Эволюция Кэлпурнии Тейт Келли Жаклин
– Нужно прибавить света с этой стороны. Тогда деталь будет на самом виду. И вспышка ещё подсветит ваш листочек.
Он подкатил прямо к Растению целую кучу соединённых между собой ламп и зажёг их, все девять разом. Поворачивал их так и сяк, пока не добился желаемого эффекта – свет шёл под нужным углом.
Он приник к объективу.
– Лучше не получится, – поглядел в объектив. – Но я заранее предупреждаю, вам придётся платить, даже если ничего хорошего не выйдет.
– Конечно, сэр, я понимаю.
По-моему, несправедливо, но дедушка на всё согласен.
– Даже если эта… висячая штука не выйдет.
– Договорились, – и дед полез в карман. – Давайте прямо сейчас заплачу.
– Ну нет, нет, я просто хотел предупредить.
Он наполнил лоток магниевым порошком и нырнул под чёрную накидку. Раздался тихий хлопок, и вся комната будто взорвалась ярким белым светом. На пару бесконечных секунд я словно ослепла.
– Не двигайтесь, пока зрение не вернётся, – предупредил фотограф, показываясь из-под накидки. – Одна леди споткнулась и чуть, чёрт её побери, не сломала ногу.
Он вынул пластину из камеры, обернулся и заметил меня.
– Простите, юная леди, мои выражения. Сделайте вид, что вы их не слышали, и, пожалуйста, не говорите вашей досточтимой матушке. Я сейчас вернусь.
Он взял пластинку и исчез в тёмной комнате. Мы слышали, как он там чем-то позвякивает и шуршит. Скоро он показался, держа деревянными щипцами непросохшую фотографию.
– Обычно я их мокрыми не показываю, но мне кажется, вам понравится, как получилось. Только не трогайте.
Мы посмотрели. Вот оно – Растение во всей своей красе, а у основания стебля – этот самый Чрезвычайно Важный Листик.
– Отлично, – улыбнулся дедушка. – Превосходная работа.
Мистер Хофер покраснел от удовольствия и скромно поклонился. Клянусь, будь он один, пустился бы в пляс.
– Вам понравилось? – смущённо пробормотал фотограф.
– Изумительно. Премного вам благодарен.
– Листик вышел невероятно чётко.
– Лучше быть не может. Давайте сделаем ещё один снимок.
Сдаётся мне, что мистер Хофер так бы и стоял тут весь день, упиваясь заслуженной похвалой за самый странный снимок в его жизни. Наконец он поместил горшок с Растением на фоне чёрной бумаги и повторил всё ещё раз. Я успела закрыть глаза перед вспышкой магния, но и под закрытыми веками всё равно взорвались искры фейерверка. Мистер Хофер, ожидая новых похвал, тут же принёс вторую фотографию. Теперь он чувствовал себя частью научного проекта и забросал дедушку вопросами о новых видах, Смитсоновском институте, Вашингтоне и тому подобном.
Я поставила Растение обратно в картонную коробку и уже собралась выходить.
– Подожди, – остановил меня дедушка. – Ещё одно фото, мистер Хофер, как вы думаете?
Он поставил Растение на затейливую плетёную этажерку.
– Кэлпурния, стань тут, а я стану с другой стороны.
Я расправила фартук, он пригладил бороду. Я выпрямилась и застыла в горделивой позе.
– Не дышите, – велел мистер Хофер. – Совсем не дышите. Раз, два, три.
На этот раз свет ударил нам прямо в лицо. Так и носорога можно с ног сбить. Весь мир стал белым-белым. Наверно, снег именно такой. Моё зрение вернулось в норму, как раз когда мистер Хофер вынырнул из тёмной комнаты. Он положил все три фотографии на стойку и уже хотел шлёпнуть в левом нижнем углу свой штамп «Замечательные портреты Хофера», как дедушка его остановил.
– Пожалуйста, поставьте штамп на обороте. Эти фотографии сделаны в научных целях, и на них не должно быть ничего лишнего, – и, глядя на расстроенное лицо фотографа, добавил: – На нашу с внучкой фотографию ставьте штамп как обычно, она на память об этом дне.
И протянул ему три серебряных доллара.
Фотограф упаковал снимки в обёрточную бумагу и перевязал бечёвкой. Пора было уходить, но он никак не хотел нас отпускать. Болтая без умолку, он даже проводил нас до двуколки и настоял, что подержит Растение в коробке, пока я залезу на козлы. Он не сводил с Растения глаз, словно оно могло с ним заговорить. Я забрала у него коробку, поставила себе на колени и открыла зонтик. Дедушка тронул вожжи. Мистер Хофер стоял на дороге и махал не переставая.
– До свидания, до свидания. Приходите ещё. До свидания, и обязательно расскажите мне, когда получите ответ. Не забудьте мне рассказать, как им понравились мои снимки.
– Как вернёмся домой, – пообещал дедушка, – сразу напишу письмо и отошлю фотографии. А потом придётся ждать, а ждать труднее всего. Полей-ка наш горошек ещё разок.
Долгую дорогу домой мы с дедушкой никак не могли угомониться. Мы распевали старые матросские баллады и пиратские песни – весьма неприличные, между прочим. Правда, завидев встречных, мы предусмотрительно переходили на гимны. Вернулись мы прямо к ужину, пропылённые и усталые, но весьма довольные собой. Оставили Растение отдыхать в лаборатории и отправились в столовую.
Ужин длился бесконечно.
– Что нового в Локхарте? – спросил папа.
– Цены на хлопок, кажется, растут, – ответил дедушка. – И мы с Кэлпурнией сфотографировались.
– Сфотографировались? – Сал Росс был явно недоволен. – С чего это тебя понадобилось фотографировать?
– Мы решили отметить красный день календаря, – дедушка оглядел собравшихся за столом. – Мы с Кэлпурнией, кажется, открыли новый вид.
– Очень мило, – невпопад ответила мама.
– Какой вид? – поинтересовался Гарри.
– Передайте мне картофель, – потребовал Ламар.
– Это может быть новый вид горошка, – объяснил дед.
– А, горошек, – протянул Сэм Хьюстон.
А, горошек! Что он понимает! Мне хотелось его убить. Кинуться на брата, и дело с концом. Но я хранила мрачное молчание, пока длилась эта нескончаемая трапеза. Никогда ещё обязательная беседа за столом не казалось мне такой идиотской. До чего же они глупы. Деревенщина, дурачьё. Только папа что-то умное сказал: как владелец скота он сразу поинтересовался, какая польза может быть от этого нового вида «а, горошка». Годится ли он на корм? Но я настолько обозлилась, что перестала слушать.
Ужин наконец закончился, мы с дедушкой удалились в библиотеку и закрыли дверь. Маленьким ключиком с цепочки от часов он открыл всегда запертый ящик стола и вынул несколько листов плотной кремовой бумаги.
– Зажги лампу, Кэлпурния. Давай осветим самые тёмные уголки Terra Incognita. Подымем повыше свет знания и сотрём с карты ещё одного дракона.
Я зажгла растопку в камине, помчалась за лампами и расставила их по периметру письменного стола – получилось маленькое созвездие. Дедушка окунул перо в чернила, помедлил, посмотрел в пространство и снова окунул перо в чернила. И написал старомодным почерком:
Сентябрь 1899 года
Уважаемые господа,
Хотим довести до вашего сведения, что в процессе регулярных прогулок по нашему небольшому уголку округа Колдуэлл, расположенного в центре штата Техас, в сорока пяти (приблизительно) милях к югу от Остина, столицы штата, нам удалось обнаружить экземпляр, который может оказаться новым видом горошка, коий мы и хотим предложить вашему, джентльмены, вниманию. На первый взгляд это растение должно быть отнесено к широко распространённому виду кормового Vicia villosa, обыкновенно называемого горошком волосатым. Однако, как видно из нижеследующего описания, а также на прилагаемых фотографиях…
Подробное описание Растения и его Чрезвычайно Важного Листика заняло не менее двух страниц. Я заглядывала дедушке через плечо, а в конце он поставил вот такую подпись:
С глубоким уважением, Уолтер Тейт и Кэлпурния Вирджиния Тейт.
Дед довольно откинулся в кресле.
– Дело сделано. Посмотрим, что получится. Теперь остаётся только ждать.
Я погладила его по плечу. Он глубоко вздохнул:
– Я уж думал, что этот день никогда не настанет, девочка моя. Я уж боялся, что умру прежде, чем он придёт.
Вот так. Новый вид. Фотография. И я, его девочка.
Глава 13
Учёная переписка
Когда раса растения хорошо установилась, семеноводы уже не выбирают лучшие экземпляры, а только просматривают свои гряды и выпалывают примеси («бродяг»), как они называют все растения, уклоняющиеся от установленного стандарта.
Растение поселилось на подоконнике на южном окне лаборатории. Я очень за него волновалась, но скоро стало понятно, что оно неплохо прижилось. Мы его проверяли по несколько раз в день, боялись, что поливаем слишком часто или слишком редко, что солнца слишком много или слишком мало, что пауки отложили яйца, что его продуло на сквозняке, что к нему привязался хлороз или какая другая болезнь. Каждый раз, когда я обнаруживала божью коровку, я сажала её на Растение – пусть ест личинок. Но красные в крапинку часовые всё норовили куда-то уползти. Мы вели журнал с ежедневными записями, специально купили для этого новую тетрадь с разводами под мрамор на обложке. От страха, что кто-нибудь в припадке неподобающей страсти к уборке случайно выбросит Растение, я пришпилила к цветочному горшку записку:
ИДЁТ ЭКСПЕРИМЕНТ. НЕ СМЕТЬ ТРОГАТЬ ЭТО РАСТЕНИЕ. ПОСЛЕДНЕЕ И СЕРЬЁЗНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
Кэлпурния Вирджиния Тейт (Кэлли Ви).
Прошло двенадцать дней, и нам пришло первое письмо, касающееся Растения. От мистера Хофера. Он интересовался, не получен ли уже ответ из Смитсоновского института. Он упомянул, что выставил в витрине, рядом со снимками невест и голеньких младенчиков на белых пушистых ковриках, одну из фотографий и к нему часто теперь заходят новые клиенты – всем любопытно, почему в витрине красуется снимок какого-то сорняка.
– Кэлпурния, – сказал дед, – тебя это касается не меньше, чем меня, будь любезна отписать мистеру Хоферу, что ответ никак не может прийти так скоро. Я ожидаю его в лучшем случае через несколько месяцев. Но энтузиазм непрофессионалов всегда неплохо подогреть.
Ага! Новое задание – вступить в учёную переписку… или что-то в этом роде, к тому же с взрослым человеком. Черновик был написан карандашом, и, достигнув удовлетворительного результата, я постучалась в дверь библиотеки и услышала обычное «Входи, коли не шутишь». Дедушка рылся в многочисленных ящиках с засушенными ящерицами и бормотал что-то о пропавшем экземпляре.
– Кэлпурния, тебе не попадался сцинк с пятью полосками? Должен быть здесь – между сцинком с четырьмя полосками и полосатым гекконом. Куда же я его задевал?
– Нет, сэр, я его не видала, но я написала письмо мистеру Хоферу. Не могли бы вы взглянуть?
– Мистеру Хо…? – Он продолжал судорожно рыться в ящике.
– Фотографу. Помните? Из Локхарта.
– Да-да, – отмахнулся он. – Уверен, прекрасное получилось письмо. Да-да, отправляй. Вот тритоны. Вот саламандры. Но где же остальные сцинки?
Я была в полнейшем восторге. Чуть не выскочила из комнаты, но тут вспомнила ещё об одной проблеме.
– Дедушка, у меня нет марок.
– А? Вот тебе, – он выудил из кармана монетку в десять центов. Я помчалась к себе наверх, нашла новое перо и набор хорошей гладкой бумаги большого формата, которую держала для особых случаев. Разложила всё необходимое на столике и села. Не такое уж длинное письмо, но у меня ушёл целый час, пока переписывала набело – так боялась поставить кляксу.
Сентябрь 1899 года.
Уважаемый сэр.
Мы получили ваше письмо, посланное в среду. Мой дедушка, капитан Уолтер Тейт, попросил меня известить вас, что Ответ из Смитсоновского института ещё не получен. Мой дедушка, капитан Уолтер Тейт, также просил известить вас, что он сообщит вам сразу же, как только получит Ответ. Мой дедушка передаёт свою благодарность за ваш интерес к данному Предмету. Остаюсь вашей оч. преданной слугой,
Кэлпурния Вирджиния Тейт (внучка капитана Уолтера Тейта).
Я положила письмо в красивый плотный конверт и помчалась вниз – хорошо бы отправить его прямо сегодня.
Тревис и Ламар на веранде пуляли друг в друга из пробковых ружей – играли в ковбоев и индейцев. Я проскочила мимо, не обращая внимания на их вопли: «Эй, Кэлли! Куда это ты?» Не хотелось ничего объяснять. У них своя жизнь, у меня своя. Здорово-то как!
Еле дыша, вся в пыли, я домчалась до почты в рекордное время. Мистер Грассел, наш почтмейстер, стоял за стойкой. Что-то в нём было странное, только никак не поймёшь, что именно. Он всегда был чрезвычайно вежлив с представителями семейства Тейт, он просто стелился от вежливости перед моими родителями и всегда делал вид, что обожает детей, особенно тех, кто носит фамилию Тейт. Но я знала, что это неправда.
Он болтал с мамой Лулы Гейтс – она пришла за посылкой. Я, как вежливая девочка, ждала своей очереди.
– Добрый день, Кэлли, – заметила меня миссис Гейтс. – Как твои родные? Головные боли не слишком беспокоят твою матушку?
– Здрасьте, миссис Гейтс. Всё в порядке, спасибо. А как вы?
– Всё хорошо, благодарение Господу.
Ещё немного вежливых слов и заверений, что я непременно передам поклон моей матушке, и она отбыла. Я положила конверт на стойку, чтобы не отдавать почтмейстеру прямо в руки.
– А, юная леди пишет в Локхарт, – он взглянул на конверт.
– Мне нужна марка, – вежливость давалась мне нелегко.
Мистер Грассел нахмурился. Похоже, прозвучало грубо.
– Пожалуйста, сэр, – добавила я, чуть-чуть затянув паузу.
Мистер Грассел прочёл адрес.
– Собираешься сфа… сфатаграфироваться?
Он часто спрашивал, кому ты пишешь и зачем. Мама как-то сказала, что это верх грубости для должностного лица – совать нос в чужие дела. В кои-то веки я с ней была согласна.
– Да, – пауза. – Сэр.
Преисполненная собственной важности, я добавила сладеньким детским голоском:
– Я собираюсь сфотографироваться.
Он набычился. Ну и пусть! Я подвинула монетку поближе. Он взял марку, смочил её маленькой губкой и с размаху припечатал к конверту.
– Особый повод?
– Нет. Сэр.
Он с важным видом отсчитал восемь центов сдачи, но сразу мне их не отдал. Пришлось самой протянуть руку.
– Вся семья? – Какая противная мокрая ладонь.
– Что? – Я сунула мелочь в карман.
– Вся семья поедет фатаграфироваться, о, простите, фотографироваться? Или только юная леди? Ты сама просто картинка.
– Да, сэр. – И я рванула с почты.
Не желаю говорить ему о моём драгоценном сокровище. Ни за что не расскажу ему о Растении, он же всему городу разболтает.
А вдруг окажется, что дедушка – чур меня, чур меня – неправ? Я – что, я переживу. Но пережить, что над ним будут смеяться другие? Ни за что. Его всё ещё уважают за прошлое, потому что он построил хлопкоочистительную машину и всегда умело вёл свои дела. Но при этом немножко над ним посмеиваются. Я слышала, как его обзывали «профессором» всякие полуграмотные невежды. Издевательским таким тоном. Дедушке всё равно, что о нём думают, а вот мне не всё равно. Но я отбросила все свои сомнения. Ведь он прав? Конечно же прав. Наверняка прав. За всё время нашего общения он ни разу ни в чём не ошибся. Может, иногда не сразу находит сцинка с пятью полосками (с кем не случается), но никогда не ошибается в фактах.
Я прекрасно понимала, что ждать придётся долго, не один месяц. Какая мука! Главное, нельзя ждать без дела – так ещё хуже. Пора всерьёз заняться сбором коллекций, наукой, учёбой – любыми делами, – тогда время пройдёт быстрее.
Одного я не предвидела – дел домашних.
Глава 14
Мотыга с короткой ручкой
Природа… заботится о внешних признаках лишь в той мере, в какой они полезны какому-нибудь существу.
Мы с дедушкой продолжали пестовать Растение. К большому моему облегчению, оно расцветало в лучах нашей заботы. Сначала пустилось в рост, потом поползло по подоконнику. Дедушка называл его Пробандом. Так ученые называют экземпляр, первым привлёкший внимание исследователей каким-нибудь новым свойством. Каждый день я на несколько минут выносила Растение в сад – пусть его опыляют пчёлы. Я стояла на страже и отгоняла всяких там кузнечиков и других пожирателей растений, которые осмеливались приблизиться к нашему сокровищу.
Мне пришли в голову кое-какие эксперименты – что бы ни делать, лишь бы не вязать носки к Рождеству. Впереди сбор хлопка, и я всё размышляла о мотыге с короткой ручкой – их было ещё полно в нашей части света. Дедушка всегда говорил, что лучший способ что-нибудь понять – это попробовать на себе или самой поставить эксперимент. Дедушка дал папе поработать мотыгой с короткой ручкой, когда тот был молодым, – целый день в поле. Моя новая кампания по ускорению течения времени начнётся экспериментом с мотыгой. Впрочем, мотыг с короткой ручкой в сарае не нашлось, их у нас не держали. Пришлось взять мотыгу с длинной ручкой. Я сообразила, что для точности эксперимента можно ухватиться за середину ручки. Направилась к ближайшему хлопковому полю – добрых пятьдесят ярдов от заднего крыльца. Мама всегда подчёркивает, что у настоящей леди есть лужайка и сад, а те, кто не настоящие леди, – у них хлопковое поле начинается прямо под окном.
С хлопком уже происходило таинственное превращение. Жёсткие зелёные коробочки становились мягкими белыми ватными шариками. Чистые деньги, прямо из земли растут.
Замахнулась мотыгой.
Да, нелёгкая работа, скажу я вам. И ещё не так уж жарко. И мне не надо этим заниматься по многу часов в день, чтобы заработать на хлеб. И я не старик какой-нибудь, ревматизма, как у многих полевых работников, у меня пока нет. Я потихоньку обо всём об этом размышляла, и тут из дома раздался пронзительный вопль. Похоже на крик сипухи, только ещё хуже. У меня чуть сердце не остановилось.
– Что ты делаешь? – Виола неслась ко мне с заднего крыльца. В жизни не видела её такой сердитой.
– Мотыжу хлопок, не видишь, что ли?
– Милостивый Боже, немедленно домой, пока никто не увидел. Спаси и помилуй! – она выхватила мотыгу у меня из рук и потащила меня к дому. – Что на тебя нашло? – шипела она. – Совсем разума нет? Играешь в негритянку?
– Я просто хотела понять, на что это похоже. Дедушка сказал…
– Слушать о старике не желаю. Совсем из ума выжил, теперь и ты последнее соображение потеряла, – ругалась Виола, таща меня домой. – Ребёнок собирает хлопок. Белый ребёнок мотыжит хлопок. Ребёнок из семьи Тейт мотыжит хлопок. Спаси нас и помилуй.
Мы добрались до кухни, никем не замеченные. Она всё оглядывалась вокруг и держала меня мёртвой хваткой.
– Дай сюда фартук. Пойди переоденься. Мама с ума сойдёт, если узнает. Никому не говори. Ни в коем случае.
– А почему? Почему ты так сердишься? Я просто хотела попробовать.
– Боже милостивый, дай мне силы.
– Не сердись на меня, Виола.
– Мне надо сесть на минутку.
– Садись скорее. Я тебе налью лимонаду.
Она присела у кухонного стола, обмахиваясь картонным веером, а я побежала в кладовку. Там стоял керамический кувшин с крепким сидром. Может, ей сидра налить? А то никак не успокоится.
– Вот, попробуй, полегчает.
Она опорожнила стакан и продолжала сидеть, уставившись в пространство. Только веером обмахивалась. Я принесла ещё один стакан. Она вздохнула. Почему это последнее время вокруг меня все либо пьют, либо вздыхают?
– Кэлли, вдруг бы тебя кто увидал?
– Ну и что?
– У твоей матушки на тебя планы, известно это тебе? Она как раз недавно говорила, что тебя пора выводить в свет. А тут такое. Куда это годится? Негоже дебютантке мотыжить хлопок.
– Меня? Выводить в свет? Зачем?
– Ты же Тейт. А у папы твоего хлопковые поля. И машина хлопковая.
– Кажется, они дедушкины.
– Ты понимаешь, о чём я, мисс Ума Палата. Ты что, не хочешь быть дебютанткой?
– Я не очень-то знаю, что это такое. Но если все дебютантки вроде той курицы, которую приводил Гарри, то увольте.
– Да уж, это была из куриц курица. Но она тут ни при чём. У тебя будет куча вечеринок и куча юных джентльменов. В общем, куча ухажёров.
– А зачем мне куча ухажёров?
– Это ты сейчас так говоришь. Посмотрим, что потом запоёшь.
– Нет, правда, на кой это сдалось?
– Чтобы маме угодить, вот зачем.
– Аа-аа.
– Экая себялюбица.
– Да нет же!
– Была пугалом гороховым, а станешь леди из общества.
Последнюю грубость я пропустила мимо ушей.
– А маму тоже выводили в свет?
– Собирались. Но не получилось.
– Почему?
– Ты лучше у неё спрашивай.
– Война? – наверно, в этом дело.
Виола только кивнула.
– Но она уже кончилась тогда. Маме же было… – я принялась считать на пальцах.
– Денег совсем не осталось. А потом её папа умер от тифа. И тут уж было не до того.
– И теперь меня надо выводить в свет? Потому что ей не удалось?
– Лучше её саму спрашивай, говорю я тебе. А теперь марш мыться. Такая чумазая. Дай мне немножко покоя – сердце так и бьётся. Спаси нас и помилуй.
Ну ладно, пусть отдохнёт.
У мамы семеро детей, а дочка только одна. Она, наверно, совсем другую дочку хотела, нежную девочку, чтобы не всё вокруг захлестнуло мальчишеской энергией. Ей, наверно, хотелось союзницу. А не вышло. Со мной же не поговоришь об узорах и рецептах, и разливать чай в гостиной я не умею. Я что, эгоистка? Или совсем чудная? А вдруг я для неё ужасное разочарование? Эгоистка или чудная – это не так уж страшно, можно пережить. Но разочарованием быть совсем не хочется. Я пыталась выкинуть всё это из головы, но засевшая мысль весь вечер бродила за мной по дому, словно вонючая-приставучая псина.
Я сидела у окна в комнате и разглядывала деревья, но думала совсем не о них. Зачем маму огорчать? Я же не нарочно. Кто виноват, что я такая? Горбатого могила исправит? Ну, и в чём же мой горб? Полная неразбериха. Так ничего не поняла, но голова разболелась отчаянно. Может, принять мамину «Патентованную микстуру»? Похоже, мы с мамой не такие уж разные.
А вдруг ничего плохого в этом нет? Вдруг мне даже понравится, когда меня вывезут в свет? Когда-нибудь потом. В любом случае надо разузнать, что это значит.
Дедушка меня учил: если хочешь получить ответ на важный вопрос, нужно приложить усилия. Изучить всё как следует, рассмотреть все за и против. У меня ещё лет шесть или семь на изучение. Наверно, хватит. А пока кроме мамы спросить некого. Но она может неправильно понять, если я начну приставать к ней с вопросами. Вдруг решит, что я только об этом и мечтаю? Пойди потом объясни. Голова раскалывается, шея чешется. Опять крапивница?
Утром я нашла маму на огороде – она осматривала грядки. Широкополая соломенная шляпа прикрывает лицо от солнца, на руках – белые нитяные перчатки. Настоящая леди всегда должна укрывать от солнца руки и лицо. Я осторожненько подобралась поближе – а вдруг Виола ей всё-таки рассказала, чем я занималась? Маме мои эксперименты на глазах у всей честной публики по вкусу не придутся. Нет, всё как всегда, глядит явно с осуждением, но это в пределах нормы.
– Где твоя шляпка? Вернись и надень её немедленно.
Я бегом помчалась в дом. Не начинать же важный разговор с левой ноги. Сняла шляпку с крючка и вышла снова.
– Так-то лучше. Поможешь мне с цветами?
– Я хотела тебя спросить. Мне Виола сказала… Она сказала, что тебя должны были вывести в свет, но не вышло. Да?
Тень скользнула по маминому лицу. Что это – удивление, раздражение, сожаление? Она срезала розу.
– Да. Так уж получилось.
– А почему?
– Это всё из-за войны. Не было средств. Люди голодали. Выводить девушку в свет… было совершенно немыслимо.
– Но ты же всё равно встретила папу.
– Да, – улыбнулась мама. – Мне повезло. А вот твоей тёте Агги не так повезло.
Мамина сестра Агата была старой девой и жила в Харвуде, совсем одна, в доме, насквозь пропахшем кошками и плесенью.
– Значит, не обязательно быть дебютанткой. – Я выдернула какой-то сорняк.
– Ну, наверно, не обязательно. Но многих девушек по-прежнему выводят в свет.
– Значит, мне тоже придётся? – больше нельзя ходить вокруг да около.
– Ты – моя единственная дочь, Кэлпурния.
Наверно, невежливо говорить маме, что это не ответ на вопрос.
– А что это, в сущности, такое? Выводить в свет?
– Когда девушка из хорошей семьи готова стать юной леди, её выводят в свет. Так она может занять положенное ей место в обществе. Её знакомят с молодыми людьми из хороших семей. И ещё устраивают танцы, развлечения, шьют новое платье на каждый случай, – у мамы засияли глаза.
– И сколько это длится?
– Год.
– Целый год? – в моём голосе неприкрытый ужас. – А потом что?
Что ты имеешь в виду?
– Ты говоришь, год всё это длится, а что потом?
– Обычно к этому времени молодая особа уже выходит замуж.
– Значит, все эти вечеринки – для того, чтобы выдавать девушек замуж.
– Ну, я бы выразилась иначе, – усмехнулась мама.
Чего уж иначе? Как ни назови, суть не меняется.
– Мама?
– Да, дорогая?
– Значит… мне придётся выйти в свет.
Она сразу нахмурилась, и я побыстрее добавила:
– Ты бы хотела, чтобы я вышла в свет?
– Кэлли, – она не спускала с меня глаз. – У нас ещё много времени впереди. Но, конечно, я была бы очень рада. Пусть тебе достанется то, чего я лишилась. Многие девушки были бы рады такой возможности.
– А что папа думает? Это же дорого. Всё время новые платья и всё такое.
Читать бесплатно другие книги:
