю, а как жили Орденские, духовные сановники, так и Дворяне светские, и купцы, и мещане в своем избытке; одни земледельцы трудились в поте лица, обременяемые налогами алчного корыстолюбия, но отличались не лучшими нравами, а грубейшими пороками в бессмыслии невежества и в гибельной заразе пьянства».

Раздор и пьянство. Вот и весь сказ.

К тому же, помимо социальных проблем, Ливонию раздирали и религиозные противоречия. Дело в том, что некогда непоколебимый оплот католической веры не обошла стороной Реформация – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Началось все с Тевтонского ордена. Его последний великий магистр Альбрехт Гогенцоллерн, лично познакомившись с Мартином Лютером, попал под его влияние и, прозрев, активно высказался в поддержку реформации.

28 февраля 1523 года гроссмейстер воззвал к братьям-рыцарям с призывом реформировать орден, поскольку как военная, так и духовная организация, он давно уже не отвечает требованиям времени.

Реформацию начали с главного. Первым же декретом, к полному удовольствию «божьих дворян», обет безбрачия был объявлен анахронизмом, перегибом и отменен за ненадобностью.

8 апреля 1525 года согласно Краковскому договору Тевтонский орден был преобразован в герцогство Прусское. И пусть оно пока находилось в вассальной зависимости от Польши, зато стало наследственным в семье Гогенцоллернов.

На этом реформация не остановилась, шагнула она и в Ливонию. Орден, не поддавшись соблазнам новых течений, так и остался католическим, зато в Риге и Ревеле реформация взяла верх. В 1524 году прихожане, выбравшие новый путь в Царство небесное, разгромили католические церкви и прогнали прочь всех священнослужителей. К 1539 году Рига стала протестантским городом, а в 1554 году в Валмиере была провозглашена свобода веры.

«Введение Лютеранского исповедания, принятого городами, светским Дворянством, даже многими Рыцарями, еще более замешало Ливонию: волнуемый усердием к новой вере, народ мятежничал, опустошал Латинские церкви, монастыри; Властители, отчасти за Веру, отчасти за корысть, восставали друг на друга» (Н. М. Карамзин).

От вопросов духовных перейдем к делам ратным, к укладу воинскому.

Какие войска могла выставить на поле боя конфедерация, если возникнет такая необходимость?

Численностью тягаться с русскими войсками прибалтийским немцам было явно не по силам. Тут даже и пояснений не требуется. Может быть, ливонцы разработали какие-либо новейшие виды вооружения и готовы были его использовать? Ведь мы помним, как фон Плеттенберг сумел грамотно распорядиться своей артиллерией и огнестрельным оружием!

Однако в этот раз у немцев такого преимущества не было.

Русские пушкари-молодцы не только ни в чем не уступали своим ливонским коллегам, но и превосходили их по всем статьям. И артиллерийский парк царского воинства был не хуже, чем у противника. Все это вы увидите в дальнейшем.

Главной военной опорой конфедерации по-прежнему оставался Ливонский орден и «божьи дворяне» в частности. Рыцарская тяжелая конница, как и в старые добрые времена, была главной ударной силой ландмейстера, что и было засвидетельствовано Сигизмундом Герберштейном. «У них исключительно многочисленная и мощная кавалерия, благодаря которой они стойко выдерживали до сих пор неоднократные вражеские вторжения в их земли как польского короля, так и великого князя московского, доблестно от них обороняясь».

Пехота, конечно, была. Ибо без пехоты никуда, но вооружена она была в первую очередь пиками и алебардами, поэтому удивить ничем, кроме собственного умения и мужества, не могла.

Небольшим плюсом было то, что Ливония могла рассчитывать не только на собственные силы, поскольку какая-никакая, но подпитка все же была. Тот же Герберштейн сообщает об этом: «Из немецких княжеств Юлихского, Гельдернского и Мюнстерского ежегодно привозятся в Ливонию новые служители и воины, которые отчасти заступают место умерших, а отчасти заменяют тех, кто отбыл годовую службу и возвращаются на родину».

Однако, несмотря на всю эту подпитку, можно сказать, что Ливонская конфедерация вполне созрела для того, чтобы исчезнуть с политической карты мира как государственное образование. Нужен был просто сильный правитель, который рискнул бы это сделать. И когда такой человек объявился в лице Ивана IV, дни Ливонии были сочтены.

Подводя итог военным и экономическим возможностям Ливонии, Н. М. Карамзин заметил: «Для хранения самой внутренней тишины нанимая воинов в Германии, миролюбивый Орден не думал о способах противиться сильному врагу внешнему; не имея собственной рати, не имел и денег: Магистры, сановники богатели, а казна скудела, изводимая для их удовольствий и пышности; они считали достояние Орденское своим, а свое не Орденским».

Хранение внутренней тишины. Великолепно сформулировано. Вот на чем и нужно было сосредоточить свое внимание Ливонской конфедерации и ни в коем случае не дразнить русского медведя. Однако желание заниматься вредительством, пусть и по мелочам, оказалось сильнее.

Купцы заморские не раз жаловались Ивану IV, что «правительство Рижское, Ревельское, Дерптское запрещает ее купцам ввозить к нам металлы, оружие, доспехи и хочет, чтобы Немцы покупали наше сало и воск в Ливонии» (Н. М. Карамзин).

Ответ Ивана IV был пропорционален его возможностям. «Того же году (1557), Апреля послалъ царь и великий князь околничего князя Дмитрея Семеновича Шастунова и да Петра Петровича Головина да Ивана Выродкова на Иваньгородъ, а велелъ на Нерове ниже Иванягорода на устье на морскомъ городъ поставить для корабленаго пристанища; а положити велелъ заповедь в Новгороде и Пскове и на Иванегороде, чтобъ нихто в Немцы не ездилъ ни с какимъ товаромъ, а приедутъ Немцы в царя и великого князя вотчину и с ними велел государь въ своей земле торговати, опричь заповедново товару, а зацепкы Немцомъ не велел делать никакие» (Никоновская летопись).

Сказано – сделано, и вот в той же летописи и под тем же годом читаем следующую запись: «Того же года, Июля, поставлен городъ от Немець усть-Неровы-реки Розсене у моря для пристанища морьскаго корабленого». Казалось бы, вопрос решен. Ан нет! Ливония, как необъезженный конь, тут же встала на дыбы! Теперь европейских купцов практически силой не пропускали в новый русский порт, заставляя по-прежнему торговать через порты Прибалтики.

Государь осерчал, но виду пока не подал, стерпел.

Хотя и видел, что происки конфедерации заграждают путь в его страну всем иностранцам, а не только купцам.

Н. М. Карамзин приводит интересное свидетельство того, как смотрели на Западе на усиление нашей страны: «Уже Россия так опасна, – писали чиновники Орденские к Императору, – что все Христианские соседственные Государи уклоняют главу пред ее Венценосцем, юным, деятельным, властолюбивым, и молят его о мире. Благоразумно ли будет умножать силы природного врага нашего сообщением ему искусств и снарядов воинских?».

Наиболее ярким примером здесь является дело Ганса Шлитте. Суть его такова.

В 1547 году Иван IV поручил вышеназванному Гансу навербовать в Европе и доставить на Русь группу высококвалифицированных специалистов в различных областях науки и техники. Список потребных ему людей государь составил и вручил своему посланнику. Царь звал на службу: «мастеров и докторов, которые умеют ходить за больными и лечить их, книжных людей, понимающих латинскую и немецкую грамоту, мастеров, умеющих изготовлять броню и панцири, горных мастеров, знающих методы обработки золотой, серебряной, оловянной и свинцовой руды, людей, которые умеют находить в воде жемчуг и драгоценные камни, золотых дел мастеров, ружейного мастера, мастера по возведению каменные и деревянные города, замки и церкви, полевых врачей, умеющих лечить свежие раны и сведущих в лекарствах, людей, умеющих привести воду в замок, и бумажных мастеров».

Задолго до Петра I наши правители начали приглашать к себе иностранных специалистов, не чураясь перенимать от Запада что-либо полезное и нужное, начиная от новых технологий и заканчивая достижениями в области культуры.

Шлитте очень ответственно подошел к вопросу и нанял на русскую службу 123 человека. После этого двумя группами они отправились в Москву. Та, которую возглавлял сам Ганс, должна была сесть в Любеке на корабль и отплыть в Ревель, а другая отправилась по суше, через Пруссию (бывшие владения Тевтонского ордена) и земли Ливонской конфедерации. Казалось, что государево поручение его доверенный человек выполнил блестяще.

Но не тут-то было!

От руководства конфедерации в Любек помчался гонец с просьбой приложить максимум усилий к тому, чтобы Шлитте и его люди не попали на Русь. Магистраты Любека подсуетились, и в итоге сам Ганс оказался в тюрьме, а его люди разбрелись кто куда. У второй группы все сложилось еще печальнее. Всех мастеров и ремесленников задержали в Вендене, где они и провели в заключении пять лет. Затем кого-то отпустили, а остальных заставили трудиться на благо Ордена. О том, насколько серьезно ливонцы отнеслись к попытке царя Ивана пригласить в Москву иностранных мастеров, свидетельствует тот факт, что когда некий мейстер Ганц попробовал самостоятельно пробраться в Россию, то, будучи пойман у границы, был обезглавлен.

Делалось все возможное, чтобы, не дай бог, не допустить усиления Руси, и здесь все меры были хороши. Сильная Россия никогда и никому не была нужна.

Как видим, в мире не меняется ничего.

Но такие «шалости» долго не могли сходить с рук ливонцам. Не нужно было испытывать терпение самодержца и играть на его растрепанных нервах. Особенно учитывая, что Иван Васильевич рассматривал ливонские земли как свою вотчину, которая была неправедно захвачена ворогами в стародавние времена. Вот тут-то и вспомнили в Москве о «Юрьевской дани».

Если хочешь найти повод к войне, то его можно найти всегда.

Что примечательно, эта самая дань была лишь одной из составляющих многочисленных претензий Ивана IV к правительству Ливонии. «Книга степенная царского родословия» их суть излагает так: «Земля Ливонская, въ ней же бяше седмидесят градов, в древняя лета земля та зовома Чюдьцы, идеже великий князь Ярослав Владимиричь и град созда во свое имя Юрьев и многа святыя церкви постави и тамо бяху епископи православные и подлежаху Рустей митрополии. Потом же богомерзцыи Немьци, пришедшее из Замория и вселишася в Чюдьцы и дань даваху Русским государемъ к Великому Нову граду. Егда умножишася и обогатиша и самочинием возгордешася и не токмо дани давти не начаша к Нову граду, но и брань супротивну воздвизаху и пакости многи великому Нову граду и Пськову содеваху, овогда убо побежающе, овогда сами же побежени бываху». В этой скупой казенной бумаге Иван Васильевич все тщательно припомнил ливонцам, начиная аж с основания Ордена меченосцев! Впрочем, сей исторический экскурс послужил своего рода вступлением к претензиям, более близким по времени и куда более серьезным. «И тако пребывающе, не токмо благочестия держателем не покаряхуся, но и на церковь Христову восколебашася ко своему имъ разорению и епископию Юрьевскую от истиннаго благочестия въ Латыньское бископьство претвориша, та же и церкви Божия разориша, потом же и святыя иконы попраша. На правоверныхъ же християнъ, живущих тамо, возбеснешася и гонение веле воздвигоша паче древнихъ злейшихъ иконоборець. И мучителие немилостиви быша имъ».

Это уже конфликт на религиозной почве.

Если же учесть, что Иван IV был человеком глубоко верующим, то факт покушения на церковь Христову приобретал в глазах царя чуть ли не решающее значение. Постоять за православную веру супротив латинского воинства – что могло быть почетнее в глазах русского самодержца.

На ту пору в Дерпте было два православных храма – Георгиевский и святого Николая. Первый для псковичей, второй для новгородцев. Понятно, что католические власти всячески стремились их закрыть.

6 января 1472 года во время праздника Богоявления, на льду реки Омвоже был арестован священник церкви святого Николая Исидор, а вместе с ним все православные прихожане, числом 72 человека. На следующий день, после того, как русские отказались перейти в католичество, всех их, включая женщин и детей, по приказу епископа утопили в проруби. Что же касается Исидора, то его обрядили в иерейские одежды и бросили в Иордань, где он накануне освящал воду. Имущество же казненных православных было разграблено. Тогда это преступление сошло ливонцам с рук, но теперь Иван Васильевич о нем вспомнил. Как и о словах своего отца, Василия III, который однажды заявил ландмейстеру: «я не Папа и не Император, которые не умеют защитить своих храмов» (Н. М. Карамзин).

Перечень обид продолжался: «Потомъ же гордостнии Немьцы и всех жителей Руских истребиша отъ земли Ливонския и домы ихъ и вся Русьская коньца, иже во градехъ Ливонских себе похитиша, так же паки потом и приходящихъ къ нимъ Рускимъ гостем и всякимъ купьцемъ многу тьщету купли их содеваху и имения их лишаху и осрамляху ихъ поноснымъ бесчестиемъ обругаху ихъ».

То, что русских купцов с завидной регулярностью грабили в Ливонии, отрицать было глупо. То, что царь Иван ищет повод для вторжения в Ливонию, тоже было понятно, недаром в адрес немцев прозвучала знаковая фраза: «Аще ли же неисправлени будутъ, то мечемъ своимъ претяше имъ».

Это была уже прямая угроза. Неприкрытая.

Ливонцы пуще огня боялись победителя Казанского и Астраханского ханства, что и засвидетельствовано русскими летописями. Та же «Книга степенная царского родословия» отмечает, что «божьи дворяне» были «страхомъ одержими».

Поэтому, выслушав все претензии в свой адрес, они скоренько снарядили посольство в Москву, «со многимъ молением милости и мира просящее и покаряющеся обетовахуся дань даяти мимошедших летъ и въ предхотящая быти лета и коньцы Руськия по древнему очистити и церкви Божия воздвигнути Рускимъ людемъ невозбранно дерзати». Как видим, немцы смиренно приняли практически все требования Ивана IV. Разрешали русским беспрепятственно возводить в Ливонии православные храмы. Даже соглашались выплатить легендарную «юрьевскую» дань, причем не только давать ее ежегодно в будущем, но и за прошедшие 50 лет, по одной немецкой марке с жителей Дерпта и области. Первая выплата должна была состояться в 1557 году. Мало того, по свидетельству Н. М. Карамзина, магистр клялся не вступать в союз с польским королем! И хотя царю была нужна война, он решил выждать. То ли еще не был к войне готов, то ли не хотел выглядеть агрессором в глазах «международного сообщества» того времени. Ждал, когда ливонцы совершат ошибку. И дождался.

Когда царский посол прибыл в Дерпт, чтобы ратифицировать договор, то ливонцы начали тянуть время, поскольку не желали становиться данниками Ивана IV. В итоге решили грамоту подписать, но при вручении объявить, договорной силы она не имеет, поскольку для этого необходимо согласие германского императора. Но государев человек только ухмыльнулся на немецкие уловки: «Царю моему нет дела до Императора! – сказал Посол. – Дайте мне только бумагу, дадите и серебро» (Н. М. Карамзин). А по прибытии в Москву доложил куда следует о вражьих происках. Что же касается Ивана Васильевича, то он с тех пор прибавил к своему титулу (и так не маленькому) – государь Ливонской земли. Так и писался отныне в грамотах да указах.

Прошло совсем немного времени, и к русскому царю вновь явились послы от магистра Вильгельма фон Фюрстенберга. В этот раз они стали просить об облегчении дани. Но это был уже перебор. Утомили своим словоблудием ливонцы Ивана Васильевича.

«Посольствами, учтивыми словами, льстивыми обещаниями, и навлекли на себя ужасное двадцатипятилетнее бедствие, в коем, среди развалин и могил, пал ветхий Орден как утлое дерево» (Н. М. Карамзин).

Царь их даже слушать не стал, велел вести дело боярам, а сам демонстративно распорядился готовиться к войне.

В январе 1558 года государева рать, где основную массу составляли служилые татары и представители народов Поволжья, вторглась в Ливонию. Царь знал, что делал, когда посылал на врага войско, состоявшее преимущественно из мобильных легковооруженных всадников. Большая война с осадой городов и полевыми сражениями в данный момент была ему не нужна, а вот пройтись по вражеской территории быстрыми отрядами татарской конницы, которые как метлой выметут у ливонцев все их добро, нажитое непосильным трудом, было вполне приемлемо. Нагнать на немцев страху, посеять смятение в их душах перед решающей кампанией, нанести максимально возможный материальный урон врагу – вот чего в данный момент добивался Иван IV. И надо сказать, это ему удалось.

Царское воинство огнем и мечом прошло по Прибалтике, вычищая закрома и амбары зажиточных ливонцев. Города не штурмовали принципиально, зато потрошили и жгли предместья и пригороды, которые жители предусмотрительно покидали, спеша укрыться за городскими стенами. Области и посады Дерпта, Нарвы (русские называли ее Ругодив), Раковора, Алыста, Аксилуса, Нейгаузена, Маринбурга и многих других замков и городов Ливонии были выжжены дотла. Гарнизон Дерпта был разбит наголову во время вылазки. Командующие царевой ратью князь Михаил Глинский и хан Шиг-Алей прошли Ливонию вдоль и поперек, за малым не дойдя до Риги и Ревеля. Потерь практически не было, зато трофеи превысили все мыслимые размеры. Напоследок воеводы отправили к магистру гонца, который и передал тому на словах зловещее предупреждение: «Аще не исправитеся передъ государем, горша сего узрите надъ вами» (Книга степенная царского родословия). Коротко и ясно.

Фон Фюрстенберг все понял и спешно отправил в русскую ставку новое посольство, где соглашался на все условия Москвы. Государь дал добро, и дело пошло на мировую. Но тут магистра подвела Нарва.

Нарушив перемирие, нарвский гарнизон самочинно, никого не предупреждая и ни с кем не советуясь, открыл артиллерийский огонь через реку Нарову по русской крепости Ивангороду. Царь страшно разгневался, повелел русским пушкарям из Ивангорода бомбардировать Нарву, а воеводам нанести удар по Ливонии со стороны Пскова. Русская рать снова вторглась в Ливонию и занялась привычным делом – жечь и разорять вражеские земли. И дело не в том, что наших ратников внезапно обуяла алчность и дух стяжательства, причину подобного поведения царского воинства назвал Н. М. Карамзин: «Россияне, посланные не для завоевания, а единственно для разорения земли».

Терять ливонцам было уже нечего, да и терпение их к этому моменту уже было на нуле, поэтому, собрав значительные силы – пехоту, конницу и артиллерию, они вступили с русскими в бой. Однако воевода Темкин проявил себя молодцом, разнес немцев вдребезги и, согласно летописи, захватил множество пленных и четыре пушки. После этого успеха государева рать повернула обратно.

И фон Фюрстенберг, и дерптский епископ отдавали себе отчет в том, в какой критической ситуации оказались. Вновь были отправлены в Москву послы, чтобы замириться с Иваном IV на его условиях. На время переговоров царь запретил своим воеводам вести боевые действия. Однако под Нарвой вновь произошли события, которые радикально изменили ситуацию. Складывается такое впечатление, что в гарнизоне нарвского замка служили сплошь одни вредители и анархисты, которым было совершенно наплевать на приказы, отданные свыше. Авторитетов для них не существовало. У них было свое видение ситуации. Едва ливонское посольство поспешило в Москву, как они снова начали обстреливать Ивангород.

На справедливую претензию царских воевод, почему снова началась пальба, представители магистрата отвечали, что пальбу ведут люди орденского командора и по его приказу, а они ничего с этим поделать не могут – «мы не можемъ его уняти».

Висковатов А. В. Русское вооружение с XIV до второй половины XVII столетия. Ратник в бахтерце и в шеломе

«Не можете вы – сумеем мы!» – примерно так могли рассуждать государевы воеводы Григорий Куракин и Иван Бутурлин после бесполезной беседы с властями. И Ивангород ответил Нарве. Да так ответил, что немцам небо показалось с овчинку! Судя по всему, ратники перетащили все пушки на одну стену, поскольку в «Книге степенной царского родословия» прописано четко – «стреляти изо всего наряду». Закончив установку орудий и изготовившись к длительной стрельбе, русские обрушили ураганный артиллерийский огонь на враждебный город. От пушечных залпов сотрясались стены Ивангородской крепости, у людей закладывало уши, но яростная пальба не прекращалась ни на минуту. По Нарве били и каменными ядрами, которые рушили крепостные стены, превращая в кучу хлама постройки, и огненными, от которых в городе занялись пожары. Стреляли так люто и умело, что Нарва начала заниматься огнем, тушить который было просто некому, ибо жителей охватила паника. Слишком уж часто русские ядра сеяли смерть среди горожан. Удальцы-пушкари, скинув от орудийного жара кафтаны и закатав рукава нательных рубах, прицельно лупили по городу, превратив его в кромешный ад. Такого испытания в Нарве не выдержали, вновь послали к воеводам делегацию с мольбой о пощаде.

Оставив в Ивангороде заложников, немцы поспешили в Москву, где били государю челом за город Нарву и всю область, целовали крест на верность Ивану IV и его детям. Примечателен приказ Ивана своим воеводам: «Повеле государь воеводам своимъ берещи ихъ от маистра» (Книга степенная царского родословия). Получается, что царь-батюшка Нарву все же отжал у ордена, и теперь жители города рассматривают фон Фюрстенберга и иже с ним как своих врагов. Только вот беда, в Нарвском замке засел орденский командор с гарнизоном, который мог с успехом контролировать весь город, а значит, победа была не полной. Для решения возникшей проблемы в Ивангород были направлены воеводы Алексей Басманов и Данила Адашев с дополнительными войсками, чтобы в случае необходимости применить силу.

Тем временем, исполняя приказ государя, Бутурлин и Куракин послали ратников за реку Нарову, чтобы те несли дозорную службу и в случае прибытия ливонских войск на помощь Нарве задержали бы их до подхода главных русских сил. И как чувствовали! Враг вскоре был обнаружен. От Ревеля на запад двигалось большое войско, в состав которого входила конница, пехота и артиллерия. Согласно летописи его послал магистр на помощь командующему нарвским гарнизоном Шелленбергу.

Задумка сама по себе, может, была и неплохая, но ничего путного из нее не вышло. Ливонцы, осторожно продвигаясь к намеченной цели, выслали вперед сторожевой отряд из тысячи бойцов, но русские, готовые к такому развитию событий, активно его атаковали и разбили в пух и прах, захватив при этом в плен тридцать три человека.

После этого немцы спешно ретировались.

И тут случилось неожиданное. Уведав о том, что к ним идет подмога, в магистрате Нарвы решили, что теперь им необязательно подчиняться русским, и послали в Ивангород делегатов, которые нагло заявили, что их послы в Москве не имели полномочий передавать город Ивану IV.

К государю немедленно помчался гонец, чтобы поведать о новом вероломстве немцев. Однако события на северо-западе развивались столь стремительно, что второй гонец от Басманова и Адашева прибыл в столицу одновременно с первым и привез весть о взятии Нарвы русским воинством.

Война быстро набирала обороты.

11 мая 1558 года в Нарве вспыхнул большой пожар. Об его истинных причинах судить трудно, поскольку летописец доносит до нас просто удивительную историю. Суть ее в том, что некий немчин стал варить у себя на дому пиво, и тут ему попалась на глаза икона святого Николая-чудотворца. Недолго думая, иноверец схватил секиру и, расщепив икону, бросил в огонь под котлом, для растопки. Сразу же полыхнуло, запылало, и огненный столб охватил сначала дом осквернителя святыни, а затем перекинулся на близлежащие дома. Вскоре уже пылал весь город.

Стоявшие на крепостной стене Ивангорода воеводы Алексей Басманов и Данила Адашев видели все, что творилось за рекой, и понимая, что другого такого удобного момента может и не быть, велели трубить атаку. Немцы все свои клятвы перед царем порушили, и то, что государь, узнав об этом, разгневается и велит Нарву штурмовать, сомнений у воевод не вызывало. Только вот когда еще их гонец до Москвы доскачет, а потом назад вернется! Значит, ждать нечего, лучше ударить прямо сейчас, пока горожане и солдаты гарнизона заняты тушением огня. Промедление в таком деле грозит большими неприятностями атакующей стороне, а более удобного момента может не представиться вообще.

Даешь Нарву! – разнесся разрозненный гул голосов над берегом.

Русские ратники бросились к реке. Нарова была своенравна: глубока и быстра, но царево воинство ей было не остановить. Всадники бросались в реку на конях и при полном вооружении, смело направляясь к противоположному берегу. Пешие воины плыли кто на чем мог: на досках, на бревнах, словом, на всем, что было под рукой. Вместе со своими людьми переправились и воеводы.

А Нарва продолжала пылать, пожар все усиливался, и вскоре огромный огненный столб поднялся над городом. Занятые тушением огня, горожане и воины гарнизона не сразу и заметили, что русские затеяли переправу на их берег, а когда заметили, то было поздно. Государевы люди перемахнули через реку и бросились к городским стенам. Своих бойцов в атаку на Русские ворота повели стрелецкие головы Тимофей да Андрей. Позднее к ним присоединились Адашев с Басмановым. Колыванские ворота штурмовал Иван Бутурлин. Счет шел на минуты, но их-то и не было в распоряжении защитников. Стрельцы Басманова и Адашева в отчаянной рукопашной схватке опрокинули вышедших им навстречу солдат гарнизона и прорвались на улицы Нарвы.

Колыванские ворота ливонцы успели захлопнуть, но в створки сразу же ударил десяток топоров, затем ухнули бревном, и, сбив запоры, русские хлынули в город. Воины разбитого гарнизона бросились спасаться в Верхний замок (летопись называет его Вышегородом) и там заперлись на все возможные засовы и запоры, надеясь отсидеться до прибытия помощи от магистра. Но не тут-то было!

Русский натиск было уже не остановить. Пока одни ратники бились с немцами, а другие ломали ворота, из Ивангорода сумели переправить пушки и вкатить их в Нарву. Мало того, пушкари тащили к замку захваченную орденскую артиллерию и, выкатив ее на боевые позиции, стали обстреливать последний оплот ливонцев. Пока сквозь дым и огонь пушкари били по стенам и башням Верхнего замка, разрушая укрепления и убивая защитников, остальные ратники сооружали лестницы, чтобы пойти на приступ. Яростный обстрел не прекращался ни на минуту, ядра на замок сыпались со всех сторон – и с городских улиц, и из Ивангорода, и даже со стен Нарвы, которые уже были захвачены русскими. И нервы у немцев не выдержали; будучи совершенно деморализованными, они послали к воеводам парламентеров, чтобы начать переговоры о сдаче.

Условия осажденных были приняты. Командор Шелленберг, остатки гарнизона, а также те из немцев, кто не хочет оставаться в городе, могут беспрепятственно его покинуть, оставив все свое имущество победителям. Препон им никто не чинил. Что же касается русских, то они вместе с горожанами занялись тушением пожара, который бушевал с неослабевающей силой.

Число трофеев, захваченных в ходе этой скоротечной операции, было огромным – одних пушек было захвачено 230! И все это случилось, когда в трех милях от Нарвы стояла ливонская армия под командованием Готарда фон Кетлера, командора Феллинского и Зегегафена, командора Ревельского. То есть прямо у них под самым носом. Однако, невзирая на то, что шум и грохот сражения доносились до них, эта парочка даже не соизволила послать к городу разведку, рассуждая, по словам Карамзина, о том, что «крепость, имеющая каменные стены и железные ворота, должна без их помощи отразить неприятеля». Вот и доболтались.

Теперь над городом развевались русские флаги.

Штурм хорошо укрепленного города под боком у неприятельской армии явился блестящей импровизацией русских полководцев.

Но есть во всем этом ряд ключевых моментов, которые хотелось бы поподробнее разобрать. Прежде всего, это относится к пожару, который охватил Нарву. То, что бедствие приняло для горожан поистине эпические масштабы, сомнений не вызывает: «изыде пламень и начать палити вся домы въ Ругодиве. И никто же не може ни мало утолити огненаго сверепьства» (Книга степенная царского родословия). Интересно следующее – почему он возник.

Понятно, что практически во всех источниках приводится рассказ о местном пивоваре и образе Николая Чудотворца, но в «Летописце Русском» содержится информация несколько иного свойства: «Мая в 11 день, в среду, загорелося в Ругодиве и почало горети во многих местех». Об этом же самом свидетельствует и В. Н. Татищев. Понятно, что один пьяный пивовар не смог бы поджечь город сразу во многих местах! Это могло произойти только в одном случае – если кто-то осуществил широкомасштабную диверсию. Недаром в Ивангороде находился тогда Алексей Басманов, это как раз его стиль. Но это лишь предположение и не более того.

С другой стороны, Франц Ниенштедт, рижский бургомистр, в своей «Ливонской летописи» прямо назвал виновника катастрофы: «случился по воле Господней, в доме одного цирюльника, именем Кордта Фолькена, пожар и скоро распространился повсюду, потому что дома и крыши были деревянные». Вот и все. По воле Господней случился пожар, и потому всякие изыскания, по мнению бывшего бургомистра, неуместны. А значит, и причину, по которой обрушилось на головы горожан это стихийное бедствие, вы вольны выбрать сами. Сойдемся в одном: он послужил и сигналом и побудительным мотивом для русской атаки, а также значительно облегчил русским войскам взятие города.

Теперь о том, как происходил штурм города. В Н. Татищев отмечает, что броску русских войск через реку Нарову предшествовали переговоры воевод с членами магистрата Нарвы: «на чем били челом государю, чтобы на том слове стояли и государю добили челом; и их в городпустили». О том же сообщает и «Русский летописец». Лишь после того, как получили от немцев отказ выполнить их законные требования, Адашев и Басманов начали штурм.

Вполне возможно, что именно после этого отказа Басманов и отдал приказ своим людям поджечь город, а остальное было уже делом техники. Ведь Басманов был не тот человек, кто надеялся лишь на волю случая.

Н. М. Карамзин приводит версию совершенно противоположную, у него инициатива атаки принадлежит простым ратникам: «Россияне из-за реки увидели общее смятение в городе и, не слушаясь Воевод своих, устремились туда».

«Книга степенная царского родословия» в какой-то мере объединяет обе версии, правда не упоминает факт переговоров: «Воеводы же царя и великаго князя, иже во Иване граде, и прочии людие видеша велий пожаръ въ Ругодиве и вси скороустремительно поидоша къ Ругодиву за Нерову реку». А «скроустремительно» – это значит моментально и особо не раздумывая.

Да и сам факт того, как проводилась переправа, свидетельствует в пользу того, что все случилось спонтанно и ничего подготовлено не было. По свидетельству «Книги степенной царского родословия», река Нарова «иже бяше вельми глубока и быстра, ея же иногда с нуждею въ кораблецехъ перехождаху великия ради глубины и быстроты». Как видим, водная преграда перед русской ратью достаточно серьезная и на первый взгляд ее просто так не одолеешь. И тем не менее: «Тогда же, Богом подвизаеми, овии на конехъ вооружены, инии же на дщицах и прочие же на простых древесех не мокрено и не вредно преидоша реку, яко ангеломъ носими и приидоша къ Ругодиву» (Книга степенная царского родословия). Перед нами – спонтанно организованная атака, каждый переправляется через реку как может и на чем может. Организованные действия с участием воевод начинаются лишь на противоположном берегу, а до этого – сплошной навал.

Страницы: «« « 345678910 » »»