Удивительное путешествие Полисены Пороселло Питцорно Бьянка
Все ее существо сопротивлялось мысли о том, чтобы называть «мамой» эту злючку, и она предпочла отложить объяснение до того момента, как очнется рыбак.
А пока она изображала из себя постороннюю добрую крестьянку, призванную быть сестрой милосердия.
Лукреция оказалась с ней заодно.
– Я не покину Урагаль до тех пор, пока ты не поговоришь со своим отцом и не выяснишь всего, – пообещала она, и для ее подруги это было большим утешением.
Лукреция вместе со своими зверями устроилась на городском постоялом дворе и каждый вечер давала представления на площади. Зрители приходили даже с окраин и из близлежащих деревень. Это был урожайный год, и крестьянам было что потратить. Не нужно было бояться, что самые верные зрители заскучают, так как Лукреция каждый вечер меняла номера со зверями, и сама никогда не повторяла дважды, разве что по заказу публики, ни своих акробатических выступлений, ни песенок.
По утрам она навещала Полисену в лачуге на берегу моря. Помогала ей мыть больного, менять ему белье и повязки на голове, куда его ударила мачта.
Женщины в это время обычно не было дома. У нее имелось место на рынке, где раньше она продавала рыбу, пойманную мужем, а теперь – травы, грибы и улиток: их собирали за городом старшие дети.
В первый же день Полисена заметила, что ее братьев и сестер можно было поделить на две возрастные группы.
Троим было от девяти до тринадцати лет – это Пелагий, Бернард и Теофил. Затем шла младшая группа – две пятилетние близняшки, Бертилла и Бландина, которые по очереди смотрели за восьмимесячным младенцем, а также трое мальчишек четырех, трех и двух лет, оборванных и чумазых, которые постоянно визжали и копались в земле, как поросята.
Все они панически боялись своей матери, которая относилась к ним хуже, чем когда-то старый Жиральди относился к Лукреции. Больше всего боялись близняшки – заслышав издалека голос матери, они тотчас где-нибудь прятались.
Полисена не раз задавалась вопросом: женщина воспользовалась болезнью мужа, или же рыбак всегда терпел издевательства над детьми? А вдруг и сам он, когда выздоровеет – если выздоровеет, окажется еще строже и грубее, чем его жена?
Из всех братьев Полисене больше всех понравился Бернард, второй по старшинству, – он был самым веселым и больше всех любил отца. Один Бернард был признателен незнакомой девочке за заботу и внимательное отношение к рыбаку. Когда она начинала клевать носом от недосыпания, он говорил: «Иди поспи. Я посижу вместо тебя», или: «Ты такая бледная. Нельзя сидеть постоянно взаперти. Сходи на пляж, подыши воздухом!»
Однажды, когда больному вроде бы стало чуть лучше, Бернард уговорил Полисену пойти вместе с ним и показал ей небольшой шалаш, сделанный из ветвей прямо у задней стены дома.
– Вот здесь папа обрабатывает кораллы. Он делает такие красивые вещи! Лучше всего у него получаются рыбки, они кажутся живыми. Иди сюда, я тебе покажу.
Она увидела верстак со всеми инструментами, небольшую корзину с кусочками необработанного коралла и две скамеечки.
– Он и меня начал учить, до своей болезни, – сказал мальчик. – Хотел, чтобы мы, трое старших, как можно быстрее обучились ремеслу и смогли уехать подальше от мачехи и не зависеть от нее.
Полисена посмотрела на него с изумлением:
– Разве она вам не мать?
– Нет. Это вторая папина жена. Наша мать умерла семь лет назад. Потом появилась эта ведьма, околдовала отца своими нежностями, сладкими улыбочками и притворной заботой о нас, сиротах, и вышла за него замуж.
В первое мгновение Полисену поразила эта новость. Потом ее мозг заработал с огромной скоростью. Эта женщина появилась в жизни рыбака шесть лет назад, а она в то время уже давно жила в доме Доброттини. У нее не было в этом сомнений, так как она прекрасно помнила, как родилась Петронилла и как живот ее матери – нет, синьоры Доброттини – за несколько месяцев до этого надулся, и их с Ипполитой часто звали, чтобы прижаться к нему щекой и послушать, как пинается новый ребеночек, невидимый в своем темном гнездышке.
Она постаралась отогнать эти приятные эпизоды из жизни камнелунского дома, от которых у нее вставал комок в горле, и снова стала считать года, чтобы убедиться, что и она, как Бернард, Теофил и Пелагий, была дочерью первой жены рыбака.
Эта мысль принесла Полисене огромное облегчение. Было бы ужасно ненавидеть собственную мать, но недолюбливать жестокую мачеху – совсем другое дело. Ее лицо засветилось такой радостью, что Бернард изумленно спросил:
– Что с тобой?
И она, забыв об осторожности, крепко обняла его и сообщила:
– Я твоя сестра.
И рассказала ему обо всем: о предметах из шкатулки, о рыбке и о том, как Лукреция сопровождала ее до самого Урагаля, чтобы выяснить происхождение этой драгоценной подвески.
Глава четвертая
Бернард выслушал ее с недоверием. Потом очень внимательно осмотрел рыбку, которую Полисена теперь носила на шее:
– Да, это точно сделал мой отец. Но не могу понять, почему он тебя бросил. Он всегда любил нас, детей. Зачем ему это было нужно? – Он хлопнул себя ладонью по лбу. – Постой, ты можешь быть его дочерью, но не дочерью моей матери, его законной жены. Предположим, папа мог встречаться с другой женщиной, родилась ты, а чтобы не расстраивать маму и защититься от злых языков, они решили отдать тебя…
Да. Такое возможно. Другая женщина… Кто это мог быть? Почему же она не оставила себе девочку? Наверное, не могла?
Полисена тут же начала фантазировать. Может, это русалка, обитающая в морских глубинах, где маленький человеческий детеныш просто утонул бы? Ну нет уж. Такое бывает только в сказках. А может, это какая-нибудь знатная особа из Урагаля, которая была замужем за мерзким уродливым стариком, сгоравшим от ревности?
Теперь просто необходимо, чтобы рыбак пришел в себя и рассказал всю правду.
– А может быть, в твоей шкатулке есть еще что-нибудь, что нам поможет? – подсказал Бернард.
Полисена сходила за шкатулкой, которую прятала под матрасом у больного, – у нее в переполненной комнате не было даже собственного уголка.
Положила его на верстак рядом с кораллами, открыла…
– А что это за черная ткань? – тут же спросил Бернард, и в глазах у него появилось оживление.
– Не знаю. Я даже не знаю, ткань это или кожа. Потрогай-ка: жесткая и гладкая, как пергамент.
Бернард взял ее в руки, поднес к лицу, понюхал.
– Смола, – сказал он. – Сосновая смола и воск, чтобы не промокала.
– Тут какие-то белые пятна, похоже на рисунок, – заметила Полисена.
Бернард кивнул. Потом приложил палец к губам и взял сестру за руку. Они вернулись в дом. К счастью, кроме больного, все еще без сознания, и спящего в колыбели младенца, никого не было: все разошлись по своим делам.
Бернард приблизился к братишке и с крайней осторожностью, чтобы не разбудить, приподнял его. На дне колыбели лежала служившая простынкой выцветшая тряпка.
– Вынь ее оттуда! – сказал Бернард, придерживая ребенка руками. Полисена послушалась, и из-под куска материи показалось что-то черное, жесткое, очень похожее на кусок из шкатулки.
– Сколько я себя помню, мачеха всегда его использовала, чтобы не протекал матрас в колыбели. А до нее его использовала моя мать. Он всегда был у нас в доме. Давай, не смотри на него как зачарованная. Лучше вытащи его и положи на место простыню, а то карапуз проснется.
Полисена вытащила черную ткань. Этот кусок был намного больше размером, чем у нее, и на нем тоже были белые пятна, которые, казалось, составляли какой-то рисунок.
Они положили на место ребенка – он продолжал спать – и вернулись со своим трофеем в маленькую мастерскую.
Бернард освободил место на верстаке, расстелил на нем большой кусок ткани, разгладил его рукой и приложил к нему второй отрезок. Попробовал с разных сторон: они полностью сходились.
– Лик смерти! – испуганно воскликнула Полисена.
– Это череп, – поправил ее брат, – череп и две скрещенные кости, белые на черном фоне. Флаг пиратского корабля!
Но это новое открытие, вместо того чтобы сдернуть завесу с тайны, опустило ее еще ниже. Что делал зловещий флаг в доме мирного рыбака? И почему его сделали непромокаемым, разве нельзя было положить в колыбель какое-нибудь другое полотно? И зачем отцу надо было отрывать от него кусок и класть его в пеленки новорожденной дочки, которую он собирался бросить на произвол судьбы? Уж конечно, не с той же целью, с которой его постелили в колыбель. Кусок из шкатулки был слишком мал, его бы не хватило даже на половину детского тюфячка. Зачем же тогда? Неужели по рыбке, в случае чего, ее нельзя было узнать?
Брат и сестра были настолько заняты рассуждениями о новом открытии, что не услышали решительных шагов, под которыми захрустел сначала песок, потом ветки у порога. Оплеуха, от которой затрещала голова и загорелись уши, застала Бернарда врасплох.
– Смотри-ка! – послышался раздраженный голос мачехи. – Из-за вас сопляк записает весь матрас. Но я-то заставлю вас вытирать его языком. А ну говорите, почему вытащили из люльки вощеное полотно?
Она снова замахнулась на Бернарда, но Полисена бросилась на защиту брата и встала между ним и мачехой.
– Это я! – сказала она. – Он ни при чем. И вообще, Вы, синьора, не имеете права так его бить. Я расскажу все нашему отцу, когда он придет в себя!
– Нашему отцу? Что ты такое несешь? Чей это он «наш»?
Полисена так разозлилась, что забыла обо всякой осторожности. С вызывающим видом она рассказала о монашках, шкатулке, коралловой рыбке, о том, что отец узнал ее перед тем как потерять сознание. Она думала, что теперь ей с большим правом удастся защитить Бернарда, заботиться о больном и оставаться в доме до его выздоровления.
Но результатом ее длинной речи был увесистый подзатыльник, и не столько от боли, сколько от неожиданности ей стало трудно дышать: ведь ее никогда еще не били взрослые.
– Значит, на меня свалилась еще одна падчерица! – глумилась над ней женщина. – Так вот почему ты пожаловала к нам без приглашения! И что ты надеялась найти, глупая, – свою долю наследства? Я тебе дам наследство, соплячка, – ты же теперь член семьи!
Она схватила Полисену за волосы и с силой встряхнула ее. Сдавив ей руку, впиваясь в нее ногтями, пинком отшвырнула к стене. Взяла за ножки скамейку и угрожающе замахнулась на девочку.
– А ну, кто здесь командует?
– Вы, – в ужасе промолвила Полисена.
– Я – это кто?
Бернард, который, не в силах был ничего предпринять, тер ушибленную щеку, одними губами подсказал ей нужное слово.
– Вы… мама.
– Вот-вот. Умница. Если не хочешь попробовать вкуса плети, старайся быть послушной дочкой.
Глава пятая
Судя по всему, мачеха поверила рассказу Полисены. Она, однако, не проявляла ни малейшего интереса ни к тому, при каких обстоятельствах от нее отказались, ни к пиратскому флагу, который неизвестно как попал в детскую колыбель.
– То, что произошло в этом сарае до моего прихода, меня не касается, – заявила она, не скрывая презрения к прежней хозяйке дома. А касалось ее, мол, то, что вся эта подозрительная история не принесла никакой пользы, кроме как новый рот, который нужно прокормить, чем она и попрекала без конца Полисену.
И это было неправдой, потому что Лукреция по-прежнему отдавала подруге по два-три флорина, заработанных представлениями, и их с избытком хватало не только на пропитание Полисены, но и на лекарства больному, а также на хлеб и молоко для малышей и для поросенка.
Но мачеха делала вид, что этого не замечает, и продолжала твердить, что Полисена – дармоедка и пора бы ей наконец чем-нибудь заняться, чтобы зарабатывать на жизнь.
Узнав, что девочка не чужая, а член семьи, мачеха тут же решила: то же самое относится и к поросенку. Она долго раздумывала, не зарезать ли его сразу для жаркого.
– Никогда не доводилось поесть такого нежного мяска, – говорила она, и у нее изо рта текли слюнки. – Его, конечно, на всех не хватит. Надо положить в кастрюлю побольше картошки, тогда старшие смогут макать ее в соус.
Полисена с тревогой прислушивалась к этим рассуждениям, надеясь, что у Бернарда хватит мужества помочь ей защитить бедняжку Белоцветика.
Потом, к счастью, мачеха решила все-таки откормить поросенка на ветчину и прогнала его во двор, посадив в такую тесную клетку, что тот не мог даже пошевельнуться. Клетка была маленькой, узкой и грязной, прямо по пословице: «Чистая хрюшка не наест брюшка».
Несмотря на все свои претензии, мачеха была очень даже довольна, что ее новая служанка сильнее и способнее бедных близняшек. Теперь Полисена не могла оставаться весь день у отцовского изголовья. Она тоже ходила в лес и поле за грибами, горьким луком и дикими травами. Ей приходилось копаться палкой в песке в поисках моллюсков, которых мачеха затем продавала на урагальском постоялом дворе. Бедняжка должна была подметать пол, готовить еду и смотреть за тремя младшими детьми. Хотя она старалась изо всех сил, по вечерам мачеха всегда ругала ее за какую-нибудь оплошность или находила любой другой предлог, чтобы ее поколотить. Она била девочку щеткой и скалкой, метлой и веслом, плетью и кочергой.
Полисена была в отчаянии. По утрам, когда ее навещала Лукреция, она рыдала у той на плече.
– Теперь она хочет, чтобы я ходила по домам в деревне и клянчила помои для поросенка. Но он не любит эту гадость, а мне стыдно!
– Не волнуйся, – сказала Лукреция. – Вместо тебя пойду я. Буду просить кожуру от фруктов и овощей и скажу, что это для моих зверей. Мне-то дадут с удовольствием. У меня уже целая куча золотых, я их спрятала в чулке под матрасом. Но все думают, что я бедная голодная сиротка.
– Мне ни за что не вернуть тебе твоих флоринов, – хныкала Полисена. – Когда мы отправлялись в путь, я была уверена, что я принцесса, а сейчас… – И она в отчаянии разводила руками, указывая на убогое убранство лачуги.
– Считай, что это долгосрочный кредит, – успокоила ее Лукреция, которой не хотелось изображать из себя благодетельницу и унижать Полисену. – Когда твой отец выздоровеет и расскажет все, чего ты еще не знаешь, то ты распрощаешься с ним, и мы уедем вместе. Уверена, из тебя выйдет прекрасная актриса, будешь грести деньги лопатой.
– Но дочь должна оставаться с родителями! – возмутилась Полисена.
Лукреция рассмеялась:
– До сих пор им и без тебя было неплохо. И вполне смогут так жить и дальше!
– Какая же ты бессердечная!
Полисене удавалось все это терпеть только потому, что рыбак начал показывать слабые признаки улучшения. Теперь он мог ворочаться в постели, вздыхал, глотал куски твердой пищи, шевелил руками и ногами. Наверняка скоро придет в сознание.
Однажды мачеха совершила нечто ужасное.
Вот уже несколько дней Полисена замечала, что та с необычайным вниманием рассматривала ее по утрам, когда она причесывалась. У всех детей, в том числе и близняшек, волосы были короткими и спутанными, потому что они не имели привычки время от времени их мыть и хотя бы раз в день расчесывать.
Полисена же могла похвастаться двумя роскошными темными косами до пояса: они были такими густыми, что еще несколько месяцев тому назад, чтобы расчесать их, ей приходилось прибегать к помощи Агнессы.
Теперь же она пыталась справиться сама, потому что любила порядок и гордилась красивой прической.
И мачеха, в отличие от своих детей, старательно заботилась о своей внешности. Ее не волновало, что дети бегают босиком, что они все в грязи и лохмотьях. Она всегда одевалась очень даже прилично и никогда не выходила из дому без шляпки и перчаток. Дома проводила по несколько часов перед зеркалом, делая себе прически из редких шерстистых волос какого-то неопределенного мышиного цвета. Оба уха у нее были проколоты, но она носила только одну серьгу, очень странную. На самом деле это оказалась большая золотая английская булавка, а в нее был вставлен маленький изумруд.
Полисена, которая, как вам уже известно, благодаря купцу знала толк как в драгоценностях, так и в булавках, удивилась вдвойне. Ей показался странным не только способ употребления булавки, но прежде всего то, что такое нехитрое приспособление для закалывания детских пеленок было сделано из высокопробного золота и украшено чистейшим, сверкающим драгоценным камнем.
– Она принадлежала моей матери, – объяснил однажды Бернард, поймав любопытный взгляд сестры. – Эта ведьма, когда приехала к нам, заграбастала все: ее туфли, шелковый шарфик, свадебное платье, гребень из слоновой кости, золотую булавку! Ей не хватило моего отца! Она захотела все, что было у моей матери. Все без исключения!
И теперь, судя по всему, она захотела волосы Полисены, чтобы сделать себе искусственные косы.
– С такими длинными волосами ты выглядишь неопрятно, – как-то утром заявила мачеха. – Еще тут вшей не хватало!
– Если даже и заведутся, я знаю, как от них избавиться, – ответила Полисена, вспомнив Агнессины примочки из уксуса и керосина.
Но мачеха не терпела возражений и в ответ дала ей сильную пощечину. Потом схватила косы, крепко сжала их в руке и приказала:
– Бландина, принеси ножницы.
Девочка тут же повиновалась, боясь тоже получить пощечину.
Тогда мачеха принялась рассуждать вслух:
– Отрезать прямо так или лучше прядями? Если срежу под корень, будет длиннее. Но так замучаешься расчесывать и заплетать!.. Пара сантиметров ничего не изменит, косы и без того достаточно длинные.
Полисена дрожала, но застыла и не смела сопротивляться. Она надеялась, что кто-нибудь придет ей на помощь, что неожиданно войдет Лукреция или хотя бы Бернард.
Но никто не вошел, и косы упали одна за другой из-под лезвия ножниц жертвой мачехиной любви к собственной внешности.
Глава шестая
В ту ночь Полисена не могла заснуть от обиды. Без конца проводила рукой по волосам, нащупывала несколько оставшихся беспорядочных прядей и глотала горькие слезы негодования.
Она тихонько всхлипывала, стараясь не разбудить детей, и вдруг услышала глубокий вздох со стороны ложа больного. Она тут же встала и подошла к нему, прикрывая рукой пламя свечи. Ее радости не было конца: рыбак открыл глаза! Взгляд был внимательным и ясным.
– Папочка, – прошептала она. – Папочка, наконец-то ты здоров!
Она бросилась на колени и начала целовать ему руки. Он смотрел на нее ошарашенно.
– Здесь так душно, – с трудом произнес он. – У меня в голове все смешалось. Воздуха бы!
– Ты сможешь встать, если я поддержу тебя? Сможешь ходить? – спросила Полисена.
– Ноги-то у меня в порядке… А вот голова не совсем. Ты кто, мальчик? Теофил? Пелагий? Бернард? Я плохо вижу, свет такой слабый.
– Нет. Это же я, – ответила Полисена, которую развеселило это недоразумение. – Мачеха отрезала мне косы, и теперь я похожа на мальчишку.
Рыбак тяжело дышал, полузакрыв глаза.
– Какая красивая ночь, – сказала Полисена. – Давай пройдемся по пляжу? Я так рада, что ты наконец проснулся. Пойду позову Бернарда.
Ребята с крайней осторожностью усадили больного на постели и растерли ему ступни.
– Дыши глубже. У тебя кружится голова? Подожди-ка, – они подняли его на ноги. – Облокотись сюда, вот так. Обхвати меня рукой за шею.
– А другой рукой – за мою.
Шаг за шагом они вышли на улицу, никого не разбудив. Рыбак вдохнул свежий морской воздух. Полная луна разливала по пляжу серебристый свет.
Рыбак снова посмотрел на Полисену.
– Ты ведь не Пелагий и не Теофил. Кто же ты, мальчик?
– Папа, это же Полисена! – воскликнул Бернард. – Наша сестра. Та, что приехала в ураганную ночь. Все это время она не отходила от тебя ни на минуту. Это благодаря ей ты еще жив.
– О какой сестре ты говоришь? – недоумевал рыбак, протирая глаза.
– Папа, это я, Полисена, твоя дочь, которую ты оставил на пороге монастыря, помнишь? Ну, с коралловой рыбкой.
– Помогите мне присесть, – вздохнул рыбак. Дети подвели его к изгороди.
– Девочка, – он взял руки Полисены в свои, – я не твой отец. Кто тебе сказал эту ложь?
– Ты сам мне сказал! – закричала потрясенная Полисена. – В тот день, когда был ураган. А потом ты потерял сознание. Помнишь?
Рыбак покачал головой и застонал:
– Мне все еще больно. Удар был слишком сильным. Наверное, я уже бредил.
– Да нет же! Ты был в полном сознании. Я показала тебе коралловую рыбку, а ты…
– Вот теперь вспомнил. Ты спросила у меня, кто ее сделал.
– … и кто мой отец. А ты ответил: «Я».
Рыбак грустно улыбнулся:
– Девочка, второго вопроса я не расслышал. Мой ответ относился к первому вопросу. Это правда, рыбку тебе сделал я, своими собственными руками. Даже если бы я расслышал вторую часть вопроса, то не смог бы ответить тебе ничего, кроме «не знаю».
– Но это ты отнес меня в монастырь?
– Да. Я не хотел, но моя жена – первая жена – уговаривала меня не отнимать хлеб у собственных детей ради найденыша. А мы так бедствовали!
– Найденыш?! Где же ты нашел ее? – вмешался Бернард.
– Сбегай-ка домой и принеси мне стакан воды, – попросил рыбак. – Я вам все расскажу. Но это длинная история.
Полисена заплакала от нового потрясения. Но к отчаянию и разочарованию понемногу добавлялось какое-то чувство облегчения. Да, у нее больше не было отца. Но она теперь не обязана оставаться в этом мрачном грязном доме и терпеть побои мачехи. Ей было жаль оставлять Бернарда и остальных ребят. «Когда я разыщу моих настоящих родителей и мое королевство, то приглашу их в придворные», – снова размечталась она.
Бернард как раз вернулся. Рыбак отпил глоток воды и начал свой рассказ:
– С тех пор минуло десять лет, но я все помню, будто это произошло вчера. Шел первый день штиля после бури, сотрясавшей море больше недели. Ветер стих, ярко светило солнце, и не было больше нужды держать лодку на суше. Поэтому я отправился за рыбой в открытое море, дальше, чем обычно. В полдень я находился недалеко от Скалы Баклана и вдруг вижу – прямо ко мне по воде, подгоняемые приливом, плывут сколоченные доски, судя по всему, от палубы корабля. Я тут же сообразил, что где-то произошло кораблекрушение, потому что вслед за досками приплыли два вскрытых бочонка, обломок штурвала, обрывки паруса, которые все еще держались на кусках мачты, и сапог – странно, что он не пошел ко дну. Все это были убогие останки, которые не стоило подбирать. И вдруг мое внимание привлек какой-то странный предмет: вначале он казался ящиком или большой деревянной коробкой, к которой с двух сторон были привязаны пробковые поплавки, чтобы не утонула. Меня разобрало любопытство, и я подождал, пока море поднесет ее поближе к лодке, зацепил крюком и поднял. Я думал, что в ней продукты, напитки или какие-нибудь драгоценности. Можете представить мое удивление, когда я увидел внутри девочку примерно годовалого возраста – что это была девочка, обнаружила потом моя жена, – завернутую в какое-то странное полосатое одеяло из шерсти, а от воды ее защищало темное полотно, пропитанное воском и смолой. Она не спала, но и не плакала. Наоборот, смотрела вокруг спокойно, словно наслаждаясь хорошей погодой.
– Это была я, – прошептала Полисена.
– Это была ты. Разумеется, я собрал сети и немедленно повернул домой. Нельзя сказать, что жена, увидев тебя, запрыгала от радости. У нас было уже трое детей, самому маленькому полгода, и куча долгов в придачу. Надо сказать к ее чести, что несмотря на это она приложила тебя к груди, как только ты заплакала. Ты сосала с такой жадностью, будто голодала много дней, а жена сказала: «Видишь? Ясное дело, мы не можем ее оставить. Мне не хватит молока на нее и на нашего ребенка». А на козу не было денег, и тем более на кормилицу. Вот мы и решили отнести тебя монашкам.
Глава седьмая
– И вам не пришло в голову разузнать, кто я такая? Кто отдал меня на волю морской стихии, положив в эту странную плавучую люльку? – спросила Полисена.
– Мы спрашивали и тут, в Урагале, и у морского министра в столице. Ни у кого не было сомнений, что останки принадлежали пиратскому кораблю. Не пропало ни одного судна из записанных в портовые перечни и ни одного иностранного купеческого корабля, направлявшегося в наши порты. Да и позже никто не явился искать его или расспрашивать об оставшихся в живых. И потом, ведь было это непромокаемое полотно, отрезанное от флага с черепом и костями…
Но все это еще больше затрудняло поиск твоих родителей. Как правило, на борт пиратских кораблей не берут младенцев, разве что украденных для продажи в рабство. Это драгоценный товар, но не настолько, чтобы спасать его в первую очередь во время кораблекрушения. Тот, кто тебя отдал во власть моря, девочка, должен был очень любить тебя, потому что рисковал своей жизнью и – кто знает? – может быть, потерял ее. Не оставил тебя на произвол судьбы, спасая собственную шкуру, а потратил драгоценное время – один Бог знает, как оно драгоценно во время бури, – чтобы пропитать воском и смолой флаг, защитить от воды дно ящика, привязать пробковые поплавки и одеть тебя в эти диковинные одежды.
– Как же она была одета? – опередил любопытство Полисены Бернард.
– Твоя мать, конечно, раздела ее, чтобы обтереть и отыскать какой-нибудь отличительный знак. Одежда на малышке была более чем странной для новорожденной. То, что я сперва принял за одеяло, на самом деле оказалось длинным полосатым шарфом, какие носят моряки…
– Точно! Я и не подумала, а ведь это именно так! – удивленно сказала Полисена.
– Но самым странным оказалось то, – продолжал рыбак, – что на тебе не было рубашки или обыкновенных пеленок. Ты по самое горло была затянута в красный шелковый чулок. Мужской чулок, по размеру подходивший на толстую и длинную ногу. Да ведь ты его видела, его сохранили в шкатулке.
– Мне бы и в голову не пришло, что это моя одежда… – призналась Полисена. – А что еще на мне было?
– Ничего. Ни медальона, ни вышитого чепчика, а на теле не было никаких особых примет, родимых пятен, татуировок, шрамов… У тебя были очень красивые кудряшки, черные и густые, и целых девять зубов.
Я хотел оставить тебя себе и уже успел к тебе привязаться. Но моя жена закатила ужасный скандал. Она сказала, что если я не отнесу тебя в монастырь, то она пустит тебя обратно в море вместе с твоим странным суденышком. И если ты утонешь как котенок, то уж точно не станет по тебе плакать. Что ее долг – заботиться о своих детях, а не о чужих младенцах. Как я смел ее ослушаться?
Но я не мог лишать тебя возможности узнать правду о своем прошлом. Оторвав кусок от пиратского флага, я сложил его в старую шкатулку, которую когда-то нашел в песке. Другой кусок решил оставить себе, чтобы показать, когда ты вернешься. Но моя жена хранила его так тщательно, что я его просто не нашел.
Бернард засмеялся, вспомнив о том, для чего его мать, а потом и мачеха употребляли половину флага, а ведь он видал деньки и получше, и даже Полисена не удержалась от улыбки.
– Больше положить в шкатулку было нечего, – продолжал рыбак, – кроме одного необычного украшения.
– Но в шкатулке не было никакого украшения! – возразила Полисена.
– Правильно, не было. В конце концов я его не положил, – признался рыбак со вздохом. – Шарф, в который ты была завернута, был заколот своеобразной английской булавкой, золотой, с изумрудом…
– Мачехиной серьгой!
– Да, именно ею. Жена утверждала, что булавка слишком красива и дорога для детских пеленок и пропадет зря. Она хотела оставить ее себе. А когда я попытался возмутиться, то начала рыдать и колотить кулаками по столу, пригрозила уйти от меня, заныла, что с тех пор, как за меня вышла, не видела в жизни ничего хорошего… Мне пришлось уступить, и я оставил булавку. Она закалывала ею платок по праздникам, а теперь ее унаследовала моя вторая жена: эта носит ее как серьгу.
Чтобы возместить тебе украденное – а это было самой настоящей кражей, – я положил в шкатулку одну из моих коралловых рыбок. По этой рыбке ты могла бы найти меня, если когда-нибудь захочешь вернуться.
Я одел тебя, завернул в шарф и попросил у соседей лошадь, чтобы отвезти тебя к монахиням. Вифлеемский монастырь был не близко, но и не очень далеко, а я всегда думал о твоем возвращении. Приехав туда, я подождал темноты, положил тебя на порог вместе со шкатулкой и вернулся домой. Это все.
Тем временем голова Полисены снова начала усердно соображать: «Значит, я приплыла по морю. Одетая в шелк, с золотой булавкой и изумрудом. Отданная во власть волнам кем-то любящим и желающим моего спасения. Интересно… Может, я дочь королевы пиратов?»
Она не знала точно, бывают ли у пиратов королевы, но идея ей понравилась.
«Или дочь невероятно богатого корсара, элегантного, благородного, с воротничком и манжетами из французского кружева, хозяина морей…»
– Что ты будешь теперь делать? – с беспокойством спросил Бернард, прерывая ее фантазии.
– Пора снова отправляться в дорогу. Немедленно. Я и так потеряла слишком много времени здесь, в Урагале. Но сперва мне надо забрать свою золотую булавку. И поросенка тоже!
Часть четвертая
У Туманной скалы
Глава первая
Лукреция крепко спала на соломенной подстилке в конюшне урагальского постоялого двора, окруженная своими животными.
В тот вечер представление увенчалось необыкновенным успехом, и все без исключения артисты труппы под шум аплодисментов и звон монет должны были несколько раз выступить на бис. Когда наконец зрители раскошелились в последний раз и смирились с тем, что пора домой, маленькая бродяжка и звери-циркачи валились с ног и лап от усталости. И вот теперь они наслаждались заслуженным отдыхом, прижавшись друг к другу, и каждому снился свой сон.
Гусыне Аполлонии снилось, что она плещется в целом болоте из червяков, улиток и головастиков, которые сами плыли ей в клюв. Дмитрию снились черничные плантации и золотистый пчелиный рой, который вел его за собой к навесу, а с него, как гроздья винограда, свешивались медовые соты.
Обезьянка Казильда видела во сне кокосовый орех. Она разбивала его о рожицу мальчика, который мучал ее все время представления, дергая за хвост. Рамиро во сне впивался в жирное бедро хозяина постоялого двора и вытягивал из него большую вкусную кость.
Лукреции же снилось, что она идет одна-одинешенька вдоль ночной дороги, босиком, с большим и тяжелым мешком за плечами. Но во сне она была счастлива, потому что мешок был наполнен золотыми монетами, на которые она собиралась купить большую крытую повозку из дерева, нечто вроде дома на колесах, запряженного в четверку лошадей. И вот из-за поворота, опираясь на палку, навстречу идет какой-то человек, замотанный по самые глаза в длинный плащ.
Внезапно сон окрасился в цвета страха. Незнакомец еще не показал своего лица из-под плаща, а Лукреция уже знала, что это старый Жиральди: он искал ее, чтобы отобрать сокровище, накопленное ею в одиночку тяжелым трудом. Человек угрожающе поднял палку.
– Ты мне ничего не сделаешь. Ты что, забыл, что умер? – сказала девочка. Но он, казалось, ее не слышал и опустил палку.
БАХ! БАХ! БАХ! БАХ!
Сначала проснулись животные, прислушались. Пес Рамиро зарычал на дверь. Медведь Дмитрий в одно мгновение поднялся на задние лапы, с его весом это было неожиданной ловкостью, и закрыл грудью Лукрецию. Гусыня принялась громко хлопать крыльями, вытягивая шею и широко раскрывая клюв.
Но Лукреция так устала, что, несмотря на весь этот шум-гам, никак не могла проснуться.
– Зря ты машешь своей палкой. Ты умер. Ты ничего мне не сделаешь, ничего! Прекрати!
БАХ! БАХ! БАХ! БАХ!
– Ну же! Ты мне откроешь или нет? Это я! Открой!
Огромным усилием воли Лукреция встряхнула головой, отгоняя сон. Вскочив на ноги, она на цыпочках пошла посмотреть в дверной глазок.
Дверь продолжала сотрясаться от ударов. При свете луны Лукреция разглядела мальчика. С одной стороны он держал под мышкой шкатулку, с другой – поросенка, а ногами в деревянных башмаках дубасил по створке. БАХ! БАХ! БАХ!
– Ты кто? Что с моей подругой? – встревожилась Лукреция.
– Какая еще подруга? Что ты рот раскрыла? Дай мне войти, – нетерпеливо ответил мальчик почему-то голосом Полисены.
– Что ты сделала со своими волосами? Почему оделась мальчишкой? – спросила Лукреция, как только ее подруга вошла внутрь. Теперь звери снова успокоились. Ланселот сразу же прибрал к рукам поросенка и начал его обнимать и покрывать поцелуями.
Полисена взгромоздилась на солому и рассказала о своих последних приключениях и о том, как Бернард ходил на цыпочках за булавкой, которую очень осторожно вынул из уха спящей мачехи.
– Это рыбак предложил нам поменяться одеждой. У меня же теперь короткие волосы, и нас нетрудно перепутать друг с другом. Мачеха проснется и не сразу заметит, что я сбежала. В окно она увидит Бернарда – он будет в моем платье расхаживать по берегу в поисках моллюсков – и не будет бить тревогу по крайней мере до обеда.
– А тебе идет мальчишеская одежда, – заметила Лукреция. – Будет даже лучше, если ты пойдешь дальше вот так. Но нам надо поскорее уйти из Урагаля, ведь правда?
Полисена содрогнулась от страха.
– Когда эта ведьма поймет, что я не просто сбежала, но и унесла с собой булавку и поросенка, то придет в ярость.
– А бедному Бернарду достанется твоя порция розг, – добавила Лукреция. – Видно, он очень тебя любит, раз проявил такую смелость.
– Когда я разыщу своих родителей, то сделаю его министром, – без тени смущения парировала Полисена. – Но теперь нам надо спешить!
В мгновение ока подруги погрузили багаж в разукрашенную тележку. Перед уходом Лукреция положила на подоконник два флорина для хозяина постоялого двора.
– И пусть никто не говорит, что я сбежала, как воришка, не заплатив за ночлег.
Они отправились в путь еще до рассвета. Шли молча, погруженные каждая в свои мысли. Полисена все думала, как же разузнать о пиратском корабле? Раз произошло кораблекрушение и все моряки утонули, то, может быть, и секрет ее происхождения покоится на дне морском.
Дойдя до развилки, Лукреция не раздумывая выбрала дорогу, которая шла вдоль берега.
– Куда мы идем? – поинтересовалась Полисена. До этого момента она беспокоилась только о том, чтобы как можно быстрее уйти подальше от Урагаля и от мачехи.
– К Туманной Скале, – ответила подруга. – Там стоит старая заброшенная крепость, она уже давно служит приютом или чем-то вроде пансиона для пожилых и изувеченных пиратов, которые больше не выходят в море. Я много раз там была вместе со стариком. Они знают меня и безумно любят зверей, особенно Казильду и Аполлонию. Думаю, что они единственные во всей округе, у кого можно расспросить о пропавшем без вести пиратском судне… – Лукреция вздохнула и почесала голову. – Но они все ужасно дряхлые и временами не в себе. Надеюсь, что там хотя бы у кого-нибудь осталось немного памяти, чтобы нам помочь.
Читать бесплатно другие книги:
